Неизвестный Нью-Йорк. История. Легенды. Предания

Где-то горит звезда

Негаснущая вспышка

…Доктор склоняется надо мной. В глазах усталость, тревога, беспокойство. Кажется или на самом деле он шепчет:

— Чернобыль бесследно не проходит… Не проходит… У доктора сдвинулась набок шапочка. И от этого в одно

мгновение он стал похож на веселого пирата из мультфильма.

— Пульс! Пульс!

Лицо доктора затягивается дымкой.

— Выживешь… Выживешь… — голос его становится глуше, как будто доносится из подземелья.

Но пока можно разобрать слова:

— Выживешь! И еще походишь по морям и по дальним странам… Только не сдавайся! Не сдавайся…

И наступила тишина.

Потом удар молнии. Она сверкнула не в небесах, а где-то в глубине моего сознания. Негаснущая вспышка… Грохот…

И доктор, и вся операционная, и я сам опрокидываемся в прошлое…

…По знакомым улицам лениво разлетается тополиный пух. Он медленно оседает на тротуарах и мостовых, цепляется за одежды прохожих…

Париж. Туман. Аэропорт Орли. Маленькая стюардесса плачет. У ее ног букет синих тюльпанов. Худенькие плечи вздрагивают, но никто не обращает на нее внимания.

— Что с вами? Вас кто-то обидел?

Рысь метнулась в таежную чащу, и долго-долго раскачивались, освобождаясь от снега, еловые ветви…

Старый рыбак поднял над шаландой парус, приложил ладонь ко лбу и что-то разглядывает на горизонте. А может, ждет попутного ветра…

Взрыв! Над атомной электростанцией зловещий дым. Дым разъедает глаза. Он безжалостен. Ему нет дела до страданий людей.

Где это происходит? В Америке? В России?

Идут по улице Нью-Йорка, а может Вашингтона или Сан-Франциско, люди, так не похожие друг на друга, такие разные: усталые и бодрые, веселые и грустные, озабоченные и безмятежные, — и все-таки чем-то похожие на Джейн…

Моя неоткрытая, таинственная Америка

Мы вдруг поняли: не нужно больше слов. Они будут лишними, грубыми, чуждыми…

Они могли вспугнуть наше дыхание, взгляды, мысли, желания, сон реки, шуршание листьев, вздохи ветра, дрожащие огни на воде…

Щедрая ночь швырнула пригоршню звезд. Они влетели в открытое окно и застыли на груди и губах Джейн. И я целовал, целовал, целовал их…

Семизвездная Медведица оберегала нас и спокойствие ночи, украдкой следила за нами из-за ветвей могучего клена. Потом ей, наверное, надоели дела земные, и она скрылась за густой листвой…

Джейн прижала горячие ладони к моему лицу.

— Тебя арестуют в Москве?

— За что?

— За связь со мной… Я молча усмехнулся.

Она взглянула мне в глаза. Будто ворвалась в самую потаенную глубину сознания. Сказала буднично и ровно:

— Я люблю тебя…

— Таким тоном дикторы сообщают о погоде на другом континенте, в далеких-далеких землях…

Джейн не дала мне договорить: прикрыла своей ладонью мои губы. Внезапно в ее глазах отразились две звезды. Она зажмурилась и совсем другим тоном, почти шепотом, повторила:

— Слышишь? Люблю…

Вновь вспыхнуло в небе созвездие Большой Медведицы. Ахнул створками окна ветер. Прозрачная занавеска на мгновение взметнулась. Пискнула вдали ночная птица. Вздохнули старые клены.

И я понял: это правда!..

Мы оба посмотрели в окно: время, когда спит даже ночь…

Я еще раз поцеловал Джейн:

— Ты моя Америка. Моя неоткрытая, таинственная Америка…

Москва. Год 1987-й

«…Так что надеюсь, дорогая моя кузина Кэт, оформление моей поездки в США будет не таким затяжным, как десять лет назад, в 70-х годах. Иные времена. Хорошие ли, плохие, но иные…

В общем, оформленный паспорт и билеты у меня в руках.

Спасибо, Кэт, за приглашение в Соединенные Штаты. Надеюсь, скоро увидимся в Нью-Йорке, даже если наши письма вскрывают.

Привет тете Анне, Биллу, Дэвиду и всем, кто помнит меня и ждет.

P.S. Чуть снова не забыл о своей просьбе. Тогда, в 77-м, на свадьбе у Билла, меня кто-то познакомил с Джейн. Мать у нее русская. Во время Второй мировой войны была насильно вывезена в Германию. А в конце сороковых оказалась в Соединенных Штатах. Так что Джейн родилась в Америке, но неплохо говорит по-русски.

Вспомнила?..

Когда я вернулся в Москву, исчезла моя записная книжка. А в ней адрес и телефон Джейн. Сколько раз собирался написать тебе и попросить ее координаты!..

За десять лет так и не удосужился это сделать. Конечно же, главная причина не в записной книжке. Как говорится, жизнь закружила… Новые встречи… Иные разлуки, другие дороги…

А теперь вот, собираясь в Соединенные Штаты, вспомнил и Джейн, и наши с ней путешествия по Нью-Йорку, и все, что было тогда, в конце семидесятых…

В общем, Кэт, надеюсь на тебя. Мне очень хочется встретиться с ней…»

Я готовился помчаться в далекую нью-йоркскую ночь… В ту, что много лет назад постарался запереть в самые глухие углы своей памяти…

А теперь мне кажется: прошлое раскачивает невидимый маятник и равнодушно приговаривает: «День-ночь… День-ночь…»

Маятник-невидимка раскачивается все быстрее. Я подставляю ладони то под солнечный, то под лунный свет. Словно этим пытаюсь поймать время…

День-ночь… День-ночь…

А время просачивается в прошлое: полднями, зорями, вечерами: день-ночь… день-ночь…

Крепче, крепче сжимайтесь, пальцы! Нет, не удержать им время…

Что мне теперь глубина многолетья? Ты была, ты есть…

Верю!

Значит, ты существуешь!..

Но сквозь сжатые пальцы уходят в прошлое мои зори, полдни, вечера…

Рейс Москва — Нью-Йорк. Год 1977-й

…До вылета в Нью-Йорк оставалось 55 минут. Отец игриво подмигнул симпатичной сотруднице таможни и вошел под желтую арку детектора металлов. Зазвенело. Девушка нахмурилась.

— Выложите все из карманов: ключи, зажигалки, металлические предметы. Снимите часы.

Отец поспешно выполнил указание и снова шагнул под желтую арку. Упрямый прибор продолжал настаивать на своем. Звон повторился.

За моей спиной остряк из очереди серьезно заметил:

— Все ясно. У него спрятано оружие. Это главарь мафии.

— Очки, ремень, ключи, монеты… — монотонно произнесла сотрудница таможни.

— Больше ничего металлического… — Отец развел руками.

Но неумолимый детектор продолжал враждебно звенеть.

Отец вдруг хлопнул себя по лбу.

— О черт! Осколок бомбы! Напоминание о Берлине сорок пятого года…

Таможенница понимающе кивнула головой и сделала жест рукой: проходите.

А через тридцать минут мы уже сидели в самолете.

Рейс Москва — Нью-Йорк.

Взлет…

Мои путешествия — это не только тайны в пространстве и во времени, но и тайны человеческой души, мышления, поступков и деяний. Каждая встреча, пусть даже самая мимолетная — тоже путешествие: к человеку, его жизни, истории, проблемам…

Пассажир рядом с нами несколько раз перекрестился. Его тоненькие седые усы нервно вздрагивали. Он смешно морщил мясистый нос, ерзал в своем кресле, озирался, бросал настороженные взгляды на меня и отца, бормотал что-то неразборчивое.

Потом он вдруг резко выдохнул, блаженно улыбнулся, расслабился и отчетливо произнес:

— Слава богу! Пронесло!

Я вопросительно взглянул на него. И сосед пояснил.

— Гостил я на родине, на Украине. Четверть века не был там, не видел родных. А теперь возвращаюсь домой у Канаду. Боялся, КГБ сцапает. Это ж надо! Разрешили встретиться с родичами, поцеловать хату, где родился.

— А почему вас это удивляет?

— Та я ж бандеровец. Драпанул в сорок пятом у Германию, а потом у Канаду.

И много ты людей угробил? — отец покосился на соседа.

— Та никого я не гробил. Я у Стэпана Бандэры в ординарцах служил…

Тревога Америки — это моя тревога!

Америка для меня — не просто далекая страна за океаном.

Она приютила моего деда в девятьсот шестом, когда он бежал из России от царской расправы. Ему грозила виселица.

Повезло. Сумел бежать. У каждого в жизни случается свой Великий исход — жизненно важная необходимость отправиться вдаль от родных берегов, в неведомые края.

Здесь, в Америке, родился мой отец, его старшая сестра Анна и его братья.

Здесь живут мои родные и друзья.

Здесь я встречу Джейн…

Но это произойдет потом.

А пока мы с отцом мчимся в «Боинге» через Европу и Атлантику навстречу американским родным и друзьям, навстречу новым тайнам на карте Земли.

Первая прогулка по Бродвею

… — Днем?! На Бродвей?! Что ты там увидишь? Это так же нелепо, как рассматривать рано утром лицо женщины, когда она еще не воспользовалась косметикой…

Советы американских друзей.

Я их выслушал и отправился… днем.

Он чувствовал себя неуверенно без рекламных огней и горящих витрин. Он растерянно жмурился от солнечных лучей. Отдыхал от ночной работы.

В тридцатых годах Илья Ильф и Евгений Петров, побывав здесь, писали: «Мы стояли на самом популярном углу в Штатах, на углу 42-й и Бродвея. ”Великий Белый Путь”, как американцы титулуют Бродвей, расстилался перед нами.

Здесь электричество низведено (или поднято, если хотите) до уровня дрессированного животного в цирке. Здесь его заставили кривляться, прыгать через препятствия, подмигивать, отплясывать. Спокойное эдисоновское электричество превратили в дуровского морского льва. Оно ловит носом мячи, жонглирует, умирает, оживает, делает все, что ему прикажут.

Электрический парад никогда не прекращается. Огни реклам вспыхивают, вращаются и гаснут, чтобы сейчас же снова засверкать; буквы, большие и маленькие, белые, красные и зеленые, бесконечно убегают куда-то, чтобы через секунду вернуться и возобновить свой неистовый бег.

На Бродвее сосредоточены театры, кинематографы и дансинги города. Десятки тысяч людей движутся по тротуарам. Нью-Йорк один из немногих городов мира, где население гуляет на определенной улице. Подъезды кино освещены так, что, кажется, прибавь еще одну лампочку — и все взорвется от чрезмерного света, все пойдет к чертям собачьим. Но эту лампочку некуда было бы воткнуть, нет места…»

Что изменилось на Бродвее с той поры, как о нем писали Ильф и Петров?

Многие утверждают, в облике американских городов есть что-то враждебное, холодное. Особенно достается Нью-Йорку.

Мне повезло. Я увидел Бродвей в лучах августовского солнца.

Резкие границы света и тени на домах, сочетание цветов напомнили мне картины Сарояна.

Солнце отыскивало темные закоулки и освещало их. Торопилось. Оно спешило уничтожить все, что напоминало ночь.

Скорей, пока не настали новые сумерки! Пока тысячи рекламных огней не охватили знаменитую улицу. Пока не началась другая — вечерняя жизнь Бродвея.

Прохожие шли нервно и торопливо. Будто стыдились отдыхающих витрин ресторанов и магазинов, усталых тротуаров, сонных окон домов.

Зато молодые люди с кошачьей походкой никуда не спешили.

Они вкрадчиво предлагали побывать в отеле, где гарантируется неразглашение тайны. Где всех ждет «царство полной раскованности и наслаждения».

В витрине одного туристического агентства, рядом с призывом «стряхнуть обыденность будней и отправиться на поиски приключений в дальние края», на желтой доске синими буквами было написано изречение английского путешественника XIX века Джона Дундаса Кокрена:

«Куда бы ни привел тебя твой путь, среди каких бы жестоких дикарей и хищных зверей ты ни странствовал, наблюдай за Человеком, цивилизованным или диким, к какому бы племени он ни принадлежал, какому богу ни поклонялся.

О жестокости его обычаев суди благосклонно. На обиды и дурное отношение, которые могут выпасть на твою долю во время путешествия, не отвечай тем же.

Не обращай внимания на случайные обстоятельства, не единожды заставлявшие людей отказываться от самых лучших намерений и лишившие мир многих полезных открытий. Не вмешивайся в политику. Никогда не забывай, что самым увлекательным объектом исследования является Человек…»

«Входите тесными вратами»

Ближе к полудню на Бродвее появились какие-то агитаторы и проповедники. В каждом квартале звучали разные призывы, рассуждения, речи, смахивающие на лекции.

Один из проповедников Бродвея стоял неподвижно и дивным басом запугивал прохожих:

— Остановитесь! Оглянитесь! Посмотрите на небо, на землю! Запомните! Всего этого завтра не будет! Род человеческий доживает последние дни! Мы выбрали не тот путь и за это страдаем. Мы в тупике! Перед нами — стена и обрыв!

Нет религии!

Нет Бога!

Супервера — вот в чем единственное спасение! Только верящий в суперразум спасется!

Прохожие были не из пугливых, и даже громовой голос сына Бродвея не мог задержать их.

Сколько же здесь проповедников — «сыновей Бродвея»?

Через двадцать метров — еще один.

Этот не запугивал. И не ходил кошачьей походкой. Он размышлял! Уселся на самодельный стульчик, сжал в кулаке свою рыжую бороду и размышлял.

О чем?

Конечно же, о великом. О жизни… О смерти…

Он не призывал, а как бы задавал вопросы то ли прохожим, то ли самому себе:

— А верен ли наш путь? Чем закончится Великий исход человечества? Не окажется ли американская земля нашим конечным пунктом, последней и вечной остановкой движения и развития человека?..

Он швырял в толпу мысли, достойные Демокрита. Но они неблагодарными рыбками уходили в пучину толпы. Никто не отзывался ему. Никто не замедлял шаг, никто не хотел отвечать на его вопросы.

Я остановился и прислушался к следующему проповеднику.

Высокий парень, похожий на студента-старшекурсника, размахивал Библией и цитировал из нее строки:

— «Ищите и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят… Входите тесными вратами; потому что широки врата и пространен путь, ведущий в погибель, и многие идут им; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их…»

Парень перестал цитировать и размахивать Библией.

— Послушайте! — обращался он к прохожим. — Упадок религии означает сокращение числа людей, ищущих, же-лающих познать, постичь тайны, идти праведным путем…

Древние люди обладали знаниями, которые мы утратили. Так отправимся же в Великий исход на поиск мудрости древних, во спасение человечества!

Парня с Библией в руках стал теснить другой проповедник, наглый, решительный, горластый:

— Человек — самый коварный из всех зверей… Ни один вид не уничтожает друг друга в таком количестве. Даже скорпионы! Неужели скорпионы мудрее нас?!

Хотелось возразить «сыну Бродвея»: все же велик Человек, а не скорпион. Хотя… Хотя, действительно, ни извержения вулканов и землетрясения, ни цунами и засухи сегодня не приносят человеку столько горя, сколько приносит он сам себе… И кто знает, может, действительно, не успеет долететь до земли какой-нибудь гибельный для всего живого астероид или метеорит, а человек уже уничтожит сам себя своей глупостью…

А «сын Бродвея» продолжал скорбную проповедь.

— Человек изощрен в убийстве. Мало ему естественной смерти, он придумал новые болезни, выращивает и накапливает смертоносные вирусы. Изобрел ядерное и химическое оружие! Сегодня человек украсил идейной формой древний вид самоуничтожения — террор! Тотальный терроризм — это новая мировая война. Она уже охватила всю планету. У нее нет флангов и тыла. Она уничтожает всех без разбора и жалости: мирных людей и воинов, стариков и младенцев. От этой войны ни сбежать, ни укрыться…

Рядом со мной появился мальчишка — продавец газет. Он не выкрикивал сенсационные заголовки, не призывал покупать, а вежливо, с достоинством протягивал прохожим газеты. Мальчишка смотрел прямо в глаза и доверительно, негромким голосом, сообщал:

— Еще одно загадочное убийство. Три выстрела в затылок. Полиция считает, что это либо рука мафии, либо — террористов…

Может, случайно, а может, нет, в этот день «сыновья Бродвея» много говорили о политических убийствах, о терроризме, о глобальной проблеме выживания человечества.

Моя первая, ознакомительная, беспечная прогулка по Бродвею завершилась невеселыми раздумьями…

У ветра свои печали

К вечеру над Нью-Йорком нахмурилось небо. Погода испортилась. За окнами моей гостиницы на унылой флейте ветер играл скорбный ноктюрн.

О чем грустил ветер?

У ветра свои печали. Нам не дано проникнуть в его думы, понять его заботы и тревоги…

Точка. Я закрыл блокнот с записями.

