Немой пророк

- Мне можно выйти на перрон? - глядя на узнаваемые черты Ленинградского, а ныне Николаевского вокзала, я буквально прилипаю к окну. - Ваше высокопревосходительство?

Гляди-ка ты, вокзал совсем такой же - и башенка с часами, и само здание! Красота, ей-богу! На площадке обычная московская толчея, разве, мода за последние лет сто, чуток, скажем, шагнула куда-то. Вперёд не вперёд, но шагнула. Страусиных перьев на шляпках действительно, в моём времени не сыскать (разве, в небюджетном стрип-баре), но вот борзую шпану, шарящую по карманам... Я с интересом провожаю взглядом вихрастого пацана в косоворотке. Задержавшись на короткое мгновение у толстой дамы с коробками, тот делает у её ридикюля незаметное движение... Незаметное движение... В следующий миг сверкают лишь удаляющиеся босые пятки - есть! Вот же, гопота! Мда, нравы ничуть не изменились.

- Зачем вам? - Витте недовольно подходит к окну, опуская створку. В вагон, вместе с потоком свежего воздуха, вырывается нарастающий вой сирены о предполагаемом ядерном ударе. За неимением в этом времени стратегических боеголовок с их носителями, как, собственно, и глобальной системы оповещения, я предполагаю, что до толстой дамы начало-таки доходить: только что её банально обокрали. Витте немедленно захлопывает окно, прекращая страшный звук.

- Ваше высокопревосходительство!.. - буквально взмаливаюсь я. - Я у вас тут зачахну в поезде! Две недели безвылазно - от Владивостока до Москвы! А ещё до Санкт-Петербурга ехать! А вот эти ребята... - я указываю на двух потупившихся жандармов у входа, - Прошу прощения, у отхожего места меня караулят! Подслушивая, что и как я там делаю! Так ведь, парни?

Болик и Лёлик молча пожимают плечами - мол, что приказано, то и выполняем. Беда не наша.

- Хорошо, господин Смирнов, четверть часа в вашем распоряжении, пока паровоз заправляют... - неохотно сжаливается тот. - С перрона ни на шаг! Охрана, разумеется, при вас!

Дважды повторять не требуется - лихо разведя плечами жандармов (так и хочется высунуть язык, сказав им 'бе-бе-бе'), я уже топаю по коридору осточертевшего 'пульмановского' вагона. А ещё через пару секунд, оттолкнув жандарма у двери, прыгаю в московскую пыль девятьсот пятого. И плевать, что за спиной бухаются две туши: впервые за десять тысяч вёрст я снова стою на твёрдой земле!

Не успеваю я приземлиться, как меня едва не сшибает с ног здоровенный верзила, тыча бородой в лицо:

- Хосподин поручик, извольте! Лучший московский извозчик к вашему распоряжению!

От бороды, несмотря на утро, прёт чесноком и водкой, причём последним - с явным преимуществом. Подчинившись естественному рефлексу и отвернувшись, я немедленно упираюсь в коллегу чемпиона извозчиков:

- Ты, Аниска, лучший? Поди проспись сперва! Господин военный, извольте к нам, к нам пожаловать! Багаж, багаж давайте!

- Не слухайте их, господин офицерь!.. Я, я увезу!!!

А конкуренция у них тут... Не хуже, чем у таксистов в Домодедово! Продравшись сквозь окруживших меня рыцарей кибитки и удачи, я оказываюсь у очередного препятствия. Ей-ей, настоящий квест: огромный выносной стол, ломящийся от яств, охраняет здоровенная бабища в рязанском платке. Когда наши взгляды встречаются я сразу понимаю, что просто так от неё не уйти - не на ту, что называется, нарвался.

- Разносольчиков, господин офицер? Водочки? - сразу открывает та огонь тяжёлым калибром, даже без пристрелки. Как, допустим, какой-нибудь японский броненосец по одинокому русскому крейсеру.

- Э-э-э-э-э... Мне ниче...

- Поняла, сей момент заверну! - Бабища перегораживает собой дальнейший путь напрочь. Руки её с бешеной скоростью начинают собирать снедь со стола. - Икорки чёрной, паюсной, огурчиков с хлебушком высший сорт, осетринки свежайшей балычок... И 'Белоголовки', да двойной очистки, ведь такому-то офицеру - грех без водочки!

Не успеваю я вторично открыть рот, как в моих руках оказывается увесистый, а главное, напрочь бесполезный свёрток. Учитывая совершенно бесплатную еду из вагона-ресторана.

- Три с полтиной! - деловито сообщает та, буравя меня невинным взглядом агнца.

Я, конечно, не знаток местных цен (Москва, как-никак!), но... Краем глаза замечаю, как у жандарма Болика начинает отваливаться челюсть. Тоже не местный, видимо!

- Держи, сдачи не надо! - пятирублёвка мгновенно исчезает в многочисленных складках платья.

- Хорошо откушать! - нагло кланяется та.

Чувствуя себя полным идиотом, я спешу прорваться, наконец, в освободившийся промежуток. Дорога свободна!

Кляня себя, на чём свет стоит, я начинаю гордо выхаживать по перрону, стараясь не оглядываться на сопровождение. Ещё бы, так попасть - вроде, и сам жил в девяностые, и что такое 'лохотрон' отлично помню! У этих перцев сзади наверняка колики уже от смеха, животы понадрывали... Не выдержав позора, я злобно вручаю свёрток лыбящемуся Лёлику - на мол, неси. Ничего не знаю!

Пройдя вдоль поезда и несколько раз козырнув в ответ встречным солдатам (погоны и форму мне вернули по настоянию Мищенко), я вальяжно возвращаюсь было обратно, как суета возле вагона Витте привлекает внимание... Ба, да это же та самая ограбленная дама! Рёв хоть и поутих, но сигнал явно сработал - поблизости уже вырос усатый полицейский и несколько зевак - молодой мужчина в котелке, несколько гимназистов, пара сочувствующих женщин. Заинтересовавшись, я подхожу ближе.

- ...Огромный такой мальчишка! Будь он проклят со всеми своими пращурами!!! - выкатив глаза в служителя закона, дама добавляет пару звучных фраз на немецком. В переводе, скажем мягко, не нуждающихся.

- Мальчишка или огромный? - устало уточняет замотанный полицейский.

- Майн Готт! Огромный! Мальчишка!!! Доннерветтер, простите...

В открытое окно видна борода Сергея Юльевича - тот со скукой взирает на происходящее... Но окно открыл - тоже истомился, бедолага! Заметив меня, тот достаёт часы, щёлкая пальцем по корпусу. Знаю, знаю... Иду!..

Всё происходит неожиданно быстро. Молодой парень в котелке уверенно поднимает коробку, зажатую под мышкой. Что-то с силой дёрнув и сделав пару шагов к вагону, ловко забрасывает её в открытое окно. Где удивлённый Сергей Юльевич от неожиданности делает движение, чтобы поймать предмет.

Время останавливается. Возле поезда с возмущенным жестом замерла дама, в глазах пылает негодование вперемешку с немецкими ругательствами. Слушающий её вокзальный полицейский с красными глазами похож на статую - та ещё работа. Наверняка, и кража эта - не первая в его смену... Центральный вокзал Москвы, как никак! И даже молодой мужчина в котелке - тоже, замер, в прыжке. В убегающем от вагона Сергея Юльевича Витте, отчаянном прыжке.

Смешно, но за эту остановившуюся секунду я успеваю достать из памяти весьма многое, давно забытое. Откуда ни возьмись, перед глазами вырастает питерская брусчатка, по которой стучит карета в сопровождении нескольких жандармов - это вам не нынешние бронированные кортежи, цари в то время были куда как более скромны! И точно такой же молодой человек в костюме, бросающий коробку... А за ним ещё один - в ноги подошедшего к раненным казакам монарха...

А сейчас время снова пойдёт своим чередом, и тогда...

В моментально наступившей тишине я чувствую, как страшная сила отбрасывает тело назад, к зданию вокзала. Вместе с облаком дыма и осколков, вырвавшихся из места, что только что было окном вагона специального литерного поезда.

Вот, сейчас-то точно, всё? Прошёл без царапины всю Цусиму, миновал сопки Маньчжурии в тылах японцев, оставаясь целым и невредимым... И?.. Три метра от эпицентра взрыва, не больше... Всё?!..

Тишина проходит также внезапно, как и наступила, разражаясь вихрем звуков, врывающихся в сознание: женский визг, крики, жалобный стон, топот, брань... Звон в ушах от новой контузии. Это просто меня оглушило, не впервой...

Отплёвываясь и кашляя, я сажусь, ощупывая тело - жутко ноет спина, но я на неё грохнулся, так что ничего сверхъестественного. Рядом кто-то стонет - это Болик, он всё время ходил справа. Лежит лицом вниз, из-под кителя вытекает красная лужа - похоже, плохо дело... Лёлика нигде не видно - но по земле, смешавшись с кровью, рассыпана снедь из моего свёртка.

Возле поезда на перроне грязно-красное месиво - как раз там стояла дама с полицейским, гимназисты с женщинами находились ещё ближе... Борт вагона частично отсутствует, из рваной дыры в металле валит дым...

- Сто-о-о-о-ой! - стараясь подняться на ватные ноги, изо всех кричу я. - Стой! - ору я, как кажется, в полный голос. Но по факту, в реальности, забитые пылью лёгкие исторгают лишь жалкий, едва слышный, писк. - Держите!.. - указываю я туда, где с земли на четвереньки подымается тёмная фигурка. Правда, уже без котелка - снесло взрывной волной...

Ноги подкашиваются, и я беспомощно валюсь навзничь. Тот же, наоборот, сумел подняться, пытается идти! Уйдёт, скроется в толпе, сюда уже бегут люди, много людей!

До него с десяток шагов - непослушная рука дёргает защёлку кобуры, раз, ещё раз... Есть! Давай же, ну?

Тёмная фигурка припадает на ногу, отчаянно хромая к набегающим людям. Хромает торопливо и спешно, а я, матерясь сквозь зубы, через слёзы и жжение в глазах, пытаюсь совместить с ней трясущуюся мушку нагана. А когда цель и мушка совпадают, и я готов стрелять, кто-то с разбегу налетает на фигурку, плашмя валя её на землю, как шар кеглю для боулинга. Я опускаю револьвер и обессиленно валюсь на спину - тут можно быть спокойным, теперь не уйдёт. От него - точно, не уйдёт, знаю по японским тылам и вообще, по опыту. От генерала Мищенко в принципе уйти невозможно - это полнейшая утопия, террорист без котелка.

- Выпейте ещё, господин Смирнов, полегчает. - Мищенко придвигает ко мне до краёв наполненный стакан. Других генерал не признаёт, причём, как и такого полезного, казалось бы, изобретения, как закуска.

В купе вагона курьерского поезда Москва-Санкт-Петербург накурено так, что можно, к примеру, устроить распродажу никотина в каком-нибудь Бологом. Распилив воздух на бруски, для облегчения транспортировки на перрон... Вытянув из пачки очередную папиросу, я выпускаю облако дыма, ещё более уплотняя предполагаемый товар и опрокидываю горячую жидкость внутрь. Сказать, что стало легче - подло обмануть, но и хуже, вроде, не сделалось. Водка на то и водка, недаром у неё столько поклонников...

Мне снова, в который уже раз повезло - ну, не берут попаданца из двадцать первого века ни снаряды с шимозой, ни японские пули. Ни даже, как выясняется, бомбы эсеров, или кем там был этот террорист... Народоволец какой-нибудь или ещё какой борец за идею - суть совсем не в его принадлежности. Дело заключается в том, что... Цепочка лиц в который раз пробегает перед глазами: Матавкин-Данчич-Линевич-Рожественский... Все они были в курсе, кто я и откуда. Теперь Витте. Остаётся... Остаётся...

- Готов поспорить, господин Смирнов, я знаю о кошках, скребущих в вашей душе! - Я вздрагиваю, но головы не поднимаю. - И признаться, что мои помыслы заключаются сейчас в чём-то другом - значит, соврать вам. Я такой же человек из плоти и крови. Кстати, господин Смирнов, всё собирался у вас спросить... Кем являлся этот господин, по фамилии Шавг...

- ...улидзе?

- Именно. Придумавший то незамысловатое устройство?

Я пожимаю плечами.

- Простым партизаном на войне. Больше ничего о нём не знаю.

- Но его имя помните, так? И не только вы один?

- Помню.

- А если бы и забыли, то какая разница, господин Смирнов? Не правда ли, важен вклад человека в дело? А вовсе не имя!

Я поднимаю голову, встречаясь с ним взглядами. К чему он клонит? Разумеется, первым не выдерживаю я - ну не могу я смотреть в глаза человеку, да ещё такому, который скоро умрёт. Не прожив отмерянных судьбой как минимум лет пятнадцати просто потому, что тут, в прошлом, появился некто Смирнов.

Мищенко тяжело подымается, делая несколько шагов по купе. Слышно дыхание с присвистом, тяжёлый вздох... Наконец, останавливается напротив, поправляя саблю.

- Что бы то ни было, господин Смирнов, и сколько бы мне не отпустил Господь, я сильно постараюсь провести остаток дней с пользой. Чего и вам, поверьте опыту немолодого человека, желаю. Теперь давайте ближе к делу, у нас может оставаться мало времени! У меня! - поправляется он, сдвигая со стола стаканы, и от этой поправки я снова вздрагиваю.

- Итак! - садится он напротив. - Сергея Юльевича более нет. Раз! Представить вас его Императорскому Величеству завтра, кроме меня, некому. Тем не менее, я постараюсь сделать всё от меня зависящее, дабы Его Величество отнёсся к вам серьёзно и со всей благосклонностью. Учитывая, что телеграмму о вас он получил и ждёт.

Достав из кармана патроны, Мищенко ставит один слева, ударяя им о стол.

- Теперь два, господин Смирнов. И это 'два' будет существенно важней предыдущего. Что вы собираетесь сказать завтра Его Величеству? Подумайте, прежде чем ответить!

Вопрос хоть и не застаёт меня врасплох, но ответа на него нет. И если вчера ещё я надеялся на цепь случайных совпадений (мало ли, шевельнул прошлое, всё изменилось - все мы смертны, в конце концов?), то с гибелью Витте ситуация окончательно прояснилась. А что я могу сказать товарищу царю? Кроме того, что я из будущего и тогда нате вам, господин император, получите вместе с этим знанием почётные похороны совсем вскорости! Буду молчать, как рыба? Зачем тогда я сдался Николаю? У него таких молчальников полон дворец - вся гвардия охраны наверняка пикнуть не смеет, когда он мимо ходит. Не знаю, нет ответа!

- Не знаете?

