Ненужный

День второй

Небо с утра затянуло тяжелыми тучами, от чего настроение у Пашки было не таким хорошим, как вчера. Ему надоел лес, надоело шагать без остановки. Хотелось обратно — в лодку. Поэтому, когда папа сказал, что сегодня придется ходить еще больше, чем вчера, Пашка едва не расплакался. Он тихо хныкал, чтобы папа не услышал. Но чем дальше от зимовья они уходили, тем сильнее болели растертые ноги, и плакать по-настоящему хотелось все больше. А когда Пашка споткнулся о торчащий из земли корень и упал, сдерживать слезы стало просто невмоготу.

Андрей услышал рыдания, обернулся. Мальчик сидел у старой сосны, держась за лодыжку.

— Идти можешь?

— Да! — закричал Пашка, вкладывая в это слово всю боль и обиду, накопленную за время похода.

— Тогда не реви, а вставай и топай! Времени нет.

Андрей еще немного постоял, потом сплюнул, отвернулся и пошел дальше. Пашка смотрел ему вслед и ждал, когда тот скроется из виду. Он даже подумать не мог, что папа и в самом деле сможет его бросить здесь одного. Когда Ненужный отошел достаточно далеко, а его шаги стали почти не слышны, Пашка встал и, прихрамывая, поплелся следом. Он внимательно смотрел под ноги, чтобы снова не споткнуться, а когда поднял взгляд, понял, что больше не видит своего папу.

Пашка закричал. В ответ послышалось:

— Давай шустрее!

Пашка припустил и уже совсем скоро шагал рядом с отцом.

— А ты вправду меня бросишь, если я буду ныть?

Андрей обернулся, хмыкнул и не ответил.

Больше Пашка не проронил ни слова. Он просто шагал, глядя под ноги и думал о папе, маме, а особенно о бабушке… Если бы она не заболела и не умерла, то ему бы не пришлось ходить по лесу. И главное — бояться.

А Пашка боялся. Медведя, который прятался за кустами, бабу Ягу, волка. Боялся, что упадет, не сможет идти, и папа его бросит. Как бросила мама, когда привезла на машине с дядей Ричардом, вытащила из машины и даже не поцеловала на прощание.

У Пашки раньше никогда не было папы. Но у его друзей были. И они были хорошими, добрыми. Юркин папа даже на рыбалку как-то брал. С ночевкой! И Пашке всегда хотелось, чтобы у него тоже был такой же. И чтобы на рыбалку брал.

И вот теперь папа есть. Не рыбак, зато охотник. Это даже лучше, чем рыбак. У него ружье! Настоящее! И лодка с мотором. А еще он суровый. Не боится медведей и волков. Умеет строить дом в лесу. Хороший папа. Сильный. С бородой!

Пашке захотелось писать. Он остановился. Папа шаг не замедлил, продолжая идти вперед. Мальчик отмахнулся от назойливой мошкары, снял штаны и сделал свои дела. Змейка на джинсах заедала. Пришлось повозиться, чтобы застегнуть ширинку. А когда все было готово, папа уже скрылся из виду. Пашка не запаниковал, не испугался. Он знал, что достаточно крикнуть и папа отзовется. Но зачем кричать, если можно немного пробежаться, и за очередным кустом снова замаячит пустая поняга шагающего отца?

Он так и сделал — побежал. Всматривался в густую зелень кустарника, растущего повсюду, но папы не видел. Пашка спустился по крутому склону, а оказавшись в балке, стал карабкаться по противоположному и понял, что зря не кричал раньше. Папы нигде не было. Только деревья, кусты и птичьи голоса среди гудящей мошкары.

— Папа! — взвизгнул Пашка, рассчитывая тут же услышать ответ.

Андрей шел вдоль балки, все глубже и глубже погружаясь в мысли о жене. И чем больше думал, тем сильнее крепла уверенность в том, что она может к нему не вернуться вовсе. Голос сына вернул в реальность. Пришлось остановиться. Малой кричал откуда-то справа, со стороны балки. Андрей обошел заросли и всмотрелся в чащу. Пашка стоял на противоположном склоне в трех сотнях метрах от него. Ярко-красная куртка хорошо выделялась на фоне леса и опытный таежник без труда смог его разглядеть. Только ответить на крик не торопился.

Мальчишка был явно растерян. Он озирался по сторонам. Рюкзак метался из стороны в сторону в такт разворотам.

— Папа! — еще громче крикнул Пашка и стал карабкаться выше по склону.

Ненужный почувствовал, как в груди сжимается. Он уже тогда решился на поступок, который не сможет простить себе до конца жизни. Он знал, что не сможет простить, но признаться самому себе в собственном решении не мог даже мысленно. Андрей просто стоял, свесив руки, и молча смотрел на удаляющуюся фигурку. Тот поднялся на вершину склона и скрылся в густом лесу. Красная куртка окончательно исчезла из виду. Ненужный поправил понягу, отвернулся и двинулся дальше.

Ноги словно свинцом налились. Лицо горело то ли от укусов мошкары, то ли от стыда. Дыхание сбилось, и выровнять его не удавалось. Он сплюнул, стиснул зубы, потом заорал. Просто заорал на всю тайгу, будто медведь, разбуженный во время зимней спячки. Птицы, услышав его рык, смолкли. Шаг, еще шаг, и еще. Все дальше и дальше от сына, все ближе и ближе к реке.

