НЕобычная любовь. Дневник «подчиненной»

Глава 12 Доверие

Прошли недели, а разнообразные собеседования, которые проходил Адам, не давали результатов в виде приглашения на работу, и я начала замечать в нем неуловимые изменения. Небольшие — не бойтесь, это не обещало перерасти в этакие телевизионно-драматические страсти, — просто иногда неожиданно возникали нервозные моменты. Иногда я заставала его печальным. Обеспокоенным. Расстроенным.

На самом деле мы были настоящими счастливчиками. Я получала очень достойную зарплату, и, естественно, ее хватало, чтобы оплачивать квартиру и счета — я же привыкла оплачивать их самостоятельно, пока мы не съехались. Мы прекрасно могли некоторое время продолжать в том же духе, даже если бы его деньги иссякли, но, слава богу, до этого было еще далеко. Тем не менее это не мешало Адаму расстраиваться. Все началось со ссоры из-за заказа пиццы на дом.

Я задержалась на работе, а Адам был на собеседовании, так что никто из нас не приготовил ужин. Мы добрались домой одновременно, и пока он забирал и пролистывал почту, я сбросила пальто и ушла на кухню, чтобы порыскать в холодильнике и вынуть что-нибудь из еды. Он вошел следом, наполовину погруженный в чтение письма.

— София, не возись с готовкой. Может, стоит заказать что-нибудь на дом? Я мечтаю о пицце.

Я окинула взглядом яйца, овощи и зелень, которые уже выложила, мысленно прицениваясь, стоит ли это выброшенных двадцати фунтов стоимости пиццы со всем прилагающимся (потому что если хочешь заказать еду на дом, то пицца без чесночного хлеба — просто деньги на ветер).

Я показала на разделочную доску, которую только что положила на стол.

— Нет необходимости. За каких-нибудь десять минут я могу соорудить испанский омлет. Это будет быстрее, чем ждать, пока принесут пиццу.

Он посмотрел на меня, прикрывшись письмом, и его глаза изучали меня в точности так, как бывает всегда, когда он пытается определить, какие реакции я могу выдать на его очередной D/S сценарий.

— Ничего страшного, я не против подождать. Мы могли бы откупорить бутылку вина и ожидать со вкусом.

Я повернулась к подставке с ножами, выбрала нож для овощей и двинулась к разделочной доске.

— Нет, пицца вечером среди недели — это падение нравов. Я не против готовки.

Он подошел сзади и, аккуратно забрав нож и положив его на стол, развернул меня лицом к себе. Потом поцеловал меня в переносицу и свысока улыбнулся.

— София, мы можем позволить себе пиццу. Это нас не разорит.

Я посмотрела на него. Он слишком хорошо меня знал. Все эти «в состоянии сам принимать решения» были очень возбуждающими (хотя временами и очень раздражали) в сексе. В большинстве ситуаций это характеризовало его как вдумчивого и щепетильного парня. Но в редких случаях, когда мне хотелось утаить что-нибудь, это мешало. Как, например, сейчас.

Я вздохнула, положила нож и натужно улыбнулась. Я просто надеялась, что он не станет возражать.

— Прекрасно, пусть будет пицца!

Я схватила планшет и начала смотреть меню. Он перегнулся через меня, и мы принялись обсуждать достоинства соуса барбекю для основы (необходимой составляющей моего заказа), пока выбирали еду. Я подготовила заказ и пошла за карточкой, чтобы ввести реквизиты для платежа.

— Ты что делаешь? — спросил он, когда я принялась копаться в сумочке.

— Заказываю пиццу, — ответила я более раздраженным тоном, чем мне бы хотелось.

— Тебе незачем это делать, — сказал он еще более раздраженно. — Я сам оплачу этот чертов заказ. Я предложил пиццу, мне и платить.

— Нет нужды. Я ее заказывала, и я в состоянии оплатить.

Он взял у меня из рук планшет.

— Я сказал: заплачу сам.

Я стала забирать планшет обратно, сознавая, что все это недостойная возня.

— Я оформляла заказ на свое имя, так что позволь мне заплатить.

Вдруг он обернулся и в первый раз за все время по-настоящему огрызнулся на меня. Я даже вздрогнула от неожиданности.

— Ты не должна за нее платить. Я не нуждаюсь в том, чтобы ты оплачивала все подряд.

Это укололо меня.

— Я не плачу за все подряд, — а если и так, это что, повод получать по заднице? — Просто сейчас имеет смысл мне тратиться больше, пока ты…

— …пока я не работаю. Я знаю, что не работаю. Спасибо, что напомнила. Я не обратил внимания. Значит, я не работаю и к тому же еще предлагаю заказывать экзотическую еду. Прекрасно!