- Не знаю! - снова пожимаю плечами я.

Генерал со стуком ставит второй патрон на стол. Но на этот раз, справа.

- Его Величество, как говорили мне сведущие люди, весьма склонен к мистицизму, господин Смирнов. Особенно после рождения наследника, и не без влияния... - он замолкает.

- Её величества Александры Фёдоровны?

Мищенко ничего не отвечает, но здесь говорить и не требуется. Больной ребёнок, несчастная мать, медицина того времени бессильна... Распутин возник как раз на этой почве, кстати. Но вот лавры второго Распутина при дворе, как бы это сказать помягче, мне не... А больше вариантов нет, ага? Я умоляюще смотрю на генерала. По глазам того понимая, что - нет. Плохо!

- Господин Смирнов, прошу понять меня правильно. - Павел Иванович пристально смотрит на меня. - Иных вариантов, кроме как представить вас их Величествам неким пророком... Гм, человеком с даром видения будущего, я не вижу. Причём, меня совсем не интересует, о чём именно вы сможете сообщить Государю. Здесь я вам исключительно доверяю и полагаюсь на вас всецело, вы себя отлично зарекомендовали на войне. Как человек, при всём прочем умеющий сцеживать исключительно нужную информацию. Но я вынужден взять с вас слово чести, господин Смирнов... Что никогда, и ни при каких обстоятельствах вы не повернёте ваше страшное оружие, а это именно оружие, господин Смирнов, что бы вы ни говорили, против членов царствующего дома! И всегда, слышите, господин Смирнов? Всегда будете действовать на благо Романовых. Поскольку иного блага для России - нет.

Колёса вагона под ногами бодро отсчитывают вёрсты до Питера - сколько их осталось? Триста, четыреста? За окном мелькают какие-то ни о чём не говорящие деревеньки, лесной массив... Судя по красочному рекламному проспекту на стене, наш особый курьерский поезд, ведомый 'сверхсильнымъ паровозомъ 'С'' обещает доставить нарисованное счастливое семейство из упитанного папаши, мамы, бульдога и двух карапузов в матросках, аж за '10 часовъ 50 минутъ'. Неплохо, кстати, для того времени...

И бульдог, и карапузы, и рекламный проспект... И даже сам состав со сверхсильным паровозом, вместе с железнодорожным полотном, как и земля, что лежит под ним, принадлежат, по большому счёту, одному единственному человеку в государстве. И наши войска на Востоке империи, гибнущие в эту самую минуту в бессмысленной, плохо организованной войне... И следующая бойня, лет через девять - ещё более бессмысленная и плохо организованная... Кровавая, как и само прозвище начавшего её человека - Николай 'Кровавый'. И нынешняя революция вместе с будущей, самой страшной - тоже его рук дело, как ни крути... И дать слово чести, что я никогда не смогу действовать против него? Я назвал бы его не 'Кровавым' вовсе, пусть крови он пролил и предостаточно. Учитывая только перечисленное, назвал бы я его Николаем 'Бессмысленным'. И плевать на любые человеческие качества - будь он хоть сто раз отличным парнем и семьянином! Государем он был - никаким.

Мищенко почти умоляюще смотрит на меня, и сердце опускается - старый вояка, до мозга костей преданный Романовым. Сколько вас таких, готовых жизнь за него положить, он легко предаст росчерком пера совсем скоро, в семнадцатом? Когда отречётся от всех вас?

Но и отказать Павлу Ивановичу я не в силах - просит не кто-то, просит сам Мищенко. Легендарный генерал, из-за меня сейчас одной ногой стоящий в могиле.

- Павел Иванович, давайте так... - мои руки, кажется, живут своей жизнью - сейчас вот, к примеру, трут виски. - Я обещаю вам, что Романовы не узнают от меня, кто я на самом деле и откуда. Как и даю слово, что служить буду исключительно интересам нашей и вашей родины - России.

В течение минутной паузы мы смотрим друг на друга, и на сей раз глаз я упорно не отвожу. Будет так, как сказал, Павел Иванович. Прости попаданца.

- Хорошо, господин Смирнов. - Мищенко первым прерывает молчание. - Давайте сменим тему. Что вы можете сказать об этом?

Поднявшись, он достаёт из саквояжа несколько мятых листов. Чуть помедлив, кладёт их передо мной на стол. Я беру один:

- Что это, ваше превосходительство?

- Листовки были во множестве разбросаны по перрону, недалеко от места взрыва. Я прихватил несколько.

Продираясь сквозь 'яти' и 'еры', я начинаю читать:

'Свободу, свободу, свободу!' Петербургский совет рабочих и призывает ко всеобщей политической стачке! Долой самодержавие, да здравствует свобода и равенство!'

Далее другая листовка, где крупным шрифтом идёт текст об объединении двух народных революционных партий. В частности, 'Российской социальной демократической рабочей партии' и 'Партии Социалистов-революционеров' в один блок. Во имя светлых идей, братства и равенства во всём мире. Точка.

Мать моя женщина!.. Чего?!..

Признаться, я мало что помню о революции пятого года - так, на уровне баррикад в октябре - декабре, Манифеста об избирательном праве и созыва первой Государственной Думы. Но, чёрт возьми... Даже на уровне тех, скромных знаний я понимаю, что 'Эсеры' с их боевой организацией, Азефом и Савинковым, и 'РСДРП', сиречь Ленин с Троцким - две совершенно разные, по программе и деятельности, партии! Пусть обе и революционные - но ни фига они не объединялись ни в какой 'комитет'! Как помню и тот факт, что основные события приходились на октябрь месяц, пресловутый 'Совет рабочих депутатов', кстати, образовался в Питере как раз осенью. Заседая в Технологическом институте, если не изменяет память...

Так какого лешего я держу в руках эту листовку сейчас, в середине августа?!.. Я-то, наивный, полагал, что наступление на русско-японском фронте, как и непроигрыш на море наоборот, должны нивелировать те события? А никак не вырастить революционную гидру, под зычным названием 'совместный комитет'! Призывающий к свержению самодержавия - об этом, если что, в пятом году речь вообще широко не стояла? Так, на уровне разговоров! Это что же я такое породил своим попаданием, пресловутый 'эффект бабочки', что ли? Пожалуй, нет - звучит уж больно скромно. Бабочка - существо лёгкое, невесомое...

В моём воображении немедленно возникает картинка: безмятежное голубое небо, светит ласковое солнышко над бескрайней Россией-матушкой. Ну, как безмятежное - с тучками кой-где, но всё в порядке, в общем. Плечистые мужики косят пшеницу, румяные, кровь с молоком девки в вышиванках вяжут из неё упругие снопы, мелодично распевая 'Во-поле берёзку'... Красота! Внезапно, небо темнеет, слышен громовой раскат... Что это? А это, граждане, вовсе не гром! Заполняя собой высотную синеву, наверху появляется летящее слоновье стадо с воинственно поднятыми хоботами. Грузные туши, размахивая разноцветными крыльями, зависают над в ужасе разбегающимися крестьянами, и - ну тяжело пулять... Вниз... Фантазия, подогретая алкоголем, разыгрывается у меня настолько, что у пары самых главных слонов я отчётливо различаю узнаваемые лица, черты которых поразительно напоминают Ленина с Троцким... Да уж. Эффект слонов с дерьмом, пожалуй, в самый раз! Бабочками тут и не пахнет.

Реакция не остаётся незамеченной.

- Чему-то удивлены, господин Смирнов?

- Ваше превосходительство, этого просто не должно быть! Во всяком случае, сейчас! И почему в газетах, которые мне давали, я ничего такого не читал?

- Прессу вам доставлял лично Сергей Юльевич, помнится? - Мищенко усмехается.

- Он.

Генерал не спеша закуривает, выпуская в потолок густое облако дыма. Возможно, виноваты плотная атмосфера с алкоголем, а быть может, игра теней... Но в призрачных контурах я явственно различаю усики с бородкой. Идентифицировать принадлежность не удаётся - Ленин с Троцким носили примерно одинаковые. Однако, явно кто-то из них!

- Покойный полагал, что не следует раньше времени посвящать вас в некоторые... События в стране. Он и подбирал для вас соответствующие газеты. Прямо скажу, вопреки моему мнению, но я, - генерал пожимает плечами, - человек военный. Полагаю, его высокопревосходительство мог иметь на ваш счёт определённые планы?

Дымные усы, парящие в воздухе, раздвигаются в презрительной усмешке. Словно говоря: 'А у нас тоже имеются планы. Мировой пролетариат не дремлет, между прочим, и мы...'

В этот момент Мищенко со стуком открывает окно, и угрожающую революционную растительность выдувает из купе потоком свежего воздуха. М-да. Уж.

Поезд мягко тормозит у очередной станции, слух улавливает протяжный паровозный гудок. В окно видна деревенская церквушка, уходящие вдаль рублёные избы с дымовыми трубами, засаженные чем-то поля. Крестьянская подвода с лошадкой в яблоках неторопливо движется по дороге вдоль полотна, в телеге расслабленно сидит мужик, не обращая никакого внимания на прибывающий состав...

Внутри меня закипает ярость, кулаки непроизвольно сжимаются. 'Определённые планы', опять... Насколько же мне всё это надоело, кто б знал! Чувствовать себя передаваемым товаром в передающих руках! Все, все без исключения имеют на меня эти самые 'определённые планы': звёзды на погонах, карьеры, награды... Выигранные сражения, интриги при дворе, состояния! И ты, Павел Иванович, чего греха таить? Пусть и не в целях личной наживы, в отличие от других, тебе-то как раз Родина важна, но... Да тот крестьянин на подводе за окном в сто раз свободней, чем я! Даже проститутка в борделе может сказать 'хватит, надоело!', откупиться и уйти восвояси, послав 'мамку' на три буквы. У меня же откупиться и уйти - не получится. Да и послать-то некого, и совесть не позволит...

И лишь одному человеку в этом времени не нужно от меня ни-че-го. Кроме присутствия рядом... Как это банально и как одновременно много! Пальцы непроизвольно тянутся к медальону с портретом Елены Алексеевны.

- Рассказывайте, господин Смирнов! Что вас так удивило в листовках? - Мищенко дружески кладёт руку на моё плечо. - Очень подробно, по возможности, у нас мало времени. Слушаю!

Это в двадцать первом веке можно пересесть на электричку, и добраться до города Пушкина менее, чем за час. Наверное, во всяком случае, я ни разу этим маршрутом не пользовался, да и в Питере-то бывал один раз, и довольно давно. Либо, сесть на автобус, какую-нибудь гастробайтерскую газель, такси взять, наконец - да мало ли? В начале же века двадцатого - вариантов немного, и отправиться в Царское Село можно исключительно с другого вокзала, так называемого Царскосельского. Да и то, сделать это лишь днём. А поскольку прибываем мы близко к полуночи, Мищенко решает заночевать в гостиничных номерах у вокзала.

Петербург девятьсот пятого сразу производит на меня гнетущее, жутковатое впечатление. И дело отнюдь не в погоде северной столицы - в конце концов, Владивосток тоже, не курорт. Да и вырос я в Томске, а Сибирью даже в двадцать первом веке вообще принято иностранцев стращать. Дело в другом. Первое, что я слышу в открытое окно при въезде в город, это непрекращающийся, протяжный, напоминающий рёв огромного одинокого животного, заводской гудок. И в ноющем звуке мне чудится такая адская тоска, такая безысходность, что пропадает желание жить. Как минимум, пока ревёт этот монстр.

Не успеваем мы сойти с поезда у Николаевского вокзала (копию своего московского брата), как немедленно оказываемся в почти полной темноте. Перрон освещён только окнами поезда, да светлым небом - несмотря на август, белые ночи ещё в силе. Ну, 'белые вечера'.

- Что у них тут? - недовольно морщится генерал. - Электричества нет?

- Рабочие бастуют, вторые сутки город без света... - услужливо включается в разговор полный мужчина в сюртуке, выгружающий из вагона огромный чемодан. Подойдя вплотную и быстро оглянувшись, он понижает голос до полушёпота: - В городе весьма-весьма неспокойно, господа офицеры! На Литейном, судачат, прошли стычки с полицией, есть убитые! Заводы стоят... Я сам еду с дачи, семью отсюда забрать...

Он говорит что-то ещё и ещё, пытаясь не отставать и мелко семеня за нами - наверняка считает, что с офицерами идти безопасней. А я перевариваю услышанное: август пятого года, Питер... Этого же не было в августе в пятом году, потому что быть не могло! Мы же не в семнадцатом, ей-богу? Эдак, можно и до 'Авроры' доиграться на Неве? Целёхонька, кстати, хоть и воюет в Японском море с супостатом. Эх, надо было Рожественскому идейку подкинуть, попилить на металлолом красавицу, да продать подороже. Теперь-то поздно, опоздал я!

Привокзальная площадь немноголюдна: при свете сумерек вдали видны лишь коляски извозчиков, к которым немедленно, будто в игре 'царь горы', ринулась прибывшая публика. Нет, я всё понимаю - сам не раз наблюдал давку в московском метро в час пик, но...

Сметая на своём пути любые преграды, торопясь занять заветное место в коляске, расталкивая плечами дам и отталкивая детей, вперёд вырываются, естественно, приматы мужского пола. Из гущи толпы доносится: 'Лили, скорей сюда, давайте чемоданы! Быстрей, быстрей же!!!..' и '...я тебе, стервецу, голову оторву! Мой извозчик!.. Мой, тебе говорю!!!..' Робкая стайка женщин и детей, страшась начавшегося безумия, безнадёжно теряется в хвосте бьющихся за место под солнцем. И это, простите, пассажиры 'элитного' поезда? Господи, что же тогда творится с 'неэлитными'? Сразу начинают убивать друг дружку?!.. Благородное дворянство, где ты?!..

Зазевавшись на столпотворение, я безнадёжно протормаживаю. И вот уже меня, подхваченного человеческим водоворотом, влечёт в центр извозчичьего хаоса. Попытавшись было развернуться и отыскать взглядом своего генерала, я безнадёжно подчиняюсь безумной стихии - куда там! Бесполезно! Чувствуя, как меня сдавливает со всех сторон, я прилагаю серьёзные усилия, чтобы не упасть! Смешно будет - прошёл Цусиму и Маньчжурию, а был затоптан в Питере! Да ещё и пассажирами, торопящимися к извозчикам!..

- Извозчии-и-и-и-ик!

- Занимай, занимай!

- На Забалканский мне, вполтора плачу!!!

- На Васильевский, вдвое!..

- Мама, мама!!!.. - раздаётся где-то рядом. - Ма-а-а-ама! Ма-а-а-а... - голосок сдавленно смолкает.