Он старался не думать о том, что сделал. Просто убеждал себя, что все теперь позади. Пытался представить, что все, как и прежде. Он один в тайге. Он здесь хозяин. Андрей, как мантру повторял и повторял: «Все, как раньше. Все, как раньше. Все, как раньше». Через час вышел к лодке. Еще через шесть — перенес провизию в остальные зимовья. А когда солнце стало клониться к закату, его лодка взревела мотором и пошла по течению.

Андрей пришвартовался уже в сумерках. В домах, стоящих по берегу реки, горели огни. Лишь в одном было темно. Он даже собак кормить не стал. Просто закрылся в доме, достал банку самогона и упился, уснув лицом на столе.

А Пашка все дальше и дальше уходил от реки. Первые полчаса он был просто уверен, что вот-вот догонит отца. Он бежал. Когда сил на бег не осталось — перешел на шаг. Но шел быстро. Чтобы догнать. Кричал, затем прислушивался, снова кричал. Переживал, что когда папа его найдет, то всыплет по первое число за то, что потерялся. Но даже страх быть наказанным не шел ни в какое сравнение со страхом остаться в одиночестве. В тайге!

Потом казалось, что папа решил его просто проучить за то, что он постоянно отставал, и теперь прячется за деревьями и ждет, когда Пашка по-настоящему испугается. Но эта мысль показалась настолько нелепой, что скоро пришлось ее отбросить. Не такой папа! Он не стал бы меня мучить только для того, чтобы проучить. Значит, все-таки потерялся? В это верить не хотелось.

Конечно, папа его ищет! И он обязательно его найдет! Но что делать для того, чтобы найтись побыстрее? Идти? Стоять на месте и кричать? Что? А если папа не заметил, что он потерялся? Что, если он так ни разу и не обернется, пока до реки не дойдет? Он вернется на его поиски? Найдет его? Или уплывет на лодке домой? Нет. Не уплывет. Он же папа! Он не может без меня уплыть! Он не такой, как мама! Он хороший, хоть и суровый.

После трех часов беспрестанной ходьбы Пашка окончательно выдохся, остановился и рухнул на колени. Рюкзак превратился в невыносимо тяжелую гору за спиной. Лямки натерли плечи, а пот солью разъедал растертую кожу, от чего та горела огнем. Но Пашка меньше всего заботился о плечах. Куда больше его волновало пришедшее, наконец, четкое осознание того, что он потерялся. Потерялся! Заблудился в лесу! Как Маша из сказки! Только это была никакая не сказка. Это было по-настоящему! С ним! С Пашкой Ненужным!

От этой мысли мальчик заплакал. Он сбросил рюкзак и ревел, стоя на коленях. Громко, навзрыд. А когда слезы кончились, улегся прямо на земле, положил ладони под щеку и уснул.

Проснулся ночью и первое, что ощутил, был ужас. Настоящий, невыносимый, всепроникающий. Пашка открыл глаза и не решался пошевелиться. Так и лежал на холодной земле с ладошками под щекой, а вокруг стояла непроглядная тьма.

Он трясся, дрожал всем телом. Но не от холода, хотя и было прохладно.

— Папа, — тихонечко прошептал Пашка, зажмуриваясь от страха, что будет услышан кем-нибудь, кроме его папы, — Папочка, миленький. Я больше никогда-никогда не буду отставать. Честно-честно. И молчать буду всегда. Папочка!

Слезы горячими каплями текли по лицу, но он не мог их остановить. Они сами выступали из глаз, сползали по носу и все капали-капали на сухие сосновые иголки.

Кричать, звать папу теперь было страшно. Если днем все видно, понятно, что медведя и волка рядом нет, то ночью не видно ничегошеньки. Страшные звери могут быть совсем рядом и если закричать, то они сразу найдут его и съедят. И Пашка молчал. Лишь изредка шептал слова извинений, в надежде, что папа хоть как-то их услышит, почувствует. Так и пролежал до рассвета, вслушиваясь в малейшие шорохи, треск веток и уханья сов.

Ему очень хотелось пописать, но он так и не решился встать. Из-за этого штаны намокли, что вызвало очередные слезы, а следом за ними и холод.

Когда небо посветлело, а густая ночная тьма начала рассеиваться, Пашка, наконец, смог заставить себя пошевелиться. Изо рта шел легкий парок. Все тело онемело. Пришлось еще долго сидеть, разминать ноги, которые кололи иголками. Рюкзак все также лежал рядом. Пашка хотел пить, а внутри была маленькая пластиковая бутылочка с водой. Он видел ее, когда папа упаковывал вещи. Пробка оказалась плотно завинченной. Пришлось хорошенько потрудиться, чтобы напиться.

Там же, в рюкзаке, нашел чистые трусы и штаны. Переоделся, ежась от холода. Обмоченные штаны сначала сунул в рюкзак, но немного подумав, вытащил обратно и забросил в кусты. Подумал, что будет стыдно, если папа увидит эти штаны и поймет, что он обделался, как маленький.

В предрассветных сумерках лес выглядел зловещим. Мрачности придавало и птичье молчание. Казалось — все вокруг вымерло. Это отчасти успокаивало. Если все вымерло, значит, ничего не будет нападать и съедать. Пашка дождался, пока верхушки сосен озарились первыми лучами солнца, и зашагал туда, куда, по его мнению, ушел папа.