Необходимые вещи

1

Понедельник 14 октября отметил День Колумба неожиданной жарой. Жители Касл Рок ворчали по этому поводу, собираясь в Общинном центре, у Нэн, на лавочках перед зданием муниципалитета — такая жарища в такое время года, говорили они друг другу, ни в какие ворота не лезет. Наверняка это связано с нефтяными пожарами в Кувейте или с озоновыми дырами, о которых все уши прожужжали по телевизору. Не помним, чтобы в дни нашей молодости в середине октября в семь часов утра ртутный столбик градусника поднимался до 20 °C, возмущались старейшины города.

Конечно, они кривили душой, и все (или во всяком случае, большинство) об этом знали. Каждые два-три года бабье лето может слегка перестараться и напомнить в середине октября об июле. Так будет продолжаться дней пять- шесть, а потом однажды утром вы проснетесь и увидите, что лужайка перед вашим домом покрыта седой изморозью, а в воздухе парят легкие снежинки. Все это прекрасно знали, но признаться значило нарушить стройный ход беседы о превратностях погоды. Никто не желал спорить, любые аргументы в пользу внесезонного потепления казались недостаточными. Многим ничего не стоит выйти из себя, а для того чтобы убедиться, во что ты превращаешься, если выходишь из себя, жителям Касл Рок теперь достаточно было взглянуть в сторону перекрестка улиц Уиллоу и Форд.

— Эти две бабенки доигрались, — философски заключил Ленни Партридж, старейшина из старейшин и сплетник из сплетников, стоя на ступеньках лестницы, ведущей в суд, который занимал западное крыло муниципалитета. — Обе были бешеные, словно помоечные крысы. Тронутая Кобб уже давно мужа своего на тот свет отправила, сами знаете, всадила в него вилку. — Ленни подтянул бандаж, надетый под мешковатые брюки. Заколола, как свинью. Вот ужас-то! Ну разве не чокнутая? — Он взглянул на небо и глубокомысленно продолжал: — Если такая жара продержится, еще не то может случиться. Я многое повидал на своем веку. Что бы я сделал на месте шерифа Пэнгборна, так приказал бы Генри Бофорту прикрыть своего Тигра, пока погода не нормализуется.

— Для меня, например, это ничего не изменит, старина, — сказал Чарли Фортин. — Я могу запастись пивом в Хемфилл на пару-тройку дней и преспокойно накачиваться дома. — На эту тираду группа мужчин, окружавших Ленни, ответила громким хохотом, а сам Чарли обиженно нахмурился. Компания распалась. Большинство мужчин — праздник не праздник — работали. Несколько грузовичков, припаркованных неподалеку от входа в закусочную У Нэн, уже отъезжали, направляясь по своим делам в разные стороны: в Швецию, в Ноддз Ридж и дальше, за Касл Лейк.

2

Дэнфорт Китон сидел в своем домашнем кабинете в одних трусах, и даже они были пропитаны насквозь потом. Он не выходил из комнаты с воскресного вечера, после того как быстро сгонял в муниципалитет и обратно, прихватив с собой папку с письмами Бюро налоговой инспекции. В третий раз за это время городской голова смазывал свой револьвер. Сегодня утром он собрался его зарядить. Сначала он намеревался убить свою жену. Потом разыскать сукиного сына Риджвика (Китон не знал, что у Норриса выходной) и уничтожить его. И, наконец, запереться у себя в кабинете и покончить жизнь самоубийством. Он считал, что такая последовательность полностью и окончательно избавит его от Преследователей. Смешно и глупо было предполагать, что есть другие пути. Их не могла остановить даже волшебная игра, помогающая Китону выигрывать на бегах. О нет! Он понял это, когда, вернувшись вчера домой, обнаружил эти жуткие розовые талоны, расклеенные повсюду.

Зазвонил телефон. Китон вздрогнул и нажал спусковой крючок кольта. Если бы револьвер был заряжен, он пробил бы пулей дверь кабинета. Китон снял трубку и заорал:

— Неужели вы не можете меня хоть ненадолго оставить в покое?!

Тихий голос, прозвучавший в трубке, немедленно привел его в чувство. Голос принадлежал Лилэнду Гонту и разлился по измученной душе Китона чудодейственным бальзамом.

— Ну как, мистер Китон, сработала игрушка, которую я вам продал?

— Сработала! — победно воскликнул Китон. Он чудесным образом сразу забыл о своих тщательно разрабатываемых планах убийств и самоубийства. — Все забеги до единого выиграл. Бог свидетель!

— Я рад за вас, — тепло произнес Гонт. Лицо Китона снова омрачилось. Он понизил голос почти до шепота.

— Но… вчера… когда я вернулся домой… — он не в силах был продолжать. Но мгновение спустя понял, к своему великому удивлению и не меньшему удовольствию, что продолжения не требуется.

— Вы обнаружили, что Они побывали у вас дома? — спросил Гонт.

— Да! Да! Откуда вы зна…

— Они повсюду шныряют в этом городе, — сказал Гонт. — Я ведь вам говорил при встрече.

— Да. И… — Китон замолчал на полуслове, и лицо его побледнело от страха. — Они могут прослушивать эту линию, мистер Гонт, вы понимаете? Они могут в этот самый момент слушать наш разговор.

Мистер Гонт оставался невозмутим.

— Могли бы, но не подслушивают. Не думайте, что я настолько наивен, мистер Китон. Мне приходилось и раньше с ними пересекаться. И неоднократно.

— Не сомневаюсь, — сказал Китон. Он начинал понимать, что безумная радость, охватившая его от обладания Выигрышным Билетом, в сравнение не идет с нынешней — встретиться после столетий, как казалось, борьбы в одиночестве и темноте с понимающей душой — разве не счастье?!

— У меня есть некое электронное устройство, которое я присоединяю к своей телефонной линии, — сказал Гонт спокойным многоопытным тоном. — Если линия прослушивается, загорается маленькая лампочка. Я сейчас на эту лампочку смотрю, мистер Китон, — она не горит. Она темна, как темны некоторые души в этом городе.

— Вы все понимаете, все! — Голос Китона дрожал от благодарности за такое глубокое понимание. Он чувствовал, что готов разрыдаться.

— Да. И я звоню вам для того, чтобы предупредить — не принимайте никаких скороспелых решений, не совершайте необдуманных действий. Голос по-прежнему звучал спокойно и доброжелательно, и Китону казалось, что его сознание, столь недавно омраченное тяжелыми мыслями, освобождается от них и готово взлететь, словно детский воздушный шарик. — Вы бы таким образом только облегчили им задачу. Вы понимаете, что могло бы случиться, если бы вы лишили себя жизни?

— Нет, — пробормотал Китон. Он смотрел в окно затуманенным мечтательным взором.

— Они бы это событие отметили как праздник. Напились бы до чертиков прямо в кабинете у шерифа Пэнгборна. Потом пошли бы на Отечественное кладбище и помочились бы на вашу могилу!

— Шериф Пэнгборн? — неуверенно переспросил Китон.

— Не думаете же вы в самом деле, что такая козявка, как Норрис Риджвик, осмелится действовать самостоятельно, без указаний свыше?

— Нет, конечно. — Китон постепенно прозревал, как будто пелена с глаз спадала. Они! Они — это всегда была угрожающе-темная грозовая туча над его головой, а когда он пытался ее ухватить, она оказывалась пустотой, паром. Только теперь он наконец стал осознавать, что у Них есть лица и имена. Они даже могут быть уязвимы. Эта мысль приносила несказанное облегчение.

— Пэнгборн, Фуллертон, Сэмуэльс, жена Вильямса и ваша собственная жена. Они все — звенья одной цепи, но я подозреваю, даже, скорее, уверен, что основным скрепляющим звеном все же является шериф Пэнгборн. Если так, то вы его сильно порадуете, облегчив цепь на несколько второстепенных звеньев, а заодно и самого себя убрав с дороги. Более того, уверен, что именно это и есть его главная цель. Но ведь вы не хотите ему помогать в достижении этой цели, правда, мистер Китон?

— Ни ззза чччто, — прошипел Умник. — Что я должен сделать?

— Сегодня ничего. Занимайтесь своими обычными делами. Если хотите, поезжайте на бега и насладитесь еще раз замечательной игрушкой. Если Они увидят, что вы не выбиты из седла, их уверенность поколеблется. Это внесет сумятицу и хаос в ряды врага.

— Сумятицу и хаос, — медленно повторил Китон, как будто дегустируя эти слова.

— Именно. А я продолжу разработку своего собственного плана и когда наступит время — сообщу вам.

— Вы обещаете?

— Безусловно, мистер Китон. Вы в моих планах играете самую важную роль. На самом деле я вообще не смог бы зайти так далеко, как предполагаю, без вашего участия.

Мистер Гонт повесил трубку. А мистер Китон положил свой револьвер и шомпол, которым только недавно тщательно чистил дуло, на место. Затем он вышел из кабинета, поднялся на второй этаж, в ванную, запихнул свою пропотевшую одежду в стиральную машину, принял душ и оделся во все чистое. Когда он снова спустился, Миртл со страхом отшатнулась от него, но Китон ласково поздоровался с ней и даже поцеловал в щеку. Миртл поблагодарила в душе Бога. Как бы ни был тяжел кризис, кажется, он миновал.

3

Эверетт Френкел был крупным рыжеволосым мужчиной и столь же походил на ирландца, как большинство жителей округа Корк, что вовсе не удивительно, поскольку именно из Корка были родом предки его матери. Вот уже четыре года как он работал первым помощником Рэя Ван Аллена, с тех самых пор как демобилизовался из рядов военно-морского флота. В тот понедельник он появился в Кабинете частной медицинской практики Касл Рок без пятнадцати восемь утра, и старшая медсестра Нэнси Рэмэдж попросила его немедленно отправиться на ферму Бергмейеров. Она сообщила, что у Хелен Бергмейер этой ночью случился приступ, похожий по описанию на эпилептический. Если Эверетт предположительный диагноз подтвердит, ему следовало привезти ее на своей машине в город и показать доктору Ван Аллену, который должен появиться с минуты на минуту, а тот в свою очередь решит, стоит ли ее отправлять в клинику на обследование.

В другое время Эверетт не слишком обрадовался бы необходимости с самого утра тащиться по вызову, да еще в такую даль, загород, но сегодня, в необычайный для такого времени года жаркий день эта перспектива даже радовала. Кроме того, еще существовала трубка. Едва забравшись в свой «плимут» он открыл «бардачок» и достал ее оттуда. Трубка была пенковая с чашкой широкой и глубокой. Вырезана она была превосходным мастером. Птицы, цветы и виноградные лозы переплетались вокруг чаши в причудливом орнаменте, менявшем рисунок в зависимости от угла зрения. Эверетт оставил трубку в машине не только потому, что курить в кабинете врача было запрещено, но в основном по другой причине: он не желал, чтобы ее видели другие, в особенности такая гусыня, как Нэнси Рэмэдж. Сначала полюбопытствует, где он ее достал, потом — сколько за нее заплатил. Еще чего доброго начнут выпрашивать.

Он зажал мундштук в зубах, в который раз порадовавшись тому, как удобно он там устраивался, прямо как влитой. Взглянув на себя в зеркало заднего вида, он вполне удовлетворился тем, что увидел. Трубка делала его гораздо привлекательнее, старше и солиднее, как ему казалось. А сжимая мундштук зубами так, чтобы чаша направлялась несколько под углом — вправо и вверх, он и чувствовал именно то, что видел: человека привлекательного, средних лет и очень солидного.

Эверетт поехал по Мейн Стрит по направлению к Тин Бридж, разделявшему город и предместье, но проезжая мимо Нужных Вещей, замедлил ход. Зеленый навес притягивал словно рыболовный крючок с лакомой наживкой. В тот момент казалось очень важным — просто необходимым — остановиться.

Эверетт выключил двигатель, собрался уже выйти из машины, но тут вспомнил, что по-прежнему держит трубку в зубах. Он вынул ее изо рта (с неохотой, надо сказать) и снова запер в «бардачке». На этот раз он почти дошел до порога магазина, прежде чем вспомнил, что оставил машину незапертой, и вернулся. Имея такую трубку, стоит ли рисковать? У кого угодно может возникнуть желание присвоить эту красавицу. У кого угодно.

Он подошел к двери магазина и остановился, разочарованно вздохнув. На витрине висело объявление:

ЗАКРЫТО ПО СЛУЧАЮ ДНЯ КОЛУМБА

Эверетт уже собрался уходить, как дверь отворилась. На пороге стоял мистер Гонт, сам необычайно элегантный и привлекательный в светло- коричневом телячьей кожи пиджаке с модными заплатами на локтях и в грифельно-серых брюках.

— Заходите, мистер Френкел, — радушно пригласил он. — Рад вас видеть.

— Я, видите ли, еду по вызову за город… и вот решил заглянуть, чтобы еще раз выразить вам глубокую признательность за трубку. Мне всегда хотелось иметь именно такую.

— Я знаю, — с сияющей улыбкой сказал Гонт.

— Но у вас закрыто, так что я не стану беспокоить…

— Мой магазин никогда не бывает закрыт для самых дорогих клиентов, и вас, мистер Френкел, я включаю в их число. И далеко не последним номером. Заходите. — Он протянул руку.

Эверетт инстинктивно отпрянул, и Гонт, рассмеявшись, отступил, пропуская молодого фельдшера вперед.

— Честно говоря, я не могу задерживаться, — бормотал Эверетт, но чувствовал, как ноги сами несут его в полутемное помещение магазина, как будто знают что делают.

— Еще бы, конечно, не можете, — сказал Гонт. — Лекарь должен всегда быть на посту и во всеоружии, чтобы незамедлительно разорвать цепи болезни, сковавшие тело несчастных страдальцев. — На лице его возникла улыбка, сотканная из слегка вздернутых бровей, раздвинутых губ и крепко сжатых желтых зубов: — …А также изгнать дьявола, завладевшего душой. Так?

— Приблизительно, — пробормотал Эверетт и почувствовал некоторое беспокойство, когда Гонт закрыл за ними дверь. Беспокоился он в основном о трубке: как бы с ней чего не случилось. Есть любители забираться в чужую машину. Даже при свете дня.

— С вашей трубкой все будет в порядке, — успокоил Гонт и достал из кармана белый конверт, на котором было написано только два слова: любовь МОЯ. — Вы помните, что обещали мне сделать одно небольшое одолжение, доктор Френкел?

— Я не док…

Брови мистера Гонта вытянулись в одну прямую линию, сойдясь на переносице, что заставило Эверетта вздрогнуть и замолчать на полуслове. Он даже отступил на шаг.

— Вы помните или вы не помните? — резко переспросил Гонт. Отвечайте быстро, молодой человек, а то у меня уже пропадает уверенность в безопасности вашей трубки.

— Помню! — выпалил Эверетт. Он даже охрип от страха. — Я обещал подшутить над Сэлли Рэтклифф, логопедом.

Плотное соединение бровей на переносице слегка разошлось, и тут же тревога стала отпускать Френкела.

— Ну вот и славно. Пришло время выполнить обещание, доктор. Вот, возьмите.

Он протянул конверт. Эверетт потянул конверт на себя, стараясь не коснуться при этом пальцев Гонта.

— Сегодня в школе выходной день, но мисс Рэтклифф сидит в своем классе, проверяет журналы. Я знаю, вам не по пути к ферме Бергмейеров…

— Откуда вы все это знаете? — воскликнул потрясенный Эверетт глухим голосом, как кричит человек во сне. Мистер Гонт лишь отмахнулся от глупейшего вопроса:

— …но думаю, вам не составит труда заехать в школу на обратном пути, не так ли?

— Я думаю…

— …а поскольку посторонние в школе всегда вызывают подозрения, даже когда учеников нет, скажите, что вы заехали к школьной медсестре.

— Если она на месте, то было бы естественно, я думаю, — бормотал Эверетт заплетающимся голосом, — тем более, что я…

— …тем более, что вы до сих пор не забрали отчет по вакцинации школьников, — закончил за него Гонт. — Вот и хорошо. На самом деле ее там не будет, но ведь вы этого не могли знать, не так ли? Загляните в кабинет и все. Но по пути туда или обратно, как будет угодно, бросьте конверт в машину мисс Рэтклифф, ту самую, которую ей одолжил ее молодой человек. Я попросил бы вас положить его под сиденье водителя… но не совсем под него. Положите так, чтобы уголок выглядывал.

Эверетту Френкелу не надо было объяснять, кто таков «молодой человек» мисс Рэтклифф — учитель физкультуры колледжа. Будь у него выбор, Эверетт предпочел бы разыграть его, самого Лестера Пратта, а не его невесту. Пратт был крепкий телом молодой баптист, всегда ходил в голубых футболках и тренировочных штанах с белыми полосами вдоль обеих штанин снаружи. Это был парень, чьи поры сочились потом и религиозностью в одинаковом количественном (и качественном) соотношении. Эверетту было на него в высшей степени плевать, но он временами задумывался, спала ли с ним мисс Рэтклифф, такой лакомый кусочек. Он думал, что, скорее всего, нет еще. Предполагал, что после слишком долгих поцелуев на крыльце перед расставанием, если Пратт слишком уж распалялся, Сэлли, вероятно, заставляла его сделать несколько приседаний на заднем дворе и пару кругов пробежаться вокруг дома.

— Сэлли снова разъезжает на праттмобиле?

— Конечно. — Гонт смотрел на него с некоторым недоверием. — Так что, доктор Френкел, вы готовы проявить свое остроумие?

— Конечно. — По правде говоря, Эверетт чувствовал большое облегчение. Он боялся, что его заставят делать что-нибудь не слишком приятное: подложить пистон в башмак мисс Рэтклифф, или слабительное в молочно- шоколадный коктейль, или что-то вроде этого. А конверт сущие пустяки, какой вред может причинить конверт?

Улыбка мистера Гонта, солнечная и доброжелательная, снова озарила лицо.

— Очень хорошо. — Он сделал шаг к Эверетту, а тот с ужасом следил за хозяином магазина, опасаясь, что он захочет положить ему руку на плечо.

Эверетт сделал предупредительный шаг назад и таким же образом, пятясь, ретировался к выходу, сопровождаемый мистером Гонтом.

— Желаю вам наслаждаться трубкой, — произнес на прощание хозяин магазина. — Я не говорил вам, что она когда-то принадлежала сэру Артуру Конану Дойлю, создателю великого и несравненного Шерлока Холмса?

— Нет! — У Эверетта перехватило дыхание.

— Конечно, не говорил, — мистер Гонт усмехнулся. — Ведь это было бы ложью, а я никогда не лгу, даже во имя успеха дела. Итак, не забудьте о своем небольшом долге, доктор Френкел.

— Не забуду.

— Тогда — удачи вам и доброго дня.

— И вам того…

Но Эверетт говорил в пустоту. Дверь с зашторенным стеклом уже была закрыта.

Он еще некоторое время смотрел на нее задумчиво, потом направился к своему «плимуту». Если бы его теперь попросили подробно пересказать весь разговор с мистером Гонтом, он едва ли смог бы это сделать, поскольку почти не помнил ни того, что говорил сам, ни слов собеседника. Он находился в состоянии больного под легкой анестезией.

Первое, что сделал Эверетт, устроившись за рулевым колесом, открыл «бардачок», вложил туда письмо с надписью ЛЮБОВЬ МОЯ и достал взамен трубку. Единственное, что он запомнил, это шутку мистера Гонта насчет того, что трубка принадлежала Конану Дойлю. А ведь он ему почти поверил. Как глупо! Достаточно лишь вложить ее в рот и стиснуть зубами, как имя истинного владельца становится вполне очевидным. Конечно же, Герман Геринг.

Эверетт включил двигатель и медленно повел машину прочь из города. По дороге он останавливался всего лишь дважды, съезжая на обочину, и каждый раз для того, чтобы вновь убедиться, как идет ему эта трубка.

4

Альберт Жендрон держал стоматологический кабинет в Касл Билдинг, ничем не примечательном кирпичном зданий, стоявшем через дорогу, напротив городского муниципалитета и приземистой бетонной коробки, приютившей районный Комитет по мелиорации и водным ресурсам округа Касл. Касл Билдинг с 1924 года бросал в солнечные дни тень на Касл Стрим и Тин Бридж и размещал под своей кровлей пять адвокатских контор, кабинет окулиста, отоларинголога, несколько контор частных агентов по торговле недвижимостью, контору консультанта по кредитованию, справочную службу в лице одной женщины, отвечавшей на звонки, и мастерскую по ремонту и изготовлению оконных рам и дверей. Еще с полдюжины комнат под конторы и кабинеты пустовали.

Альберт, один из постоянных прихожан собора Царицы Святой Водицы с тех самых времен, когда проповеди там читал отец О'Нил, старел на глазах. Некогда черные волосы серебрились проседью, широкие плечи стали сутулиться, чего за ним никогда не замечалось в молодости, и все же он оставался человеком весьма внушительных размеров — шесть футов семь дюймов ростом и двести восемьдесят фунтов весом. Он по праву считался самым крупным мужчиной города, если не всего округа.

По лестнице на четвертый, последний, этаж он поднимался медленно, останавливаясь на каждой площадке, чтобы перевести дух, постоянно помня диагноз, поставленный доктором Ван Алленом, — стенокардия. Еще на полпути последнего пролета он заметил листок бумаги, приклеенный к пластиковой табличке на двери и скрывавший надпись Альберт Жендрон, стоматолог. Обращение на записке он смог прочесть еще не дойдя пяти ступеней до верхней площадки, и сердце забилось учащенно, но причиной тому был не приступ стенокардии, а вспыхнувший гнев.

ЭЙ ТЫ, БЕЗМОЗГЛАЯ СКУМБРИЯ! — было написано в самом верху ярко-красными буквами.

Альберт сорвал записку и быстро пробежал глазами. Дышал он при этом носом с громким сопением, как бык перед боем.

«ЭЙ ТЫ, БЕЗМОЗГЛАЯ СКУМБРИЯ! Мы пытались тебя урезонить — пусть, мол, послушает знающих людей, — но до тебя не дошло. НЕ ПЛЮЙ В ЧУЖОЙ КОЛОДЕЦ — НЕ ПРИШЛОСЬ БЫ ВОДЫ НАПИТЬСЯ! Мы смотрели сквозь пальцы на твое папское идолопоклонничество и срамное поведение. Вавилонская подстилка. Но теперь ты зашел слишком далеко. НИКОМУ НЕ УДАСТСЯ ВОЙТИ В СГОВОР С ДЬЯВОЛОМ В КАСЛ РОК!

Добрые христиане почуют этой осенью смрад ГЕЕНЫ ОГНЕННОЙ и СЕРЫ в Касл Рок. А если ты не почуешь, так лишь потому, что твой нос забит вонью собственного грехопадения. СЛУШАЙ И ВНЕМЛИ: ОТКАЖИСЬ ОТ СВОЕЙ ГНУСНОЙ ЦЕЛИ ПРЕВРАТИТЬ НАШ ГОРОД В ПРИТОН, НЕ ТО НЕ СПАСТИСЬ ТЕБЕ САМОМУ ОТ ЖАРА АДСКОГО ПЛАМЕНИ И ЗАДОХНУТЬСЯ ОТ СЕРНОЙ ВОНИ!

«Познан был Господь по суду, который Он совершил; нечестивый уловлен делами рук своих». Псалом 9:17.

СЛУШАЙ И ВНИМАЙ, НЕ ТО ПЛАЧ ИЕРЕМИИ ПЕРЕЙДЕТ В СТЕНАНИЯ. ПРАВОВЕРНЫЕ БАПТИСТЫ КАСЛ РОК»

— Кусок дерьма, — прорычал Альберт и скомкал листок в огромном кулаке. — Этот коротышка-сапожник, баптистский кретин, совсем из ума выжил.

Первое, что он сделал, открыв кабинет, — снял трубку, набрал номер отца Джона и сообщил, что правила игры ужесточаются не по дням, а по часам, невесть что случится до открытия Казино.

— Не беспокойся, Альберт, — невозмутимо произнес отец Брайам, если этот идиот полезет в драку, он узнает, что безмозглые скумбрии умеют дать сдачи… Разве не так?

— Так, отец мой, — сказал Альберт, все еще тиская записку в кулаке. Опустив голову, он взглянул на свое могучее оружие, и губы под жесткими моржовыми усами тронула легкая самодовольная улыбка. Конечно, так.

5

К четверти одиннадцатого утра того же дня электронное табло над входом в здание банка показывало температуру +22 °C. По другую сторону Тин Бридж лучи не по сезону горячего солнца образовали яркое мерцающее пятно, дневную звезду, в том месте, где шоссе 117 выплывало из-за горизонта и направлялось в сторону города. Алан Пэнгборн сидел в своем кабинете, погруженный в показания по делу Кобб — Ержик, и не замечал солнечного отблеска на металле и стекле. Но даже если бы он его и заметил, то едва ли заинтересовался бы — поблескивала всего лишь проезжающая мимо машина. А тем временем ослепительное сверкание хрома и стекла, направлявшегося к мосту со скоростью более семидесяти миль в час, олицетворяло собой ближайшее будущее самого шерифа… а также и всего города.

В витрине магазина Нужные Вещи табличка, оповещавшая закрыто ПО СЛУЧАЮ ДНЯ КОЛУМБА, исчезла, а на ее месте появилась другая, вывешенная длиннопалой рукой, высовывавшейся из рукава светло-коричевого пиджака телячьей кожи. Табличка гласила:

6

Проехав мост, машина продолжала свой путь со скоростью пятьдесят миль в час в той зоне, где разрешалось только двадцать пять. Это был автомобиль, от которого у школьников старших классов потекли бы слюнки зависти: фисташкового цвета «додж-челленджер» со вздернутым кузовом и опущенным к дороге носом. Сквозь дымчатое стекло окна можно было разглядеть внутреннюю перегородку между передними и задними сидениями, аркой подпиравшую крышу. Кузов был весь испещрен наклейками: Хирст, Фьюелли, Фрэм, Куокер стейт, Гудиер вайд овалз, Рэм чарджер. Выхлопные трубы смачно отрыгивали пары высококачественного девяносто шестого бензина, который можно купить только на Оксфорд Плейз, когда направляешься к северу от Портленда.

Слегка сбросив скорость на перекрестке улиц Мейн и Лорелль, автомобиль, взвизгнув тормозами, с ходу втиснулся в один из узких парковочных секторов напротив Клип Джоинт. В это время в парикмахерской клиентов не было. Билл Фуллертон и второй парикмахеру Генри Жендрон, сидели в креслах посетителей под рекламами брилькрема и массажного масла Уилдрут Крим. Они поделили на двоих утренний номер газеты. Когда лихач выключил двигатель своего автомобиля, выхлопные трубы пару раз так громыхнули, что оба мастера причесок одновременно вскинули головы.

— Адская машина, будь я проклят, — буркнул Генри. Билл кивнул и оттянул большим и указательным пальцами нижнюю губу.

— Уху.

Оба с нетерпением ожидали, когда мотор окончательно стихнет и появится сам водитель. Дверь машины открылась, и из ее темного чрева показалась нога, обутая в черный поношенный сапог. Вслед за ногой появился и ее хозяин. Очутившись на ярком свете жаркого не по сезону дня, он снял темные очки, зацепил их дужкой за вырез сорочки и огляделся лениво-презрительным взглядом.

— Так, снаружи конфетка, внутри дерьмо, — философски заключил Генри.

Билл Фуллертон смотрел на незнакомца не мигая, с отвалившейся челюстью, забыв, что на коленях: у него дожидается колонка спортивных новостей.

— Туз Мерилл, — выдохнул он наконец. — Чтоб я так жил!

— Какого черта он тут потерял? — возмутился Генри. — Я думал, он в Микэник Фоллз ишачит.

— Понятия не имею, — сказал Билл и снова оттянул нижнюю губу. Только взгляни на него! Седой, как крыса, и наверняка такой же мерзкий! Сколько ему лет, Генри?

Генри пожал плечами:

— Больше сорока, но меньше пятидесяти, вот все, что могу сказать. И кому интересно, сколько ему лет? От него на расстоянии неприятностями несет.

Как будто услышав последние слова, Туз повернулся к витринному стеклу и, медленно подняв руку, небрежно помахал. Оба парикмахера заерзали на своих местах и возмущенно забурчали, словно пара старых дев, которые неожиданно поняли, что хулиганским посвистом, прозвучавшим неподалеку, подзывают их.

Туз засунул руки в карманы джинсов фирмы Лоу Райдерз и пошел прочь: портрет человека, у которого времени вагон, а дел ни на грош.

— Как думаешь, может быть, позвонить шерифу? — предложил Генри.

Билл Фуллертон еще несколько раз дернул нижнюю губу, а потом покачал головой.

— Он сам скоро узнает, что Туз вернулся в город. Сообщать не стоит. Ни мне, ни тебе.

Они сидели и смотрели вслед Тузу, шагавшему по Мейн Стрит, пока тот не скрылся из виду.

7

Едва ли кто-нибудь догадался бы, наблюдая, как Туз Мерилл праздно шатается по Мейн Стрит, что этого человека мучает серьезная проблема. Проблема такого свойства, которое было бы понятно Умнику Китону: Туз задолжал одной веселой компании крупную сумму денег. Порядка восьмидесяти тысяч долларов, если быть точным. Но самое страшное, что могли сделать кредиторы Умника, это упрятать его за решетку, а вот если Туз не вернет долг в скором времени, скажем к 1 ноября, его без всяких колебаний могли упрятать в гроб.

Ребята, которых Туз в свое время нещадно терроризировал, — Тедди Дачемп, Крис Чемберс и Берн Тессио, например, — узнали бы его с первого взгляда, несмотря на седую шевелюру. В те годы, когда Туз работал на текстильной фабрике (последние пять лет она была закрыта), все было по- другому. В те времена он увлекался пивом и карманным воровством. Он тогда прибавил в весе благодаря первому и стал предметом неусыпного внимания со стороны шерифа Джорджа Баннермана в связи со вторым. А потом Туз стал баловаться кокаином…

Он бросил работу на фабрике, потерял пятьдесят фунтов веса в результате пагубного пристрастия и перерос из карманного воришки в первоклассного взломщика, по той же причине. Через его руки стали проходить суммы, знакомые лишь биржевым маклерам и торговцам наркотиками. Он мог начать месяц с пустыми карманами, а закончить обладателем пятидесяти- шестидесяти тысяч долларов, зарытых под засохшей яблоней в саду дома, где жил Туз, на Кренберри Бог Роуд. Сегодня он мог поглощать обед из семи блюд у Мориса, а завтра пробавляться макаронами с сыром на кухне у приятеля. Все зависело от рынка, от спроса и предложения, учитывая при этом, что Туз, как и большинство наркоманов, был сам основным потребителем. Год спустя после того как новый Туз — худой и седеющий — расстался с костюмами толстяка, коим постепенно заделался, сделав ручкой народному образованию, он познакомился с ребятами из Коннектикута. Ребята баловались торговлей оружием, впрочем, и «дрянью» не брезговали. Туз сразу распознал, с кем имеет дело, — свой свояка видит издалека: братья Корсоны, как и он сам, покупали товар у самих себя. Они предложили Тузу долю, считавшуюся по понятиям центральной части штата Мэн достаточно крупной, и он с радостью согласился. Эта сделка казалась ему столь же естественной, как торговля кокаином — бизнес есть бизнес. Если и было в жизни нечто обожаемое Тузом более машин и кокаина, так это оружие.

Однажды, оказавшись без средств, Туз отправился навестить своего дядюшку, известного тем, что он ссуживал деньгами полгорода, да и «дрянью» промышлял. Туз не видел причин, по которым ему не следует обращаться за ссудой: он был молод (ну, скажем, сравнительно молод… сорок восемь), строил далеко идущие планы и к тому же — родная кровь, как никак.

Как ни странно, дядюшка придерживался совершенно противоположного мнения.

— Ни Боже мой, — ответствовал Папаша Мерилл. — Мне известно, откуда к тебе поступают деньги, если поступают. Они поступают от этого белого дерьмового порошка.

— Но, дядя Реджинальд…

— Не называй меня дядей Реджинальдом, — перебил Папаша. — У тебя и сейчас следы порошка на носу. Какая неосторожность. Те, кто балуется этим порошком и торгует им, неизбежно становятся неосторожными. А неосторожные заканчивают свою жизнь в Шошенке. Если им, конечно, повезет. А если нет, то в небольшой яме приблизительно шести футов длиной и три глубиной. Как же прикажешь мне вернуть деньги, если должник либо мертв, либо срок мотает. Не получишь ломаного гроша, вот что я хочу сказать.

Эта безрезультатная встреча произошла как раз после того, как в должность шерифа вступил Алан Пэнгборн. Первая крупная операция Алана закончилась арестом Туза и двух его приятелей, коих он застал врасплох, когда они вскрывали сейф в кабинете Генри Бофорта в Мудром Тигре. Операция прошла безукоризненно, как по писанному, и Туз оказался в Шошенке менее чем через четыре месяца после того, как его об этом заведении предупредил дядюшка. Обвинение в ограблении со взломом было отклонено в результате кропотливой работы защитника, но Тузу пришлось-таки провести достаточно много тревожных дней и ночей в опасениях за свою дальнейшую судьбу.

Он освободился весной 1989 года и устроился на работу в Микэник Фоллз. На работу устроиться он был вынужден как приговоренный условно. Фирма Оксфорд Плейнз Спидвей принимала участие в осуществлении программы штата по всеобщей автоматизации и механизации, и Туз Мерилл поступил на должность механика по дорожно-ремонтным работам.

Большинство его старых приятелей никуда не подевались, не говоря уж о прежней клиентуре, и вскоре Туз снова занялся любимым и знакомым делом.

Он продолжал работать на Спидвее, пока не истек срок условного приговора, и уволился в день по истечении. Ему позвонили от Флайинг Корсон Бразерз из Денбери, Коннектикут, и не успев моргнуть глазом, Туз снова играл в железные игрушки, не забывая присыпать их боливийским белым порошком.

Аппетит, как известно, приходит во время еды, и Туз очень скоро поменял винтовки и пистолеты на, как ему казалось, более живой товар автоматическое и полуавтоматическое оружие. Кульминация наступила в июне нынешнего года, когда он продал ракету наземного базирования «Сандерболт» моряку с южноамериканским акцентом. Моряк заплатил Тузу семнадцать тысяч долларов новенькими хрустящими сотнями с непоследовательной серийной нумерацией.

— Что вы будете делать с этой штуковиной? — поинтересовался Туз с неподдельным восхищением.

— Все что угодно, senior[13], -ответил моряк без намека на улыбку.

А потом, в июле, все полетело под откос. Туз так и не понял до конца, каким образом это произошло, но подозревал, что этого можно было избежать, если бы он оставался верен своему знакомому делу с компанией братьев Корсонов. Он взялся за доставку двух фунтов колумбийского порошка, предложенных одним малым из Портленда, профинансировав сделку с помощью Майка и Дейва Корсонов. Они отвалили порядка восьмидесяти пяти тысяч. Партия порошка должна была на самом деле потянуть вдвое от названной цены — высший сорт, но Тузу раньше не приходилось оперировать даже с подобными суммами — пятьдесят был для него потолок, но это его не смутило, он был, как всегда, уверен в себе. Лозунгом его жизни были слова: «Никаких проблем!». Но времена меняются. И меняются круто.

Перемены начались, когда Дейв Корсон позвонил из Денбери, Коннектикут, и спросил, о чем он думает, продавая пищевую соду как кокаин. Малый из Портленда обвел Туза вокруг пальца, навешав ему лапши на уши относительно высшего качества, и когда Дейв об этом узнал, тон у него резко сменился с дружеского на явно и категорически недружеский.

Тузу надо было бы слинять, но вместо этого собрал все свое мужество — а он едва ли мог им похвастать, несмотря на свой солидный возраст, — и поехал повидаться с братьями Корсонами. Он поведал им, как было дело, со своей точки зрения. Повествование он вел на заднем сидении «доджа», покрытого сплошь коврами, снабженного кондиционером и зеркалом во весь потолок. Тон его был весьма убедительный. И не мог быть иным, так как «додж» стоял на обочине грязной дороги в нескольких милях на запад от Денбери, за рулем сидел черномазый парень по имени Верзила Тимми, а братья Корсоны, Майк и Дейв, устроились по обе стороны от Туза, и у каждого в руках был автоматический пистолет фирмы Эйч-Кей.

Ведя рассказ, Туз вспоминал слова дяди, произнесенные перед тем, как он забрался в Мудрого Тигра. «Неосторожные люди оканчивают жизнь в Шошенке, — сказал он тогда. — И то, если повезет. А не повезет, так в яме шести футов длиной и трех глубиной». Относительно первого предположения Папаша оказался прав, и теперь Туз пытался призвать на помощь все свое красноречие, чтобы избежать второго. Приговор к яме работы механиком в дальнейшем не предполагает.

Итак, Туз был красноречив. И в конце своей речи он произнес два магическим слова: Утенок Морин.

— Ты купил эту дрянь у Утенка? — переспросил Майк Корсон, и его налитые кровью глаза широко распахнулись. — Ты в этом уверен?

— Конечно, уверен, — подтвердил с готовностью Туз. — А что?

Братья Корсоны переглянулись и расхохотались. Туз не понимал, почему они смеются, но был все равно рад. Это всегда неплохой признак.

— А как он выглядел? — спросил Дейв.

— Высокий — не такой, как этот, — Туз ткнул пальцем в сторону водителя, который в наушниках Уолкмэна дергался в такт мелодии, слышной только ему, — но высокий. Он канак[14], разговаривает вот так — што, хто. И маленькая золотая серьга в ухе.

— Тогда это точно старина Дэффи Дак[15], подтвердил Майк Корсон.

— Честно говоря, не понимаю, как парнишку до сих пор не загребли, — сказал Дейв. Братья снова посмотрели друг на друга и закачали головами в согласном удивлении.

— Я решил, что он надежный, — сказал Туз. — Утенок всегда был надежным.

— И еще ты решил устроить себе каникулы, не так ли? — спросил Майк Корсон.

— Небольшой отпуск в отеле Кроссбар, — добавил Дейв. — Ты был там, когда Дакмэн обнаружил для себя эту статью дохода, — продолжил Майк. И тогда он решил ковать железо, пока горячо.

— Утенок сыграл с тобой свою любимую шутку, — перехватил инициативу Дейв. — Ты знаешь, что такое «взять на понт», Туз?

Туз, подумав, покачал головой.

— Нет, знаешь. Это именно то, что сделали с тобой, чем прищемили хвост. Утенок показал тебе целую кучу пакетиков с белым порошком. Один из них был и в самом деле наполнен хорошим кокаином, а все остальные дерьмом. Таким, как ты сам, Туз.

— Но мы пробовали! — пытался защититься Туз. — Я выбрал пакет сам и попробовал порошок.

Дейв и Майк посмотрели друг на друга с одинаково мрачными усмешками.

— Они пробовали, видите ли, — сказал Дейв Корсон. — Он выбрал пакет сам, понимаете ли, — добавил Майк Корсон.

Они подняли глаза вверх и посмотрели друг на друга в зеркало на потолке.

— Ну? — спросил Туз, переводя взгляд с одного на другого. Он был рад, что они знакомы с Утенком, был рад, что верили его благим намерениям, но все равно беспокоился. Они относились к нему как к шестерке, а он никогда не был ничьей шестеркой.

— Что «ну»? — спросил Майк Корсон. — Если бы ты не считал, что самостоятельно выбрал пакет на пробу, сделка не состоялась бы, неужели не дошло? Утенок, как фокусник, повторяющий без конца один итог же трюк с картами. — Выбирайте карту, любую. Неужели ты никогда не слышал этих слов, Тузило драное?

Винтовки винтовками, но Туз раскипятился.

— Не смейте меня так называть!

— Мы тебя будем называть так, как пожелаем. Ты забрал у нас восемьдесят пять кусков, а взамен дал кучу дерьма под названием «Сода пищевая», стоимостью полтора доллара за пачку. Мы тебя будем называть козлом-недоноском или вонючим ублюдком, если захотим.

Братья снова посмотрели друг на друга. Произошел молчаливый диалог. Дейв приподнялся и хлопнул Верзилу Тимми по плечу. Затем он отдал ему свой пистолет. Они с Майком вышли из машины и, отойдя к зарослям ишака, о чем-то долго разговаривали. Туз не слышал слов, но предмет беседы ему был понятен. Они решали, как с ним поступить.

Он сидел на самом краешке заднего сидения, потея, словно боров под ножом, и ожидал, чем все кончится. Верзила Тимми сидел в кресле босса, которое только что освободил Майк Корсон, направив дуло пистолета в грудь Тузу и продолжая раскачиваться в такт музыке. До слуха Туза едва слышно доносились голоса Марвина Гея и Тэмми Террелла, звучавшие в наушниках. Марвин и Тэмми, самые популярные исполнители последнего сезона, пели «Мою ошибку». Вернулись Майк и Дейв.

— Мы решили дать тебе три месяца, чтобы расплатиться, — сказал Майк. Туз почувствовал, как от облегчения у него задрожали ноги и руки. — Теперь нам гораздо важнее вернуть деньги, чем снять с тебя скальп. И еще кое-что.

— Нам надо убрать Утенка Морина, — сказал Дейв. — Слишком уж он большую вонь развел.

— Утенок подрывает наш авторитет, — сказал Майк. — Мы советуем тебе его отыскать, — сказал Дейв. — Уверены, что он сразу узнает Драного Козла. Только Драного Козла.

— Есть возражения, Драный Козел? — спросил Майк. У Туза не было возражений. Ни одного. Он был счастлив от одной мысли, что доживет до ближайших выходных.

— Срок тебе дается до 1 ноября, — сказал Дейв. — К этому дню ты должен вернуть нам деньги, и тогда мы все вместе отправимся на разделку утиной тушки. Если навернешь, нам придется проверить, сколько шматов можно отрезать от твоей туши, прежде чем ты откинешь копыта.

8

Когда опасность оказаться в яме, обещанной дядюшкой, отодвинулась на определенный срок, Туз собрался с мыслями и понял, что у него на руках имеется около дюжины единиц разнокалиберного тяжелого автоматического и полуавтоматического оружия. Большую часть оставшегося в запасе времени он потратит на то, чтобы превратить это оружие в наличные деньги. Как только он с этим справится, деньги можно будет перевести в кокаин, а кокаин — это именно то, что можно снова превратить в деньги, причем в большие и в самое короткое время.

Но на оружейном рынке было временное затишье. Ему удалось реализовать лишь половину своего запаса и то только мелкокалиберного, вот и все. Во вторую неделю сентября он нашел многообещающего клиента в Люистоне. Клиент намекал и так и сяк, и всеми возможными способами, что он желал бы приобрести единиц шесть, а то и все десять автоматического оружия, если только сделка будет заключена от имени достаточно известной и соответственно надежной торговой фирмы. Тузу это было по силам: Флайинг Корсон Бразерз была одна из самых известных и надежных фирм, какие ему были известны.

Прежде чем отправиться на дело, Туз заскочил в грязный уличный туалет, чтобы подзаправиться парой порций. Он весь с головы до ног был залит тем счастливым ярким сиянием, которое не довело до добра многих американских президентов. Он был уверен, что видит свет в конце тоннеля.

Он достал из нагрудного кармана сорочки маленькое зеркальце, пристроил его на раковине и уже собрался насыпать на него кокаина, когда из соседней кабинки прозвучал голос. Туз так никогда и не узнал, кому этот голос принадлежал, но был твердо убежден, что он спас его как минимум от пятнадцати лет каторжной федеральной тюрьмы.

— Парень, тебя хотят затолкать за решетку, — произнес голос за стенкой кабинки. Туз вышел из туалета другим человеком.

9

Восприняв всерьез предостережение (ему даже в голову не пришло, что невидимый собеседник мог всего лишь разговаривать сам с собой), Туз потерял почву из-под ног. На него словно паралич нашел. Он боялся сделать шаг, позволял себе только изредка подкупить кокаина для своих собственных нужд. Никогда прежде он не испытывал такого страха. Он ненавидел свое состояние, но ничего не мог с ним поделать. Каждое утро он начинал с того, что смотрел на календарь. Ноябрь надвигался грозовой тучей.

И вот сегодня утром он проснулся задолго до рассветает молнией сверкнувшей мысли: он должен вернуться домой. Он должен вернуться в Касл Рок. Ответ на свои вопросы он найдет там. Возвращение в отчий дом всегда правильный шаг, но если он даже окажется ошибочным… все равно перемена обстановки не повредит, может быть, даже поможет отомкнуть замок в голове Туза.

В Микэник Фоллз он был Эйсом Мерилло, судимым, жил в бараке с пластиковыми окнами и картонной дверью. В Касл Рок он всегда был Тузом Мериллом, чудовищем, посещавшим в страшных снах целое поколение маленьких детишек. В Микэник Фоллз он был ничтожеством, оборванцем, у которого есть «додж», но нету гаража, куда его можно поставить. В Касл Рок он был, во всяком случае некоторое время, почти королем.

И вот он вернулся, и вот он здесь, и что теперь? Туз не знал. Город казался меньше, грязнее и безлюднее, чем когда-то. Он подозревал, что шериф Пэнгборн все еще на своем посту и Фуллертон не замедлит снять трубку и сообщить, кто вернулся. Тогда Пэнгборн его разыщет и спросит, что он здесь собирается делать и кто его звал. Он спросит, есть ли у Туза работа. Работы у него нет, и он даже не сможет наврать, что приехал навестить дядю, так как Папаша сгорел вместе со своей лавкой утильсырья. Ну что ж, Туз, скажет Пэнгборн, тогда почему бы тебе не залезть опять в свой замечательный автомобиль и не убраться отсюда подобру-поздорову? И что он на это ответит?

Туз не знал, но зато чувствовал, что огонек, с которым он сегодня проснулся, все еще светит в его душе.

Он обратил внимание, что место, где когда-то стоял Центр Изобилия, по- прежнему пустует. Только сорная трава, несколько обломанных досок и сметенный с дороги мусор. Осколки разбитого стекла перебрасывались солнечными зайчиками. Смотреть было не на что, и все же Туз смотрел, хотел смотреть. Он решил даже перейти на ту сторону и осмотреть все повнимательнее, но тут взгляд его упал на зеленый навес магазина.

Нужные вещи — было написано белыми буквами на зеленом полотне. Что это за название для магазина? Туз подошел ближе. Место, где раньше стояла ловушка для туристов, принадлежавшая дяде, он успеет рассмотреть в другой раз, вряд ли там что-нибудь изменится. Первое, что он заметил, было объявление:

Он всего лишь скользнул по нему взглядом. Туз не знал, для чего приехал в родной город, но уже наверняка не для того, чтобы в магазине полы подметать.

В витрине магазина было выставлено несколько неплохих и недешевых вещиц, которые он не преминул бы присвоить, если бы продолжал по ночам шуровать в домах денежных мешков. Например, шахматная доска с набором вырезанных из кусков горного хрусталя зверюшек в качестве фигур. Ожерелье из черного жемчуга. Оно показалось Тузу дорогим, но смущало подозрение в том, что камни искусственные. Едва ли кто-нибудь в этой выгребной яме потянет на ожерелье из натурального черного жемчуга. Хорошая работа, жемчужины выглядели совсем как настоящие, и…

Туз взглянул на книгу позади ожерелья. Она была поставлена на «попа» так, что желающие могли видеть обложку. А на обложке были изображены силуэты двух мужчин, стоящих на краю вырытой ямы, ночью. У одного в руках была лопата, у другого кирка. Название книги гласило: «Старинные клады Новой Англии». Под картинкой стояло имя автора, напечатанное мелким белым шрифтом. Реджинальд Мерилл.

Туз подошел к двери и взялся за ручку. Она легко повернулась. Над головой прозвенел колокольчик. Туз Мерилл вошел в магазин Нужные Вещи.

10

— Нет, — сказал Туз, глядя на книгу, которую мистер Гонт достал с витрины м передал ему. — Это не она. Вы, вероятно, перепутали.

— Уверяю вас, другой в витрине нет, эта единственная, — сказал Гонт с нескрываемым удивлением. — Можете сами посмотреть, если не верите.

Туз чуть было не последовал его совету, но мгновенный порыв прошел, и он лишь разочарованно вздохнул.

— Не стоит, это моя ошибка.

Книга, которую ему дал мистер Гонт, принадлежала перу Роберта Стивенсона и называлась «Остров Сокровищ». То, что случилось, вполне понятно. В тот момент мысли его были полностью заняты воспоминаниями о Папаше, отсюда оптический обман, а точнее — ошибка, как он уже сказал хозяину магазина. Но главная ошибка состояла в том, что он вообще приехал в этот город. Какого дьявола он сюда приперся?!

— У вас здесь очень все интересно, но мне, к сожалению, надо идти. Загляну как-нибудь в другой раз, мистер…

— Гонт, — подсказал хозяин магазина и протянул руку. — Лилэнд Гонт.

Туз протянул для рукопожатия свою руку и как будто расстался с ней навеки. Момент прикосновения сопроводился сильнейшим электрическим разрядом. Мозг взорвался, рассеченный множеством ярко-голубых молний.

Туз отдернул руку — колени у него дрожали и состояние было близкое к обмороку.

— Что это? — прошептал он.

— То, что называют концентрацией внимания, — объяснил Гонт спокойно и хладнокровно. — Вам придется сконцентрировать на мне свое внимание, мистер Мерилл.

— Откуда вам известно мое имя? Я не представлялся.

— О, мне все о вас известно, — с тихим смехом сказал Гонт. — Я вас ждал.

— Как вы могли меня ждать? Я сам не знал, что приеду, пока не сел в эту чертову машину.

— Прошу прощения, один момент.

Гонт подошел к витрине, убрал с нее табличку требуется ПОМОЩНИК и повесил вместо нее ЗАКРЫТО ПО СЛУЧАЮ ДНЯ КОЛУМБА.

— Зачем вы это делаете? — У Туза было такое состояние, как будто он прислонился к ограде из колючей проволоки, через которую пускали умеренный электрический ток.

— Так всегда поступают владельцы магазинов, когда помощник приступает к работе, — объяснил мистер Гонт тоном, не подразумевающим возражений. — Дело мое в Касл Рок продвигается достаточно успешно, и я чувствую необходимость в широких крепких плечах и дополнительной паре рук. Очень устал за последнее время.

— Но послушайте, я не…

— А также мне нужен шофер, — перебил мистер Гонт. — Единственный навык, которым вы овладели в совершенстве, как мне кажется, это крутить баранку. Вашим первым заданием, Туз, будет съездить в Бостон. Там в гараже стоит мой автомобиль. Вы наверняка будете удивлены — это «такер».

— «Такер»? — Туз даже забыл, что приехал сюда вовсе не для того, чтобы работать грузчиком или шофером. — Неужели такой, как в том фильме?

— Не совсем. — Мистер Гонт подошел к прилавку, где стоял его старомодный кассовый аппарат, достал из кармана ключ и открыл ящик. Оттуда он извлек два небольших конверта. Один из них положил на прилавок. Другой протянул Тузу. — Он некоторым образом усовершенствован. Вот ключи.

— Но минутку, послушайте, я все-таки…

Цвет глаз у мистера Гонта был трудно определим, но когда эти глаза посмотрели на него в упор, потемнели, а потом сверкнули, у Туза ноги стали словно ватные.

— Ты в ловушке, Туз, но если не перестанешь закапывать голову в песок, как страус, боюсь, я потеряю к тебе интерес, а вместе с ним желание помочь выпутаться. Помощников найдется уйма, только свистни. Мне уже приходилось их нанимать. Сотнями, тысячами, можешь поверить. Так что прекрати валять дурака и бери ключи.

Туз протянул руку за конвертом и, как только его пальцы случайно коснулись пальцев Гонта, в голове снова произошел взрыв. Он застонал.

— Ты отведешь свою машину по адресу, который я укажу, — продолжал Гонт, — и поставишь туда, где теперь стоит моя машина. Думаю, что к полуночи обернешься. А скорее всего, и раньше. Моя машина помощнее, чем кажется.

Мистер Гонт улыбнулся, обнажив желтые кривые зубы. Туз снова попытался возразить:

— Послушайте, мистер…

— Гонт.

Туз кивнул, но так неестественно, как будто голова его принадлежала марионетке, управляемой неумелым кукловодом.

— При иных обстоятельствах я бы не отказался поработать на вас. Вы человек… занятный. — Он понимал, что слово нашел неверное, но зато единственное, которое в это момент смог произнести заплетающимся языком. — Вы правы, я в ловушке и если в ближайшие две недели не найду большие бабки…

— А как же книга? — прервал его мистер Гонт. — Разве не ради нее ты сюда заглянул?

— Во всяком случае не ради этой…

Туз вдруг понял, что до сих пор держит книгу в руках, и снова взглянул на обложку. Картинка не изменилась, но название и автор оказались именно теми, которые привлекли его внимание в витрине. «Старинные клады Новой Англии». Реджинальд Мерилл.

— Что это? — глухо, полузадушенным голосом произнес Туз. И сразу все понял. Он вовсе не в Касл Рок, он все еще в Микэник Фоллз, лежит на своей грязной постели и все это ему снится.

— Как что? Книга, как мне кажется. А разве твоего покойного дядюшку звали не Реджинальд Мерилл? Какое совпадение!

— Мой дядя за всю свою жизнь не писал ничего, кроме расписок и счетов, — сообщил Туз все тем же глухим голосом спящего. Он поднял глаза на Гонта и обнаружил, что не в силах отвести взгляд. Глаза хозяина магазина постоянно меняли цвет. Синие… серые… желтые… карие… черные.

— Ну что ж, может быть, ты и прав, — согласился Гонт. — Будем считать, что имя автора этой книги — псевдоним, а книгу написал я сам.

— Вы?

Мистер Гонт подпер пальцами подбородок:

— Ее и книгой назвать трудно. И все, чем я здесь торгую, едва ли можно назвать вещами. Во всяком случае, мне они таковыми не кажутся. Это серые безликие предметы, обладающие лишь одним незаменимым качеством — способностью принимать облик тех вещей, о которых мечтают иные покупатели мужского и женского пола. — Он помолчал и задумчиво добавил. — Скорее всего, они сами по себе — мечта.

— Я ничего не понимаю.

Мистер Гонт улыбнулся.

— Знаю. Но это не имеет значения. Если бы ваш дядюшка и в самом деле написал книгу, то разве не могла она рассказывать о старинных кладах? Кладах, погребенных глубоко в земле или надежно спрятанных в карманах соотечественников. Разве не этот предмет интересовал его больше всего в жизни?

— Да уж, денежки он любил, — мрачно подтвердил Туз.

— Так что же с ними случилось? — воскликнул мистер Гонт. — Неужели он не оставил их тебе? Не может этого быть — ведь ты единственный его родственник из оставшихся в живых.

— Ни гроша не подбросил! — закричал в ответ возмущенный Туз. Любой в городе скажет, что старая свинья за всю жизнь не истратила ни одного заработанного цента, а когда он умер, на банковском счету оказалось меньше четырех тысяч долларов. Они пошли на его похороны и на то, чтобы выгрести развалины, которые он оставил после себя. А когда открыли его депозитный сейф, знаете, что там нашли?

— Да, — сказал мистер Гонт. Губы его не улыбались, лицо выражало сочувствие, но глаза смеялись. — Облигации. Шесть пачек простых и четырнадцать Золотого займа.

— Точно, — подтвердил Туз. Он со злостью смотрел на обложку книги. Внутреннее беспокойство и ощущение, что все происходит во сне, на некоторое время уступили место раздражению и гневу. — И представьте! Эти облигации уже нельзя обналичить. Компания, которая их выдавала, давно ликвидирована. Все в Касл Рок его боялись — даже я немного — и все считали, что он богат, как Скрудж МакМуДак.

— А может быть, он просто не доверял банкам? — предположил мистер Гонт. — Может быть, он закопал свое сокровище? Ты не считаешь, что это возможно, Туз?

Туз раскрыл рот. Закрыл его. Снова открыл. И опять закрыл.

— Прекрати немедленно, — приказал Гонт. — Ты похож на рыбу в аквариуме.

Туз посмотрел на книгу, положил ее на прилавок и стал рассеянно перелистывать страницы, заполненные убористым печатным текстом. Что-то выпало, заложенное в середину книги. Большой обрывок измятой коричневой бумаги с неровными краями и не самым аккуратным способом сложенной. Туз сразу узнал эту бумагу в нее упаковывали товар, купленный в Хемфилл Маркет. Сколько раз Тузу приходилось видеть, как дядя отрывал кусок такой бумаги, сложенной под прилавком, на котором стоял его старомодный кассовый аппарат «Тоукхейм»! Сколько раз он видел, как дядя записывал на обрывке этой бумаги столбцы цифр, подсчитывая выручку! Трясущимися руками он развернул ее. То, что это была карта, сомнений не вызывало, но разобраться в беспорядочных, как казалось на первый взгляд, стрелках, линиях и кружках он не мог.

— Что за чертовщина?

— Надо сосредоточиться, — посоветовал мистер Гонт. — Может быть, вот это поможет?

Он положил небольшое зеркало в резной серебряной оправе на одну из витринных стоек позади кассы. Потом открыл второй конверт из тех, что достал из ящика, и высыпал на зеркало щедрую порцию кокаина. На опытный взгляд Туза кокаин был самого высшего качества: свет лампы над стойкой рассыпался по белоснежной горке порошка множеством сверкающих искр.

— Батюшки! — воскликнул Туз, и ноздри его затрепетали от нетерпения. — Колумбийский?

— Нет, специальная смесь. Поступила из Плейнз ов Ленг. — Гонт достал из кармана куртки нож для разрезания бумаги и принялся разгребать пушистую кучку, организуя ее длинными грядками.

— Где это?

— За горами, за долами и даже дальше, — ответил мистер Гонт, не отрываясь от работы. — Не задавай лишних вопросов, Туз. Мужчины с деньгами должны уметь пользоваться тем, что этих денег стоит.

Он вернул нож обратно в карман и, достав вместо него тонкую стеклянную трубочку, протянул ее Тузу.

— Угощайся.

Трубочка оказалась на удивление тяжелой. «Скорее, не стекло, подумал Туз, — а нечто вроде горного хрусталя. — Он склонился над зеркалом и замер в нерешительности. А что если у этого типа СПИД или что-нибудь вроде того? «Не задавай лишних вопросов, Туз. Мужчины с деньгами должны уметь пользоваться тем, что этих денег стоит.» вспомнил он.