- Ребё-о-о-оночка раздавят! Ой-ой-ой...

Беда, ребёнка тут ещё, в самой гуще, не хватало! Растопчут же?!..

С силой пихнув пиджак и оттолкнув чью-то рвущуюся вперёд, мощную бычью спину, получив откуда-то удар локтем по рёбрам, я нагибаюсь в поисках ребёнка. Где-ты, ну?.. Лес движущихся ног способен сплющить кого и что угодно. Куда там ребёнок - я сам едва не падаю!!! Но вот мелькает краешек светлого платьица, и сделав невероятное усилие, я буквально выдёргиваю к себе хрупкую девочку лет семи. Не забыв ощутимо ткнуть плечом буром напирающему сюртуку под дых. 'Куда-ж ты лезешь, мудак?.. Раздавишь человечка!!!'. Кажется, я говорю это вслух - да и плевать!

- Ты чья такая? - заслонив девчонку спиной от людского потока, интересуюсь я у заплаканного личика.

- Ма-а-а-мина! - размазывая слёзы по щекам, всё же находится она.

- А где мама? - спрашиваю я, едва удерживаясь на ногах и оглядываясь в поисках упомянутой.

- Здесь мама! - неожиданно басит позади мужской голос.

И чья-то рука резко разворачивает меня к себе.

Признаться, я не люблю грубость. И неважно - в пятом я годе, или шестнадцатом. Две тысячи, в смысле. Особенно надо сказать не люблю, когда в этот миг прижимаю к себе едва не затоптанного толпой ребёнка. Поскольку, развернув меня, рука разворачивает вместе со мной и девочку. И потому действую, не раздумывая. Как сделал бы в своём времени, да где угодно:

Перехватив руку за локоть, в захват, я с силой её заламываю - точь-в-точь, как учили в детстве, в спортшколе. Да так, чтобы кости у хулигана хрустнули! Спасибо тренеру Василичу - давал нам азы самбо, всё на уровне рефлексов сохранилось!

Громкий стон с треском рвущегося пиджака говорят сами за себя - хулиган оказался явно не готов к подобному развитию событий! А вот, будешь знать, как беспредельничать... А кто это у нас, кстати? Ага, тот сюртук, которому вмазал, когда ребёнка из-под его ног доставал! Ну, тогда вдвойне поделом!

Удерживать в захвате стонущего скандалиста одной рукой, а в другой держать ребёнка весьма проблематично. И потому я, набрав в лёгкие воздуха, изо всех сил гаркаю во всю мощь:

- Чей ребёнок, граждане?!!!..

- Доченька, милая!..

- Мама!!!

Возникшая сбоку дама немедленно выхватывает у меня свою кровинку. Злобно покосившись и что-то пролопотав, мигом исчезает в начинающей редеть толпе. Так, одна проблема решена! Остаётся всего-ничего: отпустить распоясавшегося дебила и найти Мищенко. Дебил, к слову, судя по звукам, кроет меня на чём свет стоит, но теперь можно отпускать. Будет уроком... Ослабив хватку, я позволяю тому вырваться.

- Вы!!! - на меня устремляется взгляд ненавидящих глаз с раскрасневшегося от натуги лица в щегольских рыжих усиках. - Вы мне ответите!..

Котелок беспредельщика съехал набок, рукав сюртука держится на честном слове и двух нитках - хорошо я его приложил, нечего сказать! Но грабли больше не распускает, видно, урок усвоил. И чо дальше-то?! Что делать-то станешь? Я ж тебя уделаю на раз-два, только сунься? Всё же, нахожу в себе силы выговорить относительно интеллигентно, соответственно времени на дворе:

- Я вам, товарищ, уже ответил. Вопросы йе?

- Князь Оболенский. Михаил Владимирович. С кем имею честь? - тот церемонно делает шаг назад. Благо, народ схлынул и есть куда. Лицо сюртука, кажется, вот-вот взорвётся от ненависти. Ну, тоже понимаю - провести в такой позе с полминуты, да ещё на глазах публики... Я б со стыда сгорел! Но опять же - сам виноват, грубить нефиг!

Вот это поворот! Целый князь! Не падайте духо-о-о-о-ом... Корнет... Оболенский! Поручик Голицын, налейте вина... Ни фига себе! Вот время было - кому руку ни заломай, всё легендарная фамилия!

- Поручик по адмиралтейству Смирнов. Вячеслав Викторович! - несколько ошеломлённо представляюсь я, разглядывая героя завывательного хита Малинина.

Вокруг нас уже образовалась порядочная кучка зевак. Остальные, не успевшие захватить и отстоять извозчика, понемногу присоединяются, увеличивая аудиторию.

- Поручик... Сдаётся мне, вы понимаете, что мамочка крайне дурно вас воспитала? Мужицкие манеры и сукно на ваших плечах - несовместимы. Я про ваш мундир, дражайший! Хотя, откуда вам это понять?

Стервец явно работает на публику. И не зря, надо сказать - вокруг слышны первые смешки. Вот, что за напасть - всегда теряюсь в таких ситуациях!!!

- Снова нарываетесь? - тихо отвечаю я, сжимая кулаки.

- А что, по-серьёзному трусите? Поручик, вы не в деревне, забудьте её, здесь столица! - насмешливо и нарочито громко смеётся он, надвигаясь на меня. - Кулаками махать езжайте-ка в свою Сызрань!

И тут Сызрань... Никогда не понимал, что несчастный город такого сделал, чтобы употреблять его как бескультурное нарицательное! Ну, город, ну, на Волге... Додумывать времени нет: кровь бросается мне в лицо, и плохо понимая, что делаю, я кладу руку на кобуру. Публика вокруг мгновенно расступается, стихнув.

- Тише, тише... Господин поручик, не здесь и не сейчас! - всё так же насмешливо, но уже тише произносит Оболенский. - Куда к вам прислать доверенных лиц? Адрес?

- Адрес?..

- Ну да, да, поручик, адрес! То место, где вы обитаете, дражайший! Представили себе? Улица, дом... Забыли? Или, хотите решить дело чести через офицерское собрание?

Я замираю в полном ступоре. Поскольку где мы остановимся, я не помню! А зачем ему адрес-то? Что за вопрос? И только сейчас до меня начинает доходить: так он же, чёрт возьми, меня вызывает! Дуэль, что ли?!..

Видя моё замешательство, князь состряпывает участливое лицо:

- Несчастный флот!

Вокруг вновь слышатся смешки. Вдохновлённый реакцией публики, тот продолжает, картинно жестикулируя:

- ...О сколько бед тебе досталось, когда в тебе такие...

Закончить про наличие бед во флоте тот не успевает, поскольку за спиной раздаётся знакомый голос:

- Господин поручик не будет с вами драться, господин Оболенский... И попрошу вас прекратить балаган. Господин поручик, идёмте!

При виде генеральского мундира гопота, носящая княжеский титул, затыкается. Лишь насмешка в глазах говорит лучше любых слов. Насмешка, так хорошо знакомая любому мужчине: ты просрал, лузер, а я на коне. Самец я, йо-хоу!!! А посему - вали отсюда, чмо.

Почти механически я разворачиваюсь, оставляя за спиной довольного князя и не менее довольную публику. Следуя за генеральским мундиром и с каждым шагом удаляясь от места унижения, я почему-то вспоминаю детство. Вот так же точно мама, наверное, забирала меня со двора, уводя от хулиганов! Забирала и вела домой, под крыло - слёзы вытереть да сопли убрать. Наверное, так и надо - я ведь важная персона, знаток будущего... А Мищенко, стало быть, мама?!..

Взрыв хохота за спиной заставляет меня сжать кулаки. Кажется, я различаю даже пару произнесённых вполголоса слов: это 'гувернантка' и 'мальчик'. Кровь бросается в лицо и я останавливаюсь.

- 'Гранд Европа'! - развернувшись на каблуках, мигом вспоминаю я название гостиницы. - 'Гранд Европа', слыхали?..

Плевать на всё, будет тебе дуэль! Хочешь - давай!

- Господин поручик хотел сказать, 'Гранд отель Европа'! - выйдя из-за моей спины, становится рядом генерал.

- С кем имею честь? - Оболенский подходит ближе.

- Генерал-адъютант Его Величества Мищенко. Павел Иванович.

Фамилия производит впечатление мгновенно. Смешки вокруг сразу прекращаются, и в наступившей тишине генерал отчётливо чеканит:

- И не позднее шести утра, господин Оболенский! Мы с господином поручиком ожидаем ваших секундантов.

В номере гостиницы, освещённом, за отсутствием электричества свечами в изысканном канделябре, углы теряются в кромешной тьме. Многое, наверное, могут рассказать эти углы - 'Гранд отель Европа' весьма популярное место! Тут наверняка останавливался Достоевский, возможно, кстати, работая над своими 'Бесами'. Не исключено, обдумывая тот или иной поворот сюжета, даже выхаживал из угла в угол в этой самой комнате, представляя в своих фантазиях несчастную Рассеюшку... Хотя, чего там фантазировать - достаточно свернуть с Невского и пройти пару кварталов, вглубь города. А быть может, сюда приезжал и Гоголь, также меряя шагами пространство. И кто знает, его 'Мёртвые души' - не здесь ли зародились? Возможно, что и так. Но сейчас по этому номеру из угла в угол нервно вышагиваю я, под укоряющим взглядом генерала Мищенко.

Всё решилось достаточно быстро - уже спустя час после заселения к нам в дверь постучался секундант Оболенского, гвардейский поручик. А спустя два убывший с ним генерал явился обратно, хмуро, поставив чемоданчик с дуэльными пистолетами у шкафа и усевшись в кресло. Коротко пояснив, что оружие куплено, место условлено. И что завтрашним утром мне действительно предстоит стреляться с князем Оболенским. Задирой и местным Питерским дуэлянтом - вот, угораздило же, ей-богу? Это ещё полбеды. Как выяснилось со слов Павла Ивановича, князь Оболенский является адъютантом не абы кого, а, собственно, дяди царствующего императора. Того самого Александра Михайловича, или Сандро, что допрашивал меня во Владике! Вот и не верь после этого в совпадения. Странная штука, моя судьба здесь - даже случайные встречи оказываются словно кем-то спланированными. Вопрос - кем...

Сделав очередной круг и остановившись у портрета Багратиона, я нарушаю тягостное молчание:

- Павел Иванович, может, всё-таки послушаете? Давайте я всё же расскажу, пока есть время?

- Нет.

- Почему?

- Потому что, господин Смирнов, всего вы мне всё равно рассказать не успеете, а я - всё равно не запомню. Да и сами представьте, что я скажу Его Величеству в случае вашей смерти? Сопровождал, мол, человека с пророческим даром, а его пристрелили по дороге, на дуэли? Думаете, что говорите вообще?! - недовольно теребит седой ус генерал.

Я останавливаюсь, будто вкопанный. Неприятная догадка шилом пронзает мозг:

- То есть, если завтра я буду убит?..

- Не завтра, господин Смирнов, а уже сегодня. На часах четверть второго, секундант князя Оболенского прибудет в шесть.

- Ну, сегодня, то вы-то что?..

- Что, что... Вынужден буду пустить себе пулю в лоб, а вы что думали?

Да, да, помню... Ты ведь так и погиб в восемнадцатом, Павел Иванович. Когда к тебе вломились большевики и потребовали снять погоны... Слово 'честь' для тебя не пустой звук, отнюдь! Интересно только, это понятие для тебя, к примеру, и Оболенского - одно и то же? С Багратионом вот, что укоряюще смотрит на меня с картины, даже не сомневаюсь. А с тем, тоже типа 'князем'?

Я обессиленно бухаюсь в кресло, стараясь привести в порядок мысли. Итак, мне необходимо в Царское Село, к Его Величеству Николаю Второму. Необходимо край как, ибо если я не доберусь - всё моё пребывание в прошлом окажется пустым пшиком. Но вмешались непредвиденные обстоятельства, и утром у меня дуэль на пистолетах с князем Оболенским. О том, что я услышал от Мищенко по поводу моей несдержанности я предпочту не распространяться. Но - вызов есть вызов, и если я согласился, иного пути нет. Иначе - позор.

Но - ближе к делу! Оболенский со слов Мищенко опытный дуэлянт и отличный стрелок, чего не скажешь обо мне. Единственным утешением может служить тот факт, что фехтовальщик он ещё более отличный, и предпочитает всё-таки драться на саблях. Слабое утешение, мягко говоря, с моим-то опытом стрельбы из пистолета... Последний раз я это делал в Маньчжурии по казакам-предателям, и неплохо, надо сказать! Но вот до этого - на стрельбище лет двенадцать, если не тринадцать назад, учась на военной кафедре. Но тут уж... Как это будет выглядеть, интересно? 'Господа, к барьеру'? У нас, кстати, будет дуэль именно с барьерами. В моём дилетантском представлении 'барьер' всегда рисовался некой деревянной перегородкой, причём, у каждого стрелка он был свой. И вот из-за этой-то перегородки, укрываясь от пуль противника, и должны были палить друг в дружку стрелки, вплоть до первого удачного попадания. Но по факту, как оказалось, дело обстоит совсем иначе - барьер лишь условная точка, от которой стреляешь в противника. С двадцати, кстати, шагов - прям, как у Пушкина...

Сравнение ни к месту заставляет сердце уйти в пятки - я видел, как умирают в этом времени. С примитивной анестезией, без шанса на выздоровление... Насмотрелся на 'Суворове' после сражения! И что пришлось пережить перед смертью великому поэту, вообще без обезболивающих - отлично себе представляю! Медицина, кстати, далеко вперёд не ушла с того времени, всё у неё ещё впереди. И если я останусь жив, то очень позабочусь перед Николаем, чтобы хоть антибиотики появились... Опять, если жив!!! Да что ты будешь делать!!!

Соскочив с кресла, я снова начинаю мерять шагами пространство. Вышагивая из осточертевших уже углов обратно, в осточертевшие углы. Мимо портрета Багратиона и задумчивого Мищенко, ни на чём другом взгляд просто не фокусируется!

Пока мы добирались до гостиницы, генерал провёл мне краткий ликбез по правилам поединков, и наш с Оболенским будет выглядеть так: пистолеты специально для нас приобретутся капсюльные, однозарядные - их покупка дело секундантов князя. На однозарядных, кстати, настоял генерал - подозреваю, неспроста. Надеется на осечку или промах Оболенского? Уверен, что да. Стрельба начнётся по команде распорядителя, с двадцати шагов - у каждого по одному выстрелу. Присутствовать будут: доктор и секунданты. Порядок первого выстрела определяется монеткой... Всё!