Меня возмутила такая несправедливость.

— Я такого не говорила. Даже не думала так! И когда я сказала, что ты не работаешь, я не это имела в виду, я вообще ничего не имела в виду, просто констатировала факт. И это прекрасно, что мы в состоянии справиться, пока ты найдешь что-нибудь другое. Пока что у нас все в порядке, — я прервалась, проглотив неожиданный комок в горле. — У нас все прекрасно.

Думаю, он заметил, как изменился мой тон, слышал, как задрожал голос. Его раздражительность вдруг слетела, и он стал робким и тихим. Он запустил руки себе в волосы и вздохнул.

— Мне жаль, Софи. Мне так жаль! Я не хотел грубить. Я — придурок. Просто когда мы съезжались, я не ожидал, что все будет вот так.

Дерьмо, а чего он от этого ожидал? Я чувствовала, как у меня в груди растет паника. Я по-настоящему была счастлива, счастливее, чем когда бы то ни было. А он? Думаю, он заметил выражение моих глаз, неожиданно погладил мои руки и притянул меня к себе.

— Нет, София, я не это хотел сказать, — он тихо выругался. — Я просто имел в виду, что, когда мы съезжались, я никак не ожидал, что буду не способен содержать себя сам и что тебе придется поддерживать еще и меня.

Я была смущена и разозлилась не на шутку.

— Не я поддерживаю тебя. Мы поддерживаем друг друга.

Он тряхнул головой.

— Сейчас все не так, милая. Сейчас ты тащишь меня. И это замечательно, если ты хочешь это делать. Я — чертов счастливчик, что ты в состоянии, но это меня бесит. Это неправильно.

Я с раздражением тряхнула головой.

— Мы — партнеры. У нас все общее. Когда ты работал, ты зарабатывал значительно больше меня. Может быть, сейчас ты и не работаешь, но очень скоро это изменится, и мы вернемся к привычной жизни. Это просто временное явление. И уж, конечно, это не то, из-за чего стоит испытывать неловкость.

— А я испытываю. И мне не кажется, что все у нас хорошо, — он мог бы сказать, что я стала раздраженной, но выразился по-другому. И заработал очки за честность.

— Ты в курсе, что ты — идиот? Что все это смешно?

Он грустно кивнул.

— Знаю. Идиот. Извини, что я дурею от своего положения, но оно не дает мне покоя, — он замолчал на минуту, потом погрозил мне пальцем.

— Но не притворяйся, что когда было наоборот, ты не чувствовала неловкость. Вспомни, как мы заказывали на дом еду, и ты настаивала на том, чтобы заплатить раздельно, и тот период, когда ты должна была убедиться, что именно ты платишь за билеты в кино и за «все сопутствующее», и, может, тогда ты каким-нибудь чудом разрешишь мне полностью заплатить за ужин? — Он нарисовал в воздухе кавычки, когда говорил: все сопутствующее. От досады на такие слова у меня возникло желание укусить его.

Он был прав. Но не в этом дело.

— Я переросла это, — я сказала почти правду.

Он усмехнулся мне.

— Я знаю. И знаю, что у нас нелепая ссора.

Я кивнула.

— Действительно, дурацкая. Тем более что все это условно — в любом случае это наши общие деньги.

Он снова забрал планшет и начал заполнять данные заказа.

— Разреши мне потратить немного наших сбережений на оплату ужина.

Я ничего не могла изменить, но улыбнулась.

— Прекрасно. Но запомни на будущее: издеваться надо мной за то, что я зарабатываю больше тебя, хотя бы временно — это глупо. Я была о тебе лучшего мнения.

— Знаю. Я жуткий феминист.

Мерзавец.

Даже в период ссор и напряжения мы продолжали вовсю заниматься сексом. Может быть, виной тому соответствие (или скорее увлеченность) наших либидо, но факт остается фактом: большинство дней заканчивалось объятиями и некоторым количеством грубых развлечений. А это значило, что, несмотря на повседневные трудности, мы остались эмоционально близки. Ведь трудно злиться на кого-то, если вы проваливаетесь в сон с переплетенными ногами, а его руки обвивают твое тело — пусть даже одеяло, случайно им сдвинутое, имеет характер жесткого ограничения.

Тем не менее наступил момент, когда неожиданно все перестало казаться таким незыблемым. И, к моему большому удивлению, гроза подошла с сексуальной стороны, а не со стороны неловкости относительно денежных вопросов или других реальных проблем. К тому же все в основном происходило в моей голове.

Дело в том, что расширение границ ведет к тому, что иногда вы не замечаете, как заходите слишком далеко, пока не становится слишком поздно, чтобы вернуться. Я знаю, это фраза из репертуара ярмарочных гадалок, но это — чистая правда. К несчастью, это был вывод, к которому я пришла уже после того, как все произошло.