— Аминь, — прошептал он и потянул носом. Бананово-лимонный аромат, всегда свойственный хорошему кокаину, проник внутрь и затуманил сознание. Ощущение было мягкое, но настойчивое. Сердце забилось учащенно. В тот же момент мысли прояснились. Он вспомнил слова, сказанные одним знакомым вскоре после того, как Туз увлекся этим делом: у вещей появляются новые имена, когда на них смотришь под парами коки. Много новых имен.

Он тогда не понял, но теперь смысл, похоже, стал доходить. Он протянул трубочку Гонту, но тот отрицательно покачал головой.

— Никогда не занимаюсь этим днем. Только после пяти часов вечера. А ты не смущайся, продолжай.

— Спасибо.

Туз снова посмотрел на карту и обнаружил, что разобраться в ней стало легче. Две параллельные линии со значком Х посередине, безусловно, обозначали Тин Бридж, а стоило это понять, как все остальное тут же становилось на свои места. Волнистая линия, проходившая между параллельными и пересекавшая X, продолжалась до самого верхнего края бумаги, — это маршрут 117. Маленький кружок и большой вслед за ним — это молочная ферма Гэвина: большой кружок обозначает, конечно, коровник. Все было так кристально ясно и чисто, как ясна и чиста белоснежная пушистая кучка, высыпанная из конверта этим невероятным типом. Туз снова склонился к зеркалу.

— Поджигай, — пробормотал он себе под нос и втянул еще две полоски. Динг-Донг! прогудело колоколом в голове. — Потрясающая штука, — едва переводя дыхание восхитился он.

— А то! — угрюмо согласился Гонт.

Туз взглянул на него — не смеются ли над ним, но лицо Гонта было серьезно и спокойно. Тогда Туз вернулся к карте.

Теперь он стал разбираться в крестиках. Их было семь — нет, даже восемь. Одним из них был отмечен болотистый заброшенный участок земли, принадлежавший старику Треблхорну… а ведь Треблхорн — покойник, и уже много лет, и после его смерти ходили слухи, будто Реджинальд прибрал эту землю к рукам в качестве погашения ссуды.

Еще один крест стоял на краю заповедника, по другую сторону Касл Вью, если Туза не подводили навыки ориентирования. Два креста отмечали городское шоссе N3 рядом с кружком, несомненно обозначавшим ферму Семи Дубов, принадлежавшую старому Джо Кеймберу. Следующими двумя крестами была отмечена местность, предположительно принадлежащая компании Дайамонд Мэтч на западе Касл Лейк. Туз посмотрел на Гонта обезумевшим взглядом красных глаз.

— Неужели он зарыл деньги? В тех местах, которые отмечены крестами? В тех самых местах?

Мистер Гонт пожал плечами.

— Я знаю только то, что ничего не знаю, как сказал мудрец. Из логики вещей вытекает именно такой вывод, но люди нечасто ведут себя сообразно логике.

— Но ведь это возможно! — Он был невероятно возбужден предположением и переизбытком кокаина. То и другое пульсировало в крепких мышцах его рук и живота. Болезненно-желтого цвета лицо, испещренное прыщами, оставшимися со времен юности, потемнело от прилива крови. — Это возможно! Все эти места… отмеченные крестами… возможно, принадлежат Папаше! Вы понимаете? Это его залоговое состояние, или как там оно называется… то есть приобретенное таким способом, что никто не может его купить… а значит, не может обнаружить, что он там спрятал…

Он вдохнул остатки кокаина на зеркале и облокотился о прилавок. Воспаленные покрасневшие глаза фонарями светились на лице.

— Я могу не просто вылезти из дерьма, я могу стать богатым, как Крез! — произнес он тихим прерывающимся голосом.

— Да, — согласишься Гонт. — Я бы сказал, что это вполне возможно. Но помни об этом, Туз. — Он указал большим пальцем на объявление, висевшее у него за спиной на стене:

— Что это значит?

— Это значит, что ты не первый и не последний, кто решил, что наткнулся на несметные богатства, описанные в старом фолианте. А еще это значит, что мне и в самом деле нужен помощник и шофер.

Туз смотрел на него с полным недоумением, а потом даже рассмеялся.

— Вы шутите. У меня впереди столько работы! Копать да копать!

Гонт вздохнул с сожалением, свернул обрывок коричневой бумаги, вложил его в книгу, а книгу в ящик под кассовым аппаратом. Все это он проделал с невероятной скоростью.

— Эй, — завопил Туз, — вы что это делаете?

— Я только что вспомнил, что книга обещана другому покупателю, мистер Мерилл. Простите великодушно. И к тому же у меня выходной сегодня — День Колумба, знаете ли.

— Минутку!

— Конечно, если бы вы согласились у меня работать, что-нибудь можно было бы придумать. Но я вижу, что вы и в самом деле заняты, желаете привести в порядок свои дела, прежде чем братьям Корсонам удастся сделать из вас бифштекс.

И снова рот Туза стал попеременно открываться и закрываться. Он силился вспомнить, в каких местах были проставлены крестики, и не мог. Все они слились в один огромный крест, который теперь горел жертвенным огнем в его воспаленном мозгу.

— Ладно! — закричал он. — Ладно, я согласен на эту чертову работу.

— В таком случае, можно считать, что книга продана. — Мистер Гонт снова достал ее из ящика и, взглянув на форзац, объявил: — Полтора доллара. — Кривые зубы обнажились в широкой акульей улыбке. — Доллар и тридцать пять центов, со скидкой для служащих.

Туз вытащил из кармана бумажник, уронил его и чуть не разбил голову об угол стойки, когда наклонился, чтобы поднять.

— Но у меня должны быть выходные, — предупредил он.

— Естественно.

— Потому что мне и в самом деле надо много копать.

— Безусловно.

— Время быстро идет.

— Вы удивительно мудры, коль понимаете такую истину.

— Дадите выходной, когда я вернусь из Бостона?

— А вы не слишком устанете?

— Я не в состоянии себе позволять усталость, мистер Гонт.

— Я, может быть, сам вам помогу. — Гонт улыбнулся еще шире, и зубы его выпялились наружу, как зубы черепа. — Надо, чтобы встало на тебя, вот что я хочу сказать.

— Что?! — У Туза глаза на лоб полезли. — Что вы сказали?

— Простите? Не понял? — удивился мистер Гонт.

— Н-нет, ничего. Не обращайте внимания.

— Хорошо. Ключи у вас?

Тузу снова пришлось удивиться, когда он обнаружил, что конверт с ключами лежит у него в кармане.

— Прекрасно. — Гонт выбил на кассовом аппарате 1 доллар 35 центов, подобрал с прилавка пятидолларовую банкноту, которую положил Туз, и отсчитал сдачи 3 доллара 65 центов. Туз взял деньги, продолжая подозревать, что все это происходит во сне.

— А теперь позволь дать тебе несколько ценных указаний, — сказал Гонт. — И не забудь, что ты должен вернуться к полуночи, иначе я буду очень огорчен. А когда я огорчаюсь, то частенько выхожу из себя. И не советую попадаться мне под руку, когда это происходит.

— Слетаете с катушек? — Туз выразительно повертел пальцем у виска.

Мистер Гонт посмотрел на него с такой свирепой ухмылкой, что Туз отступил на шаг.

— Да. Именно так я и поступаю. Слетаю с катушек. Не в бровь, а в глаз. А теперь слушай внимательно.

И Туз слушал внимательно.

11

В четверть одиннадцатого утра Алан собрался отправиться к Нэн, чтобы выпить чашку кофе, но по селектору прозвучал голос Шейлы Брайам. Она сказала, что ему звонит Сонни Джекет. Он настаивает на том, чтобы переговорить только с Аланом и ни с кем иным. Алан снял трубку.

— Привет, Сонни, чем могу помочь?

— Знаешь, — начал Сонни своим протяжным выговором выходца из восточных штатов. — Я бы не хотел сваливать тебе на голову дополнительные неприятности после двойной порции, которую тебе пришлось проглотить вчера, но боюсь, что в городе объявился твой старый приятель.

— Кто именно?

— Туз Мерилл. Я видел его машину.

«Вот черт, только его не хватало», — подумал Алан.

— А его самого ты видел?

— Нет. Но машину не заметить нельзя. Ярко-зеленый «додж-челленджер». Такие телеги ребятишки называют «забойными». Я видел, как она двигалась по направлению к Плейнз.

— Ну что ж, спасибо, Сонни.

— Не за что. Как думаешь, что этому жуку понадобилось в Касл Рок?

— Понятия не имею, — сказал Алан и подумал, кладя трубку: «Но, пожалуй, придется выяснить».

12

— Рядом с зеленым «челленджером» было свободное место, и Алан втиснул туда свой патрульный автомобиль. Заметив, что на него с горящими от любопытства глазами смотрят из окна парикмахерской Билл Фуллертон и Генри Гендрон, он помахал им. Генри показал ему пальцем напротив. Алан кивнул и перешел на другую сторону улицы. Вчера Вильма Ержик и Нетти Кобб убивают друг друга на одном углу, а сегодня здрасьте вам — Туз является собственной персоной из-за другого. Этот город становится похожим на цирк Барнум и Бейли.

Едва ступив на тротуар, Алан увидел Мерилла, который выходил из-под зеленого навеса Нужных Вещей, зажав что-то в руке. Сначала Алан не разглядел, что это такое, но по мере приближения Туза понял, зато не в силах был поверить своим глазам. Не тот субъект Туз, чтобы разгуливать по городу с книжками.

Они встретились в том месте, где когда-то стоял Центр Изобилия.

— Привет, Туз, — сказал Алан.

Туз, казалось, вовсе не удивился встрече. Он вытащил из-за ворота сорочки темные очки, встряхнул их и нацепил на нос.

— Так-так-так, привет начальник, как делишки?

— Что ты делаешь в Касл Рок? — спокойным тоном спросил Алан.

Туз с преувеличенным интересом посмотрел на небо. Отблески солнечных лучей заплясали на стеклах его очков.

— Погодка шепчет, почему не прогуляться?

— Это верно, — согласился Алан. — А права водительские у тебя в порядке?

Туз посмотрел на него с обидой.

— Конечно. Без прав я бы и ездить не стал. Ведь это противозаконно, так?

— Это не ответ.

— Я сдал переэкзаменовку, как только получил розовый талон. У меня все в ажуре. Ну как, шеф, это ответ?

— И все же я бы сам проверил. — Алан протянул руку.

— Ты что, не доверяешь мне? — Он продолжал разговаривать в шутливом, слегка поддразнивающем тоне, но Алан уже слышал под ним закипающее раздражение.

— Будем считать, что я просто чересчур любознательный.

Туз переложил книгу в левую руку, чтобы удобнее было достать правой бумажник из кармана, и Алан смог прочитать название книги. Это был «Остров Сокровищ» Стивенсона. Права у Туза оказались в полном порядке.

— Техпаспорт тоже не фальшивый, — сказал Туз. — Но он в машине, так что если хочешь проверить — пошли. — Раздражение в голосе Туза уже звучало явственнее. И былое высокомерие тоже.

— На этот раз, пожалуй, поверю. А почему бы тебе не рассказать мне, что ты все-таки здесь делаешь, Туз?

— Пришел посмотреть вот на это. — Туз указал на пустырь. — Сам не знаю зачем, но пришел вот. Сомневаюсь, чтобы ты поверил, но так уж оно случилось.

Как ни странно, Алан ему поверил.

— Смотрю, ты и книжки теперь покупаешь.

— Читать умею, хотя ты и в это едва ли поверишь.

— Так-так. — Алан зацепил большие пальцы за форменный брючный ремень. — Смотришь в книгу и видишь, фигу?

— Смотрите-ка, он ведь еще и поэт! Кто бы знал!

— Да, этого у меня не отнимешь. Теперь и ты в курсе и можешь спокойно и не торопясь отсюда уматывать, правда, Туз?

— А если нет? Ты найдешь, за что меня снова в каталажку упечь? Тебе известно такое слово «реабилитация», шериф?

— Известно, — ответил Алан. — Но оно никак не сочетается со словами «Туз Мерилл».

— Ты на меня тянешь, Пэнгборн?

— Нет. Когда потяну, ты об этом узнаешь.

Туз снял очки.

— От вас, ребята, не отвязаться… Ну никак, черт вас возьми, не отвязаться…

Алан молчал.

Туз с трудом, но достаточно быстро, взял себя в руки и снова надел очки.

— Знаешь, я и в самом деле, скорее всего, уеду. Мне есть куда ехать и есть что делать.

— Вот и прекрасно. Большому кораблю — большое плавание.

— Но если я захочу вернуться, я вернусь. Ты понял меня?

— Я понял, Туз, но должен заметить, что это было бы неразумно с твоей стороны. А ты меня понял?

— Ты не хочешь сказать, что угрожаешь мне.

— Если я этого не хочу сказать, по-твоему, то ты еще глупее, чем я думал.

Туз некоторое время смотрел на Алана сквозь затемненные стекла очков, а потом расхохотался. Смех был странный — хриплый и болезненный, поэтому он не показался Алану оскорбительным. Он стоял и смотрел, как Туз шагает через улицу в своих старомодных сапогах на высоких каблуках, подходит к машине, открывает дверь и садится за руль. Минуту спустя взревел мотор. Выхлопная труба выпустила облако вонючего дыма. Прохожие останавливались и смотрели на машину с любопытством.

«Такие выхлопы тоже нарушение, — подумал Алан, — я мог бы его и за это прижучить. Но зачем? Есть дела поважнее, чем Туз Мерилл, который все равно уезжает из города. И на этот раз, будем надеяться, навсегда».

Он смотрел вслед машине, которая совершила на Мейн Стрит запрещенный разворот и понеслась в сторону Касл Стрим, на окраину города. Затем повернулся и стал задумчиво разглядывать зеленый навес магазина. Туз вернулся в родной город и сразу купил книгу — «Остров Сокровищ», если уж быть точным. Он купил ее в магазине Нужные Вещи.

«Мне казалось, магазин сегодня закрыт, — подумал Алан. — Разве там не было объявления?».

Он подошел поближе. Нет, ошибки не было. Объявление гласило:

Если он открыл Тузу, может быть, и меня впустит? Алан поднял руку, чтобы постучать. Но не успел этого сделать, так как в тот самый момент заверещал прикрепленный к поясу переговорник. Алан нажал кнопку дьявольского устройства и выключил его, но что делать дальше, стало совершенно ясно. Теперь не до магазина. Он с сожалением смотрел на дверь. Если ты адвокат или коммерсант, можешь на время забыть о своем переговорнике, но коли ты шериф округа, да еще выборный, а не назначенный, сомнений, что делать сначала, а что потом, не остается.

Алан подошел к краю тротуара, застыл на мгновение и быстро оглянулся. У него появилось такое ощущение, как будто он играет в «жмурки», — глаза завязали, а ловить надо. Вернулось убеждение, что за ним наблюдают, и на этот раз весьма настоятельное. Он был уверен, что успеет заметить, как шевельнется штора на двери, ведущей в магазин мистера Гонта.

Но штора и не думала шевелиться. Магазин дремал на непривычно жарком для октября солнышке, и, если бы он своими глазами не видел, как Туз выходил из магазина, Алан мог бы поклясться, что в магазине ни души, какие бы там чувства его не обуревали.

Он подошел к машине, достал микрофон и подключился.

— Звонил Генри Пейтон, — сообщила Шейла Брайам. — Он уже получил предварительный отчет по делу Вильмы Ержик и Нетти Кобб от Генри Райана. Прием.

— Валяй дальше. Прием.

— Генри сказал, что если ты хочешь получить свеженькие новости, можешь подъехать к нему до полудня. Прием.

— Понял. Я сейчас на Мейн Стрит. Еду. Прием.

— Эй, Алан?

— Ну?

— Генри еще спрашивает, обзаведемся ли мы до конца нынешнего столетия факсом, чтобы ему не приходилось без конца звонить и зачитывать тебе сообщения. Прием.

— Скажи ему, пусть звонит городскому голове, — ворчливо посоветовал Алан. — Не я распределяю городской бюджет, и ему это прекрасно известно.

— Я просто передаю тебе его слова. Нет причин выливать на меня свое плохое настроение. Прием.

Алану показалось, что у Шейлы самой настроение не из лучших.

— Ладно, все, отбой, — сказал он вслух. Устроившись за рулем и повесив микрофон на место, Алан бросил взгляд на здание банка. Большое электронное табло над входом показывало время — без десяти одиннадцать, и температуру — двадцать семь градусов выше нуля. «Господи, зачем нам это? — подумал он. — У всех в городе будет солнечный удар».

Алан поехал обратно к зданию муниципалитета, погруженный в задумчивость. Он не мог отделаться от беспокойства, будто что-то зреет в Касл Рок, нечто неподвластное его контролю. Ерунда, конечно, полная чушь, но сбросить это ощущение он был не в силах.

1

Городские учебные заведения не работали по праздникам, но Брайан Раск не пошел бы в школу, даже если бы она была открыта.

Брайан болел.

Это была не физическая болезнь, как мы ее понимаем, то есть не свинка или ветрянка и даже не коклюш, самая приятная из всех, когда тебя жалеют, но ничем не лечат и разрешают гулять; нельзя было это заболевание назвать и психическим, в прямом смысле то есть, психика тут конечно вовлечена, но в качестве побочного эффекта. Болезнь, которой он страдал, залегала еще глубже, чем в сознании, так глубоко, что до нее не мог бы добраться ни один доктор с иглой или даже микроскопом. У Брайана болела душа. Он всегда был мальчиком веселым, сияющим, словно весеннее солнышко, а теперь солнце зашло, спряталось за зловещими черными тучами, которые продолжали с каждым днем темнеть и громоздиться.

Тучи начали сгущаться в тот день, когда он забросал грязью простыни Вильмы Ержик, продолжали темнеть, когда мистер Гонт явился к нему во сне в форме бейсболиста и предупредил, что он еще не окончательно расплатился за карточку Сэнди Куфэкса… Но настоящая гроза разразилась, когда он сегодня утром спустился к завтраку.

Отец, одетый в темную робу, которую носил на работе в фирме Дика Перри в Южном Париже, сидел за столом, развернув перед собой портлендский выпуск «Пресс-Геральд».

— Безмозглые Патриоты, — бурчал он из-за своей газетной баррикады. — Когда же они наконец откопают себе нападающего, способного забивать мячи, черт их всех побери?!

— Не ругайся в присутствии детей, — предупредила Кора, не поворачиваясь от плиты, но тон у нее был не раздраженно-наставительный, как обычно, а скорее рассеянно-безразличный.

Брайан сел за стол и плеснул себе в тарелку с хлопьями молока.

— Эй, Брай, — весело воскликнул Шон. — Хочешь проехаться сегодня в центр и поиграть на компьютерах?

— Может быть, — начал Брайан. — Думаю… — Но тут он заметил заголовок газетной передовой и осекся. КРУПНАЯ ССОРА ДВУХ ЖИТЕЛЬНИЦ КАСЛ РОК ОКАЗАЛАСЬ ДЛЯ НИХ СМЕРТЕЛЬНОЙ — Это была дуэль, — заявляет полиция штата. Под заголовком публиковались фотографии обеих женщин. Брайан их тут же узнал. Одна из них была Нетти Кобб, проживавшая неподалеку, за углом, на Форд Стрит. Мама всегда говорила, что она чокнутая, но Брайану Нетти нравилась. Он несколько раз останавливался на улице, чтобы погладить собаку, когда Нетти ее выгуливала, и эта женщина казалась ему вполне нормальной, такой же, как все остальные. На второй фотографии была изображена Вильма Ержик. Брайан ковырял свою кашу, но есть не мог. Как только папа ушел на работу, он вывалил разбухшие кукурузные хлопья в мусорное ведро и помчался наверх, к себе в комнату. Он боялся, что мама прибежит вслед и будет ругать его, что он выбрасывает прекрасные калорийные продукты, в то время как в Африке голодают дети (мама почему-то была убеждена, что напоминание о голодающих африканских детях всегда должно вызывать аппетит), но она не появилась. Этим утром мама, казалось, была полностью поглощена своими проблемами.

Зато приперся Шон, неизменный в своей жизнерадостной назойливости.

— Так что, Брай, пойдешь в центр? Пойдешь? — Он все время приплясывал то на одной ноге, то на другой от нетерпения. — Мы можем поиграть на автоматах, на компьютерах, можем потом зайти в новый магазин, знаешь, там такие интересные штуки на витрине…

— Проваливай отсюда, — заорал Брайан и его маленький братишка весь сжался, побледнев от недоумения и страха.

— Прости, — смягчился Брайан. — Но ты все же не пойдешь туда, Шоник, этот магазин для ублюдков.

Нижняя губа малыша задрожала.

— А Кевин Пелки говорит…

— Кому ты больше веришь? Этой слабоумной сопле или мне, старшему брату? Это нехороший магазин, Шон. Он… — Брайан облизнул пересохшие губы и подыскал прилагательное, выражающее по его мнению самую высокую степень неодобрения: — Он — плохой.

— Что с тобой? — спросил Шон. В голосе его уже дрожали слезы. Ведешь себя как последний дурак всю неделю. И мама тоже.

— Плохо себя чувствую, вот и все.

— А-а-а… — Шон задумался на мгновение и снова просиял. — Так, может быть, видеоигры тебе помогут выздороветь? Мы с тобой поиграем в «Воздушное Путешествие»! У них есть «Воздушное Путешествие»! Знаешь, когда сидишь прямо внутри и тебя швыряет туда-сюда, туда-сюда. Высокий класс!

Брайан быстро обдумывал предложение брата. Нет. Он даже не может себе представить, как войдет в игровой видеосалон. Во всяком случае, не сегодня. А скорее всего, уже никогда больше. Множество других ребят пойдет сегодня туда, пришлось бы выстоять очередь, чтобы попасть на хорошую игру типа «Воздушного Путешествия», но он теперь не такой, как они все, и уже никогда таким не будет.

В конце концов, именно у него и ни у кого другого есть карточка Сэнди Куфэкса.

И все же ему хотелось сделать что-нибудь доброе для Шона или для любого другого, что-нибудь такое, что могло бы хоть немного загладить тот страшный поступок, который он совершил по отношению к Вильме Ержик. И тогда он сказал брату, что сам, может быть, и пойдет поиграет, но ближе к вечеру, а Шон может идти сейчас и он даст ему несколько четвертаков. Брайан принялся вытряхивать монеты из пластиковой бутылки из-под кока-колы.

— Ух ты! — У Шона глаза округлились от восторга. — Ну ты даешь! Наверное, и в самом деле болен. Смотри-ка, сколько их… восемь… девять… десять…

— Повеселись, Шоник. Только маме не говори, а то она заставит тебя положить их обратно.

— Она у себя в спальне, бродит как лунатик в этих дурацких темных очках, — сказал Шон. — Она забыла, что мы вообще есть на свете. — Он помолчал и добавил: — Я терпеть не могу эти темные очки. Такая гадость! — Он повнимательнее пригляделся к брату. — Ты и вправду неважно выглядишь, Брай.

— Я и чувствую себя так же, — признался Брайан. — Прилягу, наверное.

— Ну ладно… Я тебя подожду немного… Вдруг тебе лучше станет? Посмотрю пока мультики по пятьдесят шестому каналу. Спускайся, если захочешь. — Шон потряс четвертаки в сложенных ковшиком ладонях.

— Спущусь, — пообещал Брайан и плотно прикрыл за братом дверь.

Но лучше Брайану не стало. Минуты складывались в часы, а тучи над головой и в душе Брайана все сгущались.

Ему становилось все хуже и хуже. Он думал о мистере Гонте. Он думал о Сэнди Куфэксе. Он вспоминал ужасный газетный заголовок крупная ссора двух жительниц Касл Рок оказалась ДЛЯ НИХ смертельной. он вызывал в памяти два лица, столь знакомых и еще недавно живых.

В какой-то момент он чуть было не заснул, но из маминой-папиной спальни тут же донеслись звуки музыки — мама включила маленький проигрыватель. Она снова, в который раз, слушала своего любимого Элвиса. Всю неделю только этим и занимается. Мысли крутились и вихрем проносились в голове Брайана, как бумажный мусор, подхваченный порывом ветра. КРУПНАЯ ССОРА.

— Знаешь, говорят, ты — высший класс — но это вранье… Это была дуэль…

крупная: Нетти Кобб, дама с собачкой.

— Тебе никогда и кролика не поймать… Когда имеешь дело со мной, должен помнить две вещи…

ССОРА: Вильма Ержик, дама с простынями. Мистеру Гонту лучше знать…

— …никакой ты мне не друг…

— …а дуэль не закончится, пока мистер Гонт не скажет, что она закончена.

Мысли крутились и вертелись, налезая одна на другую, громоздились в огромную непреодолимую гору из страха, чувства вины и отчаяния, танцующую под звуки голоса Элвиса. К полудню у Брайана разболелся живот. Кишки подвело и скрутило. Он побежал на цыпочках, в одних носках, в туалет, запер за собой дверь и склонился над унитазом в приступе рвоты, изо всех сил стараясь не шуметь. Мама ничего не слышала. Она так и не выходила из своей комнаты, веря каждому слову Элвиса, который теперь нашептывал, что желает стать ее плюшевым медвежонком.

Пока Брайан медленно плелся обратно к себе, чувствуя еще большее отчаяние и безысходность, чем раньше, его душу охватило страшное предчувствие — карточка Сэнди Куфэкса исчезла. Кто-то выкрал ее прошлой ночью, когда он спал. Он стал виновником преступления из-за этой карточки, а она пропала. Он бросился в комнату бегом, чуть не упал, зацепившись за ковер, и выхватил из ящика альбом с карточками. Он перелистывал страницы с такой скоростью, что даже вырвал несколько. Но карточка — та самая карточка — была на месте: узкое лицо смотрело на него из-под пластиковой обложки. Слава Богу! Брайан почувствовал прилив горестного облегчения.

Вынув карточку из кармашка, он подошел к кровати и лег, не выпуская ее из рук. Даже не представлял себе, что сможет ее снова положить когда-нибудь на место. Это все, что у него осталось светлого после ночных кошмаров. Единственное. Он больше не любил свою карточку, не восхищался ею, но она все же принадлежала ему. Если бы он только мог вернуть к жизни Нетти Кобб и Вильму Ержик, спалив эту проклятую карточку, то сразу бросился бы за спичками (во всяком случае, так ему казалось), но поскольку воскресить этих двух женщин было невозможно никаким способом, мысль о том, что и карточка может пропасть, становилась невыносимой.

Итак, он лежал в постели, зажав в руке карточку, смотрел в потолок и прислушивался к голосу Элвиса, напевавшему теперь «Деревянное сердце». Не удивительно, что Шон заметил, как плохо он выглядит: Брайан был бледен, глаза ввалились и лихорадочно блестели. Мучительные размышления превращали его собственное сердце в бесчувственную деревяшку.

И вдруг новая мысль, самая ужасная, рассекла сгустившуюся тьму его сознания сверкнувшей кометой: его видели!

Он резко сел в постели и уставился на себя в зеркало гардероба напротив. Ярко-зеленая шаль. Ярко-красный платок поверх бигуди! Миссис Мислабурски!

— Что там такое творится, мальчик?

— Не могу сказать точно, кажется миссис и мистер Ержик ссорятся.

Брайан встал с постели и подошел к окну, не сомневаясь, что сразу увидит патрульный автомобиль шерифа Пэнгборна, сворачивающий на подъездную дорогу к их дому. Машины не было, но она наверняка вот-вот появится. Потому что если две женщины убивают друг друга в результате крупной ссоры, обязательно проводится следствие. Миссис Мислабурски тоже будут задавать вопросы. И она расскажет, что видела мальчика у дома Ержиков. Этого мальчика, скажет она шерифу, зовут Брайан Раск.

Внизу зазвонил телефон. Мама не сняла трубку, хотя в спальне был параллельный аппарат. Кора бродила по комнате и подпевала Элвису. Наконец к телефону подошел Шон.

— Кто говорит?

Брайан спокойно размышлял: «Он вытянет из меня все. Я не умею лгать, тем более полицейскому. Я даже миссис Леру соврать не мог, когда она спросила, кто разбил вазу на ее столе, пока она ходила в учительскую. Он все из меня вытянет, и я сяду в тюрьму за убийство».

Вот тогда-то впервые Брайан задумал самоубийство. Мысль была не зловещая, не романтическая, нет, она была спокойная и рациональная. У папы в гараже хранилось оружие, и теперь это оружие приобретало реальный смысл. Ружье становилось ответом на все вопросы.

— Брайааааан! Телефооооон!

— Я не хочу разговаривать со Стэном, — крикнул он в ответ. — Пусть перезвонит завтра.

— Это не Стэн. Какой-то взрослый дядька.

Ледяные клешни ужаса схватили сердце Брайана и стиснули. Вот оно на проводе шериф Пэнгборн.

«Брайан? Мне нужно задать тебе несколько вопросов. Это очень серьезные вопросы. Если ты не согласишься сразу же на них ответить, мне придется за тобой приехать. Придется приехать на полицейской машине. Очень скоро твое имя появится в газете, а фотографию покажут по телевизору, и все твои друзья станут на тебя глазеть. И мама с папой увидят, и маленький братишка Шон. А показав фотографию, диктор телевидения скажет: — Это Брайан Раск, мальчик, ставший причиной смерти Нетти Кобб и Вильмы Ержик».

— А-а-а, кто же это? — крикнул Брайан визгливым срывающимся голосом.

— Не знаю! — Шона оторвали от «Терминатора», и он был тем самым недоволен. — Он сказал, что его зовут Круфикс или как-то вроде этого.

Круфикс?

Брайан стоял в дверном проеме, и сердце его подпрыгивало. На скулах вспыхнули два красных пятна, словно нарисованные, как у клоуна в цирке. Не Круфикс. КУФЭКС!

Сэнди Куфэкс звонит ему по телефону. Но Брайан точно знал, кто именно звонит.

Он спустился по лестнице на подгибающихся ногах. Телефонная трубка казалась весом не менее пятисот фунтов.

— Здравствуй, Брайан, — ласково произнес мистер Гонт.

— З-з-драссте, — все тем же визгливым голосом выдавил из себя Брайан.

— Тебе не о чем беспокоиться, — сказал мистер Гонт. — Если бы миссис Мислабурски видела, как ты швырял камни, она бы не спросила тебя, что происходит, понимаешь?

— Откуда вы знаете? — Брайан снова почувствовал, что его вот-вот вырвет.

— Это неважно. Важно то, что ты все сделал правильно. Абсолютно правильно. Ты сказал, что, по всей вероятности, миссис и мистер Ержик ссорятся. Если полиция и в самом деле на тебя выйдет, они решат, что ты слышал, как кто-то бросал камни. Подумают, что ты не видел бросавшего, потому что он стоял позади дома.

Брайан выглянул в гостиную, чтобы убедиться, что Шон не подслушивает. Шон не подслушивал. Он сидел перед телевизором скрестив ноги и держал на коленях пакет воздушной кукурузы.

— Я не умею лгать, — прошептал он в трубку. — Меня всегда ловят, когда я вру.

— На этот раз не поймают, — заверил мистер Гонт. — На этот раз ты соврешь искусно.

Самое ужасное было то, что Брайан и на этот раз считал: мистеру Гонту лучше знать.

2

Пока старший сын помышлял о самоубийстве, а потом беседовал отчаянным шепотом с мистером Гонтом, Кора Раск парила в танце вокруг кровати, одетая в домашний халат.

Только спальня была не ее.

Как только она надевала очки, купленные у мистера Гонта, сразу оказывалась в Сказочной Стране.

Она проплывала в танце по роскошно обставленным комнатам, тонувшим в аромате дорогих вин и яств, где единственными нарушителями тишины были кондиционеры (только некоторые окна в доме открывались, большинство были забиты наглухо и затянуты шторами), шорох ее туфель по мягким пушистым коврам и сладостный, вкрадчивый голос Элвиса, поющего «Сбываются мечты». Она плыла под люстрой французского хрусталя, мимо сверкающих стеклянных светильников в виде павлиньих хвостов, поглаживала ладонями темно-синий бархат портьер. Мебель в комнатах была в стиле Людовика, стены выкрашены в кроваво-красный цвет.

Сцена сменилась, как кадр в кино, и Кора оказалась в подвальном помещении. На одной стене были вывешены в ряд рога оленей и лосей, а на другой — золотые пластинки в рамах. С третьей стены глазели пустыми бельмами телевизионные экраны. Вдоль четвертой извивалась змеей длинная стойка бара, за которой на полках выстроились бутылки с ликерами: апельсиновым, лимонным, липовым.

В маленьком портативном проигрывателе с фотографией Элвиса на крышке щелкнул механизм смены пластинок, и теперь Король запел «Голубые Гавайи». Кора тут же переместилась в Комнату Джунглей, со стен которой на нее смотрели хмурые африканские боги, кресла подставляли свои подлокотники в виде фантастических фигур, зеркала в кружевных рамах из перьев с грудок живых фазанов подглядывали за каждым ее движением.

Кора танцевала. Танцевала, спрятав глаза под темными стеклами очков, купленных в магазине Нужные Вещи. Она танцевала в Сказочной Стране, а сын ее тем временем снова пробрался к себе в спальню и лег в постель, не спуская глаз с узкого лица Сэнди Куфэкса на фотографии и размышляя о возможном алиби и о ружье на случай неудачи.

3

Средняя школа Касл Рок помещалась в скучном, безрадостном здании из красного кирпича, притулившемся между почтовым отделением и городской библиотекой, наследство тех времен, когда городские старейшины не соглашались со спокойным сердцем сойти в гроб до тех пор, пока школа не станет полностью соответствовать стилю реформации. Конкретно эта школа была построена в 1926 году и полностью соответствовала вкусам долгожителей. Из года в год поднимался вопрос о том, не пора ли выстроить новую, в которой окна походили бы на окна, а не на амбразуры дзотов, спортивная площадка не напоминала прогулочный двор тюрьмы, а в классах зимой было бы достаточно тепло.

Кабинет, логопеда был оборудован в подвале, постфактум, и теснился между котельной и кладовкой, забитой рулонами бумажных полотенец, коробками с мелом, полками с методическими пособиями, давным-давно устаревшими и вышедшими из употребления, и ведрами с пахучими рыжими опилками. В кабинете, вмещавшем учительский стол и шесть ученических парт, повернуться было негде, но все же Сэлли Рэтклифф постаралась оформить свой класс как можно веселее. Она знала, что жизнь ее подопечных — рекомендованных к занятиям с логопедом — заикающихся, картавящих, шепелявящих, гундосящих и гнусавящих — и так была далеко не сладкая, полная страхов от ощущения собственной неполноценности, насмешек товарищей и излишней назойливости родителей. Не хватало, чтобы и внешняя обстановка довершала безрадостную картину.

Посему с грязных потолочных балок свисали на веревках два забавных флюгера, стены были завешены красочными фотографиями теле- и рокзвезд, а на двери пристроился плакат с изображением Гарфильда[16]. Слова, замкнутые в огромном пузыре, вылетавшем изо рта Гарфильда, были следующие: «Если такая дохлая кошка, как я, может гладко языком молоть, то вы и подавно сможете».

Хотя школа открылась после летних каникул не далее как пять недель назад, в кабинете скопилась огромная беспорядочная куча бумаг. Сэлли собиралась потратить весь день на то, чтобы в них разобраться, но в четверть второго пополудни собрала все, заткнула в тот самый шкаф, откуда вытащила, захлопнула дверцу и заперла. Сама себя она оправдывала тем, что грех сидеть взаперти в подвале в такой прекрасный солнечный день, хотя печка и не работала, впервые за все время своего существования именно тогда, когда надо. Но эти оправдания были не вполне искренни. У Сэлли были на нынешний день обширные планы.

Она хотела поскорее попасть домой, сесть в кресло у окна, так, чтобы солнце отбрасывало лучи ей на колени и пригревало их, и размышлять о таинственном куске дерева, купленном в магазине Нужные Вещи.

Последнее время она приходила к убеждению, что деревяшка ниспослана свыше как одно из чудесных свидетельств существования Всевышнего, на которые то там, то сям изредка натыкаются счастливчики. Держать эту деревяшку в руке — все равно что испить из хрустально-чистого источника в жаркий день. Держать ее в руках — все равно что насытиться, когда умираешь с голоду. Держать ее… Короче, прикасаясь к ней, Сэлли испытывала восторг души. Кроме того, ее все время что-то мучило. Она спрятала деревяшку в нижний ящик комода, под белье, надежно заперла дверь дома, но все же постоянно беспокоилась, что какой-нибудь бессовестный вор проберется в дом и умыкнет

(реликвия, святая реликвия)

драгоценный обломок. Она понимала, что подозрения ни на чем не основаны. Найдется ли такой вор, который, забравшись в дом, позарится на ничем не примечательный кусок дерева, даже если его найдет? Но если этот вор случайно прикоснется… если звуки, запахи и образы обольют его с ног до головы, как обливают ее, стоит Сэлли сжать деревяшку в своем маленьком кулачке… ну тогда…

Итак, ей лучше уйти домой. Придет, переоденется в шорты и майку, устроится поудобнее и проведет часок в спокойных (или не совсем) мечтаниях, чувствуя, как пол под ногами превратится в покачивающуюся на волне палубу, слушая, как звери мычат, мяукают, лают, блеют, ощущая ласку лучей солнца, такого незнакомого, нездешнего, дожидаясь того волшебного момента — Сэлли была уверена, что он настанет, надо только достаточно долго держать деревяшку в руке, сидеть тихо как мышь и истово молиться — когда дно огромного деревянного судна со скрежетом упрется в вершину горы. Она терялась в догадках, за какие подвиги Бог избрал ее для своего всевышнего благословения, ее, единственную из всех верующих, чтобы позволить насладиться великим чудом Его прикосновения, но раз уж избрал, Сэлли намерена испытать это чудо сполна, поелику возможно.

Она вышла из боковой двери и направилась к школьной автомобильной стоянке — молодая красивая женщина, с золотистыми волосами, высокая, длинноногая. Об этих длинных ногах было много разговоров, когда Сэлли Рэтклифф проходила мимо парикмахерской, гордо вышагивая в туфлях на намеренно низких каблуках, зажав сумочку в одной руке и Библию, испещренную мудрыми трактатами, в другой.

— Господи Иисусе, у этой бабы ноги от горла растут, — сказал как-то Бобби Дагас. На что Чарли Фортин ответил:

— Пусть они тебя не слишком волнуют. Им никогда не придется обнять твою задницу. Их хозяйка принадлежит Господу нашему Иисусу Христу и Лестеру Пратту. Причем именно в такой последовательности.

Парикмахерская взорвалась тогда здоровым мужским гоготом. А снаружи вышагивала своими длинными ногами Сэлли Рэтклифф. Она направлялась на Вечерние Библейские чтения для молодежи, проводившиеся преподобным Роузом по четвергам в своем неведении и своей добродетели.

Но Боже упаси кого-нибудь отпустить скабрезность относительно ног или иной прелестной принадлежности Сэлли, когда в парикмахерскую Клип Джоинт заходил Лестер Пратт, а делал он это не реже чем раз в три недели, чтобы не допускать беспорядка в своей по военному аккуратной прическе. Всем до единого в городе, из тех, кто вообще об этом задумывался, было ясно, что он безоговорочно верит в целомудрие Сэлли и спорить с человеком такого сложения, как Лестер Пратт, не стоило. Он был вполне доброжелательным и любезным малым, но во всем, что касалось Бога и Сэлли, оставался непреклонно серьезен. Лестер был из тех, кто при случае вырвет руки-ноги остряков откуда они растут и поменяет местами.

У Лестера с Сэлли частенько случались свидания с проявлениями горячей любви и глубокой привязанности, но до высшей точки взаимопонимания никогда не доходило, поэтому Лестер возвращался домой переполненный душевным и плотским трепетом, в мечтах о той, недалекой уже ночи, когда ему не придется этот трепет унимать в самый неподходящий момент. Он боялся только не потопить любимую в своих столь долго сдерживаемых излияниях, когда это в самом деле произойдет.

Сэлли тоже с нетерпением ожидала свадьбы и естественного завершения сексуального влечения; правда, в последние дни объятия Лестера уже не производили на нее столь сильного впечатления. Она обдумывала, не рассказать ли жениху о деревяшке со Святой Земли, купленной в магазине Нужные Вещи и содержащей столь чудесные свойства, но в конце концов решила этого не делать. Нужно бы, конечно. Чудесами необходимо делиться. Большой грех оставлять их лишь для себя. Но она была удивлена (и даже несколько испугана) чувством ревностного обладания, рождавшегося всякий раз, когда возникало желание рассказать об удивительном приобретении Лестеру и тем более разрешить подержать его в руках.

— Нет! — закричал детский сердитый голосок, когда она впервые об этом задумалась. — Нет, это твое! Для него это не будет иметь такого значения, как для тебя! Не может!

Настанет день, когда она поделится с ним своим сокровищем, так же как и своим телом, но ни для того, ни для другого время еще не пришло.

Этот жаркий октябрьский день принадлежал только ей. На школьной стоянке машин было мало, и одной из них, самой новой и красивой, был «мустанг» Лестера. Она постоянно мучилась со своей собственной машиной — все время что-то выходило из строя в ходовой части — но проблема разрешалась легко. Когда она сегодня утром позвонила Лесу и попросила снова одолжить ей машину (только накануне днем вернула после шестидневного пользования), он сразу согласился подогнать ей «мустанга». Обратно он может и пробежаться, сказал Лестер, все равно они с ребятами решили сегодня поиграть в футбол. Она догадывалась, что он отдал бы ей машину, даже если бы она ему была нужна, и это казалось вполне естественным. Она была странным образом убеждена, скорее интуитивно, чем по опыту, что Лестер прыгнул бы через горящий обруч, если бы только она приказала, и такое безрассудное обожание вызывало наивную уверенность в своей неотразимости. Лес поклонялся ей, они оба поклонялись Богу; все было так, как должно быть и будет всегда, и вовеки веков, аминь.

Сэлли села за руль «мустанга» и, повернувшись, чтобы положить сумочку, заметила что-то белое, торчащее из-под сидения. Это что-то было похоже на конверт.

Сэлли наклонилась и подняла его, думая, как странно обнаружить нечто подобное в «мустанге». Лес содержал машину в такой же чистоте и порядке, как свою собственную персону. На конверте было написано всего два слова, но они вызвали у Сэлли Рэтклифф весьма неприятное ощущение. «Любовь моя» — вот что было написано размашистым почерком. Женским почерком.

Она перевернула конверт. На обратной стороне никакого текста не обнаружила, а конверт был запечатан.

«Любовь моя?» — спросила себя Сэлли и вдруг поняла, что сидит в машине Лестера, с закрытыми окнами и потеет как нервнобольная. Сэлли включила мотор, опустила оконное стекло со своей стороны и перегнулась через соседнее сидение, чтобы приоткрыть второе окно.

На нее повеяло слабым запахом духов. Если так, то духи не ее. Она не пользовалась ни парфюмерией, ни косметикой, во-первых, потому, что ее религия считала эти предметы орудием дьявола, а во-вторых, потому, что в них не нуждалась.

И все же это были не духи. Аромат издавали последние осенние цветы на кустах жимолости, растущих вдоль забора вокруг школьной спортивной площадки. «Любовь моя?» — повторила Сэлли, глядя на конверт. Конверт отказывался отвечать на вопрос. Лежал себе преспокойно в руке и молчал.

Сэлли перехватила его за уголок и потрясла. Внутри находился листок бумаги, один, как ей показалось, и что-то еще. Может быть, фотография.

Она протянула руку с конвертом ближе к ветровому стеклу, чтобы посмотреть на просвет, но ничего не поучилось, солнце светило с другой стороны. Виднелся только светлый прямоугольник — вероятно, письмо — и более темный, по всей видимости, фотография от

(любимой)

той, которая послала Лесу это письмо.

То есть не послала, во всяком случае не почтой. Ни марки, ни адреса. Всего два слова и такие волнующие. Конверт не был вскрыт, а это значит… это значит, что кто-то подложил его в машину, пока Сэлли занималась в своем кабинете разбором бумаг.

Возможно. Но возможно также, что некто положил этот конверт в машину вчера вечером или днем, и Лестер его не заметил. В конце концов, виднелся лишь один уголок, и он мог выползти из-под сидения, когда Сэлли ехала утром в школу.

— Здравствуйте, мисс Рэтклифф, — окликнул кто-то. Сэлли вздрогнула и быстро спрятала конверт под юбку. Сердце ее учащенно забилось от чувства вины.

Малыш Билли Маршан шагал по спортивной площадке с роликовой доской под мышкой. Сэлли помахала ему. Лицо ее раскраснелось и горело. Глупость какая- то — нет, просто идиотизм — она ведет себя так, будто Билли заметил ее в чем-то недозволенном.

А разве не так? Разве ты не собиралась заглянуть в письмо, предназначенное не тебе?

И тогда Сэлли почувствовала первый прилив ревности. А может быть, ей? Всему городу известно, что она последние две недели ездит чаще в машине Лестера, чем в своей собственной. А если даже письмо не принадлежало ей, то уж сам Лестер наверняка, всей душой и телом. Разве не думала она только что с таким приятным удовлетворением и самоуверенностью, которая присуща только молоденьким и хорошеньким христианкам, что Лестер готов по первому ее желанию прыгнуть сквозь горящий обруч?

Любовь моя.

Никто этот конверт не оставлял для нее, Сэлли была в этом убеждена. У нее не было подруг, которые называли бы ее Дорогушей, Милочкой или тем более Любовью. Конверт был оставлен для Лестера. А значит…

Неожиданно ее осенила догадка, и Сэлли с огромным облегчением откинулась на спинку мягкого голубовато-серого сидения. Лестер преподавал физкультуру в колледже Касл Рок. Преподавал, конечно, только мальчикам, но многие девочки, молоденькие, хорошенькие и впечатлительные, видели его каждый день. А ведь Лестер очень привлекательный молодой человек.

Кто-нибудь из студенток колледжа и подсунул письмо. Вот и все. Она даже не отважилась положить его на приборный щиток, чтобы он сразу увидел.

— Он не станет возражать, если я его прочту, — объяснила самой себе Сэлли, оторвала от бока конверта узкую полоску и аккуратно вложила ее в пепельницу, которая никогда не знала, что такое окурки. Мы с Лестером сегодня от души посмеемся.

Она встряхнула конверт, и оттуда выпала цветная фотография, отпечатанная с пленки «Кодак». Сэлли взглянула на снимок и почувствовала, что сердце на мгновение остановилось. Она перевела дыхание и прикрыла ладонью рот, изобразивший заглавную букву О. На щеках Сэлли цвели и пылали красные розы.

Ей никогда не приходилось бывать в Мудром Тигре и было невдомек, что на снимке изображено именно это заведение, но она не была окончательно наивной. Она любила смотреть телевизор и время от времени ходила в кино, поэтому не могла не знать, как выглядит бар. На фотографии мужчина и женщина сидели за столиком в уголке

(уютном уголке, подсказывал внутренний голос)

большого зала. На столе стоял кувшин пива и два стакана. Вокруг за столиками сидело еще множество людей. На заднем плане четко виднелась танцплощадка. Мужчина и женщина целовались. На ней был укороченный джемпер с люриксом, оставлявший живот обнаженным, и юбка, похоже из белого полотна. Чрезвычайно короткая юбка. Мужчина одной рукой обнимал женщину за талию, а другую бесцеремонно запустил под юбку, достаточно далеко, чтобы это выглядело совершенно неприлично. Сэлли даже видела краешек ее трусиков.

«Ах ты мерзавка», — подумала Сэлли с безграничным возмущением.

Фотограф снимал мужчину со спины, взгляду открывался лишь его подбородок и одно ухо, но Сэлли даже по тому, что видела, понимала, что он мускулист и черные волнистые волосы стриг коротко. На нем были голубая футболка из тех, что мальчики называют борцовками, и синие спортивные брюки с белыми полосками по бокам. Лестер.

Лестер, обследовавший местность под юбкой у мерзавки.

— Нет! — воскликнул внутренний голос, не желавший смириться с обстоятельствами и оттого полуистерический. — Это не может быть он! Лестер не ходит в бары! Он ведь даже не пьет! И он никогда не поцелует другую женщину, потому что любит меня! Знаю, что любит, потому что…

— Потому что так говорит. — Она не узнала своего голоса, так бесцветно он прошелестел. Она хотела разорвать карточку в клочки и развеять их по ветру, но вовремя остановилась.

Кто-нибудь может заметить, подобрать, соединить, и что тогда подумают?

Сэлли снова склонилась над фотографией и принялась ее изучать, пристально, ревностно.

Голова мужчины почти полностью скрывала лицо женщины, но Сэлли смогла разглядеть хвостик брови, уголок глаза, левую щеку и часть скулы. Но что гораздо важнее, она смогла рассмотреть стрижку темных волос — под кружок с челкой на лбу редкими сосульками.

Темные волосы у Джуди Либби. И Джуди Либби стрижет их под кружок с челкой на лбу.

Ты не права. Более того, ты просто сошла с ума. Лес порвал с Джуди, как только она перестала ходить в церковь. А потом она уехала. То ли в Портленд, то ли в Бостон. Это чья-то гнусная шутка, подлый розыгрыш. Ты ведь знаешь, Лес никогда…

Разве она об этом знает? Убеждена?

Столь еще недавно твердая самоуверенность теперь хохотала над Сэлли, и вновь заговорил незнакомый доселе внутренний голос. Доверчивость невинных — главное орудие лжецов.

И все-таки это не может быть Джуди и уж наверняка не Лестер. В конце концов, нельзя же наверняка утверждать, что это за люди, если они в этот момент целуются. Даже в кино, если опаздываешь к началу сеанса, будь хоть самые что ни на есть звезды в главных ролях. Нужно дождаться, пока они оторвутся друг от друга и посмотрят в камеру.

Это не кино, убеждал внутренний голос. Это жизнь. И если это не они, что тогда в машине делает конверт?

Теперь взгляд Сэлли сосредоточился на правой руке женщины, обнимавшей ее жениха за шею. У нее были длинные тщательно наманикюренные ногти, покрытые темным лаком. У Джуди Либби тоже были такие ногти. Сэлли помнит, что нисколько не удивилась, когда Джуди перестала ходить в церковь. У девушки с такими ногтями, вспоминала она свои тогдашние впечатления, не может быть на уме один лишь Господь Бог.

Ну что ж, значит, вполне возможно, что это и в самом деле Джуди Либби. Но это вовсе не значит, что рядом с ней Лестер. Это может быть ее способ отомстить им обоим, ведь Лестер сам ее бросил, когда узнал, что она такая же христианка, как Иуда Искариот. В конце концов, кто угодно может носить короткую стрижку и одеваться в голубые майки и брюки с белыми полосами по бокам.

Но тут ее взгляд наткнулся на еще одну деталь, и сердце внезапно отяжелело и остановилось, как будто простреленное свинцовой пулей. На руке мужчины были часы — электронные. Она их узнала, хотя на фотографии они выделялись нечетко.

Она не могла их не узнать, так как сама подарила месяц назад в день его рождения.

Но сознание упрямо твердило — это тоже вполне возможное совпадение. Ведь это всего лишь «Сейко», на большее я не могла раскошелиться. Любой может носить такие часы. Но внутренний голос смеялся над ней, смеялся жестоко, безжалостно. Этот голос желал знать, кого, собственно говоря, она собирается обдурить. Кроме того, хоть она, слава Богу за такое снисхождение, не могла видеть кисть мужчины, запущенную под юбку девицы, рука до локтя представала на полное обозрение, и на ней Сэлли сразу заметила две маленькие родинки, соприкасающиеся друг с другом краями и образующие аккуратную восьмерку. Сколько раз Сэлли с любовью поглаживала эти родинки, сидя на заднем крыльце бок о бок с Лестером! Как часто она целовала их, пока Лестер ласкал ее грудь, одетую в специально подобранный для таких случаев бюстгальтер от Дж. С.Пенни, и нашептывал на ухо всяческие интимные нежности и обещания вечной любви.

Это Лестер, сомнений никаких. Часы можно надеть и снять, от родинок не отделаешься. В памяти всплыла музыкальная фраза из песенки: «Плохие девчонки… там-там… тум-тум…».

— Мерзавка, шалава, шлюха, — шипела Сэлли, словно разъяренная тигрица. — Как он мог к ней вернуться? Как?!

— Может быть, — не унимался внутренний голос, — она позволяет ему то, чего не позволяешь ты?

Грудь Сэлли возмущенно взмыла вверх, а в горле застрял отвратительный горький ком. Но ведь они в баре! Лестер не…

Но она тут же поняла, что это не слишком убедительное возражение. Если Лестер встречается с Джуди, если он обманывает ее в этом, то обман насчет того, пьет он пиво или нет, уже полностью теряет свою значимость. Вот так.

Сэлли отложила фотографию и трясущимися руками достала из конверта сложенный вчетверо листок бумаги персикового цвета. От него исходил легкий, терпковато-сладкий аромат. Сэлли поднесла листок к носу и глубоко вдохнула.

— Мерзавка! — крикнула она хриплым истерическим голосом.

Если бы Джуди теперь оказалась рядом, она набросилась бы на нее и исцарапала собственными ногтями, какими бы короткими они ни были. Как бы ей хотелось, чтобы Джуди оказалась здесь. И Лестер тоже. Долго бы ему не пришлось еще играть в футбол, если бы она его отделала. Очень долго.

Сэлли развернула письмо. Оно было короткое и написано округлым почерком школьницы, обученной чистописанию по методу Пальмера.

«Дорогой Лес!

Фелиция сделала этот снимок в тот день, когда мы были с тобой в Тигре. Сказала, что собирается нас шантажировать. Но только дразнила. Она отдала фотографию мне, а я отдаю тебе в память о нашей ВЕЛИКОЙ НОЧИ. Не слишком было благоразумно с твоей стороны забираться ко мне под юбку на глазах у «всего честного народа», но это так возбуждало! И потом ты такой СИЛАЧ! Чем дольше я смотрела на тебя, тем больше подогревалась. Если приглядишься повнимательнее, увидишь мое нижнее белье. Слава Богу, Фелиция уже ушла к тому времени, когда на мне ничего не осталось! Скоро увидимся! А пока храни эту фотографию «в память обо мне». Я буду думать о тебе и твоей замечательной «штучке». ОГРОМНОЙ штуке! Лучше закончу писать, а то все больше распаляюсь. Как бы не пришлось заняться чем-нибудь неприличным. И прошу тебя, перестань беспокоиться сам знаешь О КОМ. Она слижком занята послушанием Богу, чтобы думать о нас с тобой, смертных.

Твоя Джуди».

Не менее получаса Сэлли сидела в «мустанге» Лестера и все перечитывала и перечитывала письмо. Сознание ее и чувства обострились от накапливающегося гнева, ревности и обиды. Кроме того, подспудно все эти ощущения «подогревались», как сказала бы Джуди, возрастающим сексуальным возбуждением, но в этом она никогда бы не призналась никому на свете и тем более себе самой.

«Безмозглая шалава даже не знает, как пишется слово «слишком»», думала Сэлли.

Она продолжала скользить взглядом по фразам и задерживалась, конечно, на тех, что были выделены заглавными буквами. Наша великая ночь. Не слишком БЛАГОРАЗУМНО. Так ВОЗБУЖДАЛО. Такой СИЛАЧ. ОГРОМНАЯ ШТУКА.

Но наивысшую степень раздражения и ярости вызывала богохульная перефразировка общинного ритуального псалма: «…сохрани эту фотографию в память обо мне».

Непристойные картины совершенно непроизвольно вставали перед глазами Сэлли. Губы Лестера смыкаются на розовом соске Джуди Либби, а та завывает: «Возьми меня, испей до дна эту чашу в память обо мне». Лестер на коленях меж раздвинутых ног Джуди: «Возьми меня, съешь меня в память обо мне».

Сэлли смяла абрикосового цвета листок в маленький ничтожный комочек и швырнула на пол машины. Теперь она сидела прямо, вздернув подбородок и глядя вперед немигающим взором, взмокшие от пота пряди волос слиплись и рассыпались (не отдавая себе отчета в том, что делает, Сэлли все время, пока читала и перечитывала письмо, прочесывала волосы пальцами, словно гребнем). Затем она нагнулась, подняла бумажный шарик, расправила его и сунула вместе с фотографией обратно в конверт. Руки у нее так дрожали, что она лишь с третьего раза попала в конверт, надорвав его при этом чуть не до середины.

— Мерзавка! — закричала она в который раз и разразилась слезами. Слезы были горячие и жгучие, как кислота. — Сука! А ты! Ты! Лживая скотина!

Сэлли воткнула ключ в замок зажигания. «Мустанг» взревел, да так яростно, как будто вторил состоянию Сэлли. Она включила передачу и выехала со стоянки, взметнув тучу пыли, выпустив голубое облако газа и отчаянно проскрежетав резиной. Билли Маршан, тренировавший развороты на роликовой доске, с удивлением оглянулся.

4

Пятнадцать минут спустя она была в спальне, лихорадочно рылась в ящике с бельем в поисках деревяшки и не находила ее. Гнев на Джуди и лживую скотину-жениха был вытеснен страхом — вдруг деревяшка исчезла? Неужели ее все-таки похитили?

Сэлли принесла разорванный конверт с собой и только теперь с удивлением обнаружила, что до сих пор держит его в левой руке. Он мешал поискам. Она отшвырнула конверт и принялась выбрасывать свое скромное хлопчатобумажное белье из ящика пригоршнями, рассыпая его по всей комнате. В тот самый момент, когда она готова была завопить от ужаса и отчаяния, деревяшка нашлась. Видимо, Сэлли, открывая, потянула ящик на себя с такой силой, что драгоценность скользнула в самый дальний угол.

Она схватила свою деревяшку и в тот же миг почувствовала, как на душе разливается покой и удовлетворение. Другой рукой она подобрала конверт и держала обе вещи прямо перед собой: добро и зло, святыню и скверну, альфу и омегу. Затем она положила конверт в ящик и беспорядочно забросала сверху бельем.