И вот тут, в эту самую минуту, едва ли не впервые за всё время пребывания тут, в прошлом, в мою душу начинает вползать худшее, что может случиться в подобной ситуации. Сердце начинает сжиматься от липкого, холодного, захватывающего медленно, но верно всё тело, страха скорого небытия. Я не думал о смерти, когда стоял на мостике броненосца под огнём японских орудий - тогда окружающее воспринималось мною, как крутой блокбастер и было скорее интересно. Не вспоминал о ней и позже, в рейде по японским тылам - вокруг была действующая армия, а я её составляющей, боевой единицей. И плечи товарищей рядом придавали уверенности, что всё закончится хорошо. Я не успел даже вспомнить о близкой и такой возможной гибели, когда террорист вчера бросал бомбу в вагон Витте - осознание пришло позже, когда всё уже обошлось... Да и что это за осознание - я остался жив и без единой царапины, а это уже значит, что всё хорошо. Но сейчас, ожидая скорого рассвета... Зная, что утром в тебя специально будет целиться человек с целью тебя убить... Это непросто!..

- Хотите совета, господин Смирнов? - слышу я за спиной усталый голос.

Я останавливаюсь в очередном тёмном углу. Сейчас наверняка начнёт говорить, что всё обойдётся, или, наоборот - впадёт в фатализм, чему быть мол, тому не миновать.... Морали-то мне Мищенко уже все отчитал, по поводу безответственности и все дела. Ну, допустим! Всё равно выбора нет, придётся слушать - сам ведь и виноват! Надо было уйти там, на вокзале вслед за Мищенко, а не дёргаться, как пацан...

- Давайте! - не оборачиваюсь я.

Слышно, как генерал потягивается до хруста в суставах, затем неторопливо подымается с кресла. И когда я уже готов не выдержать и вновь продолжить изучать углы, до меня доносится укоризненное:

- Ложитесь-ка спать, господин Смирнов! Ну, умрёте утром - велика ль беда? Рано или поздно с каждым случится, никто не вечен. К тому же, мне с вами, как ни крути, а вдвоём всё одно - веселее будет...

С этими словами Мищенко проходит мимо остолбеневшего меня, исчезая в темноте спальни. Откуда слышится недовольное бурчание:

- ...А то я на ваши терзания гляжу - в глазах рябит... Ночь за окном, а спозаранку секунданты разбудить изволят. Спать, господин Смирнов, слыхали мой совет? Тушите свечи и не мешайте уже вашей ходьбой! Ей-богу, не поручик, а институтка какая... И что у вас там за будущее такое, где все настолько нежные?!..

Раздаётся возня, ещё пара неразборчивых фраз, и через минуту ушей моих достигает едва нарождающийся, но с каждым вдохом набирающий силу беззаботный, молодецкий храп. А как храпит генерал-адъютант - врагу спать в радиусе версты не пожелаешь! Короче, если не отключился раньше или не труп - беда... Постояв ещё немного и перекрестившись на портрет Багратиона, я в растрёпанных чувствах бухаюсь на кожаный диван. День был тяжёлым и трудным, а потому... От гигантского зевка едва не сводит челюсти. Потому... Перед глазами, кружась в Венском вальсе, проносятся Троцкий с Лениным. Подмахивает им, дирижируя автоматом Калашникова, рыжий детина, до боли напоминающий князя Оболенского. Только почему-то в папахе со звездой и японском мундире. Что за?.. Сон накрывает меня, и я проваливаюсь в тартарары.

- Господин Смирнов! Господин Смирнов, подымайтесь! - твёрдая рука бесцеремонно теребит моё плечо. - Вставайте уже, ну? Секунданты ожидают, выезжать пора!

Если до последних слов у меня оставалась призрачная надежда, что грубые толчки - продолжение кошмарного сна, то при слове 'секунданты' - утро обдаёт изнутри студёным, ледяным холодом. Отчаянно цепляясь за остатки ускользающего, безнадёжно таящего дымкой сновидения, разум с трудом включается в реальность - будущая дуэль вовсе не сон. Раз секунданты уже ждут, это значит, что всё готово. Готово к тому, что некто Оболенский ждёт момента, чтобы в тебя, Слава, в упор стрелять. И самое жуткое в такой ситуации, что я самолично, своими ногами, руками и всеми совершаемыми действиями буду делать всё, к этому мигу меня приближающее. Сейчас я умоюсь и поправлю перед зеркалом мундир, ровно одев фуражку. Затем покину гостиницу и заберусь в коляску, где меня ожидают друзья моего будущего убийцы. Разумеется, поздоровавшись с ними и даже представившись - поручик по адмиралтейству Смирнов, господа... Хотя, какой я, к чёрту, поручик?.. Говоря по сердцу, я ведь даже на дуэли не имею права драться с Оболенским? Не дворянин ведь я, не положено?..

Шокированный пробуждением разум на миг цепляется за призрачную надежду: а может, так и поступить? Я, мол, не дворянин и прикидываюсь? Не имею права с вами драться, князь, и всё само собой как-то утрясётся? Дуэли не будет! Позор? Так и что?! Жизнь важнее?..

Я открываю глаза. И первое, что вижу рядом, напротив - это строгое лицо Павла Ивановича. А уже в следующую секунду вспышка надежды бесследно угасает, даже не успев толком загореться. Потому что дуэль - состоится, и ничего не утрясётся. Как и не рассосётся - ничто. И никакой соблазн избавиться от жгущего душу страха - не сработает. Существуют в жизни моральные обязательства, с которыми невозможно бороться, как бы не хотелось приказать телу жить...

Вздохнув, я подымаюсь с дивана, застёгивая рубашку. Воротничок - поправить, ремень - на последнюю дырку...

- Побрейтесь, у вас пять минут! - Генерал скептически оглядывает меня сверху до низу.

А когда я уже в ванной пытаюсь торопливо справиться с выскальзывающим помазком, то замираю от звука знакомого голоса:

- Вы полагаете, я не боялся, когда дрался впервые?! Да я уснуть не мог всю ночь, вы ещё молодцом держитесь... С Богом, Смирнов!

Резко повернувшись, я не вижу за спиной никого, а шум воды заглушает все остальные звуки. Лишь полотенце на двери тихонько раскачивается. Раскачивается так, будто дверь только что бережно прикрыли.

- Вот мы и прибыли, господа! - соскакивает с подножки молодцеватый штабс-капитан, второй секундант. - Ваше высокопревосходительство, господин поручик, прошу!

Сунув извозчику крупную ассигнацию, офицер негромко инструктирует возницу, указывая обратно. Не уезжай, мол, далеко, братец, что-то в этом роде... Пригодишься скоро! Симпатичный, кстати, парень этот капитан - всю дорогу вёл себя предельно дружелюбно по отношению ко мне. Напрягаясь, конечно, от генеральского присутствия в коляске, но... Мне нравятся такие люди - легки в общении и обаятельны, мгновенно вызывают непринуждённую симпатию. Попытавшись спросить, где я служил и служу и услыхав про 'Суворов' с Маньчжурией, вмиг неподдельно зауважал, это хорошо видно по изменившимся интонациям. Чем-то неуловимо напоминает мне, кстати, Матавкина этот капитан Ясинский... Штабс-капитан. Эх, Аполлоний, Аполлоний...

На небольшой поляне нас уже ждут: с краю, под деревьями расположились трое. Оболенский, делая вид, что не замечает нас, подчёркнуто непринуждённо общается с гвардейским поручиком - тек самым, с которым Мищенко ездил ночью за пистолетами. Несмотря на тёплую погоду, одет гвардеец в тёплую, осеннюю шинель. До меня доносится раскатистый хохот, от которого становится не по себе. Ясно, что играет на публику, конечно, но... Но для того, чтобы перед дуэлью работать на аудиторию, да так естественно, тоже нужны внутренние силы, и немалые. Я вот, к примеру, сейчас не смогу так ржать. Хоть кол на голове теши. А кто третий? Пожилой угрюмый мужчина с чемоданчиком стоит в сторонке, сверля нас недобрым взглядом. Ага, это, наверное, доктор? Не хотел бы я оказаться на операционном столе у такого доктора, кстати - напоминает Франкенштейна из какого-то фильма...

Дождавшись отъезда извозчика, мы втроём приближаемся к остальным участникам. Медленным, неторопливым шагом - но как же быстро, чёрт возьми, мы идём! Бежим, кажется мне, стремительно несёмся!

Оболенский, наконец, изволили нас заметить - смех прекратился, на лице подчёркнутая серьёзность. Церемонный поклон от нас - первым слегка кивает Мищенко, теперь надо мне? Что-ж, я тоже кивну, хорошо! Все трое слегка кланяются в ответ. Ох уж эта вежливость, побрал бы её чёрт! Опять, чёрт... Второй раз за последние несколько секунд вспоминаю! Дурная примета? И ещё Ясинский похож на Аполлония... Да что ж такое-то! Стоп, взять себя в руки. Держаться! Ему, Оболенскому, тоже должно быть страшно! Должно быть, как ни крути! Не сумасшедший же он, ведь только они - не боятся?

- Господа, имею честь лично представить генерал-адъютанта Его Императорского Величества Павла Ивановича Мищенко, все мы слышали о ваших рейдах, ваше высокопревосходительство! - церемонно нарушает тишину Ясинский, уважительно вытянувшись.

Мищенко поочерёдно пожимает руки всей троице. Оболенский подчёркнуто серьёзен, старается держаться независимо. Даже пытается изобразить на лице подобие уважения.

- Его высокопревосходительство является единственным секундантом господина Смирнова, поручика по адмиралтейству! Господин же Смирнов, - уважительно продолжает штабс-капитан, - Как мне удалось выяснить по дороге сюда, участник недавнего Корейского сражения, в экипаже флагманского броненосца 'Князь Суворов', господа...

Я не смотрю на Оболенского. Но боковым зрением замечаю, как и без того понурое лицо князя меняет выражение.

- ...А также, господа, участник последнего рейда на Мукден вместе с его высокопревосходительством. О котором все мы, конечно же, читали в газетах! - скромно завершает тот свою речь.

На Оболенского я всё так же не смотрю, зато наблюдаю лицо второго офицера, что в шинели - поручика гвардии. В минуту назад подчёркнуто-холодном взгляде того сейчас читается неподдельное уважение. Или, мне так просто кажется? Эх, сказать бы тебе для острастки, к КОМУ я сегодня должен ехать, да КТО меня ожидает в Царском Селе... Подозреваю, ожидает в весьма растрёпанных чувствах, но... Но так нельзя - наверное? Тайна и все дела?..

Справа слышится громкое покашливание, и знакомый голос уверенно сообщает то, о чём я сейчас думаю. Вот, Пал Ваныч, я б тебя обнял, уловил же ты ситуацию, просто красавчик!

- Господа, мы с поручиком просим прощения за столь ранний час для назначенной дуэли... Дело в том, что господина Смирнова сегодня ожидает лично его Императорское Величество. Потому не станем медлить и давайте уже приступим!

Я перевожу взгляд на собственно, лицо князя. Странно, но упоминание императора, кажется, не производит на него должного впечатления. Почему?

Казалось бы, так опростоволоситься: мало того, не ожидал увидеть на вокзале легендарного генерала, так ещё и вызванный тобой, казавшийся штабным писарем поручичек вдруг оказывается боевым офицером, прошедшим все недавние значимые сражения? Поди, ещё и стрелять умеющим прилично, ага, князь?.. Во всяком случае, судя по представленному резюме? У тебя же должна душа в пятки сейчас уйти, но почему не уходит-то? Я чего-то не знаю в этом времени? Нормально, то есть, стреляться с человеком, которого сегодня ждёт император?

Капитан Ясинский неожиданно делает шаг вперёд, встав между мной и Оболенским. Дружески взглянув на меня и повернувшись к моему противнику, произносит громко:

- Господа!.. Я буду искренен сейчас, прошу со всей ответственностью... Пользуясь старинным обычаем поединков, я прошу подать друг другу руки и примириться. Ну же, господа? Ссора между достойными людьми бессмысленна, кровопролитие - убийственно! Князь, прошу же вас?..

Оболенский медлит. Наконец, коротко поклонившись, медленно протягивает мне ладонь:

- Господин поручик, - растягивая каждое слово, выдавливает из себя он. - Коль был неправ, прошу не держать обид... Примиримся?

На поляне воцаряется мёртвая тишина - слышно лишь, как в ветвях липы где-то сверху недовольно чирикает какая-то птаха. Взгляды всех присутствующих устремлены на меня и на протянутую руку князя. А я...

Что со мной, эй? Пять минут назад мечтающий где-то в фантазиях, в глубине души даже не смеющий рассчитывать на такой расклад... Промучившийся всю ночь, приготовившийся к смерти и так страшившийся этой дуэли, я медлю?!..

Неожиданно в голове мелькает эпизод из далёкой юности. Первая любовь, двенадцать лет... Я впервые провожаю свою первую девушку, с которой вчера первый раз поцеловался, к ней домой по вечерним, осенним переулкам. Несмотря на дождь мы радостно смеёмся и строим даже какие-то планы - вот вырастем, поженимся, представь?.. Ты меня любишь? Конечно, да! На всю оставшуюся жизнь, клянусь! А ты? Ещё бы!

Район у неё не самый благополучный, но влюблённым ведь всё можно, так? Оказывается, нет, не всё... Я понимаю это, когда у её дома мы натыкаемся на несколько тёмных кожанок, мерцающих угольками сигарет. От внезапного удара из глаз снопом сыпятся искры, а дальше они превращаются в постоянный, взрывающийся в голове с тупой периодичностью, фейерверк. Кто-то говорил о 'пацанских понятиях', не позволяющим типа трогать типа идущего с девчонкой? Ха!!! Отчаянная попытка дать сдачи и вмазать куда-то в темноту заканчивается для влюблённого рыцаря совсем плохо: меня долго пинают уже лежачего, на земле, прямо на её глазах. А на следующий день, когда о случившемся прознали 'старшеки' и всё-таки была 'стрела' (ибо совсем беспредел, какие-то понятия всё же существовали), мне и предложили помириться. Вот так, просто, те же, кто меня бил. И мне пришлось подать руку в ответ, потому что 'блатным' я не был и отлично понимал, что сдачи пятнадцатилетним дать не смогу - уроют при встрече окончательно. Как-то, так... Девяностые, мать их перемать...

Почему я сейчас, в далёком прошлом, стоя на дуэли я вспоминаю именно тот эпизод, с ещё не родившимися ублюдками? Не знаю, ведь в жизни после случались намного более показательные случаи. Встречалась позже и золотая молодёжь, дети богатых и преуспевающих родителей... Просто люди у власти, решившие, что им всё дозволено... Но в памяти напрочь запечатлелся именно тот, первый эпизод, из детства. Который и проносится в голове вихрем. И, демонстративно отведя руки за спину, я твёрдо отвечаю Оболенскому:

- Нет. Будем стреляться.