По стеклам окон хлестал ливень. Далеко над Гудзоном сверкали короткие, мелкие молнии. Такие мелкие, что, казалось, грому даже не хотелось расходовать свои раскаты на их сопровождение. Молнии злились, сверкали все чаще, но гром молчал.

Мне хотелось думать о солнце. Но тучи, тяжелые, будто из чугуна, не давали даже мысленно пробиться сквозь них. Вверх! Туда, где, свободное от людских проблем, совершает свой космический путь наше светило.

Тем временем диктор на экране телевизора буднично сообщал: «Вчера группой террористов был захвачен пассажирский самолет… До сих пор террористы не выдвинули никаких требований. К какой организации принадлежат террористы — пока неизвестно, так же как неизвестно, в каком состоянии заложники — пассажиры авиалайнера…»

Тревога Америки — это моя тревога.

Голос диктора — унылый, как дождь за окном. Дождю все равно. Ему наплевать на слова диктора, на захваченных в заложники людей и на все беды человечества.

Капли на стекле, как жилки на руках. В них нервное напряжение дня. Но какое-то свое, чуждое людям. Капли живут по своим законам, у них свои тайны. Им все равно: убит президент страны или безработный. Погиб ли от взрыва один человек или сотни. Смывают ли они со щеки человека слезы радости или кровь.

Их не волнует, что в мире из-за выстрелов будет меньше поцелуев, ласковых взглядов, нежных объятий…

А дождь все льет и льет. И капли на стекле живут по своим законам. У них свои тайны.

«Пусть придут ко мне…»

У нее множество названий и эпитетов: «Леди Свобода», «Озаряющая мрак», «Зовущая изгнанников», «Величественный символ Нью-Йорка и США», «Свобода, несущая свет миру» и многие другие.

В любом туристическом нью-йоркском справочнике указано, что знаменитая статуя Свободы подарена Францией в память о союзе двух государств в годы борьбы за независимость Соединенных Штатов, и что установлена она на острове Либерти-Айленд, на месте крепости Форт-Вуд, которая когда-то защищала гавань Нью-Йорка. Высота скульптуры, вместе с гранитным пьедесталом, — 93 метра.

Экскурсоводы рассказывают, что при сильном ветре это монументальное творение раскачивается.

Выполнена она по эскизу скульптора Фредерика Огюста Бартольди. Но автором идеи ее создания был французский ученый Эдуард Рене Лефевр де Лабулайе. А каркас статуи Свободы проектировал инженер Гюстав Эйфель — впоследствии прославившийся возведением в Париже башни, носящей его имя.

Открытие статуи Свободы состоялось в октябре 1886 года. И вот с тех пор, с факелом в высоко поднятой руке, она возвышается над нью-йоркской гаванью, как бы и оберегая город, и призывая в него представителей разных народов.

… — Эти строки мы учили в школе в начале тридцатых, — сказал отец. — Нам рассказывали, что слова, высеченные на постаменте статуи Свободы, обращены ко всему миру, к миллионам людей, покинувших родину, спасаясь от гонений, голода, нищеты, в поисках счастья, удачи, богатства. И они будут звучать, пока существует Америка…

Отец посмотрел на зеленоватую статую и прочитал вслух:

Отец помедлил и добавил:

— Кажется, Теодор Драйзер говорил: «Пусть каждый, для кого личный исход завершился на американской земле, сам определяет верность этих слов…»

Реклама, надписи, послания

Американскую рекламу часто ругают сами американцы. Называют ее пронырливым тараканом, который пролезает всюду и не дает покоя ни днем, ни ночью, ни дома, ни на работе, ни во время отпуска. Жалуются, что она стала неотъемлемой частью американской жизни.

Говорят, чем абсурднее реклама, тем легче она запоминается. Когда-то в одном из нью-йоркских баров долгие годы висело объявление: «Завтра пиво бесплатное». Конечно же, посетители понимали, что это обман, но не обижались.

Но реклама не только информирует, забавляет или обманывает. Она может стать грозным элементом нетрадиционного оружия психологического влияния для завоевания без выстрелов какой-нибудь страны, порабощения одного народа другим.

Порой безобидная на первый взгляд информационная сеть накидывается на сознание, опутывает волю, психологически порабощает, а человек не всегда замечает это.

Среди всевозможных предупреждений водителям можно встретить и такие: «Будьте внимательны за рулем! Ад не заполнен еще и до половины!..»

А на другом дорожном щите — предостережение: «Ездите медленней — мы и так перегружены работой! Могильщики штата».

Пожалуй, рекламные объявления, надписи на стенах домов и заборах могут рассказать о стране, времени, народе не меньше, чем научные статьи, книги, очерки, газетные заметки, радио и телепередачи.

Один нью-йоркский чиновник посетовал мне, что вольные, неофициальные надписи и рисунки на стенах зданий «пока еще неразрешенная беда города».

Я соглашался с его сетованиями, и все же решил записывать «пиратские» послания на нью-йоркских стенах.

«Эй, вы, ублюдки “Черные крысы”! Воспользовались, что мы путешествовали, и добрались до нашей “стены посланий “?

Если вы еще раз сунетесь в наш квартал, мы выпотрошим вам животы.

И не вздумайте трогать Крошку Стива. За него мы прикончим десять “Черных крыс “.

“Оранжевые змеи “».

Список Би Дональдсона

Терроризм — не изобретение нашего века. С тех пор как существует политика, совершаются террористические акты.

Почему из года в год это древнее явление становится все грозней, кровавей, опасней? Почему число политических убийств возрастает?..

Мой друг Би Дональдсон, несмотря на свой молодой возраст, пользовался авторитетом среди коллег-юристов. Его знания, порядочность и работоспособность дополнялись родственными связями, нити которых тянулись в Конгресс и даже Белый дом.

В тот год и он и я изучали историю, тактику и стратегию террористического движения. Би знакомил меня с теми, кто борется с терроризмом и с самими террористами.

Мы просиживали вечерами в нью-йоркской квартире Дональдсона и рассуждали, спорили, прогнозировали…

— Чем сильней политическая партия или группировка, тем меньше у нее причин опускаться до политических убийств. Индивидуальный террор — это метод отчаявшихся, попавших в безвыходное положение. К политическому убийству толкают материальная и духовная инфляция, растущая угроза мировой катастрофы, социально-экономический кризис.

У некоторых причиной насилия может быть и личная трагедия. Болезнь, тяжелое материальное положение, обостренное отношение к социальной несправедливости.

Терроризм — это всегда насилие. Но политическое насилие — не всегда терроризм. В борьбе часто бывают вынужденные меры. Чем сильнее государственные репрессии, эксплуатация, расизм, коррупция, тем яростнее сопротивление. В подобных обстоятельствах вынужденные меры бывают необходимы…

Во многом с моим нью-йоркским приятелем мы были согласны, несмотря на разную систему воспитания, на подход ко многим социальным проблемам.

Дональдсон был одним из первых, кто поддержал мою идею о том, что тотальный терроризм, наряду с угрозой мировой войны, экологической катастрофой, земными и космическими катаклизмами, массовыми эпидемиями, духовной деградацией, является составным элементом Глобальной Проблемы Выживания человечества. То есть причиной гибели рода людского.

Как-то вечером Би показал мне составленный им список убитых политических лидеров за последние четверть века и свой анализ этих убийств.

— О моей работе никому ни слова, — предупредил он. — Когда-нибудь я расскажу тебе побольше…

Этого не произойдет.

В список Дональдсона еще не были внесены: гибель президента Исламской Республики Иран Раджаи и премьера Бахонар; гибель лидера панамской революции генерала Торрихоса; убийство премьер-министра Гренады Бишопа; премьер-министров Индии Индиры Ганди и Раджива Ганди; премьер-министра Швеции Улофа Пальме и многих других.

О некоторых из перечисленных терактов Дональдсону так и не суждено будет узнать.

В то время мы лишь смутно понимали, чем могут обернуться наши исследования и слишком близкое прикосновение к опасным тайнам терроризма.

Не связана ли гибель Дональдсона с этим?

До сих пор не могу ответить на такой вопрос.

«Если вы не знаете, что хотите купить, заходите к нам. В нашем супермаркете “это” есть».

Пишут песни и подсыпают яд

Руки творят чудеса…

Они спасают людей и сажают деревья. Руки гладят любимых, скользят по струнам гитары, кормят голубей, варят сталь и выращивают хлеб.

Руки продолжают наши мысли. Так луч продолжает солнце. Так доброта продолжает счастье…

В нью-йоркском баре неподалеку от Центрального парка Би Дональдсон кивнул на невысокого седого мужчину.

— Он был хорошим музыкантом…

Мужчина сидел за соседним столиком. Опущенные плечи, а во взгляде — усталая безнадежность.

— Почему был? — тихо спросил я и тут же заметил: у седого на правой руке не было пальцев.

— Бомба террористов, — поспешно ответил Дональдсон.

— Чем же он им досадил?

— В том то и дело, что ничем. Добрейший человек. Никому не причинял вреда. — Би задумался. — А может, они просто боятся доброты? Как темнота боится света. Как трусость — смелости. Как ложь — правды. Боятся и мстят…

Я снова взглянул на искалеченного музыканта…

Руки пишут песни и подсыпают яд. Дарят цветы и затягивают петлю на шее. Обнимают друзей и швыряют гранату…

«Паршивые “Оранжевые змеи “/Попробуйте только еще писать на нашей “стене посланий “! Скоро мы всерьез займемся вами. Целуйте…!

Привет от “Черных крыс “».

Если бы не были б Бостоне

«…Бостон — третий по значению центр оптовой торговли в США.

Но может стать первым!

Бостон — четвертый банковский центр.

Но может стать первым!

Здесь старейший в стране Гарвардский университет. Здесь рождалась Великая американская революция! Здесь всегда царит демократия!

Бостон — третий по величине город США.

Но может стать первым!

Если вы не были в Бостоне, вы не знаете Америки!..

Прилетайте! Не пожалеете…»

Огромный «Боинг» лихорадило, сотрясало, кидало то вверх, то вниз. Пятидесятиминутный полет из Нью-Йорка в Бостон превратился в пытку. Самолет будто отмахивался крыльями от темных туч, отбивался от злых, надоедливых молний. Казалось, они вот-вот вонзятся в фюзеляж.

Тряска внезапно прекратилась. Резкий бросок вниз — в непроглядную, черную пропасть.

А потом — миллион огней ночного города. «Боинг» не садился, а словно пикировал. Где-то у самой земли он принял горизонтальное положение, и буквально через несколько секунд его шасси лихо коснулись взлетно-посадочной полосы.

Дождь. В лужах дрожат отблески электрических огней. От здания аэропорта к нашему самолету медленно потянулся «хобот-переход».

Потом бесшумный движущийся тротуар. Впереди в ярком освещении, среди толпы вижу лицо тети Анны, старшей сестры отца.

Красное пламя

Я вспомнил, как несколько дней назад в Нью-Йорке Арт Шилдс показал мне журнал 30-х годов. Ее улыбка не вязалась с текстом под фотографией: «Анне Бурлак грозит казнь на электрическом стуле!».

С детства она мечтала стать учительницей. Но в 14 лет пришлось идти работать на фабрику. Семья бедствовала. Заработки были мизерные, работа изнурительная, издевательство администрации.

Анна не желала мириться с этим.

Вскоре она стала профсоюзным активистом, а через несколько лет — членом компартии США.

В те годы рабочие митинги запрещались. Стоило рабочим собраться и начинал говорить оратор, по сигналу осведомителя или кого-нибудь из администрации появлялась полиция. Оратору не давали договорить. Заламывали руки и увозили в полицейский участок.

Анна придумала выход. До начала митинга она просила товарищей приковать себя к дереву или столбу. И нагрянувшие полицейские долго не могли расковать ее. За это время Анна успевала сказать все, что хотела.

Чтобы подорвать ее авторитет среди рабочих, пытались использовать церковь. Она сама слышала, как один священник уговаривал и запугивал прихожан.

— Того, кто пойдет за женщиной по прозвищу «Красное пламя», — ждет преисподняя и мучения…

С легкой, но недоброй руки того священника «Красное пламя» на всю жизнь осталось партийным псевдонимом Анны. Под этим прозвищем ее хорошо знали в международном коммунистическом и рабочем движении.

В 30-м Анну арестовали в очередной раз. Теперь на юге США, в Атланте, в штате Джорджия. Вместе с ней — еще пятерых товарищей. В то время вышло много газет и журналов с сенсационными заголовками: «Дело Атлантасикс».

Их обвиняли в подстрекательстве населения штата Атланта к бунту против правительства. По старым законам всем шестерым грозила смертная казнь.

Общественность не допустила расправы. Под залог первой удалось освободить Анну. И в тот же день она отправилась по городам Америки, чтобы собрать деньги для освобождения под залог своих товарищей.

Потом была разлука с семьей. В тридцатые годы международная организация помощи революционерам — МОПР — помогла всей семье вернуться в Советский Союз. Говорят, это было личное пожелание товарища Сталина, поскольку они были знакомы с моим дедом еще по батум-ским событиям и совместной деятельности в начале XX века.

Анна не могла оставить политическую борьбу и осталась гражданкой США. В Москву она все же попала через несколько лет. Училась на курсах Коминтерна. И снова нелегкая деятельность американской коммунистки далеких 30-х годов.

Были долгие месяцы ожидания мужа Арта Тимпсона, когда он сражался с фашистами в Испании, а потом на полях Второй мировой войны. Были снова аресты, работа на нелегальном положении, суд, тюрьма и опять политическая и общественная деятельность…

Изменилась ли с той поры моя Америка?

Мы не виделись с Анной три года с того времени, когда она последний раз посещала Москву. Она сразу увидела отца и меня и помахала рукой.

— Гай! Ники, Вадим, я здесь!..

«Ваш маленький четвероногий друг перестал играть. В его глазах погасли веселые огоньки.

Не теряйте время!

Обращайтесь к Рэю Готлибу!

Старина Рэй за умеренную плату вытащит вашего любимца из могилы».

Москва. Год 1987-й

«…Ты же знаешь, Кэт, как я не люблю писать письма. Так что извини за долгое молчание.

На днях собираюсь в посольство США, чтобы получить разрешение на свою поездку. И если там ни к чему не придерутся, можно заказывать билет в Нью-Йорк.

Надеюсь, через месяц встретимся.

А пока листаю свои старые блокноты. Просматриваю записи прошлой поездки в США в 1977году…

И вспоминаю, вспоминаю, вспоминаю…

Нью-Йорк. Поездки по стране. Интересные люди. Загадочные, таинственные места на карте Соединенных Штатов. Необычные истории.

Что устарело, а что актуально и сегодня?.. Изменилась ли с той поры Америка?

Сколько открыто и сколько еще не разгадано ее тайн? Удастся ли в эту поездку соприкоснуться с ними?

P.S. Ты упорно молчишь о Джейн! Напоминаю еще и еще раз! Удалось ли разыскать ее?»

Старый дом на Робсон-стрит

…Бостон. Джамайка Плэйн. Робсон-стрит.

Приветливые клены. Подстриженные травы. Аккуратные разноцветные двух- и трехэтажные домики.

По мокрым после только что прошедшего дождя дощатым ступеням мы поднялись на крыльцо. Пахло недавней грозой и скошенными травами.

Отец положил ладонь на перила. Задумчиво посмотрел по сторонам и обернулся к Анне.

— Как давно я здесь не был…

Тетя открыла входную дверь, и мы вошли в ее квартиру.

Только сейчас я заметил, что дом очень старый. Это чувствовалось по тонким трещинам на стенах и потолке, по скрипучим половицам.

Здесь умер ее муж Арт. Здесь выросли ее дети, мои кузина Кэт и кузен Билл.

Не успела она приготовить кофе — зазвонил телефон.

Тетя проворно подхватила трубку, и лицо ее засияло. По первым фразам я понял: звонит Билл.

Анна передала мне трубку.

— Гай, Вадим! Ты не забыл, что у меня свадьба через пять дней? — пророкотал голос Билла.

— Конечно, помню! Я специально привез из Крыма лучшее шампанское.

— Встречаю вас в Денвере! Снова звонок. На этот раз — Кэт.

— Они с Дэвидом уже на пути к Бостону, — пояснила тетя. — Приедут часа через два.

И от улыбки тети Анны, и от звонков Кэт и Билла, и от уютных старых комнат я на какое-то время забыл, что нахожусь за тысячи километров от дома.

«Требуйте!

Если Вам у нас что-то не понравилось…

Требуйте!

Если Вам не предоставили то, что Вы хотели…

Требуйте!

Ибо Вы всегда правы».

«На газонах разрешается ходить, валяться, выгуливать кошек и собак…»

Тайные встречи

Тетя Анна притормозила машину и постучала пальцем в боковое стекло.

— Обрати внимание: во-он тот дом, на холме.

Он мало чем отличался от других загородных соседних домов.

Я вопросительно взглянул на тетю. Ее глаза слегка затуманились.

— После расправы над американской компартией в сорок девятом году мне удавалось некоторое время работать на нелегальном положении. В этом доме товарищи по партии устраивали мне тайные встречи с детьми. Кэт и Билл были совсем маленькими и не могли понять, почему им не давали смотреть в окно машины, когда их везли сюда. Они удивлялись, отчего я не выхожу из дома погулять с ними.