Сэлли села, скрестила ноги и опустила голову к деревяшке. Она ожидала почувствовать, как пол закачается под ней, словно палуба ковчега, ожидала услышать крики несчастных бессловесных тварей, спасенных Божией милостью во времена всемирного бедствия.

Но вместо всего этого она услышала голос человека, продавшего ей эту бесценную реликвию.

— Тебе придется заняться этим… — говорила деревяшка голосом мистера Гонта. — Придется, Сэлли, это грязное дело нельзя оставить безнаказанным.

— Да, — откликнулась Сэлли. — Да, я знаю.

Весь день она просидела в своей раскаленной от солнца и чувств девичьей спальне, раздумывая и мечтая в полусне, сидела в середине темного круга, очерченного вокруг нее волшебным куском дерева, сидела во тьме, как под капюшоном кобры.

5

— Вот идет мой король, весь в зеленом как франт… йо-хо, йо-хо, тра- ля-ля… он не просто король, он любовный гигант…

В то время как вокруг Сэлли Рэтклифф сгущалась тьма душевных страданий, Полли купалась в солнечных лучах неожиданно теплого октябрьского дня. Она сидела в кресле у открытого окна мастерской и напевала своим приятным глубоким голосом. К ней подошла Розали Дрейк.

— Есть у меня одна знакомая, которая чувствует себя сегодня лучше, чем вчера. Гораздо лучше, судя по голосу.

Полли взглянула на нее и улыбнулась, выразив улыбкой всю сложную гамму чувств, обуревавших ее.

— Может быть так, а может быть и не совсем.

— Хочешь сказать, что действительно чувствуешь себя хорошо, но не можешь в это поверить?

Полли подумала над таким вариантом и согласно кивнула. Это было не совсем так, но в качестве объяснения подходило. Женщины, одновременно расставшиеся с жизнью вчера, сегодня лежали рядом в Похоронном бюро Сэмуэльса. Завтра утром их будут отпевать в разных церквях, но после полудня они снова станут соседями, на этот раз на Отечественном кладбище. Полли считала себя одной из виновниц их смерти; в конце концов, никто как она вернула в свое время Нетти Кобб в Касл Рок. Она писала все необходимые письма и поручительства, она ходила на консультации, именно она подыскала Нетти Кобб жилье. Но почему? Теперь трудно сказать, скорее всего в силу тяги к актам милосердия, а возможно, подспудного стремления отдать последний долг старинным семейным связям.

Она не пыталась оправдываться ни перед собой, ни перед другими, не позволяла никому себя уговаривать (Алан даже и не пытался), но она не была уверена, что теперь, зная, чем все это кончилось, повела бы себя по-иному, если бы можно было начать сначала. Причину безумия Нетти Полли не в силах была устранить, впрочем как и регулировать ее состояние и поведение, но факт остается фактом — ее подопечная провела три спокойных и, можно сказать, счастливых года в Касл Рок. Может быть, эти три года настоящей свободной жизни лучше, чем долгое тоскливое прозябание в больничных стенах вплоть до естественного ухода в мир иной. И если бы Полли пришлось подписывать себе приговор по обвинению в убийстве Вильмы Ержик, разве не стоял бы рядом с ее подписью росчерк самой Вильмы, ответственной за свою смерть никак не менее, чем кто-либо другой. Разве Полли, а не сама Вильма уничтожила веселую и беззащитную собачку Нетти, вонзив ей в грудь смертоносный штопор?

Была еще одна частичка души, самая, вероятно, естественная и понятная, которая просто-напросто страдала от потери хорошего друга и недоумевала, как могла Нетти так поступить в то время, когда Полли уверовала в ее неминуемое выздоровление.

Почти всю первую половину дня Полли провела в хлопотах по организации похорон и обзванивала немногих родственников Нетти, которые, как она и предполагала, отказались присутствовать при погребении. Эта рутинная работа, всегда сопровождающая таинство смерти, помогла сосредоточиться в собственном горе… в чем, вероятно, и состоит главное предназначение ритуала предания мертвых земле.

И все же от некоторых мыслей она отделаться не могла. Например, лазанья, все еще прятавшаяся в холодильнике под покрывалом из фольги, чтобы не пересохнуть. Она предполагала разделить трапезу с Аланом, если он сможет прийти к обеду. В одиночку она съесть лазанью не сможет. Кусок в горло не полезет.

Она вспоминала, как Нетти стремительно определила ее тяжелое состояние, как прониклась ее болью, как старалась ее унять, облегчить, настаивая на том, что термические варежки на этот раз помогут. И конечно, последние слова Нетти, адресованные ей:

— Я люблю тебя, Полли.

Розали теперь тоже напевала. Этим утром они сообща вспоминали Нетти, вызывая в памяти то одно, то другое, поплакали, обнявшись, в подсобке среди вороха тканей и одежды. А теперь и у Розали, кажется, поднялось настроение, вероятно оттого, что она услышала, как поет Полли.

«А может быть, и оттого, что она не была по-настоящему близка и реальна для нас обеих, — размышляла Полли. — Над образом Нетти всегда витала тень, не слишком густая, чтобы не разглядеть, что под ней скрывается, но достаточно плотная, чтобы приходилось напрягать зрение. Возможно, именно это обстоятельство способствует непрочности, хрупкости нашей скорби».

— Я и вправду лучше себя чувствую, — сказала Полли. — Не пойму, почему и как это произошло, но ужасно радуюсь. Может быть, пора по этому поводу перекрыть фонтан слез?

— Согласна. Не знаю, что меня сегодня больше порадовало с утра то, что ты пела, или то, что шила. Ну-ка покажи руки.

Полли послушно подняла их. Сказать, что эти конечности принадлежали королеве красоты — погрешить против истины. Пальцы искривлены, суставы распухшие, но Резали ясно видела, что отек по сравнению с тем, что был в пятницу, когда Полли пришлось раньше времени уйти с работы, значительно уменьшился.

— Здорово! — воскликнула Розали. — Совсем не болят?

— Ну, не совсем, конечно, но гораздо лучше, чем за весь последний месяц. Смотри.

Она медленно сжала пальцы в кулаки, затем разжала с той же осторожностью.

— Больше месяца я не в силах была этого сделать.

«Если уж быть до конца откровенной, — думала Полли, — я не могла сжать кулаки с мая, а то и с апреля».

— Ух ты! — восхитилась Розали.

— Так что, видишь, я и в самом деле чувствую себя гораздо лучше. Если бы только Нетти могла разделить мою радость, было бы совсем замечательно.

Входная дверь в мастерскую открылась.

— Ты не взглянешь, кто там, — попросила Полли. — Я хочу закончить этот рукав.

— Конечно, взгляну. — Розали направилась к выходу, но на пороге оглянулась. — Знаешь, Нетти очень бы радовалась, если бы знала, что тебе лучше.

Полли кивнула.

— Знаю, — грустно сказала она.

Розали ушла встречать посетительницу, а Полли дотронулась до маленькой выпуклости, не более желудя, спрятавшейся под розовым свитером, на груди.

«Азка, какое восхитительное слово», — думала Полли, двигая и переворачивая под серебристой иглой деловито жужжащей машинки ткань, то есть делая то, чего не могла себе позволить с прошлого лета.

А еще она думала о том, какую сумму мистер Гонт запросит за чудодейственный амулет. «Сколько бы ни попросил, все мало, — решила она. — Мне, конечно, нельзя так себя настраивать к часу расплаты, но это сущая правда. Какую бы цену он ни назвал, торговаться не стану».

1

Члены городского совета Касл Рок пользовались услугами однойединственной секретарши, работавшей на полную ставку, молодой женщины с экзотическим именем Ариадна Сэн-Клэр. Это была жизнерадостная особа, не отягощенная глубоким интеллектом, но трудолюбивая и весьма хорошенькая. Она обладала большой грудью, крутыми холмами возвышавшейся под бесконечным количеством и разнообразием ангорских свитеров, и превосходной гладкой кожей. Ариадна была близорука. Ее карие глаза непомерно увеличивали стекла очков в роговой оправе. Умнику она была по душе. Он считал ее слишком недалекой, чтобы принадлежать к гнусной когорте, имя которой ОНИ.

Ариадна заглянула к нему в кабинет без четверти четыре.

— Пришла заявка от Дика Брэдфорда, мистер Китон. Он просит о субсидии.

— Ну что ж, давайте посмотрим, — сказал Умник и сунул в ящик стола спортивную страницу, вырванную из последнего номера люистонского выпуска «Дейли Сан» и свернутую до размера карточки, выдаваемой на ипподроме.

Сегодня он чувствовал себя гораздо лучше, настроение было приподнятое и деловое. Розовые талоны сожжены в духовке, Миртл уже не шарахается от него как затравленная кошка (ему не было особого дела до Миртл, но все же раздражало жить под одной крышей с женщиной, которая смотрит на тебя как на убийцу-маньяка), и к тому же он рассчитывал на нынешних бегах положить в карман еще одну крупную сумму. По случаю праздничного дня народу на ипподроме будет больше, чем обычно, а соответственно, и ставки возрастут. Он уже начинал постепенно взвешивать все «за» и «против». Что касается помощника Говновонялки и шерифа Говнокопалки, да и всех остальных членов их веселой компании… ну что ж, он, Умник, и мистер Гонт знают всю их подноготную и выступят против этой ублюдочной команды сообща.

Все вышеизложенные причины позволили Китону весьма радушно пригласить Ариадну в кабинет и даже с давно забытым удовольствием пройтись ласкающим взглядом по ее соблазнительной груди, постоянно пребывающей в волнующем движении, но, без всяких сомнений, достаточно упругой.

Ариадна положила перед ним бланк заявления и Китон, взяв его в руки, благодушно откинулся на спинку кресла. Требуемая сумма указывалась в правом верхнем углу заявления, обведенная рамкой, — 940 долларов. В качестве плательщика должна выступить строительная компания Кейс Констракшн энд Сапплай в Люистоне. В графе под названием «Товары и услуги, требующие оплаты» Дик проставил: 16 ЯЩИКОВ ДИНАМИТА. Ниже, в графе «Комментарии/Объяснения», он написал:

«Мы в конце концов обнаружили гранитную гряду под гравиевым карьером на городском шоссе no 5, ту, о которой предупреждали геологи еще в 1987 году (см. мой отчет). Под этой грядой, вне всяких сомнений, залегают дополнительные пласты гравия, но чтобы до них добраться, придется гряду взорвать. Сделать это необходимо до наступления морозов и снегопадов. Если нам придется зимой закупать требуемое количество гравия в Норвегии, размер налогов подскочит до необозримых высот. Понадобится всего два-три взрыва, а на фирме имеется достаточный запас взрывчатки, я проверял. Динамит нам нужно получить не позднее чем завтра к полудню, чтобы начать работы в среду. Я отметил места предполагаемых взрывов на тот случай, если кто- нибудь из городской управы посчитает необходимым приехать».

Под всем стояла подпись Дика.

Умник дважды прочитал заявление, задумчиво постукивая ногтем по передним зубам, а Ариадна все это время стояла и терпеливо дожидалась. Наконец он оторвался от спинки кресла, положил заявление на стол, внес некоторые изменения и дополнения, поставил под пометками свои инициалы и подписал заявление широким росчерком. Когда он протягивал бланк Ариадне, та радужно улыбалась.

— Ну вот, — самодовольным тоном произнес Китон, — а говорят, что я несносный скряга.

Ариадна взглянула на бланк. Умник увеличил сумму с девятисот сорока долларов до тысячи четырехсот, а под объяснением Дика, зачем ему понадобился динамит, приписал: «Бери как минимум двадцать ящиков, пока есть».

— Вы не желаете поехать и взглянуть на карьер, мистер Китон? поинтересовалась Ариадна.

— Зачем? Нет никакой необходимости. — Китон снова откинулся на спинку кресла и сцепил пальцы рук замком на затылке. — Но попроси Дика позвонить мне, когда заказ поступит. Взрывчатки много, и не желательно, чтобы она попала в чужие руки.

— Конечно, — согласилась Ариадна и вышла. Она была рада поскорее убраться из кабинета. Что-то в улыбке Китона показалось ей… ну, скажем… скользким.

Тем временем Умник повернулся в своем крутящемся кресле лицом к окну, выходящему на Мейн Стрит, которая предстала сегодня его взору гораздо более оживленной и приветливой, чем в отвратительное субботнее утро. С тех пор многое изменилось, и он надеялся, что дальнейшие перемены грядут в ближайшие пару дней. Как ни говори, если на городском складе, ключ от которого у него имеется, будет лежать двадцать ящиков динамита — произойти может все что угодно. Ну просто все, что душе угодно.

2

Туз Мерилл пересек Тобин Бридж и въехал в Бостон в четыре часа пополудни, но прошло еще не менее получаса, прежде чем он оказался в том месте, которое, как надеялся, являлось целью его путешествия. Это был странный, почти безлюдный и весьма запущенный район Кэмбриджа, неподалеку от узких извилистых центральных улиц. По большей части из них движение было односторонним, остальные оканчивались тупиками. Полуразрушенные здания этого глухого района отбрасывали длинные предвечерние тени, когда Туз остановил машину у одноэтажного мрачного закопченного дома на Уипл Стрит. Располагался он посреди заросшего сорной травой пустыря. Частное владение было огорожено железным забором, но проблем не возникло — ворота кто-то умыкнул. Одни петли остались, и Туз заметил на них следы работы гаечным ключом. Он направил «челленджер» в образовавшийся проем и двинулся в сторону дома.

Стены были глухие, без единого окна. Ухабистая дорога, по которой ехал Туз, вела к воротам гаража, расположенным со стороны, выходившей на Ривер Чарлз. В гараже окон тоже не наблюдалось. «Челленджер» натужно кряхтел, подпрыгивая на развороченной дороге, которая когда-то, в лучшие времена, была покрыта асфальтом. По пути попалась брошенная детская коляска, стоявшая посреди осколков битого стекла. В ней сидела старая кукла — одна половина лица вдавлена внутрь головы, с другой на Туза смотрел пустой взгляд голубого стеклянного глаза. Перед закрытыми воротами гаража Туз остановил машину. Что же ему теперь делать? Одноэтажный барак выглядел так, как будто был покинут людьми с 1945 года, а то и раньше.

Туз вышел из машины и достал из нагрудного кармана листок бумаги. На нем был написан адрес того гаража, где должна стоять машина Гонта. Туз с сомнением перечитывал записку. Последние номера домов, мимо которых он проехал, позволяли предположить, что номер этой развалины 85 по Уипл Стрит, но кто, черт побери, мог бы это подтвердить? В подобных районах таблички на дома не принято вешать, а спросить не у кого. И вообще, от всего этого пейзажа настроение резко падало. Пустырь. Заброшенные машины, с которых унесли все пригодные к дальнейшему употреблению детали и части кузовов. Брошенные на произвол судьбы жилища, ожидавшие только одного слова властей, чтобы пойти на слом, кривые улицы, упиравшиеся в грязный двор или сгнившее крыльцо. Целый час ему понадобился, чтобы отыскать Уипл Стрит, а теперь он сожалел о своем упорстве. В таких местах полиция время от времени находит тела новорожденных, погребенные в мусорных кучах или в выброшенных на свалку ржавых холодильниках.

Туз подошел к воротам гаража и стал искать звонок. Такового не оказалось. Он приложил ухо к грязной створке и прислушался, нет ли кого внутри. Пижон вроде Гонта, обладающий запасом такого превосходного кокаина, вполне может знаться с ребятами, торгующими после захода солнца «поршами» и «ламборгини» за наличные. Но за дверью была тишина.

«Может быть, я ошибся адресом», — подумал Туз, но он изъездил улицу вдоль и поперек, и это здание казалось единственным достаточно вместительным и крепким, чтобы служить гаражом для автомобиля классического образца. Если только он вообще не лопухнулся и не приехал в другую часть города. От этой мысли Туз занервничал. «Ты должен вернуться к полуночи, — сказал Гонт. — Если не вернешься, я огорчусь. А когда я огорчаюсь, то частенько выхожу из себя».

— Успокойся, — уговаривал себя Туз, — кто он такой? Старый пижон с плохими вставными зубами. Не исключено, что голубой.

Но успокоиться он не мог. И никак не мог себя убедить в том, что Лилэнд Гонт всего лишь старый пижон с плохими вставными зубами. Более того, он чувствовал, что не желает даже выяснять, так это или нет.

А дело обстояло следующим образом: скоро стемнеет и оставаться в таком славном местечке после наступления темноты нежелательно. Тут пахнет жареным. Нечто непонятное и тревожное витает над крышами брошенных домов с пустыми глазницами окон и над обглоданными остовами машин. С тех пор как он подъехал к Уипл Стрит, Туз не заметил ни единой живой души, ни на крыльце дома, ни в окне… и все же его не покидало чувство, что за ним следят. Откуда это чувство бралось непонятно, но мурашки по спине бегали.

Как будто он был вовсе не в Бостоне, а в каком-нибудь поганом месте типа Сумеречной Зоны. «Если не вернешься к полуночи, я огорчусь». Туз сжал руку в кулак и заколотил по ржавой створке ворот.

— Эй, кто-нибудь. Отоприте.

Молчание в ответ.

На двери, в самом низу, Туз заметил ручку, нагнулся и подергают. Безрезультатно. Дверь даже не шелохнулась в раме, не говоря уж о том, чтобы сдвинуться с места. Туз со свистом выдохнул сквозь сжатые зубы и нервно оглянулся. «Челленджер» стоял рядом, и еще никогда в жизни Тузу так не хотелось забраться в него и удрать. Но он не осмеливался.

Он обошел вокруг дома и не увидел ничего. Вообще ничего. Только стены барака, выкрашенные в отвратительный ядовито-зеленый цвет. На задней стене гаража было что-то написано краской из пульверизатора. Туз разглядывал некоторое время слова, не в силах понять, отчего они вызывают в нем такое беспокойство.

Правила ЙОГ-СОТОС — было написано выцветшими красными буквами.

Туз вернулся к воротам и подумал: «Ну и что теперь?» Не придумав ничего путного, он сел в машину и так сидел, разглядывая ворота гаража. Наконец положил руки на руль и дал долгий протяжный гудок. В тот же момент дверь стала подниматься. У Туза отвалилась нижняя челюсть и, сидя с открытым ртом, он чувствовал, что его непреодолимо тянет повернуть ключ зажигания, вдавить педаль газа в пол и умчаться как можно быстрее и как можно дальше. Для начала неплохо бы в Мексику. Но перед глазами тут же возник мистер Гонт, и Туз неохотно вышел из машины. Он подошел ко входу в гараж в тот момент, когда дверь поднялась до упора и застыла у потолка.

Помещение внутри ярко освещалось полудюжиной двухсотваттных лампочек, свисавших с потолка на толстых электрических проводах. Каждая лампочка была покрыта жестяным абажуром в виде конуса и отбрасывала свет ровными круглыми пятнами. В дальнем конце, покрытая брезентовым чехлом, стояла машина. К стене притулился стол, заваленный всевозможными автомобильными инструментами и деталями. Три деревянных ящика, один на другом, стояли у соседней стены, а из них — старомодный катушечный магнитофон. Больше ничего и никого не было.

— Кто открыл ворота? — внезапно охрипшим голосом спросил Туз. — Кто открыл эти чертовы ворота? Но ответа на свой вопрос он не получил.

3

Туз завел «челленджер» в гараж и поставил у дальней стены — места оказалось предостаточно. Затем он вернулся к выходу. Рядом с ним на стене крепился контрольный щиток, и Туз нажал кнопку с надписью ЗАКР. Пустырь, на котором одиноко торчала эта загадочная постройка, начинал покрываться вечерними тенями, вносившими смуту в душу Туза. Ему продолжало казаться, что там кто-то есть.

Створка ворот опустилась без единого шороха или скрежета. Дожидаясь, пока она закроется окончательно, Туз оглядывался в поисках сенсорного устройства, которое открыло в ответ на гудок. Устройства не было нигде видно, но существовать оно должно, сами собой ни одни ворота на свете не откроются.

«Но если, — подумал Туз, — такое и может произойти, то Уипл Стрит самое подходящее для этого место».

Он подошел к ящикам с магнитофоном. Его шаги гулким эхом рассыпались по гаражу. «Правила Йог-Сотоса», — неожиданно вспомнил он и непроизвольно передернул плечами. Он понятия не имел, кто такой этот малый, Йог-Сотос, вероятнее всего какой-нибудь африканский рок-певец с бесконечным количеством мерзких жестких косичек, торчащих с грязного вонючего скальпа, но звук, возникавший при произнесении этого имени вслух, ему не нравился. Даже мысленно произносить его в таком гиблом месте казалось опасным.

К одной из магнитофонных катушек была приклеена бумажка, и на ней заглавными буквами написано: ВКЛЮЧИ МЕНЯ.

Туз сорвал бумажку и нажал кнопку с надписью ВКЛ. Катушки пришли в движение, и Туз вздрогнул, услышав прозвучавший голос. А собственно, чей голос он ожидал услышать? Ричарда Никсона?

— Привет, Туз, — сказал магнитофон голосом мистера Гонта. — Добро пожаловать в Бостон. Пожалуйста, сними с моей машины чехол и погрузи ящики. В них товар, который мне в скором времени может понадобиться. Боюсь, придется как минимум один ящик положить на заднее сидение, вместительность багажника моего «такера» оставляет желать лучшего. Твоя собственная машина здесь будет в полной безопасности, и обратная дорога пройдет без приключений. И помни, чем быстрее ты вернешься, тем скорее сможешь начать свою собственную работу с картой. Желаю приятного путешествия.

Звуковое письмо закончилось, за ним последовали шорох магнитной ленты и тихое гудение воспроизводящего механизма.

Туз еще с минуту смотрел на беззвучно крутящиеся катушки. Вся ситуация казалась сверхъестественной и становилась все более невероятной с каждой минутой. Мистер Гонт, должно быть, приезжал сюда сегодня днем, должен был, потому что он упоминает о карте, а Туз познакомился с Гонтом и узнал о существовании карты не далее как сегодня утром. Старый хрыч летал сюда на самолете, никак не иначе, пока он, Туз, крутил баранку. Но зачем? И какого дьявола вообще все это значит?

«Его здесь не было, — подумал Туз сразу же вслед за первым предположением. — Не знаю и не хочу знать, возможно это или нет, но его здесь не было. Стоит только посмотреть на этот чертов магнитофон. Все уже давно думать забыли о таких. А пыль на катушках? И на записке тоже? Вся эта декорация дожидается тебя, дружище Туз, с давних времен. Может быть, еще с тех самых, когда Пэнгборн упек тебя в тюрягу». Но ведь этого не может быть! Безумие! Полная чушь! Белиберда!

Но в глубине души Туз верил всему. Мистера Гонта и в помине не было поблизости от Бостона сегодня. Мистер Гонт провел весь день в Касл Рок — в этом Туз был уверен — стоя у окна и глядя на улицу. Может быть, даже время от времени сменяя табличку ЗАКРЫТО ПО СЛУЧАЮ ДНЯ КОЛУМБА на другую, ОТКРЫТО, в том случае конечно, если посетитель того стоил, то есть оказывался подходящим для совершения с ним сделки. Но какой сделки?

Туз не был уверен, что он желает это знать. Но зато твердо решил проверить содержимое этих ящиков. Если ему предстоит их везти отсюда до Касл Рок, а дорога неближняя, он имеет право знать.

Он выключил магнитофон и отставил его в сторону. Затем, взяв с рабочего стола молоток и лом, стоявший в углу, вернулся к ящикам. Поддев плоским концом лома крышку, надавил на свободный конец. Гвозди со скрипом, но легко вылезли из пазов. Содержимое ящиков было покрыто тяжелой промасленной парусиновой тканью. Туз снял ткань и, увидев то, что было под ней, чуть не задохнулся. Запалы. Десятки запалов.

Может быть, даже сотни запалов, каждый в уютном гнездышке из мягкой стружки.

— Господи Всемогущий, что он собирается делать? Начать третью мировую войну?

Сердце Туза чуть не выпрыгивало из груди. Он приколотил крышку обратно и снял ящик с запалами.

Открывая крышку следующего, он ожидал увидеть ряды красных толстых палок, похожих на дорожные сигналы. Но там был не динамит. Там было оружие. Примерно два десятка мощных автоматических пистолетов. Ноздри защекотал резкий запах смазочного масла. Он не знал, что это за оружие, — может быть, немецкого производства, зато был уверен двадцать к одной-единственной его жизни — что придется с ней проститься, если его поймают с таким грузом в Массачусетсе. Содружество строго следило за поступлением оружия, в особенности автоматического. Этот ящик он отставил, даже не закрыв крышкой, и открыл последний. Тот был доверху полон боеприпасами.

Туз отступил на шаг, нервным жестом теребя губы пальцами левой руки. Запалы. Автоматы. Боеприпасы. И это называется товар? «Ну нет, это — без меня», — подумал Туз.

— Без меня, — тихо произнес он вслух и покачал головой для пущей убедительности. — Я в такие игры не играю.

Мексика становилась в его воображении все привлекательней и желанней. Может быть, он поедет даже не в Мехико, а в Рио. Он не знал, собирается ли Гонт соорудить для него усовершенствованную мышеловку или электрический стул, но в любом случае надо избежать этого. Он уезжает и немедленно. Взгляд его задержался на ящике с пистолетами. «Одного из этих малышей я прихвачу с собой, — подумал он. — Небольшая компенсация за причиненное беспокойство. Можно сказать, сувенир».

Он сделал шаг к ящику, но в этот самый момент снова закрутились катушки магнитофона, хотя кнопку никто не нажимал.

— Даже и не помышляй, Туз, — произнес голос Лилэнда Гонта спокойным, но ледяным тоном, и Туз закричал — о, как он закричал. — Не вздумай со мной шутить. То, что я с тобой сделаю, если ты только попытаешься, ни в какое сравнение не идет с обещаниями братьев Корсонов. Ты станешь мечтать о встрече с ними, как о теплом и ласковом солнечном дне в деревне. Ты теперь принадлежишь мне. Оставайся со мной, и нам будет неплохо вместе. Оставайся со мной, и мы повеселимся, ты сможешь отплатить всем в Касл Рок, кто хоть раз заикнулся о тебе без должного уважения… и до конца дней своих ты останешься богачом. Но лишь один шаг ступи против меня и будешь кричать до посинения, пока не задохнешься.

Магнитофон замолчал.

Туз проследил глазами шнур до самой вилки. Он лежал на полу, покрытый толстым слоем пыли. Розетки не было и в помине. Нигде.

4

Внезапно Туз почувствовал, что успокаивается. Не так это странно, как могло бы показаться. Для того чтобы стрелка его барометра выровнялась, были две причины.

Первая состояла в том, что Туз был существом весьма первобытным. Он бы неплохо смотрелся в пещере и в свободное от охоты и разделывания звериных туш время таскал бы свою женщину за волосы и получал бы от этого удовольствие, если, конечно, поблизости не было бы врагов, в которых можно пошвырять камни. Реакция его могла быть предсказуема только в том случае, когда руководствовалась высшей силой и властью. Не так часто бывали подобные встречи, но когда случались, Туз немедленно падал ниц. Хотя он и не понимал, но именно это свойство характера не позволило ему улизнуть от братьев Корсонов с самого начала. В человеке вроде Туза Мерилла единственное желание, преобладающее над стремлением подавлять, — это необходимость перевернуться на спину, вскинуть вверх все четыре лапки и подставить шею под удар, когда появляется тот, кто этот удар может нанести.

Вторая причина была еще проще: он решил считать, что видит сон. Были, конечно, в душе сомнения насчет этого, но мысль казалась чересчур привлекательной и поверить в нее было гораздо проще, чем довериться реальности своих ощущений. Он даже не желал принимать во внимание весь остальной мир, который мог бы признать существование мистера Гонта. Куда как проще — и безопаснее — прикрыть свой мыслительный процесс на некоторое время и действовать, как приказано. Если он так поступит, то, может быть, — чем черт ни шутит — возьмет да и проснется в том самом мире, который знаком с детских лет. В этом мире своих неприятностей пруд пруди, но хотя бы знаешь чего ждать.

Он приколотил крышки к ящикам с оружием и боеприпасами, затем подошел к автомобилю и стянул с него брезентовый чехол, тоже покрытый порядочным слоем пыли. Стянул его и застыл на мгновение в восторге и восхищении.

Это и в самом деле был «такер», и прекрасная модель к тому же.

Канареечно-желтого цвета. Удлиненное тело машины сверкало хромом по бокам и под передним бампером. Третий фонарь смотрел с центра капота, прямо под серебристым орнаментом, изображавшим нечто вроде скорого поезда в футуристическом стиле.

Туз ходил вокруг автомобиля и поедал его глазами. Сзади, с обеих сторон багажника, он заметил по хромированной решетке и удивился, не зная, для чего они предназначены. Шины были такие чистые, что чуть не сверкали в свете лампочек. На крышке багажника блестящими прописными буквами красовалась надпись — «такер-талисман». Туз не слыхивал о такой модели. Он всегда считал, что Престон Такер выпустил всего одну модель под названием «торпеда».

Тебя должна теперь беспокоить другая проблема, старина, у машины нет номеров. Ты собираешься проделать весь путь в машине, которая будет бросаться в глаза всем и каждому, словно пораненный и распухший большой палец, в машине без номеров и набитой доверху оружием и взрывчаткой.

Да. Он собирался. Идея, конечно, не из лучших, просто хреновая, если сказать честно, но гораздо лучше первой (одурачить мистера Гонта, надо же — придумал!), и к тому же это все сон.

Туз вытащил из кармана конверт, достал оттуда ключи и пошел к бензобаку. Однако ничего похожего на замочную скважину не обнаружил. Удивился, но тут же вспомнил кинофильмы с Джеффом Бриджисом и все понял. Так же как у немецкого «витл» фирмы Фольксваген и у «шевроле-корве», сзади у «такера» располагаются двигатель, а бензобак — впереди.

Конечно же, он отыскал замочную скважину непосредственно под удивительным и непривычным для глаза третьим фонарем. Туз открыл багажник. Он был и в самом деле небольшим и пустым… почти пустым. Там лежал только маленький пузырек с белым порошком и ложечкой, прикрепленной к крышке серебряной цепочкой. На цепочке Туз увидел записку, приклееную к ней обрывком скотча. Он сорвал записку и прочел два слова, написанные крошечными заглавными буквами:

Туз выполнил приказ.

5

Почувствовав себя гораздо лучше от порции восхитительного снадобья мистера Гонта, Туз загрузил ящики с оружием и боеприпасами в багажник, а ящик с запалами поставил на заднее сидение. Работал он с небольшими перерывами для того, чтобы еще разок поработать носом. В салоне витал божественный запах автомобиля, ни с чем не сравнимый, кроме разве женских прелестей. Сев за руль, он увидел, что машина совсем новехонькая. Счетчик километража круглился ровным рядком нолей 00000,0.

Туз вставил ключ в замок зажигания и повернул. «Талисман» заговорил ровным тихим грудным голосом. Сколько укрывается под капотом лошадей? Туз не знал, но казалось, будто там пасется целый табун. В тюремной библиотеке было множество книг по автомобилям, и он прочел все. У «такер-торпеды» двигатель объемом триста пятьдесят кубических дюймов, как и у большинства моделей, построенных мистером Фордом в период от 1948 до 1952 года, и мощностью приблизительно в сто пятьдесят лошадиных сил. Но эта казалась мощнее. Гораздо мощнее. У Туза появилось желание выйти и залезть под капот… но это было все равно что слишком долго думать о дурацком имени — Йог-как-там-дальше. Почему-то он решил, что этого делать не стоит. А стоит отогнать эту штуковину в Касл Рок и как можно скорее.

Он хотел выйти из машины, чтобы открыть ворота гаража, но вместо этого почему-то нажал на сигнал, просто так нажал, чтобы посмотреть, что будет. А случилось вот что — ворота тут же поползли вверх.

— Нет, тут наверняка где-то есть звуковое сенсорное устройство, сказал Туз, но сам в это больше не вернил. И кстати, его этот вопрос уже не волновал. Он перевел рычаг на первую передачу и медленно выехал из гаража. Не остановившись и направляясь к отверстию в заборе, он снова погудел и увидел в зеркале, как свет в гараже погас и ворота встали на место. Еще он успел увидеть свой «челленджер», уткнувшийся носом в стену, и ворох брезентового чехла рядом на полу. У Туза появилось странное чувство, что больше он никогда не увидит свою машину, но это тоже его не растревожило.

6

«Талисман» не только летел словно птица, он, похоже, знал дорогу назад к Сторроу Драйв и повороту на север. То и дело поворотники загорались и мигали сами собой. Когда это случалось, Туз, послушный их приказу, делал следующий поворот. Не прошло и нескольких минут, как трущобы маленького Кэмбриджа, где он нашел «такер», скрылись из виду и показались впереди очертания Тобин Бридж, известного более под названием Мост через Волшебную реку — черная конструкция под темнеющим небом.

Туз нажал кнопку освещения, и яркий сноп света вспыхнул и рассыпался впереди пушистым веером. Когда он поворачивал рулевое колесо, веер поворачивался вместе с ним. Дьявольское изобретение этот центральный фонарь.

Он находился уже в тридцати милях на север от Бостона, когда заметил, что горючее на нуле. Туз свернул по ближайшему указателю и остановил скакуна мистера Гонта перед бензоколонкой, пристроившейся у подножия холма. Служитель сдвинул кепку на затылок и обошел вокруг машины, восхищенно цокая языком.

— Потрясная вещь! Где достал? — спросил он Туза.

Не задумавшись ни на секунду, Туз протараторил:

— Плейнз-ов-Ленг. Йог-Сотос Винтаж Моторс.

— Чего?

— Налей-ка бензинчику, старик, здесь тебе не телевикторина Двадцать Вопросов.

— О! — сказал служащий, внимательно посмотрев на Туза, и чуть ни каблуками щелкнул. — Есть. Сию минуту.

Он включил насос. Но тот жалобно щелкнул, выплюнув бензина лишь на четырнадцать центов. Тогда служащий решил покачать вручную, но бензин потек по сверкающему желтому боку «талисмана», проливаясь на асфальт.

— Кажется, бензин ему не нужен, — задумчиво пробормотал он. Вероятно.

— Может быть, карбюратор засорился или…

— Вытри-ка бензин с машины. Хочешь, чтобы полировка потускнела? Что с тобой, приятель?

Паренек бросился выполнять приказ, а Туз направился в туалет, чтобы слегка подзаправить свой нос. Когда он вышел, парень стоял на почтительном расстоянии от машины и нервно крутил тряпку в руках.

«Он боится, — подумал Туз. — Кого боится? Меня?». Нет, служащий бензоколонки едва повел бровью в его сторону. Взгляд его не отрывался от «талисмана».

«Он, вероятно, попытался до него дотронуться», — предположил Туз.

Открытие — а это было открытие, именно оно — заставило губы Туза искривиться в усмешке.

Паренек попытался прикоснуться к нему, и что-то произошло. Что именно, не имеет значения. Главное, это научило его: смотреть смотри, а рукам воли не давай.

— Денег не нужно, — сказал служащий.

— Все правильно. — Туз сел за руль и тронулся с места в карьер. У него насчет «талисмана» появилась новая мысль. С одной стороны, крамольная, но с другой — весьма интересная. Он поймал, что стрелка указателя горючего всегда стоит на нуле, а бензобак… всегда полон.

7

Пропускной пункт для индивидуального транспорта в Нью-Хемпшире автоматический. Бросаешь в корзинку доллар (просьба не бросать разменной монетой), светофор меняет красный свет на зеленый и проезжай. Но когда Туз подвел «талисман» к корзине, зеленый загорелся сразу и на табло вспыхнули слова: ПРОЕЗД ОПЛАЧЕН. СПАСИБО.

— Знай наших, — пробормотал Туз и помчался дальше к штату Мэн.

К тому времени, когда он оставил Портленд, «талисман» делал восемьдесят миль в час, и Туз чувствовал, что это не предел его возможностей. Проехав пропускной пункт в Фалмуте, Туз взлетел на небольшой подъем и сразу увидел на обочине полицейскую машину. Из окна водителя бесстыдно торчало дуло радара.

«Ого, — подумал Туз, — кажется меня поймали. Господи милостивый, ну какого дьявола я несся с таким дерьмом в багажнике?».

Но он знал, почему несся, и причиной тому был не кокаин. В другой раз — может быть, но только не теперь. Причина была в «талисмане». Это он хотел ехать быстрее. Туз мог поглядывать на спидометр, отпускать педаль газа, но ровно через секунду она уже снова застывала на расстоянии трех дюймов от пола.

Он ожидал, что патрульный автомобиль тронется с места и помчится вдогонку, действуя на нервы завывающей сиреной и вертушкой, мигающей синим светом. Но этого не случилось. Туз промчался мимо на скорости восемьдесят, а легавый даже ухом не повел.

Заснул он там, что ли?

Какой там заснул! Когда видишь радар, нацеленный на тебя из окна полицейской машины, можешь быть уверен, что обладатель этого адского прибора бодрствует. И Туз был тоже в этом уверен. Произошло совсем другое: полицейский «талисман» просто не видел. Звучит странно, но факт есть факт. Огромная ярко-желтая машина с тремя фарами, одна из которых, средняя, распарывала сумерки впереди себя мощным лучом света, оставалась невидимой ни для полиции, ни для сверхсовременного технического оборудования, которое находилось в ее распоряжении.

Улыбнувшись во весь рот, Туз пустил «талисман» мистера Гонта на сто десять миль в час. В Касл Рок он приехал в четверть девятого, то есть почти за четыре часа до срока.

8

Мистер Гонт вышел из магазина и, остановившись под навесом, наблюдал, как Туз бережно заводит «талисман» в один их трех секторов автомобильной стоянки перед Нужными Вещами.

— Молодец, Туз, даже раньше, чем я ожидал.

— Не я молодец, машина такая.

— Что и говорить, — Мистер Гонт любовно погладил округлый капот «такера». — Машина — первый класс. Товар мой тоже привез, надеюсь?

— Да, конечно, мистер Гонт, я по дороге обратно успел сообразить, что ваша машина — нечто особенное, и все же не мешало бы поставить ей номера.

— В этом нет необходимости. Будь так добр, Туз, отведи машину к служебному входу. Я позабочусь о ней позднее.

— Как? Где? — Туз внезапно почувствовал полное нежелание возвращать машину Гонту. И не только потому, что оставил «челленджера» в Бостоне и теперь нуждался в колесах для осуществления собственных планов, просто после «талисмана» все остальные, включая еще недавно обожаемый «челленджер», казались разбитыми телегами.

— Это мое дело, — сказал мистер Гонт, холодно глядя на Туза. Знаешь, тебе было бы сподручнее смотреть на работу у меня, как на службу в армии. Перед тобой лежат три дороги. Одна — поступать правильно, вторая — поступать неправильно, третья — поступать так, как говорит мистер Гонт. Выберешь третью — неприятности всегда обойдут тебя стороной. Ты меня понимаешь?

— Да. Я понимаю.

— Ну вот и прекрасно. А теперь подведи машину к черному ходу.

Туз тронулся с места и повел машину за угол по той узкой улочке, которая вилась позади конторских зданий, выстроившихся вдоль западной стороны Мейн Стрит. Дверь черного хода Нужных Вещей была открыта. Мистер Гонт стоял в длинном желтом луче света, вырывавшемся из недр магазина, и не сделал ни одной попытки помочь отдувавшемуся от напряжения Тузу, таскавшему ящики в подсобку.

Многие покупатели были бы несказанно удивлены, увидев эту комнату. Им приходилось быть свидетелями того, как мистер Гонт исчезал за бархатными шторами, отделявшими ее от торгового зала, приходилось слышать, как он там возился, будто перебирая товар и переставляя коробки с места на место… но на самом деле в комнате было пусто, шаром покати, до тех пор, пока Туз не поставил привезенные ящики в угол, указанный Гонтом.

Нет, все же один предмет в комнате был. Огромная бурая крыса, прихлопнутая защелкой крысоловки. Шея ее была перебита, и передние зубы оскалились в мертвой ухмылке.

— Прекрасная работа, — сказал мистер Гонт, потирая длиннопалые руки и улыбаясь. — Превосходная работа, на пять с плюсом. Ты превзошел все мои ожидания, Туз.

— Благодарю, сэр, — произнес Туз и окаменел, не поверив собственным ушам. Никогда и ни к кому в жизни он не обращался словом «сэр».

— И вот тебе небольшое вознаграждение за труды. — Гонт протянул Тузу коричневый конверт. Туз сжал его кончиками пальцев и почувствовал характерный скрип порошка внутри. — Думаю, ты захочешь сегодня провести некоторые исследования. Это придаст тебе сил.

У Туза екнуло сердце.

— О черт! Черт, черт! Я оставил книгу, книгу с картой, в своей машине! Она в Бостоне! Проклятье! — Он стиснул руку в кулак и со всего размаху хватанул себя по бедру. Мистер Гонт все улыбался.

— Не думаю. Скорее всего, она в «такере».

— Нет, я…

— Ну почему бы не проверить?

Конечно же, она была там, лежала преспокойно на приборном щитке, прижавшись корешком к затемненному ветровому стеклу. «Старинные клады Новой Англии». Туз схватил ее и пролистал. Карта тоже оказалась на месте. Он посмотрел на Гонта с подобострастием.

— Мне твои услуги не понадобятся вплоть до завтрашнего дня, приходи в то же время, — сказал Гонт. — Советую провести остаток дня в своем бараке в Микэник Фоллз. Тебе не помешает выспаться. Впереди трудовая ночь, если не ошибаюсь?

Туз подумал о крестиках на карте и кивнул.

— Кстати, — добавил Гонт, — старайся ближайшие пару дней не попадаться на глаза шерифу Пэнгборну. Позднее это уже не будет иметь значения. — Губы его растянулись, обнажив крупные выпирающие зубы в хищном оскале. — Уверен, что к концу недели многое из того, что считалось очень важным до сих пор, потеряет свое значение для жителей города. Ты не согласен, Туз?

— Вам виднее. — Туз снова впадал в уже испытанное полудремотное состояние и нисколько против этого не возражал. — Но, честно говоря, даже не знаю, как мне быть.

— Я обо всем позаботился, — заверил Гонт. — Машина с ключами в замке зажигания будет дожидаться тебя у главного входа. Собственность фирмы, так сказать. Должен признаться, что это всего лишь незамысловатый «шевроле», но он обеспечит способность к передвижению. Тебе, конечно, больше пришелся бы по душе телевизионный микроавтобус, но…

— Микроавтобус? Телевизионный?

Мистер Гонт предпочел не отвечать на столь естественные вопросы.

— …но «шевроле» ответит всем твоим требованиям, могу заверить. Только постарайся не попадаться в радарные полицейские ловушки. С этой машиной такие шутки не пройдут.

Туз неожиданно для самого себя сказал:

— Как бы мне хотелось иметь такую машину, как ваша, мистер Гонт. Потрясающая вещь.

— Ну что же, может быть, мы и сможем договориться. Видишь ли, Туз, я провожу чрезвычайно простую коммерческую политику. Хочешь знать, какую именно?

— Конечно. — Туз был искренен.

— Все на продажу. Такова моя философия. Все на продажу.

— Все на продажу, — мечтательно повторил Туз. — Ух ты! Круто.

— Верно. Круто. А теперь, Туз, мне, пожалуй, надо перекусить. Несмотря на выходной день, я был слишком занят сегодня, чтобы вспомнить о таких прозаических вещах. Готов тебя пригласить разделить со мной трапезу, но…

— Что вы, что вы, мне и в самом деле некогда.

— Да, да, понимаю. Тебе надо ехать и копать. Тогда до завтра. Жду тебя между восемью и девятью часами вечера.

— Между восемью и девятью.

— Да. Как стемнеет.

— Когда никто не слышит и не видит, — словно во сне произнес Туз.

— Попал прямо в десятку. Спокойной ночи, Туз.

Мистер Гонт протянул руку. Туз хотел было пожать ее, но тут заметил, что в руке мистера Гонта уже что-то есть. Там была бурая крыса из мышеловки в подсобке. Туз с отвращением отшатнулся. Когда же мистер Гонт успел вынуть ее? Или, может быть, это другая?

Но в тот же момент он понял, что ему тридцать раз наплевать, так это или нет. Знал он только, что не желает здороваться с дохлой крысой, каким бы клевым малым ни был этот мистер Гонт.

Улыбнувшись, Гонт сказал:

— Прости, с каждым днем становлюсь все рассеянней. Кажется, собирался отдать тебе свой ужин.

— Ужин, — полуобморочным голосом повторил Туз.

— Ну да, ужин, — желтый длинный ноготь большого пальца мистера Гонта вонзился в белую пушистую шерстку на брюхе крысы и оттуда, прямо в гладкую, безо всяких линий, ладонь Гонта, выползли кровавые крысиные внутренности. Прежде чем Туз успел увидеть, что же будет дальше, Гонт уже отвернулся и закрывал дверь черного хода, бормоча себе под нос:

— Так, а куда же я подевал сыр?

Последовал тяжелый металлический лязг. Замок защелкнулся.

Туз согнулся пополам в спазмах рвоты, собираясь выплеснуть все, что успел сегодня съесть сам, на землю, но почти сразу отпустило.

Потому что он не видел того, что подумал, будто успел увидеть.

— Это была шутка, — пробормотал он. — У него в кармане была резиновая крыса или что-нибудь вроде этого. Он просто пошутил.

Неужели? А как быть с кишками? И с желеобразной жидкостью, в которой они плавали? Как быть с этим?

«Ты просто устал, — подумал Туз. — Ты все это себе вообразил. Резиновая игрушечная крыса, остальное — вздор».

Но тут все что он видел, все что пережил — безлюдный район и заброшенный гараж, самоуправляемый «такер», даже загадочная надпись правила ЙОГ-СОТОС, слились воедино и накинулись на него, а внутренний голос истерически завопил: «Проваливай отсюда! Проваливай, пока не поздно!».

Но мысль была сумасбродная. Где-то совсем близко, на расстоянии одной ночи, его ждали деньги. Много денег. Целое состояние, будь-оно-все-трижды- проклято!

Туз несколько минут стоял в темноте, как робот, у которого сели батарейки. Мало-помалу сознание возвращалось, а вместе с ним и ощущение реальности, и Туз решил, что на крысу не стоит обращать внимания. И на «такер-талисман» тоже. Имеют значение только три вещи: порошок, карта и коммерческая политика мистера Гонта. Все остальное надо просто-напросто отбросить. Не брать в голову, как говорится.

Он пошепт к углу магазина, завернул раз, другой и оказался перед главным входом. Магазин был закрыт и темен, как все остальные магазины в этой части Мейн Стрит. Как и обещал мистер Гонт, «шевроле-селебрити» стоял в одном из секторов стоянки у магазина. Туз попытался вспомнить видел ли он машину, когда приехал на «талисмане», но не мог. Каждый раз, когда он силился вернуться в памяти к тому, что произошло ранее чем несколько минут назад, память заходила в тупик. Вспоминалось только, как он протянул руку, чтобы ответить на предложенное рукопожатие Гонта — вполне естественный порыв, не так ли? — и заметил в его руке дохлую крысу. «Думаю, мне пора перекусить. Я бы и тебя пригласил, но…». Ну что ж, теперь во всяком случае появилось еще кое-что, имеющее значение. «Шевроле» дожидался его, чтобы отправиться по делам. Туз открыл дверцу, положил на сиденье бесценную книгу с картой, вынул из замка зажигания ключи и, подойдя к багажнику, открыл его.

Он предполагал, что именно там обнаружит, и не ошибся. Кирка и лопата с короткой ручкой лежали крест-накрест, одна на другой. Туз пригляделся и заметил, что мистер Гонт не забыл даже вложить рабочие рукавицы.

— Мистер Гонт, вам нет равных, — произнес Туз и захлопнул крышку багажника. Сделав это, он заметил, что к заднему бамперу приклеена табличка и нагнулся, чтобы прочитать.

я древности

Туз расхохотался. Он все еще смеялся, когда ехал по Тин Бридж, направляясь к владениям старика Треблхорна, чтобы там произвести первые раскопки. Поднимаясь по Пэндерли Хилл по другую сторону моста, он заметил машину, проехавшую мимо в обратную сторону, к городу. В машине сидело несколько молодых людей. Они распевали «Иисус нам Друг» во все горло и в свойственном баптистскому хору стиле одноголосной гармонии.

9

Одним их этих молодых людей был Лестер Айвенхоу Пратт. Наигравшись в футбол, он с приятелями махнул на озеро Обурн, что в двадцати пяти милях от Касл Рок. Там уже неделю как пристроился палаточный лагерь, и Вик Тримейн предупреждал, что по случаю Дня Колумба состоится торжественное чаепитие и проповедь с песнопениями. Поскольку машина Лестера была у Сэлли и они не строили на вечер никаких планов — ни кино, ни ужина в Мак-Дональдсе в Южном Париже, он решил присоединиться к компании Вика — прекрасные ребята и все как один правоверные христиане.

При этом он, конечно, знал, почему решили ехать остальные, и причина была не религиозная, не сугубо религиозная, скажем так. В этих палаточных лагерях всегда с мая по окончанию последней осенней ярмарки селилось множество хорошеньких девушек, съезжавшихся из Новой Англии, а религиозные совместные песнопения с доброй порцией проповедей в христианском духе всегда приводили их в радостное нетерпение.

Лестер, не страдавший от неимения любимой девушки, смотрел на приятелей со снисходительной усмешкой опытного семьянина. Он решил ехать в основном за компанию, но еще и потому, что знал — обращение к Богу прекрасно остужает пыл после нескольких часов беготни по футбольному полю, когда голова и тело используется для защиты и нападения.

Встреча прошла довольно удачно, но в конце слишком много народу возжелали спасения души и отпущения грехов, и поэтому вся история затянулась гораздо дольше, чем Лестер предполагал. Он собирался позвонить вечерком Сэлли и пригласить ее к Викси поесть мороженого. Девчонки любят время от времени делать такие вылазки, успел заметить Лестер.

Они проехали Тин Бридж, и Вик высадил его на углу улиц Мейн и Уотермилл.

— Прекрасно поиграли, Лес, — сказал Билл Макфарланд с заднего сидения.

— Точно, — весело откликнулся Лестер. — Можем снова встретиться в следующую субботу. Тогда я окончательно сломаю тебе руку вместо того, чтобы просто вывихнуть.

Четверо молодцов, оставшихся в машине, от души расхохотались над такой веселой шуткой, и Вик умчался. Звуки их псалма «Иисус наш Друг во веки веков» повисли в воздухе совсем по-летнему. Всегда, даже во время бабьего лета, ожидаешь, что после захода солнца резко похолодает, но сегодня такого не случилось.

Лестер медленным шагом шел домой, уставший, но с чувством полного удовлетворения. Каждый день, отданный Господу, хорош, но этот казался лучше остальных. Этот получился просто замечательным, и теперь Лестер желал только принять душ, позвонить Сэлли и нырнуть под одеяло.

Сворачивая на подъездную дорогу к своему дому, он смотрел вверх, на небо, отыскивая там созвездие Ориона, и поэтому со всего размаха натолкнулся причинным местом на кузов своего «мустанга».

— _ Ооооох! — завопил Лестер и, согнувшись пополам, схватился за пострадавшие органы. Через некоторое время он уже был в состоянии поднять голову и посмотреть сквозь призму навернувшихся слезна свою машину. Какого черта она тут делает? «Хонда» Сэлли не вернется из мастерской раньше среды, а то и четверга-пятницы, если принять в расчет праздники и все такое.

И вдруг вспыхнула догадка. Сэлли здесь! Она приехала, пока его не было, и теперь ждет. Может быть, она наконец решилось пойти до конца? Добрачная связь, безусловно, грех, но приходится разбивать яйца, чтобы приготовить омлет. И Лестер готов был нарушить заповедь Господню, если, конечно, инициативу проявит Сэлли.

— «у Сэлли-милашки новая рубашка, тра-ля-ля, тра-ля-ля», — пропел во весь голос Лестер и помчался рысью к крыльцу, все еще придерживая больное место. Но теперь оно ныло уже не только от боли, но и от нетерпения. Он достал из-под коврика на крыльце ключ и вошел.

— Сэлли? Ты здесь? Прости, что задержался. Поехал на встречу на озере Обурн с ребятами и…

Он замолчал. Ответа не последовало, а это значит, что Сэлли тут нет, если только…

Лестер помчался наверх, перепрыгивая через две ступеньки, в полной уверенности, что найдет ее в своей постели. Она сядет, и простыня соскользнет с прекрасной груди, которую он знал только на ощупь да и то не так, как хотелось бы, но никогда не видел, потом она протянет к нему руки и заглянет прямо в душу своими удивительными незабудково-голубыми глазами, а к тому времени, когда часы пробьют десять, они оба уже лишаться невинности. Тра-ля-ля!

Но в спальне было так же пусто, как в гостиной и кухне. Простыня и одеяло лежали, по своему обыкновению, на полу. Лестер был не из тех, кто утром может спокойно подняться с постели. Он с постели вскакивал, срывался, готовый к бою, к победе в борьбе с предстоящим днем, борьбе до полной своей победы, пока этот день не захлебнется в собственном перед ним бессилии.

Но теперь он спускался вниз, нахмурив брови на своем бесхитростном лице. Машина на месте. Сэлли нет как нет. Что это значит? Он не знает, но все это ему совсем не нравится.

Лестер зажег свет на крыльце и прошел к машине. Может быть, она оставила записку? Он почти спустился со ступенек и замер. Записка, в самом деле, была оставлена. Она была написана размашистым почерком по ветровому стеклу ярко-розовой краской из пульверизатора, по всей видимости позаимствованного из его же гаража:

Лестер стоял на ступеньках, снова и снова перечитывая послание своей невесты. В чем дело? Может быть, Сэлли решила, что он отправился на озеро Обурн, чтобы повеселиться с легкомысленными девицами? Это была единственная мысль, которая казалась в такой ситуации достаточно логичной.

Он вернулся в дом и позвонил Сэлли. Выслушал никак не менее двадцати гудков, но к телефону так никто и не подошел.

10

Сэлли предполагала, что он позвонит, и попросила разрешения переночевать у своей подруги Ирен Лютьенс. Ирен, чуть ни выпрыгивая от любопытства из трусиков, сказала: да, конечно, о чем речь! Сэлли была так подавлена чем-то, что выглядела отвратительно. И вовсе не казалась хорошенькой. Ирен не верила своим глазам, но все было именно так.

Сэлли со своей стороны не имела ни малейшего намерения сообщать Ирен или кому бы то ни было еще о том, что случилось. Слишком это было ужасно, слишком стыдно. Она унесет тайну с собой в могилу. Более получаса она категорически отказывалась отвечать на вопросы подруги, а потом вся история вылилась из нее вместе с горючими слезами. Ирен обнимала подругу и слушала с широко раскрытыми глазами.

— Ничего, Сэлли, — уговаривала Ирен, баюкая подругу, поглаживая ее по спине и плечам. — Ничего. Даже если этот сукин сын тебя не любит, то помни — ты не лишена Господней любви. И я люблю тебя. И преподобный Роуз. И уж ты не откажешь себе в удовольствии показать этому негодяю, у которого сплошные мускулы вместо извилин и сердца, где раки зимуют.

Сэлли всхлипнула и кивнула, а подружка утешала ее как могла. Ирен не могла дождаться наступления утра, чтобы обзвонить всех остальных своих подруг. Они просто чокнутся! Ирен сочувствовала Сэлли, жалела ее, но в то же время радовалась, что так случилось. Уж слишком она хорошенькая и чересчур святая. Разве не приятно увидеть, как все разом рухнуло у нее под ногами?

А Лестер самый симпатичный парень в приходе. Если они с Сэлли и в самом деле порвали, то почему бы ему не обратить внимание на нее, Ирен? «Он иногда на меня поглядывает, — думала она, — словно пытается угадать, какое на мне белье… так что вполне возможно…».

— Я чувствую себя так ужасно, — рыдала Сэлли. — Как будто вся в грязиииии?..

— Конечно, еще бы, — ворковала Ирен, продолжая поглаживать подругу. — У тебя уже нет этого письма и фотографии, да?

— Я сожгла их! — глухо крикнула Сэлли, уткнувшись в грудь Ирен, и содрогнулась от новой волны безутешного горя.

— Конечно, сожгла, — бормотала Ирен. — Именно так ты и должна была поступить.

«А все же могла бы и подождать, пока я хоть одним глазком взгляну, дура набитая», — думала она при этом.

Сэлли провела ночь в доме Ирен, в комнате для гостей, но глаз не сомкнула. Слезы высохли и, глядя в темноту сухими и горячими глазами, она представляла себе картины одна страшнее другой, картины собственной жестокой, но приносящей несказанное удовлетворение мести, лелеяла и взращивала мечты о реванше, знакомые и понятные тем, кто пережил полную и глубокую уверенность в себе и был в результате обманут любимым.

1

Первый покупатель мистера Гонта из тех, что «по предварительной договоренности», появился ровно в восемь часов утра во вторник. Это была Люсиль Данэм, официантка из закусочной У Нэн. Черный глубокий блеск жемчужин в витрине Нужных Вещей отозвался в душе неожиданной для нее самой болью. Она понимала, что не сможет купить такую дорогую вещь, не сможет никогда, до конца своей жизни. Уж во всяком случае, не на ту зарплату, которую выдавала ей скряга Нэн Робертс. И тем не менее, когда мистер Гонт предложил ей переговорить на этот предмет наедине, чтобы за спиной не торчало, как говорится, полгорода, она клюнула на предложение, как клюет голодная рыба на соблазнительную приманку.

Из Нужных Вещей она вышла в двадцать минут девятого с выражением полного счастья на лице. Черный жемчуг она купила за неправдоподобно мизерную цену в тридцать восемь долларов и пятьдесят центов. И к тому же пообещала разыграть, совершенно безобидно конечно, надутого баптистского проповедника Вильяма Роуза. «Разве это работа, — думала Люсиль, — это просто удовольствие». Мерзкий ходячий сборник библейских цитат ни разу в жизни не дал ей на чай ни цента. Послушная прихожанка методистской церкви, никогда даже не помышлявшая о том, чтобы покрутить хвостом в залихватских ритмах буги на танцульках по субботним вечерам, была твердо уверена, что вознаграждение ждет на небесах; знает ли преподобный Роуз, частенько думала она, что Господь учит давать, а не брать?