Вздох проносится среди присутствующих. Офицеры с доктором молча расступаются, Ясинский быстро уходит куда-то в сторону, князь молча делает шаг назад. Я стараюсь не смотреть на Мищенко, а когда мы всё же встречаемся взглядами, то...

Генерал подмигнул, мне не показалось? Че-го?!..

Время вдруг убыстряется до невозможности. Вот запыхавшийся штабс-капитан уже открывает ящик с пистолетами:

- Выбирайте, господин поручик!

Безразлично тыкаю в ближайшую реликвию. Успев отметить про себя, что именно такими, наверняка, стрелялись Пушкин и Лермонтов... Всё равно! Оружие немедленно извлекается и вручается мне. Прохладная лакированная ручка непривычно ложится в ладонь - как неудобно... Специально так придумано?..

- Князь?..

- Взял.

- Господа секунданты, необходимо зарядить, прошу вас... Определяем очерёдность, господа. Что выбираете, господин поручик?

- Решка.

Монетка, сверкая на утреннем солнце, падает у моего сапога. Прокатившись немного на ребре замирает на мгновение, и ложится плашмя.

- Вы второй, господин поручик.

Плевать.

- Господа, стрельба с двадцати шагов!.. Условные барьеры - дощечки на тропинке! Солнце хоть и сбоку, но всё же... Ещё монетку?.. Сейчас! Что выбираете, господин поручик?..

- Решка.

- Ваша позиция со стороны деревьев, господин поручик. Князь, вы стреляете с поляны. Расходимся, господа! На счёт три начинайте сходиться! Господин доктор?

- У меня всё готово!

- Ваше высокопревосходительство? Желаете вести дуэль как старший в чине среди секундантов?

- Передаю это право вам, господин штабс-капитан.

- Принято.

Словно во сне я отхожу к дереву, сжимая в руке пистолет. Развернувшись у могучего ствола молча наблюдаю, как Оболенский уходит на середину поляны. Наконец, его фигура останавливается. Офицеры и врач удаляются чуть в сторону, становясь сбоку тропинки.

- Итак, господа! Приготовились!.. - доносится голос Ясинского.

Наступает тишина.

- Один!

Я, наконец, подымаю пистолет, разглядывая красивый узор на рукояти. Недешёвый, похоже! Князь не поскупился на оружие! Или, заплатил Мищенко? Чёрт его знает, всё равно! Шестигранный ствол, кстати... Интересно, какой калибр у этой зверюги? Отдача наверняка убойная!

- Два!..

Прицельной мушки нет, придётся целиться на глазок. В общем, палить, как Бог на душу положит. Может, оно и к лучшему?

- Три! Сближайтесь, господа!

Жалко-то как... Капитан реально переживает, видно. Как лицо его светилось, когда пытался нас примирить! Добрая душа, да и гвардеец, похоже, парень неплохой - один князь у вас полудурошный... Гопота питерская, понимаешь. Но надо идти, похоже? Тело, вперёд же, ну?!.. Пшло!!!

Ватные ноги делают первый шаг. Это только первый самый трудный, после пойдёт легче! Второй, третий!!!..

Дощечка, лежащая поперёк тропинки становится ближе с каждым сделанным шагом. Фигура напротив тоже приближается, я могу уже рассмотреть каждую пуговицу на княжеском сюртуке! Это до него шагов сорок, а что же будет на двадцати?! Совсем ведь близко?

В полной тишине я дохожу до своей деревяшки и останавливаюсь. Князь немного опаздывает, но вот и он уже стоит у своей... Итак?

Рука его медленно, очень медленно подымается. Сейчас, сию секунду его пистолет посмотрит мне прямо в лицо, и тогда...

Я крепко зажмуриваюсь до боли в зрачках. Говорят, на пороге смерти перед глазами проносится вся жизнь? Но у меня ведь ничего не проносится, мне просто очень страшно? Значит, я не умру?!.. Раз, два...

Резкий свист нарушает тишину. Этот звук я не спутаю ни с чем - свистеть так может только его высокопревосходительство, и только в одном случае - если рядом...

- Господин Оболенский, ещё движение, и получите пулю в лоб! - слышу я спокойный голос Мищенко. - Медленно, князь, очень медленно опустите пистолет и бросьте на землю! Господа, никому не двигаться! Дёрнитесь - схлопочете пулю.

Я открываю глаза. На поляне почти ничего не изменилось - всё так же чуть поодаль замерли капитан с поручиком, доктор с чемоданчиком стоит в сторонке... Только мой единственный секундант вышел немного вперёд, встав почти между нами. В руке у генерала револьвер, смотрящий дулом аккурат в лоб князя Оболенского. Что такое?!

Шелест травы позади меня. Обернувшись, я вижу, как из леса вышли трое офицеров, держащих в руках револьверы. Я чего-то не понимаю? Что здесь происходит вообще?!

Удивлённо повернув голову обратно, к поляне я хочу крикнуть, чтобы Мищенко отошёл и дал нам продолжить наконец, разобраться! Приказал тем, кто за моей спиной уйти прочь! Спасать таким образом меня - да что я в конце концов, ребёнок? Это же дуэль? Так нельзя?!

Время останавливается, начиная течь медленно-медленно! Будто в покадровом воспроизведении я вижу, как гвардии поручик делает резкое движение рукой, к кобуре. И в ту же секунду как подкошенный падает, покатившись по траве подобно мячику. Грохот выстрела, сшибившего его с ног, звучит рядом с моим ухом - стрелял один из тех, кто позади. Ясинский с доктором не двигаются, князь всё ещё держит пистолет в руке, не бросая. Я замираю не дыша. Потому что понять, что происходит - не в состоянии.

- Князь? - слышен голос Мищенко. - Бросьте немедленно либо стреляйтесь! Ну же?!

На лице Оболенского отражается внутренняя борьба. Наконец, пальцы его руки разжимаются, и пистолет падает в траву.

Сделав несколько шагов, Мищенко поднимает оружие, осматривая его и чему-то усмехаясь. Затем, подойдя ко мне, протягивает руку:

- Дайте-ка сюда ваш, господин Смирнов?

Я безропотно отдаю ему пистолет. Вышедшая из леса троица тем временем молча окружает оставшихся на поляне, не убирая оружия. Кто-то нагибается над подстреленным гвардейцем...

Я даже не успеваю ничего подумать и тем более среагировать. Быстро приставив мой пистолет к своему лбу, генерал жмёт на курок. Негромкий щелчок.

Обернувшись и подняв вторую руку, Мищенко громко спрашивает:

- Что-ж, теперь сомнений не остаётся. Так ведь, князь? Не хотите то же самое проделать из вашего оружия? Ведь замок на нём в порядке?

Оболенский подавленно молчит, не шевелясь.

Грохот выстрела разносится над поляной.

- Подобное шулерство, господа, вызовет немало вопросов у дворянского собрания. На вашем месте, князь, я бы всё-таки застрелился - славная некогда фамилия опозорена навеки... Что там с подстреленным?

- Отходит, ваше высокопревосходительство! Не жилец...

- Ну-с, господа, степень вины каждого из вас установит подробное следствие, надеюсь. Господа офицеры, прошу лично убедиться в подвохе! - с этими словами он бросает оба пистолета в траву. - А также обыскать тело поручика - уверен, за поясом, под шинелью у него найдёте точно такие же. Когда тот окончательно отойдёт в мир иной, разумеется... - с этими словами генерал берёт меня под руку, понижая голос:

- А нам с вами, господин Смирнов, необходимо торопиться! Поезд в Царское Село отходит ровно в девять. Господа, лошади за лесом, я правильно понимаю? Идёмте уже скорей - чего встали, как истукан? Апостол Пётр, господин Смирнов, встретится нам с вами, видимо, не сегодня - хотя кто знает? Я сам уже ничему не удивляюсь, находясь рядом с вами...

И генерал уверенно увлекает всё ещё ничего не понимающего меня за собой. В голове моей, помимо полной каши, бултыхается лишь одна мысль: 'Хорошо всё-таки жить! И какое всё-таки тёплое тут, в пятом году, утреннее солнце!'

Глядя из окна купе на мелькающие палисадники, в глубине которых притаились будто игрушечные, раскрашенные домики (дорога в Царское Село мало чем отличается от потёмкинских деревень, по ней же ездит потомок Екатерины), я с трудом перевариваю полученную информацию.

Оказывается, Мищенко ещё на вокзале заподозрил, что дело нечисто, и что вызывающее поведение адъютанта дяди Николая второго - явно неспроста. Но шума подымать не стал, решив самолично разобраться в подозрениях. Приобретение вместе с секундантом Оболенского дуэльных пистолетов и условия дуэли - всё происходило в обычном порядке, и генерал готов был уже остановить поединок, наплевав на тонкости кодекса и нюансы (Россия дороже!), но решил всё-таки повременить, дождавшись развязки. Для чего и смотался ночью в казармы Преображенского полка, без шума условившись с тремя бывшими сослуживцами. Всё шло своим чередом и было разыграно, как по нотам - мы прибыли на условленное место дуэли, и князь даже предложил мне помириться. Впрочем, со слов Мищенко, сделал он это настолько вальяжно, что у меня не должно было оставаться выбора. Что я, в итоге, и сделал, решив стреляться.

На этом месте рассказа, кстати, я глубоко задумался. В общем-то, в моём времени сама по себе протянутая рука служит жестом примирения, и я вполне мог бы её пожать, не опозорившись, даже на тех условиях. Ну, накосячил кто-то, после передумал и руку подал - мир, дружба и все дела? Грубовато, конечно, но так бывает - осознал, типа. А в пятом году, оказывается, всё по-другому? Здесь огромное значение имеет, КАК это проделано. Тонкости мерлезонского балета, пропади они пропадом, не разбираюсь я в них! Ну, да ближе к делу.

Пистолеты согласно жребия выпали наши - те, что находились у Мищенко - генерал лично зарядил их и проверил. И вот тут-то он и увидел то, чего не заметил, поглощённый прощанием с белым светом, я. Когда проверять оружие взял штабс-капитан Ясинский, что так мило общался со мной по дороге, тот, делая вид, что проверяет заряды, на пару секунд отвернулся к поручику. Всего-то и делов, ничего вроде не произошло, но... Но после этого генерал готов был поклясться, что случилась подмена. Учитывая свободно распахнутую шинель поручика и несколько быстрых движений, не укрывшихся от наблюдательных глаз. Впрочем, на случай беспочвенности подозрений у Мищенко, как обычно, была заготовлена своя, обратная дорога. Таков уж он, этот человек.

И когда я спросил его:

- А если бы оказалось, что вы ошиблись? И оба пистолета оказались бы с рабочими ударными замками?

То, задумчиво затянувшись папиросой, он поглядел на меня снисходительно. Выпустив в потолок несколько дымных колец, просто ответил:

- Тогда я застрелился бы из вашего пистолета, господин Смирнов. В чём проблема?..

Рассматривая мелькающие за окном телеграфные столбы, с каждой минутой приближаясь к Царскому Селу, я удручённо размышляю, что некая железная рука, прочно и мёртвой хваткой вцепившись мне в горло, сжимает свои тиски всё прочней. Сегодняшняя попытка убить меня 'по правилам' не увенчалась успехом - убийцы остановлены и будут преданы офицерскому суду чести. Кроме одного, у которого суд будет иным... Но это сегодня, а что случится завтра, послезавтра? Уже без каких-либо правил? Когда у тебя во врагах находится дядя императора, Александр Михайлович? В том, что подобные совпадения неслучайны, я не сомневаюсь. Как не сомневается и Мищенко, что молча покуривая, сидит напротив в мрачных думах. Беда...

Два шага вперёд, разворот, два назад. Повернуться на каблуках, и, стараясь сохранять независимый вид, обратно. 'Топ... Топ...' - гулко отдаются мои шаги под сводами Александровского дворца. 'Топп... Топп...' - вторит им эхо из дальнего конца огромного, увешанного картинами пустого зала. Где кроме меня и двух гвардейцев у кабинета (эти не в счёт, замерли, как охрана мавзолея), нет больше никого.

'А неплохо тут, есть, что называется, где развернуться...' - поглядывая на роскошное убранство, стараюсь я занять чем-то голову.

'Вот там, к примеру, холодильник можно было бы поставить. Большой такой, двухъярусный! И барную стойку рядом, чтоб не бегать лишний раз. Между мраморным камином в углу, и картиной с воинственным мужиком на лошади! А что? Я на месте государя бы так и сделал! Вот, к примеру: зима, заработался в кабинете, холодно, опять же... - покосившись на вылупившего глаза гвардейца у двери, я продолжаю фантазировать: ...Выходишь, такой, с рабочего места - понятно, голодный и замёрзший. Быстренько р-р-аз к камину, руки погрел у огня и к барной стойке. Холодильник открыл, намешал вискаря со льдом (что там пили русские цари?), и глядишь на бравую картину! Наслаждаешься воинственным мужиком на лошади...'

Я приглядываюсь получше. 'Или, на коне мужик? Да, на коне! И духовная пища, и тепло, и, как говорится, хо-ро...'

Допредставлять столь заманчивую идиллию я не успеваю. Высоченная дверь неожиданно открывается, и торжественный голос Павла Ивановича возвещает: 'Господин Смирнов, прошу!.. Государь ожидает!!!'.

Приехали. Ну, попаданец-мистик-инженер, который не фига не поручик, но поручик, без роду без племени в этом несовершенном времени, настал твой черёд. Позвали - иди, большой человек хотят видеть!

Сняв фуражку и протопав мимо расступившихся гвардейцев, я уверенно... Ну, почти уверенно прохожу в самую главную комнату империи.

Пока мы с Павлом Ивановичем, высадившись на кукольном вокзальчике, пешком добирались до Александровского дворца, выяснилось одно небольшое недоразумение. Ну, относительно небольшое - оказывается, поручик Смирнов, а в миру попаданец из будущего, существует в этом времени напрочь без документов. И если на эскадре, на фронте, во Владивостоке с поездом Витте факт бомжа в этом мире полностью прокатывал, ибо покровительствующие мне персоны пользовались в тех местах безграничной властью, то в Царском Селе... Ах, да, писулька Рожественского о том, что 'владелец сего и бла-бла' - затерялась где-то в закромах Владивостокских казематов. Так и не вернули, сатрапы! Вот и верь после этого большим чиновникам. Спёрли!

- Ваше высокопревосходительство, господин поручик... - вынырнув откуда-то из-за угла, преградил нам путь неприметный мужчина в котелке. - Прошу прощения, но предъявите ваши служебные документы!