— А как им объясняли то, что вы не живете с ними? — спросил я.

— Арт говорил, будто я нашла работу в другом штате.

— С дядей Артом встречались тоже здесь?

— Нет, за Артом как за мужем коммунистки-подпольщицы могли следить. Поэтому мои товарищи приезжать сюда ему запрещали. А встречались мы в кинотеатре во время позднего сеанса. Товарищи покупали нам билеты. Мы приходили по одному, когда уже шел сеанс. В темноте держали друг друга за руки и делали вид, что с интересом смотрим на экран. Правила конспирации не позволяли разговаривать. За несколько минут до окончания сеанса уходила я, а через несколько минут — Арт.

— В те суровые времена домой, к Биллу и Кэт, я знаю, вы попали не скоро.

Анна кивнула.

— Дорогу в семью пришлось пройти через тюрьму. В кон-це концов, меня выследили…

«Черные крысы», хватит царапать стены. Как бы не пришлось вам убираться из Нью-Йорка! Приходите завтра к шести в сквер. Будем толковать на другом языке. Кровь!

Кровь!

Кровь!

«Оранжевые змеи».

«Что, получили свое, Оранжевые змеи? Если б не примчались копы, мы разукрасили бы вас еще больше. Не высовывайте носы из своих щелей. Сквер и эта стена теперь наши! Запомните!

Привет от Черных крыс».

По дороге в Форт-Коллинз

Я никогда еще не видел такой идеальной равнины. Мы будто не ехали, а плыли в белом «фольксвагене» к горизонту, что терялся далеко-далеко в жарком мареве.

Над головой — бирюзовая чаша без единого белого пятнышка. По обе стороны шоссе — травяной зеленый разлив. Изредка неподалеку от дороги виднелись белые домики владельцев ферм.

Билл, не отрывая взгляд от дороги, пояснил.

— Еще немного, и вы увидите самый милый город в Соединенных Штатах — Форт коллинз.

— Когда ты жил в Бостоне, то называл его самым милым городом, — усмехнулся я.

— То было другое время, и мы были другими, — тут же парировал Билл. — Честное слово, пройдет несколько часов, и вы тоже полюбите мой город. Разве можно равнодушно смотреть на Скалистые горы и колорадские озера? А какие у нас леса! Есть деревья, которым по полтысячи лет. Охотники говорят, встречали в горах пуму.

— Охотники всегда сочиняют. Небось, приняли за пуму бродячую собаку, — ответил я.

— Ну, ладно, черт с ней, с пумой, — смирился Билл. — Окрестности моего городка прекрасны и без нее.

— Где будет свадьба? — отец перевел разговор на другую тему.

— После церкви отправимся в бывший ковбойский салун, — пояснил Билл. — Сейчас там ресторан…

Лишь тетя Анна не принимала участия в нашей болтовне. Смотрела вперед поверх головы двухметрового Билла и думала о чем-то своем.

О чем может думать женщина, у которой завтра женится единственный сын?..

«Наши служащие говорят на многих языках мира. «Нет» — единственный ответ, который вам от них не услышать».

И шагнули навстречу

В будничную жизнь порой врываются необычные мгновения. Загадочные. Непредсказуемые. Случайные. Закономерные. С них начинается новый виток жизни…

А человек вначале даже не догадывается об этом. И только через месяцы и годы вдруг с изумлением вспоминает то чудесное мгновение, с которого он пошел — новый виток жизни…

— …Ого! Теперь ты хоть немного похож на профессора, — я с одобрением взглянул на кузена.

В свадебном костюме кремового цвета Билл чувствовал себя неуверенно.

— Из всех русских, кого я знаю, ты самый консервативный. По-твоему, профессор обязательно должен ходить в галстуке?

— Ну, хотя бы не в рваных шортах, в которых ты приехал в аэропорт…

Билл не успел ответить. Распахнулась дверь, и в комнату вошла Глория в подвенечном платье с маленьким букетиком в руках. За ней шествовали подруги и родственницы. Мужчины, как по команде, вскочили и с восторгом уставились на невесту и ее свиту.

Началась церемония знакомства гостей. Рукопожатия, улыбки, обмен любезностями. А к дому подкатывали на машинах все новые и новые родственники жениха и невесты, друзья, знакомые.

В комнате уже было тесно. Вышли на лужайку перед домом.

Смех. Веселая суета. Поцелуи и поздравления. Шумные игры детей. Женщины стали разносить коктейли.

После жениха и невесты самое большое внимание — к нам с отцом. Кто-то сообщил, что мы первые русские, попавшие в Форт-Коллинз…

Чей-то внимательный взгляд не давал мне сосредоточиться. Наверное поэтому я не мог запомнить имен гостей.

Отец рассказывал анекдоты. Очевидно, очень смешные. Все вокруг хохотали…

Чей-то любопытный взгляд отвлекал меня. Я силился и не мог понять ни слова…

Подходили знакомые и незнакомые. Говорили. Спрашивали. Чувствовал, что отвечал им невпопад…

Чей-то ласковый взгляд кружил голову…

Я взглянул в другой конец лужайки.

Умолкли голоса гостей. Все исчезли…

И я увидел ту, чей взгляд не давал сосредоточиться, чей взгляд отвлекал и кружил голову…

Мы посмотрели друг другу в глаза и шагнули навстречу…

Свадебная церемония

Церквушка в роще напоминала юную монашку, переодевшуюся в летнее платьице. Только присмотревшись, можно было обнаружить в ней что-то религиозное. Крест наверху так же изящен, как крестик с золотой цепочкой, который замечаешь не сразу, на пляже, у девушек.

Свадебная кавалькада машин окружила полянку перед входом в церковь. Женщины расстелили на траве огромную пластиковую скатерть. Появились ящики с пивом, апельсиновым соком, содовой и пакеты с бутербродами.

Казалось, вместо венчания готовится пикничок.

Откуда-то из-за церкви появился круглый веселый человек в легком серебристом костюме. Нас познакомили. Мистер Тэд оказался священником, который и должен был обвенчать Билла и Глорию.

Он хитро подмигнул жениху и невесте и нараспев произнес:

— По-ра-а-а, мои молодые!

Среди гостей произошло легкое волнение. Затихли смех и громкие голоса.

Все чинно двинулись в церковь.

Лишь росписи на стенах отличали ее от интерьера обыкновенного жилого дома.

Священник ловко перекинул через плечо широкую полосатую ленту, взял в руки Библию, сделал серьезное лицо и приступил к обряду венчания. Говорил мистер Тэд скучно и невыразительно, при этом то и дело косился на распахнутую входную дверь. Казалось, ему хотелось сбежать домой или побыстрей поучаствовать в свадебном пикнике.

Билл и Глория, как и все гости, шептались и тоже посматривали на входную дверь.

Только мой отец и тетя Анна сохраняли торжественный, серьезный вид.

Мы с Джейн не отходили друг от друга.

Церемония завершилась так же неприметно, как и началась. Молодые обменялись кольцами, потом почему-то по очереди пожали руку священнику, и снова пошли поздравления, объятия, поцелуи.

А затем началось долгое и веселое фотографирование: с молодоженами, возле церкви, на лужайке, на фоне машин…

Мы с Джейн поняли, что сейчас можно незаметно сбежать.

— Свадебный обед только в четыре, — сказала Джейн. — А пока неразбериха, суета, успеем съездить в горы.

Через минуту мы уже сидели в ее «мустанге».

«Твои дни — бешеные кони»

«Что мне в этом солнце, в этой роскоши? Земля, деревья, камни — их я помню… Каждую ночь я беру карту, ищу, где жить, Мне нахожу себе места…»

— Знаешь, кто это написал? — Джейн остановилась и обернулась ко мне.

Я виновато пожал плечами:

— Нет…

— Хуан Хименес, — пояснила она. — Поэт умер в Пуэрто Рико лет двадцать назад… Жил много лет одиноким затворником, а мечтал объездить весь мир и написать книгу странствий. По многу дней, не выходя из своего дома, Хименес мечтал о дальних морях и островах, размышлял, почему человек путешествует и как важны для него дороги и ветры странствий.

— Он исполнил свою мечту? — спросил я.

— Не сумел…

— Почему?

— Хименес долго и тяжело болел, — ответила Джейн.

Джейн прервала чтение и с грустью заметила:

— Хименес не смог написать «Книгу странствий», но стал «вечен»…

Она вдруг взглянула вверх и схватила меня за руку.

— Посмотри… Посмотри, какие созрели звезды… Разве увидишь такие в городе?! Такие только в небе Колорадо. «Дети цветов» специально приезжают сюда, в горы, чтобы выбрать себе звезду.

— Зачем?

— Как ты не понимаешь! У каждого обязательно должна быть своя звезда и свой цветок.

— Ты хиппи?

— Нет, я порвала с ними.

— Почему?

— Многие из них стали забывать свои цветы и звезды. А раз так, значит, сбились с пути, и дорога их повела не туда…

— Кто же ты теперь?

Джейн резко взглянула мне в глаза, словно проверила, не смеюсь ли.

— Я просто гражданка Земли и Космоса.

Она заметила в моих глазах настороженность и засмеялась.

— Не бойся. Я не чокнутая. Просто я люблю иногда уходить к звездам и отыскивать в сверкающем мире свою, заветную путевую звезду. Это у меня от мамы. Она научила меня русскому языку, а еще гадать и ворожить. Моя бабка была ведьмой… Хочешь погадаю?

Я протянул ей обе ладони. Джейн не торопилась.

Вначале она заплела косу по-русски. Так делали, наверное, перед гаданием ее мать и бабка.

И темная коса мудрым змеем затаилась на плече… Ладонь на ладони. Глаза в глаза.

— Твои дни — бешеные кони, — прошептала Джейн. — Они мчатся и ломают все на своем пути. Но когда впереди появится обрыв, им уже не остановиться, не свернуть… Еще не поздно поменять коней. Да ты не захочешь. Смирные не для тебя.

— А скоро ли мой обрыв?

На мгновение зрачки Джейн стали глубже бездонной пропасти. И она отвела взгляд.

— Бешеным коням недолго скакать…

«Вам не надо раздумывать, где найти подарок для любимой.

Цветы всех стран круглый год. В любое время дня и ночи.

По указанному Вами адресу в Нью-Йорке доставим цветы через двадцать шесть минут в любой уголок мира.

Через три часа сорок три минуты — в Париж, Осло, Берлин, Лондон…»

…Не услышал лишь смерть-невидимку

«…На этот твой вопрос, Кэт, я вынужден ответить самым длинным в своей жизни письмом.

Один древний мудрец советовал: прежде чем отправиться в дальний путь, посмотри на леса и горы, травы и воды, сядь и задумайся, куда и зачем ты идешь.

Человечеству всегда не хватало времени сесть и задуматься…

Куда и зачем мы идем?

Трагедия на американской атомной электростанции “Три майлз айленд” в семьдесят девятом и трагедия в Чернобыле в восемьдесят шестом году (несмотря на их несопоставимые масштабы) — жестокое предупреждение человечеству: задумайтесь, куда и зачем мы идем?

На всю жизнь мне запомнилась первая поездка в Чернобыль, через несколько недель после величайшей беды 26 апреля 1986 года.

На Днепре угасали пятна лунного света.

Ковшик Большой Медведицы переполнился то ли облаками, то ли туманом. И лилось из него на землю небесное молоко. Оно растекалось по лесу, приглушало предрассветные звуки и снова поднималось вверх до самых верхушек деревьев.

Час пробуждения ветра, птичьего восторга, шепота трав, рассветной песни леса…

Киевский лес. Сколько видел и слышал он?

Свист разбойничьих стрел, безжалостные пожары, удары топоров, засухи, взрывы, наводнения…

Выстоял. Выжил. Ко многому был готов. Не заметил, не услышал он лишь смерть-невидимку…

Водитель машины, на которой я ехал из Киева в Чернобыль, вдруг резко затормозил и сказал устало и отчужденно:

— Посмотри на эти деревья.

— Рыжие сосны… Что за странный цвет? И водитель, не оборачиваясь, пояснил.

— В лесу хвоя первая гибнет от радиации…

Май на Киевщине. Пение соловьев, цветение каштанов, плеск теплых днепровских волн…

Все это сохранилось. Но прибавилась тревога, предостережение, горестные раздумья.

Запомнилась и детская игра на улице Киева.

На асфальте мелом была нарисована спираль и в ней человек, птица, кошка, рыбка, цветок. А в центре — крест.

Прыгали на асфальте две первоклассницы. Совсем как в старой игре в “классики”. Только прыгали не по квадратикам, а по спирали. От цветка к рыбке, от рыбки к кошке, от кошки к птице, от птицы к человеку, от человека…

— Нет, это не “классики”, — объяснили мне девочки, — мы играем в “атомный реактор”…

Еще одно предупреждение всем взрослым! Еще один вопрос: куда и зачем мы идем?..

— Не надо об этом писать. Не надо фотографировать, — посоветовал один осторожный киевлянин и многозначительно поднял вверх указательный палец. — Там кое-кто не любит вспоминать апрель 1986 года…

Осторожный киевлянин поспешно отвернулся от спирали на асфальте.

Что это? Глупое благодушие? Трусливая потеря памяти? Закапывание поглубже своих грехов?

О, человек! Да научит хоть что-нибудь тебя?!

В тот год дорога от Киева до Чернобыля напоминала фронтовую. Не было видно частных машин. Грузовики и служебные легковые, со специальными номерами. Проверка на дорогах. Люди в военной и милицейской форме.

Повсюду брошенные дома. Опустевшие сады. Безлюдные улицы и проселки.

Через каждые четыреста-пятьсот метров — знаки-предупреждения: “Не съезжать с дороги!”, “В лес не входить!”, “Опасная зона!”, “Грибы и ягоды не собирать!”.

Вдоль дороги, у садовых заборов — яблони. В тот год их никто не собирал. Я никогда, Кэт, не видел таких огромных яблок.

Возле одного придорожного сада я попросил водителя притормозить. Вышел из машины и прислушался к тишине.

Даже птиц не видно, не слышно. Неужели и они почуяли беду?

Вдруг — шорох, скрип, легкий стон…

Я вздрогнул. Может, все-таки кто живет здесь?

Нет… То лишь ветер задел старую калитку, прошелся между деревьями, тронул отяжелевшие ветви яблонь…

Вахтовый поселок “Зеленый мыс” встретил меня веселым солнцем, пароходными гудками, сигналами автобусов и грузовиков, людским многоголосием.

Вдоль берега реки борт о борт стояли белые теплоходы. В них жили те, кто ликвидировал последствия аварии на атомной электростанции. Временно. Пока строился новый поселок.

Мне пришлось побывать на многих стройках. Эта вроде бы на первый взгляд ничем не отличалась от других. И только всмотревшись в глаза встреченным людям, можно было заметить в них необычную мудрую сосредоточенность, тревогу раздумья…

О, человек! Да научит хоть что-нибудь тебя?!..

Кэт, когда я приеду в Соединенные Штаты, расскажу подробнее о чернобыльских событиях.

Но почему ты упоминаешь в письме аварию на атомной станции “Три майлз айленд”?

Признавайся, Кэт! Чувствую, это неспроста…

И опять ни слова о Джейн?»

Я отправил письмо за океан, а вместе с ним будто помчались к далеким берегам незримые гонцы моей памяти. В прошлое, невозвратимое, неисправимое, свершенное…

Вокруг продолжалось веселье

…Мы вернулись, когда в разгаре были танцы.

Наверное, давно маленький придорожный ресторан не видел такого веселья.

И молодежь, и пожилые лихо отплясывали бесшабашный танец. Трое парней напевали под банджо старинную песню «Индианка Моги»:

Билл издали погрозил нам пальцем и сделал приглашающий жест в крут танцующих.

Но мы с Джейн здорово проголодались.

Возле стены — стол длиной почти в ползала, покрытый цветастой скатертью. В центре стола — огромный котел с пуншем. Бутерброды на подносах, пластиковые стаканчики и тарелки — вот и все гастрономические дополнения к свадьбе.

Увидев нас, парни, игравшие на банджо, весело подмигнули нам с Джейн и еще громче продолжили песню о красавице индианке:

Наконец, я отыскал взглядом отца.

Он стоял в другом конце зала у стойки бара. Вокруг него собралась интернациональная компания: пухленький пожилой китаец, высокий, голубоглазый, с роскошными усами француз, ему под стать — рыжебородый ирландец, двое смуглых парней — то ли мексиканцев, то ли пуэрториканцев. К ним постепенно подтягивались и другие гости.

По лицам чувствовалось: за стойкой обсуждались важнейшие мировые проблемы. Взгляды у всех — глубокомысленные, сосредоточенные, и никак не вязались со свадебным весельем. Даже бармен перегнулся через стойку и пристально следил за движением рук отца.

Наверное, отец показывал что-то на географической карте. Не пересмотром ли государственных границ занялась интернациональная компания? Не начнутся ли дебаты, споры с возможными осложнениями?