Ну что ж, она теперь его слегка проучит… не принеся при этом никакого серьезного ущерба, как заверил мистер Гонт.

Вышеупомянутый джентльмен смотрел ей вслед из окна и мило улыбался. Ему предстоял трудный день, невероятно утомительный встречи чуть ни каждые полчаса и множество необходимых телефонных разговоров. Для грядущего празднества почти все было готово, осталось всего несколько деталей и можно запускать фейерверк. Как всегда в такой период, где бы то ни было — в Ливане, в Анкаре, в западных провинциях Канады и здесь, в Хиксвилле, США — ему не хватало двадцати четырех часов в сутки. И все же цель оправдывает средства, любишь кататься — люби и саночки возить, что посеешь, то и пожнешь и…

…и к тому же его старые глаза не подводили: вторая сегодняшняя посетительница, Иветт Гендрон, торопилась на встречу с ним, направляясь в сторону зеленого навеса.

— Трудный, трудный, трудный день, — бормотал мистер Гонт, раздвигая губы в приветливой улыбке.

2

Алан Пэнгборн появился в конторе в половине девятого, к телефонному аппарату уже была приклеена записка. Генри Пейтон из полиции штата звонил без пятнадцати восемь и просил перезвонить. Прижав трубку плечом к уху, Алан нажал кнопку автоматической связи с Оксфордским полицейским управлением. Из верхнего ящика стола он достал четыре доллара монетами.

— Привет, Алан, — сказал Генри. — Боюсь, должен тебе сообщить неприятные известия по поводу твоего двойного убийства.

— Оказывается, это убийство уже мое, — проворчал Алан и сжал руку с монетами в кулак. А когда разжал, на ладони осталось три монеты. Он откинулся на спинку кресла и положил ноги на стол. — Значит, новости, действительно, не из приятных.

— Ты, кажется, не удивлен.

— Нисколько. — Он снова сжал кулак и стал проталкивать большим пальцем монету, оказавшуюся снизу. Работа требовала внимания и аккуратности, но Алан был к этому готов. Доллар выскользнул из кулака и провалился в рукав, стукнувшись о тот, что оказался первым, и издав тихое звяканье, звук, который на настоящем представлении иллюзионист заглушит бы потоком громогласного красноречия. Алан разжал кулак и удостоверился в том, что на ладони остались всего две монетки.

— А может быть, ты соизволишь мне объяснить, почему нет? поинтересовался с явной настойчивостью в голосе Генри.

— Пожалуй. Я последние два дня неотступно об этом думал. — Это было явное преуменьшение. С того самого воскресного часа, когда Алан узнал в одной из женщин, лежавших у светофора на тротуаре, Нетти Кобб, он просто не в силах был думать ни о чем другом. Ему даже во сне только эта история и виделась, порождая все большую уверенность, что истинные причины трагедии лежат гораздо глубже, чем кажется, и покрыты мраком. Поэтому звонок Генри вызвал не раздражение, а напротив, облегчение, поскольку теперь не придется звонить самому.

Он сжал кулак, поработал пальцами и послышалось еще одно «дзинь». Теперь в руке осталась всего одна монета. «Дзинь!»

Вот уже ни одной не осталось.

— Что тебя тревожит? — спросил Генри.

— Все. — Алан сказал как отрезал. — Начиная с того, что это вообще произошло. А больше всего то, как это преступление разворачивалось… или не разворачивалось. Пытаюсь представить Нетти Кобб: вот она находит свою собаку мертвой и садится писать записки. И знаешь что? Представить это я просто не в состоянии. И каждый раз, когда пытаюсь и не могу, понимаю, что обо всем случившемся на самом деле не знаю почти ничего.

— Угу. Тогда, может быть, новости, которые я считал плохими, покажутся тебе вполне сносными. В этом деле еще кое-кто замешан. Мы не знаем, кто убил собаку Нетти Кобб, но можем с уверенностью сказать, что не Вильма Ержик.

Ноги Алана со стола как ветром сдуло. Монетки выпали из рукава и со звоном покатились по столу. Одна из них докатилась до самого края и уже приготовилась упасть, но ладонь Алана молниеносным движением метнулась вперед и подхватила ее.

— Думаю, тебе пора прекратить толочь воду в ступе, Генри. Говори как есть.

— Угу. Начнем с собаки. Труп отдали Джону Пейлину на ветстанцию в Портленде. Он в животных разбирается, так же как Генри Райан в людях. Он сказал, что штопор пропорол сердце, смерть была почти мгновенная, и поэтому он может назвать точное время, когда она произошла.

— Уже неплохо для разнообразия, — сказал Алан и вспомнил романы Агаты Кристи, которые без конца читала Энни. Там всегда неожиданно находился какой-нибудь деревенский эскулап, устанавливающий время смерти с точностью, например, от половины пятого до пятнадцати минут шестого. Проработав в полиции почти двадцать лет, Алан знал, что самое большее, на что можно рассчитывать, это: «На прошлой неделе. Наверное».

— Точно. Так вот, этот доктор Пейлин утверждает, что собака рассталась с жизнью между десятью и двенадцатью часами дня. А Питер Ержик настаивает, что когда он пришел из мастерской в спальню, чтобы переодеться, — в самом начале одиннадцатого — его жена была в душе.

— То, что время поджимает, нам с самого начала известно. — Алан был несколько разочарован. — Но этот доктор Пейлин должен делать скидку на допустимую ошибку, если только он не сам Господь Бог. Вильме достаточно всего пятнадцать минут, чтобы вполне уложиться во все рамки.

— Неужели? И в какие рамки она, по-твоему, укладывается?

Алан обдумал вопрос и со вздохом признался:

— Честно сказать, старина, ни в какие. И никогда не укладывалась. — Он помолчал и заставил себя добавить. — И все-таки мы выглядим полными идиотами, не закрывая дело только на основании показаний какого-то там собачьего доктора и такой мелочи, как пятнадцать минут.

— Ну хорошо. Тогда давай поговорим о записке на штопоре. Помнишь ее?

— «Никому не позволено забрасывать грязью мои простыни. Я предупреждала, что тебе это так не пройдет». Кажется так.

— Вот-вот. Графолог в Августе все еще мается над этой запиской, но Питер Ержик дал мне образец почерка своей жены, я сделал копии с записки и с образца и теперь смотрю на них. Могу тебя заверить ничего общего.

— Да ты что!

— А вот то! Я думал, такого, как ты, черта с два удивишь.

— Я чувствовал — что-то не так, но полностью задурил себе голову камнями с записками. Время, конечно, поджимало и слишком уж мало его было у Вильмы, но все же, в целом, я относительно ее участия не сомневался. Это целиком в ее духе. А ты уверен, что она не подделала почерк? — Он сам не верил в свое предположение, это как раз совсем не в духе Вильмы — анонимки царапать — но если подозрение возникло, его надо ликвидировать.

— Я? Я уверен, что нет. Но я не специалист, и мои заверения суд во внимание не примет. Поэтому записка у графолога.

— А когда он даст ответ?

— Кто знает? Но поверь мне, Алан, эти два почерка как небо и земля. Ничего общего.

— Ладно. Если это писала не Вильма, то кто-то хотел, чтобы подумали на нее. Но кто? И зачем? Зачем, ради всего святого?

— Понятия не имею, приятель, — это твой город. Но у меня еще кое-что для тебя есть.

— Валяй. — Алан спрятал доллары обратно в ящик и изобразил на стене руками высокого тощего гражданина в цилиндре. Когда гражданин шел по той же стене обратной дорогой, цилиндр уже превратился в котелок.

— Кто бы там ни прикончил собачонку Нетти Кобб, он умудрился оставить кровавые отпечатки пальцев на входной двери. Ну как?

— Черт побери!

— Черт может побрать, а может и нет. Отпечатки смазаны. Шутник, видимо, возился с дверной ручкой, пытаясь ее повернуть.

— Никакой надежды?

— Удалось собрать фрагменты отпечатков, но шансов мало, что их можно будет предъявить суду. Я отослал их в лабораторию филиала ФБР в Вирджинии. Они теперь вроде бы научились из дерьма конфетку делать. Медлительные, правда, как улитки, ответ шлют не раньше чем через неделю, а то и дней десять, но пока суд да дело, я сравнил полученные фрагменты с отпечатками Ержичихи, которые прислали запасливые медики-криминалисты вчера вечером.

— Не сходятся?

— Так же как и почерки. Но, Алан, я сравниваю части с целым, и если стану совать свои сравнения под нос судьям, они проделают мне в заднице еще одну дырку. Но спроси меня и я отвечу — нет, это не ее отпечатки. Во- первых, размеры. У Вильмы Ержик руки были маленькие. А те фрагменты, которыми я располагаю, принадлежат пальцам большой руки. Даже со скидкой на нечеткость, расплывчатость, размазанность — все что угодно — ручищи огромные, как пить дать.

— Мужские?

— Уверен. Но опять-таки это не для показаний в суде.

— Да в гробу я видал этот суд. — На стене появился высокий маяк и сразу превратился в пирамиду. Вершина пирамиды раскрылась, как бутон цветка, и оттуда вылетела утка. Алан пытался представить себе лицо человека — не Вильмы Ержик, а мужчины — который вторгся в дом к Нетти после ее ухода в воскресенье утром. Человека, который убил штопором собаку Нетти и попытался все свалить на Вильму. Он искал лицо, но натыкался на неясные тени.

— Послушай, Генри, но кому могло понадобится натворить такое, если не Вильме?

— Не знаю. Но, кажется, у нас может появиться свидетель швыряния камней в дом Вильмы.

— Что?! Кто?!

— Я сказал «кажется», не забывай.

— Ничего я не забываю. Не томи. Кто это?

— Ребенок. Женщина, проживающая по соседству с Ержиками, услышала шум и вышла из дому, чтобы узнать в чем дело. Она подумала, что эта сука — ее слова, не мои — взбесилась окончательно и решила выкинуть своего мужа из окна. Она же заметила паренька, с испуганным выражением лица улепетывавшего от дома Ержиков на велосипеде. Она его спросила, что произошло. Он ответил, что, вероятно, миссис и мистер Ержик ссорятся. Она тоже так считала и, поскольку шум прекратился, сразу об этом забыла.

— Наверное, Джиллиан Мислабурски, — сказал Алан. — Дом по другую сторону от Ержиков пустует, выставлен на продажу.

— Да-а-а, у меня вот тут записано… Джилиан Мисла… ватски.

— А ребенок?

— Она его узнала, но не могла вспомнить имени. Говорит, он живет рядом, не далее чем через квартал. Мы его отыщем.

— Сколько ему лет?

— Она сказала, между одиннадцатью и четырнадцатью.

— Генри! Будь другом и позволь мне разыскать его.

— Могу, — сразу сказал Генри, и Алан успокоился. — Я вообще не понимаю, почему мы должны проводить следствие, когда убийство произошло в твоих владениях. Позволяют же Портлендской и Бангорской полиции ловить свою собственную рыбку, так почему не Касл Рок? Господи, я даже не знал, как прочитать имя этой женщины, пока ты не произнес его вслух.

— В Касл Рок много поляков, — рассеяно объяснил Алан. Он вырвал из штрафной книжки розовый талон и написал на обратной стороне: Джилл Мислабурски и Мальчик, 11–14 лет.

— Если мои ребята разыщут его, он увидит трех здоровенных мужиков и так перепугается, что у него все из головы повылетает, — сказал Генри. — А тебя он наверняка знает, ты ведь ходишь время от времени по школам, так?

— Да, по поводу уроков по правилам дорожного движения и в День Закона и Безопасности, — ответил Алан, пытаясь припомнить семьи с детьми в том районе, где проживают Ержики и Мислабурски. Если Джилл Мислабурски его узнала, но не могла вспомнить имени, значит мальчишка живет за углом, скорее всего на Понд Стрит. Он быстро написал на листке три фамилии: Де Луа, Раск, Беллингэм. Скорее всего, есть еще семьи с мальчиками приблизительно нужного возраста, но сразу он смог вспомнить только эти три. Ну что ж, и этого хватит для начала. Если задавать вопросы быстро, без передышки, мальчишка наверняка сразу расколется.

— Джилл помнит, в какое время она слышала шум и видела мальчика? спросил он.

— Она не уверена, но предполагает, что в начале двенадцатого.

— Значит, то была не драка между Ержиками, они в это время находились в церкви на службе. — Верно.

— Значит, шум был оттого, что швыряли камни.

— Снова в точку.

— Но ведь тот, кто их швырял, — отъявленный негодяй, Генри.

— Ты невероятно умен и находчив. Еще одна отгадка — и выиграешь тостер.

— Интересно, видел ли мальчишка того, кто это делал.

— В ином случае я бы сказал «слишком хорошо, чтобы быть правдой», но Мислабурски говорит, что мальчишка был напуган, так что чем черт ни шутит. Если он и в самом деле его видел, ставлю пиво с воблой в придачу на то, что это была не Нетти Кобб. Сдается мне, что кто-то натравил их друг на дружку и скорее всего просто так, ради смеха.

Но Алан, знавший город гораздо лучше Генри, счел этот вариант невероятным.

— А что, если мальчишка сам все это натворил? И поэтому был так напуган. Может быть, перед нами примитивный случай вандализма?

— В мире, где есть место Майклу Джексону и такому кретину, как Эксл Роуз, все возможно, мне кажется, — сказал Генри. — Но я бы скорее поверил в случай предполагаемого вандализма, если бы мальчишке было лет шестнадцать- семнадцать.

— Да-а, — задумчиво протянул Алан.

— И потом, к чему все эти предположения, если ты можешь поговорить с самим малышом? Ты ведь найдешь его, правда?

— Уверен почти наверняка. Но хочу подождать, пока уроки закончатся. Ты ведь сам сказал, не стоит его пугать.

— Согласен. Двум покойным дамам деться некуда, как только под землю. Газетчики, правда, покою не дают, но я их отгоняю как мух.

Алан выглянул в окно как раз вовремя, чтобы заметить телевизионный микроавтобус, медленно проезжавший мимо и направлявшийся, по всей видимости, к центральному входу в городской суд, за углом.

— Да, — сказал он. — Здесь их тоже хватает.

— Ты сможешь перезвонить мне около пяти?

— Даже около четырех. Спасибо, Генри.

— Не за что, — сказал Генри Пейтон и повесил трубку.

Первым порывом Алана было пойти разыскать Норриса Риджвика и рассказать ему все. Норрис всегда умел слушать и служил ему хорошей отдушиной, кроме всего прочего. Но он тут же вспомнил, что Риджвик скорее всего торчит пнем посреди Касл Лейк с новой удочкой в руках.

Он изобразил еще нескольких зверей на стене и встал. На душе у него было неспокойно, тревожно. Не мешало бы проехать по кварталу, где было совершено убийство. Глядя на дома, он может вспомнить другие семьи с мальчиками подходящего возраста и… кто знает? Может быть то, что сказал Генри насчет мальчишек, сработает и с женщинами средних лет польского происхождения, покупающими одежду в Лейн Бриан. Память Джилл Мислабурски может заработать гораздо активнее, если она будет разговаривать с человеком, чье лицо ей знакомо.

Он хотел было снять форменную фуражку с вешалки у двери, но, подумав, оставил ее на месте. Сегодня лучше выглядеть полуофициально, решил Алан. И если на поезде поеду, тоже не развалюсь.

Он вышел из кабинета и застыл с открытым ртом. Джон Лапонт превратил свой стол и все пространство вокруг него в нечто, требующее немедленного вмещательства отряда Красного Креста. Повсюду валялись бумаги. Выпотрошенные ящики стояли на столе один на другом, напоминая Вавилонскую башню. Казалось, они в любую минуту готовы повалиться. И посреди всего этого Джон собственной персоной, обычно самый веселый из всех его подчиненных, а теперь раскрасневшийся и проклинающий все и вся. Такой стоял отборный мат, что хоть уши затыкай.

— Придется тебе рот мылом промыть, Джонни, — усмехнулся Алан.

Джон подпрыгнул от неожиданности и оглянулся. Он ответил Алану улыбкой, но растерянной и неловкой.

— Прости, Алан. Я…

Но Алан в это время метнулся вперед. С таким проворством, которое не далее как в прошлую пятницу отметила Полли Чалмерс. Теперь рот открылся у Джона. Он только углом глаза успел заметить, как Алан подхватил сползающие с вершины башни два ящика.

Он успел предотвратить полную катастрофу, но самый верхний ящик не уберег. Тот грохнулся прямо ему на ноги, рассыпая повсюду бумаги, скрепки, кнопки и пустые коробки из-под них. Остальные два ящика Алан прижал к боковой поверхности стола.

— Ну и ну, — воскликнул восхищенный Джон. — Да ты просто циркач.

— Благодарю, — произнес Алан с болезненной улыбкой. Ящики уже сползали из-под рук. Прижимать крепче не имело смысла: стол двигался от усилия. — Все комплименты я выслушаю с огромным удовольствием, один за другим, но, может быть, в перерыве ты все-таки снимешь этот чертов ящик с моих ног?

— Ах ты, так твою растактак! — Джон бросился на помощь, но перестарался и толкнул Алана. Тот потерял способность удерживать ящики, которые только что спас, и они тоже повалились ему на ноги вслед за первым.

— Уууу, — взвыл Алан и бросился теперь уже спасать свою правую ногу, но тут же понял, что левой приходится гораздо хуже. — Черт!

— О Господи, Алан, прости!

— Что у тебя там? — Алан прыгал на правой ноге, подхватив левую в руки. — Досье на всех жителей округа Касл?

— Наверное, так оно и было, пока я большую часть не выбросил.

Джон с виноватой улыбкой стал запихивать обратно в ящики бумаги и канцелярские принадлежности. Его привлекательное лицо горело, как в лихорадке. Он нагнулся, пытаясь достать рассыпавшиеся под столом Клата скрепки и кнопки, но при этом свернул гору формуляров и отчетов, которую сложил на полу. Теперь Контора шерифа походила на местность, по которой прошелся торнадо.

— Сумасшедший дом, — сказал Джон.

— Сумасшедший дом, — согласился Алан, пытаясь растирать пальцы ноги прямо через тяжелый полицейский ботинок. — Это весьма удачное сравнение, Джон. Точное описание происходящего. Это именно сумасшедший дом в том смысле, как я его понимаю.

— Прости, пожалуйста. — Джон уже ползал как червь под столом, подгребая к себе ладонью кнопки и скрепки. Алан не знал, что ему делать: плакать или смеяться. Пока Джон сгребал скрепки руками, ногами он расшвыривал бумаги во все стороны.

— Джон, вылезай оттуда немедленно. — Алан изо всех сил старался не расхохотаться, но чувствовал, что эти старания впустую.

Лапонт вздрогнул и стукнулся головой о внутреннюю поверхность стола. Еще одна кипа бумаг, притулившаяся на самом краю, чтобы дать место ящикам, рухнула. Основная часть сразу же оказалась на полу, но несколько бумаг парили по комнате как стая белых голубей.

«Он целый день будет во всем этом разбираться, — подумал Алан, — а может бить, целую неделю».

Больше он уже сдерживаться не мог и, откинув голову, разразился хохотом. Энди Клаттербак выскочил из диспетчерской, чтобы узнать, что происходит.

— Шериф? — с беспокойством спросил он. — Все в порядке?

— Да, — сказал Алан и, взглянув на отчеты и формуляры, рассыпанные по всей комнате, снова прыснул. — Джон решил устроить санитарный день.

Лапонт выполз из-под стола и поднялся на ноги. Он был похож на солдата, ожидавшего с нетерпением, когда ему прикажут вытянуться по стойке смирно или сделать сорок приседаний. Форма Джона, чистая и аккуратная совсем еще недавно, была покрыта слоем пыли, и Алан, несмотря на свое веселое настроение, заметил, что Эдди Уобертон давненько, видимо, не подметал под столами. Но тут же снова рассмеялся. Просто ничего не мог с собой поделать. Клат переводил удивленный взгляд с Джона на Алана и обратно.

— Ну ладно, — сказал Алан, взяв наконец себя в руки. — Что ты ищешь, Джон? Чашу Грааля? День с огнем?

— Бумажник, — сказал Джон, отряхивая безрезультатно полы мундира. — Не могу найти свой чертов бумажник.

— В машине искал?

— В обеих. — Он беспомощно оглядел пояс космического мусора вокруг своего стола. — И патрульную, в которой вчера ездил, и свой «понтиак». Но иногда, когда я сижу здесь, за столом, выкладываю его в ящик, потому что он задницу натирает. Вот я и проверял…

— Он не натирал бы тебе задницу, если бы ты не проводил за этим столом всю свою дурацкую жизнь, — назидательным высокомерным тоном произнес Энди Клаттербак.

— Клат, — сказал Алан, — пойди поиграй во дворе.

— Чего?

— Пойди займись чем-нибудь! — Алан с притворной суровостью нахмурился. — Думаю, мы с Джоном сами справимся, мы опытные ищейки. А если не справимся, позовем тебя.

— Ну конечно. Я просто хотел помочь. Бумажник я его видел. Такой толстый, как будто он таскает в нем всю библиотеку Конгресса. Это надо же…

— Спасибо, Клат. До встречи.

— Ладно, не за что. Всегда готов помочь. Пока, ребята.

У Алана брови наверх поползли. Он снова чуть было не расхохотался, но сдержался. По несчастному лицу Джона было видно, что ему не до шуток. Он был растерян, но не только. Алан пару раз в жизни терял бумажники и прекрасно помнил, что при этом чувствовал. Потеря денег и кредитных карточек псу под хвост была потерей, но не самой худшей из всех. Перебираешь в памяти всякие мелочи, которые долгое время запихивал в бумажник и хранил, мелочи, которые любому другому могли бы показаться мусором, но совершенно бесценные для тебя самого.

Джон уже сидел на корточках и просматривал бумаги, сортируя их и складывая. Алан помогал.

— Здорово ушиб ноги?

— Ерунда. Ты же знаешь наши ботинки. Все равно, что колодки носить. Сколько денег было в бумажнике, Джон?

— А, не больше двадцати долларов. Но я на прошлой неделе получил охотничью лицензию и сунул ее туда же. И потом чековая книжка. Если не найду этот чертов бумажник, придется звонить в банк, чтобы они регистрационный номер поменяли. Но больше всего мне жаль фотографий. Мама, папа, сестры… ну в общем все такое прочее.

Джон не сознался, что оплакивает не пропавшие фотографии отца, матери и сестер, а карточку, на которой они сняты вдвоем с Сэлли Рэтклифф. Клат сфотографировал их на ярмарке во Фрайбурге за три месяцы до того, как Сэлли бросила его ради этой безмозглой дубины Лестера Пратта…

— Ладно, Джон, не переживай, — успокаивал Алан. С деньгами и книжкой можешь скорее всего распрощаться, а фотографии вернутся. Так почти всегда бывает. Ты ведь и сам знаешь.

— Да. — Джон тяжело вздохнул. — Знаешь, я пытаюсь вспомнить, был ли он при мне, когда я утром ехал на работу, и не могу.

— Надеюсь, ты его найдешь. Повесь на доску объявлений записку.

— Повешу. И все здесь приберу.

— Я знаю. Не нервничай.

Алан, покачивая головой, вышел из конторы и направился к стоянке.

3

Серебряный колокольчик над входной дверью Нужных Вещей звякнул, и в магазин, несколько смущенно, вошла Бэбз Миллер, почетный член Эш Стрит Бридж Клаб.

— Миссис Миллер! — радушно воскликнул мистер Гонт, предварительно сверившись со списком, лежавшим перед ним на прилавке рядом с кассовым аппаратом, и поставив там едва заметную галочку. — Как я рад, что вы нашли время меня навестить. И очень вовремя. Ведь вы заинтересовались музыкальной шкатулкой, если мне не изменяет память, правда? Прекрасной работы вещь!

— Да, я хотела с вами о ней переговорить, — сказала Бэбз. — Но, вероятно, она уже продана. — Она даже представить себе не могла, чтобы такую восхитительную вещь еще не купили. Но при мысли об этом сердце болезненно сжималось. Мелодию, исполняемую шкатулкой, ту самую, которую забыл мистер Гонт, по его собственному признанию, Бэбз, как ей казалось, определенно знала. Однажды она под нее танцевала в Павильоне на Олд Орчард Бич с капитаном футбольной команды, а позже, в тот самый вечер, подарила ему свою девственность под несравненной майской луной. С ним, этим капитаном, она испытала первый и последний в жизни оргазм, и пока кровь бурлила в жилах от страсти, в голове неотступно звенели ритмы мелодии.

— Нет, она все еще здесь. — Мистер Гонт достал шкатулку с витринной стойки, где она пряталась за камерой «Поляроид», и поставил ее наверх. Лицо Бэбз Миллер просияло.

— Я уверена, она стоит дорого, гораздо дороже, чем я могу заплатить, но она мне очень нравится, мистер Гонт. И если есть хоть малейшая возможность купить ее… ну, скажем, в кредит…

Мистер Гонт улыбнулся. Улыбка была утонченная и в то же время доброжелательная.

— Думаю, вы напрасно беспокоитесь и скорее всего удивитесь, узнав, настолько скромна на самом деле цена этой прелестной музыкальной шкатулки, миссис Миллер. Очень удивитесь. Присядьте. Давайте побеседуем.

Бэбз села.

Он подошел к ней.

Он посмотрел ей в глаза.

Знакомая мелодия снова закружилась у нее в голове. И Бэбз пропала.

4

— Я припоминаю, — сказала Алану Джилл Мислабурски. — фамилия мальчика Раск. Кажется, Билли… или, может быть, Брюс.

Они стояли в гостиной, главное место в которой было отведено телевизору «Сони» и огромной пластмассовой фигуре распятого Иисуса, висевшей на стене над ним. По ящику показывали «Опра». Судя по тому, как Иисус выкатил глаза под своим терновым венцом, он предпочел бы программу Жиральдо или сериал «Бракоразводный процесс». Миссис Мислабурски предложила Алану чашку кофе, от коей он отказался.

— Брайан, — сказал он.

— Верно, Брайан. Ну конечно, Брайан.

На ней была все та же ядовито-зеленая шаль, но красная сеточка с головы исчезла. Огромные, размером с картонную трубку в центре рулона туалетной бумаги, локоны короной обрамляли ее прическу.

— Вы уверены, миссис Мислабурски?

— Абсолютно. Я вспомнила его имя сегодня, когда проснулась утром. Его отец делал нам в доме алюминиевую обшивку два года назад. Мальчик приходил время от времени и помогал ему. Он показался мне очень славным ребенком.

— Вы не предполагаете, что он мог делать у дома Ержиков?

— Он сказал, что пришел узнать, не собираются ли они нанять на зиму дворника расчищать подъездную дорогу. Кажется, так. И добавил, что зайдет в другой раз, когда они успокоятся. Бедняжка был напуган до смерти, и я нисколько его не виню. — Она покачала головой. Крупные локоны мягко подпрыгнули. — Мне конечно жаль, что она умерла такой смертью… — миссис Мислабурски доверительно понизила голос, — но я рада за Пита. Никто не представляет, что он испытывал, живя с этой женщиной. Никто. — Она многозначительно взглянула на распятие и снова перевела взгляд на Алана.

— Да-а-а, — неопределенно протянул он. — А больше вы ничего не заметили, миссис Мислабурски? В смысле дома, шума или мальчика?

Она дотронулась указательным пальцем до кончика носа и задумчиво возвела глаза к потолку.

— Пожалуй, нет, ничего. У мальчика — Брайана Раска — на багажнике велосипеда стояла сумка-холодильник. Это я помню, но не думаю, что такая деталь…

— Вот как? — перебил Алан и даже рукой взмахнул. Неясная, но тревожная мысль вспыхнула у него в голове. — Сумка-холодильник.

— Ну знаете, такие берут с собой на пикники и вообще за город. Я запомнила ее, потому что эта сумка была чересчур велика для его багажника. Наклонилась, чуть на падала.

— Спасибо, миссис Мислабурски, — медленно произнес Алан. — Спасибо вам огромное.

— Это что-то значит? Какой-то ключ?

— Сомневаюсь. — Но Алан был явно заинтересован сообщением.

— Я бы скорее поверил в версию вандализма, если бы мальчишке было лет шестнадцать-семнадцать, — сказал Генри Пейтон. Алан был с ним в общем согласен, но ему приходилось встречаться и с двенадцатилетними вандалами… и потом, в сумку-холодильник может войти приличная горстка камней.

И тогда он почувствовал, что с нетерпением дожидается разговора с мальчиком по имени Брайан Раск.

5

Серебряный колокольчик зазвенел. В Нужные Вещи вошел Сонни Джекет, устало переставляя ноги и теребя в руках грязную промасленную кепку. Он был похож на человека, искренне верившего в то, что он в самом скором времени разобьет вдребезги, расколотит множество самых ценных вещей; разбивать ценные вещи, объявляло во всеуслышание его бесхитростное лицо, не моя воля, а мой крест.

— Мистер Джекет! — с заученным радушием воскликнул мистер Гонт свое приветствие и сделал очередную пометку в списке у кассового аппарата. — Как я рад, что вы меня навестили!

Сонни сделал несколько шагов и остановился посреди комнаты, переводя устало-безнадежный взгляд со стеклянных витринных стоек на мистера Гонта.

— Ну… это… — забормотал Сонни. — Я должен сразу вас упредить, я сюда не просто зенки пялить пришел. Купить пришел, вот. Гарри Сэмуэльс сказал, будто вы сказали, чтобы я сказал… черт… зашел… если по пути будет. Сказал, у вас есть классный набор гаечных ключей. Я уже давно такой ищу, но в богатые магазины вроде вашего не захожу, они не для меня. У меня обхождения никакого, сэр, да и в карманах ветер гуляет, не то что у вас.

— Я ценю вашу скромность и откровенность, мистер Джекет, но вы слишком торопитесь, как мне кажется. Цена этого классного набора, как вы соизволили выразиться, вполне приемлемая, а ключи универсальные.

— Ну да? — у Сонни глаза полезли на лоб. Он знал, что существуют такие инструменты, которые можно использовать в работе с автомобилями как отечественного, так и иностранного производства, но сам их никогда не видел. — Неужто?

— Да. Я отложил набор в подсобку, как только узнал, что вы интересуетесь. Иначе он бы тут же ушел с рук, как вы понимаете, но прежде чем продать его кому-нибудь еще, я хотел бы, чтобы вы хотя бы на него взглянули.

Сонни отреагировал на это с типичной для всех янки подозрительностью.

— А зачем это вам?

— Затем, что у меня самого машина классического образца, а такие требуют частого ремонта. Мне говорили, что вы лучший механик в этих местах.

— А-а-а, — Сонни успокоился. — Могет быть и так. И что у вас за телега такая?

— «Такер».

Брови Сонни взлетели вверх, как от выстрела, и он посмотрел на мистера Гонта с уважением.

— «Торпедо»? Классная вещь.

— Нет. У меня «талисман».

— Чего это? Никогда не слышал о «такере-талисмане».

— Их было сделано всего две — первая модель и моя. Еще в 1953 году. Вскоре после этого мистер Такер переехал в Бразилию и там скончался. — Гонт загадочно улыбнулся.

— Престон был замечательный малый и волшебник, когда дело касалось машин… но не бизнесмен.

— Ну да?.

— Представьте себе. — Загадка в глазах Гонта растаяла. — Но это дело прошлое, а мы живем сегодня. Перевернем страницу, а, мистер Джекет? Так я всегда говорю. Перевернем страницу, пойдем без страха в будущее и не станем оглядываться назад.

Сонни наблюдал за Гонтом углом глаза и молчал.

— Так позвольте мне показать вам набор ключей.

Сонни не сразу согласился. Он сначала с сомнением стал разглядывать содержимое витринных стоек.

— Мне не по карману всякая роскошь. Налоги выше крыши. Иногда так и хочется забросить к чертям собачьим свой бизнес и самому на службу поступить.

— Знаю, о чем вы, — согласно закивал мистер Гонт. — Все дело в проклятых республиканцах, вот в чем.

Недоверие и настороженность на лице Сонни исчезли, как ни бывали.

— Ты, черт тебя дери, прав как никто, приятель, — воскликнул он. Джордж Буш решил разорить эту страну, туда его растуда самого и его войну. Но ты думаешь, у демократов есть кого против него выставить на следующий год?

— Сомневаюсь, — сказал Гонт.

— Джесси Джексона возьмем, например, — черномазый.

Он смотрел на Гонта так свирепо, что тот сразу закивал, как-будто желая сказать: говори, друг мой, не стесняйся. Мы с тобой настоящие мужчины и не боимся называть вещи своими именами. Сонни Джекет еще больше расслабился и уже почти совсем не думал о своих не слишком чистых руках.

— Я ничего не имею против черных — пойми меня правильно — но как представлю чернозадого в Белом Доме — в Белом Доме! — дрожь берет.

— Еще бы, — согласился мистер Гонт.

— А этот баран из Нью-Йорка — Марио-Коо-воа-мо! Неужели ты думаешь, парень с таким именем сможет облапошить четырехглазого проныру в Белом Доме?

— Нет, — сказал мистер Гонт и поднял руку, на которой большой палец был всего на четверть дюйма короче указательного. — Кроме того, я не доверяю мужчинам с маленькими головками.

Сонни раскрыл рот на мгновение, а потом хлопнул себя по колену и расхохотался.

— Во дает! Не верит мужикам с маленькими головками! Здорово, мистер! Просто здорово, ничего не скажешь!

Мистер Гонт улыбался. Они улыбались друг другу.

Потом мистер Гонт вынес набор гаечных ключей — в кожаном чемодане и бархатном чехле сверкающее хромированное чудо, какое Сонни Джекету не доводилось видеть за всю свою жизнь.

Теперь они оба улыбались, разглядывая ключи, и зубы их обнажались, как у обезьян, готовых броситься в драку.

Ну конечно же, Сонни купил набор. Цена была и в самом деле поразительно ничтожной — сто семьдесят долларов плюс обещание сыграть несколько веселых шуток с Доном Хемфиллом и преподобным Роузом. Сонни сказал мистеру Гонту, что сочтет это за удовольствие. Давно ждал случая дать пинка распевающим псалмы республиканским недоноскам.

Они посмеялись над Пароходом Вилли и Доном Хемфиллом, жертвами будущих розыгрышей.

Сонни Джекет и Лилэнд Гонт — пара самых смешливых людей в мире. А над дверью снова зазвонил колокольчик.

6

Генри Бофорт, владелец и бармен Мудрого Тигра, проживал в четверти мили от места работы. Майра Иванс оставила машину у Тигра на стоянке пустынной в это необыкновенно солнечное и жаркое не по сезону утро — и направилась к дому. Принимая во внимание цель ее визита, такая предосторожность не была излишней. Ей не придется волноваться. Тигр заканчивал свою работу не раньше часа ночи, а Генри не поднимался раньше того же часа дня. Шторы на всех окнах, как наверху, так и внизу, были наглухо задернуты. Его машина, превосходный образец «сандерберд» выпуска 1960 года, краса и гордость хозяина, стояла на подъездной дороге.

Майра была одета в джинсы и в одну из синих рабочих сорочек мужа. Полы сорочки длинным хвостом свисали чуть не до колен. Под этой просторной одеждой скрывался пояс, а на нем висели ножны (Чак Иванс коллекционировал трофеи второй мировой войны; Майра даже не знала, что он прикупил еще одну вещицу в недавно открывшемся магазине) и в ножнах был японский штык. Майра Иванс полчаса назад сняла его со стены в кабинете мужа. Теперь он при каждом шаге больно бил ее по бедру.

Ей очень хотелось поскорее закончить с этим делом, чтобы вернуться к фотографии Элвиса. Она выяснила, что когда фотография оказывалась в руках, происходило нечто особенное. Нечто совсем особенное нереальное, так скажем, но Майре это нравилось гораздо больше любой реальности. Действие 1 — Концерт. Элвис вытаскивает ее на сцену, и они танцуют вместе. Действие II — Зеленая комната после концерта. Действие III — В машине. Машину вел один из парней, окружавших Элвиса, родом из Мемфиса, и Король даже не поднял перегородку из черного стекла между ними и водителем, прежде чем приступить к тем потрясающим штукам, которые он вытворял с Майрой по дороге в аэропорт.

Действие IV называлось На борту самолета. Все происходило в Лизе Мари, собственном реактивном самолете Элвиса… в огромной двуспальной кровати за перегородкой в кабинете, если уж быть точной до конца. Именно этим действием Майра наслаждалась вчера вечером и сегодня с утра. Полет на высоте тридцати двух тысяч футов на борту Лизы Мари, полет в постели вместе с Элвисом. Майра не возражала бы остаться там с ним навсегда, но она знала, что это невозможно. Цель их полета Страна Чудес. Стоит им там очутиться, как жизнь станет еще прекрасней. Но прежде ей нужно выполнить одно небольшое задание.

Утром, после ухода мужа, она лежала в постели нагая, не считая пояса для чулок (Элвис очень настаивал, чтобы она его не снимала), стиснув фотографию в руках, постанывая и извиваясь на простынях. А потом вдруг двуспальная кровать исчезла. Затих и монотонный щекочущий рокот двигателей Лизы Мари. Пропал и запах английской кожи, присущий Элвису.

Вместо всей этой роскоши появилось лицо мистера Гонта… но только он больше не смотрел на нее так, как в магазине. Кожа на его лице блестела, будто покрывшись испариной от внутреннего жара; она дергалась и пульсировала, словно под ней было что-то, пытавшееся выбраться наружу. А когда он улыбался, его широкие зубы превращались в двойной ряд клыков.

— Пора, Майра, — сказал мистер Гонт.

— Я хочу побыть с Элвисом, — захныкала она. — Я все сделаю, только не сейчас, прошу вас, только не сейчас.

— Именно сейчас. Ты обещала и должна сдержать обещание. Ты пожалеешь, если не сдержишь его, Майра.

Она услышала хруст и с ужасом увидела, как по стеклу над лицом Элвиса стала расползаться паутина трещин.

— Нет, — закричала Майра. — Не делайте этого.

— Я и не делаю, — со смехом отозвался мистер Гонт. — Это делаешь ты сама. Делаешь тем, что ведешь себя, как глупая ленивая потаскуха. Это Америка, Майра, здесь только проститутки работают в постели. В Америке солидные люди встают с постели, чтобы заработать на те вещи, которые им нужны, или потерять их навек. Мне кажется, ты это забыла. Конечно, я всегда смогу найти другого желающего разыграть Генри Бофорта, но что до твоего душещипательного романа с Элвисом…

Новая трещина пролегла по стеклу, покрывавшему фотографию Короля. А лицо под этим стеклом, с ужасом увидела Майра, от соприкосновения с воздухом стало молниеносно стареть, морщиниться и терять свежесть.

— Нет! Я все сделаю! Сделаю прямо сейчас! Я уже встаю, разве вы не видите? Только прекратите это! Прекратите!

Майра слетела с постели со скоростью женщины, обнаружившей, что разделяет ее с гнездом скорпионов.

— Как только ты закончишь работу, Майра, — пообещал мистер Гонт. Он разговаривал откуда-то из самой темной глубины ее сознания. — Ты ведь знаешь, что надо сделать, правда?

— Да, знаю. — Майра с отчаянием смотрела на фотографию — лицо человека старого, больного, обрюзгшего от излишеств и невоздержанности. Рука, сжимавшая микрофон, походила на лапу хищной птицы.

— Когда ты вернешься домой, выполнив задание, — продолжал Гонт, фотография станет снова прежней. Но постарайся, Майра, чтобы тебя никто не заметил, иначе тебе больше не видать его.

— Нет, — всхлипывала Майра. — Клянусь.

И вот теперь, подойдя к дому Генри, она вспомнила свою клятву. Огляделась по сторонам — не идет ли кто. Дорога была безлюдна в обоих направлениях. Ворона каркала над чьим-то пустым и черным октябрьским полем. Больше ни звука. День трепетал как живое существо, а земля казалась ошеломленной неожиданным назойливым зноем.

Майра пошла по подъездной дороге к дому, задрав на ходу полу рубашки, чтобы проверить на месте ли штык в ножнах. Пот липкими струйками стекал по спине и между грудей в лифчик. Хоть она этого и не знала, и не поверила бы, если бы услышала от кого-нибудь, но вдруг, поглощенная деревенской тишиной, Майра стала красива. Расплывшееся бессмысленное лицо неожиданно наполнилось, пусть на мгновение, глубиной и определенностью, никогда прежде ему не свойственными. Скулы заострились впервые со времен окончания колледжа, когда Майра решила, что ее основное предназначение в жизни — съесть все на свете конфеты, пирожные, пастилу и зефир. Но последние четыре дня она была слишком занята, изобретая все более изощренные сексуальные утехи с Элвисом, чтобы думать о еде. Волосы, свисавшие обыкновенно вдоль щек и на лоб неопрятными прядями, теперь были стянуты на затылке в маленький аккуратный тугой хвостик, открыв брови. Вероятно, потрясенные столь непривычно большой порцией гормонов и столь же неожиданным ограничением в сладостях после долгих лет перенасыщения, прыщи, вулканами закипавшие у нее на лице с двенадцатилетнего возраста, исчезли. И открылись глаза, как оказалось прекрасные — огромные, синие, почти роковые. Эти глаза принадлежали не Майре Иванс, а дикому зверю, готовому в любой момент напасть.

Она подошла к машине Генри. Теперь на дороге уже появился объект маленький деревенский грузовичок, направлявшийся в город. Майра соскользнула, согнувшись, к капоту и, присев на корточки, дождалась, пока грузовичок скрылся из виду. Тогда она поднялась. Из нагрудного кармана сорочки достала листок бумаги. Развернула его, разгладила и заправила под один из дворников на ветровом стекле машины так, чтобы текст был ясно виден:

Теперь наступил черед штыка.

Майра снова огляделась, но единственное живое существо во всем жарком мире, залитом дневным светом, оказалась ворона, по всей видимости та же самая, которую Майра уже видела. Она пролетела мимо, через дорогу, уселась на крыше телефонной будки и стала внимательно следить за Майрой.

Майра вытащила штык, сжала его изо всех сил обеими руками, шагнула вперед и пропорола резину, вонзив штык по самую рукоять в переднее колесо со стороны водителя. Лицо ее сморщилось в ожидании грохота, но раздалось всего лишь длинное ШШШШШ! — так с облегчением может выдохнуть здоровый мужик, отлив в придорожную канаву. «Т-берд» заметно накренилась на левый бок. Майра покрутила штык в резине, расширяя дыру (слава Богу, Чак не забывал точить свои игрушки).

Когда разрез показался Майре достаточным, она перешла ко второму переднему колесу и проделала с ним то же самое. Она все еще торопилась поскорее вернуться к своей любимой фотографии, но теперь уже была довольна, что пришла сюда. Это занятие тоже вызывало возбуждение, своего рода конечно. Представляя себе лицо Генри, когда он увидит, что случилось с его драгоценной «сандерберд», Майра злорадно хихикала. Бог знает почему, но ей казалось, что когда она снова окажется наедине с Королем на борту Лизы Мари, ей удастся продемонстрировать ему пару новых любовных приемчиков.

Она перешла к задним колесам. Штык уже вонзался в резину не так легко, но Майра работала с воодушевлением и это придавало ей сил.

Когда работа была окончена и колеса не только проколоты, но и сдуты до основания, Майра отступила на несколько шагов, чтобы полюбоваться результатами своего труда. Тяжело дыша, она мужским движением утерла со лба пот тыльной стороной ладони. «Сандерберд» Генри Бофорта оказалась на добрых шесть дюймов ближе к земле, чем была до появления Майры. Машина сидела на ободах, а дорогостоящая резина, на которую Генри не жалел средств, обмякла и съежилась. Майра осталась довольна плодами своих усилий и решила, хотя ее никто об этом не просил, нанести последний штрих. Она ткнула острием ножа в бок машины и проскребла вдоль отполированного сверкающего борта длинную царапину.

Штык издал отвратительный скрежещущий звук при соприкосновении с металлом, и Майра испуганно оглянулась на дом, опасаясь, что Генри может услышать и выглянет из-за занавески и увидит ее.

Этого не случилось, но Майра понимала, что пора сматывать удочки. Она исчерпала весь запас времени, отведенный ей на выполнение задания и, кроме того, в спальне ее дожидался Король. Она торопливо зашагала прочь, запихивая на ходу штык обратно в ножны и под широкие разлетающиеся полы сорочки Чака. Пока она шла, к Мудрому Тигру проехала лишь одна машина, да и та в обратном направлении, так что если даже водитель и обратил на нее внимание, то в зеркало заднего вида мог бы разглядеть только ее спину.

Майра села за руль, сдернула резинку, стягивавшую волосы (они сразу повисли вдоль щек, как обычно), и поехала обратно в город. Делала она все перечисленное одной рукой, а вторая была в это время занята подготовительной работой в низу живота. Майра влетела в дом и помчалась вверх, перепрыгивая через две ступеньки. Фотография лежала на постели, там, где она ее оставила. Майра скинула туфли, стянула джинсы и бросилась на кровать, сжимая в руках фотографию. Трещины на стекле исчезли; Король снова стал юн и обворожителен.

То же самое можно было сказать и о Майре, во всяком случае в тот момент.

7

Колокольчик над дверью снова пропел свою серебристую песенку.

— Здравствуйте, миссис Поттер! — мистер Гонт просиял и сделал пометку в списке. — Я уж боялся, вы про меня забыли.

— Не забыла, конечно, но думала, что не смогу прийти. — Линор Поттер казалась очень расстроенной. Ее седые волосы, обычно тщательно уложенные, теперь были стянуты на затылке небрежным узлом. Под глазами чернели круги, а из-под дорогой твидовой юбки выглядывал край комбинации. Глаза беспокойно шарили по углам торгового зала и выражение лица можно было назвать озлобленно-подозрительным.

— Вы хотели взглянуть на куклу Хауди Дуди. Кажется, у вас целая коллекция детских…

— К сожалению, я не в состоянии сегодня заниматься такими делами, — перебила Линор. Супруга самого известного и богатого адвоката города, она разговаривала решительным, не подразумевающим возражений тоном. — У меня совершенно расстроены нервы. Ужасный день. Не просто плохой, а отвратительный.

Мистер Гонт обошел центральную витринную стойку и оказался совсем рядом с Линор. Лицо его выражало тревогу и сочувствие.

— Дорогая моя, что случилось? Вы выглядите совсем неважно.

— Еще бы! — воскликнула Линор. — Нарушено нормальное состояние моей ауры, грубо нарушено. Вместо голубоватого, цвета покоя и безмятежности, мое биополе окрасилось в кроваво-красный цвет. И все по вине мерзавки, проживающей в доме напротив. Мерзавки в высшей степени.

Не дотронувшись до Линор, мистер Гонт изобразил руками нечто призывающее к спокойствию.

— Какую мерзавку вы имеете в виду, миссис Поттер? — спросил он, зная, без сомнения, о ком идет речь.

— Бонсэйн, конечно! Бонсэйн! Эту лживую Стефани Бонсэйн! Никогда еще моя аура не окрашивалась в темно-красный цвет, мистер Гонт. В розовый — да, пожалуй, и однажды в красный, когда на меня в Оксфорде налетел пьяный, но в пурпурный — никогда. Я просто не могу так жить!

— Конечно, нет, — поддакнул мистер Гонт. — Никто от вас этого и не требует.

Ему наконец удалось встретиться с ее взглядом. Это было непросто, так как глаза миссис Поттер на задерживались на месте ни на секунду, но все- таки в результате получилось. И как только получилось, Линор Поттер мгновенно успокоилась. Смотреть в глаза мистера Гонта было для нее все равно что заглядывать внутрь собственной ауры во время ежедневных упражнений и принятия определенной пищи (стручков гороха и овсянки по большей части), а также попыток заглянуть в самые глубины собственного биополя во время как минимум часа медитации с утра, сразу после пробуждения, и еще перед тем как отойти ко сну. Глаза мистера Гонта были безмятежно-голубыми, как безоблачное небо.

— Идите сюда, — сказал он и повел ее к недлинному ряду бархатных кресел с высокими спинками, где за последнюю неделю успели посидеть многие жители Касл Рок. А когда она опустилась в одно из них, он предложил: — Теперь расскажите мне все по порядку.

— Она всегда меня ненавидела, — начала Линор. — Всегда считала, что ее муж не достиг определенных высот на фирме так быстро, как ей хотелось, только оттого, что ему мешал мой муж. А настраивала его будто бы я. У этой женщины очень мало извилин, очень большая грудь и грязно-серая аура. Вам наверняка известен подобный тип.

— Безусловно, — тут же согласился мистер Гонт.

— Но я даже не подозревала, как смертельно она меня ненавидит, вплоть до сегодняшнего утра. — Линор Поттер снова начинала нервничать, несмотря на все усилия Гонта. — Я сегодня встала утром и увидела, что все мои цветочные клумбы полностью уничтожены. Погублены. Все, что вчера еще было так прекрасно, сегодня погибло. Погибло то, что умиротворяет ауру и уравновешивает биополе. Уничтожено этой мерзавкой! Отъявленной мерзавкой Бонсэйн.

Пальцы Линор сжались в кулаки, спрятав тщательно наманикюренные ногти. А кулаки забарабанили по изогнутым подлокотникам кресла.

— Хризантемы, гладиолусы, астры, георгины… эта мерзавка забралась ночью в мой сад и вырвала все цветы из земли. разбросала их повсюду! Знаете, где я нашла свою декоративную капусту, мистер Гонт?

— Не знаю — где? — спросил он, продолжая делать руками успокаивающие жесты над ее головой. На самом деле он прекрасно знал, где была капуста и кто истинный виновник трагедии — Мелисса Клаттербак. Линор Поттер не подозревала в содеянном Мелиссу просто потому, что не знакома была с супругой помощника Клаттербака, впрочем, так же как и сама Мелисса не знала Линор, разве что здоровалась при случайной встрече на улице. Не было у Мелиссы никакой корысти (если не считать удовольствия, которое получает любой смертный, лишая ближнего самого для него дорогого). Цветы Линор она вырвала с корнем в счет уплаты за великолепный фарфоровый сервиз. Если докопаться до основания содеянного, то любой поступок может оказаться разумным и деловым.

«Забавным при этом, — думал мистер Гонт, — но кто сказал, что работа обязательно должна быть скучна?».

— Мои цветы валяются на улице, — вопила Линор. — Посреди Касл Вью! Она не пощадила ни одного экземпляра, даже редчайших африканских маргариток! Все погибло! Все… погибло!

— Вы видели ее?

— Мне нет необходимости ее видеть! Она единственная, кто ненавидит меня настолько, чтобы такое натворить. К тому же все клумбы истоптаны ее высокими каблуками. Я уверена, эта шлюха даже спать ложится в своих туфлях на высоких каблуках. О, мистер Гонт, — всхлипнула Линор. Каждый раз, стоит мне закрыть глаза, все становится пурпурным. Что мне делать?

Мистер Гонт молча смотрел ей в глаза до тех пор, пока она не успокоилась.

— Теперь лучше? — спросил он.

— Да, — ответила Линор слабым голосом. — Мне кажется, я еще смогу все увидеть в голубом цвете.

— Но вы по-прежнему слишком расстроены, чтобы говорить о покупках.

— Да.

— Продолжаете думать о том, что эта мерзавка натворила.

— Да.

— Она должна заплатить за это.

— Да.

— Если она еще хоть раз такое сделает — заплатит.

— Да.

— У меня найдется кое-что подходящее для такого случая, миссис Поттер. Посидите минутку и подумайте о чем-нибудь голубом. Я скоро вернусь.

— Голубом, — эхом откликнулась Линор словно во сне. Вернувшись, Гонт вложил один из автоматических пистолетов, привезенных Тузом из Кэмбриджа, в руки Линор. Пистолет был заряжен и поблескивал в свете ламп от щедрой смазки.

Линор подняла пистолет к глазам. Смотрела она на него с большим удовольствием и глубоким облегчением.

— Поймите меня правильно, миссис Поттер. Я никого и никогда не заставляю совершать убийство, — сказал Гонт. — Во всяком случае, без серьезной причины. И уж, конечно, не ради погубленных цветов, мы с вами оба разумные люди и понимаем, что причина не слишком серьезная. В конце концов цветы всегда можно посадить другие, и даже лучше прежних. Но ваша аура, биополе — ну что, скажите на милость, у вас — да и у всех нас — есть более драгоценное? — Он горько улыбнулся.

— Ничего, — сказала Линор и направила дуло пистолета на стену. Пиф- паф, пиф-паф, вот тебе мерзавка, проститутка! Желаю, чтобы твой муж закончил карьеру мусорщиком, он этого заслуживает. Вы оба этого заслуживаете.

— Видите этот маленький рычажок, миссис Поттер? — Гонт указал длинным пальцем.

— Да, вижу.

— Это предохранитель. Если мерзавка придет снова и захочет нанести вам очередное оскорбление, нужно его сдвинуть. Понятно?

— Да, конечно, — сонным голосом подтвердила Линор. — Я все понимаю.

— Никто вас не станет обвинять, — продолжал Гонт. — Любая женщина имеет право защищать свою собственность. И обязана защищать свою ауру. Бонсэйн едва ли придет снова, но если вдруг…

Он многозначительно посмотрел на Линор.

— Если придет, то в последний раз. — Она поднесла короткий ствол пистолета к губам и нежно поцеловала.

— А теперь положите его к себе в сумочку, — посоветовал Гонт, — и возвращайтесь домой. Судя по тому, что вы о ней знаете, она именно в этот момент может орудовать в вашем саду. А может быть, и в доме.

Линор сразу забеспокоилась. Голубая аура снова стала покрываться красными прожилками. Она встала и положила пистолет в сумку. Мистер Гонт от нее отвернулся, и тогда ее остановившийся взгляд ожил и Линор часто заморгала.

— Простите меня, мистер Гонт, но, видимо, я приду посмотреть на Хауди Дуди в другой раз. Думаю, мне надо поскорее попасть домой. Боюсь эта мерзавка Бонсэйн может как раз сейчас находиться в моем саду или даже в доме. Судя по тому, что мне о ней известно.

— Какое ужасное предположение, миссис Поттер!

— Да. Но частная собственность накладывает определенные обязательства. Ее нужно защищать. Надо смотреть правде в глаза, мистер Гонт. Сколько я вам должна за… за… Она почему-то не могла вспомнить, что он только что ей продал, хотя уверена была, что вспомнит и очень скоро. Вместо слов она рассеянно указала на свою сумку.

— Никаких денег. Считайте это… — он широко улыбнулся, любезностью при первом знакомстве.

— Благодарю вас, — сказала Линор своим обычным твердым тоном. — Я чувствую себя гораздо лучше.

— Всегда готов к вашим услугам. — Мистер Гонт галантно склонил голову.

8

Норрис Риджвик не пошел на рыбалку. Норрис Риджвик смотрел в окно спальни Святоши Хью. Хью лежал на спине, в постели, и храпел. На нем были только заскорузлые от засохшей мочи боксерские трусы. В огромных руках он сжимал кусок меха. Норрис не мог быть уверен — уж больно велики лапы Хью, да и окно слишком грязное — ему казалось, что это был поеденный молью лисий хвост. Впрочем, какая разница, что это такое, главное — Хью спит без задних ног.

Норрис прошел наискосок по лужайке к тому месту, где на подъездной дороге стоял его автомобиль рядом с Бьюиком Хью. Он открыл переднюю дверь со стороны пассажирского сидения и наклонился. Корзина для рыбы стояла на полу. Спиннинг «базун» лежал на заднем сидении — Норрис решил, что будет чувствовать себя увереннее, если возьмет его с собой.

Он еще ни разу им не воспользовался. А причина была проста Норрис боялся пустить спиннинг в ход. Вчера он взял его на озеро и был полностью готов и оснащен, но так и не решился.

«А вдруг, — думал он, — на крючок попадется огромная рыбина, смоуки например?».

Смоуки — это разновидность форели, коричневая и гигантская, мечта всех рыбаков Касл Рок. Поговаривали, будто она более двух футов длиной, хитрая как ласка, сильная как горностай, крепкая как гвоздь. Старики утверждали, что челюсти ее набиты металлическими крючками, на которые ее хотели поймать, но так и не поймали.

А что если она выхватит спиннинг у него из рук? Смешно, конечно, предполагать, что озерная форель, даже такая великанша, как смоуки (если, конечно, смоуки вообще существует), сможет утащить спиннинг «базун», но чем черт ни шутит, а принимая во внимание, как Норрису вообще в последнее время не везет, — тем более. Он даже слышал треск одна половина перекушенной удочки остается в лодке, а другая плывет по воде. Если спиннинг сломан, с ним уже ничего сделать нельзя, остается только выбросить.

Так что в конце концов Норрис рыбачил старой удочкой «зебко». На ужин рыбка не поймалась в тот день, но зато Норрису приснился ночью мистер Гонт. Во сне он предстал перед ним в высоких болотных сапогах и шляпе, к полям которой была на крючках подвешена приманка — червяки. Он сидел в лодке на Касл Лейк, в тридцати футах от берега, а Норрис стоял на западном берегу у входа в старую рыбачью хижину отца, сгоревшую на самом деле много лет тому назад. Он стоял и слушал, что говорит мистер Гонт. Он напоминал Норрису о его обещании, и Норрис проснулся в убеждении, что правильно сделал, воспользовавшись вчера старым «зебко» вместо «базуна». Слишком уж «базун» хорош. Преступно рисковать им.

Теперь Норрис открыл крышку корзины и, достав оттуда рыбацкий нож, направился к «бьюику».

«Мало кто заслуживает этого больше, чем пьяная скотина Хью», думал Норрис, но в душе что-то мешало ему в это уверовать до конца. Что-то в душе подсказывало, что он совершает страшную, роковую ошибку, которую уже никогда не сможет исправить. Он полицейский и должен ловить и сажать за решетку людей, поступающих так, как намеревался поступить он сам. Это вандализм, а вандалы — люди нехорошие.