Господин выглядел уверенно, под сюртуком у того просвечивала нехарактерная выпуклость в форме пистолета, и вообще всем своим видом показывал, что имеет полное право. К тому же, неподалёку скромно тусовалась ещё пара таких же, в моём времени именуемых 'сотрудниками'.

И тут, собственно говоря, сей факт и выяснился. Ладно, я... А что, Павел Иванович, ты так на меня глядишь? Тебе ли не знать, что Смирнов без документов?!..

И пришлось Павлу Ивановичу не солоно хлебавши (у Мищенко-то с удостоверением оказалось всё в порядке) топать в Александровский дворец одному. А мне - в дежурку охранки неподалёку. Руки, слава Богу, не заламывали, но вот профессиональный допрос с пристрастием учинили. Расколоть бы меня не раскололи, думаю, я наглухо закрылся в молчанку, но вот рукава сюртуков уже закатывать начали. Естественно, ни ссылки на отсутствующую конституцию за отсутствием таковой, ни должного телефонного звонка (разве, Елене Алексеевне во Владик?). Ни тебе 'прав человека' - ребята явно шутить не привыкли. И не появись крайне вовремя в отделении дворцовой полиции запыхавшийся флигель-адьютант, посланный лично государем, то...

С трудом отбив меня от дерзких парней и отконвоировав во дворец, дежурный и оставил незадачливого визитёра в зале, возле царского кабинета. С хаосом в голове и фантазиями о вискаре в двухъярусном холодильнике. Что отлично вписался бы между картиной и камином... И, естественно, после таких вот событий вся моя подготовка к предстоящему разговору сошла на нет.

Скромно преодолев распахнутую дверь, я попадаю в просторный кабинет с мебелью из красного дерева. Над столом, заваленным бумагами - огромный портрет Александра Третьего. Именно тот, в полный рост и в парадном мундире, столь привычный в моём времени. Уверенное, волевое лицо, властная, независимая поза... Молва гласит, что яблоко от яблони падает недалеко, но вот именно сейчас, в этом самом месте я с лёгкостью опроверг бы это утверждение. Причём, на раз-два.

Я опускаю глаза чуть ниже и встречаюсь взглядом с ним. В лицо мне пристально смотрит пара внимательных, совсем неглупых глаз человека лет тридцати пяти, почти моего ровесника. Аккуратная причёска с пробором, ухоженная борода. Повстречайся мы где-нибудь на улице, этот человек наверняка вызвал бы симпатию - столь интеллигентная внешность весьма располагает к её обладателю! И, что ещё более наверняка, скрывающаяся под нею личность вполне умеет ею пользоваться. Иначе и быть не может, все мы отлично знаем собственные козыри!

Много я слыхал о тебе, читал не меньше. Вместе со всей страной даже наблюдал по телеку преданных, упёртых фанатичек твоей персоны. Как видал и тех, кого трясти начинало от одного твоего имени... Разные мнения встречались, но вот котов с кошками... Которых ты регулярно отстреливал на прогулках - не прощу! Вот, не прощу - и всё. Хорошие, безобидные животные. У самого дома мурка осталась...

Что-ж, надо представиться, как положено? Мищенко вон, такие глаза страшные делает, что сейчас дыру во мне прожжёт! Ну, надо, так надо... Легенда, разработанная нами с генералом о контуженном и потерявшем память поручике, надеюсь, в силе - тот должен был отрапортовать именно так. Получившим после травмы дар предвидения. Поскольку телеграмму в Петербург покойный Витте давал именно о человеке, знающем будущее! Ручаясь, кстати, головой - вот, доручался... Байка полностью на мази, конечно, и при паре вопросов рассыплется, как карточный домик, но... Деваться некуда!

Я набираю полную грудь воздуха, вытягивая руки по швам, и начинаю:

- Ваше императорское велич...

И пока я произношу эти первые слова, рапортуя о себе, то понимаю, что легенда не прокатила. Видно по человеку, не ошибёшься! Не прокатила, как пить дать!!! И что делать? Павел Иванович, эй?!

- ...Поручик по адмиралтейству Вячеслав Смирнов! - позорно сбиваясь, завершаю я.

Пауза. Наконец, напряжённое молчание нарушает негромкий голос. От звука и интонаций которого мне становится не по себе.

- Господин... Поручик! Павел Иванович рассказал мне о вас и прискорбной трагедии: вы лишились памяти после контузии... Весьма и искренне вам сочувствую! Но я надеюсь, что по спискам вашей воинской части вам помогли вернуть хоть толику вашего прошлого? - он поворачивается к Мищенко, потом, снова ко мне. - Из какой губернии вы родом? Где получили образование, офицерский чин? У вас имеется семья?

В кабинете наступает тишина. Долгая и тягучая.

Что называется, мягко стелет, да... Провалилась легенда, царь мне не верит! И самое главное, легенда-то - ему во благо, эй? Нет, это мы-то тоже с Мищенко не идиоты, обсуждали, естественно, и на все эти вопросы я тебе отвечу, но... Но копни ты чуть глубже - конец нам. Если, ещё не конец... Эх, Павел Иванович, Павел Иванович, вот, не знаток ты дворцовой жизни, человек военный и прямой! Застрелиться можешь, поставив честь на кон - сегодня утром самолично наблюдал. Только, если уж врать государю, то... Делать это надо не тебе, настоящему русскому офицеру. Не тебе...

На Мищенко жалко смотреть - всегда подтянутый, с ироничным выражением на лице, в эту минуту даже кончики его усов, кажется, опустились вниз. Поскольку вешать лапшу на уши Его Величеству - явно, выше его сил. Оно и понятно, Павел Иванович, в человеке перед тобой весь смысл твоей по-настоящему благородной жизни: присяга, убеждения, служба... Эх, чёрт возьми, мне не привыкать! Рожественский, Линевич... Ну, сейчас Николай Второй - невелика беда! Пора брать ситуацию в свои, ушлые руки!

- Ваше императорское величество!.. - нарушаю я затянувшуюся тишину. - Разрешите несколько слов!

Молчаливый кивок.

Терять мне нечего, и внутренне я расслабляюсь. Что он может мне сделать? Даже при самом худшем раскладе - арест, а мне ли не привыкать? В этом времени я только и делаю, что арестовываюсь. В той, или иной степени комфортности, разве что: от сырых казематов Владивостокской крепости до мягкого купе поезда Витте. Да и само моё присутствие тут, в девятьсот пятом - самый страшный арест, если уж быть откровенным. Без права освобождения и передачек... Так что слушай всю правду о себе, кошачий убивец! Слушай и внимай.

- Вы и вся ваша семья, Ваше Величество... - я смотрю в его глаза, стараясь не моргать. - Включая цесаревича Алексея, больного гемофилией (при этих словах он вздрагивает) закончите свои дни в Екатеринбурге, в подвале дома, именуемого Ипатьевским, в восемнадцатом году. Те, кто придут вас расстреливать, не пощадят ни юных великих княжон, ни вашу супругу, ни сына. Не пощадят они также прислугу и даже вашего врача Боткина, Ваше Величество. А если желаете подробности, вот они: раненых, ещё живых девушек, ваших дочерей, те люди будут докалывать штыками. Без всякой жалости. Останки ваши они попытаются растворить в кислоте и сжечь, чтобы не осталось следов. Перед тем, как скинут их в одну из шахт за городом.

Если бы в эту минуту с портрета над столом, оправляя мундир, сошёл бы, к примеру, сам Александр Третий... Спросив громогласно: 'Ну, как вы тут без меня? Соскучились, эгегей?..', эффект был бы и того меньший. Кажется, перестал ходить даже маятник огромных напольных часов с амурами, в углу. И в этой страшной, удушливой, отдающей могильным холодом воцарившейся тишине, слышны лишь едва уловимые звуки фортепиано: 'Пам, парарарам пам-парарам...'. Кто-то за стеной грустно наигрывает полонез Огинского. Возможно, одна из тех девочек, которой предстоит пройти будущий круг ада.

Павел Иванович превратился в соляной столб. На человека, стоящего рядом, и вовсе страшно взглянуть. Я всё понимаю и готов даже простить тебе котов в этот миг, Николай Александрович. Потому что хоть раз услышать в жизни подобное - это уже, крест. Жить с которым спокойно - едва ли по силам. Но... Такова уж твоя судьба. Терпи!

Первым приходит в себя хозяин кабинета. Опомнившись, Николай изумлённо оглядывается, начиная с силой тереть виски, словно страдает от мигрени...

- Господин генерал-адъютант, прошу меня простить... Вы не могли бы...

Мищенко мужик догадливый и всё понимает. Вежливо козырнув и щёлкнув каблуками, генерал проходит к двери мимо меня. Успев по пути грозно нахмуриться - но я и сам не дурак, Пал Ваныч. Всё будет в наилучшем виде, не переживай!

Когда дверь захлопывается, Николай в задумчивости подходит к окну, повернувшись ко мне лицом. Ха! Знакомый приём, не удивишь: твои эмоции скрыты, зато лицо собеседника - освещено, как на ладони. Кстати... Мне ведь двигаться не запрещается по кабинету? Нет?!..

Наверняка нарушив все нормы этикета, я словно невзначай тоже делаю несколько шагов. Оказываясь таким образом у соседнего окна. Теперь мы с императором на равных - глазеем друг на друга каждый возле своего источника освещения. Что скажешь? Впрочем, тому сейчас явно не до психологических трюков, по вполне понятным причинам. Скорее, он подошёл к окну просто по привычке.

- Господин?..

- Смирнов, Ваше Величество!

- Да, господин Смирнов! Признаться, я не поверил бы ни единому вашему слову, не произнеси вы... - Он, кстати, даже не пытается скрыть внутреннего смятения. Минуту назад спокойное, уверенное лицо сейчас пошло багровыми пятнами, лихо гуляют желваки под натянувшейся кожей. - Не упомяни вы два обстоятельства, господин Смирнов. Допустим, о недуге сына при дворе известно достаточно давно, как бы мы ни скрывали, и вы могли как-то... Знать. Но второе упоминание...

Я напрягаюсь. Ну, про царевича-то я сказал сознательно, не отнять. Надо же лавры Распутина поддерживать? Провидец, опять же, куда без таких трюков? Но вот что же я такого умного ляпнул ещё? Загадка! Ответ на которую приходит совсем неожиданно:

- Кандидатуру господина Боткина в качестве будущего лейб-медика при дворе я обсуждал лишь с её величеством. За что могу исключительно ручаться!

Попал! Сам того не желая, попал! Так, Слава, теперь надо 'кувать' железо, или что там с ним ещё делают, пока оно горячо! Иначе уйдёт царь, как пить дать, уйдёт! Лови потом Николая, а тут опять же - момент подходящий, все дела... Судьбы России, не абы что! Времени не будет!

Мельком взглянув на портрет колоритного батюшки (в глазах отца явно ничего хорошего - но ничего, мы это поправим!), я вытягиваюсь в струну:

- Ваше Величество, прошу внимательно выслушать меня сейчас! Очень прошу! Также прошу отнестись к моим словам с максимальным вниманием!

Кивок.

- Ваше Величество, умоляю никогда и ни при каких обстоятельствах не задавать мне вопроса - кто я, и откуда! Это очень, крайне важно, и в первую очередь - для вас!..

Холодный взгляд в ответ.

Ну, держи тогда начистоту. Вскрываю карты. Ва-банк, так ва-банк!

- Ваше Величество! Адмирал Рожественский, генерал Линевич, Сергей Юльевич Витте... Все эти люди умерли или погибли, узнав о моём происхождении. К моему глубочайшему сожалению, секретом владеют ещё два... Три человека, и все они - обречены. Это Александр Михайлович, ваш дядя, и я очень надеюсь, что он не успел вам ничего рассказать! И ваш бывший наместник на Дальнем Востоке, господин Алексеев.

- Кто же третий? - глухо спрашивает он. - Вы ведь упомянули о трёх людях?

- Его высокопревосходительство, генерал-адъютант вашего императорского величества Павел Иванович Мищенко. - через силу отвечаю я. - Ожидающий за дверью итога нашего разговора.

Романов отступает на шаг, потрясённый.

- А он знает, что... Что якобы, как вы говорите, обречён?

- Да!..

На лице Николая за несколько секунд сменяется череда эмоций - от недоверия до какого-то праведного, священного ужаса от стоящего перед ним. Наблюдать подобное вдвойне удивительно, учитывая инфантильную манеру поведения царя... Но мне сейчас не до его рефлексий: напряжение последних недель, копившееся внутри в ожидании встречи с ним, неожиданно прорывается безудержным потоком слов. Сбиваясь и путаясь в деталях, я тараторю, как оглашённый, и меня уже не остановить:

- Ваше Величество... Я действительно знаю будущее, можете считать, что у меня есть дар предвидения! Я могу многое дать нашей с вами стране, при наличии на то вашей, монаршей воли! Организуйте мне встречу хоть с тем же доктором Боткиным - я расскажу ему принцип изготовления лекарства, способного заживлять самые страшные раны! Дайте мне толковых оружейников, я смогу описать им конструкцию винтовки, аналогов которой нет ни у кого в мире! Я смогу хоть сейчас назвать полиции имена тех, благодаря кому по всей стране происходит террор...

- Что вы говорили о восемнадцатом годе, господин Смирнов? - Неожиданно перебивает меня он. - И о страшной гибели моей семьи?

Словесный поток иссяк так же внезапно, как и начался. И передо мной сейчас не император всея Руси, князь Финляндский и ещё с десяток титулов ... Напротив стоит несчастный, раздавленный горем отец, наверняка пропустивший всё сказанное мимо ушей. Восемнадцатый год, расстрел - вот, что его волнует... Это можно понять, это - по-людски.

Человек в скромном полувоенном мундире подходит вплотную - я слышу даже его неровное дыхание. Император ниже меня почти на полголовы, я смотрю на него чуть сверху. Наверное, я должен испытать в этот миг некий священный трепет, пиетет, что ли? Как-никак, дышит мне в лицо владелец одной шестой суши, а на данный момент, пожалуй, сильнейшей мировой державы, без преувеличения? Ничего подобного! То ли я пообтёрся тут, в прошлом, то ли... Нет у меня никакого священного трепета, хоть убейте. Есть здоровая такая злость за отечество, и конкретно - на этого человека, что ниже меня на полголовы. Владеющего империей, что ему не по плечу. За державу обидно, ей-богу!

Неожиданно позади раздаётся скрип открываемой двери. А в следующую секунду внутри у меня всё опускается. Потому что слышен легкий топот, и ангельской чистоты голосок громко произносит:

- Папа, папа! А мы с Татьяной разбили графин в детской! Вот!