Мы с Джейн подошли к стойке.

Я ошибся. Не было карты. Не пересматривались границы.

Отец одной рукой держал нож, опущенный в стакан с томатным соком, другой — лил из бутылки водку.

Бармен вдруг упрямо замотал головой.

— Я знаю этот коктейль. От Оклахомы до Колорадо его называют «русским».

— Нет, во всем мире его называют «Кровавая Мэри», — так же упрямо возразил отец. — От Москвы до Камчатки знает каждый, что это американское изобретение.

— Я пил что-то подобное в Мадриде, — вставил китаец. — Но не помню, как его называли.

— И я пил давным-давно, в юности, с очаровательной мулаткой, — мечтательно добавил француз. — Прелестная штучка…

Никто так и не понял, кого он назвал «прелестной штучкой»: то ли коктейль, то ли свою мулатку.

— Лед и немного перцу, — закончил операцию отец. Бармен с ловкостью опытного ассистента выполнил команду.

— А теперь — за здоровье молодых! — провозгласил отец и высоко поднял стакан с коктейлем.

Хоть и не принято провозглашать свадебный тост со стаканом «Кровавой Мэри», но интернациональная компания засуетилась.

У всех выражение — будто факир обманул их ожидания. На стойку посыпались доллары. И бармен принялся готовить сразу с десяток подобных коктейлей.

Мы с Джейн тоже заказали «Кровавую Мэри».

«Даешь по-русски!»

Видимо, подогретый напитком покрепче пунша, кто-то из коллег Билла вспомнил вдруг сцену из кинофильма «Судьба человека». Разгорелся спор: может ли человек одним махом опорожнить стакан со спиртом?

Француз и ирландец доказывали: русские все могут.

Университетская братия тихонько возражала и выжидательно поглядывала то на отца, то на меня.

Смуглые ребята предложили пари. Их поддержал китаец.

— А как проверим? — пожал плечами рассудительный ирландец.

— Очень просто. Среди нас двое русских, — пусть покажут, на что способны, — с усмешкой подсказал француз.

— Даешь по-русски! — провозгласил кто-то у меня за спиной.

— Подобные штучки я вытворял в сорок пятом году, в Берлине, — улыбнулся отец, будто вспомнил детские шалости.

— Сегодня моя очередь, — ответил я. Мы с отцом переглянулись. Бармен заметил это и развел руками.

— Но у меня нет спирта.

— Зато есть русская водка, — подсказал ирландец.

— Это не равнозначно, — китаец сделал протестующий жест рукой.

Смуглые ребята заспорили между собой на испанском. Китаец от волнения стал произносить слова на неведомом мне языке. Расстроенный француз закурил трубку.

Господа в напудренных париках и красотки в купальниках укоризненно смотрели с портретов и календарей.

Все закончилось неожиданно мирно. Смуглые ребята вдруг шустро выскочили из ресторана. Вскоре они вернулись с бородатым верзилой.

Это был местный аптекарь. Когда они ворвались к нему, потребовали спирт и рассказали, что предстоит, он пожелал своими глазами увидеть замечательный эксперимент.

Аптекарь отдал пакет бармену, а сам уставился на меня восторженным взглядом.

Я вздохнул, обреченно посмотрел на Джейн и на танцующих. Бармен тем временем занялся подготовкой к невиданному в этих стенах эксперименту.

Интернациональная компания напряженно молчала. Только шелестели долларами китаец и ирландец. Кажется, заключали пари за моей спиной…

Под одобрительные возгласы публики я успешно разделался с первым стаканом спирта.

После второго стакана я обернулся к Джейн. Она с состраданием смотрела на меня, и глаза ее становились все грустней и грустней.

Но вокруг продолжалось веселье. Мне казалось, а может, так было на самом деле, что веселые музыканты снова затянули песню об индианке Моги, и теперь уже все гости подпевают им:

Внезапно песня смолкла.

Мне показалось, у одного господина на портрете стал съезжать парик. Я кивнул бармену, чтобы он помог старику. Но бармен истолковал это по-своему и протянул мне третий стакан.

— Аллее!.. — почему-то по-немецки провозгласил я и возвратил пустой стакан.

Красотки на календарях разинули рты. Француз от волнения принялся выбивать трубку прямо о стойку. Отец и Джейн с двух сторон сунули мне бутерброды. Ирландец приготовил сигару.

Танцующие стали присоединяться к нашей компании. Аптекарь яростно потер бороду и поцеловал меня:

— Теперь ты мой друг до гроба…

Ирландец ни с того ни с сего вдруг показал мне язык.

Я возмутился. Хотел сделать ему замечание, но увидел, что китаец начал отплясывать «яблочко».

Озадаченный, я взглянул на Джейн.

Она в ответ молча взяла меня под руку и повела к выходу.

Мы снова помчались в горы и долго плескались в ночном, ледяном ручье…

«Время никогда не накопишь.

Чаще всего вы швыряете время на помойку решения бытовых вопросов.

Зачем?

Все можно решить не выходя из дома, с помощью старины телефона. Билет на самолет, парикмахер, мойка окон, стрижка газонов, сантехник, биржевая игра, представитель торговой фирмы, страховой агент…

Все они подчиняются Вашему телефонному звонку…»

«Зря веселитесь, “Черные крысы “/Копы примчались слишком рано, и многие наши не успели вернуться с пляжа. Расплата впереди.

И не вздумайте вылавливать наших поодиночке.

На днях выйдет из тюряги Томми Бульдог, и мы снова соберемся в сквере. Давненько вы не пробовали его кулаков.

“Оранжевые змеи “».

Выплывали серебристые лебеди

Тускнели звезды.

От озера поднимался туман. А ночь все медлила и медлила. И рассвет не мог оторваться от зеленых зубцов Роки Маунт.

— Пора возвращаться, — сказала Джейн. — Как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно.

— Может, объяснишь наконец, зачем ты вчера устроил балаган?

— Сам не знаю. Просто решил подурачиться. Поразвлечь американских друзей.

— Глупо.

— Наверное.

На озере послышался всплеск.

— Что это? — вздрогнула Джейн.

— Рыба… А может, кто-то следил за мной, да сдуру свалился в озеро?

Джейн засмеялась.

— У вас, советских, у всех развита шпиономания.

— Ничего не поделаешь, горькое бериевское наследие, — развел руками я.

Всплеск повторился. Дрогнули клубы сиреневого тумана и стали медленно расползаться по озеру. Джейн легонько толкнула меня.

— Смотри… Смотри!..

Из тумана один за одним, бесшумно, как во сне, выплывали серебристые лебеди. Они слегка шевелили крыльями и склоняли головы к воде.

И вдруг над озером разлились гортанные звуки. Вначале мне показалось, это уходящая ночь затрубила салют рассвету. А вслед за ней затрубили земля, озеро, небо…

— Лебеди встречают рассвет… — задумчиво прошептала Джейн.

Еще не погасло горное эхо, как снова повторились гортанные клики. Громче. Свободнее.

Им в ответ зашелестели деревья. И небо светло и весело расчищалось от ночного мрака.

Один за одним лебеди поднимались на крыло. Минута, другая, и они ворвались в рассветную полосу. Исчезли… Будто и не было их.

— Лебеди полетят в дальние края, — все так же задумчиво продолжила Джейн. — И всюду будут напоминать людям: время уносит все, и ничто никогда не повторяется… Взгляд ее был далек. Может быть, мысли блуждали где-то за вершинами Роки Маунт. Она взяла меня за руку совсем по-детски, и мы стали спускаться к машине…

Происшествие на шоссе

Сгорали одна за другой сигареты. Мчались куда-то в прошлое, в предрассветные сумерки, вершины. Проносились ручьи, деревья, лужайки. Из горных объятий нас принимала равнина. А мы все молчали и молчали.

Стало совсем светло. Впереди показался Форт-Коллинз. На лице Джейн появилась усталость. Руль она держала слишком напряженно.

Пустое шоссе. Ни единой машины.

Вдруг за поворотом — двое. Как отчетливо они виднелись на светло-сером шоссе в рассветных лучах!

Один лежал на дороге, другой, в черном костюме, щупал ему пульс. Когда заметил нас, принялся отчаянно махать.

Джейн затормозила в пяти шагах от пострадавшего. Мы выскочили из машины.

— Что случилось?!.

Человек в черном горестно развел руками, двинулся нам навстречу.

— Это ужасно… Это так нелепо и ужасно, — бормотал он. Лишь на мгновение его морщинистое лицо, скорбное и

безутешное, сжалось во что-то злобное.

И тогда интуиция или всевышний подсказали: не опоздай!

Кажется, это услышала и Джейн. Она не удивилась, когда после моего опережающего удара господин в черном рухнул на дорогу, а рядом с ним звякнуло что-то сверкающее.

Разглядывать не было времени. Тот, у кого щупали пульс, уже на ногах. Килограммов сто десять неслось стремительно и неотвратимо.

Этот не боец — даже с ножом. Непоротливый, тяжелый мешок! Предупредить бы по-русски: «Ша, урки, сейчас будет больно!»…

Но тут была Америка…

Господин в черном очухался первым и запустил трясущуюся лапу себе под мышку.

Джейн отреагировала раньше меня. В руке у нее сверкнул никелированный ствол браунинга.

— В машину! — коротко скомандовала она.

— Мне бы хотелось поболтать с пареньками…

— В машину! — оборвала меня Джейн.

Сто десять кило стояло на четвереньках. А господин в черном так и не успел выхватить пистолет. Оба зачарованно смотрели на ствол браунинга.

«Мустанг» не подвел. Через несколько секунд очаровательная пара осталась далеко позади…

— Бьешь очень жестоко, — сказала Джейн.

— Ты разбираешься в этом?

В ответ Джейн лишь молча пожала плечами.

— Что этим придуркам понадобилось? — снова спросил я.

— Откуда я знаю? Просто пьяные…

— Они трезвые, и на гопстопников не похожи.

— Что такое гопстопники?

— На воровском жаргоне — уличные грабители. Жаль, что ты не дала расспросить, какую фирму они представляют на наших дружеских переговорах.

— Это были просто пьяные.

— Сомневаюсь. Скорее, «агенты на всякий случай». Их нанимают спецслужбы на отдельные задания по дешевке, поскольку они не профессионалы.

— Откуда ты знаешь?

— Книжки читаю.

— Не злись, — Джейн оторвала взгляд от дороги и заботливо посмотрела на меня. — Как твоя рука?

— Нормально… Кстати, откуда у тебя пистолет?

— Подарок друзей.

— Где работают твои друзья?

— Какая разница?

— И разрешение на оружие они выдали?

— Это что, допрос?

— Милая Джейн… — я положил руку на ее плечо. Она нахмурилась.

— Ты так и не ответил на мой вопрос.

— Сценка на дороге напоминает мне дешевые детективные фильмы. Но не понятно, зачем она была устроена? Не знаешь?

— Ты подозреваешь меня? Я промолчал.

Джейн резко затормозила.

— Ты подозреваешь?

— Успокойся. Кто щупает меня: ЦРУ, разведка ВМС, ФБР, криминалка?

Я услышал только звук пощечины. Но не ощутил ее.

— Ненавижу тебя, — сказала Джейн. — Уходи!

— Сколько мне топать до города?

— Не больше мили. Уходи…

Громко хлопнула дверца машины, и я, чертыхаясь, зло и упрямо зашагал к Форт-Коллинз.

«Если вам грустно…

Если у вас все валится из рук…

Если у вас неприятности…

Наберите 526 7530…

Мы знаем, как вам помочь!..»

Джейн! Мне очень и очень грустно, все валится из рук, но я не буду набирать 526 7530…

«Летим в мой город»

… — Я звоню попрощаться, Джейн…

— Когда ты улетаешь в Нью-Йорк?

— Послезавтра.

— Ты очень хочешь встретиться?

— Ну, конечно, Джейн.

— Если не будешь пить спирт, устраивать дурацкие допросы, впадать в шпиономанию, тогда встретимся, и я отправлюсь с тобой в Нью-Йорк.

— Обещаю! Больше никаких дурацких выходок.

— Значит, летим в мой город, и я покажу тебе мой Нью-Йорк, — засмеялась Джейн.

Сказали ночь и падающие звезды

«Завтра может случиться все что угодно: всемирный потоп, гибель Солнечной системы, падение гигантского метеорита, — ивы станете последним неудачником.

Почему?

Да потому что не успели посмотреть самый замечательный фильм всех времен и народов «Звездные войны».

Не откладывайте на завтра то, что можно сделать сегодня!»

Старая вилла, расположенная на западной окраине Нью-Йорка, принадлежала подруге Джейн.

Дом был запущенным. Чувствовалось, его давно не посещали хозяева. Скрипели ступеньки крыльца. Стонали половицы. Вздрагивали стекла окон при сильном порыве ветра.

Забытый людьми дом жаловался на свои годы.

Джейн раздвинула шторы и открыла окна в самой большой комнате.

— Сегодня наступает пора звездопада. Мы должны успеть загадать желание…

Я взглянул в темноту.

Вечер — сухой и прохладный. Из туч поспешно вывалилась луна. Чем выше она поднималась, тем становилась больше и ярче. Вскоре лес и лужайку перед домом залил мягкий зеленоватый свет.

— Моя любимая пора — осень, — сказала Джейн. — Она мудрая и добрая. Осенью рождаются самые прекрасные мечты. В эту пору хорошо грустить о несбывшемся и загадывать желания. Весна легкомысленная и бесшабашная. Ей не хватает доброй теплоты. А осень — скромная пора. У нее в золотых глазах — мудрость и непостижимые для человека тайны.

— Осень бывает разная, — возразил я, — и с дождями, и со злыми ветрами, вьюгами и метелями…

Джейн покачала головой.

— Бывает… Но ее надо научиться понимать. Я с детства люблю осенний лес. Когда мой папа бывал свободен…

— А кто он?

— Физик. Участвовал в проектах нескольких атомных электростанций, — Джейн с какой-то обреченностью взглянула на меня и продолжила. — Мы иногда уходили с папой в лес на рассвете. Целый день бродили, отыскивая новые незнакомые тропинки. А когда возвращались домой, над нами горели звезды. Тени деревьев и кустов напоминали затаившихся зверьков. Папа говорил, что их прислала осень охранять нас. Мы часто останавливались и разглядывали небо. И папа рассказывал мне о Вселенной. Мы слышали, как глубоко и спокойно дышит земля. А в прохладном небе загадочно молчали звездные звери…

— Ты скучаешь по дому?

— Нет! — резко ответила Джейн.

Даже в темноте я увидел, как на ее глазах выступили слезы.

— Почему ты ушла из дома?

— Поссорилась с отцом. Он помогает строить атомные электростанции, а я с друзьями выступаю против них. Что бы ни говорили о безопасности, она все же существует. И чем больше атомных станций, тем больше риска.

— Я в этом мало разбираюсь.

— Время заставляет всех нас разбираться, пока не поздно, — Джейн опустила голову.

Я обнял ее.

— Извини…

— За что?

— За лишние вопросы.

— О! Что с тобой случилось? Три дня назад ты задавал их слишком много и не извинялся.

— То было три дня назад, — ответил я.

— То был другой человек, — подхватила нараспев Джейн, — то было не со мной… Сейчас ты мне раскроешь свое желание. Видишь, упала звезда… А за ней — вон другая, и еще… еще…

Я кивнул.

Джейн схватила меня за руку.

— Правду и только правду. Звездам нельзя врать. Ты понял? Нельзя…

Казалось, наши одежды сами собой упали в темноту. И мы стали совсем свободными от запретов и условностей.

— Ты так и не сказал падающей звезде о своем желании, — прошептала Джейн, когда мы в счастливой усталости оторвались друг от друга.

— Ты мое желание…

— Вот видишь — звездам нужно верить. Я твоя…

А потом мы долго молчали. Только ласки и поцелуи. Мы молчали о том, что не могли выразить словами. А за нас уже все сказали ночь и падающие звезды…

Мы часто не замечаем, как теряем мгновения нашей жизни, как расточительна наша память…

Порой мы беспечно швыряем на ветер листья прошлого: Боль. Радость. Мечты. Надежды. Утраты…

У каждого мгновения свое счастье, своя печаль, свои заботы, своя тайна…

«Дядя американских дорог»

— «Много ли проку от дома, если нет для него сносной планеты!» — Анкл весело взглянул на нас и пояснил. — Так говорил сто лет назад великий мудрец Генри Дэвид Торо. Слышали о таком?

Мы с Джейн дружно кивнули в ответ.

— Скоро я снова покину Нью-Йорк и буду бродить, бродить по свету, проверять: стоящая для человечества наша планета или нет, и достойны ли мы, люди, на ней проживать.

— Ну, это не нам с вами решать, чего достойны люди, — ответил я. — Кажется, так считал ваш духовный учитель Торо?

Мой новый знакомый согласился. Потом заинтересованно взглянул на меня и снова процитировал своего кумира Генри Торо:

— «Стань Колумбом но-вых материков и миров не для торга, а для мыслей!»