— Тебе решать, — послышался неожиданно голос мистера Гонта. Только тебе решать, Норрис. Спиннинг твой и твое право решать, как с ним поступить. У тебя есть выбор. Выбор есть всегда. Но…

Голос в голове у Норриса смолк. Ему не имело смысла продолжать. Норрис и так знал, какие последствия ему угрожают, если он передумает. Вернувшись к своей машине, он обнаружит спиннинг переломанным надвое. Потому что любой выбор чреват последствиями. Потому что в Америке ты можешь иметь все что душе угодно, если имеешь чем расплатиться. А если не можешь или не желаешь, тебе останется навеки лишь мечтать о недостижимом.

— И кроме того, он ведь поступил бы со мной так, — уговаривал себя Норрис. И не за восхитительный спиннинг «базун». Хью перережет глотку родной матери за бутылку пива или пачку «Лаки Страйк».

Таким образом он унимал чувство вины. Когда что-то в душе пыталось протестовать, призывало подумать, прежде чем действовать, он начинал приводить все доводы сначала. Наконец Норрис склонился к машине Хью и принялся прокалывать и резать шины. Так же как у Майры Иванс, у него по мере работы возрастал энтузиазм. В качестве дополнительного штриха он разбил передние фары и задние габаритные фонари. А в довершение всего подсунул под дворник на ветровом стекле со стороны водителя записку:

Закончив работу, Норрис подошел к дому и заглянул в окно. Хью продолжал спать, так и не расставаясь со старым куском меха.

«Господи, кому в целом мире может понадобиться этот кусок дерьма? Прижимает его к груди, — думал Норрис, — как ребенок любимого плюшевого медвежонка».

Он вернулся к своей машине. Сел за руль, перевел рычаг в нейтральное положение и бесшумно покатился вниз по подъездной дороге. Двигатель он не заводил до тех пор, пока не очутился на шоссе. А потом сразу сорвался с места и умчался. У Норриса болела голова. Кишки подводило в приступах тошноты. Но он продолжал уговаривать себя, что не произошло ничего страшного и что чувствует он себя превосходно, ну просто лучше некуда, черт вас всех побери.

Ничего не помогало, пока он не потянулся левой рукой к заднему сидению и не дотронулся до стройной тонкой ручки спиннинга. И тогда Норрис сразу успокоился.

Так он и держался за свою драгоценность всю дорогу до дома.

9

Звякнул серебряный колокольчик. В Нужные Вещи вошел Заика Додд.

— Привет, Слоупи, — сказал мистер Гонт.

— П-п-п-рив-в-ет, мистер Г-г-…

— При мне ты заикаться не будешь. — Мистер Гонт поднял вверх руку с указательным и средним пальцами, расставленными в виде вилки, и провел ими перед лицом Заики сверху вниз.

Мальчик внезапно почувствовал, как в голове у него что-то щелкнуло, как будто разомкнулось. Он даже рот раскрыл от удивления.

— Что это вы такое со мной сделали? — прошептал он. Слова вылетали из горла легко и свободно, как двигаются четки на шнурке.

— Трюк, который наверняка пожелала бы освоить мисс Рэтклифф, мистер Гонт улыбнулся и сделал очередную пометку в списке против имени Слоупи. Затем взглянул на старинные часы, тикающие на стене в углу. Без четверти час. — Расскажи, как тебе удалось так рано уйти из школы. Никто ничего не заподозрил?

— Нет. — Слоупи изо всех сил скашивал глаза так, чтобы посмотреть на свой рот. Очень уж ему хотелось знать, каким это образом слова вылетают из него непривычно-стройной чередой. — Я сказал миссис Девиз, что живот разболелся, и она послала меня к школьной медсестре. Ей я сказал, что чувствую себя уже лучше, но все-таки не совсем хорошо. Она спросила, дойду ли я сам до дома. Я сказал дойду, и она меня отпустила. — Слоупи помолчал, а потом добавил. — Я пришел потому, что заснул на уроке и мне приснилось, будто вы меня зовете.

— Так оно и было. — Мистер Гонт двумя пальцами подпер свой подбородок. — Скажи, твоей маме понравился оловянный чайник, который ты подарил?

Краска бросилась в лицо Слоупи, и щеки стали кирпично-красного цвета. Он что-то забормотал, но тут же отказался от этой идеи и уставился на носки своих башмаков. Мягким, доверительным тоном Гонт сказал:

— Ты решил оставить его себе, правда?

Слоупи кивнул, не спуская глаз со своих ног. Он был очень смущен, ему было стыдно. Но, главное, обидно: вот ведь, мистер Гонт так здорово вылечил его заикание, а он все равно слова не может вымолвить.

— Ну, а теперь объясни, зачем двенадцатилетнему мальчику оловянный чайник?

Забавный хохолок на голове Слоупи, только что качнувшийся сверху вниз, когда он опускал голову, теперь вместе с его головой замотался из стороны в сторону. Он не знал, зачем двенадцатилетнему мальчику понадобился оловянный чайник. Он знал одно: ему очень не хотелось с ним расставаться. Чайник ему нравился… ну просто очень.

— …Дотрагиваться, — пробормотал он наконец.

— Что? Прости, не расслышал.

— Мне нравится до него дотрагиваться.

— Слоупи, Слоупи! — Мистер Гонт вздохнул и вышел из-за прилавка. Не нужно ничего объяснять. Мне все известно о том удивительном чувстве, которое люди называют «радостью обладания». Именно его я поставил во главу своего бизнеса.

Слоупи Додд отпрянул.

— Пожалуйста, не трогайте меня. — В глазах его вспыхнул страх. Прошу вас.

— Послушай, Слоупи, я намереваюсь до тебя дотрагиваться не более, чем уговаривать отдать чайник маме. Он твой, можешь с ним делать все, что пожелаешь. Более того, я одобрят и даже восхищаюсь твоим поступком.

— Вы… правда?

— Конечно. Конечно, правда. Алчные люди — счастливые люди. Я верю в это всем своим сердцем. Но, Слоупи…

Заика оторвал наконец взгляд от своих башмаков и подозрительно посмотрел на мистера Гонта сквозь занесу рыжих кудрей.

— Но пришло время тебе расплатиться за чайник сполна.

— О! — Слоупи вздохнул с облегчением. — И это все? А я-то думал… — Но он не пожелал или не отважился продолжить. Он не знал, что именно хочет от него мистер Гонт.

— Так вот, ты не забыл, кого обещал разыграть?

— Не забыл. Тренера Пратта.

— Верно. Твое задание состоит из двух частей. Тебе придется кое-что кое-куда положить, а второе — кое-что мистеру Пратту сказать. И если сделаешь все как надо — чайник навсегда останется твоим.

— А разговаривать я тоже теперь буду нормально? — Слоупи с надеждой посмотрел на Гонта. — Тоже навсегда?

Мистер Гонт с сожалением вздохнул.

— Боюсь, ты снова станешь заикаться, как только выйдешь из моего магазина. Кажется, у меня и в самом деле есть где-то тут устройство от заикания, но…

— Пожалуйста! Прошу вас, мистер Гонт! Я сделаю все, что вы захотите. Что угодно скажу, положу… Только вылечите меня! Я терпеть не могу это заикание.

— Я тебя понимаю, но тут есть одна загвоздка, Слоупи. Видишь ли, я уже почти исчерпал тот список розыгрышей, который наметил к исполнению. Знаешь, как бывает заполнена у дамы карточка на танцы на балу. Так что ты не сможешь со мной расплатиться.

Заика Додд долго молчал, прежде чем сказать то, что вертелось у него на языке.

— А вы никогда… мистер Гонт… никогда не отдаете что-нибудь просто так… не дарите, я хочу сказать?

Он говорил очень тихо и снова смотрел вниз.

На лице мистер Гонта возникло выражение истинного горя.

— О, Слоупи! Сколько раз я думал об этом и с какой тоской и желанием! В моем сердце огромные глубокие залежи благотворительности и милосердия. Но…

— Но?

— Это уже не будет называться бизнесом. — Губы мистера Гонта изображали сочувственную улыбку, но глаза горели таким волчьим огнем, что Слоупи сделал на всякий случай шаг назад. — Ты меня понимаешь, правда?

— Э-э-э… да. Конечно!

— Кроме того, следующие несколько часов, Слоупи, должны быть самыми решительными для меня. Запустив механизм, я не в силах его остановить… до поры до времени. Я должен сохранять верность своему жизненному правилу. Если ты вдруг перестанешь заикаться, это может вызвать излишние вопросы, что очень нежелательно. Шериф и так уже задал множество допросов, которые никак не должны быть его ума дело. Мистер Гонт нахмурился, но тут же на его лице снова вспыхнула уродливая и обаятельная, хищная и доброжелательная, в общем неизвестной природы улыбка. — Но я позабочусь о нем, Слоупи. Это наверняка.

— Вы говорите о шерифе Пэнгборне?

— Да. Именно о шерифе Пэнгборне. — Гонт снова провел по воздуху перед лицом Слоупи двумя пальцами. — Но ведь мы с тобой о нем не говорили, правда?

— О ком? — удивился Заика Додд.

— Вот именно.

Сегодня на Лилэнде Гонте был надет темно-серый замшевый пиджак, из кармана этого пиджака он достал черный кожаный бумажник и протянул его Слоупи. Тот взял вещь аккуратно, стараясь не прикоснуться пальцами к пальцам Гонта.

— Ты ведь знаешь машину тренера Пратта?

— «Мустанг»? Конечно.

— Положи туда вот это. Под переднее сидение рядом с водителем, так, чтобы торчал лишь уголок. Отправляйся к колледжу прямо сейчас, нужно, чтобы эта вещь оказалась на месте до того, как прозвенит последний звонок. Ты понял?

— Да.

— Затем тебе придется дождаться, пока он выйдет, и тогда… Мистер Гонт продолжал говорить совсем тихо, а Слоупи слушал, не сводя с него полусонного взгляда, приоткрыв рот и время от времени кивая в знак согласия.

Несколько минут спустя Заика Додд вышел из магазина Нужные Вещи с бумажником Джона Лапонта за пазухой.

1

Нетти лежала в простом сером гробу, за который заплатила Полли. Алан предложил свое участие в расходах, но она отказалась с той спокойной твердостью, которая была ему хорошо знакома. Гроб стоял на металлическом помосте неподалеку от могилы родственников Нетти. Вокруг этих могил земля была покрыта искусственным травянистым газоном, сверкавшим яркой зеленью в лучах солнца. От этой ненатуральной травы у Алана всегда мороз по коже пробегал. Что-то в ней казалось ему отвратительным и даже непристойным. Она нравилась ему меньше, чем похоронный ритуал накладывания грима на покойников и одевания их в самые лучшие одежды, как будто им предстояло отправиться на деловую встречу в Бостоне, а не на вечный покой под землю, в компанию к корням и червям.

По просьбе Полли отпевал Нетти преподобный Том Киллингворт, проповедник методистской церкви, знавший Нетти еще по службам в Джунипер Хилл, куда он приезжал два раза в неделю. Надгробное слово было кратким, но теплым, обращенным к Нетти Кобб человеком, знавшим ее, женщину, которая медленно, с трудом, но отважно и настойчиво пыталась выбраться из мрака безумия, женщину, принявшую когда-то смелое решение встретиться вновь лицом к лицу с миром, причинившим ей глубокие страдания.

— Когда я был ребенком, — говорил Том Киллингворт, — в швейной комнате моей мамы висел на стене плакат с такими словами: «И да вознесешься ты на небеса за полчаса до того, как дьяволу станет известно о твоей смерти». Нетти прожила трудную и во многом печальную жизнь, но я верю, что, несмотря ни на что, она никогда не торговала своей душой. Смерть ее была ужасна и безвременна, но я надеюсь всем сердцем, что Нетти уже на небесах и что дьявол до сих пор остается в неведении.

Преподобный Киллингворт поднял руки в традиционном благословляющем жесте.

— Помолимся!

С другого конца холма, где хоронили Вильму Ержик, доносился то тише, то громче хор голосов, вторящий молитве отца Джона Брайама. Там же, вдоль дороги до самых ворот кладбища выстроился ряд машин. Люди приехали сюда не ради покойной Вильмы, а для того, чтобы поддержать ее оставшегося в живых мужа, Питера Ержика. Здесь же смерть Нетти оплакивали лишь пятеро: Полли, Алан, Розали Дрейк, старый Ленни Партридж (ходивший на все похороны из принципиальных соображений, если только хоронили не католика) и Норрис Риджвик. Норрис был бледен и рассеян.

— Да благословит вас Бог и да сохранится память о Нетти Кобб в ваших сердцах навечно, — сказал Киллингворт, и стоявшая рядом с Аланом Полли снова заплакала. Он обнял ее за плечи, и она благодарно прильнула к его плечу, отыскав руку и крепко сжав ее.

— Да обратит Господь Всемилостивый к вам свой взор; да не лишит он вас своего милосердия; да прольет он свет на ваши души и да снизойдет на них мир и покой. Аминь.

День был еще жарче, чем на праздник Колумба, и когда Алан поднял голову, ему пришлось зажмуриться, так блестел металлический помост с гробом в лучах солнца. Он отер свободной рукой пот со лба. Полли пошарила в сумочке в поисках салфетки и утерла ею слезы.

— Как ты себя чувствуешь, дорогая? — спросил Алан.

— Хорошо, но не могу не плакать о ней. Бедная Нетти. Бедная, бедная Нетти. Почему это случилось? Как? — Она снова всхлипнула.

Алан, задававший себе те же самые вопросы, обнял Полли еще крепче. Из- за ее плеча он увидел Норриса, смотревшего в ту сторону, где стояли машины скорбящих о Нетти, и на лице его застыло выражение человека, либо не вполне проснувшегося, либо бредущего в неизвестном направлении. Алан нахмурился. К Норрису подошла Резали Дрейк, что-то сказала ему и он пожал ей руку.

«Норрис тоже знал Нетти, — подумал Алан, — и просто очень расстроен теперь. Ты все последнее время гоняешься за тенями, так что скорее всего надо спросить, что с тобой самим происходит».

Но в этот момент подошел Киллингворт, и Полли, справившись с собой, поблагодарила его. Киллингворт протянул к ней руки, и Алан с удивлением отметил, как Полли без страха отдала в распоряжение проповедника свою руку. Он не помнил, чтобы Полли так спокойно и не задумываясь протягивала кому- нибудь руки.

Ей не просто лучше, ей гораздо лучше. Что же случилось? Как это произошло? В чем дело?

На другом конце холма гнусавый и слегка возбужденный голос отца Джона Брайама произнес:

— Пусть земля будет ей пухом, и да благословит вас Бог.

— И вас, — хором откликнулись слушатели. Алан взглянул на простой серый гроб посреди нелепого и неестественного ковра ярко-зеленой искусственной травы и подумал: «Пусть земля будет пухом тебе, Нетти. Отныне и во веки веков».

2

В то время как двойные похороны на Отечественном кладбище подходили к концу, Эдди Уорбертон подъехал к дому Полли. Он вышел из машины — совсем не такой новенькой и замечательной по всем статьям, какую привел в полную негодность этот вонючий недоносок в Саноко, а из той, которую можно назвать разве что колымагой, — и оглянулся по сторонам. Все было тихо, как бывает только в жаркий августовский полдень.

Эдди торопливо зашагал ко входу в дом, теребя в руках конверт, похожий на те, в которых присылают официальные повестки. Мистер Гонт позвонил ему минут десять назад и напомнил, что пора расплатиться за медальон. И вот Эдди здесь… Мистер Гонт из тех людей, которые если уж сказали гоп! — надо прыгать.

Эдди поднялся на три ступеньки крыльца. Над дверью позванивали на легком ветерке колокольчики, звук вполне мирный и отнюдь не тревожный, но даже он заставил Эдди вздрогнуть. Он снова оглянулся, никого не увидел и посмотрел на конверт. Письмо было адресовано миссис Патриции Чалмерс — смазливой задаваке. Эдди понятия не имел, что полное имя Полли — Патриция, и ему было на это наплевать в самой высокой степени. Его дело выполнить просьбу мистера Гонта и уматывать.

Он бросил конверт в щель и тот упал на почту, уже лежавшую на полу: два каталога и программа телевидения. Обычный конверт с указанием адреса Полли и ее имени между почтовой маркой в правом верхнем углу и обратным адресом в левом:

Отдел социального обеспечения детей и подростков Сан-Франциско 666 Гэри Стрит Сан-Франциско, Калифорния 94112

3

— Что случилось? — спросил Алан, когда они с Полли шли по кладбищенской дорожке к его автомобилю. Он хотел перемолвиться парой слов с Норрисом, но тот уже удрал на своем «фольксвагене» скорее всего снова на озеро, чтобы успеть порыбачить до захода солнца.

Полли все еще была бледна, глаза красные, но уже улыбалась.

— Что случилось с кем?

— Не с кем, а с чем? С твоими руками. Каким образом им стало лучше? Прямо чудо какое-то.

— Да, — Полли вытянула руки и раздвинула пальцы веером, демонстрируя свои достижения Алану. — Действительно чудо.

Пальцы по-прежнему были искривлены и суставы оставались распухшими, но отек, такой явный еще в пятницу, прошел совсем.

— Ну, милая дама, докладывайте.

— Знаешь, я не уверена, что надо это рассказывать. Я сама растеряна, честное слово.

Они остановились и помахали Резали Дрейк, проехавшей мимо в своей старой синей «тойоте».

— Давай, давай, — подзадоривал Алан. — Раскалывайся.

— Ну ладно, — согласилась Полли. — Вероятно, я просто-напросто набрела на хорошего доктора. — Она слегка покраснела.

— И кто же он?

— Доктор Гонт, — сказала Полли, коротко и несколько нервно хохотнув. — Доктор Лилэнд Гонт.

— Гонт?! — Алан смотрел на нее с недоумением. — Что же он такое сделал с твоими руками?

— Отвези меня к нему в магазин, а я по дороге все расскажу.

4

Пять минут спустя (самое приятное в жизни Касл Рок, как считал Алан, то, что все находится не более чем в пяти минутах езды) он остановил машину у входа в магазин Нужные Вещи. В витрине висело объявление, которое Алан уже видел раньше:

Алану внезапно пришло в голову (об этом не он один уже успел подумать), что держать магазин закрытым и принимать посетителей только по предварительной договоренности — довольно странный обычай в маленьких городах.

— Алан? — с тревогой обратилась к нему Полли. — С тобой что-то происходит.

— Вовсе нет, — ответил он. — Ничего со мной не происходит. И что, собственно, со мной может происходить? На самом деле я и сам толком не пойму, что со мной. Кажется… — Он коротко рассмеялся, покачал головой и продолжил, — кажется, со мной происходит то, что Тодд когда-то называл «прикол». Знахарство! Вот никогда бы не подумал, что ты на это клюнешь, Полли.

Она поджала губы, и когда повернулась к нему лицом, он прочел в ее глазах предупреждение.

— Я бы не употребляла здесь слово «знахарство». Знахарство для дураков и неудачников, читающих приложение к журналу «Взгляд в себя». Не стоит употреблять это слово по отношению к лекарству, которое срабатывает. Разве я не права?

Алан раскрыл рот, чтобы сказать «Нет, впрочем, я не уверен», но Полли продолжала, прежде чем он смог произнести хоть слово.

— Посмотри. — Она протянула руки к свету, струящемуся сквозь ветровое стекло, и легко, без всякого усилия, сжала и разжала пальцы несколько раз.

— Конечно. Я подобрал неверное слово. Только я хотел…

— Да, именно. Ты подобрал неверное слово.

— Прости.

Полли повернулась к нему всем телом, сидя на том месте, где обычно сидела Энни, в той машине, которая когда-то принадлежала их семье. «Почему я до сих пор не продал эту тачку? — думал Алан. — Совсем что ли с ума спятил?». Полли нежно положила ладони на руки Алана.

— Знаешь, это становится небезопасным. Мы никогда с тобой не ссорились, и я не собираюсь начинать. И отношения со своим добрым приятелем я тоже портить не желаю.

Алан ехидно улыбнулся.

— Так вот, значит, кто я для тебя. Добрый приятель.

— Нет, конечно нет. Ты — мой друг. Так я могу сказать?

Он крепко обнял ее. Надо же, они чуть было не разругались. И не потому, что ей стало хуже, а наоборот, потому что гораздо лучше.

— Милая моя, ты можешь говорить как хочешь. Я тебя все равно ужасно люблю.

— И мы не будем с тобой ссориться ни по какому поводу?

Он с готовностью кивнул.

— Ни по какому.

— Я ведь тоже очень сильно тебя люблю, Алан.

Он поцеловал ее в щеку и отпустил.

— Дай-ка мне взглянуть на эту ашку, которую он тебе дал.

— Не ашка, азка. И не дал, а предложил на деловых условиях. На пробу. Поэтому я сюда теперь и приехала. Хочу купить. Это я тебе уже говорила. Надеюсь, он не заломит сказочную цену.

Алан посмотрел еще раз на объявление в витрине, на опущенные шторы и подумал: «Боюсь, дорогая, именно такую цену он и заломит».

Все это ему очень не нравилось. Он наблюдал за Полли в течение похорон, не отрывал взгляда от ее рук. Видел, как легко она щелкнула замочком сумочки, как бездумно шарила в ней в поисках носового платка, как потом тот же замок закрывала — кончиками пальцев вместо того, чтобы прижимать к телу и надавливать тыльной стороной больших пальцев, которые всегда болели меньше остальных. Он видел, понимал, что рукам ее действительно гораздо лучше, но весь этот рассказ о волшебстве, о чародействе — а как еще это можно назвать, если не облекать в более интеллигентную словесную оболочку — очень его обеспокоил. От всего этого теряешь уверенность в себе, почва из-под ног уплывает.

Нет, с тех пор, как он появился в штате Мэн, не встречал заведений, кроме, пожалуй, совсем дорогих и шикарных, типа ресторана Морис, где бы работали по предварительной договоренности. Да в том же Морисе девять раз из десяти ты можешь войти и пообедать запросто, если только сезон не летний, когда нет отбоя от отдыхающих.

ТОЛЬКО ПО ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЙ ДОГОВОРЕННОСТИ. И все же он видел, ненароком, не задумываясь всерьез, как из этого магазина выходили люди. Значит, они туда и входили тоже. Всю неделю подряд. Не толпами, конечно, но, судя по всему, мистеру Гонту такой стиль торговли был по душе, каким бы странным это не казалось. Иногда покупатели появлялись группами, но чаще всего поодиночке, как теперь вспоминал Алан, возвращаясь к самому началу деятельности магазина, день за днем. А разве не так ведут себя ушлые коммивояжеры? Вылавливают тебя один на один, загоняют в угол, улещивают, умасливают, запудривают мозги, а потом заставляют по сходной цене приобрести в частную собственность Линкольн Туннель.

— Алан? — Полли легонько постучала костяшками пальцев по его лбу. — Ау! Где ты?

Он взглянул на нее и улыбнулся.

— Я здесь, Полли.

На ней был темно-синий джемпер с такого же цвета шейным платочком, который она повязала перед началом похорон. Теперь же платочек был развязан и Полли расстегивала две верхние пуговки белой блузки, надетой под джемпер.

— Еще, — подзуживал он. — Мы требуем полного стриптиза.

— Хватит, — наигранно-сурово произнесла Полли. — Мы находимся в самом центре Мейн Стрит, а на часах половина третьего дня. И к тому же мы с тобой возвращаемся с кладбища, позволь напомнить.

Алан удивился.

— Неужели уже так поздно?

— Если полтретьего — поздно, то — поздно.

Она постучала пальцем по его запястью.

— Ты когда-нибудь смотришь на ту вещь, которую носишь на этом месте?

Алан взглянул, куда ему указали, и решил, что теперь уже ближе к без двадцати три, чем к половине. Уроки в школе заканчиваются в три. Если он хочет успеть к тому времени, когда выйдет Брайан Раск, надо ехать немедленно.

— Дай-ка мне взглянуть на твой амулет, — попросил он. Полли вытянула из-под блузки цепочку с азкой и держала ее на ладони, но как только Алан потянулся, чтобы дотронуться, сразу сжала пальцы.

— Э-э-э… знаешь, лучше не надо трогать.

Полли улыбалась, но Алан понял, что она испугалась его порыва.

— Может нарушиться связь или что-нибудь в этом роде.

— Господи, Полли, ну что за чушь! — Алан почувствовал, что раздражен.

— Слушай, давай поговорим откровенно. Хочешь? — В голосе снова появилась гневная нотка. Полли пыталась ее сдержать, но она никуда не желала деваться. — Тебе говорить легко. У тебя дома нет специального телефонного аппарата с большими кнопками и тебе не выписывают огромные дозы перкодана.

— Эй, Полли! Это…

— Никаких «эй, Полли». — На скулах у нее зацвели красные пятна. Частично этот гнев, подумает она позже, возник потому, что еще в воскресенье она чувствовала и думала так же, как Алан сегодня. С тех пор многое изменилось, и справиться с этой переменой она была не в силах.

— Эта штука работает. Я понимаю, что кажусь тебе сумасшедшей, но она работает. В воскресенье утром, когда ко мне пришла Нетти, я была в агонии. И начинала подумывать о том, что единственный выход из положения — ампутация. Боль была так ужасна, Алан, что мысль об ампутации вызвала лишь удивление. Типа: «Ампутация, ха! Как это я раньше об этом не подумала? Это ведь так просто!». Прошло два дня, и я чувствую то, что доктор Ван Аллен называет «остаточными явлениями», и, кажется, они тоже постепенно проходят. Помню, как год назад я просидела целую неделю на рисовой диете, потому что говорили, это может помочь. Разве это не то же самое?

Гнев, по мере того, как Полли говорила, проходил и теперь она смотрела на него почти умоляюще.

— Я не знаю, Полли. Право, не знаю.

Она разжала пальцы и держала теперь азку кончиками большого и указательного. Алан склонился поближе, чтобы разглядеть, но дотронуться на этот раз не посмел. Маленький серебряный предмет, круглой формы. Нижняя часть испещрена крошечными дырочками, не более игольного ушка. Вещица тускло поблескивала в солнечном свете.

И чем больше он разглядывал ее, тем больше она ему не нравилась. Ну совсем не нравилась. Ни в какую. Он подавлял в себе неистребимое желание сорвать ее с шеи Полли и выбросить через открытое окно.

Ничего себе желание! Только попробуй и можешь проститься с хорошей жизнью на веки вечные.

— Иногда кажется, что там внутри что-то шевелится, — с улыбкой говорила Полли. — Что-нибудь вроде мексиканского прыгающего горошка. Смешно, правда?

— Не знаю.

Он смотрел, как она прячет амулет обратно за вырез блузки, и чувство неприятия росло, но стоило вещице исчезнуть, и от одного вида, как Полли легко и свободно, этого отрицать никак нельзя, застегивает пуговицы, оно стало уходить. Не пропадало только подозрение, что мистер Лилэнд Гонт водит за нос его любимую женщину, а если так, то наверняка не только ее одну.

— А тебе не кажется, что тут может быть что-то другое? — Он вел себя теперь с осторожностью человека, переходящего ручей по скользким валунам. — У тебя и раньше случались ремиссии.

— Конечно, — согласилась Полли с некоторой настороженностью. — Я сама все про свои руки знаю.

— Полли, я просто пытаюсь…

— Я понимаю, ты реагируешь так, как только ты можешь реагировать, Алан. Все на самом деле очень просто: мне совершенно точно известно, что значит ремиссия артрита, и тут совсем все не так. Были времена в течение последних пяти-шести лет, когда наступало облегчение, но оно несравнимо с тем, что происходит теперь. Я никогда не чувствовала себя так хорошо, даже в дни самых серьезных улучшений. Это совсем другое. Это вроде… — Она замолчала, подумала и сделала неопределенный жест руками и плечами. — Это как окончательно выздороветь. Знаю, тебе меня не понять, но я не в состоянии объяснить лучше.

Алан кивнул, нахмурившись. Он понимал, что она имеет в виду, и понимал, что она относится к этому абсолютно серьезно. Может быть, азка воздействовала на какой-нибудь участок ее мозга. Возможно ли это, если болезнь не психосоматического характера? Розенкройцисты[17] считают, что такое вполне возможно и случалось сплошь и рядом. Так же считали и миллионы людей, зачитывавшиеся книгой Л. Рона Хаббарда о дианетике. Алан ничего по этому поводу сказать не мог, но знал только, что никогда не встречал слепца, который бы счел себя прозревшим, или раненого, приостановившего кровотечение путем самоубеждения.

И еще он был уверен: все это плохо пахнет. Воняет так, как от дохлой рыбы, пролежавшей дня три на берегу в солнечный день.

— Ладно, давай бросим этот разговор. Я устала от попыток не разозлиться на тебя. Пошли в магазин вместе со мной. Поговори с мистером Гонтом сам. Тебе давно уже пора с ним познакомиться. Может быть, он тебе лучше объяснит, что тут волшебного, а что нет.

Алан снова взглянул на часы. Без четырнадцати три. В какую-то долю секунды он решил последовать совету Полли и оставить Брайана Раска на потом. Но застать мальчишку вдали от дома, врасплох, как только он выйдет из школы, было очень заманчиво. Он будет куда более разговорчив, когда рядом не станет суетиться мама, бегать вокруг, словно львица, оберегающая своего детеныша, перебивать, а может быть даже советовать не отвечать на некоторые вопросы. Да, это главное: если выяснится, что сыну есть что скрывать, или если миссис Раск так считает, Алану будет очень трудно, а может быть и вовсе невозможно получить информацию.

Таким удобным случаем пренебрегать нельзя: Брайан Раск может оказаться ключом к разгадке двойного убийства.

— Не могу, родная, — сказал он Полли. — Зайду попозже. Мне необходимо поехать в школу и переговорить кое с кем. Немедленно.

— Это касается Нетти?

— Скорее, Вильмы Ержик, но если чутье меня не обманывает, в случае с Нетти это тоже может помочь. Как только что-нибудь узнаю существенное, сразу тебе сообщу. А пока ты можешь мне обещать?

— Алан, я покупаю ее! Это мои руки, не твои!

— Ты меня не поняла. Покупай, конечно. Просто хочу, чтобы ты расплатилась с ним чеком, вот и все. Нет причин, по которым он отказался бы принять его, — если он настоящий бизнесмен. Ты живешь в городе и хранишь деньги в банке напротив. Но если возникнет какое-нибудь недоразумение, ты всегда можешь приостановить выплату.

— Понятно. — Полли произнесла это слово спокойно, но Алан с упавшим сердцем понял, что все-таки, переходя ручей, соскользнул с одного из валунов и шлепнулся в воду.

— Считаешь его мошенником, так, Алан? Думаешь, он заграбастает денежки несчастной дамочки, свернет манатки и укатит в неизвестном направлении?

— Не знаю, — откровенно признался Алан. — Мне известно лишь то, что работает он в нашем городе только одну неделю. Поэтому чек — это всего- навсего предосторожность.

Ну что ж, слова Алана не лишены здравого смысла. Полли это понимала. Именно здравомыслие и выводило ее из равновесия, когда речь шла о чудесном, волшебном снадобье. Она подавила желание защелкать пальцами перед лицом Алана и закричать при этом: «Ты видишь? Видишь? Или ты ослеп?». Тот факт, что Алан абсолютно прав насчет чека, с которым у мистера Гонта не должно быть никаких затруднений, если он честно ведет игру, злил ее еще больше.

Поостерегись, подсказывал внутренний голос. Помни, язык мой — враг мой. Подумай, прежде чем сказать. Не забывай, что ты любишь этого человека.

Но тут же вмешался другой, гораздо более холодный и рассудочный. А так ли это? И вправду любишь?

— Ладно, — сквозь зубы сказала Полли и отодвинулась от него. Спасибо, что блюдешь мои интересы, Алан. Иногда я забываю, что мне необходим такой заботливый человек. Я, безусловно, выпишу ему чек.

— Полли…

— Нет, Алан, хватит разговоров. Я не в силах больше спускать на тебя собак.

Она открыла дверь и решительно вышла из машины. Юбка взметнулась, представив восхищенному взору желающего ослепительно стройное бедро. Алан тоже открыл дверь, намереваясь выйти и уговорить, успокоить, объяснить, что он сомневается только оттого, что любит ее, боится за нее. Но тут он снова взглянул на часы. Без девяти три. Надо лететь сломя голову, не то прощай, Брайан Раск.

— Я позвоню тебе вечером, — крикнул он из окна.

— Милости просим. — Полли направилась к зеленому навесу, не оборачиваясь. Дав задний ход и выезжая на дорогу, Алан услышал звон колокольчика.

5

— Мисс Чалмерс! — радостно воскликнул мистер Гонт и сделал пометку в списке, лежавшем рядом с кассовым аппаратом. Он уже подошел почти к самому концу списка: имя Полли стояло предпоследним.

— Прошу вас… Полли, — напомнила она.

— Прошу прощения, — мистер Гонт просиял. — Конечно, Полли.

Она тоже ответила ему улыбкой, но слегка натянутой. Теперь, оказавшись здесь, Полли уже жалела, что так рассердилась на Алана, жалела, что они нескладно расстались. Она обнаружила, что даже готова от этого расплакаться.

— Мисс Чалмерс? Полли? Вы плохо себя чувствуете? — Мистер Гонт вышел из-за прилавка. — Вы так побледнели! — он искренне обеспокоился, судя по выражению лица. И этого человека Алан подозревает в мошенничестве, подумала Полли. Если бы он только видел его сейчас…

— Это наверное из-за солнца, — сказала она вслух. — На улице такая жара!

— Зато здесь прохладно, — заверил Гонт. — Проходите, Полли. Присаживайтесь.

Он проводил ее, держа руку за спиной, но не прикасаясь, к одному из бархатных кресел. Она села, сдвинув колени.

— Я случайно оказался у окна, — сказал он, опускаясь в кресло подле нее и складывая свои длиннопалые руки на коленях, — когда вы подъехали, и мне показалось, что вы с шерифом Пэнгборном о чем-то горячо спорили.

— Ничего особенного, — пробормотала Полли, но в этот момент одна непослушная слеза все-таки вылилась из глаза и потекла по щеке.

— Напротив, — сказал Гонт, — это очень даже важно.

Она удивленно посмотрела на него, и глубинный взгляд Гонта скрестился с ее взглядом. «Разве глаза у него ореховые?» — подумала Полли. Но вспомнить не могла. Зато она ясно чувствовала, что по мере того как смотрит в них, все несчастья этого дня — похороны Нетти, никчемная бессмысленная ссора с Аланом — отступают на задний план.

— Разве… разве это важно?

— Полли, — мягко произнес он. — Я уверен, все кончится хорошо. Все кончится очень хорошо, если вы поверите мне. Вы мне верите?

— Да, — тихо сказала Полли, несмотря на то, что внутренний голос кричал, вопил, отчаянно пытался предупредить о чем-то. — Я верю вам. Верю всей душой, что бы там не говорил Алан.

— Ну вот и прекрасно, — сказал Гонт. Он протянул руку и взял пальцы Полли. Лицо ее сморщилось в первый момент от отвращения, но тут же снова разгладилось и приобрело прежнее, отрешенное мечтательное выражение.

— Вот и прекрасно. И шериф понапрасну беспокоился. Ваш чек меня устроит полностью, как если бы это было золото.

6

Алан понимал, что опоздает, если не выставит на крышу мигалку. Но он не хотел этого делать. Он не собирался показываться Брайану Раску в полицейской машине, хотел приехать в обычной, привычной взгляду и не новой, похожей на ту, которую, вполне вероятно, водит отец мальчика.

Успеть к концу занятий он уже все равно не мог и поэтому остановил машину на перекрестке улиц Школьной и Мейн. Брайан скорее всего должен пойти этой дорогой, исходя из логики; Алан очень надеялся, что логика все же пробьет себе путь хоть раз сегодняшним жутким днем.

Он вышел из машины, прислонился к бамперу и пошарил в кармане в поисках жвачки. Разворачивая ее, он услышал трехчасовой звонок, прозвеневший со стороны средней школы Касл Рок, приглушенный, словно полусонный, в знойном воздухе.

Он решил поговорить с мистером Гонтом об Эйкроне, штат Огайо, как только закончится встреча с Брайаном Раском, если состоится вообще… но неожиданно передумал. Нет, пожалуй, он позвонит в прокуратуру Августы и попросит посмотреть в архиве, нет ли чего на мистера Лилэнда Гонта. Если там ничего не обнаружат, пошлет его данные в Вашингтон, пусть проверят на компьютере. Эти компьютеры, по мнению Алана, было единственное положительное достижение администрации Ричарда Никсона.

На улице появились первые ребятишки; они кричали, смеялись и тузили друг друга. Внезапно Алану пришла в голову мысль, и он открыл дверь машины. Протянув руку, открыл «бардачок» и стал рыться в куче всякого барахла. Оттуда выпала банка-дразнилка, принадлежавшая некогда Тодду.

Алан уже собирался отказаться от своей затеи, как вдруг нашел то, что искал. Тогда он захлопнул «бардачок» и пятясь выбрался из машины. В руках у него был небольшой конверт из ватманской бумаги, а на нем наклейка:

Из конверта он достал еще меньший прямоугольник — набор цветной папиросной бумаги и просунул его под ремешок от часов. Всякий уважающий себя фокусник имеет на теле или одежде потайное местечко, каждый свое, любимое. Такое место у Алана было под ремешком для часов.

Позаботившись о знаменитых Цветочных букетах, Алан снова принялся терпеливо ждать Брайана Раска. Увидев велосипедиста, зигзагами обходящего малорослых и малолетних пешеходов, он сразу подтянулся. Но тут же узнал одного из близнецов Хонлонов и позволил себе расслабиться.

— Сбавьте скорость, а не то получите штрафной талон, — крикнул он мальчику, когда тот проезжал мимо. Хонлон удивленно оглянулся и чуть не наехал на дерево. Дальше он поехал уже не так быстро. Алан с улыбкой посмотрел ему вслед и снова занял позицию лицом к школе в ожидании Брайана Раска.

7

Сэлли Рэтклифф поднялась по лестнице из подвала, где располагался ее логопедный класс, на первый этаж и направилась по коридору к учительской. Прошло пять минут после звонка с последнего урока. Коридор быстро пустел, как всегда бывало в теплые солнечные дни. Со двора слышались веселые крики ребятни, разбегавшейся по автобусам N2 и 3, дремавшим в ожидании своих пассажиров у обочины. Низкие каблучки Сэлли постукивали, разнося эхо. В руке она держала конверт и прижимала его к высокой округлой груди именем адресата (Фрэнк Джуэтт) внутрь.

Остановившись у двери в класс N6, следующий за учительской, она заглянула сквозь рифленое стекло. Там, в классе, мистер Джуэтт беседовал с группой преподавателей физкультуры, которые вели занятия по осенним и зимним видам спорта. Фрэнк Джуэтт был человеком маленького роста и пухлым, всегда напоминавшим Сэлли мистера Уэзерби, главного героя комиксов Арчи. Так же как у мистера Уэзерби, очки у Фрэнка вечно сползали с носа.

По левую руку от него сидела Элис Тэннер, школьный секретарь, и делала пометки в блокноте. Почувствовав на себе взгляд, Фрэнк посмотрел на дверь и, заметив Сэлли, улыбнулся, забавно сморщив нос. Она помахала ему и заставила себя улыбнуться в ответ, с тоской вспоминая времена, когда улыбка давалась ей легко; молитва и улыбка две самые естественные потребности в жизни.

Один из учителей тоже повернул голову, чтобы узнать, куда смотрит их руководитель. То же самое сделала Элис Тэннер. Она тоже помахала Сэлли пальчиками и расплылась в сахаринно-приторной улыбке.

«Они все знают, — подумала Сэлли. — Знают, что наши отношения с Лестером стали историей. Ирен вчера была со мной так мила… так сочувствовала… и так радовалась, что едва умудрялась это скрыть. Стерва».

Сэлли улыбалась и чувствовала фальшь своей обычно скромной и обаятельной улыбки. «Чтоб тебя грузовик сбил по пути домой, вульгарная кукла», — пожелала в душе Сэлли и пошла дальше, постукивая каблуками.

Когда мистер Гонт позвонил ей сегодня во время перемены и сказал, что пора расплачиваться за священную деревяшку, Сэлли восприняла его слова с великим энтузиазмом и злорадным удовольствием. Она чувствовала, что шутка, которую ей предстоит сыграть с мистером Джуэттом, далеко не безобидна, и именно это ей нравилось. Такое у нее сегодня было настроение.

Она дотронулась до ручки двери, ведущей в учительскую, и… призадумалась.

«Что с тобой творится, — подумала вдруг Сэлли. — У тебя есть деревяшка, священная деревяшка, удивительный предмет со скрытым в нем столь же удивительным секретом. Разве подобные вещи не должны делать человека лучше, добрее? Спокойнее? Ближе к Господу Богу? А ты не становишься спокойнее и не чувствуешь никакой близости. Тебе, напротив, кажется, что кто-то набил твою голову колючей проволокой».

— Да, но это не моя вина, — бормотала Сэлли. — И не вина деревяшки. Это вина Лестера. Мистера Лестера Поганого Кобеля.

Маленькая девочка в очках и со скобками на зубах, внимательно изучавшая стенную газету, удивленно взглянула на Сэлли.

— Что ты здесь делаешь, Ирвина? — спросила Сэлли.

— Нифево, — прошепелявила девочка.

— А раз ничего, то иди и займись этим в другом месте, — с трудом сдерживая раздражение, приказала Сэлли. — Уроки окончены.

Ирвина побежала по коридору, время от времени оборачиваясь и бросая на учительницу испуганный взгляд.

Сэлли открыла дверь и вошла. Конверт, который она держала в руках, оказался именно там, где указал мистер Гонт, — за мусорными баками у выхода из столовой. Имя мистера Джуэтта она написала сама.

Оглянувшись еще раз на всякий случай, не войдет ли в неподходящий момент маленькая стерва Элис Тэннер, Сэлли прошла в смежный кабинет и положила конверт на стол Фрэнка Джуэтта. Теперь осталось выполнить последнее задание.

Она открыла верхний ящик стола и достала оттуда ножницы. Затем нагнулась и подергало нижний ящик. Он оказался заперт. Мистер Гонт предупреждал, что может так случиться, Сэлли выглянула в первую комнату и убедилась, что она по-прежнему пуста, а входная дверь плотно закрыта. Прекрасно. Замечательно. Она запихнула острие ножниц в верхнюю щель ящика и надавила, как рычагом, изо всех сил. Откололись со скрежетом куски дерева, и Сэлли почувствовала, как одновременно напряглись ее соски от возбуждения. Надо же, как странно. И приятно.

Она поглубже запихнула ножницы в расширившуюся щель и снова надавила. Замок щелкнул и ящик выдвинулся, обнажив содержимое. Сэлли от удивления раскрыла рот… и захихикала. Смех получился нервный, скорее похожий на всхлипы.

— Вот так мистер Джуэтт! Шалун!

В ящике лежала стопка журналов размером с «Ридерз Дайджест», и название верхнего как раз было «Шалун». Цветная глянцевая фотография на обложке изображала мальчика лет девяти в бейсбольной шапочке образца 1950-х годов. Больше на нем ничего не было.

Сэлли достала из ящика все журналы, коих было штук десять, может быть больше. «Веселые Ребята», «Голыши», «Мастурбация», «Бобби на ферме». Она раскрыла один из них и не поверила своим глазам. Откуда такие журналы? Они не продаются в киосках и с лотков, которые так поносит в своих проповедях преподобный Роуз и над которыми всегда висит объявление:

В этот момент Сэлли услышала хорошо знакомый внутренний голос.

— Поторопись. Собрание уже заканчивается, и тебя могут застать врасплох. Не стоит рисковать.

Этот голос был мужской, а потом прозвучал женский, и Сэлли казалось, что она его тоже узнает. Этот голос звучал так, как будто она говорила с ним по телефону и издалека.

— Не только справедливой, но сверхъестественной, — сказал второй голос.

Сэлли отмахнулась от него и сделала то, что приказывал мистер Гонт: разбросала развратные журналы по всему кабинету мистера Джуэтта. Затем положила ножницы на место и быстрым шагом вышла из учительской, закрыв за собой дверь. В коридоре Сэлли огляделась по сторонам. Никого. Но голоса из класса N6 звучали гораздо громче и слышался смех. Они собирались расходиться. Собрание оказалось на удивление кратким.

«Да благословит Бог мистера Гонта», — подумала Сэлли и заторопилась к выходу. Уже у дверей она услышала, как учителя выходят из класса N6. Сэлли не оглянулась, но неожиданно для себя самой подумала, что за последние несколько минут ни разу даже не вспомнила о Лестере Поганом Кобеле, что воодушевляло. Она представила себе, как вернется домой, приготовит пенную ванну, ляжет туда со священной деревяшкой в руках и не будет думать о Лестере Кобеле. То-то радость! То-то…

«Что ты там делала? Что было в конверте? Кто положил его за мусорные баки у выхода из столовой? Когда? И главное, во что ты сама превращаешься, Сэлли?».

Она стояла, не в силах сдвинуться с места, и на лбу выступили крупные капли пота. Глаза округлились и стали похожи на глаза испуганной собаки. Но тут же они вернулись к обычному состоянию, и Сэлли пошла дальше. На ней были узкие брюки, слегка натиравшие в паху, что почему-то заставляло вспоминать о свиданиях с Лестером.

«Мне наплевать на то, что я сделала, — думала она. — Уверена, что это даже необходимо. Он заслуживает такого отношения, этот мерзавец с внешностью мистера Уэзерби и грязной душой развратника. У него небось волосы дыбом на голове встанут, когда он войдет к себе в кабинет. Чокнется просто».

— Да, надеюсь, этот ебарь просто чокнется, — прошептала Сэлли.

Никогда в жизни она не произносила вслух этого слова, начинающегося с буквы «е». Соски ее при этом снова напряглись и начали покалывать. Сэлли прибавила шагу и решила, что в ванне можно будет и еще кое-чем заняться. Она понимала, что в ней заговорила похоть, не знала, как ее удовлетворить… но надеялась, что разберется с этим вопросом. Господь в конце концов помогает тем, кто помогает сам себе.

8

— Эта цена кажется вам справедливой? — спросил мистер Гонт.

Полли хотела ответить, но споткнулась на полуслове. Казалось внимание мистера Гонта вдруг рассеялось, он смотрел немигающим взором в пространство, губы его шевелились, как будто произнося молитву.

— Мистер Гонт?

Он вздрогнул. Затем взгляд вернулся к ней и губы улыбнулись.

— Простите, Полли, со мной иногда случается подобное.

— Цена кажется мне не только справедливой, но просто сверхъестественной. — Полли достала из сумочки чековую книжку и принялась выписывать чек. Время от времени она мысленно задавала себе вопрос, зачем сюда пришла и что тут делает, но в тот же момент слышала безмолвный призыв мистера Гонта, а когда поднимала глаза и встречалась с ним взглядом, все сомнения тут же улетучивались.

Чек, который она протянула мистеру Гонту, был выписан на сумму в сорок шесть долларов и, аккуратно свернув, Гонт положил его в нагрудный карман пиджака.

— Не забудьте заполнить корешок, — сказал он. — Ваш мнительный друг наверняка пожелает на него взглянуть.

— Он сам хочет зайти к вам, — сказала Полли, делая то, что предложил мистер Гонт. — Он как раз считает, что вы заслуживаете доверия.

— Он много что считает и много строит планов, — сказал Гонт. — Но его планам суждено измениться, а мыслям рассеяться, как рассеивается туман ветреным утром. Поверьте мне.

— Но ведь вы… вы не собираетесь причинить ему вред?

— Я?! Вы не за того меня принимаете, мисс Патриция Чалмерс. Я пацифист, один из величайших пацифистов мира. Я пальцем не трону нашего шерифа. Я только хочу сказать, что у него теперь много дел по другую сторону моста. Он еще этого не знает, но это так.

— О!

— Итак, Полли?

— Да?

— К сожалению, вашего чека недостаточно для платы за азку.

— Нет?

— Нет. — Мистер Гонт держал в руках простой белый конверт. Полли понятия не имела, каким образом и откуда он появился, но все ей, тем не менее, казалось вполне естественным. — Для того, чтобы полностью расплатиться за амулет, вы должны мне помочь разыграть одного человека.

— Алана? — Она вдруг так встревожилась, как тревожатся кролики, почуяв запах гари в сухой и жаркий полдень в лесу. — Вы имеете в виду Алана?

— Конечно, нет. Просить вас разыграть человека, хорошо вам знакомого и, по вашему разумению, любимого, было бы неэтично, дорогая моя.

— Правда?

— Конечно… хотя мне кажется, вам следовало бы поразмыслить над вашим истинным отношением к шерифу. И поразмыслив, вы убедитесь, что все сводится к простому выбору: пережить небольшую боль теперь, для того чтобы избавить себя от истинных страданий в будущем. Иными словами — кто быстро женится, тот долго кается.

— Я вас не понимаю.

— Знаю. Поймете, когда просмотрите свою сегодняшнюю почту. Видите ли, я далеко не единственный, кого волнует его длинный любопытный нос. Но давайте вернемся к розыгрышу, о котором я вам говорил. Предмет его — человек, которого я только что нанял себе в помощники. Его зовут Мерилл.

— Туз Мерилл?

Улыбка мистера Гонта исчезла.

— Не перебивайте меня, Полли. Не перебивайте меня, когда я говорю. Если конечно не хотите, чтобы ваши руки взорвались болью, как взрываются канализационные трубы, наполненные отравленным газом.

Полли отпрянула, распахнув в ужасе полусонные глаза.

— Я… Простите.

— Хорошо. Ваши извинения приняты… на этот раз. А теперь слушайте. И слушайте внимательно.

9

Фрэнк Джуэтт и Брион Мак-Гинли, учитель географии и тренер по баскетболу средней школы Касл Рок, вошли в учительскую вслед за Элис Тэннер. Фрэнк рассказывал Бриону анекдот, услышанный сегодня с утра от торговца учебными пособиями, и сам хохотал от души. Анекдот повествовал о враче, который затруднялся поставить диагноз пациентке. Все сводилось к двум предположениям — СПИД или болезнь Альтцгаймера — дальше этого у него не шло.

— Так вот, муж пациентки отводит доктора в сторону, — рассказывал Фрэнк, входя в учительскую. Элис склонилась над своим столом, перебирая бумаги, и он понизил голос. Элис могла вспылить, когда дело касалось сальностей.

— Ну, дальше? — Брион уже тоже улыбался.

— А дальше муж и говорит: «Господи, доктор, неужели это все, что вы можете сделать? Разве нет способа выяснить, какой из двух болезней она действительно страдает?».

Элис взяла со стола два розовых бланка и направилась с ними в смежную комнату. Но открыв дверь, остановилась, как вкопанная, как будто наткнувшись на невидимую стену. Мужчины, занятые своими любимыми разговорами, ничего не заметили.

«Конечно, есть способ, — говорит доктор. — Заведите ее в чащу леса и оставьте там одну. Если она найдет дорогу домой и вернется — не трахайте ее».

Брион Мак-Гинли тупо смотрел на своего шефа несколько секунд, а затем разразился громовым хохотом. Директор Джуэтт с удовольствием вторил ему. Они так веселились, что не услышали, когда Элис впервые позвала Фрэнка. Но второй оклик был услышан сразу — это был уже не крик, а истерический визг. Фрэнк подбежал к ней.

— Элис! В чем…

Но тут он увидел, в чем дело, и душу его сковал ледяной ужас. Слова застыли на губах. Он даже почувствовал, как подтянулись и сморщились яички, как будто хотели вернуться туда, откуда появились. Журналы.

Сохранявшиеся в глубокой тайне журналы из нижнего ящика. Они были разбросаны по всей комнате, словно конфетти в страшном сне: мальчики в школьной форме и без нее, мальчики на сеновале, мальчики в соломенных шляпах, мальчики верхом на пони.

— Бог мой, что это? — послышался слева от Фрэнка голос, в котором прозвучал ужас, смешанный с восхищением. Он повернул голову и увидел Бриона Мак-Гинли — рот раскрыт, глаза округлились, чуть не вываливались из орбит.

«Это безобразная выходка, — хотел сказать Фрэнк. — Идиотская выходка, вот и все. Эти журналы не мои. Только взгляни на меня и поймешь, что ко мне это не может иметь никакого отношения. К человеку моего… моего…». Моего чего?

Он не знал, чего именно, да теперь это и не имело значения, так как Фрэнк все равно потерял дар речи. Полностью.

Три человека стояли у входа в кабинет директора средней школы Касл Рок и молчали. Журнал, лежавший на краю кресла для посетителей, шевелил страницами в ответ на потоки знойного воздуха, влетавшего в раскрытое окно. Покачавшись некоторое время, он упал на пол и предоставил желающим возможность прочитать название: «Сладкие мальчики».

«Провокация! Да, так и скажу им — это провокация. Но поверят ли? Предположим, подстроили взлом ящика. Поверят?».

— Миссис Тэннер? — послышался девичий голосок у них за спиной.

Как по команде все трое — Джуэтт, Тэннер и Мак-Гинли — испуганно оглянулись. Две девочки в форме восьмиклассниц — красный низ, белый верх — стояли в дверях. Элис Тэннер и Брион Мак-Гинли тут же встали плечом к плечу, чтобы загородить кабинет директора (сам Фрэнк Джуэтт, казалось, окаменел и не сдвинулся с места), но было уже поздно. Глаза восьмиклассниц широко распахнулись. Одна из них — Дарлин Викери зажала ладонями свой пухлый розовый ротик и в ужасе смотрела на Фрэнка.

«Вот так, — думал он, — завтра днем все ученики будут в курсе, а к вечеру — весь город».

— Идите, девочки, — сказала миссис Тэннер. — Кто-то мерзко подшутил над мистером Джуэттом, отвратительно, подло, и вы не должны об этом никому рассказывать. Ни слова. Поняли?

— Да, миссис Тэннер, — послушно произнесла Эрин Мак-Авой; но совершенно очевидно, что не пройдет и трех минут, как она будет докладывать своей лучшей подруге Донне Бьюли, что кабинет мистера Джуэтта украшен фотографиями мальчиков, на которых кроме тяжелых металлических браслетов нет ничего.

— Да, миссис Тэннер, — также немедленно согласилась Дарлин Викери, но нет сомнений, что через пять минут она будет рассказывать своей лучшей подруге, Натали Прист, то же самое.

— Теперь идите, — сказал Брион Мак-Гинли. Он старался, чтобы голос звучал строго, но от страха охрип. — Идите же.

Девочки убежали, взмахнув подолами красных юбочек над костлявыми коленками.

Брион медленно повернулся к Фрэнку.

— Я думаю… — начал он, но Джуэтт, не обратив на него ни малейшего внимания, словно во сне прошел в свой кабинет. Закрыв за собой дверь с табличкой ДИРЕКТОР, он принялся медленно подбирать журналы.

«Почему бы тебе не объясниться с ними?» — взывал разум. Но он игнорировал этот разумный призыв, так как гораздо яснее звучал голос из самой глубины души, не голос, а инстинкт самосохранения, который подсказывал, что в этот самый момент он, Фрэнк, наиболее уязвим. Если он заговорит с ними, попробует только объяснить, то сам подпишет себе приговЬр, сам себя повесит, и так высоко, как повесили когда-то Хамэна[18].

Элис стучала в дверь. Фрэнк не слышал ее стука, продолжая, как истукан, бродить по кабинету и подбирать журналы, журналы, которые он собирал в течение девяти лет, выписывал их из разных отдаленных уголков штата и получал на почтовом отделении в Гейтс Фоллз, всякий раз опасаясь, что его застукает полиция штата или почтовая инспекция и свалится на его несчастную голову как целая тонна кирпичей. Никто ни разу не обнаружил его. И вот теперь…

«Да они не поверят, что это твои журналы, не позволят себе в это поверить, — успокаивал голос разума, — такое открытие было бы слишком вразрез с укладом их провинциальной тихой и размеренной жизни. Вот возьмешь себя в руки и разберешься с этим вопросом». Но… кто мог такое натворить? Кто?! (Фрэнк ни разу не задал себе вопрос: зачем, во имя всего святого, он приносил эти журналы сюда, почему из всех возможных потайных мест выбрал именно свой рабочий кабинет?).

Был только один человек, которого мог подозревать в содеянном Фрэнк Джуэтт, — единственный человек в Касл Рок, с которым он делился тайнами своей личной жизни, Джордж Нельсон, учитель столярного дела в колледже. Джордж Нельсон, весельчак из весельчаков, скрывавшийся под маской консерватора и ханжи. Фрэнк познакомился с ним на вечеринке в Бостоне, где большая компания мужчин средних лет развлекалась с очень небольшой группой голых мальчиков. Это была одна из тех вечеринок, после которой ты остаток жизни можешь запросто скоротать за тюремной решеткой. Одна из тех вечеринок… На столе, прислонившись к письменному прибору, стоял белый конверт. На нем было написано его имя. Фрэнк Джуэтт ощутил неприятный привкус горечи во рту, головокружение и слабость — как будто летишь вниз с верхнего этажа в сорвавшемся лифте. Он поднял голову и увидел Элис и Бриона, стоявших на пороге плечом к плечу, открыв рот и не сводя с него глаз. «Теперь я могу понять, как чувствуют себя рыбы в аквариуме», — подумал Фрэнк.

Он махнул им рукой, уходите, мол, но они не тронулись с места, и это его не удивило. Это ведь все страшный сон, а в ночных кошмарах никогда ничего не происходит так, как тебе бы хотелось. Оттого они и кошмары. Фрэнк растерялся и не мог сориентироваться, но где-то в глубине души чувствовал, как зарождается маленькое голубоватое пламя гнева — словно живая теплая искра под охапкой размокшей щепы.

Положив стопку журналов на пол, он сел за стол. Как и предполагалось, ящик, в котором лежали журналы, взломан. Он вскрыл конверт и вытряхнул из него содержимое. По большей части гнусные фотографии: он сам с Джорджем Нельсоном на вечеринке в Бостоне развлекаются с симпатичными молодыми людьми (старшему из этих молодых людей едва ли минуло двенадцать). На всех фотографиях лица Джорджа не видно, зато его собственное — в полной красе. Это тоже не слишком удивило Фрэнка. В конверте была и записка. Он достал ее, развернул и прочел:

«Фрэнк, старина!