Лицо Николая моментально меняется. Отскочив от меня, как от змеи, тот спешит за мою спину, откуда раздался голос.

Раз, два... Что происходит со мной?

Медленно, очень медленно я оборачиваюсь. Потому что боюсь? Потому что боюсь, именно так...

Белое платьице, кудрявые волосы... Девочка лет десяти с огромными глазами и ленточками в волосах вбежала кабинет через другую дверь. Но почему, чёрт возьми, при виде именно этой девочки я начинаю испытывать тот священный трепет, которого так не хватает с её отцом? И тело само, без приказа вытягивается в струну? Потому что это Ольга, великая княжна Романова, старшая из четырёх княжон. Настоящая принцесса и красавица благороднейших кровей, о руке которой через несколько лет будут мечтать завиднейшие женихи со всего мира... Чистейшая девушка, надеющаяся встретить свою любовь и безжалостно доколотая штыками вместе с сёстрами несколькими мразями в окровавленном подвале... Та самая, настоящая принцесса! Как из диснеевской сказки.

И, словно передо мной сейчас самый-самый старший по званию, главнее верховного главнокомандующего и всех императоров планеты вместе взятых, я хватаю со стола фуражку, нахлобучивая на голову. В нарушение всех мыслимых норм этикета. После чего звонко щёлкаю каблуками, вытягиваясь в струну и отдаю ей честь.

Девочка останавливается в недоумении. Переводя удивлённые глаза с подбежавшего отца на меня, и обратно. Неловкая ситуация разрешается сама собой: внезапно принцесса улыбается, и, гордо выпрямившись, совсем неожиданно делает лёгкий реверанс в ответ. Подбежавший к ней смущённый отец кивает в мою сторону:

- Господин Смирнов, поручик по адмиралтейству.

Я вновь щёлкаю каблуками, прижимая ладонь к козырьку.

- Её высочество, великая княжна Ольга... Моя дочь, господин поручик, - с трудом выдавливает из себя Николай. И, обняв ребёнка за плечи, ласково разворачивает к двери. До меня доносится:

- Ваше высочество, я просил вас не отвлекать во время работы... Что там произошло с графином? Никто не поранился?

Провожая глазами отца с дочерью я уже отлично знаю для себя одно: есть ещё в этой стране те, кому надо служить. И пусть это не Николай Второй, мягкотелый и слабовольный царь. Есть ещё такие вот принцессы с небесно-голубыми глазами и их брат, юный наследник. Достойные гораздо лучшей участи. Впрочем, быть может, не я один так считаю?..

И когда закрыв дверь ко мне возвращается всё ещё смущённый отец, я начинаю разговор первым:

- Ваше Величество, восемнадцатого года и всего, что я рассказал, можно и необходимо избежать! Если вы, Ваше Величество, будете мне верить и выполните то, о чём я вас просил! Не станете спрашивать меня - кто я, и откуда.

Николай, внимательно слушая, подходит к столу и берёт какую-то бумагу. Чуть помедлив, протягивает её мне.

- Можете уже снять фуражку, господин поручик... Её высочество вышли.

Ах ты ж... Я ведь перед императором! Сорвав головной убор, я беру лист. Возможно, мне показалось, но в голосе слышны явные нотки неудовольствия. Плевать, я показал, что хотел! Служить Романовым буду, но - только детям! А раз случилось так, что ты их отец, то и тебе - придётся.

Телеграмма. Слов в ней немного, но ключевые я вычленяю сразу. Их два: 'Скончался' и 'Алексеев'. Сегодняшней ночью в поезде близ Екатеринбурга.

- Мне приходится вам верить, господин Смирнов. Садитесь! - указывает Николай на стул.

- Ваше Величество!

- Да?

- Прошу вас ещё об одном одолжении!

- О каком же?

- Мы не будем вести диалог, Ваше Величество. Ибо велика вероятность, что я проговорюсь. Я буду рассказывать лишь те факты, что считаю необходимыми. Но прошу вас поверить, что играю я исключительно на вашей стороне и на стороне России. Можете спросить об этом у генерала Мищенко, он подтвердит.

- Обязательно спрошу. Садитесь и рассказывайте, что считаете нужным. Господин Смирнов!

12 августа, пятница.

Завтракала тётя Маруся и Руднев (деж.). Погулял один. Погода была скучная, холодная и дождливая. После обеда имел доклады Трепова и Дедюлина, в Петербурге неспокойно. Уговорил повременить с крайними мерами. Читал много. Назначена новая дежурная фрейлина.

(от автора: в 1905 году Дмитрий Фёдорович Трепов - генерал-губернатор Санкт-Петербурга, Владимир Александрович Дедюлин - градоначальник Санкт-Петербурга)

13 августа, суббота.

Совершенно осенний день. Утром имел четыре доклада. Обедал у Мама. В Петербурге бастуют рабочие электростанций, город без света. Занимался до 22 час.

14 августа, воскресенье.

Завтракал с Тотлебен (деж.). До глубины души потрясён известием о гибели от рук бомбиста Сергея Юльевича Витте. Отменил все встречи. Волна покушений захлестнула страну, это прискорбно и ужасно! После обеда всё-таки имел доклад Герасимова о ситуации в Петербурге. Настаивает на крайних мерах. Гулял и убил двух ворон. Погода скверная, без солнца.

(от автора: в 1905 году Александр Васильевич Герасимов - начальник Санкт-Петербуржского охранного отделения)

15 августа, понедельник.

Завтракали: С. Долгорукий (деж.). Играл в теннис час с четвертью. Потрясён внезапной смертью Е. Алексеева. Имел встречу с генерал-адъютантом П. Мищенко и поручиком С. Не знаю, что и думать. Потрясён до глубины души! Поручик С. странный, вызывающий ужас человек: груб, неотёсан, с замашками унтера и совсем не знаком с этикетом. В то же время рассказал мне много странного и необычного. Имел с ним двухчасовой разговор и склонен доверять его словам. Назначил поручика С. флигель-адъютантом по особым поручениям со специальными полномочиями. Вижу в этой встрече Перст Судьбы. Спаси нас всех Господь!

16 августа, вторник.

Завтракали: Руднев (деж.), кнг. Голицына, П. Мищенко, новый флигель-адъютант С.. Забавный эпизод: господин С. умудрился расколоть супницу из Охотничьего сервиза, облив кнг. Голицыну. Смеялся после - долго. Гулял один в парке и много думал о предстоящих реформах. Грядут большие изменения. Вызвал из Саратова П.И. Столыпина и собираю на 17-е Комитет министров. Ужинал у Мама, занимался до позднего вечера.

Задумчиво затягиваясь папиросным дымом, я наблюдаю развод караульных у парадных дверей Александровского дворца. К двум полосатым будкам, торжественно маршируя и чеканя шаг, медленно подходит смена. Лица парней выдержаны и строги - ещё бы, первый пост страны, охрана самих императорских величеств! Если бы не гусарские мундиры с эполетами и не сабли вместо винтовок, я решил бы, что нахожусь у Вечного Огня в наше время. Шаг, ещё один... Внезапно гусар слева неловко спотыкается, подворачивая ногу, и едва не летит кубарем! Вот же, растяпа! Разводящий, покосившись одними глазами, делает такое страшное лицо, что у несчастного сейчас должна сабля обвиснуть со страху! Как опорочившая своим обладателем Отечество и долг перед Родиной... Сабля не обвисает, и тройка продолжает важно вышагивать дальше.

Нет, это не Президентский полк - рост не тот, да и парни какие-то хлипкие. То ли дело бугаи на посту номер один, у Кремля! При одном взгляде на тех, особенно ещё былых, мавзолеевских, женщины со всего мира начинали краснеть во всех местах, как тот флаг кумачовый... А всё почему? А потому что те склады мышц и тестостерона со всего Союза выбирали. Тщательно, как международный бренд, на экспорт! Чтобы любая капиталистическая гадина понимала, так сказать, всю мощь великой державы!

- На крааа... Ул!.. - доносится до меня.

'Топ, топ...'

На 'краул', да... Сделав последнюю затяжку, я щелчком отправляю окурок в ближайшую клумбу. Что счёл бы безусловным варварством и даже самолично ткнул бы мордой такого 'стрелка', учитывая ухоженность клумбы и её красоту, но... Но не сейчас, сейчас мне совсем не до эстетики!

Многое я рассказал императору, пожалуй, даже слишком. Он был далеко не первым, с кем я делился для себя историческими, а для него ещё не наступившими, будущими событиями. Матавкин, Рожественский, Линевич, Мищенко... С каждым из них я сдерживал себя, фильтруя и тщательно выверяя свои слова. Но Николай Второй стал первым и единственным, перед кем я не стал сдерживаться, говоря практически всё, что считал нужным. Поскольку впервые за всё время пребывания здесь, в одна тысяча девятьсот пятом году, передо мной находился главный и основной виновник такого непростого будущего моей многострадальной, великой и одновременно несчастной страны.

С первыми же словами рассказа окна комнаты, как мне показалось, заволокло чёрной, траурной пеленой. Миллионы погибших солдат в окровавленных шинелях, сотни тысяч измождённых крестьян, умерших с голоду... Тысячи и тысячи безвинно убитых в кровавых бойнях революций и гражданской войны людей вдруг вышли из будущего, незримо встав за моей спиной. Неведомым образом оказавшись в пространстве этого небольшого, но способного вместить все их души кабинета. С укором взирая в карие глаза человека, чьими бездумными росчерками пера отправятся они на тот свет. Молчаливо внимая каждому моему слову и даже, как мне казалось, нашёптывая события, которые я упускал из виду... И временами мне мерещилось, что сидящий напротив меня такой обычный с виду человек тоже ощущает присутствие этих людей. Ощущает каждой клеткой своего тела, и оттого в глазах его мелькает настоящий, неподдельный, ни с чем не сравнимый ужас...

Когда я закончил говорить и замолчал, кусая пересохшие губы, то человек этот долго ещё оставался на месте, не имея сил пошевелиться. Так же, как я, кусая высохшие губы и теребя тонкими аристократическими пальцами красивое золотое перо из настольного письменного прибора. Возможно, то самое, что поставит когда-нибудь немало судьбоносных подписей под изящной рукой своего хозяина.

Я не питал иллюзий по отношению к слушателю. Сколько я повидал чиновников, больших и малых за свою жизнь - неплохих, возможно даже добрых, человечных, искренне переживающих чужую боль людей... Переживающих, но ничем не могущих помочь - всегда существуют важные государственные интересы, они значительно важнее частностей. А человеческие судьбы... Ну что они такое по сравнению с целой державой? Нечто далёкое и абстрактное, всегда не вовремя... Только постоянно забывают эти большие и малые чиновники, что обладатели этих судеб, когда наступит их время, могут без стука войти в их такой ухоженный и чистый кабинет. Оставляя на паркете кровавые следы грубыми, подбитыми гвоздями, подошвами сапог...

И потому, когда этот человек подавленно спросил меня, что ему следует делать... Спросил меня, простого обыкновенного Славу, без роду без племени - он, вершитель судеб сотен миллионов... Я просто оказался не готов к вопросу. Потому что планировал рассказать о Столыпине, об оружии, антибиотиках... Но что следует делать тебе, Николай в будущем Кровавый?..

- Людьми заняться, Ваше Величество!.. - просто выкрикнул я ему первое, что пришло на ум. - Простыми людьми вашей страны! Сделать то, чего никто и никогда не делал на вашем месте, и не будет делать почти никогда! Изучите статистику детской смертности в губерниях - в вашем государстве умирает каждый третий ребёнок!!! Читать не умеет - больше половины населения!!! Да у вас крестьяне практически крепостные, в деревнях бедность и мор! Граждане бесправны, а на дворе двадцатый век! Вы готовите выборный манифест, я знаю - но что это будет за манифест? Представительство граждан в будущей думе разве будет полноценным? Избирательное право - всеобщим?!..

В запальчивости я забылся, перед кем нахожусь, перейдя на крик. Но странно - вместо того, чтобы остановить меня, он молча и внимательно слушал.

... - Вы посмотрите на развитые державы - Америка, Англия, Франция... Разве там правит монархия? Везде - парламенты! Вы вцепились в ваш трон и не понимаете даже, что одному человеку в современном мире его уже не удержать... Да, не спорю, вы останетесь в истории практически последним полноправным монархом Европы, Ваше Величество... Но при этом - спуститесь в подвал Ипатьевского дома вместе с вашей семьёй! В Екатеринбурге, в восемнадцатом, я говорил вам!.. Реформировать необходимо империю, а у вас - полумеры... Сейчас в Петербурге те, кто убил вчера Витте, объединились в один блок под громкими лозунгами: земля крестьянам, заводы - рабочим... Блок, созданный с одной единственной целью - свергнуть царизм, Ваше Величество! И попомните мои слова - убийство Витте далеко не последнее... Происходят же эти покушения благодаря тем, кто должен вас охранять - то есть, охранному, чёрт его возьми, отделению! Да у вас всё прогнило в государстве, Ваше Величество!!! Тронь чуть посильней - и оно рассыплется в прах!!!..

Я замолчал. И эхо последнего слова, как мне показалось, долго ещё витало под высоким потолком, насмешливо каркая оттуда: '...прах... крах-х-х... кар-р-р-р-х...'

В наступившей тишине я пристально смотрел на него. Смотрел не как на монарха, а как на жалкого, никчёмного человечка. Молодого ещё недотёпу, решившего, что он избранный и всё может. Нет избранных людей в этом мире, был лишь один - две тысячи лет назад. Ну, или почти тысячу девятьсот лет, да и того - распяли...

Николай медленно встал из-за стола. Я тоже поднялся - сидеть в присутствии императора как-то не комильфо, я ж всё-таки типа офицер. Заложив руки за спину, царствующая особа сделала несколько шагов туда-обратно по кабинету, задумчиво поглядывая на столь зарвавшегося подданного.

'Сейчас вызовет охрану, прикажет арестовать и сошлёт куда-нибудь в Сибирь! Сибирь она вообще - прибежище всех диссидентов того времени! А мне что? А там Томск родной, так что съезжу, погляжу... С роднёй своей познакомлюсь, опять же - я ведь коренной томич по линии отца... В хозяйстве им подсоблю, Елена Алексеевна, возможно, приедет - женюсь, детишек организуем... Глядишь, дела наладим - эмигрируем в какую-нибудь Аргентину, под южное солнышко. Буду на пляже лежать, потягивать мохито и плевать я хотел на таких монархов, до которых не достучаться никоим обр...'