С этими словами Анкл сделал нам знак рукой — дескать, сидите и продолжайте разговор, — и вошел в дом.

Я обернулся к Джейн и тихо спросил:

— У него есть настоящее имя? Почему он называет себя «анклом»,то есть «дядей»?

Джейн пожала плечами.

— Насчет настоящего имени не знаю. А «дядей американских дорог» его называют издавна, и не только в Нью-Йорке. Так величают его «хиппи», бродяги, странники, музыканты, философы, поэты. Так называли его и битники еще в пятидесятых годах.

— А куда этот «дядя американских дорог» идет? Что ищет?

— Наверное, то же, что и каждый человек, — истину, смысл своего пребывания на земле, верный путь… — улыбнулась Джейн.

Я возразил:

— Увы, большинство людей живут и никогда не то что не ищут, а даже не задумываются над всем этим.

— Многим так только кажется, — мягко не согласилась Джейн. — В человеке с рождения заложена необходимость

искать и быть в пути, даже если он никогда не покидал свой дом…

Я хотел снова возразить, но Джейн положила руку мне на плечо и добавила:

— Тебя наверняка это заинтересует: Анкл много лет занимается историей великого исхода древних людей из Сибири в Америку. Он собирает индейские легенды, связанные с приходом людей в Новый Свет, изучает, как и в каких местах проходили пути миграции…

Джейн хитро взглянула на меня и добавила:

— Старина Анкл побывал даже в Восточной Африке и поклонялся Синему камню… Кстати, отправился он туда вместе с твоим приятелем — неугомонным исследователем всех тайн мира Жарги.

Воспоминание о Синем камне

Несколько дней назад я рассказывал Джейн о легендарном Синем камне в Восточной Африке, к которому привез меня мой нью-йоркский приятель со странным именем Жарги.

Хорошо запомнилась та ночь, полная мистических событий.

— Вот и настал час ветра цвета Атуарамбо… — прошептал Жарги и указал рукой в сторону океана.

— Разве бывают цветные ветры? — так же тихо спросил я.

— Бывают… У каждого ветра и свой цвет, и вкус, и настроение, — убежденно кивнул мудрый Жарги. — Этот ночной ветер с океана прилетает в долину лишь один раз в год, когда цветы атуарамбо оплетают Синий камень. Цветы и зеленые побеги прячут его от чуждых взоров, и только посвященные могут прочесть древнюю надпись: «Начало пути — всему начало. Ибо путь — это движение, а движение — это жизнь».

— Кто сделал такую надпись? Когда? На каком языке? — заторопился я с вопросами, хотя догадывался, что услышу в ответ.

Жарги взглянул на меня не то укоризненно, не то насмешливо. Его огромные глаза сделались еще больше, будто вобрали в себя бездонность ночного неба.

— Синий камень — остывшая искорка путеводной звезды. Он стал памятником ископаемому человеку. Здесь появились первые люди на земле. Отсюда начались дороги человечества… Великий исход… На этот камень присел отдохнуть бог дорог, прежде чем позвать за собой людей, прежде чем решить, куда и зачем их поведет.

Тогда и начертал он на Синем камне то, что начертано…

— Так на каком же языке сделана надпись?

Жарги уловил насмешку в моем вопросе, но все же охотно пояснил:

— Эту надпись нельзя прочитать. Ее можно лишь почув-ствовать. Ибо сделана она на едином языке всех времен и народов — на языке человеческой души…

…Круг танцующих вокруг священного камня расширялся. Откуда-то из темноты появлялись все новые и новые люди. Разные одежды, разные маски на лицах — но что-то объединяло их.

Принадлежность к одному тайному ордену? Ритм, в котором они плясали вокруг камня? Язык, на котором они исполняли странную песню?

Я взглянул на Жарги. В его глазах отражались огни факелов. Не мигая, он смотрел в сторону загадочных исполнителей древнего обряда. Едва разжимая губы, Жарги произнес:

— Каждый поет на своем языке. Но песня об одном — о начале великого пути маленького черного человечка, который мог защититься от враждебного мира лишь дубинкой и острым камнем. Песня о том, как бог дорог зажег путеводную звезду в своем посохе и позвал маленького черного человечка в дорогу…

Жарги поспешно стал переводить мне слова ритуальной песни:

— Что же все-таки объединяет этих людей? Что приводит их каждый год сюда для проведения тайного обряда у священного Синего камня? — поинтересовался я.

Жарги пожал плечами.

— Не знаю. Может, желание понять, когда, как и почему начался великий исход древнего человека с Восточного побережья Африки по всей планете? А может, они просто собирают забытые мысли и пытаются понять тех, кто жил сотни тысяч лет назад…

Неужели эту песню-легенду сотворили, когда еще у человечества не было письменности? Неужели сотни или тысячи поколений хранили и передавали ее содержание?

Да! — подтверждает Африка.

Да! — соглашаются Азия и Европа.

Да! — отзывается Америка своими древними схожими преданиями о великом исходе, о боге дорог…

Не верится, что легенда рождена не одним народом, а возникла самостоятельно на разных континентах.

И все же как слаженно танцуют и поют под ритм барабанов люди у Синего камня! Не похоже, что они долго репетировали, разучивали слова и движения. Казалось, в танце и песнопении их ведет загадочная незримая сила… Может, и впрямь воля бога дорог?

Много лет я искал по свету отголоски, пусть и преобразованных тысячелетиями, преданий о великих переселениях древних народов. Но наталкивался на молчание времен. Времен, где иные леса и воды, ветры и облака… Лишь камни всех континентов пытались что-то смутно подсказать древними рисунками, начертаниями, знаками.

«Седьмой роковой пояс»

В Нью-Йорке я увидел фильм о том, как в 60-х годах XX столетия в Танзании английский ученый Луис Лики нашел кости ископаемого человека. Было установлено, что жил этот человек около двух миллионов лет назад.

Спустя несколько лет сын Луиса Лики Ричард обнаружил к востоку от озера Рудольф череп еще более древнего человека. Его останки были зарегистрированы под номером 1470.

Как отмечали ученые, у черепа «человека 1470» не было надглазного валика и других лицевых признаков, характерных для всех ископаемых человекообразных обезьян, питекантропов, синантропов, палеантропов.

Научные исследования показали, что самые древние стоянки ископаемого человека встречаются в танзанийском ущелье Олдовай. Ущелье это является частью огромного разлома в земной коре, который называется Восточно-Африканский рифт. Тянется колоссальный разлом от реки Иордан до низовья реки Замбези.

Исследования показали: на протяжении нескольких миллионов лет в Восточной Африке климат был теплым, без резких колебаний и перепадов. В течение нескольких дневных переходов ископаемый человек в этом регионе мог оказаться и на побережье океана, и в горах, в саваннах и труднопроходимых лесах, в речных долинах и на берегах озер. Здесь часто попадались вулканические породы, которые легко раскалывались на острые пластины и становились орудиями древних.

Разнообразие химического состава почвы и питьевой воды, разнообразие растительного и животного мира, разнообразие пищи, природных зон и даже богатство обозреваемого ландшафта, обилие красок и звуков — ускоряло умственное развитие ископаемого человека.

Но помогало развиваться не только благое. Появление опасных хищников и миграция животных, засухи и наводнения, извержения вулканов и землетрясения, падения метеоритов и лесные пожары тоже заставляли ископаемого человека больше мыслить, принимать жизненно важные решения, искать пути к спасению. Отступать и наступать, прятаться и выжидать, искать и запоминать дорогу, ориентироваться по звездам и растениям, по ветровым потокам и особым приметам на земле — вот с чего начиналась подготовка человечества к великому исходу, к движению и расселению по всей планете.

Сыграли свою роль и излучения космоса и земли. Ведь рифт — место более близкое к мантии планеты, а значит, здесь сильнее радиационное воздействие. Может, из глубин планеты выходят и другие виды энергии, о которых современная наука пока еще не знает.

Наверное, не случайно останки ископаемых людей находят чаще всего в местах, где залегают урановые руды. Опасные для жизни явления и факторы природы порой становились мощными стимуляторами развития и стремительного преобразования организма будущего человека.

Наукой доказано: чем более высоко развито живое существо, тем более чувствительно оно к физической боли и к радиации, тем больше свойственно ему эмоциональное разнообразие.

Восточная Африка — область активной вулканической деятельности. Примерно три миллиона лет назад здесь происходили особенно сильные извержения и землетрясения. К этому периоду и относят появление ископаемого человека в Восточной Африке. Под воздействием вулканических процессов радиоактивные залежи могли во многих местах обнажиться и тем самым в несколько раз сильнее воздействовать на все биологические виды.

Многие ученые считают, что немаловажной в мутагенезе человекообразных существ была и периодическая смена магнитных полюсов Земли. Когда Север становился Югом и наоборот, вымирали некоторые виды животных и растений. Одни вымирали, другие появлялись, приспосабливались, усовершенствовались.

Есть предположение, что в период от 2,8 до 3 миллионов лет назад полярность магнитного поля нашей планеты менялась четыре раза. Это время совпадает с появлением ископаемого человека.

Все силы природы, стихийные бедствия, неблагоприятные изменения в климате могли уничтожить полностью человекоподобную обезьяну, дать ей возможность существовать, как и тысячам других видов животных, или подстегнуть к стремительному развитию ее умственные способности.

Бог или Природа выбрали третий вариант.

У человекообразного существа, жившего в Восточной Африке не менее двух миллионов лет назад, объем мозга был больше, чем у австралопитека. Оно умело охотиться на антилоп и даже на огромных динотериев. Оружием у него были не только обработанные камни, палки, но и длинные ремни для опутывания животных.

Так на арене Восточно-Африканского рифта началось новое сражение за выживание нового обитателя планеты.

Жарги рассказал мне, что отшельники, живущие в горах Рувензори, называют Восточно-Африканский рифт «Седьмым роковым поясом Земли».

Первые шесть «роковых поясов» якобы возникли в разных частях планеты в разные времена и породили от простейших представителей животного и растительного мира до млекопитающих. Каждый из новых видов появлялся в «зоне рокового пояса», а затем осваивал всю планету. У каждого вида была своя дорога к выживанию. Свой великий исход.

«Седьмой роковой пояс» явил миру Человека — способного уберечь или уничтожить все живое на планете…

Так считал и мой нью-йоркский приятель Анкл. Но об этом я узнал спустя месяцы, когда вместе с Джейн посетил его дом.

И в Африке, и в Северной Америке

Танец и песнопение вокруг Синего камня завершились. Догорели брошенные на землю факелы. Вовсю засверкали низко зависшие звезды.

Час всевластия африканской ночи. Легкий ветер с берега океана. Плач и хохот гиен. Едва слышимый сухой шорох акаций. Отчаянные крики ночных птиц. Бесшумный, зловещий полет летучих мышей.

Но смутное опасение тревожной африканской ночи постепенно отступало. Потянуло в сон.

Жарги ткнул меня кулаком в бок и протянул флягу:

— Не спи! Глотни немного… Я взял флягу и поднес к губам.

— Что это?

— Настой из нкарппо. Помнишь, я показывал тебе лиловые цветочки среди камней? В их клубнеподобных стволах много влаги, а в корнях — какое-то сильное тонизирующее вещество. Знахари и колдуны в полнолуние варят из корней нкарппо настой, от одного глотка которого можно и замертво свалиться, и ад и рай увидеть, и пять суток бегать по пустыням и горам без передышки. Все зависит от того, с какой целью даст его отведать знахарь и в каких пропорциях.

Я с сомнением понюхал содержимое фляги, но ничего опасного не почувствовал.

— Ну, и с какой целью ты мне даешь свое зелье?

Жарги усмехнулся:

— Не бойся. Тебе еще многое надо увидеть в этом мире. Просто слегка взбодришься… Впрочем, сознание чуть затуманится, но будет хорошо и весело. Только не пытайся играть со слонами, дразнить носорогов и дергать за хвост львов.

— Насколько мне известно, здесь давно уже не водятся ни слоны, ни носороги, ни львы. Даже бегемотов нет.

— Считай, что им и тебе повезло, — весело ответил Жарги.

Я сделал первый глоток. Попытался сравнить вкус настоя из нкарппо с чем-то уже изведанным мной, но ничего похожего не мог вспомнить. Вначале закружилась голова. Редкие звуки африканской ночи затихли. Зато ярче засверкали звезды. Мне показалось, что усталые танцоры у Синего камня приблизились, и даже в темноте я мог разглядеть каждую черточку на их деревянных и жестяных масках, каждую складочку на их одеждах.

— Чего они ждут? Пойдем к ним! — предложил я. Жарги ответил насмешливым взглядом:

— Сиди спокойно, а то натворишь дел после нкарппо. Исполнители обряда поклонения богу дорог еще не все свершили. Потерпи, не лезь к ним — и увидишь настоящее чудо.

Я встрепенулся:

— Неужто сам бог дорог явится сюда? Впрочем, после такого напитка может почудиться все, что угодно…

Я вернул флягу приятелю.

Жарги тоже сделал глоток и заговорщицки прошептал:

— Следи! Сейчас они будут вызывать предвестницу бога дорог! Кстати, схожий обряд существовал у индейцев алгонкинов, обитавших на территории современного Нью- Йорка. Правда, с приходом белых обряд этот то ли забыли, то ли держали в тайне от пришельцев.

Бирюзовая вестница

Уставшие люди у Синего камня будто услыхали слова моего приятеля. Один за другим встрепенулись и стали медленно подниматься с земли.

Дробно загремели два барабана. Словно тяжелые градины колотили по деревянным доскам.

Метнулись прочь испуганные летучие мыши, и снова завизжали, зашлись в истеричном хохоте гиены.

Люди опять одели маски, встали вокруг Синего камня и подняли высоко руки, и потянулись всем телом, будто хотели стать поближе к небу.

Я вопросительно взглянул на Жарги.

— Да, — кивнул он. — Каждый исполняет песню-призыв Бирюзовой молнии на своем языке.

Действительно, в ритмичном, слаженном пении помимо неведомых слышались и знакомые слова на русском, на английском языках.

— Ну и что будет дальше? — нетерпеливо спросил я.

— Бирюзовая молния откликнется на призыв, — просто ответил Жарги.

С сомнением я взглянул на чистое звездное небо и недовольно проворчал:

— Откуда она возьмется, когда нет ни одной тучи? Я, конечно, уважаю древние обряды… Но вызов молнии человеком?

Жарги сделал резкий жест рукой:

— Как же вы, материалисты-догматики, цепко держитесь за хвост своих воззрений и боитесь сделать хоть шаг в сторону, взглянуть на мир шире!

Я хотел ему возразить, но звуки барабанной дроби усилились и снова привлекли наше внимание к поклоняющимся богу дорог.

Над камнями, где мы укрылись, пронесся холодный поток ветра. Стремительный, короткий, сырой. Неизвестно, откуда он появился и куда умчался. За ним — второй, третий поток. Казалось, даже камни мгновенно потеряли собранное днем тепло и застонали от холода.

Порывы ветра вспугнули сонные звезды, и они задрожали часто-часто, словно рябь прошла по небосводу.

В едином порыве вскрикнули и замерли у Синего камня люди.

— Ну что, не верил? Не верил? — забормотал вдруг Жарги.

Мне показалось, в голосе его появился оттенок гордости.

Я взглянул вверх. Померкли звезды. Черноту неба разорвала огненно-бирюзовая молния. Она ворвачась откуда-то из глубины Космоса и без единого зигзага тонким лучом ударила в Синий камень. На мгновение тот вспыхнул и несколько секунд светился, словно зажженный изнутри.

Казалось, после такой яркой молнии африканская ночь содрогнется от оглушительного грома. Но молния погасла. Стал меркнуть Синий камень, а громового раската не последовало.

Зато снова вскрикнули и закружились в странном хороводе люди под масками. И снова они обращались к богу дорог.

Я подумал, что именно так должны были исполнять ритуал маленькие черные человечки сотни тысяч лет назад, перед тем как начать великий исход из Восточно-Африканского рифта — «седьмого рокового пояса Земли». Исход на север, к верховью Белого Нила, чтобы оттуда, спустя тысячелетия, двинуться осваивать Европу и Азию.

Так это было или нет?

Надеюсь, когда-нибудь человечество узнает. А пока мне просто хотелось верить, что собравшиеся из разных стран люди смутно уловили отголоски тысячелетий. Может, сработала генетическая память? Может, какие-то древние знания, открытые только для посвященных?

Может, так все и было

Как эти люди нашли друг друга? Как собрались они у священного Синего камня? Кто научил их совершать древний ритуал поклонения богу дорог?

Мы с Жарги так и не смогли выяснить.

Утром люди поспешно покинули место у Синего камня. На все наши вопросы они отвечали невразумительно. Чувствовалось, что от нас попросту хотят побыстрее отделаться и что их очень раздражает присутствие чужаков во время ритуальных танцев.