Прости, если можешь, но у меня нет другого выхода. Надо немедленно выезжать из города и не до церемоний. Мне необходимо две тысячи долларов. Принеси их сегодня же вечером не позднее семи. Ты, конечно, можешь попытаться выйти из воды сухим — трудно любому другому, но не такой змее, как ты, но задай себе вопрос: что случится, если каждая из этих фотографий появится на всех телефонных автоматах города прямо под плакатом про Казино Найт. Думаю, ты вылетишь из города на метле, старина. Помни: 2000 долларов и не позднее, чем к 7.15, иначе пожалеешь, что вообще родился.

Твой друг Джордж».

Твой друг! Твой друг!!!

Он не в силах был отвести объятого ужасом взгляда от этой заключительной строчки. Ну и друг! Иуда, мать твою так.

Брион все еще постукивал по открытой двери, пытаясь привлечь внимание директора, но когда тот поднял на него глаза, оторвавшись от того, что лежало перед ним на столе, рука Бриона застыла. Лицо директора приобрело цвет воска, и только два лихорадочно-красных клоунских пятна горели на скулах. Зубы обнажились в улыбке, превратившей губы в две натянутые ниточки. Он больше не был похож на мистера Уэзерби.

«Мой друг, — думал Фрэнк. Скомкав одной рукой записку, он запихивал другой фотографии в конверт. Голубое пламя разгоралось и превращалось в оранжевый пожар. Сырая щепа занялась. — Я приду, не беспокойся, Я непременно приду, чтобы обсудить некоторые вопросы с тобой, моим другом, Джорджем Нельсоном».

— Непременно, — произнес Фрэнк Джуэтт вслух. — Непременно. — И улыбнулся еще шире.

10

Часы показывали четверть четвертого, и Алан решил, что Брайан Раск отправился домой другой дорогой; поток возвращавшихся из школы детей редел. Но в тот момент, когда он уже доставал из кармана брюк ключи от машины, в конце Школьной улицы показалась фигура на велосипеде. Велосипедист ехал медленно, навалившись на руль и опустив голову так низко, что Алан не мог разглядеть лица.

Зато он видел то, что лежало на багажнике велосипеда. Сумкахолодильник.

11

— Вы понимаете? — спрашивал мистер Гонт Полли, которая теперь держала в руках конверт.

— Да. Я… Я понимаю. Понимаю. — Но в ее полусонном взгляде родилась тревога.

— Вы кажется не рады?

— Я… Я…

— Такие вещи, как азка, не всегда помогают невеселым людям, предупредил Гонт и указал на небольшой бугорок на груди Полли, где под джемпером прятался маленький серебряный шарик, и в этот момент в азке снова что-то зашуршало. Острая боль пронзила руки Полли, словно впилась множеством стальных крючков. Она громко застонала.

Мистер Гонт приглашающим жестом согнул вытянутый палец, указывавший на азку, и снова послышалось шуршание, на этот раз более громкое и явственное. Боль сразу утихла.

— Вы ведь не хотите, чтобы все стало как прежде? — спросил Гонт сладким голосом.

— Нет! — вскрикнула Полли. Грудь ее тяжело вздымалась. Руки суетливо терли друг друга, как будто умывали, глаза умоляюще смотрели на него. — Прошу вас, нет!

— Может быть еще хуже, чем было, разве не так?

— Так! Так!

— И никто не понимает, правда? Даже шериф. Он не понимает, что значит просыпаться в два часа ночи оттого, что руки горят, как в огне, не понимает ведь?

Полли покачала головой и всхлипнула.

— Делайте, как я говорю, и вам больше никогда не придется просыпаться по ночам от боли. И еще — делайте, как я говорю, и если кто-нибудь когда- нибудь узнает, что ваш ребенок сгорел в меблированной квартире в Сан- Франциско, то узнает не от меня.

Полли взвыла. Так воют женщины в глубоком сне, уверенные, что ночной кошмар — это явь. Мистер Гонт улыбнулся.

— Ад оказывается не один, Полли, правда? Их может быть множество.

— Откуда вы знаете? — прошептала она. — Никто не знает, ни один человек на свете. Даже Алан. Я сказала Алану…

— Я знаю, потому что знание — мое предназначение. А его предназначение — подозревать. Полли, он никогда вам не верил.

— Он говорил…

— Он многое что говорил, но никогда не верил. Женщина, которую вы наняли в няньки, была наркоманкой, верно? Это, конечно, не ваша вина, но, безусловно, то, что привело к такой развязке, было сделано по вашей доброй воле, разве не так, Полли? Это был ваш выбор. Женщина, которую вы наняли в няньки, заснула и выронила сигарету, или, скорее, папиросу с марихуаной, в корзину для мусора. Курок спустила она, скажете вы, но кто, как не вы, зарядили револьвер, когда из гордыни не согласились послушать родителей и других добрых людей Касл Рок? Полли рыдала.

— Но разве молодая женщина не имеет права на гордость? — ласково спросил мистер Гонт. — Когда не осталось ничего другого, разве не имеет она права припрятать в кошельке хотя бы эту монету, без которой он станет окончательно пуст?

Полли подняла голову. Лицо ее горело.

— Я думала, это мое дело. Я думаю так по сей день. Даже если это гордость, то что?

— Ничего, — спокойно произнес Гонт. — Если бы не это, родители забрали бы вас. Это было бы не слишком приятно — ребенок, который маячил бы перед глазами, как постоянное напоминание, сплетни по всему городу за спиной — но не произошло бы самого страшного.

— Да, и я до конца жизни страдала бы под пятой у своей матери! Выкрикнула Полли таким страшным визгливым голосом, который не имел ничего общего с ее обычным.

— Верно, — все так же спокойно подтвердил Гонт. — Итак, вы остались там, где были. Остались с Келтоном и со своей гордостью. А когда Келтона не стало, осталась гордость… так?

Полли глухо застонала и спрятала мокрое от слез лицо в ладони.

— Эта боль гораздо сильнее, чем в руках, правда, Полли?

Она кивнула, не поднимая головы от ладоней. Мистер Гонт заложил свои длиннопалые безобразные руки за голову и произнес тоном проповедника и философа:

— Гуманность! Какое благородство! Какая готовность пожертвовать чужой жизнью!

— Прекратите! — взмолилась Полли. — Прошу вас, прекратите!

— Это ваша тайна, правда, Патриция?

— Да.

Он дотронулся до ее лба. Полли снова застонала, теперь от отвращения, но не отстранилась.

— Это та самая дверь в ад, которую вы предпочитаете всегда держать на замке?

Она снова кивнула.

— Тогда делайте, как я говорю, Полли, — прошептал Гонт. Он отнял одну из рук от ее лица и принялся поглаживать. — Делайте, как я говорю, и держите язык за зубами.

Он посмотрел в упор на ее влажные щеки и покрасневшие от слез глаза. На мгновение его губы искривились от неприязни.

— Не знаю, что выводит меня из себя больше — плачущая женщина или смеющийся мужчина. Вытрите лицо, Полли.

Замедленными движениями она достала из сумочки кружевной платочек и промокнула лицо.

— Вот так. — Гонт встал. — Теперь я отпускаю вас домой. Вам есть чем заняться. Но должен сказать, что иметь с вами дело — одно удовольствие. Мне всегда нравились гордячки.

12

— Эй, Брайан, хочешь фокус?

Мальчик на велосипеде резко вскинул голову, челка взлетела со лба, и Алан увидел на его лице выражение обнаженного, неподдельного страха.

— Фокус? — переспросил он дрожащим голосом. — Какой фокус?

Алан не знал, чего боится этот мальчик, но сразу понял, что ловкость рук, на которую всегда рассчитывал при необходимости расположить к себе детей, в данном случае не поможет. Лучше покончить с этим как можно скорее и начать сначала.

Он протянул левую руку с часами на запястье и улыбнулся, глядя прямо в бледное подозрительное лицо Брайана.

— Смотри, в руке ничего нет и под рукавом нет, до самого плеча… А теперь… вуаля!

Алан провел ладонью правой руки по левой, незаметным движением большого пальца легко вытолкнул из-под ремешка для часов пакетик, затем, сжимая пальцы в кулак, так же незаметно подцепил маленькую петлю на пакетике и потянул за нее. Сложив на короткое мгновение обе руки, он раскрыл ладони и в них расцвел пышный букет всевозможных цветов из папиросной бумаги, расцвел там, где только что не было ничего, кроме прозрачного воздуха.

Алан множество раз проделывал этот фокус, но никогда еще он не получался так легко и изящно, как в этот жаркий октябрьский день, и все же ожидаемой реакции — мгновенное остолбенение и последующая улыбка, одна часть которой выражает удивление, а две трети — восторг не последовало. Брайан одарил красочный букет беглым взглядом, в котором Алан уловил облегчение, как будто мальчик ожидал, что фокус окажется менее приятным, и снова перевел его на полицейского.

— Здорово, правда? — Алан изобразил широкую улыбку, столь же натуральную, сколь дедушкины вставные челюсти.

— Да, — равнодушно согласился Брайан.

— Угу. — Алан сцепил руки и букет, послушно сложившись, исчез под ремешком. Пора покупать новый экземпляр «Фокуса со складным букетом», этот уже отживает свой короткий век, цветная папиросная бумага блекнет, унося впечатление весенней свежести.

Он снова повернул руки ладонями вверх и улыбнулся с надеждой — а вдруг исчезновение букета произведет на зрителя большее впечатление? Но ответной улыбки не последовало; на лице Брайана Раска вообще не было никакого выражения. Остатки летнего загара не скрывали бледности кожи и признаков полового созревания: лоб покрыт прыщами, в углу рта тоже зреет один, самый здоровый, крылья носа покрыты точками угрей. Под глазами лиловели круги, как будто мальчик давным-давно не высыпался всласть.

«С парнишкой неладное творится, — думал Алан, — что-то его гнетет, что-то сломалось внутри. Причины возможны две: либо Брайан видел, кто набезобразничал в доме Ержиков, либо сделал это сам. Плохо и то и другое, но если последнее, трудно даже представить, какая тяжесть лежит теперь на душе этого мальчишки».

— Отличный фокус, шериф Пэнгборн, — похвалил Брайан безжизненным тоном. — Правда, отличный.

— Спасибо, я рад, что тебе понравилось. Ты догадываешься, о чем я намерен с тобой поговорить, Брайан?

— Думаю… догадываюсь. — Алану показалось, будто он готов признаться, что бил окна в доме Вильмы. Прямо здесь, на углу улицы, он признается, и это будет крупный шаг вперед в разрешении сложнейшей задачи — что же произошло на самом деле между Вильмой и Нетти.

Но Брайан больше ничего не сказал. Только смотрел на полицейского усталым взглядом покрасневших глаз.

— Что случилось, сынок? — спокойно и ласково спросил Алан. — Что произошло в доме Ержиков, когда ты приходил туда?

— Не знаю, — почти беззвучно прошелестел губами Брайан. — Но мне ночью приснился сон. И сегодня, и в воскресенье. Мне снилось, что я туда иду и только во сне понимаю, что там творится.

— И что же?

— Там поселилось чудовище, — Брайан говорил все так же бесстрастно, но из-под каждого века у него выползло по крупной слезе. — Во сне я не убегаю, как убегал на самом деле, а стучу в дверь, мне открывает чудовище и… и… съедает меня.

Слезы выкатились из глаз и медленно поползли по неподвижным щекам.

«Ну что ж, — думал Алан, — это тоже вполне возможно — элементарный испуг. Тот страх, который может объять сердце ребенка, открывшего внезапно дверь в спальню родителей и заставшего их во время совокупления. Только потому, что он не знает, как это происходит, он может решить, что родители дерутся. А если они при этом еще шумят, он может даже заподозрить, что они хотят убить друг друга».

Но…

Но нет, тут все не так просто. Слишком уж просто. Кажется, что этот ребенок врет изо всей мочи, но взглядом немигающим и пристальным будто объясняет, что желает сказать правду. Наверняка сказать трудно, но по опыту своему Алан предполагал, что мальчик знает, кто бросал камни. Может быть, тот, кого он хочет во что бы то ни стало выгородить. А может быть, швырятель камней его видел, и Брайан знает, что видел. И тогда, значит, он боится мести.

— Кто-то бросал камни в окна дома Ержиков, — сказал Алан тихим и, как сам надеялся, спокойным тоном.

— Да, сэр. — Мальчик тяжело вздохнул. — Я тоже так думаю. Мне кажется, что так оно и было. Мне показалось, что они дерутся, но, может быть, кто-то швырял камни. Дзынь, бум, трах.

Весь набор звуков был позаимствован у рок-группы Перпл Гэнг, сразу сообразил Алан, но вслух этого не сказал.

— Так ты решил, что они дерутся?

— Да, сэр.

— Ты и теперь так думаешь?

— Да, сэр.

Алан тоже вздохнул.

— Но ведь теперь тебе точно известно, что происходило на самом деле. И ты понимаешь, как это ужасно. Швырять камни в чужие окна плохо само по себе, даже если это не кончается еще хуже.

— Да, сэр.

— Но в этом случае получилось как раз гораздо хуже. Ты ведь знаешь об этом, правда, Брайан?

— Да, сэр.

Ну и глаза. Так и сверлят его, глядя с неподвижного, болезненнобледного лица. Алан начал понимать две вещи: Брайан Раск отчаянно желает рассказать ему, как было дело, но не скажет ни за что, во всяком случае не собирается.

— Вид у тебя невеселый, Брайан.

— Да, сэр?

— Означает ли «да, сэр», что тебе и в самом деле невесело?

Брайан кивнул, и из-под набухших век выползли еще две слезы. Алан испытывал два несовместимых чувства: сочувствие и раздражение.

— Отчего же тебе невесело, Брайан? Скажи мне.

— Мне еще один снился сон, раньше, часто. Сон очень приятный. Глупый, но все равно приятный.

Алану приходилось напрягать слух, чтобы расслышать то, что говорил Брайан.

— Мне снилась мисс Рэтклифф, моя учительница-логопед. Теперь я знаю, что это глупо. Раньше не знал и было лучше. Но, понимаете… Я ведь еще кое-что знаю теперь.

Темные несчастные глаза снова посмотрели на Алана.

— Сон, который мне приснился недавно… ну тот, о чудовище… я его боюсь, шериф Пэнгборн, но грустно мне оттого, что я теперь знаю. Это все равно что знать, как фокусник делает свои фокусы.

Алан мог бы поклясться, что Брайан смотрит на ремешок его часов.

— Иногда гораздо лучше быть дураком, я теперь в этом уверен.

Алан положил руку на плечо Брайану.

— Брось ты эту муру, парень. Расскажи мне все по порядку. Что видел, что делал.

— Я пришел для того, чтобы спросить, не хотят ли они нанять дворника чистить подъездную дорогу зимой, — Брайан произнес эту фразу настолько механически, что Алан вздрогнул от неожиданности и страха. Мальчик, как мальчик — узкие джинсы, майка с портретом Барта Симпсона, но разговаривает как робот, неумело запрограммированный и теперь готовый отключиться от перегрузки. Впервые за все время Алан заподозрил, что Брайан Раск мог видеть, как камни швырял кто-нибудь из его родителей.

— Я услышал шум, — продолжал мальчик. Он говорил короткими отрывистыми фразами, какими учат говорить детективов в суде. — Шум был страшный. Что-то ломалось, билось. И я уехал, помчался изо всех сил. Женщина из соседнего дома стояла на крыльце. Она спросила меня, что происходит. Мне кажется, она тоже испугалась.

— Да, — подтвердил Алан. — Джиллиан Мислабурски. Я с ней беседовал.

Он дотронулся до сумки-холодильника, скособочившейся на багажнике Брайана, и от него не ускользнуло, как сжались губы Брайана, когда он это сделал.

— Этот холодильник тоже с тобой был в воскресенье утром?

— Да, сэр. — Брайан вытер щеки тыльной стороной ладони и снова поднял на Алана утомленный взгляд.

— Что в нем было?

Брайан ничего не ответил, но губы его заметно дрожали.

— Что в нем было, Брайан?

И снова молчание.

— В нем были камни?

Медленно, обдуманно Брайан покачал головой — нет. Тогда Алан спросил в третий раз:

— Что же?

— То же самое, что сейчас, — прошептал мальчик. — Можно мне посмотреть?

— Да, сэр, — снова почти беззвучно прошептал мальчик. Алан сдвинул крышку сумки и заглянул внутрь. Там было полным-полно бейсбольных карточек. Все известные игроки.

— Это мой обменный фонд, — объяснил Брайан. — Я их всегда с собой ношу.

— Носишь с собой?

— Да, сэр.

— Но зачем? Зачем ты носишь с собой сумку-холодильник, полную, бейсбольных карточек?

— Я же вам объяснил. Это обменный фонд. Неизвестно, когда подвернется момент удачно обменяться. Я вот, например, давно ищу Джоя Фоя — он играл за команду Невероятная Мечта в 1967 году — и еще карточку Майка Гринвелла. Это мой любимый игрок. — И вдруг Алану показалось, что в глазах мальчишки мелькнула едва заметная смешливая искорка, он даже протелепатировал его мысли: «Ну что, здорово я тебя провел? Одурачил, а?». Но, без всяких сомнений, это он все придумал, сам за мальчика такие слова произнес, расстроившись. Разве не так?

Так что же ты все-таки хотел обнаружить в этой сумке? Кучу камней, обернутых в записки и перетянутых резинками? Вообразил, что Брайан направляется к кому-нибудь другому, собираясь повторить свою выходку?

«Да», — признался сам себе Алан. Часть его сознания подозревала именно это. Брайан Раск — Террорист От-Горшка-Два-Вершка. Бешеный Рокер. Но самое ужасное было другое: Алан был уверен в том, что Брайан Раск точно знает, о чем он думает. Одурачил тебя? Да? Провел?

— Брайан, скажи мне, что происходит? Если знаешь, скажи, пожалуйста…

Брайан ничего не ответил, только закрыл крышку сумки и щелкнул замком. Щелчок откликнулся сухим коротким эхом в дремотном послеполуденном осеннем воздухе.

— Не можешь сказать?

Брайан только медленно склонил голову, а это значит, что он, Алан, прав — не может сказать, хочет, но не может.

— Скажи мне хотя бы одно. Ты боишься?

И снова кивок, такой же медленный.

— Чего ты боишься, сынок? Может быть, я смогу развеять твои страхи? — Он легонько постучал пальцем по значку, приколотому с правой стороны форменной блузы. — Знаешь, мне ведь за это платят. Именно за то, чтобы я разгонял страхи.

— Я… — начал было мальчик, но в это время ожил передатчик, установленный Аланом в полицейском патрульном автомобиле три или четыре года назад.

— Пост номер один, пост номер один, говорит центр, говорит центр. Прием.

Взгляд Брайана соскользнул с лица Алана и обратился к машине, к голосу Шейлы Брайам, голосу власти, голосу полиции. Алан понял, что если мальчик и собирался ему в конце концов что-то поведать (хотя ему вполне могло только показаться, слишком уж хотелось в это верить), то теперь всякое желание пропало. Взгляд спрятался, как улитка в раковину.

— Иди домой, Брайан. Мы с тобой поговорим… поговорим о твоем сне в другой раз. Хорошо?

— Да, сэр. Хорошо.

— А пока подумай о том, что я тебе сказал. О том, что основная работа шерифа развеивать страхи.

— Мне нужно домой, шериф. Если я скоро не приду, мама будет очень сердиться.

Алан кивнул.

— Конечно. Этого я тебе не пожелаю. Иди, дружок.

Он смотрел Брайану вслед и снова подумал, что этот мальчик как будто не едет на велосипеде, а тащит его между ног. Что-то здесь не так, очень даже не так, настолько не так, что причина поединка Вильмы Ержик и Нетти Кобб казалась теперь Алану не настолько важной, как причина затравленного, смертельно уставшего выражения на лице Брайана Раска.

В конце концов, женщины умерли и преданы земле. А мальчик жив.

Он подошел к старой изношенной машине, которую следовало давным-давно продать, достал микрофон и нажал кнопку переговорника.

— Говорит пост номер один, говорит пост номер один. Слушаю, Шейла. Прием.

— Тебе звонил Генри Пейтон. Он просил передать, что это очень срочно. Чтобы ты немедленно с ним связался. Десять-четыре?

— Валяй, соединяй. — Алан почувствовал, как учащенно забилось сердце.

— Это займет несколько минут. Десять-четыре?

— Да. Я буду ждать. Пост номер один. Прием.

Алан прислонился спиной к машине с микрофоном в руке и стал ждать. Что же Генри Пейтон считает срочным?

13

К тому времени, когда Полли добралась до дому, в двадцать минут четвертого, ее раздирали надвое одинаково сильные желания. С одной стороны, она чувствовала глубокую настойчивую необходимость выполнить поручение, которое ей дал мистер Гонт (ей не нравилось думать об этом в его стиле, как о шутке: Полли Чалмерс не была любительницей розыгрышей), выполнить как можно скорее, чтобы азка окончательно принадлежала ей. Убеждение, что дело сделано только после того, как мистер Гонт скажет, что оно сделано, успело завоевать разум Полли.

С другой стороны, она чувствовала такую же настойчивую необходимость поделиться с Аланом всем тем, что произошло, или хотя бы тем, что ей запомнилось. А запомнила она то, что наполняла ее чувством стыда и ужаса, но все же запомнилось: мистер Лилэнд Гонт ненавидел человека, которого любила Полли, и мистер Гонт делал что-то — нечто очень дурное. Алан должен знать. Даже если азка перестанет действовать, он должен знать.

Неужели ты действительно так считаешь? Да, часть ее разума и души считала именно так. Та часть, которая тряслась от страха, хотя Полли и не могла вспомнить, что мистер Гонт сделал такого, чтобы вызвать это непреодолимое чувство.

«Вы хотите, чтобы все стало, как прежде, Полли? Хотите снова получить руки, разрывающиеся от боли словно под дождем шрапнели?».

Нет… Но она так же не хоте/та сделать больно Алану. И не хотела, чтобы мистер Гонт выполнил то, что задумал, а Полли была уверена, что он задумал нанести непоправимый вред городу. Не желала она служить средством для достижения задуманного, идти к старому заброшенному месту в конце шоссе N3 и разыгрывать кого-то, когда она даже не понимала сути этого розыгрыша.

Вот эти желания, одинаково сильные, тянули ее в разные стороны, разговаривая с ней каждый по-своему убедительно, пока Полли шла домой. Мистер Гонт ее загипнотизировал, она была в этом абсолютно уверена, как только вышла из магазина. Но с течением времени уверенность рассеивалась, эффект гипноза постепенно терял свою силу (Полли на самом деле в это верила). И еще никогда в жизни она не чувствовала себя не в состоянии решить, что делать дальше. Как будто из ее мозга выкрали вещество, способствовавшее принятию решений.

Итак, она идет домой, чтобы последовать совету мистера Гонта (хотя Полли не помнила его совет в точности). Она посмотрит почту, а затем позвонит Алану и расскажет ему о том, что ее попросил сделать мистер Гонт.

Если ты так поступишь, мрачно предупреждал внутренний голос, азка прекратит свое действие, и тебе это известно.

Да, но все же оставался нерешенным вопрос, что такое хорошо и что такое плохо. Он по-прежнему стоял на повестке дня. Она позвонит Алану, извинится за то, что так грубо разговаривала с ним, и расскажет, что от нее потребовал мистер Гонт. Может быть, даже отдаст ему конверт, полученный от Гонта, тот самый, который она должна положить в жестяную банку. Может быть.

Почувствовав облегчение, Полли достала из сумочки ключ и вставила его в замочную скважину, в который раз удивившись, как легко, не задумываясь, она это делает. Почта лежала на полу, на ковре. Сегодня ее было немного. Обычно, после выходного дня на почтовом отделении, ее было гораздо больше, целый ворох всяческой макулатуры. Она наклонилась и подняла программу телевидения с удивительно привлекательным улыбающимся лицом Тома Круза на обложке, каталог от Хорчоу Коллекшн и еще один, от Шарпер Имэдж. А также…

Полли увидела письмо из Сан-Франциско, и у нее подвело живот. Адресовано Патриции Чалмерс от Комитета социального обеспечения детей. Отдел N666. В страшных снах Полли вспоминала этот отдел. Посещала она его трижды. Три собеседования с тремя бюрократами, работавшими в Отделе помощи детям-иждивенцам. Двое из них были мужчины, из тех, кто смотрит на тебя, как на фантик от конфеты, прилипший к дорогим выходным туфлям. Третьим бюрократом оказалась женщина, высокая, крупная негритянка, знавшая, когда и как надо выслушать, когда и как посмеяться. Именно она в конце концов выдала Полли разрешение. Но память об Отделе N666, располагавшемся на втором этаже, осталась навсегда. Она помнила луч света, ложившийся белесой полосой из окна в конце длинного коридора на линолеумный пол; помнила разносившееся по всему этажу эхо пишущих машинок, стрекотавших в комнатах, куда никогда не закрывались двери; помнила группу мужчин, куривших в углу над урной с песком, и то, как они на нее смотрели. Но яснее всего она помнила, как чувствовала себя в своем лучшем костюме, брючном, из полиэстера, и белой шелковой блузке, и в тонких колготках от Лэггз Ниэрли Нюд, и в туфлях на низких каблуках, помнила, как ей было страшно и одиноко в этом длинном пустынном коридоре Отдела N666, у которого, казалось, нет ни души ни сердца. Разрешение на пособие она в конце концов получила, но при этом все время ощущала взгляды мужчин, скользившие по ее груди, замечала презрительный изгиб их губ, когда они решали судьбу Келтона Чалмерса, маленького ублюдка этой потаскушки, которая, конечно, не выглядит, как хиппи, о нет! пока не выйдет за порог этого уважаемого заведения, а тогда сразу скинет свой элегантный брючный костюм и белую блузку, не говоря о лифчике, и влезет в старые тесные — посмотрите на мою задницу — джинсы и старую тесную — посмотрите на мои сиськи ковбойку. Их глаза говорили все, о чем молчали губы, и когда Полли получила первый ответ, она, не раскрывая конверта, знала, что он будет отрицательным. Дважды, покидая это заведение, она плакала, и теперь ей казалось: бороздки от слез на щеках снова жгут и зудят. А еще она помнила, как смотрели на нее прохожие на улице. Никакого сочувствия, одно любопытство.

Она давно заставила себя не вспоминать те времена и тусклый коридор второго этажа, а теперь память вернулась и настолько ясная, что Полли почуяла запах отполированного линолеума на полу, увидела себя в молочно- белом свете, льющемся из окна в конце коридора, услышала назойливый стук пишущих машинок, пережевывающих очередной бюрократический день.

Чего они хотят? Господи Всемилостивый, чего могут от нее хотеть эти страшные люди из Отдела N666 через столько лет? «Порви его!» завопил внутренний голос и был так убедителен, что она чуть было не последовала его совету. Но вместо этого вскрыла конверт. Внутри лежал один-единственный листок, ксерокопия. И хотя имя на конверте стояло ее, Полли с удивлением обнаружила, что предназначалось письмо Алану Пэнгборну.

Взгляд ее скользнул в конец письма. Имя, напечатанное под личной неразборчивой подписью, принадлежало Джону Л. Перлматгеру, и от него повеяло чем-то отдаленно знакомым. Она перевела взгляд еще ниже и прочитала приписку: «Ответ на запрос о Патриции Чалмерс». Так, это копия, не оригинал, и тем не менее письмо полностью подтверждает ее догадку о том, что отправлено оно Алану, а к ней попало по ошибке. Но каким образом, во имя всего святого…

Полли присела на банкетку прямо в коридоре и стала читать письмо. И пока она читала, лицо ее отражало вспыхивающие чувства, они сменялись и набегали одно на другое, как тучи на небе в ветреный день: потрясение, догадка, стыд, ужас, гнев и, в конце концов, ярость.

— Нет! — крикнула Полли вслух, оторвавшись от письма, а затем, собрав. все силы, заставила себя прочесть его снова, сначала до самого конца.

Прочтя это жуткое письмо в четвертый раз, Полли встала с банкетки и прошла в кухню. Она двигалась медленно и изящно, скорее плыла, чем шла. Поначалу взгляд ее был мутен и рассеян, но по мере того как она, сняв трубку с настенного телефонного аппарата, нажимала большие кнопки, набирая номер Конторы шерифа, он постепенно прояснялся. Выражение, появлявшееся в нем, было простым и однозначным: гнев и настолько глубокий, что походил на ненависть.

Ее любовник разнюхивал ее прошлое, копался в нем. Она находила этот факт одновременно невероятным и, как ни странно, вполне правдоподобным. В последние четыре-пять месяцев она без конца думала о нем и о них обоих и теперь могла поставить себе отлично по поведению, хотя раньше все очки были в его пользу. Он лил слезы — она демонстрировала спокойствие, скрывавшее стыд, боль и тайное самолюбие. Его честность — ее тонкая цепочка лжи. Каким идеалом он казался! Святой! Без сучка и задоринки! Насколько лицемерны ее собственные настоятельные требования, чтобы он оставил прошлое в покое!

И все это время он вынюхивал правду насчет Келтона Чалмерса.

— Скотина, — прошептала Полли и, когда в трубке послышались гудки, костяшки ее пальцев побелели от напряжения.

14

Лестер Пратт обычно выходил после занятий из колледжа в компании друзей; они шли сначала в Хемфилл Маркет выпить по стакану содовой, а затем направлялись к кому-нибудь домой на пару часов, чтобы попеть гимны, поиграть во что-нибудь или просто потрепаться. Однако в этот день Лестер вышел из колледжа в одиночку, с рюкзаком за спиной (он не носил, как большинство преподавателей, портфель) и с опущенной головой. Если бы Алан видел его в тот момент, когда он ссутулившись брел к автостоянке, его наверняка удивило бы сходство этого человека, вернее его настроения, с Брайаном Раском.

Трижды в течение дня Лестер пытался связаться с Сэлли, чтобы выяснить, что, во имя всего святого, вызвало у нее такой гнев. В последний раз он звонил во время обеденного перерыва. Он был уверен, что Сэлли должна в это время находиться в школе, но единственное, чего добился, это разговора с подругой Сэлли, Моной Полос, учительницей математики шестых-седьмых классов.

— Она не может подойти к телефону, — сообщила Мона со всей теплотой, на какую способен иней на деревьях в морозный день.

— Но почему?! — воскликнул Лестер. — Скажи, Мона, почему?

— Не знаю. — От тона Моны повеяло зимней полярной стужей. — Знаю только, что она провела ночь у Ирен Лютьенс, глаза у нее красные, как будто она всю эту ночь проплакала, и разговаривать она с тобой не желает. — Это тебя надо спросить «почему», яснее ясного говорил ледяной голос Моны. Наверняка ты сам во всем виноват, это как дважды два, потому что все мужчины — сволочи, а ты лишь подтверждение тому.

— Но я понятия не имею, что случилось, — кричал Лестер. — Объясни ей хотя бы это. Скажи, что я ничего не понимаю. Скажи, что скорее всего это просто недоразумение, я ни в чем перед ней не виноват.

Последовала долгая пауза. Когда Мона снова заговорила, голос ее слегка потеплел. Не слишком, но все же.

— Хорошо, Лестер, я передам.

Теперь он с надеждой посмотрел на переднее сидение «мустанга», надеясь, что увидит там Сэлли, готовую поцеловать его в знак приветствия, но машина была пуста. Единственная живая душа, которую он увидел поблизости, был Заика Додд, поглощенный катанием на роликовой доске. Подошел Стив Эдвардс и похлопал Лестера по плечу.

— Слушай, Лес, хочешь зайти ко мне выпить по стаканчику коки? Ребята тоже обещали зайти. Потолкуем о том, что затевают католики. Ты не забыл, что сегодня вечером в церкви большой сбор? Надо быть готовыми, когда встанет вопрос, что делать дальше. Я подкинул идейку Дону Хемфиллу, и он со мной согласился. Тоже считает, что мы должны быть заодно. — Он посмотрел на Лестера таким взглядом, как будто ожидал, что тот немедленно, в знак одобрения, погладит его по голове.

— Сегодня не могу, Стив. Как-нибудь в другой раз.

— Ты что, Лес, не понял? Другого раза может не быть! Католики уже не в игрушки играют.

— Я не могу пойти, — сказал Лестер вслух, а на лице его при этом было написано: «Отвяжись ты от меня, ради Бога!».

— Но… почему?

«Да потому, что мне теперь гораздо важнее выяснить, какая вожжа попала под хвост моей девушке, — подумал Лестер. — И я выясню, если мне даже придется это признание из нее вытрясти». Но вслух он сказал:

— У меня неотложные дела, Стив. Очень важные, поверь.

— Если это касается Сэлли…

Глаза Лестера угрожающе вспыхнули.

— Заткнись.

Стив, парень, который мухи в своей жизни не обидел, но был всецело захвачен проблемами Казино Найт, не горел желанием переступать черту, так четко нарисованную Лестером Праттом, но и сдаваться пока не собирался. Без Лестера собрание Лиги молодых баптистов будет похожим на игру в куклы, вне зависимости от того, сколько ее членов явится. Серьезным тоном он спросил:

— Тебе известно, какую записку получил Вилли?

— Да, — сказал Лестер. Преподобный Роуз нашел ее на полу у парадной двери прихода. Он пустил ее по рукам во время мужского собрания Лиги, объяснив, что невозможно понять суть, не увидев собственными глазами. Трудно представить, заявил он, на какую глубину греха готовы пасть католики, чтобы обезвредить оппозицию в преддверии открытия своего сатанинского мероприятия. Может быть, увидев это средоточие подлости и низости, «порядочные молодые люди» окончательно поймут, какая цель перед ними стоит.

— Разве не говорим мы «поднявший меч от меча и погибнет»?! патетически закончил свою речь преподобный Роуз. Затем он взял в руки письмо (оно было вложено в полиэтиленовый пакет, как будто одно прикосновение к нему могло оказаться заразным) и пустил по кругу.

Прочитав это послание, Лестер был готов немедленно свернуть пару католических голов, но теперь это все казалось ему далеким и даже несерьезным. Кому, в конце концов, какое дело до католиков, которые хотят заработать несколько монет игрой в азартные игры и сбыть с рук пару кухонных комбайнов и автомобильных колес? Когда дело дошло до выбора между католиками и Сэлли Рэтклифф, Лестер не сомневался, что ему важнее.

— На собрании мы выработаем весь дальнейший план действий, продолжал тем временем Стив. Он уже начинал горячиться. — Мы должны перехватить инициативу, Лес… должны! Преподобный Вилли считает, что эти так называемые Правоверные католики переходят от слов к делу. Следующим их шагом может быть…

— Послушай, Стив, делай что хочешь, только отстань от меня.

Стив замолчал на полуслове, глядя на Лестера в упор и ожидая, что тот, обычно самый выдержанный из всех, поспешит принести извинения. Но, поняв, что извинений не последует, он стал отступать к зданию колледжа, как будто не в силах больше находиться рядом с таким человеком, как Лестер.

— Ну и ну, кажется, ты не с той ноги встал, — сказал, он.

— Это точно, — пробурчал сквозь зубы Лестер и, сжав руки в кулаки, многозначительно подбоченился.

Он не просто злился, он был оскорблен, обида пронизала все его существо, а в большей степени его сознание, разум, и теперь он чувствовал необходимость сорвать эту обиду на ком-нибудь. Но не на бедняге Стиве Эдвардсе; отвести душу на нем означало всего-навсего повернуть в голове определенный выключатель, замкнуть цепь, по которой ток потечет по всем извилинам, до этого времени пребывавшим во мраке и покое. Впервые с тех пор, как он влюбился в Сэлли, Лестер почувствовал, что злится на нее. Какое право она имеет посылать его к черту? Какое право имеет она называть его скотиной?

Она на что-то обиделась, так? Ладно, понятно. Может быть, он и вправду дал ей для этого повод. Он представления не имел, какой именно и когда, но можно просто предположить, что так оно и есть. Так неужели это дает право спускать на него всех собак, даже предварительно не попросив объяснения? Как она посмела провести ночь у Ирен Лютьенс (он всю ночь разыскивал ее повсюду), не отвечать на его звонки и подсылать Мону Полосе в качестве посредника?

«Я найду ее, — пообещал себе Лестер, — найду во что бы то ни стало и- добьюсь объяснений. А когда все выяснится, мы помиримся. А как только помиримся, я прочту ей лекцию, какую читаю первокурсникам перед тренировкой по баскетболу — о том, как важно, чтобы команда всегда была единым целым».

Он скинул с плеча рюкзак, закинул его на заднее сидение и сел в машину. И тут же заметил утолок, торчавший из-под пассажирского сидения. Уголок чего-то черного. Как будто бумажник.

Лестер схватил его, подумав прежде всего, что это бумажник Сэлли. Если она обронила его здесь во время выходных дней, то теперь наверняка ищет повеют. И волнуется. Он сможет успокоить ее, отдав бумажник, и тогда остальной разговор будет завести гораздо проще.

Но бумажник принадлежал не Сэлли; он понял это, как только нагнулся пониже и разглядел его. Этот черный, кожаный, а у Сэлли синий, замшевый и гораздо меньшего размера.

Удивившись, он раскрыл его. Первое, что он увидел, поразило словно ударом молнии. Бумажник принадлежал Джону Лапонту из Управления шерифа. Какого черта Джон Лапонт делал в его машине? Сэлли пользовалась машиной всю субботу и воскресенье, так что же ты задаешь себе такой идиотский вопрос?

— Нет, — произнес он вслух. — Нет, не может быть, чтобы Сэлли с ним встречалась. Не может этого быть!

И все-таки встречалась. Она и помощник шерифа Джон Лапонт встречались весь год, несмотря на разраставшуюся рознь между католиками и баптистами Касл Рок. Они расстались, правда, до того, как возникла проблема с Казино Найт, но…

Лестер вышел из машины и проверил все отделения бумажника. Удивление все возрастало. Вот водительские права Джона — он на фотографии с усами, которые носил в пору общения с Сэлли. Лестер знал, как называли за глаза такие усики — дамские щекоталки. Вот рыболовное удостоверение Джона. Вот фотография родителей Джона. Это охотничье удостоверение. А это… это…

Лестер уставился на фотографию. Джон и Сэлли. Фотография мужчины и его девушки. Любимой девушки. Они стоят у входа в тир на ярмарке. Смотрят друг на друга и смеются. Сэлли держит в руках большого плюшевого медведя. Вероятно, Лапонт выиграл его ей в подарок.

Лестер не мог оторвать от снимка глаз. На лбу у него вздулась вена и ритмично пульсировала. Как она его называла? Лживой скотиной?

— Чья бы корова мычала, — пробормотал Лестер. В душе рождалась ярость. И очень быстро. И когда кто-то тронул его за плечо, он выронил бумажник и обернулся, сжав кулаки. Чуть было не запустил ни в чем не повинного Заику Додда так далеко, откуда не видать.

— Т-Тренер П-Пратт? — с трудом выговорил Додд. Глаза у него округлились, но не от страха. Скорее от любопытства. — С-с в-вами в-все в п-поряд-дке?

— Нормально, — угрюмо буркнул Лестер. — Отправляйся домой, Слоупи. Нечего тебе тут кататься.

Он нагнулся, чтобы поднять с земли бумажник, но Слоупи оказался проворнее и опередил его. Прежде чем отдать бумажник Лестеру, он с любопытством посмотрел на водительское удостоверение Джона Лапонта.

— Д-да, — сказал он. — Этто тот с-самый д-дядя.

Он вскочил на свою роликовую доску и хотел отъехать; но Лестер успел схватить его за футболку. Доска выскользнула из-под ног Слоупи, отъехала и, наткнувшись на камень, перевернулась. Майка с надписью на спине ПРИВЕТ ПОКЛОННИКАМ РОКА порвалась у горла, но Слоупи, казалось, не обратил на это внимания. И не удивился такому поведению тренера, и уж нисколько не испугался. Но Лестер этого не замечал. Ему было не до физиогномики. Он был человеком, который под внешним спокойствием и невозмутимостью скрывал бешеный неуправляемый нрав. Дремлющий ураган. Некоторые люди могут всю жизнь прожить, так и не обнаружив в себе эпицентр этого урагана. Лестер же обнаружил его или, скорее, наоборот, тот его обнаружил, и теперь закрутился в вихре. Не выпуская рубашки Слоупи из кулака размером с консервную банку с ветчиной, он приблизил свое взмокшее от пота лицо к лицу заики. Вена на лбу пульсировала все быстрее.

— Что ты хочешь сказать словами «Тот самый дядя»?

— Это тот с-самый д-дядя, к-который вст-тречал мисс Рэ-рэт-клифф в п- пятницу п-после шко-олы.

— Встречал после уроков? — хриплым голосом переспросил Лестер. Он так встряхнул мальчишку, что у того зубы выбили дробь. — Ты уверен?

— Да, — подтвердил Слоупи. — Он-ни с-сели в в-вашу м-ма-шину. Д-дядя был з-за р-рулем.

— За рулем? Он сел за руль моей машины? Джон Лапонт вел мою машину, в которой сидела Сэлли?

— Н-ну вот эт-тот дя-дя. — Слоупи ткнул пальцем в фотографию на водительских правах. — Но перед т-тем, как сесть, он-ни поце-це-целовались.

— Неужели? — Лицо Лестера окаменело. — Ты не перепутал?

— Н-неее, — Слоупи кивнул. — Т-т-точно. — На лице его расплылась широкая и довольно похотливая улыбочка.

Вкрадчивым, вовсе не похожим на свой обычный доброжелательно-небрежный (эй-братва-пошли-погуляем), тоном Лестер спросил:

— Он ее поцеловал или она его? Как ты считаешь, Слоупи?

Мальчик с готовностью закивал:

— Она тоже, тренер Пратт. У нее б-было т-такое сла-адкое лицо.

— Сладкое лицо? — Лестер купался в своем новом нежном голосе.

— Ага.

— Сладкое лицо, говоришь?

— Т-точно.

Лестер отпустил Заикалку, как называли его некоторые ребята, и выпрямился. Вена на лбу так колотилась, как будто хотела вылететь наружу. Он улыбался. Улыбка была не из приятных и обнажала такое количество белых крепких зубов, которое казалось неестественным для нормального человека.

Голубые глаза превратились в узкие треугольники. Короткая стрижка встала дыбом…

— Т-тренер П-пратт? — спросил Слоупи, — Ч-то-т-то не т-так?

— Все так, — ответил Лестер, не стирая улыбки с лица. — Все именно так. — В воображении он уже сжимал руками шею лживого католика, самого ярого жополиза Папы Римского, победителя всех плюшевых медведей на свете, вонючего бабника, французского поедателя дерьмовых лягушек, Джона Лапонта. Дырка от задницы, принявшая человеческий облик. Дырка от задницы, которая научила любимую девушку Лестера, умевшую лишь слегка раскрывать губы, когда он целовал ее, делать сладкое лицо.

Да, сначала он разберется с Лапонтом. Тут проблем не возникнет. А как только с этим будет покончено, он поговорит с Сэлли. Или еще что-нибудь сделает.

— И буду прав, как никогда, — сказал он все тем же тихим, почти ласковым тоном и сел за руль «мустанга». Машина накренилась влево, когда ее придавили двести двадцать фунтов костей и мышц Лестера Пратта. Он повернул ключ в замке зажигания, заставил двигатель пару раз издать боевой тигриный рык и сорвался с места, взметнув тучи пыли и взвизгнув шинами. Заикалка, кашляя и театральным жестом отмахиваясь от облака пыли и дыма, побрел к своей роликовой доске.

Ворот его майки порвался окончательно, представив на обозрение ожерелье из грязи вокруг шеи. Слоупи улыбался. Он сделал так, как просил мистер Гонт, и все сработало, лучше не бывает. Тренер Пратт взбесился, как бык, которому показали красную тряпку.

Теперь он может пойти домой и полюбоваться своим оловянным чайником.

— Все хорошо, если бы еще т-только н-не з-з-заикаться, — сказал он вслух, ни к кому не обращаясь. Заика Додд прыгнул на свою роликовую доску и укатил.

15

Шейла никак не могла дозвониться до Генри Пейтона, то линия занята, то связь прерывалась, и как только она преуспела на этом поприще, зазвонил персональный телефон Алана. Шейла отложила сигарету, которую только что вынула из пачки, и сняла трубку.

— Управление шерифа. Касл Рок. Линия связи шерифа Пэнгборна.

— Привет, Шейла, мне надо переговорить с Аланом.

— Полли? — Шейла нахмурилась. Она была уверена в том, что это именно Полли, но никогда не слышала от нее такого тона — холодного, официального, словно говорит секретарь какой-нибудь солидной компании. — Это ты? — Да. Мне нужно поговорить с Аланом. — Слушай, Полли, это сейчас никак невозможно. Он на связи с Генри Пейтоном.

— Поставь меня на очередь, я подожду.

Шейла слегка растерялась.

— Знаешь… тут такое дело… это очень сложно. Алан сейчас на дежурстве, мне пришлось его соединять с Генри.

— Если ты смогла соединить его с Генри, то сможешь соединить и со мной, — холодно настаивала Полли. — Так?

— Да, но… я не знаю, сколько они будут…

— Мне все равно, пусть разговаривают, пока хоть ад не обледенеет. Как только линия освободится, соедини меня сразу же. Я не просила бы тебя об этом, если бы не было срочной необходимости, понимаешь, Шейла?

Шейла это понимала. А еще она понимала, что с Полли что-то происходит, и испугалась за нее.

— Полли, с тобой все в порядке?

Последовала долгая пауза. Затем Полли ответила вопросом на вопрос:

— Шейла, скажи, ты печатала какое-нибудь письмо от Алана в Комитет социальной помощи детям в Сан-Франциско? Или, может быть, просто видела конверт с адресом этого заведения?

Перед глазами Шейлы запрыгали красные точки. Она всегда считала Алана Пэнгборна чуть ли не святым, а Полли, кажется, его обвиняет в чем-то страшном. Она не знала, в чем именно, но понимала, что это серьезно. Не сомневалась в этом.

— Такую информацию я не могу давать всем и каждому, — сказала она и ее собственный тон похолодел градусов на двадцать. — Думаю, тебе лучше спросить самого шерифа.

— Да, ты права. Пожалуйста, соедини меня с ним, как только сможешь.

— Полли, что случилось? Ты злишься на Алана? Ты ведь сама должна знать, он никогда не сделает ничего такого, что бы…

— Я уже ничего не знаю, — сказала Полли. — Прости, если я задала тебе неуместный вопрос. Прошу только, соедини меня с ним как можно быстрее, или мне придется самой отправляться на его розыски.

— Нет-нет, я свяжу, не сомневайся. — Шейла нервничала, понимая, что происходит нечто ужасное. Она, как и многие другие в Касл Рок, считала, что Полли и Алан влюблены, и, как всякая женщина, надеялась, что эта влюбленность завершится счастливо. В сказке… любовь ведь всегда побеждает злые силы. Но теперь она чувствовала, что Полли не просто злится, ей тяжело, больно, она страдает, и в голосе ее звучит еще кое-что. Шейла самой себе боялась признаться, что это кое-что похоже на ненависть.

— Не клади трубку, Полли. Разговор может скоро закончится, и я сразу тебя соединю.

— Хорошо. Спасибо, Шейла.

— Не за что. — Шейла нажала кнопку связи и отыскала свою сигарету. Прикурив, она глубоко затянулась и, задумчиво сдвинув брови, посмотрела на оранжевый огонек в конце сигареты.

16

— Алан? — позвал Генри Пейтон. — Алан, ты меня слышишь? — голос его звучал, как у диктора по испорченному радиоприемнику.

— Да, Генри, я тебя слышу.

— Мне полчаса назад позвонили из ФБР, — сказал Генри из глубины своего хрипящего приемника. — Новость относительно тех отпечатков просто удивительная.

У Алана застучало в висках.

— Те, что с дверной ручки в доме Нетти Кобб? Частичные?

— Ну да. Слушай, они совпадают с отпечатками одного из ребят в твоем городе. Он проходил по ограблению в 1977 году. И еще отыскались его отпечатки со времен службы в армии.

— Не тяни кота за хвост. Кто это?

— Зовут этого типа Хью Альберт Прист.

— Святоша Хью! — воскликнул Алан. Он был бы не менее удивлен, если бы Генри назвал имя Дж. Дэнфорда Квейля. Они оба имели к Нетти одинаковое отношение — то есть никакого. — Зачем Хью Присту убивать собаку Нетти? Или бить окна в доме Вильмы Ержик?

— С этим джентльменом я незнаком, поэтому ответить на твой вопрос не могу. Сам у него спроси. Советую сделать это побыстрее, пока он не задергался и не решил навестить своих дальних родственников в Драй Хамп, Южная Дакота.

— Неплохая идея, — согласился Алан. — Я тебе перезвоню, Генри. Спасибо.

— Держи меня в курсе, старина. Знаешь, все-таки это дело висит на мне.

— Да, обязательно.

Послышался металлический щелчок отключения, и освободившаяся линия стала посылать длинные гудки. Он хотел было положить микрофон на место, но снова услышал голос Шейлы, теперь уже не столь взволнованный, но явно растерянный, что случалось с ней крайне редко.

— Шериф, у меня на связи Полли Чалмерс. Она просила соединить ее, как только ты освободишься. Десять-четыре?

Алан удивился. Полли? И сразу испугался, как пугаешься, когда телефон внезапно звонит в три часа ночи. Полли никогда не звонила ему во время дежурства, и если бы он спросил, почему, сказала бы, что это не этично, этика всегда была в жизни Полли наиважнейшим фактором.

— Что случилось, Шейла? Она не сказала? Десять-четыре.

— Нет, шериф. Десять-четыре.

Нет. Ну конечно, не сказала. Он и сам мог бы догадаться. Полли не станет рассказывать о своих проблемах всем и каждому. Даже тот факт, что Алан спросил об этом, подсказывает, как он удивился.

— Шериф!

— Да, Шейла. Соединяй. Десять-четыре.

— Девять-сорок, шериф.

Щелчок.

Алан стоял на самом солнцепеке, и сердце его учащенно билось. Все это ему очень не нравилось. Снова щелчок, и вслед за ним еле слышный шепот Шейлы:

— Говори, Полли, ты на связи.

— Алан? — Голос прозвучал так громко, что он вздрогнул. Это был голос великана, разъяренного великана. Он понял это с первого слова.

— Да, Полли, я слушаю, в чем дело?

Наступила пауза. Где-то в самой глубине этого молчания слышалось бормотание других голосов, люди разговаривали друг с другом о своих делах. У него было время подумать, что, их разъединили, он успел понадеяться на это.

— Алан, я знаю, эта линия прослушивается, но ты поймешь меня. Как ты мог? Как ты только мог?

Что-то было знакомое в этом разговоре. Очень знакомое.

— Полли, я не понимаю тебя.

— Нет, ты наверняка все понимаешь. — Голос ее становился все глуше, все труднее было разобрать слова, и Алан понял, что если она не плачет, то очень скоро это случится. — Очень тяжело вдруг понять, что не знаешь человека, о котором думала, что знаешь все. Тяжело понять, что лицо, которое ты любила, всего лишь маска.

Что-то очень знакомое, и он теперь понял, что именно. Все, как в страшных снах, преследовавших его со дня смерти Энни и Тодда: он стоит на обочине дороги, а они проезжают мимо в «скауте». Они едут навстречу своей смерти. Он знает это и не в силах ничего изменить. Старается поднять руки, помахать, но они как будто налились чугуном. Он хочет крикнуть, но не может вспомнить, как открывается рот. Они проезжают мимо, как будто он невидимка. И вот теперь то же самое — Полли разговаривает с ним, как с невидимкой.

— Энни… — Он с ужасом услышал, как произнес это имя и запнулся. — Полли, я не знаю, о чем ты говоришь, но…

— Нет, понимаешь! — закричала она. — Не говори, что не понимаешь, это ложь. Почему ты не дождался, пока я сама все тебе не расскажу, Алан? А если не мог дождаться, почему не спросил меня? Зачем действовал за моей спиной? Как ты только мог?

Он крепко зажмурил глаза, стараясь поймать хаотично пляшущие мысли, но это не помогло. Перед глазами внезапно всплыла отвратительная картина: Майк Хортон из «Джорнал-Реджистер» склонился над газетным сканнером и ожесточенно стенографирует в блокноте.

— Я не знаю, в чем ты меня подозреваешь, но наверняка ошибаешься. Давай встретимся, поговорим…

— Нет, я не думаю, что в состоянии тебя сейчас видеть, Алан.

— Ничего подобного. Ты в состоянии, и мы поговорим обязательно. Я…

Но в этот момент в их разговор вмешался голос Генри Пейтона, вмешался мысленно, в памяти Алана. «Почему бы тебе не поговорить с ним теперь же, немедленно? Пока этот тип не задергался и не отправился навестить своих дальних родственников в Драй Хамп, Южная Дакота?».

— Что ты? — спрашивала Полли. — Что ты?

— Я просто кое-что вспомнил, — сдержанно произнес Алан.

— Неужели? Ты вспомнил о письме, которое писал в сентябре? Письмо в Сан-Франциско?

— Я не возьму в толк, о чем ты, Полли, Я не могу прийти немедленно, потому что… потому что тут недоразумение. Но позже…

Слова, которые произносила Полли, перемежались со всхлипами, и было очень трудно их разобрать, но он разбирал.

— Неужели ты не понимаешь. Алан? Позже уже ничего не будет. Уже никогда ничего не будет. Ты…

— Полли, прошу тебя…

— Нет, оставь меня в покое, ты, лицемерный, лживый сукин сын.

Щелчок.

И снова Алан слушал гудки освободившейся телефонной линии. Он огляделся по сторонам, по-прежнему стоя на углу улиц Школьной и Мейн с видом человека, который не знает где находится и не понимает как сюда попал. В глазах у него поселилась такая муть, какая возникает в последние несколько минут боя у боксеров — вот-вот колени подогнутся и они упадут на ринг для того, чтобы заснуть долгим сном. Как все это случилось? И как это случилось так быстро? Он представления не имел. Казалось, будто весь город за последнюю неделю потерял рассудок… что безумие это инфекционного характера и Полли тоже заразилась. Щелк!

— Эээ… Шериф? — Это была Шейла, и по ее напряженному тону он понял, что она держала ушки на макушке во время его разговора с Полли. — Алан? Ты еще там?

Он почувствовал непреодолимое желание вырвать микрофон из розетки и швырнуть в придорожные кусты. А потом уехать. Куда-нибудь. Просто перестать обо всем думать и ехать навстречу солнцу.

Но вместо этого он собрал все силы и подумал о Святоше Хью. Вот что его теперь должно волновать, потому что, вполне вероятно, именно Хью стал причиной смерти двух женщин. Его первоочередная проблема Хью, а не Полли… И поняв это, он почувствовал большое облегчение. Он нажал кнопку передатчика.

— Я слушаю, Шейла. Десять-четыре.

— Алан… кажется, я потеряла связь с Полли… я не хотела подслушивать, но…

— Все в порядке, Шейла. Мы закончили. — Что-то было неприятное в этом слове, но он не желал сейчас задумываться. — Кто рядом с тобой? Десять- четыре.

— Джон на охоте, — сообщила Шейла, явно обрадовавшись перемене темы разговора. — Клат на дежурстве. Неподалеку от Касл Вью, судя по последнему десять-двадцать.

— Ладно. — Лицо Полли, искаженное гневом, попыталось пробраться к его сознанию, но Алан не пустил его и сконцентрировался на Хью Присте. Несколько страшных секунд он не видел ни одного лица, только зияющую чернотой пустоту.

— Алан? Ты меня слышишь? Десять-четыре?

— Да. Не оглох еще. Соединись с Клатом и скажи, чтобы он подъехал к дому Хью Приста, это в конце Касл Хилл Роуд. Он знает где. Думаю, Хью на работе, но если вдруг у него выходной, пусть Клат прихватит его в контору для разговора. Десять-четыре?

— Десять-четыре, Алан.

— Предупреди его, чтобы действовал с осторожностью. Скажи, что Хью надо допросить по делу о смерти Нетти Кобб и Вильмы Ержик. Остальное он додумает сам. Десять-четыре.

— О! — Шейла была возбуждена и обеспокоена. — Десять-четыре, шериф.

— Я сам поеду в гараж, надеюсь перехватить Хью там. Десять-сорок. Все. Конец связи.

Кладя на место микрофон (ему казалось, что он его года четыре из рук не выпускал), Алан подумал: «Если бы я сказал Полли все то, что только что сказал Шейле, ситуация могла теперь казаться не такой омерзительной».

А может быть и наоборот — как сказать наверняка, если вообще не понимаешь, в чем эта ситуация состоит? Полли обвинила его во лжи… лицемерии. Это говорит о многом и ни о чем конкретно. Кроме того, было еще кое-что. Сказать, в чем дело, диспетчеру и предупредить, что человек, до которого они должны теперь добраться, может быть опасен одно дело. А сказать то же самое своей любимой женщине, да еще по открытой радиотелефонной линии связи — совершенно другое. Он поступил правильно и знал это.

Боль в сердце, тем не менее, не ослабла, и Алан попытался сосредоточиться на предстоящем деле. Откопать Святошу Хью, привезти его в участок, посадить рядом с ним адвоката, если он того потребует, а потом задать вопрос: по какой причине он всадил штопор в собаку Нетти Кобб?

Поначалу эти мысли помогли, но как только Алан завел мотор и отъехал от обочины, перед глазами снова встало лицо Полли, а вовсе не рожа Святоши Хью.

1

Приблизительно в то время, когда Алан ехал арестовывать Хью Приста, Генри Бофорт стоял на подъездной дороге к своему дому и смотрел на машину. В руке он держал записку, найденную под дворником на ветровом стекле. Изрезанные каким-то сукиным сыном шины можно в конце концов заменить, но больше всего сердце Генри терзала царапина вдоль правого борта.

Он снова взглянул на записку и прочитал ее вслух:

— Не смей больше меня выгонять и забирать ключи от машины, вонючая жаба!

Кого же он за последнее время выгонял? Да кого угодно. Редко выдавался вечер, когда не приходилось кого-нибудь выталкивать взашей. Но «забирать ключи»? Только у одного посетителя он недавно забрал ключи от машины. Только у одного.

— Ах ты, сукин сын! — произнес сквозь зубы хозяин и бармен Мудрого Тигра. — Ах ты, кретинский, ублюдочный сукин сын!