Поток моих фантазий о юге и спокойствии неожиданно перебил неожиданно властный голос. Неожиданно заинтересованный и с совсем неожиданным вопросом:

- Господин Смирнов! Вы упомянули об охранном отделении? У вас имеются факты, судя по вашей эмоциональной речи? Господин Герасимов, его глава, сейчас находится во дворце, и я даже могу его немедленно сюда вызвать! Если вам будет что сказать, разумеется? Мне и самому, сказать по-сердцу, не нравятся...

Он говорил что-то ещё и ещё. О том, что ведомство Герасимова - оно особое, глава его скрытен и не всегда подотчётен даже ему... Говорил много и подробно, и странно откровенно для первого знакомства - ибо кто я такой, на самом деле... Говорил, а я всё это время думал, что тем самым Николай отгораживается от главного. Поскольку смысл всей моей речи заключался вовсе не в реформе охранного отделения, пусть оно и надо, конечно... Огромная будущая кровь - вот в чём была суть, от которой монарх отгораживался такими вот мелочами. И в этом весь русский царь. Николай Второй по прозвищу Кровавый. А по сути - Бессмысленный.

Когда он, наконец, закончил, я не стал долго раздумывать:

- Ваше Величество, приглашение господина Герасимова будет иметь смысл в одном-единственном случае.

- В каком же?

- Немедленно его арестовать и назначить вместо него нового человека. Для полного реформирования охранного отделения в Санкт-Петербурге.

Он удивлённо посмотрел на меня, разведя руками:

- Вы же понимаете, господин Смирнов, что это невозможно! Необходимы конкретные факты, и здесь я не могу действовать без мнения министра Внутренних дел, градоначальника Санкт-Петербурга и...

Не став дослушивать, я щёлкнул каблуками, взяв со стола фуражку:

- Разрешите идти, Ваше Величество?

'Аргентина, юг... Куча детишек вокруг меня и полное спокойствие. И обязательно звуки рояля по вечерам. Из-под нежных пальцев Елены Алексеевны, она не может не уметь играть!..'

И, не дожидаясь ответа, я бодро направился к двери. Шаг, ещё один...

- Господин Смирнов?

Ещё шаг.

- Господин Смирнов!..

Я, наконец, остановился. Не оборачиваясь, сконцентрировавшись взглядом на изящной дверной ручке в полуметре, стоит только протянуть руку и выйти за порог, спросил тихо:

- Ваше Величество, вы хотите, чтобы ваши дети жили?..

Молчание за спиной. Наконец, такое же тихое в ответ:

- Да.

- Тогда действуйте так, как говорю вам я. Или не обижайтесь - я просто исчезну, будто меня и не было!

'А по вечерам в Аргентине можно наблюдать чудный закат, я уверен! Устроюсь поудобней где-нибудь в гамаке или шезлонге, закурю сигару, и под звуки рояля...'

Едва слышный вздох позади.

- Диктуйте, господин Смирнов. Я записываю.

Караульные у парадных ворот Александровского дворца давно замерли, выкатив глаза в никуда. Будто видят там, в пространстве что-то конкретно важное, что могут наблюдать только они, караульные. И оттого на их лицах и застыла удивлённая маска - нам, простым смертным, не понять, важным секретом владеют лишь они, караульные. Разводящий давно утопал в караулку, забрав с собой отстоявшую смену...

Позади слышны чьи-то шаги. Дошли до меня и встали. Кто сейчас за моей спиной? Какой-нибудь из агентов Герасимова, решил проверить документы? Если что, теперь я новый флигель-адъютант Его Величества, так что фиг тебе, агент Герасимова... Да и Герасимова-то больше нет - отстранил его царь час назад, бе-бе-бе! Во всяком случае, должен был...

- Господин Смирнов?..

- Да?..

Я оборачиваюсь. Передо мной аккуратно причёсанный молодцеватый офицер в форме жандарма и лихими усиками. На плечах подполковничьи погоны. Кто таков?..

- Полковник Спиридович, Александр Иванович, - протягивает руку тот. - Новый начальник Санкт-Петербургского охранного отделения.

Поймав мой удивлённый взгляд, тот улыбается:

- Его Величество повысил меня в звании и произвёл в новую должность четверть часа как, и погоны я ещё не поменял. Не успел!

- Смирнов, Вячеслав Викторович! - пожимаю я крепкую ладонь. - Флигель-адъютант Его Величества.

Полковник-подполковник явно не тормоз, и сразу берёт быка за рога. Да так, что я едва успеваю опомниться:

- Господин Смирнов! Не стану лукавить: Государь поручил мне тесно, очень тесно общаться в первую очередь почему-то с вами, прислушиваясь исключительно к вашему мнению. Что я и делаю немедля. Итак?..

Возникает неловкая пауза. В течение которой мы стоим, вылупившись друг на дружку, как бараны на новые ворота. Спиридович, судя по виду, явно ждёт от меня чего-то сакрального - государь же знает, что делает? Ну, а я - я просто вылупился и тоже чего-то жду от Спиридовича. Чё пришёл-то, в конце концов?!..

Молчание разрешается довольно неожиданно. Добродушно улыбнувшись во все свои тридцать два зуба, Александр Иванович сообщает то, о чём я как раз думаю. Ну, приблизительно:

- И сказал Господь Моисею: я вот как приду к тебе в густом облаке! И буду говорить, дабы слышал народ израилев...

Обоюдный хохот расставляет всё на места, снимая неловкость и разряжая ситуацию. Вот, что за человек? С юмором у нового начальника, похоже, всё путём.

Спиридович ведёт себя молотком и дальше, не задавая лишних вопросов. Лишь коротко сообщает, что немедленно убывает в столицу принимать дела. И приглашает меня, флигель-адъютанта Его Величества господина Смирнова в любое удобное мне время на Гороховую два. Где, насколько я ориентируюсь в прошлом, и расположен кабинет местного КГБ. Точка.

- А Герасимов? - спрашиваю я, едва успев опомниться.

- А что Герасимов? Взят под арест. Пока - домашний! - мигом став серьёзным, уточняет он.

- Если я прибуду завтра, я смогу с ним... Переговорить?

Внимательно оглядев меня, тот согласно кивает:

- Сможете. Только для этого не надо ехать в город, господин Смирнов. Служебная квартира Александра Васильевича расположена здесь, в Царском Селе, где он и должен пребывать под стражей... Согласно приказа Его Величества. Хотите его допросить, я правильно понял?

- Хочу поговорить. - Ухожу я от слова 'допрос'. Ненавижу полицейскую терминологию. Прям, с самого детства.

- Можете сделать это хоть сейчас. Адрес уточните у дежурного офицера... Мне пора бежать - был рад знакомству! - снова улыбается Спиридович, крепко пожимая мою руку. Оставляя меня одного на площади близ парадного входа в Александровский дворец. В раздумьях и, как бы это выразиться поэтичней, полном смятении чувств. Поскольку становиться советником царской охранки с полномочиями допрашивать кого угодно... Включая бывшего её шефа... Я не планировал ничуть. Не успело сколько там пройти с момента разговора с императором? Двух часов?..

Однако оказывается, что удивляться мне ещё рано. Прям, совсем.

- А, господин новоявленный флигель-адъютант? - дружески хлопают меня по плечу со спины. - Ну, как дела? Поздравляю с назначением, кстати!

Мищенко неслышно подошёл сзади и доволен, судя по лицу, как тот сыр в масле. Не давая мне ничего ответить, генерал продолжает наступать:

- А что, господин Смирнов? Отправите, я уверен, весточку невесте? - дружески толкает меня в бок Мищенко. - С курьерским поездом?

Я вспыхиваю до корней волос. Потому что Мищенко угодил в самую точку! Специальный курьерский во Владик, за моей мобилой, а точнее, за её чехлом - сейфом Рожественского, должен уйти по назначению сегодня, с особым государевым посыльным. И естественно, пользуясь случаем, я хотел бы передать с ним весточку одному, скажем так, близкому человеку... Поскольку на почту надежды - никакой, будет доставлять вечность! Но откуда он знает о поезде?

- Павел Иванович! Я не готов отвечать на этот вопрос!.. - оглянувшись на явно заинтересовавшийся таким поворотом событий караул, бормочу я. Однако, я явно не на того напал. От Мищенко ещё никто просто так не уходил:

- Пригласите на свадьбу эм-м-м... Генералом? Только, чур, не свадебным? - воздев глаза к небу, едва сдерживается тот.

- Павел Иванович!

- Могу побыть и шафером, если молодые не будут против? - не отставая, продолжает доставать меня довольный собой генерал-адъютант. - А что? Я венец подержать - завсегда готов! Лишь прикажите!

И не стыдно? Смеяться над чистыми чувствами? Тьфу! Покосившись в сторону караула я с горечью осознаю, что ребятам наступила настоящая лафа, особенно тому, что стоит ближе. Второму повезло явно меньше, но обладай человеческие уши способностью мгновенно расти... В пропорциях гусарской головы обнаружился бы явный дисбаланс. Совсем нехарактерный для столь ответственного поста под номером один!

- Откуда знаю - не удивляйтесь... - становится серьёзным генерал. - Привезти сюда сейф покойного адмирала Рожественского Государь поручил мне. И опыт старого вояки, не сочтите за дерзость, подсказывает, что одним сейфом дело не ограничится, и привезу я вам, господин Смирнов, кой-кого ещё...

- Пваел Ив...

- Ладно, ладно... Не горячитесь. Теперь о насущном! - с лица генерала окончательно слетает тень улыбки. - И наделали же вы шороху во дворце, господин Смирнов - всё Царское Село гудит, аки растревоженный улей! Признавайтесь - что вы такого сказали государю?

- А что такое?

- А вы будто не знаете?

- Ну...

- Созван Комитет министров - раз! - загибает Мищенко первый палец. - Это завтра.

- Та-а-а-к? - делаю я заинтересованный вид.

- В срочном порядке из Саратова вызван господин Столыпин - два! - загибает он второй. - Уже сегодня!

- Ого?!.. - притворно удивляюсь я.

- Да... - Мищенко, наконец, сурово оглядывает ближайшего к нам гусара. Глаза парня, вопреки всяческим уставам, давно уже просверлили в нас дырки. Впрочем, участливый генеральский взор тут же возвращает служивые буркалы на место, то есть, куда им и положено - в никуда. Неодобрительно покачав головой, Павел Иванович продолжает:

... - Судя по дворцовым слухам, а за пару часов тут я их наслушался столько, сколько за всю жизнь не пришлось... Петра Аркадьевича прочат на должность премьер-министра? В новом правительстве, ведь так, господин Смирнов?

- Ну-у-у-у...

- Учитывая арест и отставку господина Герасимова, как и слух о новой реформе, касаемой избирательного права... Я теряюсь в догадках, господин Смирнов - не вы ли тому причиной?

Эх, Пал Ваныч, Пал Ваныч... Всего-то ты и не знаешь даже - одних дворцовых сплетен здесь маловато будет. Всё только начинается, пожалуй. Не знаешь ты о том, к примеру, что из Михайловской Артиллерийской Академии сюда в срочном порядке вызваны оружейные спецы, с которыми я встречаюсь завтрашним вечером. Как приглашён из медико-хирургической Академии сам Павлов - да-да, тот самый Павлов, которого собака! С ним встречаюсь послезавтра... И пусть ещё не существует в природе 'Руссо-Балта', а есть всего лишь кустари, латающие что-то в виде самодвижущихся колясок, но... Но и у меня в планах пока не организация завода 'Феррари'. А только отрывочные знания простого автолюбителя из будущего. На уровне матов и коленвала, естественно, но авось что-то и объясню здешним механам. Всё только начинается, Павел Иванович, всё только начинается!

- Павел Иванович, можно просьбу?

- Давайте!

- Павел Иванович, я хотел просить Его Величество передать во Владивосток одно письмо... Ну, вместе с поездом и посыльным... И раз уж вы являетесь тем самым особым посыльным... - позорно замолкаю я. - Вы когда отправляетесь?

Достав часы из кармана, генерал хмурится:

- Уже должен быть в пути!

- Полчаса у меня есть?

- Двадцать минут! - коротко отрезает Мищенко. Увлекая меня, к полнейшему разочарованию караульных, по крыльцу парадного входа.

- Я уложусь! Где тут можно найти бумагу и чернила, Павел Иванович?!!!..

Во дворце царит суета. Не знаю, привычная она здесь, или нет, но утром всё было иначе. То ли действительно, я наделал тут шороху своим появлением, то ли всё обстоит, как обычно... Целая армия лакеев в пышных ливреях, шталмейстеров, военных и ещё Бог знает кого снуёт туда-сюда, имитируя видимость бурной деятельности. Причём, если проследить за каждым в отдельности, вне общего хаоса, можно легко заметить, что никто особо ничем не занят.

Прислонившись к подоконнику и сделав вид, что изучаю картины на стенах, я для надёжности эксперимента вычленяю из толпы одного толстого лакея с устройством, отдалённо напоминающим швабру и ведром. Потоптавшись в углу и шоркнув пару раз паркет для вида, объект с важным видом шествует мимо меня к лестнице, где бесцеремонно борзо повторяет процедуру. Поглядев украдкой по сторонам и поняв, что 'хвоста' нет, толстяк-лакей убывает в прежний угол, шоркнуть шваброй уже шоркнутый им минуту назад паркет. Ничуть не смущаясь, причём. Эх, сюда бы нашего завхоза Ударцева из моих 'Горэлектросетей'... Тот бы их махом научил родину уважать! Дал бы по тряпке в руки и обложил бы парой ласковых. А чуть что не так - той же тряпкой, только ссаной - на улицу, на мороз... Россия, ёлки палки! Как она есть, родимая.

Впрочем, а сам-то чего? Лучше? Уже полчаса как я собираюсь пройти пару кварталов и навестить служебную квартиру господина Герасимова, где моими стараниями тот томится под домашним арестом. Собираюсь, да не могу - ноги не идут. Это на страницах книг легко, наверное, наблюдать, как уверенный в себе крутой персонаж меняет будущее направо и налево, отбрасывая людей, будто шашки в 'Чапаеве'. Захотел - снял человека с должности, захотел - тут же его 'допросил', или, как я предпочитаю выражаться, 'поговорил' с ним, без зазрения какой бы то ни было совести... А ведь у человека карьера была, семья, дети... Да и достаточно ли у меня было оснований так давить на Николая, чтобы этого Герасимова убирать? Что я, собственно, о нём, а точнее о царской охранке того времени, знаю?..

Проводив в очередной раз глазами наглого лакея (на сей раз тот, очевидно решил поменять воду в изящном ведёрке, для чего скрылся в уборной под лестницей), я, миновав гвардейцев и пару господ в гражданском, выхожу из Александровского дворца, направляясь прямиком к Бульварной улице.