С десяток разноцветных «джипов» умчались вскоре по каменистому бездорожью на северо-запад. Клубы пыли еще долго висели в воздухе, скрывая белесое восходящее солнце. Удивленные и напуганные ревом машин, антилопы еще некоторое время таращили свои черные глаза вслед исчезающим за горизонтом разноцветным «джипам». Жарги развел руками и ехидно спросил:

— Разузнал все, что хотел? Открыл тайну великого исхода и бога дорог?

— Хватит издеваться, — проворчал я. — Кроме магнитофонной записи и нескольких фотоснимков, ничего у нас нет.

— С фото тоже ничего не получится, — «обрадовал» Жарги. — Мне говорили, что все снимки Синего камня засвечиваются… Один мой друг из Нью-Йорка как-то попытался пофотографировать. Все впустую…

— Почему такая таинственность? Чего опасаются люди, совершающие обряд у Синего камня? — продолжал я о своем.

Жарги пожал плечами:

— Кто их знает? Наверное, не хотят набегов сюда туристов и всяких любопытных. Впрочем, в Нью-Йорке я познакомлю тебя с одним более разговорчивым участником обряда. Зовут его «дядя американских дорог». Может, он тебе приоткроет кое-какие тайны…

— А какое имеют право люди из чужих стран совершать обряд на этой земле? Здесь, что, их владение? — заинтересовался я.

— Раз правительственные чиновники и местное племя не препятствуют им — значит, какое-то право имеют… Да что ты вообще пристал к ним? — Жарги хитро подмигнул мне и добавил. — Видно, злишься, что дал им слово не называть место нахождения Синего камня?

Я ничего не ответил, лишь махнул рукой.

Мы подошли к заветному камню, надеясь обнаружить что-то необычное. Но все было, как и вчера. Цветы и побеги атуарамбо по-прежнему укрывали его от чуждых взоров.

Жарги раздвинул зеленые ростки и показал на множество линий и черточек наверху камня. Я долго всматривался в них, но так и не смог понять: выбиты они рукой человека и являются древними письменами или созданы природой.

Жарги отвлек мое внимание:

— А знаешь, у народов Васуахили, Вашамбала и Акамба есть легенда, что жизнь на земле появилась в Первом роковом поясе Земли, когда началось извержение вулкана и горящие выбросы попали в море. Именно тогда упал в воду метеорит и ударила Бирюзовая молния…

Я недовольно махнул рукой:

— Ты еще скажи, что в это время пошел дождь и снег, налетел ураган, начались землетрясения и цунами…

— Кто знает, а может, все так и было? — весело ответил Жарги.

Я посмотрел по сторонам: на сухую каменистую землю, на стаю птиц у горизонта, на запыленные цветы атуарамбо на Синем камне, — и невольно вздохнул:

— Может, все так и было…

Записи и карты «дяди американских дорог»

Мои воспоминания прервало появление хозяина.

Анкл вернулся во дворик со стаканчиками и бутылкой джина. Поставив все это на столик, старик продолжил наш прерванный разговор:

— Разумеется, я побывал не только в Восточной Африке, откуда началось великое переселение народов. Здесь, в Новом Свете, я посещаю все древние памятники, которые хоть как-то свидетельствуют о появлении первых людей в Америке.

— А разве они сохранились? — с сомнением поинтересовался я.

Анкл решительно кивнул:

— Не все еще погибли рукотворные памятники, не все еще забыты и затеряны в веках обряды, традиции, предания. Я уверен, даже здесь, на территории Нью-Йорка, можно уловить их следы. Много тысяч лет назад люди шли навстречу солнцу. Согласно легендам гренландских эскимосов, да и многих индейских племен, в том числе и алгонкинов, вел их бог дорог с посохом в руке, на вершине которого горела путеводная звезда…

Голос старика становился все тверже и напевней. Казалось, теперь он исполнял какую-то песенную былину.

— Они прибыли из Сибири в Америку. Часть из них двинулась на юг, а часть — снова навстречу солнцу. Двенадцать-четырнадцать тысяч лет назад сибиряки, ставшие американцами, достигли Атлантического побережья. Возможно, то были последние столетия, когда Северный океан отделялся от Атлантического широкой полосой суши, и Америка с Гренландией соединялись с Европой.

Анкл перестал смотреть на нас с Джейн и устремил взгляд вверх. Будто хотел в нью-йоркском небе отыскать следы давних событий.

— Чтобы спасти людей от многих бед и катастроф, бог дорог призвал их снова двигаться навстречу солнцу. Так бывшие сибиряки-американцы стали европейцами.

— Выходит, не Европа открыла Америку, а наоборот? — усмехнулся я. — Но где доказательства?

— Они есть, и я их ищу, — просто и уверенно ответил Анкл. — Кстати, так считает и твой приятель Жарги…

— Но ведь такую работу нельзя проводить в одиночку… Анкл решительным жестом прервал меня:

— Я иду по дороге один, но я вовсе не одинок.

— А вы ведете какие-то записи? Вы консультируетесь с учеными? Информируете о своих находках общественность, прессу? — не унимался я.

— Всему свое время, — мудро и туманно ответил Анкл. — Может случиться так, что именно ты получишь мои записи. Как знать?..

Я разочарованно махнул рукой:

— Это все вилами по воде писано. И, как я понял, пока не найдено никаких фактов, документов, научных доказательств…

Мое огорчение было столь заметно и выглядело, наверное, так забавно, что Джейн и Анкл не выдержали и засмеялись…

Конечно, тогда, во дворе нью-йоркского дома, я не мог предположить, что спустя много лет поиск записей и карт «дяди американских дорог» станет частью моей программы «Тайны времен и народов».

Но это произойдет лишь после загадочного исчезновения Анкла в конце восьмидесятых годов. Никто из его нью-йоркских друзей, и даже мой неугомонный приятель Жар-ги, так и не смогли дознаться, почему не вернулся домой и где завершился путь «дяди американских дорог».

Но завершился ли?

По крайней мере в Нью-Йорке его больше не видели. Он оставил своему городу лишь добрые воспоминания о себе, и тайны, тайны, тайны…

«Не гуляйте возле дома или места работы. Если вы являетесь мишенью похитителей или убийц, ваша привычка облегчит им задачу.

Передвигаясь пешком, будьте настороже и постоянно следите за происходящим вокруг».

Второе рождение

Я сразу понял: что-то случилось с машиной. Дональд-сон лихорадочно нажимал на тормоз, и его нога будто проваливалась в пустоту.

В одно мгновение доброе лицо Би преобразилось. Возле уголков губ мгновенно появились складки, и кожа стала пепельного цвета.

Еще нажим на тормоз… Еще…

«Бьюик» не снижал скорость.

Говорят, в момент смертельной опасности мгновения растягиваются в длинные эпизоды.

Подтверждаю. Мне казалось, что мы очень медленно и неотвратимо надвигаемся на смертоносную преграду из автомобилей.

Вырулить невозможно. Впереди и справа зажаты машинами.

Дональдсон из последних сил вырвал ручник. Задние колеса захватило.

Запах горелой резины. Визг. Скрежет. Испуганные взгляды водителей. Удар. Распахнутый багажник вишневого «меркурия».

Хвала мастерству Би или удаче!

Мы целы и невредимы. Вишневый «меркурий» мылишь слегка боднули.

Через несколько минут примчались нью-йоркские полицейские. Один из них, веселый геркулес в черной форме, открыл капот «бьюика» и присвистнул:

— Парни, у вас сегодня второе рождение. Приглашайте, не откажусь. Надрезан трубопровод. Сработано профессионально. Тормозная жидкость вытекла. Кто-то крепко сердит на вас.

— Кто? — спросил я и посмотрел на Би.

— Кто? — спросил он и посмотрел на меня…

«Вам не надо ломать голову, чем накормить своих четвероногих любимцев. О них уже позаботились мы.

Наши консервы для кошек и собак очень полезны и питательны».

«Внимание! Предлагаем курс обучения подслушиванию телефонных разговоров, подслушиванию на расстоянии, микрофотографированию, скрытой и дистанционной фотосъемке.

Даем уроки по ведению наблюдения, слежки, ведению допросов по тайваньской системе».

«Эй, парни, Черные крысы и Оранжевые змеи! Кончайте размалевывать стену и лупить друг друга! Кончайте вашу бессмысленную войну!

Для вас мы открываем бесплатный атлетический клуб, где вы сможете накачать мускулы, побарахтаться на татами и размяться на ринге!

Комиссия по работе с подростками».

«Ваше здоровье зависит от чистоты!

Не выбрасывайте пустые бутылки и банки. Их с радостью примут у вас в нашем магазине.

Как знать, может, благодаря этому вы сможете сколотить состояние. Говорят, старина Генри Форд-первый начинал с этого».

Запомни эти мгновения

Мы бежали из раскаленного Нью-Йорка. Би Дональдсон гнал «бьюик» и приговаривал:

— К черту! К черту от этой жаровни! Проклятые каменные джунгли… Еще немного — и я задохнусь…

Тем не менее он успевал оглядываться на нас с Джейн и заговорщицки подмигивать.

Джейн то и дело поднимала голову с моего плеча и умоляла:

— Би… милый… Следи за дорогой… Дональдсон в ответ снова подмигивал:

— Все будет в порядке, ребята!

А потом мы с Джейн лежали на берегу океана. Положили друг на друга руки и молчали.

Невдалеке, на дощатом, новеньком причале, бесновался Би.

— Хэй, вы что, оглохли?!

— ...

— Или одурели от жары?

— ...

— Послушайте, голубки, вы, кажется, издеваетесь надо мной?

Мы с Джейн беззвучно смеялись и продолжали молчать.

— Ну, погодите, я вам устрою какую-нибудь пакость. Вот брошу одних на берегу…

Раскаленный воздух терял прозрачность и становился видимым. Все чувствительней становилась его тяжесть. Теперь он струился как подогретая вода. И легкий бриз не в силах был освежить его.

Я перевернулся на живот и тайком любовался стройными ножками Джейн.

Как приятно ощущать ее близость…

Джейн почувствовала мой взгляд. Открыла глаза. Смутилась.

— Не смотри на меня так.

— Как?

— По-кошачьи…

— Хорошо. Не буду, — поспешно пообещал я, но по-прежнему продолжал пялить глаза.

Она засмеялась и хотела отползти, но я придавил ее рукой.

— Не двигайся… Не уходи…

А тем временем Би продолжал ругаться.

— Я думал, только у нас, в Америке, бессовестный народ! Русские не лучше янки! Пока я, как бедный пролетарий, готовлю яхту к выходу, проклятые эксплуататоры нежатся на солнышке… У вас есть совесть, эксплуататоры?!..

Би снова не дождался ответа и констатировал:

— Ну, конечно же, нет! Работай, работай, бедный Би, обслуживай этих трутней!..

— Может, все-таки поможем ему? — не вытерпел я. Джейн тихо засмеялась и прошептала:

— Он сам справится. А мы… Давай останемся здесь… На этом месте и завершим наш с тобой великий исход.

Я посмотрел на зеленый берег океана, на белые катера и яхты у причала и кивнул:

— Останемся…

— Только по-настоящему. Навсегда.

— Я согласен. По утрам мы будем уходить в океан и ловить рыбу. Днем купаться и загорать. По вечерам бродить берегом, швырять в воду камешки и разгадывать все тайны Земли. А по ночам считать звезды и любить друг друга…

— Мы соорудим шалаш, — подхватила Джейн, — и станем жить здесь без всяких благ цивилизации, как первые люди, откликнувшиеся на зов бога дорог…

Внезапно взгляд ее стал задумчивым.

— А ты всегда будешь любить меня?

— Всегда, Джейн… Даже сию минуту… Крик чаек заполнил океан до самых облаков. Не слышно даже поскрипывания снастей.

Волны слегка раскачивали яхту и приговаривали: «Запомни эти мгновения на всю жизнь. Они неповторимы…»

И сказал я сам себе: запоминай! Запоминай и полет чаек, и брызги зеленых волн, и теплоход у горизонта, и счастливые глаза Джейн.

Может, будут еще в твоей жизни и океан, и яхта, и серебристые чайки, и рядом любящая женщина…

Но это будет уже не тот океан, не та яхта, не те чайки…

И женщина с другим именем…

Десять лет спустя

«…Согласись, Кэт, пути людские пересекаются порой так неожиданно, необъяснимо и дают такие последствия, которые не может предугадать ни один человек.

Астроном Джим Джеймс писал: “Все в мире взаимосвязано. Ребенок на земле роняет погремушку, а волны от этого движения бегут в космосе и через тысячи лет отзовутся на тысячах светил “.

Нет, не случайно мы встретились с Джейн во времени и пространстве.

Это не может быть случайностью, как не может быть солнца без света, бури без ветра, океана без воды…

Мы обязательно встретимся с ней, потому что океан не бывает без воды, буря — без ветра, солнце — без света!..»

Истоки американской мечты

Невозможно понять страну, если не знаешь, о чем мечтает ее народ.

Как часто в печати и по телевидению, да и просто в разговорах встречается понятие «американская мечта».

Но что означает она? Что стоит за ней? Где истоки этой пресловутой «американской мечты»? Быть может, каждый, начавший свой «исход» из Азии и Европы в Новый Свет, нес ее в душе вместе с надеждой? Пожалуй, она появилась на Американском континенте, произрастая из моральных принципов первых переселенцев.

В 1630 году основатель колонии Массачусетс и ее первый губернатор Джон Уинтроп в своей речи, написанной на корабле «Арабелла» по пути из Англии в Америку, призывал соратников: «… Все мы должны быть спаяны, как один человек, должны по-братски относиться друг к другу, должны охотно отказываться от наших излишков, дабы обеспечить нужды других, мы все, как один, должны со всею мягкостью, кротостью, добротою и терпимостью поддерживать наш союз, наслаждаясь обществом друг друга, совместно радуясь чужим удачам, вместе горюя, трудясь и страдая, мысленным взором всегда представляя перед собою нашу задачу и цели нашего общества, неотделимой частью которого мы все являемся.

И ежели мы подобным образом сохраним единство духа в узах мира, Господь станет нашим Господом и с радостью поселится среди нас, как среди избранного его народа и благословит все наши начинания.

И с тем, чтобы мы увидели доброту его мудрости, силы и правды во всем их блеске, еще незнакомом нам, и чтобы мы обнаружили, что Господь среди нас, десять наших воинов однажды смогут противостоять тысяче врагов, когда он изберет нас для хвалы и славы.

И люди последующих поколений скажут: “Сие в Новой Англии сотворено волей Божьей”. Посему должны мы иметь в виду, что будем подобно городу на Холме, взоры всех народов будут устремлены на нас; и если мы обманем ожидания нашего Господа в деле, за которое взялись, и заставим Его отказать нам в помощи, которую Он оказывает нам ныне, мы станем притчей во языцех по всему миру, отверзнув уста врагов, хулящих пути Господа и его поборников. Мы омрачим лики многих достойных слуг Бога и превратим их молитвы за нас в проклятия, которые будут преследовать нас до тех пор, пока не исчезнем мы с лица той доброй земли, в которую направляемся…»

Искать сбою Америку

Любая цивилизация, государство, новая нация рождается в результате великого исхода одного или нескольких народов. Многолетняя массовая миграция закладывает и взращивает духовную основу будущей цивилизации…

Каждый пишет свою книгу жизни, каждый пишет по-своему…

И задолго до того, как начать книгу об Америке и о Нью-Йорке, я подсознательно впитывал многое из жизни этой страны и этого Города.

Я не представлял ясно, что именно будет иметь для меня литературную ценность спустя годы.

Но память цепко ловила в свои сети рассказы бабушки о жизни в Пенсильвании и грустную улыбку художника Антона Рефрежье, искрометные парады в Нью-Йорке и песни бродячего музыканта из Атланты, бейсбольные матчи и встречу с писательницей Лилиан Хелман, закаты над Гольфстримом и очаровательных стюардесс из «Пан Америкэн», вечеринку с гарвардцами и похороны короля рока Элвиса Пресли, концерты в Рокфеллеровском центре Нью-Йорка, и поездки с Генри Уинстоном и Артом Шилдсом по знаменитому городу, красные листья клена и изнурительные тренировки в нью-йоркской школе «джиу-джитсу», мои путешествия по загадочным местам Соединенных Штатов и беседы с «дядей американских дорог»…

Может, все это и не войдет в книгу, но поможет мне понять многие тайны Нью-Йорка.

Лет сорок назад писатель Томас Вулф сказал: «Из миллионов форм бытия Америки, из жестокого насилия и темных лабиринтов, что составляют суть ее кипящей жизни, из уникальной и единственной сути этой земли и нашей собственной сути должны мы извлечь силу и энергию нашего бытия, звучание нашей речи, сущность нашего искусства.

Ибо именно на этом трудном и достойном пути мы, как мне кажется, только и можем обрести свою речь, найти свой язык, свое сознание — все то, что, как людям и художникам, нам так необходимо. На этом пути нам — кто обладает только тем, чем обладает, знает только то, что знает, является только тем, чем является, — предстоит найти свою Америку…»

Я тоже, Кэт, пойду по ее дорогам и буду искать свою Америку…

Я снова мчусь за океан. Десять лет спустя…

Отшельник и бродяга Анкл, с которым Джейн познакомила меня в Нью-Йорке, говорил: «И беспрестанно быть Великому исходу в умах, душах, в земных и космических пространствах миллионов людей и одиночек, пока есть и будет человек!»