Первым побуждением было вернуться в дом за охотничьей винтовкой, но оно сразу прошло, уступив место другому. Тигр располагался у самой дороги, и Генри держал под стойкой бара одну потайную коробку. А в ней дожидался своего часа обрез двуствольного винчестера. Дожидался с тех пор, как идиот Туз Мерилл пытался ограбить его пару лет тому назад. Оружие было из строго запрещенного, и Генри им никогда не пользовался. Но теперь решил, что час настал.

Он провел пальцем по глубокой царапине на боку своей любимой «т-берд», а затем, скомкав записку, отшвырнул ее. Сейчас в Тигре занимается уборкой Билли Таппер. Генри пойдет туда, заберет винчестер и одолжит у Билли его «понтиак». Похоже, сегодня придется поохотиться. Генри втоптал скомканную записку в траву.

— Ты, Хью, видимо, снова решил дурака повалять, так после сегодняшней порции тебе не захочется больше этого делать, обещаю. — Он еще раз потрогал царапину. Никогда в жизни он не злился так, как сейчас. — Я тебе, ублюдское отродье, обещаю.

Генри быстрым шагом направился по дороге в сторону Мудрого Тигра.

2

Громя спальню Джорджа Нельсона, Фрэнк Джуэтт обнаружил под матрацем двуспальной кровати пол унции кокаина. Он высыпал порошок в унитаз и, глядя, как его смывает водой, почувствовал приступ боли в животе. Он начал было расстегивать штаны, но передумал и вернулся в спальню. Фрэнк подозревал, что сходит с ума, но этот вопрос его не волновал. Сумасшедшим не приходится задумываться о завтрашнем дне. Сумасшедших будущее беспокоит меньше всего.

Единственной непотревоженной вещью в спальне Джорджа Нельсона оставалась картина на стене. В позолоченной массивной дорогостоящей раме изображение пожилой дамы. Фрэнк предположил, что это портрет обожаемой матери Джорджа. Живот снова свело судорогой. Фрэнк снял картину со стены и положил на пол. Затем расстегнул штаны, спустил их, пристроился поудобнее над портретом и сделал то, чего требовал организм.

Это было последней, наивысшей точкой дня, который до сих пор можно было просто назвать неудачным.

3

Ленни Партридж, старейший житель Касл Рок и владелец Бостон Пост Кейн, принадлежавшего ранее тетушке Полли Чалмерс, Эвви Чалмерс, ездил в одной из самых старых машин, зарегистрированных дорожной инспекцией Касл Рок. Это был «шевроле бель-эйр» выпуска 1966 года, когда-то белого цвета. Теперь цвет было бы определить затруднительно — назовем его грязно-серым. Состояние машины тоже было не из лучших. Заднее стекло давно заменили куском пластика, пол так проржавел и сгнил, что Ленни мог сквозь него разглядеть дорогу на ходу, а выхлопная труба болталась у самой земли, словно отсохшая рука человека, умершего в пустыне. Сальники отсутствовали полностью. Когда Ленни проезжал в своем «бель-эйр» мимо полей по дороге в город, он поднимал такие тучи голубоватого дыма, будто над полями пролетел сельский авиатор, распылявший удобрения. «Шевроле» пожирал по три-четыре кварты бензина в день, но такое обжорство Ленни нисколько не смущало: он покупал дешевое мотоциклетное горючее у Сонни Джекета в экономичных канистрах по пять галлонов каждая и не сомневался при этом, что Сонни удерживал десять процентов лично для себя на скидке. А поскольку Ленни последние десять лет не выжимал на своем «бель-эйр» больше тридцати пяти миль в час, он был уверен, что машина вполне переживет своего хозяина.

В то время как Генри Бофорт спешил к Мудрому Тигру с другой стороны Тин Бридж, милях в пяти от местонахождения Ленни, тот плелся в своей ржавой телеге в сторону Касл Хилл.

Посреди дороги стоял человек, подняв руку жестом голосующего. Человек был обнажен до пояса и бос. На нем были только штаны цвета хаки с расстегнутой ширинкой и нечто вроде сильно тронутого молью лисьего хвоста, обернутого вокруг шеи.

Сердце в костлявой груди Ленни тревожно екнуло, и он ударил обеими ногами, обутыми в давненько тоскующие по помойке сапоги, по тормозам. Педаль ввалилась чуть не до самого пола, издав при этом страдальческий стон, и «бель-эйр» остановилась, тяжело подпрыгнув не более чем в трех футах от человека на дороге, в котором Ленни, наконец, узнал Святошу Хью. Хью даже бровью не повел. Когда машина остановилась, он направился быстрым шагом к Ленни, который в этот момент держал руку на том месте, где под теплой нижней сорочкой с начесом трепыхалось сердце, и пытался предположить, не последний ли это приступ в его долгой жизни.

— Хью! — с присвистом произнес он. — Что ты вытворяешь, черт тебя подери?! Я чуть тебя не задавил! Я…

Хью открыл дверь машины и нагнулся. Конец лисьего хвоста, свисающий с его шеи, закачался, и Ленни отпрянул. Хвост был грязный, вонючий, с проплешинами.

Хью схватил Ленни за грудки и вытянул из машины. Тот кричал от страха и возмущения.

— Прошу прощения, старикашка, — сказал Хью спокойно и небрежно, как человек, которого волнуют гораздо более серьезные проблемы. — Мне нужна твоя машина. Моя забарахлила.

— Ты не смеешь…

Но Хью считал, что смеет. Он отшвырнул Ленни на дорогу, будто мешок с мусором. Плюхнувшись на землю, Ленни снова издал вопль, в котором на этот раз послышалась боль. Он сломал ключицу и два ребра.

Не обращая на Ленни никакого внимания, Хью сел за руль, захлопнул дверь и повернул ключ в замке зажигания. Двигатель удивленно чихнул и выпустил струю голубоватого дыма из выхлопной трубы. Хью уже ехал со скоростью не меньше пятидесяти миль в час, когда Ленни удалось всего лишь перевернуться на спину.

4

Энди Клаттербак оказался на Касл Хилл Роуд в 3.35 пополудни. По пути он проехал мимо старого, дымящего изо всех сил «шевроле» и не придал этому никакого значения; мысли Клата были полностью заняты предстоящим арестом Хью Приста, и машина Ленни послужила для него лишь частью пейзажа. Он понятия не имел, какое отношение может Хью иметь к смерти Нетти Кобб и Вильмы Ержик, но не задумывался об этом всерьез он солдат и должен исполнять приказ начальства. Почему да отчего — это вопросы, которые суждено задавать другим, и Клат был сегодня этому особенно рад. Он знал, что Хью — пьянчужка и скандалист, что он был таким всегда и с годами не менялся. Так что от него можно ожидать всего, чего угодно, в особенности, когда он сильно «под мухой».

«Хью наверняка сейчас на работе», — подумал Клат, но тем не менее, подъехав к его трухлявому шалашу, который Святоша называл домом, он отстегнул кобуру с револьвером. Заметив блеск металла и хрома в солнечном свете на подъездной дороге, Клат почувствовал, как нервы напряглись и загудели, словно телефонные провода. Машина Хью стояла у дома, а когда машина дома, то хозяин скорее всего тоже там. Это правило провинциальной жизни.

Когда Хью вышел из дома пешком, он повернул направо, в сторону вершины Касл Хилл. Если бы Клат посмотрел в том направлении, он наверняка бы увидел Ленни Партриджа, барахтающегося на земле, словно цыпленок, принимающий пыльную ванну, но он не поворачивал головы. Все внимание Клата было сосредоточено на доме Хью Приста. Тонкий вязг Ленни, похожий скорее на птичье щебетанье, входил в одно ухо Клата и выходил из другого, не затрагивая его сознания, не привлекая внимания и не вызывая тревоги.

Прежде чем выйти из машины, Клат достал из кобуры револьвер.

5

Билли Тапперу было всего лишь девятнадцать лет, и отличником учебы он едва ли смог бы стать в силу нехватки умственных способностей, но их все же хватило для того, чтобы испугаться при виде Генри Бофорта, когда тот вошел в Мудрого Тигра. Часы показывали двадцать минут четвертого, последнего дня существования Касл Рок. Хватило у Билли ума и на то, чтобы не отказать Генри в просьбе одолжить «понтиак». В его состоянии (при обычных обстоятельствах Генри был самым лучшим хозяином из всех, каких только встречал на своем коротком веку Билли) он просто сбил бы его с ног и отобрал ключи силой.

В первый — и возможно, в последний — раз в жизни Билли пошел на хитрость.

— Генри, — льстивым голосом произнес он, — мне кажется, ты бы сейчас не отказался пропустить стаканчик. Я бы точно не отказался. Почему бы нам с тобой не выпить на пару, прежде чем ты уедешь?

Генри исчез за стойкой бара. Билли слышал, как он возится под ней, как будто ищет что-то, и при этом ругается на чем свет стоит, правда, шепотом. Наконец он разогнулся, держа в руках деревянную прямоугольную коробку с небольшим висячим замком. Положив коробку на стойку, он стал перебирать ключи на брелоке, который носил на поясе.

Он хотел отрицательно покачать головой на предложение Билли, но передумал. Пропустить стаканчик — вовсе неплохая мысль. Это успокоит нервы и уймет дрожь в руках. Он отыскал ключ, снял с коробки замок и положил его на стойку.

— Ладно, — согласился Генри. — Но раз уж мы решили выпить, то сделаем это по всем правилам. Виски. Одинарную порцию тебе и двойную мне. — Он указал на Билли пальцем, и тот решил, что Генри скажет: и ты тоже поедешь со мной. Но Генри сказал совсем другое:

— Только не жалуйся своей маме, что я тебя спаиваю. Понятно?

— Да, сэр. — Билли вздохнул с некоторым облегчением и поспешил за стойку, чтобы взять бутылку, пока Генри не передумал. — Мне все понятно.

6

Дик Брэдфорд, руководивший самой важной и обширной сферой деятельности Касл Рок — коммунальными услугами, был возмущен до глубины души.

— Весь день носа не показывал, — доложил он Алану. — Если встретишь его, можешь от моего имени сказать, что он уволен. — Почему ты вообще так долго держал его, Дик? Они стояли на самом солнцепеке у ворот в городской автопарк N1. Слева, в ангаре, примостился грузовичок ремонтно-строительного ведомства. Трое рабочих сгружали с него небольшие, но, по всей видимости, тяжелые ящики с изображением красного многогранного алмаза — обозначение взрывчатых веществ. Из ангара до слуха Алана долетал шорох работающего кондиционера. Непривычные звуки для октября, но последняя неделя в Касл Рок вся из ряда вон выходит.

— Да, я его терпел дольше, чем надо бы, — признался Дик, проведя ладонью по жесткой седеющей шевелюре. — Мне все казалось, что в глубине души он неплохой малый.

Дик Брэдфорд был приземистым крепышом с двумя пожарными кранами вместо ног, готовый в любую минуту кому угодно намылить шею. И вместе с тем это был один из добрейших и милейших людей, которых Алану приходилось встречать.

— Понимаешь, когда он трезвый или не с тяжелого похмелья, работает за десятерых. И что-то в его лице наводило меня на мысль, что Хью не из тех, кто будет заливать за воротник до гробовой доски. Я надеялся, что, имея надежное место работы, он постепенно бросит это дело и станет человеком. Но эта неделя…

— А что эта неделя?

— Этот тип совсем с цепи сорвался. Казалось, что он все время на взводе. И я имею в виду не только алкоголь. Глаза как будто смотрят поверх тебя, когда с ним разговариваешь. И потом, он еще начал сам с собой беседовать.

— О чем?

— Понятия не имею. И не думаю, что кто-нибудь знает. Я терпеть не могу увольнять людей, но насчет Хью все было решено еще до того, как ты здесь появился. Он меня достал.

— Прости, Дик. — Алан вернулся к машине и, вызвав по переговорнику Шейлу, сообщил ей, что Хью целый день не появлялся на работе.

— Попытайся связаться с Клатом, Шейла, и напомни, чтобы он вел себя поосторожнее. И еще… Пошли-ка ему на подмогу Джона. — Он помолчал, раздумывая относительно своего последнего распоряжения. Бывали случаи, когда излишняя предосторожность заканчивалась никому не нужной стрельбой. Но тут же отмел все сомнения: он обязан оберегать своих людей. — Клат и Джон должны знать, что Хью вооружен и опасен. Ты поняла меня, Шейла?

— Вооружен и опасен, десять-четыре.

— Да. Десять-сорок. Пост номер один, конец связи.

Он отложил микрофон и вернулся к Дику.

— Как ты считаешь, он не мог уехать из города?

— Этот? — Дик повернул голову в сторону и сплюнул табачную жвачку. — Такие, как он, ни за что не уедут, пока не вытрясут из кармана всю зарплату до последнего цента. А большинство вообще никогда с места не трогается. Когда дело доходит до того, чтобы вспомнить, какие дороги и куда ведут из города, у них случается нечто вроде полной потери памяти.

Что-то привлекло внимание Дика, и он повернулся к рабочим, разгружающим грузовик.

— Ребята, вы что тут устроили? Эти ящики надо разгружать, а не в лапту ими играть.

— У тебя полно взрывчатки, — заметил Алан.

— Да… Двадцать ящиков. Придется взрывать гранитный слой в карьере на шоссе номер пять. Но, кажется, здесь взрывчатки хватит на то, чтобы Хью запустить на Марс, если такое желание возникнет.

— А зачем так много заказали?

— Это не моя идея. Умник добавил к моему заказу, Бог знает зачем. Могу тебе одно сказать, он в штаны наложит, когда получит счет на расход по электричеству за этот месяц… Если только погода не изменится. Кондиционеры жрут электричество как бешеные, но ничего не поделаешь, этому товару нужна прохладная температура, не то вспотеет. Говорят, правда, это новый вид взрывчатки и не срабатывает от перегрева, но черт его знает… Лучше перестраховаться.

— Умник сам увеличил твой заказ? — удивился Алан.

— Да, на четыре, а то и шесть ящиков. Точно не помню. Жизнь полна чудес, а?

— Да уж. Можно мне воспользоваться твоим телефоном?

— Будь как дома.

Алан не менее минуты просидел за столом Дика, прижав трубку к уху, слушая гудок за гудком, отзывавшиеся пустотой в доме Полли, и под мышками у него расплывались темные круги пота. Наконец он бросил трубку.

Медленным шагом, опустив голову, он вышел из кабинета. Дик вешал замок на дверь складского помещения, куда сложили ящики с динамитом. Когда он повернулся к Алану, лицо его вытянулось от огорчения.

— Знаешь, Алан, в душе Хью все-таки прятался хороший человек, точно говорю. И множество раз этот человек выглядывал наружу. Я сам тому свидетель. Чаще, чем можно поверить. Но… — Он тяжело вздохнул. — Как его оттуда вытащить? — Он растерянно развел руками. Алан согласно кивнул.

— С тобой все в порядке, парень? Что-то ты мне не нравишься.

— Все нормально. — Алан заставил себя улыбнуться. Но сам он себе тоже не нравился, с Полли на пару. И Хью ему не нравился. И Брайан Раск. Все сразу разонравились.

— Хочешь стакан воды или холодного чая? У меня найдется.

— Спасибо, Дик. Но мне надо идти.

— Ну ладно, сообщи, чем все закончится.

Этого Алан пообещать не мог, но у него было неприятное предчувствие, что через день-два Дик и сам все узнает. В газете прочтут или по телевизору услышит.

7

«Бель-эйр» Ленни Партриджа остановился у входа в Нужные Вещи около четырех часов пополудни, и оттуда вышел герой дня. Штаны у Хью были по прежнему расстегнуты, вокруг шеи болтался лисий хвост. Шлепая по горячему асфальту босыми ногами, Хью подошел к двери. Маленький серебряный колокольчик приветственно звякнул.

Единственным человеком, видевшим, как в магазин вошел Хью, был Чарли Фортин. Он стоял на пороге Вестерн Авто и курил свою вонючую самокрутку.

— Хью окончательно сбрендил, — сказал он, ни к кому не обращаясь.

Мистер Гонт смотрел на Хью с такой радушной улыбкой, как будто голые, босые люди с лисьими хвостами на шее появлялись в его магазине каждый день. Он сделал пометку в списке, лежавшем на прилавке рядом с кассовым аппаратом. Последнюю пометку.

— У меня беда, — сказал Хью, подходя к Гонту. Глаза его вращались во все стороны, как будто намеревались вылезти из орбит. — Я в полном дерьме.

— Знаю, — спокойным тоном произнес мистер Гонт.

— Мне казалось, надо к вам зайти… Все время вспоминаю вас. И потом, к кому мне еще обратиться?

— Ты пришел по адресу, Хью.

— Он порезал шины на моей машине, — прошептал Святоша. — Сволочь Бофорт, хозяин Мудрого Тигра. И записку оставил. Написал, что на этом не остановится. Я понимаю, что это значит. Точно вам говорю. — Хью погладил огромной ручищей плешивый мех, и на лице его расплылось выражение неземного удовольствия. Его можно было бы посчитать идиотским, если бы оно не было столь искренним. — Мой красавец, красавец-хвост.

— Тебе, пожалуй, надо о нем позаботиться, — задумчиво посоветовал Гонт, имея в виду Генри. — Пока он не позаботился о тебе. Я знаю… Это может показаться слишком… чересчур… ну ты понимаешь, о чем я… Но если задуматься…

— Да, да, именно это я и хотел сделать!

— Пожалуй, у меня найдется то, что тебе надо. — Мистер Гонт нагнулся, а когда выпрямился, в руках у него был автоматический пистолет. Он положил оружие на стеклянную витринную стойку и придвинул ближе к Хью.

— Заряжен.

Хью взял пистолет, и как только холодная сталь коснулась ладони, вся растерянность исчезла, как не бывало. Ноздри его затрепетали от запаха щедрой смазки.

— Я… я бумажник дома оставил.

— Ну, не стоит беспокоиться, — сказал мистер Гонт. — В магазине все проданные вещи застрахованы. — Внезапно лицо его приобрело жесткое выражение. Глаза сверкнули, губы растянулись в узкую полоску. — Иди, разделайся с ним, — хрипло крикнул он. — Разделайся с подлецом, который хочет уничтожить то, что тебе принадлежит. Разделайся с ним и защити себя, Хью! Защити свою собственность!

Хью неожиданно усмехнулся.

— Спасибо, мистер Гонт. Огромное вам спасибо.

— Не за что, — ответил Гонт своим обычным спокойным тоном, но колокольчик уже снова звякнул, на этот раз прощально, когда Хью вышел, заправляя пистолет за пояс брюк.

Стоя у окна, мистер Гонт смотрел, как Хью садится в несчастный замученный «бель-эйр» и дает задний ход, выезжая на середину улицы. Медленно ехавший по улице грузовик истерически загудел, едва не столкнувшись с Хью.

— Иди, разделайся с ним, — прошептал Гонт. Из ушей и от волос его стали подниматься вверх тонкие струйки дыма. Струйки погуще поползли из ноздрей и между огромными желтыми зубами. — Разделайся со всеми, с кем сможешь. Концерт окончен, приятель.

Откинув голову, мистер Гонт расхохотался.

8

Джон Лапонт бегом направился к боковой двери Конторы шерифа, той, что выходила на автостоянку муниципалитета. Он был возбужден. Вооружен и опасен. Не часто случается ассистировать при аресте вооруженного и опасного преступника. Во всяком случае в таком сонном городишке, как Касл Рок. Он на время забьют о потере бумажника и о существовании Сэлли Рэтклифф.

Он взялся за ручку двери одновременно с тем, кто сделал это снаружи. И тут же столкнулся лицом к лицу с двухсотдвадцатифунтовой тушей разъяренного учителя физкультуры.

— Именно тебя я и хотел встретить, — произнес своим новым вкрадчивым голосом Лестер Пратт. Он держал в руке черный кожаный бумажник Джона. — Что-то потерял, а? Безбожник! Греховодник! Сукин сын!

Джон Лапонт представления не имел, что тут делает Лестер Пратт и каким образом его бумажник оказался в руках учителя физкультуры. Он помнил только о том, что должен в этот момент прикрывать на опасной операции Клата и поэтому очень торопился.

— Что бы там ни было, мы поговорим с тобой позже, Лестер, — сказал Джон и потянулся рукой к своему бумажнику. Когда Лестер отвел руку с бумажником и с силой ударил его по лицу, Джон скорее удивился, чем разозлился.

— О, я не собираюсь с тобой разговаривать, — ласково пропел Лестер. — Зачем терять время? — Он отшвырнул бумажник, схватил Джона за грудки, приподнял и отбросил обратно в комнату. Помощник шерифа Джон Лапонт пролетел по воздуху футов шесть и приземлился на стол Норриса Риджвика. Его задница расшвыряла кипу бумаг, сложенную на столе, и столкнула на пол коробку входной/выходной документации. Вслед за коробкой полетел на пол и сам Джон, больно стукнувшись спиной.

За этой сценой наблюдала, раскрыв рот, Шейла Брайам из-за стеклянной перегородки диспетчерской.

Джон стал подниматься. Он весь дрожал, голова кружилась, и при этом он не мог взять в толк, что происходит.

Лестер уже подходил к нему в боевой стойке. Сжатые кулаки он выставил вперед в старомодной позе Джона Л. Салливана, что в другой ситуации показалось бы забавным, но только не теперь.

— Я собираюсь тебя проучить, — тихо и нежно произнес Лестер. — Я намерен тебе объяснить, что происходит с католиками, когда они отбивают девушку у баптистов. Вот я теперь начну урок, а когда закончу, будь уверен, ты никогда его не забудешь.

И Лестер Пратт подошел как можно ближе, чтобы урок был без сомнения понят.

9

Билли Таппер, не будучи слишком умен, умел слушать. А умение слушать было сегодня Генри Бофорту совершенно необходимо. Генри выпил свою порцию и рассказал Билли о том, что произошло… А рассказывая, чувствовал, как успокаивается. Он внезапно понял, что если воспользуется своим обрезом, остаток дней проведет не за стойкой бара, а за решеткой камеры предварительного заключения в Управлении шерифа. Он очень любил свою «т- берд», но теперь посчитал, что не настолько бесконечно, чтобы из-за нее садиться в тюрьму. Шины можно поменять, царапину зачистить и закрасить. А со Святошей Хью пусть разбирается закон. Допив виски, он встал из-за стола.

— Вы все-таки хотите его разыскать? — взволнованно спросил Билли.

— Ну вот еще, стану я на него тратить время, — с презрением произнес Генри, и Билли вздохнул с облегчением. — Сообщу Алану Пэнгборну, пусть он позаботится об этой нечисти. Разве не для этого я плачу налоги, Билли?

— Конечно, для этого, — согласился Билли и, посмотрев в окно, еще больше просиял. По дороге, поднимая тучи пыли и кашляя клубами синего дыма, по направлению к Мудрому Тигру ехала старая развалюха, некогда белая, а теперь цвета не разбери-поймешь. — Смотрите! К нам едет Ленни Партридж! Сто лет его не видел.

— И все-таки до пяти часов мы открывать не будем. — Генри зашел за стойку и снял с телефонного аппарата трубку. На стойке по-прежнему лежала коробка с обрезом. «Надо же, — подумал Генри, — а ведь я хотел в эту игрушку поиграть. Собирался, и без всяких шуток. Что за дьявол иногда вселяется в человека? Отрава какая-то».

Увидев, что машина Ленни Партриджа паркуется на стоянке, он пошел открывать дверь.

10

— Лестер, — только и успел произнести Джон Лапонт перед тем, как кулак размером с банку из-под ветчины, но гораздо тяжелее, опустился на его лицо. Нос взорвался болью и хрустом сломанной кости. Джон закрыл глаза, и в темноте заплясали разноцветные искры. Он продолжал летать по комнате, безуспешно пытаясь хотя бы удержаться на ногах. Кровь хлестала из носа и изо рта. Он ударился головой о доску объявлений, и она, сорвавшись со стены, полетела на пол.

Лестер снова приближался к Джону, набычив голову и сдвинув брови под нахохлившимся коротким чубом.

За стеклянной перегородкой диспетчерской Шейла истерически кричала в передатчик, пытаясь выйти на связь с Аланом.

11

Фрэнк Джуэтт уже собирался покинуть дом свежего старого «друга» Джорджа Нельсона, когда его осенила беспокойная мысль. Вернувшись и увидев разгромленную спальню, высыпанный кокаин и оскверненный портрет дорогой мамочки, Джордж может отправиться на поиски соратника по веселым вечеринкам. Фрэнк решил, что глупо уходить, не доведя дело до конца… А довести его до конца, значит отрезать этому мерзавцу яйца. Так тому и быть. На первом этаже располагался шкаф с оружием, и мысль о том, чтобы привести приговор в исполнение оружием Джорджа, показалась Фрэнку весьма привлекательной и исполненной романтической справедливости. Если ему не удастся сорвать замок или выломать дверь оружейного шкафа, он возьмет на кухне нож и воспользуется им. Он спрячется за входной дверью и, когда этот ублюдок появится, либо сразу отхватит ему его поганые яйца, либо схватит за волосы и полоснет по горлу. Револьвер был бы в любом случае гораздо удобнее, но чем больше Фрэнк думал о том, как кровь мерзавца потечет из рассеченного, горла по его рукам, тем больше он склонялся к другому виду оружия.

Et tu[19], Джорджи, et tu, поганый шантажист. Размышления Фрэнка прервал длиннохвостый попугай Джорджа, Тэмми Фей, избравший самый неподходящий момент во всей своей беззаботной жизни для того, чтобы залиться щебетом. По мере того как Фрэнк слушал эту песню, на лице его расплывалась зловещая улыбка.

«Как же я мог забыть об этой дурацкой птице?» — думал он, направляясь в кухню.

Порывшись в ящиках, Фрэнк отыскал длинный нож и, просунув лезвие сквозь прутья решетки, несколько минут щекотал птицу, заставляя ее в панике метаться по клетке, теряя перья. Наконец ему эта игра надоела, и он не долго думая проткнул попугая насквозь.

Затем он спустился вниз и стал ломать голову над тем, как быть с оружейным шкафом. Но вскрыть замок оказалось делом совсем простым, и снова поднимаясь по лестнице на второй этаж, Фрэнк распевал не совсем подходящую к сезону, но веселую песенку:

Фрэнк, не пропускавший вместе со своей любимой мамой ни одной субботней телепрограммы Лоренса Уэлка, пропел последнюю строчку басом Ларри Хулера. Господь Всевидящий, как ему было хорошо! Как он только мог всего час назад считать, что жизнь кончена? Это не конец! Это начало! Долой старых — в особенности самых «дорогих друзей», таких как Джордж Нельсон — и вперед, к новым!

Фрэнк спрятался за дверью. Он был вооружен до зубов, как будто собирался идти на медведя: к стене прислонил винчестер, за пояс заткнул автоматический пистолет «лама» 32-го калибра, а в руке сжимал охотничий нож «шеффингтон». С того места, где стоял, он видел кучку желтых перьев, которая совсем недавно была попугаем Тэмми Феем. Ехидная усмешка искривила губы Фрэнка, мистера Уэзерби, а глаза вращались за круглыми стеклами очков без оправы, как будто мистер Уэзерби внезапно сошел с ума.

— «А шалун получит только от свечи огарки», — пробормотал он почти беззвучно. Он несколько раз пропел эту строчку, стоя за дверью, а потом еще несколько раз, устроившись поудобнее, — сел на пол, скрестив ноги и прижавшись спиной к стене, и положил оружие на колени.

Он стал беспокоиться, что вот-вот заснет. Просто глупо засыпать, когда готовишься перерезать кому-нибудь глотку, но что же делать? Он вспомнил, как когда-то читал (скорее всего, во время учебы в университете штата Мэн в Фармингтоне, который закончил с результатами, весьма далекими от отличных), что человеческий организм, пережив глубокое потрясение, может отреагировать таким образом, а что пережил Фрэнк, если не глубокое потрясение? Странно, что его сердце вообще не разорвалось на части, когда он увидел разбросанные по кабинету журналы.

Фрэнк решил, что не стоит рисковать. Он отодвинул длинный, с обивкой цвета овсянки, диван Джорджа подальше от стены и улегся на пол, положив револьвер под левую руку.

Правая рука, сжимавшая рукоятку ножа, покоилась на груди. Вот так. Можно отдохнуть. Пол в доме Джорджа покрыт пушистым ковром, так что лежать мягко, удобно.

— «А шалун получит только от свечи огарки», — тихонько промурлыкал Фрэнк. Так и заснул десять минут спустя, продолжая напевать.

12

— Пост номер один, — послышался вопль Шейлы из переговорника, когда Алан уже ехал по Тин Бридж по направлению к городу. — Вызываю пост номер один! Немедленно вызываю пост номер один!

Алан внезапно почувствовал, как от волнения подвело живот Клат попал в осиное гнездо в доме Святоши Хью на Касл Хилл Роуд, другого быть не может. Господи, ну почему он не предупредил Клата, чтобы тот сначала встретился с Джоном? Пусть бы ехали туда вместе.

Почему? Да потому, что твои мысли были не всецело отданы работе, когда отдавались распоряжения. Если что-то случилось с Клатом, тебе придется часть вины взять на себя. Но это потом. Сейчас твоя единственная задача — делать свою работу. Вот и делай ее, Алан. Забудь о Полли и работай. Он схватил микрофон и ответил Шейле:

— Пост номер один слушает.

— Кто-то избивает Джона! Алан, приезжай скорее. Его могут убить!

Информация настолько отличалась от той, которую он ожидал, что Алан на мгновение растерялся.

— Что? Кто? Где?

— Скорее! Он убьет Джона!

И тогда все сразу встало на свои места. Конечно, речь идет о Святоше Хью. По каким-то своим соображениям Хью объявился в конторе до того, как Джон уехал на задание, и разбушевался. Таким образом, в опасности Джон Лапонт, а не Энди Клаттербак.

Алан схватил мигалку, выставил ее на крышу. Мысленно извинившись перед стареньким автомобилем, он вдавил педаль акселератора в пол.

13

Клат заподозрил, что Хью нет дома, когда увидел, что все шины на его автомобиле не только спущены, но изрезаны в лохмотья. Он все же решил подойти поближе к дому, но тут наконец обратил внимание на тонкие крики, доносящиеся с дороги.

Постояв немного в нерешительности, он поспешил обратно по подъездной дороге на шоссе. Увидев Ленни, лежавшего на обочине, он помчался к нему, придерживая подпрыгивающую кобуру.

— Ты ушибся, Ленни? Где болит? — Он дотронулся до плеча старика, и тот болезненно вскрикнул. Лучшего ответа не требовалось. Клат выпрямился и стал лихорадочно размышлять, что же делать дальше. Мысли суетливо теснились в голове. Единственное, что он знал твердо, старика нельзя оставлять на дороге.

— Не двигайся, — сказал он наконец. — Я вызову «Скорую помощь».

— Неужели ты думаешь, я сейчас вскочу и запляшу вприсядку, дурак несчастный? — Ленни плакал и корчился от боли, похожий на старую собаку- ищейку, сломавшую ногу.

— Верно. — Клат кивнул и бросился было к своей машине, но с полдороги вернулся. — Он забрал твою машину? Так?

— Нет! — завопил Ленни, придерживая рукой сломанные ребра. — Он меня выкинул из машины, а потом улетел на ковре-самолете! Черт тебя подери, ну конечно, он забрал мою машину! Почему, ты думаешь, я здесь разлегся? Позагорать решил?

— Верно, — повторил Клат и понесся к машине, теряя по дороге монеты разного достоинства, которые вылетали у него из карманов и рассыпались сверкающим веером.

Он так поспешно сунул голову в открытое окно машины, что чуть было не расшиб ее о край двери, и схватил микрофон. Нужно сообщить Шейле о том, что произошло с Ленни, и попросить ее вызвать «Скорую помощь». Но не это главное. Необходимо дать знать Алану и полиции штата, что Хью Прист разъезжает теперь в машине старика — «шевроле бель-эйр». Клат не был уверен, какого именно года выпуска эта тачка, но едва ли можно перепутать грязно-серую вонючку с какой-нибудь другой машиной.

Но Шейлу он в диспетчерской не застал. Трижды пробовал и остался без ответа. Гробовое молчание.

Ленни снова закричал от боли, и тогда Клат решил зайти в дом Хью, чтобы вызвать «Скорую помощь» по телефону.

«Самое подходящее время нашла Шейла, чтобы рассиживаться на толчке», — думал он.

14

Генри Бофорт тоже пытался связаться с Конторой шерифа. Он стоял у стойки бара, прижав телефонную трубку к уху. Гудок, еще гудок и еще…

— Ну, давайте же, снимайте скорее трубку, — поторапливал он вслух. — Чем вы там занимаетесь, ребята? В расшибалочку играете?

Билли Таппер вышел на улицу. Генри услышал его крик и нетерпеливо повернул голову. Крик сопроводился неожиданным громким выстрелом. Генри сначала решил, что лопнула одна из старых автомобильных покрышек Ленни… Но послышались еще два выстрела.

Билли вернулся в Мудрого Тигра. Он шел очень медленно. Одной рукой сжимал горло, сквозь пальцы хлестала кровь.

— Енри, — пропищал Билли странным, сдавленным голосом и выговором кокни. — Енри! Ен…

Он дошел до музыкального автомата, постоял около него несколько минут, пошатываясь, а потом рухнул, как будто внезапно обмяк.

На ноги его легла тень, которая скорее всего появилась со стороны входа, а за ней вошел и ее обладатель. На шее у него болтался лисий хвост, в руке он держал, пистолет. Из дула пистолета вился дымок. Крохотные бриллиантики пота сверкали в курчавой массе волос на груди. Под глазами темнели круги. Сделав несколько шагов в полутьме зала, он остановился над Билли Таппером.

— Привет, Генри, — сказал Святоша Хью.

15

Джон Лапонт не понимал, отчего все происходит, но твердо знал, что Лестер Пратт его убьет, если не прекратит немедленно. Но тот не только не собирался прекращать, но и не сбавлял темпа. Джон пытался отползти по стене, но Лестер схватил его за рубашку и притянул обратно. Он дышал глубоко и спокойно. Его собственная сорочка даже не выбилась из-под эластичного пояса на джинсах.

— Будешь помнить, Джонни-дружок, — приговаривал он, очередной раз вминая кулак в верхнюю губу Джона. Губа рассеклась надвое о зубы.

— Попробуй вырастить свои дамские щекоталки теперь!

Полуослепший Джон поднял ногу и лягнул Лестера. Тот, не ожидая такого маневра, полетел навзничь, но залитой кровью рубашки Лестера не выпустил из рук, и потому Лестер упал на него сверху. Они покатились по полу, награждая друг друга тумаками.

Шейла знала, как пользоваться ружьем, которое держала в руках, с восьмилетнего возраста ее учили стрелять в тире. И теперь, уперев приклад в плечо, она закричала:

— Отвали от него, Джон! Дай мне прицелиться!

Лестер вскинул голову, посмотрел на Шейлу невидящим взглядом, оскалил в ухмылке зубы гориллы и с новыми силами и азартом принялся колотить голову Джона об пол.

16

Подъезжая к зданию муниципалитета, Алан впервые за весь день испытал положительные эмоции, заметив приближающийся с другой стороны «фольксваген» Норриса Риджвика. Норрис был одет в гражданский костюм, но это не имело никакого значения. Он был Алану очень нужен сегодня. О Господи, как нужен!

Но и этот положительный фактор был тут же сметен. Большая красная машина — «кадиллак» с номерной табличкой КИТОН 1 — вылетела из узкого переулка, упиравшегося в автомобильную стоянку у муниципалитета. Открыв рот, Алан наблюдал, как «кадиллак» влепился со всего размаху в «фольксваген». Он ехал не на слишком большой скорости, но массой превосходил «жучка» Норриса раза в четыре. Со скрежетом металла и звоном вылетающих стекол «фольксваген» перевернулся на бок, на тот самый, где сидел за рулем Норрис. Ударив по тормозам, Алан выскочил из машины. Умник тоже вылезал из «кадиллака».

С недоумевающим выражением побледневшего лица Норрис пытался выбраться через открытое окно «фольксвагена».

Умник приближался к Норрису, сжав кулаки. На круглом жирном лице застыла зловещая улыбка. Единожды взглянув на эту улыбку. Алан бросился бегом.

17

Первым выстрелом Хью расколотил бутылку Уайлд Терки на полке за стойкой. Вторым разбил стекло в рамке на стене, пробив отверстие в лицензии на продажу спиртных напитков. Третий выстрел прошел по касательной, задев правую щеку Генри Бофорта и взметнув кучу кровавых брызг и распоротой плоти.

Генри вскрикнул, схватил коробку с обрезом и присел под стойку бара. Он понимал, что Хью задел его, но не знал, насколько серьезно. Он лишь чувствовал, что правая сторона лица горит, а по шее течет липкая, теплая кровь.

— Давай поговорим о машинах, Генри, — сказал Хью, подходя к стойке. — Нет, пожалуй, лучше поговорим о лисьем хвосте, а? Что скажешь?

Генри открыл коробку. Она была внутри отделана красным бархатом. Дрожащими руками он достал оттуда обрез винчестера. Хотел проверить, но понял, что времени на это нет. Можно только надеяться, что винтовка заряжена.

Он подтянул ноги, сгруппировался и приготовился выскочишь и преподнести Хью то, что тот наверняка сочтет сюрпризов.

18

Шейла поняла, что Джон не собирается вылезать из-под ненормального, в котором она узнала теперь Лестера Патта… или Пратта, короче — учителя физкультуры колледжа. Она поняла, что Джон выбраться из-под него не в состоянии. Прекратив колотить его головой об пол, Лестер обеими руками сжал его горло.

Шейла перевернула ружье прикладом вниз, сцепила руки на стволе, раскачала приклад и размахнулась от плеча, как это делал в кино Тед Вильяме.

Лестер повернул голову как раз вовремя для того, чтобы увидеть свинцовую нашлепку на ложе винтовки, нацеленную ему между глаз.

Послышался хруст, как будто кто-то прошелся по рассыпанным кукурузным хлопьям, и в голове у Лестера образовалось черное отверстие, из которого потекла кровавая жижа. Лестер Пратт принял смерть мгновенно. Шейла Брайам посмотрела на него и зашлась в крике.

19

— Неужели ты думал, что я не узнаю, кто это сделал? — говорил Китон, вытаскивая полуобморочного, но не раненного Риджвика из окна машины. — Неужели надеялся, что я не догадаюсь, когда в конце каждой дурацкой бумажки стоит твое имя? Неужели? Неужели?

Он занес кулак, чтобы ударить Норриса, но Алан ловко и аккуратно перехватил его браслетом наручника.

— Ха! — воскликнул Умник и повернулся вокруг своей оси. Из здания муниципалитета послышался визг. Алан взглянул в том направлении и потянул Умника за второй браслет к «кадиллаку». Умник на ходу молотил его вторым кулаком. Алан пару раз не слишком сильно стукнул его по плечу и защелкнул свободный браслет за дверную ручку машины.

Обернувшись, он сразу увидел Норриса. У него хватило времени на то, чтобы понять: Норрис выглядит ужасно и не в результате столкновения с Китоном.

— Пошли, — сказал он. — У нас неприятности.

Но Риджвик не обращал на него внимания, во всяком случае в тот момент. Он прошел мимо Алана и ударил Умника между глаз. Тот вскрикнул и отлетел спиной на дверь машины. Дверь была до сих пор распахнута и теперь захлопнулась, прищемив клочок пропитанной потом белой рубашки Умника.

— Это тебе за крысоловку, мешок с дерьмом, — воскликнул Норрис.

— Я тебя достану! — вопил Умник. — И не надейся, что улизнешь! Я вас всех достану!

— Это я тебя достану! — прорычал Норрис и двинулся на Умника, выставив перед цыплячьей грудью стиснутые кулаки. Алан схватил его за воротник и потянул на себя.

— Прекрати! — закричал он Норрису на ухо. — У нас беда, говорю тебе!

Снова в воздухе пронесся пронзительный крик. На тротуаре уже стали останавливаться прохожие. Норрис посмотрел на них, потом на Алана, и взгляд его, к счастью, прояснился и стал похожим на человеческий. Более или менее.

— В чем дело, Алан? Это из-за него? — Норрис кивком указал на «кадиллак». Умник не сводил с них безумного взгляда и пытался сорвать наручник. Он, казалось, вовсе не слышал криков.

— Нет, — сказал Алан. — У тебя оружие есть?

Норрис покачал головой.

Алан отстегнул кобуру, достал из нее свой револьвер 38-го калибра и протянул Норрису.

— А ты как же?

— Мне нужны свободные руки. Пошли. В конторе Святоша Хью, и кажется, он взбесился.

20

Святоша Хью, конечно, взбесился, в этом сомнений быть не могло, но находился он в это время не менее чем в трех милях от муниципалитета.

— Давай поговорим о… — снова предложил он, но тут из-под стойки бара, словно чертик из табакерки, выскочил Генри Бофорт в пропитанной кровью рубашке и с обрезом, направленным на Хью.

Они выстрелили одновременно. Щелчок автоматического пистолета потерялся в грохоте винчестера. Из обрезанных стволов повалил дым. Хью приподняло и отшвырнуло к дальней стене: грязные пятки волочились по полу, голая грудь превратилась в кровавое месиво. Пистолет вылетел у него из рук. Концы лисьего хвоста загорелись.

Пулей из пистолета Хью Генри пробило правое легкое, и он отлетел к полке за стойкой. Бутылки посыпались дождем вокруг него. Он почувствовал, что грудь немеет, и, бросив винтовку, потянулся к телефону. В воздухе стоял странный густой запах: смесь пролившегося алкоголя и горящего лисьего меха. Генри пытался вздохнуть, но хотя грудь поднималась, воздух, казалось, не проникал внутрь. Отверстие в груди ответило на попытку шипом и свистом.

Трубка весила, вероятно, целую тонну, но Генри все же удалось снять ее, поднести к уху и нажать кнопку автоматической связи с Управлением шерифа. Дзыыынь… Дзыыынь…. Дзыыынь….

— Эй, ребята, куда же вы все подевались, — прохрипел Генри. — Я тут помирать собрался, а вы к телефону не подходите.

В трубке по-прежнему звучали длинные гудки.

21

Норрис догнал Алана на полпути, и они вместе плечом к плечу вошли на автостоянку. Норрис держал в руке служебный револьвер Алана, согнув палец на спусковом крючке и направив ствол в жаркое октябрьское небо. На стоянке, кроме патрульной машины N4 Джона Лапонта стоял только «сааб» Шейлы Брайам. Алан едва успел удивиться, где же машина Хью, как боковая дверь Конторы шерифа распахнулась настежь. Оттуда вывалился некто с ружьем из кабинета Алана в окровавленных руках. Норрис направил пистолет дулом на незнакомца и крепче обнял пальцем спусковой крючок.

Алан сразу определился по двум позициям. Во-первых, он понял, что Норрис собирается стрелять. Во-вторых, вопящий и окровавленный человек с ружьем в руках был не Святоша Хью, а Шейла Брайам.

Только благодаря удивительным, почти божественным рефлексам Алана была в тот день спасена жизнь Шейлы, но висела она на волоске. Он не закричал и даже не протянул руки, чтобы отвести дуло пистолета. Ни то, ни другое бы не помогло. Вместо этого он выставил локоть, словно в деревенском танце, и наподдал им руку Норриса, державшую оружие, так что в момент выстрела дуло приподнялось вверх. Выстрел в огороженном дворике стоянки прозвучал как удар хлыстом. Задребезжали и треснули стекла на втором этаже, в Управлении городской службы быта. И тогда Шейла уронила ружье, прикладом которого выбила мозги Лестеру Пратту, и, заливаясь слезами, побежала им навстречу.

— Господи, — пропищал Норрис не своим, тоненьким надтреснутым голосом. Он был бледен, как бумага, когда протягивал Алану револьвер рукояткой вперед. — Я чуть не убил Шейлу! О Господи!

— Алан! — кричала Шейла. — Слава Богу! — Она налетела на него, не замедлив шаг, чуть с ног не сбила.

Он вложил револьвер в кобуру и обнял ее обеими руками. Шейла дрожала, словно электрический провод, по которому пропускают слишком большой ток. Алан вдруг осознал, что сам дрожит, как в ознобе, и чуть было не намочил штаны со страху. Шейла тряслась в истерике, почти ослепнув от слез, и это было ее счастье: в таком состоянии она не могла понять, насколько близко находилась от смерти.

— Что здесь происходит, Шейла? Быстро говори.

В ушах Алана так звенело от выстрела и раскатистого эха, что ему казалось, будто где-то поблизости звонит телефон.

22

Генри Бофорт чувствовал себя снежным человеком, тающим на солнце. Ноги отказывались слушаться. Он медленно опустился на колени, не выпуская из рук безответно гудящую телефонную трубку. Сознание плыло от удушающей вони алкоголя и паленого меха. К этому запаху постепенно стал примешиваться другой, и Генри не сомневался, что он исходил от Хью.

Он уже смутно понимал, что с этим номером что-то стряслось и нужно набрать другой, чтобы попросить о помощи, но был не в силах. Дело в том, что он не смог бы нажать кнопку. Поэтому он уселся, ссутулившись и привалившись к стойке, в лужу собственной крови и, прислушиваясь к свисту, вылетавшему из груди, стал дожидаться, когда потеряет сознание. Тигр открывается только через час, Билли мертв, и если никто не подойдет к этому телефону, он тоже будет мертв, когда первые посетители придут с намерением весело провести вечерок.

— Пожалуйста, — хриплым голосом упрашивал Генри. — Пожалуйста, подойдите кто-нибудь. Ну хоть кто-нибудь, черт вас всех возьми.

23

По мере того как Шейла приходила в себя, Алан понял из ее сообщения, что она прикончила Хью прикладом ружья. Значит, никто не будет в них стрелять, когда они войдут в контору.

Во всяком случае, он на это надеялся.

— Пошли, — сказал он Норрису.

— Алан… Когда она появилась… Я подумал…

— Я знаю, о чем ты подумал. Все в порядке. Забудь об этом. Пошли скорее, там Джон.

Они подошли к двери и встали по обе ее стороны.

— Не шуми, — сказал Алан Норрису.

Норрис кивнул.

Алан взялся за ручку двери и, рванув ее на себя, ворвался внутрь. Норрис последовал за ним, пригнувшись.

Джон сумел к этому времени подняться на ноги и доплелся до двери. Алан с Норрисом налетели на него, как в драке «стенка на стенку», и Джон получил последний удар от собственных друзей и коллег. Он опрокинулся на пол и заскользил по кафельному покрытию, словно шар в боулинге. Ударившись о противоположную стену, он издал крик, болезненный и удивленный и вместе с тем какой-то усталый.

— Господи! — воскликнул Норрис. — Да ведь это Джон. Только этого ему не хватало!

— Помоги мне, — коротко бросил Алан и рванулся к Джону, который уже самостоятельно переходил в сидячее положение. Лицо его превратилось в кровавую маску. Нос сбит влево. Из верхней губы кровь хлестала, как из прохудившегося крана. Когда Алан и Норрис подошли, он подставил ладонь ко рту и сплюнул в нее зуб.

— Он готов, — произнес Джон, едва двигая губами и шепелявя. Казется, Сейла приконтила его.

— Ты-то сам как? — спросил Норрис.

— Вроде зивой, но не совсем. — Джон наклонился вперед и его стошнило на пол, в промежуток между собственными раздвинутыми ногами.

Алан оглянулся. Теперь он был уверен, что это не галлюцинации: телефон действительно звонил. Но теперь не до телефона. Он видел Хью, лежавшего у другой стены лицом вниз. Подойдя к нему, он наклонился и приложил ухо к спине на уровне сердца. Но ничего, кроме телефонного трезвона, не услышал. Было такое впечатление, что телефоны звонят на всех столах.

— Ответь этой адской машине или вообще отключи, — рявкнул Алан, взглянув на Норриса.

Норрис подошел к ближайшему аппарату, по случаю это был тот, что стоял на его собственном столе, и, нажав светящуюся кнопку, снял трубку.

— Не беспокойте нас, у нас чрезвычайные обстоятельства. Перезвоните позже, — сказал он и бросил трубку на рычаг, не дождавшись ответа.

24

Генри Бофорт отнял трубку — тяжеленную трубку — от уха и посмотрел на нее невидящим и не верящим собственным глазам взором.

— Что ты сказал? — переспросил он.

Больше он держать телефонную трубку не мог. Такая тяжелая, черт ее побери. Он уронил ее на пол, повалился на бок и лежал, тяжело, со свистом дыша.

25

Насколько Алан мог определить, с Хью все было кончено. Он ухватил его за плечи, перевернул на спину… И понял, что это вовсе не Хью. Лицо представляло из себя кровавую маску из осколков костей и ошметьев плоти, поэтому сказать, кому оно принадлежало, наверняка было невозможно, но уж, конечно, не Хью Присту.

— Что тут, черт возьми, происходит? — тихо спросил самого себя Алан.

26

Дэнфорт Китон стоял посреди улицы, прикованный наручниками к собственному «кадиллаку», и смотрел на тех, кто смотрел на него. Теперь, когда Главный Преследователь и Помощник Преследователя ушли, смотреть больше было не на кого.

Он смотрел на Них и понимал, кто Они такие: все они — это ОНИ. Все до единого.

Билл Фуллертон и Генри Гендрон стояли у входа в парикмахерскую. Между ними стоял Бобби Дагас с фартуком, свисавшим чуть не до земли, словно гигантский детский слюнявчик. У входа в Вестерн Авто стоял Чарли Фортин. Скотт Гарсон со своими погаными друзьями, Альбертом Мартином и Говардом Поттером, стояли у входа в банк и разговаривали, по всей видимости, о нем. Глаза.

Отвратительные, мерзкие глазищи. Глаза повсюду. И все смотрели на него.

— Я вас вижу! — внезапно завопил Умник. — Я вижу Вас всех! Всех! И знаю, что делать! Да! Знаю, помяните мое слово!

Он открыл дверь «кадиллака» и попытался сесть за руль. Но не смог. Он был прикован к внешней ручке. Цепь, соединяющая наручники, была недостаточно длинной. Кто-то рассмеялся. Умник ясно расслышал этот смех.

Он огляделся.

Множество жителей Касл Рок стояли у входа в свои служебные помещения, расположенные на Мейн Стрит, и смотрели на него темным, пронзительным взглядом умных крысиных глаз. Все там были, кроме мистера Гонта.

И все же мистер Гонт тоже был там. Мистер Гонт находился в сознании Умника и подсказывал, что делать. Умник выслушал его… и улыбнулся.

27

Грузовик, который Хью за время работы на нем успел превратить почти в полную развалину, сбавил скорость по другую сторону моста и въехал на стоянку перед Мудрым Тигром в 16.01 пополудни. Водитель вышел, подтянул штаны цвета хаки и направился к пивной. Он остановился как вкопанный в пяти футах от входа — из двери торчали чьи-то ноги.

— Бог мой! — воскликнул водитель. — Что с тобой, старина?

До его слуха долетел тонкий, чуть слышный всхлип:

— …Помогите…

Водитель вбежал в пивную и обнаружил за стойкой бара едва живого Генри Бофорта.

28

— Это Лестер Пратт, — промычал Джон Лапонт. Поддерживаемый с обеих сторон Норрисом и Шейлой, он доплелся до того места, где, согнувшись над телом, стоял Алан.

— Кто? — переспросил Алан. Он чувствовал себя так, как будто внезапно оказался участником сатанинской комедии под названием «Рики и Лаки отправляются в Ад». — Эй, Лестер, тебе придется кое-что объяснить.

— Лестер Пратт, — объяснял за покойника Джон, превозмогая боль. Утитель физкультуры в колледзе.

— А что он здесь делает?

Джон устало покачал головой.

— Не снаю, Алан. Он просто плисол и с ума сосол.

— Кто-то должен мне объяснить, — твердо заявил Алан. — Где Хью? Где Клат? Что, ради всего святого, происходит в городе?

29

Джордж Нельсон стоял посреди своей спальни и оглядывался по сторонам, не веря собственным глазам. Как будто в этой комнате устроили вечеринку музыканты панк-группы, какой-нибудь Секс-Пистолз или Крэмпс, вместе со своими поклонниками.

— Что… — произнес он и не смог больше вымолвить ни слова. Да и ни к чему было. Он знал, что. Кокаин. Вот в чем причина. Джордж работал в колледже Касл Рок вот уже шесть лет и откровенничал не со всеми педагогами (большинство из них не знали вкуса порошка, который Туз Мерилл иногда называл Боливийской Пыльцой), а только с теми, кто продемонстрировал себя как крупный ценитель. Может быть, кому-то стало известно, что он хранит кокаин под матрасом. Кто-то узнал, кому-то сказал, а тот позавидовал. Джордж заподозрил это, как только свернул на подъездную дорогу и заметил разбитое окно кухни.

Он подошел к кровати и дрожащими, онемевшими руками перевернул матрац. Чистый, высококачественный порошок стоимостью почти в две тысячи долларов исчез. Он поплелся на непослушных ногах в ванную, чтобы проверить, на месте ли начатая порция, замаскированная в пузырьке из-под стрептоцида, притулившемся на верхней полке аптечки. Никогда ему еще так остро не терпелось принять дозу, как теперь.

Он остановился на пороге, и зрачки расширились от ужаса. Поразил его не погром, устроенный здесь так же, как и в спальне, — все вверх дном, — его потряс вид унитаза. Сиденье опущено и по всей поверхности обсыпано порошком.

Никто бы не смог в тот момент убедить Джорджа, что этот порошок детская присыпка.

Джордж подошел к унитазу, послюнявил палец и провел им по сидению. Затем сунул палец в рот. Кончик языка онемел почти мгновенно. На полу между унитазом и раковиной валялся пустой пластиковый пакет. Картина стала ясна. Безумна, но ясна. Кто-то явился, нашел порошок… И спустил его в унитаз. Но почему? Почему? Он не знал, но дал себе обещание спросить виновника, если найдет его. Спросить до того, как оторвать голову. Это не помешает.

Трехграммовый запас остался нетронутым. Он вынес пузырек из ванной и снова замер, привлеченный новым зрелищем. Когда он впервые входил в спальню из коридора, ничего не заметил, но отсюда все было как на ладони.

Джордж долго не мог сдвинуться с места: глаза распахнуты и в них застыл ужас, кадык на шее конвульсивно дергается. Голубоватые жилки на висках трепещут, словно крылья маленькой пташки. В конце концов с губ слетело невразумительное мычание, единственное, на которое в этот миг он оказался способен:

— Ммаамм….

В это время внизу, на первом этаже, за диваном цвета овсянки спал Фрэнк Джуэтт.

30

Зрители, столпившиеся в конце Мейн Стрит и привлеченные сюда криками и выстрелом, теперь получили новую пищу для наблюдений: медленное исчезновение городского головы.

Умник наклонился в салон машины так далеко, как мог, и повернул ключ в замке зажигания. Затем нажал кнопку на окне со стороны водителя, и стекло опустилось. Он снова закрыл дверь и, извиваясь змеей, стал пробираться внутрь через окно.

Ноги от колен и ниже еще торчали снаружи, рука, прикованная за запястье к дверной ручке, вытянулась вдоль жирного бедра, когда к нему подошел Скотт Гарсон.

— Эй, Дэнфорт, — неуверенно произнес он. — Мне кажется, не стоит этого делать. По-моему, ты арестован.

Умник выглянул из-под мышки, наслаждаясь доносившимся оттуда крепким ароматом, и оглядел Гарсона с головы до ног. Тот стоял совсем рядом и, казалось, был готов вытащить Умника обратно. Китон подтянул ноги к животу, насколько позволяла ситуация, и резким движением выкинул их, словно пони, лягающийся от избытка чувств на пастбище. Каблуки его башмаков ударили Гарсона по лицу с такой силой, какая показалась Китону вполне удовлетворительной. Очки в золотой оправе, сидевшие на носу Гарсонэ, треснули. Он охнул, закрыл окровавленное лицо руками и упал навзничь.

— Ха! — произнес Умник. — Не ожидал, правда? Не ожидал от меня такого, сукин сын! Преследователь!

Умник втащил оставшуюся часть тела в машину. Длины цепочки хватило. Плечевой сустав предостерегающе хрустнул, но все же повернулся таким образом, что его хозяин смог пролезть под собственной рукой и опустить свою широкую задницу на сидение. Теперь он сидел за рулем, а рука торчала снаружи, закрепленная наручником за ручку двери. Умник перевел рычаг на первую передачу.

Скотт Гарсон перешел в сидячее положение как раз вовремя, чтобы увидеть ползущий на него автомобиль. Решетка, казалось, насмехалась над ним, пока гора металла и хрома приближалась, собираясь подмять его под себя.

Гарсон перекатился влево, избежав смерти в последнюю долю секунды. Переднее колесо «кадиллака» проехало по его правой руке, размозжив ее всмятку. Работу довершило заднее колесо. Гарсон лежал на спине и смотрел на свои пальцы, похожие теперь на лопаточки для переворачивания оладьев. Осознав то, что он видит, Гарсон пустил в голубое знойное небо нечеловеческий вопль.

31

— ТЭЭЭММИИИ ФЕЕЕЕЙ!

Этот крик пробудил Фрэнка Джуэтта от глубокого сна. В первую минуту он не мог сообразить, где находится, понимал только, что в каком-то очень узком пространстве. И еще что-то в руке зажато… Что это такое?

Он поднял правую руку и чуть было не выколол себе глаз острием ножа.

— Оооооо! Оооооо! Тэээммиии Фееей!

Снова этот вопль. Тогда до Фрэнка дошло. Он лежал за диваном своего «доброго старого друга» и слушал громогласную скорбь по поводу безвременной кончины длиннохвостого попугая. Вместе с этим пониманием вернулось и все остальное: разбросанные по кабинету журналы, записка шантажиста, возможная (нет, вероятная, чем больше он об этом думал, тем вероятнее становилась) потеря работы, а вместе с ней крушение карьеры и всей жизни.

А теперь он должен выслушивать — с ума сойти! — рыдания Джорджа по поводу смерти какой-то паршивой птицы, маленького кусочка летающего дерьма. «Ладно, — подумал Фрэнк, — я сейчас тебя утешу. Кто знает, может быть, ты даже найдешь успокоение в птичьем раю».