Нудное ожидание

Двухчасовая посадка во Франкфурте-на-Майне превратилась в шестичасовое нудное ожидание.

Пассажиры роптали, говорили о поломке нашего «Боинга», о кознях террористов, о бомбе в багажном отсеке.

А до Нью-Йорка лететь еще целых семь часов!

И все же, если ничего не случится, я доберусь до Соединенных Штатов гораздо стремительнее, чем мой дед. В самом начале XX века его путь из России до Нью-Йорка длился почти два месяца. Эта мысль немного успокаивала.

Неожиданно два господина, на русском с явным одесским акцентом, принялись меня уговаривать поехать с ними к друзьям. По говору чувствовалось, что драпанули они из Советского Союза лет пятнадцать назад.

Оба, очевидно, слегка одурев от нудного ожидания, отчаянно жестикулировали, озирались и доверительно шептали мне:

— Поверьте, в Нью-Йорке вас ждет масса больших и свеженьких неприятностей. Оставайтесь здесь…

Черт знает, за кого они меня приняли?

Вначале я лениво отмахивался от надоедливых «доброжелателей», а потом ловко увернулся от них и затерялся в людской толчее.

Сотни людей слонялись по огромному залу аэропорта, толкали друг друга, задевали сумками и пакетами. При этом извинялись все по-английски, ругались — каждый на своем языке…

«Учитесь отдыхать!

Тот, кто не умеет правильно отдыхать, не умеет правильно работать и жить.

Обращайтесь к нам. Мы всегда будем рады организовать ваш отдых — и рядом, и за тысячи миль от Нью-Йорка».

«Ткань «кевлар» выручит в самую трудную минуту! Нож и пуля отступают перед ней. Она прочная, как сталь, и легкая, как хлопок.

Плащи, рубашки, пальто, куртки из «кевлара» необходимы каждому и днем, и ночью».

«Не прозевай опасность!»

Внимание: СПИД! Будьте осторожны: СПИД! Тревожные предупреждения американских газет 1987 года. Тревога в обращениях врачей, ученых, общественных деятелей. Каждый день она звучит по телевидению и радио.

Главный хирург США в те времена утверждал: «Синдром приобретенного иммунодефицита не передается через одежду и пищу. Так что без паники!

Не бойтесь посещать кафе, рестораны, театры, кино. Если даже вирусы попадут в еду — под воздействием желудочного сока они погибнут. Возбудитель СПИДа не может существовать вне организма.

Если не употреблять наркотики и не ударяться в разгульную жизнь, гарантирую: трагедия обойдет вас стороной. Но тем не менее соблюдайте осторожность!

Береженого Бог бережет!»

За последние годы специалисты изучили многие американские семьи, в которых есть больные СПИДом. Все члены этих семей пользовались одной посудой, одними предметами быта, и вирус при этом не передавался.

«Чума XX века! Кара Господня! Болезнь — расплата!». Она не признает государственных границ, расовых и социальных различий. Быстрое распространение возбудителя СПИДа создает угрозу всему населению земного шара.

Некоторые американские ученые считали, что в 1987 году зараженных возбудителем СПИД в США уже полтора миллиона, а заболевших — около двухсот тысяч. И нет пока средств профилактики и терапии.

Для каждого исторического этапа развития человечества характерны свои социальные, бытовые, культурные черты. Каждому историческому этапу сопутствуют свои заболевания.

Меняется образ жизни — уходят в прошлое одни болезни. Появляются другие, новые, неведомые человеку.

Во все времена информация об эпидемиях, катастрофах, трагедиях приобретала нелепые формы. Если поверить не официальным сообщениям, а слухам о Нью-Йорке, которые мне передавали в Москве в 1987 году и Франкфурте-на-Майне, я должен был бы увидеть вымирающий город. Воображение рисовало картины из фильмов ужасов…

Пустой аэропорт. Улицы, заваленные мусором. Город без электричества. Редкие, испуганные прохожие. Гробы на катафалках. Скорбь. Отчаяние…

Страшная картина достойна фильмов ужасов.

Но Нью-Йорк жил своей прежней жизнью. Заливался электрическим огнем. В аэропорту звучала тысячеголосая разноязычная речь. И автомобили развозили гостей во все уголки вечернего мегаполиса.

И все же знакомый полицейский в мой первый же день прибытия в Нью-Йорк серьезно предупредил: «Не прозевай сигнал опасности! В Нью-Йорке орудуют банды носителей СПИДа. Отчаявшиеся. Озлобленные. Они специально заражают людей. Так что будь осторожен!»

«Вы не “Мстители джунглей“, а трусливые трепачи. Забываете уговор. Эта стена и сквер были и остаются нашими. А если у вас короткая память, мы можем ее освежить. Приходите в четверг, после школы, потолкуем.

“Шерифы”».

Нью-Йорк. Год 1987-й

…Вчерашний вечер закончился жесткой фразой:

— Нет. Нет таких… И снова меня ждет неприятный день. Не знаю, верить

ли снам? И все же сон — видоизмененный прообраз прошедших или будущих переживаний…

Снилась херсонская степь.

Раненый волк полз ко мне. И пасть его в красной пене открывалась все больше и больше. И не было сил снова поднять ружье.

Вот-вот он дотянется до меня. А я смотрел завороженно в его глаза и не мог пошевелиться…

Проснулся.

Номер нью-йоркского Вашингтон-сквер отеля. Десять лет назад мы с Джейн останавливались здесь. Может быть, даже в этом номере?

Сердце настойчиво выстукивало: быть беде, быть беде…

Почему так тревожно? Неужели из-за какого-то дурацкого сновидения?

Я вдруг почувствовал, что все дальше удаляюсь от своего созвездия, под которым родился, созвездия удачи. Все дальше и дальше…

Прощай, мое созвездие. Прощай, моя удача. Еще один телефонный звонок, еще один адрес… Здесь когда-то жила она. Здесь жили ее друзья…

— Нет таких. Нет… нет… нет… Но где-то же она есть?!

Прощай, мое созвездие. Прощай, моя удача.

Опять тревога

В районе Куинз — переполох.

Пробки на дорогах. Полицейские сирены. Недоуменные водители разводили руками и спрашивали друг друга:

— Что случилось?

— Автокатастрофа?

— Пожар?

— Убийство?

— Опять в Нью-Йорке трагедия?

Полицейские спешно устанавливали знаки запрета движения.

Суетились люди в белых и желтых спецодеждах. Даже издали я заметил у многих счетчики Гейгера.

— Учебная тревога или что-то посерьезней произошло в Нью-Йорке?

Полицейский пожал плечами и демонстративно отвернулся.

А вечером по телевидению — сообщение: «В Куинз на химическом предприятии компании “Рейдиум кемикл” скопились большие запасы радия. Зафиксирована утечка радиации. Ее уровень за территорией предприятия в 40 раз превышает официально установленную в США норму…»

А неподалеку в сквере сентябрь задумчиво срывал листья клена. И будто никак не мог ответить на давний вопрос: любит — не любит? Любит — не любит?

«…Не садитесь в пустые вагоны метро.

На платформе занимайте позицию, чтобы вас видел дежурный. Прячьте кошельки. Не смотрите в глаза попутчикам. Не подходите к ним близко…»

«Сколько дорог должен каждый пройти?»

Память может через много лет воскресить прошедшие испытания и наслаждения. Но от этого испытание не станет реальным, не повторится, как воспоминание о пережитом счастье, не возвратит счастье.

Говорят, память безжалостна. А может, мы сами безжалостны? Безжалостны и несправедливы к памяти…

Как давно я слышал эти слова: «Ты снова мчишься открывать все тайны Земли, но не можешь открыть до конца тайну даже одного человека…»

Наверное, Джейн права.

«Даже любовь мы можем по-настоящему увидеть и оценить лишь с вершины своей памяти…»

Кто? Кто и когда сказал это?

Джейн! Ее слова…

У каждого память состоит из миллионов струн — старых, новых, звонких, едва слышных.

Есть струны, которых никто никогда уже не коснется. Есть, на которых играют часто. Коснешься такой одной — зазвенит. Ей отзовется другая, третья. И выплывет из памяти целая мелодия жизни…

Однажды в Нью-Йорке мы с Джейн приехали в гости к ее знакомым в Гринвич-Виллидж. На лужайке возле дома была устроена вечеринка. Хозяйка принесла гитару и попросила Джейн спеть.

Джейн кивнула в ответ и взяла старую, сделанную в СССР, гитару. Запела сразу, еще не коснувшись пальцами струн:

Я не сразу узнал эту известную песню Боба Дилана. Джейн исполняла ее как-то по-своему, немного медленней, задушевней, печальнее, чем обычно…

Теперь казалось, что Джейн уже не поет, а рассказывает под аккомпанемент гитары ей одной известную, печальную и тревожную историю… О прошлом? О будущем? О неотвратимом?

Таксист

— «К чему искать земли, что освещает иное солнце? Разве изгнанник сможет убежать от себя?» Как больно и верно сказал Гораций.

Я удивленно взглянул на таксиста.

— Вы говорите по-русски?

— А, по-вашему, я должен забыть его через шесть лет? Или…

Таксист поправил фуражку и с укором посмотрел на меня в отражении зеркальца.

— Чувствую, давно не были в Нью-Йорке. Или я не прав?

— Как вы догадались, что я из России и давно не был здесь?

— Это так же просто, как перейти Дерибасовскую. Мы катаемся уже час. Я вижу ваши глаза. В них сентиментальная грусть, воспоминания. Кто способен на эдакую романтическую сентиментальность? Смотреть на дома и улицы, где был, где жил, где гулял, где встречался, и при этом только раз покоситься на счетчик. Я вас умоляю. Все ясно, как божий день. Американцы не способны на такое. Вы кого-то ищете? Или я не прав?

— В этом городе мне уже некого искать.

— Тогда — в гостиницу или недорогие магазины?

— Давайте на Бродвей. Пройдусь. Прогуляюсь. Минуту или две таксист молчал. Потом не выдержал.

Тихо и виновато спросил:

— Ну, как там? Я ведь уехал в 81-м…

— В двух словах не расскажешь. Вы из Одессы?

— Жил и в Одессе, и в Туле… А уехал из Москвы. Был врачом. А теперь вот…

На мгновение он вскинул руки и с силой ударил по рулю.

Возле парка я попросил остановить.

— Отсюда пойду пешком. Я протянул ему деньги.

— Да боже ж мой! — он отвел мою руку и улыбнулся мудрой улыбкой библейского пророка. Поспешно одел темные очки и как бы про себя пробормотал:

— «К чему искать земли, что освещает иное солнце? Разве изгнанник сможет убежать от себя?»

«Я привыкла блуждать одна…»

— С этой женщиной ты обязательно захочешь познакомиться…

Мы шли с Артом Шилдсом вдоль Ист-Ривер. Как хорошо, что судьба хоть изредка дарует долгожительство достойным.

Мой старший товарищ Арт виделся с Джеком Лондоном, дружил с Эрнестом Хемингуэем, принимал в Нью-Йорке Сергея Есенина и Владимира Маяковского, хорошо знал Теодора Драйзера…

Во время гражданской войны в Испании франкисты приговорили его к расстрелу. Арту удалось бежать.

Во всем мире журналисты называют его рыцарем пера.

Арт вдруг поправил галстук, приосанился и пригладил вихры.

Волшебство, да и только! Он мигом сбросил лет тридцать.

— Но захочет ли она познакомиться! — Арт щелкнул пальцами и потянул меня через улицу.

Лишь сейчас я обратил внимание на пожилую женщину в коричневом плаще и шляпе. В руке у нее было несколько хризантем. Женщина шла как по облаку. Не замечала ни прохожих, ни машин, ни самого Нью-Йорка. Она смотрела вверх, туда, где вершины небоскребов прокалывали голубое спокойствие.

— «Загадочная беглянка»! «Таинственная звезда»! «Мисс одиночество»! — на ходу восторгался Арт. — Это все о ней, о ней! Я знал ее еще, когда она двадцатилетней девчонкой впервые ступила на американскую землю. Кажется, если мне не изменяет память, в двадцать шестом. И не было еще ни «Дамы с камелиями», ни «Королевы Христины», ни «Анны Карениной».

— Да кто же она?! Арт резко остановился и смерил меня победоносным взглядом.

— Грета Луиза Густафсон! Суперзвезда Голливуда 20 — 30-х годов. Известная всему миру под именем Грета Гарбо! Боже, боже, что вытворяет время!

— Неужели это она? Я думал, ее давно нет в живых.

— Многие так думали, — снисходительно кивнул Арт. — Ей было немногим более тридцати, когда в сорок первом на фильме «Двуликая женщина» она поставила точку. Окончательную точку на своем звездном полете, на удачливой карьере, на Голливуде… С тех пор живет затворницей. Никого не принимает, не дает интервью, никуда не ездит и, говорят, даже не пишет писем. Редкие телефонные звонки, телевизор, прогулки по улице, общение с прислугой и все…

— Почему так случилось?

— Не знаю.

Наконец, мы поравнялись с Гретой Гарбо.

— Доброе утро, Грета! — Арт чуть склонил голову.

В одно мгновение женщина с букетом хризантем спустилась с облака. Улыбнулась и протянула руку.

— Ах, здравствуй, здравствуй, Арт! Как давно мы не виделись. Ты все носишься по свету и пишешь?

Арт поцеловал ей руку и легонько подтолкнул меня вперед.

— Мой приятель, журналист Вадим Бурлак. Лицо Греты Гарбо нахмурилось, поскучнело.

— Он из Москвы, — добавил Арт. Снова появилась улыбка.

— Русский? До вашей страны я так и не добралась. И никогда уже не доберусь.

— Но вас хорошо знают в России по кинофильмам.

— Ах, это было так давно. Все в прошлом… Все в прошлом…

Грета хотела что-то добавить, но передумала. Отобрала из букета две хризантемы и протянула Арту и мне.

— Прощайте, мальчики. Я привыкла блуждать одна… Раскланялись. Арт ловко прикрепил к пиджаку синюю хризантему.

Дальше мы шли молча.

Я искоса поглядывал на Арта. Он слегка улыбался. А мысли его были далеко-далеко. Там, в тридцатых, где набирала силу слава Хемингуэя и Фитцджеральда, где танцевали танго и фокстрот, ругали «сухой закон», жаловались на Великую депрессию, где мужчины при встрече с женщиной обязательно снимали шляпу…

«Времена-то меняются!..»

«Присоединяйтесь к нашей демонстрации!»

«Снами — на Уолл-стрит! Там самые главные загрязнители окружающей среды!»

«Человек может изобрести самый убийственный препарат против миллиардов букашек, но не может создать даже одну букашку».

«На земле 4 миллиарда гектаров леса. Каждый год мы уничтожаем 18 миллионов гектаров!»

«Хватит болтовни! Решительные действия — пока не поздно!»

«Зеленой революции — “да “!»

«Кому нужны цивилизация и прогресс, если завтра ими некому будет воспользоваться?!»

«Это может каждый: не использовать моющие средства, не употреблять аэрозоли, не курить, экономить воду и электроэнергию, отказаться от автомобиля, пользоваться велосипедом, больше ходить пешком, сажать деревья и цветы».

«Сохраняй свое здоровье — ты частица природы и ценное достояние мира!»

«Наша Миссисипи ежегодно несет в Мексиканский залив около 600миллионов тонн сельскохозяйственных, промышленных и коммунальных отходов».

«Присоединяйтесь к нашей демонстрации сегодня! Завтра будет поздно!»

«Именно от вас может зависеть, каким окажется Великий исход человечества — путем к спасению или гибели!..»

Травы лечат печаль

Генри Торо считал, что для просветления души и прилива радости не обязательно нужны счастливые перемены в жизни и события. Достаточно выйти в лес, в поле, на берег чистой реки, оглядеться вокруг и задуматься. Ведь не может быть встреча с природой бесполезной и напрасной.

Он не любил Нью-Йорк, но считал, что в этом огромном городе можно отыскать для счастья зеленый уголок.

В нью-йоркском Центральном парке я увидел группу студентов. Они сидели и лежали прямо на траве (там это делать не возбраняется).

Один из студентов тихонько перебирал струны на незнакомом мне инструменте, напоминавшем одновременно и банджо, и гитару. Несколько человек так же тихо напевали:

Я силился разобрать слова и, наконец, понял: это же песня на стихи китайского поэта Бо Пу. Он жил аж в XII веке!

Издалека донеслась его мысль — сквозь столетия и тысячи километров.

И семьсот лет назад люди убегали от суетной жизни городов и искали красоту, успокоение и очищение души в горах, лесах, в полях, среди цветов, деревьев, трав, на берегах чистых вод, рек и озер.

И в древности знали, что встреча с природой благотворно влияет на психику людей, украшает нашу жизнь, улучшает настроение. Союз с природой — необходимость. От разнообразия окружающей фауны и флоры зависит богатство и широта человеческих чувств.

Так считало немало состоятельных ньюйоркцев еще в XIX веке. Они поняли, что их город превращается в каменный лес, где все меньше места живым травам, цветам, деревьям.

И в Нью-Йорке началось активное создание парков и скверов.

Многие туристы, наспех познакомившись с этим городом, потом заявляют: «В Нью-Йорке не встретишь живых трав и деревьев…»

Видимо, этим приезжим кружат головы небоскребы и супермаркеты, и некогда им побывать в парках и скверах, где

Будто не пролетело десяти лет

…Я видел издали только изящные руки девушки, ее темные распущенные волосы и желтый гриф гитары:

Девушка исполняла известную песню «Времена-то меняются». Мне показалось — ее голос очень знаком. Я стал пробираться через толпу демонстрантов, поближе к исполнительнице…

Толпа никак не давала мне протиснуться к девушке с гитарой.

И все же я узнал ее, даже издали, со спины… Это была она! Та, о ком десять лет я вспоминал лишь изредка…

Распущенные темные волосы, фигура, поворот головы, движения рук по гитаре и голос…

Ее голос! Будто не пролетело десять лет…

— Джейн! Джейн!

— Вы ошиблись. Меня зовут Пэл. Вы действительно обознались или это ваш способ знакомства на улице?

— Нет-нет, я на самом деле ошибся. Я ищу другую. Вы так похожи…

— Идите с нами. Может быть, тогда и найдете свою Джейн…

Еще один митингующий

На Таймс-сквер веселый толстяк лет шестидесяти завлекал прохожих. Он размахивал короткими ручками, озорно подмигивал, щедро улыбался, доверительно заглядывал в глаза и протягивал людям маленькие розовые и зеленые листовки.

— Нет-нет, леди и джентльмены! Сегодня я не буду вам рассказывать о тайнах метагалактики и о шахматных дебютах Боба Фишера! — выкрикивал веселый толстяк. — Я даже не стану говорить о творчестве Жоржа Баланчина и о загадочной смерти моего незабвенного дядюшки, старого скряги и циника. Я не поведаю вам об искусстве составления букетов и о том, как лохматый гений Эйнштейн создал свою теорию относительности…

Веселый толстяк набрал в легкие побольше воздуха и торжественно провозгласил:

— Сегодня мое слово о вреде алкоголизма!

Он сделал паузу, и лицо его мгновенно преобразилось. Исчезла улыбка, в глазах появилась печаль.

— Нет, это не слова, это рыдания и стон! Смотрите на меня и кривите свои губы в ухмылке, с чувством омерзения. Смотрите, смотрите в эти красные кроличьи глаза. Смотрите на морщины на моем лице, как у беременной бегемотихи. Смотрите на распухший синий нос, как у старого павиана. А ведь мог бы быть и другим. И Голливуд ползал бы передо мной на коленях, чтобы я сыграл героя-любовника. А теперь своими трясущимися ручонками я даже не в состоянии расстегнуть женский бюстгальтер.

Толстяк снова перевел дыхание, словно готовясь к самой главной части своей обличительной речи.

— Изумляйтесь, осуждайте, бейте, плюйте, смейтесь, сострадайте! Жертвуйте на лечение алкоголиков!

«Шерифы»! Сами вы трусливые трепачи! Скоро дорога к нашему скверу и к этой стене станет для вас адской.

Лучше поднимайте лапки кверху и убирайтесь из нашей жизни!

«Мстители джунглей».

«Сами убирайтесь из нашей жизни! В четверг разберемся, для кого станет адской дорога к нашему скверу и стене. Готовьтесь к худшему. Не забудьте попрощаться со своими стариками.

«Шерифы»

«Вы — самый настоящий волшебник и чародей!

Кто может из смертных пожелать и через несколько часов оказаться в Пекине, Афинах, Дамаске, Токио?

А вы это можете! Позвоните нам — и авиакомпания «Ти-Даблъю-Эй» поможет совершить это волшебство».

«То другая была…»

Эта песня всюду преследовала меня в последние дни: звучала с экрана телевизора, с эстрады ресторана, где я ужинал, доносилась из магазинов и кинотеатров. Она залетала в мой гостиничный номер откуда-то с улицы, а может, из соседнего номера:

Какой навязчивый мотив и слова… Приятель, отвозивший меня в нью-йоркский аэропорт, включил приемник:

«Что, струсили, “Шерифы “? Мы ждали в четверг до девяти, и никто из ваших не появился. Если еще не померли от страха, приходите в сквер после бейсбольного матча.

“Мстители джунглей “».

И настало индейское лето

Пришли холодные лунные ночи.

А по утрам вместе с солнцем снова возвращалось летнее тепло. И днем столбик термометра поднимался до 25 градусов по Цельсию.

Первым из соседей тети Анны по утрам поднимался старина Пит. Его дом был напротив через дорогу.

Это был великий труженик. Мне никогда не приходилось видеть его без дела. Он ковырялся в машине, колдовал над какими-то железками, сметал в кучу опавшие листья, подметал тротуар, мыл окна своего дома. Притом он всегда что-то напевал и изредка пощелкивал ярко-красными подтяжками.

В первое утро в Америке я тоже проснулся рано. Осторожно, чтобы не разбудить тетю Анну, вышел на крыльцо.

Освещенные мягким багряным светом, шепотом приветствовали меня клены: «Вот и свиделись через десять лет. Свиделись… свиделись…»

Пит заметил меня и улыбнулся, как давнему другу. Потом он подставил лицо солнечным лучам и доверительно произнес:

— Вот и настало индейское лето…

Много лет назад мой нью-йоркский приятель Анкл подарил мне книгу Торо и надписал: «Мир становится яснее, шире и доступнее, когда постигаешь, как легко ошибаются люди в оценке друг друга.

Все путешествия и странствия — это поиск дороги к выживанию, к себе самому или от себя самого. А великий исход — поиск возможности сближения человека с человеком или отдаления друг от друга…»

Теперь они в безвозвратном

Вечером, когда уехали гости, тетя Анна устало опустилась в кресло-качалку. Несколько секунд она как-то странно смотрела на меня, словно раздумывала: говорить — не говорить?

Все-таки решилась.

— Я не сообщала тебе в письмах… — она сделала многозначительную паузу. — В общем, год назад при загадочных обстоятельствах погиб твой приятель Би…

— Би Дональдсон?! О, черт! Как это случилось? Это связано с его работами о терроризме?

— Не знаю, — тихо остановила меня тетя. — В штате Вермонт, в лесу, была найдена его машина. Полицейские собаки не смогли взять след. А спустя несколько недель там же, в лесу, обнаружили останки Дональдсона…

— И все же, отчего он погиб?

— Полиция помалкивает. Не знает или не хочет говорить…

Потом тетя достала альбом, и мы молча разглядывали фотографии, сделанные в мой прошлый приезд, десять лет назад. Не было в живых многих: Би Дональдсона, Генри Уинстона, Ричарда Бейла, Антона Рефрежье… Исчез Анкл — «дядя американских дорог»…

В тот вечер я еще не знал, что больше не встречусь с Ар-том Шилдсом. Несколько месяцев он не дожил до своего столетия. Умер в Москве. Так и не успел вернуться из поездки по России и бросить прощальный взгляд на свой Нью-Йорк.

А на фотографиях все были веселыми… Так хорошо знакомые мне люди… И новое поколение уже не узнает, как они любили и страдали, веселились и грустили, наслаждались и мечтали.

Теперь они в безвозвратном.

И мы, оставшиеся по эту сторону света и тьмы, можем лишь в своей памяти воскрешать, какими они были, и поминать добрым словом.

«Мы можем дать вам самое ценное — совет. Мудрый доброжелательный совет, и вы добьетесь в жизни всего, что пожелаете.

Смотрите нашу телепередачу, и вскоре ваши беды останутся в прошлом.

Оставайтесь всегда с нами, и вас никто не свернет с пути процветания!»

Без тебя

Таинственно мерцала бирюзовая гладь пруда. В травах веселились стрекозы. Под их слюдяное потрескивание забывалось, что уже конец сентября, и что совсем рядом роща под ветром уже шумит незвонкой медью.

Над самой водой плыли невидимые кораблики. Они угадывались лишь по золотистым прозрачным парусам.

Так в начале индейского лета пускаются в странствия оторванные от ветвей и листьев паутинки. И плывут к другой стороне пруда невидимые кораблики под золотистыми от солнца парусами. А ветер гонит их все дальше и дальше.

Куда? Быть может, в те земли, откуда начался самый первый великий исход человечества… Или туда, откуда начнется новый?

Так было и в то индейское лето…

Мы с Джейн подолгу следили за полетом парусов-паутинок и гадали, куда же занесет их ветер странствий.

«Мстители джунглей»! Не подкатывайте к нашим девчонкам на своих ржавых мотоциклах. Если еще раз пригласите Эст и ЭмДжи на пикник, увидите свои мотоциклы на свалке.

«Шерифы».

Америка преобразилась! Америка бросает курить! Что случилось?

Больше месяца я езжу по стране, бываю среди студентов и политиков, рабочих и журналистов, ветеранов и школьников и встретил лишь трех курильщиков.

Американцы смотрят на меня, как на доисторическое существо. Самому, что ли, бросить курить?

Ночью кто-то вздыхал за окном и испуганно прикасался к стеклу. Я вглядывался в тихую ночную Робсон-стрит. Пусто.

А утром увидел, как медленно опускаются на землю листья клена. Сосед моей тети — старина Пит — долго смотрел на падающие листья. Потом кивнул мне и со вздохом сказал:

— Вот и кончилось индейское лето…

Авария на «Три Майлз Айленд»

Дождик был лишь робким напоминанием, что наступила настоящая осень.

Деревья подступали к самому дому Кэт и Дэвида. И вся веранда была усыпана алыми и лиловыми листьями. Дождь не был виден, и только блеск листьев и особая свежесть выдавали его…

Кэт и Дэвид незаметно переглянулись. Чувствовалось, им не хотелось отвечать на мой вопрос.

Но я настойчиво ждал.

— Да, ты прав, — наконец, решилась Кэт. — Я не зря упоминала аварию на атомной станции «Три Майлз Айленд». Дэвид, расскажи лучше ты… Я ведь не очень разбираюсь в этом…

Дэвид поспешно снял очки, протер их, снова одел и снова снял.

— Причина аварии — неисправность оборудования и ошибка персонала. Отказали насосы вторичного контура системы подачи воды. Давление и температура достигли критического уровня. Предохранительный клапан не открылся, и радиоактивная вода вылилась на пол реакторного корпуса…

— Дэвид, ты отклонился, — перебила Кэт. — Зачем такие подробности?

И Дэвид покорно замолчал. Я уже начал смутно догадываться, к чему затеян разговор об аварии.

Кэт, не глядя мне в глаза, поспешно продолжила.

— Ты знаешь, что отец Джейн участвовал в проектах многих атомных станций… Когда случилась авария, Джейн отправилась на «Три Майлз Айленд», чтобы помочь пострадавшим. А через некоторое время она заболела. Отчего? Точно не известно. Может, радиация, а может, какая-то другая причина… У нее была поражена кожа. Лицо стало неузнаваемым. Джейн запретила друзьям навещать ее в больнице… А вскоре она исчезла.

— Как исчезла?

— Утром ее не оказалось в палате. Врачи думали, что она отправилась погулять в парк. Ждали до ужина. И лишь тогда забили тревогу. Так и не нашли. Джейн не оставила ни письма, ни записки… Врачи предполагают, она покончила с собой…

Прощайте, «Шерифы»! Ваша взяла. Нас почти никого не осталось в Нью-Йорке.

Чико, Одноглазый и Мадейро со своими братьями рванули из дома. Где-то теперь меряют дороги. Кастет, Ян и Дики-Дик надолго загремели в клетку.

Завтра наш последний мотопарад. Сто витков вокруг сквера в честь Стива Глэна. Его вчера зарезали Норки у второго пирса. Если хотите, присоединяйтесь. Война закончена.

Последний мотопарад «Мстителей джунглей»!..

Нашепчи, напророчь…

Ветер и дождь усилились.

Холодные капли выстукивали по стеклам и водосточной трубе:

«Ее больше нет. Умерла. Исчезла. Совершила путь в безысходное…

Наступит время, и мы смоем память о ней у всех, даже у тебя…

Слышишь?! Она исчезнет из памяти.

И будет день без нее, и будет ночь без нее, и жизнь твоя и мир без нее…»

Мы собирались вместе путешествовать и разгадывать тайны Америки и Нью-Йорка, но она сама осталась для меня тайной. Навсегда…

А дождь все яростнее хлестал и приговаривал:

Скоро на всей земле прекратят целоваться влюбленные.

Они забудут улыбки и смех…

И скорбь и печаль воцарится в душах…

Так завершится Великий исход человечества…

И уходящий осенний день, и красные листья на веранде, и сама земля — все было подвластно этому дождю. Дождю реальности, дождю забвения. Всё… Кроме человеческой памяти.

Ночью дождь затих. Затаился сверкающими каплями в травах, на крышах домов, на ветвях деревьев.

Я спустился в сад. Звезды играли с лунным сиянием. А ветер повторял вслед за дождем:

Я замету память о ней…

И будет день без нее, и будет ночь без нее, и жизнь твоя, и мир без нее…

Ко мне снова пришла боль. Проклятый ветер, этого не может быть, потому что:

«Солнце не бывает без света, буря — без ветра, океан — без воды…»

Пожелай мне удачи, Джейн!

Нашепчи, напророчь!

Я буду лечить звездным светом рану.

И не верь дождю и ветру!..

Поцелуи влюбленных — это память о тебе. И звезды в небе — тоже память…

Я буду смотреть на них и очищать свои мысли. У жителей планеты Земля одни и те же звезды. Пожелай мне удачи…

Тайн становится бее больше

Перед вылетом в Москву я попросил приятелей напоследок прокатить меня по ночному Нью-Йорку.

Я смотрел из окна автомобиля на знакомые и еще неизвестные уголки знаменитого города, пытаясь навсегда сохранить увиденное в своей памяти.

Что ж, трудно не согласиться с высказыванием автора известного путеводителя по Нью-Йорку Фей Хеммел: «…Для большинства приезжих Нью-Йорк — это или любовь, или ненависть с первого взгляда.

Либо Вы так захвачены блеском, ритмом, приключениями, которые дарит Вам огромный город и делает его Вашим… либо Вам может не понравиться шум, смог, обилие транспорта или бездомные на улицах и кажущаяся грубость местных жителей.

…Нью-Йорк нужно просто освоить во всем его невероятном разнообразии.

…Он водоворот, в котором вращается множество хороших (и плохих) людей, проектов, теорий и схем. Нью-Йорк подобен блеску молнии, это придает городу особое ощущение стремительности ритма жизни и силы, которое сразу чувствует любой приезжий…»

Завершилось еще одно мое путешествие по таинственному, старинному и современному Нью-Йорку. Возможно, когда-нибудь мне удастся снова побывать здесь и продолжить свой путь к тайнам знаменитого Города. Ведь их у Нью-Йорка становится все больше и больше.

Что выберет человечество?

Великий исход!..

Он начался с появлением человека и завершится с исчезновением человека.

Что заставляло и заставляет людей отправляться в большие или малые пути?

На это есть тысячи верных ответов. Но какими бы разными ни были пути, куда бы ни вели дороги — одного ли человека или целые народы — все они приводят к добру или злу, к истине или заблуждению, к выживанию или к гибели.

Во многих языках мира у слова «исход» есть два понятия: «выход откуда-нибудь» и «завершение чего-то». Начало и конец…

Что выберет для себя человечество? «Исход» как новый этап на пути к познанию, совершенствованию, созиданию? Или «исход» как завершение пути, завершение своего существования?

..?!..

…Лицо доктора приближается все больше.

— Чернобыль бесследно не проходит… Глаза доктора уже совсем рядом.

— Выживешь! И никакие чертовы гамма и бета-лучи тебя не сломят! Еще походишь по морям и дальним странам!

По знакомым улицам разносится тополиный пух…

Париж. Туман. Аэропорт Орли.

— Не плачьте! — Я поднял синие тюльпаны и протянул маленькой стюардессе. — Вас больше никто не обидит…

Еловые ветви все раскачивались, и с них осыпалась снежная пыль.

— Не убегай, рысь! Я не стану стрелять… Никогда…

Парус наполнился попутным ветром, и рыбак повел свою шаланду в открытое море…

Взрыв! Над атомной электростанцией зловещий дым. Дым разъедает глаза… Он безжалостен. Ему нет дела до страданий людей…

Тревога! Тревога! Тревога!

Где это происходит? В Америке? В России?

Идут по улицам Нью-Йорка, а может, Вашингтона или Сан-Франциско люди, так не похожие друг на друга, такие разные: усталые и бодрые, веселые и грустные, озабоченные и безмятежные, — и все-таки чем-то похожие на Джейн…

Это идет моя Америка!

Неоткрытая таинственная Америка.

Я часто смотрю в ночное небо. И верю: где-то горит звезда по имени Джейн.