Рыдания слышались все ближе к дивану. Яснее и яснее. Вот сейчас он выскочит, и эта скотина подохнет прежде, чем успеет сообразить, что за сюрприз преподнес ему «друг». Фрэнк уже готов был воплотить свой план, когда Джордж, продолжая душераздирающе рыдать, плюхнулся на диван. Мужчина он был крупный, и под его весом диван отполз обратно к стене. Он не услышал удивленно-страдальческого «Оооо!», прозвучавшего за спинкой дивана и потонувшего в его собственных рыданиях. Он потянулся к телефону, дрожащими руками снял трубку и, набрав номер, сразу волшебным образом попал на Фреда Рубина.

— Фред! — закричал он. — Случилось нечто ужасное! Может быть, и теперь продолжается! О Господи, Фред! О Господи!

За его спиной, на полу, корчился, задыхаясь, Фрэнк. Перед его мысленным взором пробегали строчки рассказов Эдгара Алана По, которые он читал в детстве, повествующие о погребенных заживо. Лицо постепенно приобретало кирпично-красный оттенок. Изогнутая деревянная ножка дивана, продавившая ему грудь, когда Джордж, сел, становилась с каждой минутой все тяжелее. Спинка дивана придавила плечо и лицо.

А над ним Джордж Нельсон красочно и во всех подробностях повествовал Фреду Рубину о том, что увидел в доме по возвращении. В конце концов он замолк на секунду, а потом закричал громче прежнего:

— Мне наплевать, если нельзя об этом говорить по телефону! Как я могу об этом думать, когда он убил Тэмми Фея. ЭТА СКОТИНА УБИЛА ТЭММИ ФЕЯ! Кто мог это сделать, Фред? Кто? Ты должен мне помочь!

Возникла пауза, пока Джордж слушал то, что ему говорил Фред, и Фрэнк почувствовал, что теряет сознание. И тогда он понял, что должен сделать: выстрелить автоматическим «лама» сквозь диван. Он может при этом не убить Джорджа Нельсона, может даже Джорджа Нельсона не поранить, но уж наверняка привлечет внимание Джорджа Нельсона, и тогда, скорее всего, Джордж Нельсон поднимет с дивана свою жирную задницу и Фрэнк не успеет здесь отдать концы, расплющив нос о батарею центрального отопления, скрывавшуюся за диваном.

Фрэнк разжал пальцы, державшие нож, и попытался вытащить из-за подтяжек пистолет. Холодный пот ужаса окатил его, когда он понял, что не в состоянии этого сделать. Пальцы судорожно сжимались и разжимались в двух дюймах от костяной ручки пистолета. Он прилагал все усилия, чтобы подтянуть руку, но стиснутое диваном и солидным весом Джорджа Нельсона плечо не позволяло. Казалось, оно прочно прибито гвоздями.

Черные розы — признак надвигающейся асфиксии — расцвели перед глазами Фрэнка.

Откуда-то из далекого далека до него доносились крики Джорджа Нельсона, излагавшего сбою печальную повесть Фреду Рубину, по всей очевидности, соратнику по увлечению кокаином.

— О чем ты говоришь? Я тебе говорю, что надо мной совершено насилие, а ты советуешь пойти познакомиться с каким-то парнем в конце улицы. Меня не требуется отвлекать, Фред, мне нужно…

Он замолчал, поднялся с дивана и пошел в другой конец комнаты. Собрав остатки сил, в самом буквальном смысле, Фрэнк отодвинул диван от стены на несколько дюймов. Не так уж много, но достаточно, чтобы сделать пару восхитительных вздохов.

— Что он продает? — кричал Джордж Нельсон. — О Господи, Господи Иисусе, что же ты сразу не сказал?!

И снова пауза. Фрэнк лежал за диваном, как кит на берегу, и тяжело дышал, надеясь, что голова не взорвется от пульсирующей боли. Еще минута, и он сможет подняться и отстрелить своему «старому другу» Джорджу Нельсону яйца. Вот только отдышится. И черные розы перед глазами отцветут. Минутка. Максимум две.

— Ладно, — сказал в трубку Джордж. — Пойду поговорю с ним. Сомневаюсь, чтобы он был такой чудотворец, как ты говоришь, но на безрыбье и рак рыба. Знаешь, я тебе вот что скажу: на самом деле мне глубоко наплевать, сговорюсь я с ним или нет. В первую очередь надо отыскать мерзавца, который тут у меня все разворотил. Приколочу его к первой попавшейся стене. Понял?

«Я понял, — подумал Фрэнк, — но вот кто именно кого приколотит к воображаемой стене — вопрос нерешенный, мой добрый, старый друг».

— Да, я запомнил его имя! — завопил Джордж Нельсон в трубку. Гонт, Гонт, Гонт, мать его так.

Он швырнул трубку, а затем, видимо, и весь аппарат через комнату, — решил Фрэнк, услышав звон разбитого стекла. Несколько секунд спустя, выкрикнув последние проклятья, Джордж Нельсон вихрем унесся из дома. Фыркнул двигатель его «айрок-зета». Пока он давал задний ход по подъездной дороге, Фрэнк Джуэтт медленно отодвинул диван еще дальше от стены. Взвизгнули тормоза за окном, и «добрый старый друг» Фрэнка испарился.

Минуту спустя из-за дивана появились две руки и схватились за него. А еще через минуту между ними возникло лицо Фрэнка — бледное, изможденное; круглые без оправы очки мистера Уэзерби скособочились на носу, одно стекло разбито. Спинка дивана оставила красный вспухший след на щеке. Несколько комочков пыли подпрыгивали в редеющих волосах.

Медленно, словно вздутый труп, поднимающийся со дна реки и направляемый течением к берегу, на лице Фрэнка расползалась улыбка. Он упустил своего «старого доброго друга» на этот раз, но Джордж Нельсон не собирается покидать пределы города. Телефонный разговор — лишнее тому доказательство. Фрэнк отыщет его до конца дня. Куда он может деться в городе такого размера», как Касл Рок?

32

Шон Раск стоял на пороге кухни и взволнованно смотрел на дверь, ведущую в гараж. Пять минут назад туда ушел его старший брат (Шон случайно заметил, как он туда входил с улицы, из окна своей спальни). У Брайана в руке что-то было. Расстояние слишком велико, чтобы рассмотреть, что именно, но это и ни к чему. Он и так знал. Брайан держал бейсбольную карточку, ту самую, которую тщательно прятал у себя в комнате и никому не позволял на нее смотреть. Брайан не предполагал, что Шон в курсе, но факт остается фактом. Он даже знал, кто на ней изображен, так как сегодня вернулся из школы гораздо раньше Брайана, тайком пробрался в его комнату и подглядел. Что в ней такого особенного находил брат, Шон понять не мог — старая, потертая, с загнутыми краями. К тому же игрок совсем никчемный — питчер Лос-Анджелесской команды Везунчиков, Сэмми Коберг, известный разве что тем, что на один забитый гол пропускал три. Он даже года не провел в команде. И чего Брайан так носится с этим барахлом?

Этого Шон не знал. Знал он доподлинно только две вещи: во-первых, Брайан и в самом деле берег карточку как зеницу ока и, во-вторых, последнюю неделю совсем сбрендил. Вел себя, как дети-наркоманы, которых по телевизору показывают. Но ведь Брайан не наркоман… Или?

Что-то в лице Брайана, когда он шел в гараж, так напугало Шона, что он решил сказать маме. Что именно сказать, он не знал, но это оказалось несущественным, так как ему вообще не представилось случая поговорить. Мама бродила по комнате в купальном халате и в идиотских черных очках, купленных в новом магазине.,

— Мама, Брайан… — Вот и все, что он успел произнести.

— Уходи, Шон, мама занята.

— Но, мамочка…

— Уходи, тебе говорят.

И прежде, чем он успел ретироваться самостоятельно, его бесцеремонно выставили за дверь спальни. В тот момент, когда мама его выпихивала, халат распахнулся, и Шон заметил, что под ним ничего нет, даже ночной сорочки. Она захлопнула за ним дверь и заперла ее. И вот теперь Шон стоял на пороге кухни и с нетерпением посматривал на дверь гаража, дожидаясь Брайана. Но Брайан не возвращался.

Беспокойство постепенно переходило в страх, а затем в ужас. Тогда Шон открыл дверь, ведущую в гараж, и, миновав короткий переход, оказался на месте.

В гараже было темно, очень душно и пахло бензином. В первый момент Шон не увидел брата и даже решил, что тот улизнул во двор через боковую дверь. Но вскоре глаза привыкли к темноте, и Шон приглушенно вскрикнул.

Брайан сидел у дальней стены. Он держал папино ружье прикладом вниз, стволом — себе в лицо. Одной рукой — ружье, а другой — проклятую карточку, перевернувшую за последнюю неделю всю его жизнь.

— Брайан! — закричал Шон. — Что ты делаешь?

— Не подходи, Шон, не подходи, не то плохо будет.

— Брайан, не надо. — Шон всхлипнул. — Ты меня пугаешь.

— Я хочу, чтобы ты мне кое-что обещал, — сказал Брайан. Он снял кроссовки и носки и теперь пытался вставить большой палец ноги в кольцо спускового крючка. У Шона в промежности стало мокро и тепло. Никогда в жизни он не испытывал такого страха.

— Брайан, ну пожалуйста! Пожааалуйста!

— Ты должен мне обещать, что никогда не пойдешь в новый магазин, сказал Брайан. — Ты меня слышишь?

Шон сделал шаг в сторону брата. Палец Брайана застыл на крючке.

— Нет! — завопил и отступил Шон. — То есть ДА! Я хотел сказать, да!

Увидев, что младший брат вернулся в исходную точку, Брайан слегка опустил ружье.

— Обещай!

— Да! Все, что хочешь! Только не делай этого. Прошу тебя… Не дразни меня больше! Брай, пошли, лучше посмотрим по телеку «Трансформаторов». Нет! Не трогай ружье! Не хочешь «Трансформаторов»? Давай тогда смотреть Айвэна Уэпнера! Ты же любишь Айвэна Уэпнера. Всю неделю будем его смотреть. Весь месяц! И я буду с тобой смотреть! Только не пугай меня, Брай! Прошу тебя.

Но Брайан Раск, казалось, не слышал. Взгляд его затуманился, выражение лица стало спокойным, безмятежным.

— Никогда туда не ходи, Шон. Нужные Вещи — это гиблое место. И мистер Гонт — гиблый человек. Знаешь, Шон, он, наверное, вообще не человек. Обещай мне, что никогда не купишь ни одной вещи, которые он продает. Они все отравленные.

— Клянусь! — задыхался Шон. — Клянусь мамой!

— Нет, мамой клясться нельзя. Ее он тоже отравил. Поклянись самим собой, Шон. Поклянись своим собственным именем.

— Клянусь! — кричал маленький мальчик в темном душном гараже и умоляющим жестом протягивал руки к своему старшему брату. — Клянусь своим собственным именем! А теперь прошу тебя, положи ружье на место, Брай…

— Я люблю тебя, малыш. — Брайан бросил мимолетный взгляд на бейсбольную карточку. — Сэнди Куфэкс — сволочь! — произнес он твердо и нажал спусковой крючок большим пальцем ноги.

Страшный, дикий, нечеловеческий крик Шона разорвал тихий полумрак гаража.

33

С легкой улыбкой на губах Лилэнд Гонт стоял у окна своего магазина и смотрел на Мейн Стрит. Звук выстрела, донесшийся со стороны Форд Стрит, был едва различим, но слух у мистера Гонта был превосходный.

Улыбка его стала шире.

Он снял с витрины табличку, на которой было написано о встрече по предварительной договоренности, и заменил ее новой. Эта сообщала:

— А теперь повеселимся, — сказал Лилэнд Гонт, ни к кому не обращаясь. — Вот так, господа.

1

Обо всем этом Полли Чалмерс ничего не знала. В то время как Касл Рок пожинал первые плоды трудов Лилэнда Гонта, она находилась в конце шоссе N3, в имении старого Кеймбера. Отправилась она туда сразу же после разговора с Аланом.

«Разговора? — удивлялась своим мыслям Полли. — Разве можно назвать разговором то, что она выпалила ему по телефону?».

«Нет, — возразила себе Полли, — разговором это назвать нельзя. Но ведь он действовал у меня за спиной, вынюхивал, шпионил! А когда я поставила ему это в вину, стал врать и увиливать. Он все врал! А такое поведение не может не вызвать вспышки гнева у нормального человека». Что-то внутри нее возражало против таких обвинений, и если бы Полли прислушалась, то возражения прозвучали бы гораздо тверже и отчетливее, но она слушать не желала. Никого не желала слушать, а уж тем более какой-то жалкий внутренний голос. И вообще, она больше не собиралась думать о разговоре с Аланом. Ее единственным желанием было закончить свои дела на шоссе N3 и вернуться домой. А как только это случится, она примет прохладный душ и будет спать часов четырнадцать-шестнадцать подряд.

И все-таки внутреннему голосу удалось ввернуть пару слов.

— Но, Полли… — нерешительно произнес он, — …ты подумала…

Нет, она не подумала. У нее еще будет время подумать, но не сейчас. Вместе с мыслями рождается боль и обида… Поэтому сейчас она будет думать только о деле, больше ни о чем…

Над имением Кеймбера витала тайна. Поговаривали, что там водятся привидения. Не так давно, несколько лет тому назад, у ворот поместья умерли двое — маленький мальчик и шериф Джордж Баннерман. Неподалеку, у подножья холма, расстались с жизнью еще двое — Гари Первьер и сам Джо Кеймбер. Полли остановила машину поблизости от того места, где однажды имела несчастье припарковать свой «форд пинто» женщина по имени Донна Трентон. Когда Полли выходила из машины, азка качнулась на труди.

С затаенным страхом она оглядела расшатанное полусгнившее крыльцо дома, некрашеные, увитые плющом стены, слепые без стекол глазницы окон. Кузнечики распевали в траве свои глупые песенки под лучами знойного солнца так же, как в те страшные дни, когда Донна Трентон боролась за свою жизнь и за жизнь своего сына.

«Что я здесь делаю, — подумала Полли. — Что, во имя всего святого, я здесь делаю?».

Но ответ на этот вопрос она знала, и он не имел ничего общего с Аланом Пэнгборном, или Келтоном, или Комитетом по социальному обеспечению детей. Это маленькое путешествие не имело никакого отношения к любви, оно было связано только с физическими страданиями. Вот и все… но и этого вполне достаточно.

Что-то затаилось в маленькой серебряной безделушке. Что-то живое. И если она не выполнит условия сделки с Лилэндом Гонтом, это живое погибнет. Полли сомневалась, что будет в состоянии вынести ту страшную всепоглощающую боль, с какой проснулась в воскресенье. Если ей придется эту боль пережить вновь, она покончит с собой.

«И дело тут не в Алане, — думала Полли, направляясь к амбару с болтающимися на петлях воротами и покосившейся крышей. — Он обещал, что пальцем его не тронет».

— А почему, собственно, тебя это так волнует? — прошептал неунимавшийся внутренний голос.

Полли это волновало, так как она не желала вредить Алану. Она злилась на него — да, безусловно — обиделась насмерть, но не собиралась действовать его же методами, поступать с ним так, как он поступил с ней. Но Полли… ты подумала… Нет. Нет!

Она собиралась разыграть Туза Мерилла, и ей было на него наплевать. Она даже не была с Тузом знакома, только знала понаслышке. Разыграть надо Туза, но…

Но Алан, отправивший в свое время Туза в Шошенк, тоже имел к этому отношение. Так подсказывало ей сердце.

Может ли она отказаться от задуманного? Может ли, если даже пожелает? Теперь уже вставал вопрос и о Келтоне. Мистер Гонт предупредил, что не ручается за сохранение тайны, за то, что она не станет достоянием всего города… Вернее, он на это намекнул. Она не может допустить, чтобы это случилось.

Разве женщина не имеет права на гордость? Разве не имеет она права хотя бы на такую малость, когда не осталось больше ничего и это единственная монетка, завалявшаяся в кошельке?

Да, имеет. И еще раз да. И еще раз.

Мистер Гонт предупредил, что она найдет единственный необходимый инструмент в амбаре, и Полли медленным шагом направлялась туда.

Иди туда, куда тебе назначено судьбой, Триша, говорила покойная тетя Эвви, но иди туда живая, не превращайся в привидение.

И вот теперь, оказавшись на пороге амбара, двери которого висели, распахнутые настежь, на ржавых петлях, она чувствовала себя привидением. Никогда не испытывала такого ощущения, как теперь. Азка качалась на груди совершенно самостоятельно, по собственной воле. Что-то внутри нее живет. Это живое Полли было не по душе, но еще больше ей не хотелось, чтобы оно умирало.

Она выполнит поручение мистера Гонта, порвет с Аланом Пэнгборном (глупо было вообще начинать их отношения, теперь это яснее ясного) и продолжит свою жизнь в одиночестве. Почему бы нет? В конце концов, в этом нет ничего особенного.

2

Лопата стояла именно там, где должна была по словам мистера Гонта: прислонившись к стене, в пыльном луче света. Полли взялась за гладкий отполированный множеством рук черенок.

Внезапно ей показалось, что она слышит глухой стон, доносившийся из затененных углов амбара. Как будто обезумевший Святой Бернард, убивший верзилу Джорджа Баннермана и послуживший причиной смерти Тэда Трентона, все еще обитал здесь, воскресши из мертвых безумнее, чем был раньше. По рукам Полли пробежали мурашки, и она выскочила из амбара. Во дворе тоже было невесело, в особенности от тоскливого вида заброшенного полуразрушенного дома, но все же лучше, чем в амбаре.

— Что я здесь делаю? — снова спросила себя Полли и, услышав в ответ внутренний голос, узнала его: он принадлежал тете Эвви. «Превращаешься в привидение, — говорила она. — Вот что ты здесь делаешь — превращаешься в привидение». Полли крепко зажмурилась.

— Перестань, — умоляюще прошептала она. — Прошу тебя, перестань.

— Правильно, — подсказал голос, который на этот раз принадлежал Лилэнду Гонту. — И потом, что тут такого особенного? Всего-навсего безобидная шутка. А если она выльется во что-то посерьезнее — скорее всего этого не случится, но просто предположим — так что ж? Кто в этом виноват?

— Алан виноват, — прошептала Полли. Она взволнованно часто моргала и стискивала руки под грудью. — Если бы он сразу пришел ко мне поговорить, объясниться, если бы не совал нос в дела, которые его не касаются…

Первый голос снова пытался вмешаться, но Лилэнд Гонт снова заставил его замолчать.

— Тоже верно, — сказал он. — То, что вы здесь делаете, Полли, очень просто: вы расплачиваетесь. Вот что вы делаете, и больше ничего. Привидения тут не при чем. Запомните самое простое и замечательное правило коммерции: как только вы за вещь расплатились, она ваша. Вы ведь не ожидали, что такая великолепная вещица окажется столь дешевой, не так ли? Но как только вы за нее расплатитесь, она станет целиком вашей. Ну так как, будете тут целый день торчать и слушать всякие странные старые голоса, или займетесь делом, ради которого пришли?

Полли открыла глаза. Азка перестала качаться на груди. Если она и в самом деле качалась — а Полли теперь была в этом не уверена, — то наконец успокоилась. Дом выглядел вполне обыкновенно: просто заброшенный и запущенный. Зияющие пустотой окна перестали походить на слепые глазницы — обычные окна, в которых малолетние озорники повыбивали камнями стекла. Если она и слышала какие-то звуки в амбаре — а Полли и в этом теперь не была уверена — то наверняка это скрипели на палящем солнце рассыхающиеся доски.

Родители ее умерли. Маленький любимый мальчик умер. И собака, так ожесточенно и упрямо остерегавшая этот двор в течение трех дней и ночей одиннадцать лет тому назад, тоже умерла.

Так что никаких привидений.

— И я тоже не привидение, — сказала вслух Полли и стала обходить амбар.

3

«Когда вы обойдете амбар, — говорил мистер Гонт, — и окажетесь на задах, то увидите останки старого трейлера». Так Полли и сделала. Некогда серебристого цвета «эйр-флоу» почти полностью зарос одуванчиками и запоздалыми подсолнухами.

Слева от трейлера вы увидите большой плоский камень. Полли камень тоже легко обнаружила — большой, как плита для мощения двора.

Сдвиньте камень и копайте. Приблизительно на глубине двух футов вы наткнетесь на консервную банку.

Полли сдвинула камень и принялась копать. Не прошло и пяти минут, как острие лопаты звякнуло о жесть. Отложив инструмент, Полли стала выгребать землю руками, разрывая переплетенные корни сорняков. Минуту спустя банка оказалась у нее в руках. Она проржавела, но не сгнила. Этикетка отскочила, и Полли прочла на ее обратной стороне рецепт приготовления ананасового пирога (правда, строчка, перечислявшая ингредиенты, была так запачкана землей, что различить ее уже не представлялось возможным. Она рассмотрела только год выпуска — 1969). Подцепив ногтем крышку, Полли сорвала ее. Из банки вылетела струя воздуха, заставившая ее сморщиться и отвернуться. Еще раз внутренний голос попытался дознаться, что она тут делает, но Полли оборвала его на полуслове. Заглянув внутрь банки, она увидела именно то, о чем предупреждал мистер Гонт: пачку облигаций Золотого займа и несколько выцветших фотографий женщины, совершавшей половой акт с собакой породы колли.

Все это она из банки достала, спрятала в карман и вытерла пальцы о джинсы. Вымоюсь, как только представится возможность, пообещала себе Полли. Прикосновение к вещам, много лет пролежавшим в земле, создавало ощущение нечистоплотности.

Из другого кармана она достала конверт с печатью. Прописными буквами на нем было напечатано:

Полли вложила конверт в банку, закрыла ее крышкой, опустила в ямку и стала быстро и небрежно забрасывать землей. Больше всего на свете ей теперь хотелось как можно скорее отсюда убраться. Закончив работу, она быстрым шагом пошла прочь, бросив лопату на землю между подсолнухов. Возвращаться в амбар и вновь слушать неприятные шорохи, какого бы непритязательного и мирного происхождения они ни были, Полли не желала.

Подойдя к машине, она открыла сначала дверь со стороны пассажирского сидения, а затем «бардачок». Покопавшись в ворохе бумаг, извлекла коробок спичек. Только с четвертой попытки ей удалось зажечь спичку. Руки совсем не болели, но так дрожали, что первые три спички она сломала.

Когда четвертая спичка воспламенилась, Полли, держа ее в правой руке (огонек был почти невиден в ярком солнечном свете), левой достала из кармана облигации и отвратительные фотографии. Поднеси спичку к пачке, она дождалась, пока пламя охватит бумагу. Тогда она отбросила спичку и опустила руку с бумагой вниз, чтобы лучше горела. Женщина была худа, с ввалившимися глазами. Пес — жалкий, паршивый, но с выразительным, как будто растерянным взглядом умных глаз.

Полли с облегчением смотрела, как фотография чернеет и изображение пропадает. Когда все снимки съежились, Полли бросила пачку на землю, как раз на то место, где женщина однажды до смерти забила другую собаку, принадлежавшую Святому Бернарду, бейсбольной битой.

Маленькие языки пламени весело подпрыгивали, и бумага быстро превращалась в кучку пепла. Наконец все сгорело дотла, пламя утихло, погасло, и в этот момент неожиданный порыв ветра подхватил горку пепла и развеял ее. Крупные хлопья взмыли в горячий, напоенный солнцем воздух и понеслись к трубе на крыше. Полли следила за их полетом, и в глазах ее рождался страх. Откуда взялся этот ветер? Ну прошу тебя! Пожалуйста, перестань быть такой… И вдруг снова возник тот стон, на этот раз гораздо более громкий и отчетливый. Он донесся со стороны амбара и звучал не в ее воображении — это не доска скрипела. Это выла собака.

Полли, испуганно вздрогнув, повернула голову в ту сторону, откуда доносился скорбный вой, и увидела, что из темноты амбара на нее смотрят два красных круга.

Она бегом пустилась к противоположной двери, больно стукнувшись впопыхах бедром о край капота, села за руль, плотно закрыла все окна и заперла двери. Затем она повернула ключ в замке зажигания… Двигатель чихнул… но не завелся.

«Никому не известно, где я, — поняла вдруг Полли. — Никому, кроме мистера Гонта… а он не скажет».

Она представила себе, что попадает здесь в ловушку, как когда-то попала Донна Трентон с сыном. Но потом двигатель завелся, и Полли вывела машину со двора задним ходом на такой скорости, что едва не влетела колесом в яму у ворот. Переведя рычаг на передачу, она понеслась обратно в город так быстро, как только могла осмелиться. О том, чтобы вымыть руки, Полли и думать забыла.

4

Туз Мерилл скатился с кровати в то самое время, когда в тридцати милях от него разбил себе голову пулей из ружья Брайан Раск.

Он пошел в ванную комнату, расстегивая на ходу грязные штаны, и там, встав у унитаза, мочился, как ему показалось, целый час, а то и два. Потом поднял руку и понюхал подмышкой. Взглянув на душ, задумался, но от мысли освежиться отказался. У него впереди долгий трудный день. Душ подождет.

Из ванной он вышел, даже не спустив воду, — что естественно, то не стыдно, таков был стержень философии Туза — и направился прямо к столу, где со вчерашнего дня на зеркальце для бритья дожидался остаток порции, подаренной мистером Гонтом. Потрясающий товар — в носу легко, в голове жарко. Оставалось совсем немного, поскольку, как и предупреждал мистер Гонт, вчера Тузу приходилось подзаправляться довольно часто, но он подозревал, что там, откуда это сокровище появилось, его еще вдоволь.

Краем водительского удостоверения Туз разгреб оставшуюся кучку на две полосы. Втянув носом поочередно сначала одну, потом другую, он почувствовал, как в голове будто ракета «Шрайк» стартовала.

— Бум! — воскликнул Туз голосом Уорнера Вулфа. — А теперь валим в видеосалон.

Он натянул прямо на голую задницу джинсы, сверху нацепил майку Харли- Дэвидсон и, решив, что именно так должны одеваться современные кладоискатели, дико расхохотался. Вот черт, ну и хорош порошок!

Уже подходя к двери, он случайно бросил взгляд на вчерашнюю добычу и вспомнил, что собирался позвонить Нэту Коупленду в Портсмут. Вернувшись в спальню, Туз разворошил сваленную в беспорядке одежду в верхнем ящике шкафа и отыскал там электронную записную книжку. Затем он пошел в кухню, сел к столу и, сняв телефонную трубку, набрал номер. Едва ли он застанет Нэта на месте, но попытаться стоило. Кокаин шуршал и гудел в голове, хотя возбуждение уже улетучивалось. Добрая порция кокаина делает тебя другим человеком. Вся беда в том, что первым желанием нового человека была дополнительная порция, а именно ее у Туза не было.

— Дааа, — лениво протянул голос на другом конце провода и Туз понял, что снова попал в десятку, — вот везуха!

— Нэт! — заорал он в трубку.

— Кто это, черт тебя побери?

— Я это, я, старая задница!

— Туз? Неужели?!

— А кто же еще? Как поживаешь, старина Нэтти?

— Потихоньку. — Судя по тону, Нэт был не слишком рад звонку приятеля по Шошенку. — Чего тебе надо, Туз?

— И это называется старый друг! — Прижав трубку к уху плечом, он придвинул поближе пару ржавых консервных банок.

Одну их них он выкопал за домом старого Треблхорна, другую достал из погреба на ферме Мастерса. Там только погреб и остался, дом сгорел, когда Тузу было всего десять лет. В первой банке оказались четыре пачки облигаций «Эс энд Эйч» и несколько перевязанных бечевкой пачек купонов табачной фирмы Рейлей. Во второй — несколько векселей и шесть уложенных колбасками пакетиков монет. Но монеты эти были не совсем обыкновенные. Они были белые.

— А может быть, я просто удочку забрасываю, — продолжал он поддразнивать старого знакомого. — Спросить, как поживает твой геморрой, не донимает ли радикулит. Ну что-нибудь вроде этого.

— Чего тебе надо, Туз?

Туз достал из банки одну из монетных колбасок. Банковская бумага, в которую обычно упаковывали монеты, выцвела и превратилась из лиловой в грязно-розовую. Он вытряс из нее на ладонь две монетки и стал с интересом их разглядывать. Если кому-нибудь и стоит об этом рассказывать, то именно такому человеку, как Нэт Коупленд.

Он когда-то держал магазин в Киттери под названием Коупленд Нумизмат. И сам имел коллекцию монет, входившую в десятку самых знаменитых в Новой Англии, во всяком случае по словам самого Нэта. А потом он увлекся кокаином. В течение четырех-пяти лет своего нового увлечения он постепенно распродал одну за другой все монеты — втянул их через нос, образно выражаясь. В 1985 году полиция, повинуясь сигналу тревоги, прозвучавшему из магазина Лонг Джон Сильвер в Портленде, приехала и застала Нэта Коупленда в подсобном помещении. Он укладывал серебряные доллары Леди Либерти в замшевый мешочек. Вскоре после этого Туз и познакомился с ним.

— Ну что ж, раз ты так настаиваешь, я задам тебе вопрос.

— Всего лишь вопрос?

— Только и всего, старина.

— Ну, валяй. — В голосе Нэта прозвучало едва заметное облегчение. — Спрашивай. Мне время дорого.

— Верно, — сказал Туз. — Дела, дела, дела. Есть куда пойти, есть кого скушать, правильно я говорю, Нэтти?

Он рассмеялся. Ему было весело. И не от кокаина. Просто день такой выдался. Вернулся на рассвете, благодаря принятой порции заснуть не смог до десяти утра, несмотря на задернутые шторы и физическое истощение, и все же мог хоть сейчас грызть зубами железные решетки и гнуть подковы. А почему бы нет? Почему, черт возьми, нет? Он стоял на пороге несметного богатства. Он знал это, чувствовал всеми фибрами души.

— Туз, у тебя действительно ко мне дело, или ты звонишь, чтобы время провести?

— Нет, не для того, чтобы провести время. Слушай, Нэт, хочешь понюхать дряни? Прямо сейчас?

— Ну да? — Из голоса Нэта сразу улетучилась вся лень и усталость. Он прозвучал нетерпеливо, даже резко. — Ты меня за нос водишь, Туз?

— Ни-ни, расплачусь первоклассной штучкой, приятель.

— А в долю меня можешь взять?

— В чем вопрос? — сказал Туз, даже и не помышляя исполнить обещание. Он вытряс из выцветшего бумажного пакета еще три-четыре монеты и теперь выкладывал их на столе в прямую линию. — Но ты должен сделать мне одолжение.

— Говори.

— Скажи, что ты знаешь о белых монетах?

На другом конце провода возникла пауза. Затем Нэт осторожно произнес.

— Белые монеты? Ты имеешь в виду металлические? — Откуда мне знать, что я имею в виду, — ты нумизмат, не я.

— Посмотри на год выпуска. Нет ли там 1941–1945?

Туз перевернул монеты обратной стороной. Одна из них была 1941 года выпуска, четыре — 1943 и последняя — 1944.

— Да. Так и есть. Чего они стоят, Нэт? — Он пытался скрыть возбуждение, но ему не слишком это удавалось.

— Если по одиночке продавать — не Бог весть что, но гораздо больше, чем все остальные. Может быть, доллара по два за штуку. В крайнем случае — три, если не БУ.

— А что это значит?

— Не бывшие в употреблении. То есть в превосходном состоянии. У тебя их много, Туз?

— Очень мало, Нэт. Всего несколько штук. — Он был разочарован. У него было шесть свертков, то есть триста монет и те, которые он теперь держал в руках, судя по всему БУ. Не совсем стертые, но далеко не новенькие. Шестьсот, в крайнем случае, восемьсот долларов. Не слишком шикарный улов.

— Так приноси их мне, — сказал Нэт. — Я заплачу тебе по высшей оценке. — Он помолчал, потом добавил. — И захвати с собой своего первоклассного порошка.

— Я подумаю, — сказал Туз.

— Эй, не вешай трубку.

— А, пошел ты… — сказал Туз и трубку повесил. Он еще несколько минут сидел, теребя в пальцах монеты и переставляя с места на место банки. Что-то было во всем этом непонятное. Бесполезные облигации и кучка монет на шестьсот долларов. К чему это все?

«К черту, — подумал Туз, — все это ни к чему. Где настоящий клад? Где настоящие бабки?».

Он встал из-за стола, вернулся в спальню и воспользовался остатком последней порции, выданной Лилэндом Гонтом. Выйдя из комнаты с книгой и картой в руках, чувствовал себя уже гораздо лучше. А вот это как раз к чему. И очень даже. Теперь, подзаправившись, он прекрасно соображал.

В конце концов на карте крестиков тьма тьмущая, а он поковырял лишь под двумя камнями, которые этими крестиками обозначены. И под каждым что-то да нашел. Крестик + плоский широкий камень = клад. Вполне вероятно, Папаша на старости лет подобрел гораздо более того, чем о нем думали горожане, и пропустил пару кушей под конец жизни, перепутав бриллианты с дерьмом, но все же золото, деньги, а может быть и страховка, должны быть где-то под одним из этих широких плоских камней.

Он это доказал. Его дядюшка спрятал ценности, а не только кучку никому не нужных облигаций. На ферме Мастерса он обнаружил шесть свертков монет стоимостью по меньшей мере шестьсот долларов. Не Бог весть что… но и не пустое место.

— Там есть все, — произнес вслух Туз, и глаза его безумно сверкнули. — Все, говорю вам, под одним из этих камней, а может быть под двумя или тремя. Он знал это.

Достав листок коричневой бумаги с картой из книги, он повел пальцем от одного креста к другому, пытаясь догадаться, какое из отмеченных мест окажется наиболее счастливым. Палец застыл на имении старого Джо Кеймбера. Единственное место, обозначенное двумя крестами неподалеку друг от друга. Он стал медленно водить пальцем по отрезку между этими двумя крестиками.

Жизнь Джо Кеймбера окончилась трагически и забрала с собой в могилу еще три жизни. Его жена и сын в этот момент отсутствовали. Отдыхали. Люди типа Кеймберов не часто позволяют себе брать отпуск, но, насколько Туз помнил, Чэрити Кеймбер выиграла небольшую сумму в государственной лотерее. Он пытался что-нибудь еще припомнить, но не мог. У него тогда своих дел было по горло.

Что же миссис Кеймбер сделала, когда, вернувшись с сыном домой, обнаружила своего драгоценного супруга — первоклассное дерьмо по всем статьям, судя по разговорам, — почившим в бозе и похороненным? Выехала из штата? Так? А имущество? Может быть, она решила его продать на скорую руку. В Касл Рок, когда дело доходило до того, чтобы что-нибудь провернуть на быструю руку, обратиться было не к кому, кроме Реджинальда Мэриона — Папаши Мерилла. Обращалась ли она к нему? Он мог предложить ей жесткие условия — это было вполне в его стиле — но если она и вправду торопилась убраться, ее могли устроить и такие. Короче говоря, имение Кеймбера, вполне вероятно, к моменту смерти дядюшки тоже находилось в его владении.

Предположение переросло в уверенность в сознании Туза минуту спустя после того, как пришло в голову.

— Имение Кеймбера, — произнес он вслух. — Бьюсь об заклад, что сокровище там. Именно там. Тысячи долларов! Может быть, десятки тысяч! Помоги, Бог! Он свернул карту, сунул ее обратно в книгу и почти бегом помчался к «шевроле», который одолжил ему мистер Гонт.

Оставался нерешенным еще один вопрос: если Папаша действительно умел отличать бриллианты от дерьма, то зачем он прятал никчемные облигации и векселя?

Туз отогнал от себя досадную мысль и понесся по дороге, ведущей в Касл Рок.

5

Дэнфорт Китон вернулся домой в Касл Вью как раз в тот момент, когда Туз ехал в более отдаленный район города. Умник все еще оставался прикованным к дверной ручке, но настроение у него было близкое к эйфории. Последние два года он провел в неустанной борьбе с тенями, и тени одерживали верх. Наступали моменты, когда он понимал, что близок к безумию… чего, безусловно, Они и добивались.

По дороге от Мейн Стрит к дому он заметил несколько «летающих тарелок». Он замечал их и прежде, каждый раз задавая себе вопрос, не часть ли они того, что происходит в городе. Но теперь он знал точно: никакие это не «летающие тарелки». Разрушители сознания. Они могли даже не целиться в его дом, но если и не в его, то в дом других людей, таких же, как он, здравомыслящих, понимающих, что их внешний вид всего лишь адский маскарад.

Умник остановил машину на подъездной дороге у гаража и нажал кнопку автоматического открывания ворот, прикрепленную к козырьку на ветровом стекле. Дверь стала медленно подниматься, но в тот же момент он почувствовал сильную головную боль. Он понял, что это тоже Их злобные шутки — заменили кнопку на другую, чудовищную, которая, открывая ворота, одновременно посылала гибельные лучи ему в голову.

Сорвав кнопку, он вышвырнул ее в окно, прежде чем въехать в гараж.

Выключив мотор, он открыл дверь и вышел из машины. Наручник намертво приковал его к ручке двери. На полках, развешенных по стенам гаража, инструментов, подходящих для такого случая, было достаточно, но дотянуться до них он не мог. Умник снова протянул свободную руку в машину и нажал гудок.

6

Миртл Китон, у которой своих забот сегодня было по горло, лежала в спальне в полудреме. Услышав гудок, она резко села в постели и заморгала от страха.

— Я сделала, — прошептала она. — Я сделала все, что ты приказал, так оставь меня в покое.

Тут она поняла, что видела сон, что мистера Гонта на самом деле в комнате нет, и вздохнула с облегчением.

БИИИП! БИИИП! БИИИП!

Гудок очень похож на тот, что в их «кадиллаке». Она взяла в руки куклу, лежавшую рядом с ней на постели, прекрасную куклу, купленную в магазине мистера Гонта, и прижала ее к груди. Миртл совершила сегодня поступок, который в глубине своей боязливой души считала плохим, очень плохим, но с тех пор эта кукла стала ей гораздо дороже, ближе. Оплачиваться, сказал бы мистер Гонт, всегда должны истинные ценности, даже если они таковы только в глазах покупателя.

БИИИИИИИП!

Точно — «кадиллак». Почему Дэнфорт сидит в гараже и гудит? Она решила пойти проверить.

— Но не советую ему покушаться на мою куклу, — тихо сказала она и положила драгоценность под кровать со своей стороны. — Не советую, потому что это будет последней каплей.

Миртл была одной из многочисленных покупательниц и покупателей, посетивших магазин мистера Гонта, одной из тех, против чьего имени он поставил «галочку» в списке. Пришла она, как и все остальные, потому что мистер Гонт приказал прийти. Она получила записку тем самым способом, какой был хорошо известен ее мужу, — через собственное сознание.

Мистер Гонт сказал, что пришло время расплачиваться за куклу… если, конечно, она желает оставить ее у себя. Она должна была отнести металлическую коробочку и письмо в Приют Дочерей Изабеллы, что поблизости от собора Царицы Святой Водицы. Коробочка была решетчатая со всех сторон, кроме дна. Изнутри доносилось какое-то тиканье. Она пыталась заглянуть сквозь решетку, походившую на громкоговорители в старомодных приемниках, но кроме неясного предмета в форме куба не видела ничего. По правде сказать, она не слишком старалась. Ей казалось, что ради безопасности не стоит этого делать.

На церковной автостоянке, куда Миртл добралась пешком, стояла всего одна машина. Но в вестибюле не было ни единого человека. Она заглянула на всякий случай внутрь через стеклянную верхнюю часть двери, а потом прочла записку, приклеенную под ней.

Миртл вошла. Вдоль стены по левую руку выстроились в ряд ярко раскрашенные шкафчики, в которых малыши-дошколята хранили завтраки, а дети, посещавшие Воскресную школу, — рисунки и другие поделки. Миртл должна была оставить вещи в одном из шкафчиков, что она и сделала. Коробочка вошла туда тютелька-в-тютельку. Посреди комнаты стоял стол председательницы: слева американский флаг, справа знамя с изображением Инфанта Праги. Стол уже был подготовлен к вечернему событию карандаши, ручки, листки бумаги, подписанные «Казино Найт», и посередине программа вечера для председательницы. Миртл положила конверт, полученный от мистера Гонта, под программу так, чтобы Бетой Виг, председательница Общественного комитета Приюта Дочерей Изабеллы, увидела его сразу, взяв программу в руки.

— было напечатано на конверте прописными буквами.

С трепещущим сердцем и кровяным давлением, вероятно перепрыгнувшем все возможные верхние границы, Миртл на цыпочках вышла из вестибюля. На крыльце она остановилась, прижав руку к плоской груди, чтобы перехватить дыхание.

И увидела, как кто-то торопливо выходит из Зала рыцарей Колумба, чуть поодаль от церкви.

Это была Джун Гэвино. Она выглядела такой же испуганной и виноватой, как Миртл. Сбежав с деревянных ступенек, она с такой скоростью понеслась к автостоянке, что чуть не упала, прежде чем добралась до той самой единственной машины, которую заметила Миртл. Низкие каблуки Джун выбивали беспокойную дробь по горячему асфальту.

Она подняла голову, увидела Миртл и побледнела. А потом пригляделась к ее лицу… и все понята.

— Ты тоже? — тихо спросила она. Странная усмешка, лукавая и болезненная одновременно, появилась на ее губах. Это была улыбка ребенка, обычно спокойного и послушного, который внезапно, по самой непонятной причине, подложил мышь в ящик отцовского стола.

Миртл почувствовала, что отвечает точно такой же улыбкой. И тем не менее она попыталась защититься.

— О чем ты? Понятия не имею!

— Имеешь, имеешь. — Джун огляделась по сторонам, но этим жарким днем две женщины оказались на стоянке наедине. — Мистер Гонт.

Миртл кивнула и почувствовала, как неотвратимо краснеет.

— Что ты приобрела?

— Куклу. А ты?

— Вазу. Самую красивую, какую только видела.

— Что ты сделала?

Застенчиво улыбнувшись, Джун ответила вопросом на вопрос:

— А ты?

— Неважно. — Миртл обернулась к Приюту Дочерей Изабеллы и неожиданно фыркнула. — Не имеет значения. В конце концов, они всего лишь католики.

— Это точно, — ответила Джун, бывшая католичка. Затем она села в машину. Миртл не попросила ее подвезти, а Джун Гавино не предложила. Миртл вышла со стоянки и не посмотрела вслед Джун, пронесшейся мимо нее в своем белом «сатурне». Больше всего Миртл хотелось попасть поскорее домой, прилечь и поспать в обнимку со своей дорогой куклой. А потом забыть о том, что сделала.

Но теперь она понимала, что это будет не так легко, как можно было предположить.

7

БИИИИИИИИИП! БИИИИИИИИИП!! БИИИИИИИИИП!!!

Умник положил ладонь на гудок и нажал. Машина гудела так долго и протяжно, что у него зазвенело в голове. Ну где же болтается эта идиотка, черт ее дери?!

Наконец дверь, ведущая из кухни в гараж, открылась. Миртл осторожно выглянула. Глаза у нее округлились от страха.

— Явилась-таки! — заворчал Умник. — Я уж думал, ты умерла на толчке.

— Дэнфорт, что случилось?

— Ничего. Все гораздо лучше, чем за два последних года. Мне просто нужна помощь.

Миртл не двинулась с места.

— Оторви свою задницу от двери, женщина!

Ей не хотелось подходить, она боялась Китона, но привычка к повиновению засела так глубоко, что пренебрегать ею она не могла. Миртл подошла к тому месту, где стоял ее муж, — в небольшое пространство между открытой дверью машины и стеной гаража. Шла она медленно, шаркая шлепанцами по бетонному полу — этот звук заставил Умника стиснуть зубы от отвращения.

Увидев наручники, Миртл еще шире распахнула глаза.

— В чем дело, Дэнфорт?

— Ни в чем таком, чего нельзя было бы исправить. Подай-ка мне напильник, Миртл. Вон там, на полке. Нет, погоди, напильник не надо. Сначала подай отвертку. Большую. И молоток.

Миртл сделала шаг назад, отчаянным жестом прижав руки к груди. Но прежде чем она успела отойти достаточно далеко, Умник просунул свободную руку сквозь опущенное стекло дверцы и схватил жену за волосы.

— Оооо! — закричала Миртл и вцепилась обеими руками в его запястье. — Оооо, Дэнфорт! Уууу!

Угрожающе оскалив зубы, Китон притянул ее за волосы обратно. Две толстые вздувшиеся вены пульсировали у него на лбу. Слабые пальцы Миртл причиняли ему такую же боль, какую могло бы причинить птичье крылышко.

— Делай то, что тебе говорят! — прорычал он и ударил ее головой о край открытой двери: раз, другой, третий. — Ты что, родилась кретинкой или тебя так воспитали? Давай сюда инструменты. Давай! Давай! Давай!

— Дэнфорт, мне больно!

— Так и надо! — Он еще раз стукнул ее головой о край открытой дверцы «кадиллака», гораздо сильнее. Из рассеченного лба по левой стороне лица Миртл потянулась тонкая струйка крови. — Ты будешь меня слушаться, женщина?!

— Да! Да! Да!

— Хорошо. — Он чуть расслабил пальцы на ее волосах. — А теперь давай большую отвертку и молоток. И не думай шутки шутить.

Она потянулась правой рукой к полке.

— Я не могу достать.

Он подался вперед, не выпуская ее волос, но позволив сделать еще пару шагов к той стене, где висела полка. Две крупные капли крови шлепнулись на пол между ног Миртл.

Пальцы ее сомкнулись на одном из инструментов, и тут же Китон затряс ее голову за волосы, как терьер трясет дохлую крысу.

— Не это, тупица! Это дрель! Я что, дрель тебя просил подать? А?

— Но Дэнфорт! Оооо! Я ничего не вижу!

— Кажется, ты хочешь, чтобы я тебя отпустил. И тогда ты побежишь домой и позвонишь Им. Так?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь!

— Ну конечно! Куда тебе, невинному ягненку! Это ведь просто совпадение, что ты заставила меня в воскресенье свернуть с дороги так, чтобы этот недоносок, помощник шерифа, мог успеть поразвешивать везде свои вонючие талоны. И ты хочешь, чтобы я в это поверил?

Она подняла глаза вверх, чтобы посмотреть на него. На ресницах застыли капли крови.

— Но, Дэнфорт… ты ведь сам пригласил меня в воскресенье. Ты сказал…

Он дернул ее за волосы, и Миртл вскрикнула.

— Давай, делай что тебе говорят. Это мы позже обсудим.

Миртл снова протянула руку вдоль стены: голова опущена, волосы (кроме пряди, зажатой в пальцах Дэнфорта) свисают вниз. Дрожащей рукой она дотронулась до большой отвертки.

— Вот так, — одобрительно заметил Китон. — А теперь второй инструмент. Как, осилишь?

Миртл вслепую нащупала резиновый перфорированный чехол, в который была завернута ручка молотка «крафтсмэн».

— Прекрасно. А теперь давай сюда.

Миртл ухватила молоток покрепче, и Умник притянул ее за волосы обратно. Затем отпустил, но по лицу его было ясно, что вздумай она дернуться, схватит снова. Миртл не дергалась. На нее как будто напал столбняк. Единственное, чего ей хотелось, это снова подняться к себе в спальню, лечь в постель в обнимку с куклой и заснуть. Ей казалось, что она может проспать целую вечность.

Китон забрал молоток из ее ослабевших рук. Установив острие отвертки на ручке двери, он несколько раз с силой ударил по ней молотком. На четвертом ударе ручка отскочила. Дэнфорт снял с нее петлю наручника, а саму ручку вместе с отверткой бросил на пол. В первую очередь он нажал кнопку, закрывающую дверь гаража. Когда дверь поползла вниз, он, с молотком в руке, направился к Миртл.

— Ты с ним спишь, Миртл? — ласковым тоном спросил Умник.

— Что? — Она смотрела на мужа полусонным равнодушным взглядом.

Умник принялся постукивать молотком по ладони. Звук получался мягкий и вкрадчивый. Так, так, так.

— Ты с ним переспала после того, как вы вместе развесили по всему дому эти отвратительные розовые талоны?

Она смотрела на него отсутствующим непонимающим взглядом, а Дэнфорт напрочь забыл, что обедал вместе с Миртл в то самое время, пока Риджвик делал свое грязное дело.

— Умник, о чем ты говоришь…

Он застыл на месте, вскинув брови.

— Как ты мой я назвала?

Туман во взгляде Миртл рассеялся. Она стала отступать от Китона, втянув голову в плечи. В это время за их спинами опустилась до конца дверь гаража. Теперь единственными звуками нарушавшими тишину было шуршание их подметок по бетонному полу и позвякивание цепочки от наручников, качавшейся словно мятник.

— Прости. Прости, Дэнфорт. — Миртл повернулась и побежала к двери, ведущей в кухню.

Китон поймал се у самой двери, снова вцепившись в волосы.

— Как ты меня назвала? — завопил он и занес молоток. Глаза Миртл поднимались вслед за движение его руки.

— Дэнфорт, прошу тебя! Нет!

— Как ты меня назвала? Как ты меня назвала?

Он снова и снова повторял эту фразу и конец каждой отмечал ударом молотка, на этот раз не мягким и не вкрадчивым, а тяжелым и глухим. Тук. Тук. Тук.

8

Туз подъехал к имению Кеймбера ровно в пять часов вечера. Засунув карту в задний карман брюк, он вышел из машины и открыл багажник. Забрал оттуда лопату и кирку, предусмотрительно положенные мистером Гонтом, и направился к покосившемуся полусгнившему крыльцу, пристроенному к фасаду дома. Достав из кармана карту, он присел на ступеньку и принялся ее изучать. Туман в голове, вызванный действием кокаина, рассеивался, но сердце по-прежнему возбужденно колотилось. Туз выяснил для себя, что кладоискательство тоже своего рода искусственный возбудитель.

Подняв голову, он оглядел двор: заросший сорняками сад, полуразрушенный амбар, клочья осыпавшихся подслеповатых подсолнухов.

«Ничего особенного, и все же это должно быть здесь, я уверен, думал Туз. — Именно теперь я оторвусь навсегда от братьев Корсонов, именно отсюда уйду богатым. Только здесь. Все или хотя бы большая часть. Здесь. Я чувствую».

Но это было даже больше чем чувство. Он слышал, как богатство поет. Поет тихо и призывно из-под земли. Поют большие деньги. Не десятки, сотни тысяч. Может быть, даже целый миллион.

— Миллион долларов, — прошептал внезапно охрипшим голосом Туз и склонился над картой.

Пять минут спустя, словно охотничья собака, пригнув голову, он шел по следу вдоль западного крыла дома Кеймбера. Пройдя весь путь обратно по тыльной стороне, он наконец нашел то, что искал — большой плоский камень. Поднял его, отшвырнул и принялся неистово копать. Не прошло и двух минут, как острие лопаты звякнуло о что-то металлическое. Опустившись на колени, Туз стал копать руками, как собака, отыскивающая припрятанную кость. Еще минута, и на свет Божий появилась банка из-под краски.

Большинство любителей кокаина имеют привычку грызть ногти, и Туз не был исключением. Ногти его были сгрызены до основания, и подцепить крышку банки он не мог. Засохшая краска вокруг ободка превратилась в слой прочного клея. Со стоном отчаяния и ярости Туз достал из кармана перочинный нож, поддел лезвием крышку, сдернул ее и заглянул внутрь, сгорая от нетерпения. Банкноты. Пачки банкнот!

С победным воплем он вытащил их из банки… и обнаружил, что предчувствия обманули его. Это снова были векселя. На этот раз векселя компании Ред Болл, действовавшие только на юге района Мейсон-Диксон, да и то до 1964 года, то есть до того времени, когда компания расформировалась.

— Чтоб вы все провалились! — завопил Туз. Он швырнул пачки векселей на землю, они развернулись и стали разлетаться на неожиданно поднявшемся горячем ветре. Некоторые цеплялись за сорняки и трепетали как знамена. — Сволочь! Скотина! Ублюдок!

Туз пошарил в банке, перевернул ее, как будто ожидая прочесть что-то на обратной стороне, но ничего не нашел. Тогда он отбросил ее, посмотрел вслед, затем подбежал и наподдал ногой, как футбольный мяч.

Туз потянулся за картой в заднем кармане и, не найдя сразу, облился холодным потом. Неужели потерял? Нет, вот она. Просто в стремлении поскорее вскрыть банку слишком глубоко засунул. Развернув карту, он внимательно посмотрел на второй крест и понял, что им отмечено место за амбаром… Вот тогда светлая мысль разорвала густой мрак в голове Туза, словно Римская свеча Четвертого Июля[20].

Банка, которую он только что выкопал, — декорация. Папаша предполагал, что кто-нибудь догадается о его пометках в виде плоских камней. И поэтому здесь, в имении Кеймбера, он строил маскировку. На всякий случай. Любопытный кладоискатель обнаружив никому не нужное сокровище, вряд ли предположит, что в этом же месте, чуть поодаль, будет спрятано настоящее…

— Если только у любопытного не окажется под рукой карты, пробормотал Туз. — Как у меня, например.

Схватив лопату и кирку, он помчался к амбару, глаза горят, весь в поту, седые волосы дыбом на голове.

9

Туз увидел старый трейлер «эйр-флоу» и помчался к нему, Уже почти добежав, он споткнулся обо что-то и растянулся во всю длину на земле. Тут же вскочил и огляделся. Он сразу заметил то, обо что споткнулся.

Это была лопата. Со свежими комьями земли на острие. Тяжелое предчувствие сжало сердце Туза, очень тяжелое и очень болезненное. От сердца оно стало опускаться к животу, стягивая кишки, а потом еще ниже. Губы растянулись, обнажив зубы в уродливой и зловещей ухмылке. Знакомых очертаний камень лежал поблизости, грязной стороной вверх. Его отбросили. Кто-то уже побывал здесь до него… и совсем недавно… судя по всему… Кто-то опередил его и отнял богатство.

— Нет, — прошептал Туз. Короткое слово упало, словно сгусток крови или отравленный плевок. — Нет!

Неподалеку от лопаты он увидел свежую рыхлую землю, небрежно набросанную в выкопанную яму. Забыв о своих собственных инструментах и о лопате, оставленной на месте преступления вором, Туз рухнул на колени и принялся выгребать землю руками. Не прошло и нескольких секунд, как он обнаружил консервную банку. Туз достал банку из ямы и сорвал крышку. Внутри лежал лишь конверт.

Туз вскрыл его. Оттуда выпали две вещи: листок сложенной вчетверо бумаги и еще один конверт, поменьше. Отложив конверт, Туз развернул листок. Записка была напечатана на машинке. У Туза челюсть отвалилась, когда он прочел в обращении свое имя.

«Дорогой Туз!

Не уверен, что ты обнаружишь это письмо, но нет такого закона, который запрещал бы надеяться. Отправить тебя в Шошенк было очень приятно, но несравнимо с этим удовольствием. Хотел бы я видеть твое лицо, когда ты прочтешь мое послание!

Вскоре после того, как тебя засадили за решетку, я отправился с визитом к Папаше. Виделся я с ним довольно часто — не менее раза в неделю. У нас был договор: он платил мне сотню в месяц, а я смотрел сквозь пальцы на его противозаконные делишки. Все было очень гладко. В ходе последней встречи он, извинившись, удалился в туалет.

«Что-то скушал несвежее», — объяснил Папаша. Xa-xa! Я воспользовался случаем, и заглянул в ящик стола, который он оставил незапертым. Такая неосмотрительность была не в его характере, но, думаю, он боялся наложить в штаны, не добежав до толчка. Ха!

Интересного я в ящике обнаружил немного, но то, что обнаружил, стоило всего остального. Нечто вроде карты. На ней было нанесено множество крестиков, но один из них, обозначавший то место, на котором ты сейчас стоишь, красным карандашом. Я положил карту на место до того, как Папаша вернулся.

Он так и не узнал, что я видел карту. Как только он умер, я пришел сюда и откопал консервную банку. Там было более двухсот тысяч долларов. Туз! Можешь не беспокоиться, я решил поделиться и поделиться поровну, так что оставляю тебе то, что тебе по праву принадлежит. Добро пожаловать в город, Тузило Драное!

Искренне Ваш

Алан Пэнгборн, шериф округа Касл

P.S. Прими дружеский совет. Туз: теперь, когда ты в курсе, бери свою долю и уматывай. Не забывай старую поговорку: дают — бери, бьют… Если ты хоть раз попробуешь меня донять дядюшкиными денежками, я проделаю новую дырку в твоей заднице и заткну ее твоей собственной головой. Верь моему слову.

А.П.».

Листок выпал из обессилевших пальцев Туза, и он едва смог раскрыть второй конверт.

Там лежала банкнота достоинством в один доллар. «Я собираюсь поделиться и поделиться поровну, так что оставляю то, что тебе по праву принадлежит».

— Ах ты рвань поганая, — прошептал Туз и дрожащими пальцами достал доллар из конверта. «Добро пожаловать в город, Тузило Драное!». СУЧИЙ УБЛЮДОК! — закричал Туз так громко, что почувствовал, как в горле что-то надорвалось. Над головой прокатилось эхо: ублюдок… людок… док… Он хотел было разорвать доллар в клочья, но заставил себя успокоиться. Нет, приятель, все еще впереди.

Это дело поправимое. Сукин сын решил прикарманить папашины денежки, так? Он присвоил то, что, по его же собственному выражению, «по праву принадлежит» последнему оставшемуся в живых родственнику покойного, так? Так. Правильно! Прекрасно! И поэтому, забрав свои деньги, Туз отрежет поганому шерифишке яйца перочинным ножом и вот этот самый доллар засунет в ту дырку, откуда они росли. Так что рвать его пока не стоит. Пригодится как память.

— Ты любишь денежки, защитничек наш драгоценный, — пропел Туз елейным голосом. — Ладно. Никаких проблем. Никаких… твою мать… проблем.

Он направился к машине на негнущихся отяжелевших ногах, заплетающейся походкой, ничего общего не имеющей с его обыкновенно легкой рысцой.

Но к тому времени, когда до машины оставалось несколько футов, Туз уже почти бежал.