За то время, что мы были вместе, Адам различными способами увеличил мои границы и число рычагов управления в десятки, если не в сотни раз. Он ранил меня, смущал, возбуждал такими способами, о которых я и не мечтала, а в некоторых случаях даже теми, которые вряд ли можно было считать эротическими. Я была у него в плену. Это было настолько захватывающе, насколько и неожиданно, а для того, кто получает наслаждение, когда из-под ног выбивают опору, это воистину пьяняще. Я это обожала. Я обожала психологию того, чем мы занимались. Обожала, как после того, когда все заканчивалось, мы вместе готовили ужин, смотрели телевизор или мыли посуду — моменты умиротворения, такие приземленные и по сути контрастирующие с тем непотребством, которое происходило перед этим.

Понемногу я начала привыкать к той хренотени, что творилась у Адама в голове, к его способности лишать меня опоры еще на стадии закладки фундамента очередного эксперимента, который мы строили вместе задолго до того, как производился сам эксперимент. Иногда (и, к моему разочарованию, только иногда) я была в состоянии усмирить любопытство и нервное возбуждение, которые он старался разжечь. Ладно, кого я обманываю? Я не могла их усмирить, я не могла их даже немного успокоить. Но после этого Адам иногда мог видеть, что мне становится мало, и это при том, что он повышал ставки, а наши стычки как доминанта и сабмиссива неожиданно становились более азартными, чем, например, компьютерные игры (во время которых он однажды так плохо показал себя, что от досады грохнул об пол контроллер — я хохотала, он меня целовал, и мы отвлеклись…).

Начнем с того, что я не подозревала, какое испытание он приготовил для меня. Сначала Адам решил, что наилучшим способом гарантированного заработка будет стать внештатным копирайтером и работать дома. Он начал искать клиентов для своего зарождающегося агентства. Бывший коллега рекомендовал Адама солидной компании в Йорке, и его пригласили разработать буклет и рекламную кампанию. Он спросил, не имею ли я страстного желания совершить с ним это путешествие. Как человек, который никогда не прочь поколесить по закоулкам, я согласилась. Следующее, что я узнала — он послал к чертям предусмотрительность и заказал на все выходные шикарный сьют в гостинице, счастливый оттого, что может потребовать возмещения расходов, и я принялась гуглить приятное местечко, чтобы поужинать, когда у него окончатся переговоры.

За неделю до этого Адам известил, что, пока мы будем на выезде, он собирается открыть мне новые горизонты, каких я не видела никогда раньше. Я почувствовала, как всколыхнулись нервы, но, конечно — я не тупая, — должна признать, что чувствовала определенное самодовольство. Все, на что он до этого меня толкал, я выдерживала (по большей части), так что когда я почувствовала нервный трепет, он был скорее от страха разочаровать его, чем от беспокойства насчет того, что он задумал.

Глупенькая София.

Сьют был великолепен, с видом на реку из каждого окна, с массивной ванной на львиных лапах, с кроватью, на которой могли спокойно спать шестеро (по крайней мере, поместились бы я, изображающая во сне морскую звезду, ну, и Адам). Адам ушел на переговоры, а я в это время побродила по магазинам и неспешно пообедала. Мы договорились, что ближе к вечеру встретимся в гостинице, как я предположила, для некоторых сексуальных махинаций перед ужином.

В этот день я в первый раз недооценила его. И, к сожалению, не в последний.

«Никто не сможет увидеть меня на таком расстоянии». Я продолжала повторять эту фразу, пока солнце пригревало мое обнаженное тело. Если бы даже какой-нибудь человек из туристических лодок, ползущих далеко внизу, увидел меня мельком, он, вероятно, просто подумал бы, что я любуюсь видом реки. Неподвижно. Полчаса. Но они всегда уплывают. Они ничего не смогут сказать. «Если только не вернутся. А что, если они вернутся?»

В конце концов, Адам был эстетом: веревка, прикреплявшая мои запястья к верху балкона, была ровно такой длины, какой нужно, ни сантиметра больше; она широко растягивала мои руки, но позволяла наклоняться и скрывать мое затруднительное положение. Так что я могла прижаться голой грудью к холодному металлу, который уже согрелся от моего долгого стояния в такой позе. Думаю, я должна была быть благодарна за то, что на балконе были предусмотрены меры безопасности для детей, и, по существу, было всего несколько щелей, в которые проходящие мимо могли бы разглядеть, как мало на мне одежды. Адам явно испытывал мое терпение. Он предупредил, чтобы я ни в коем случае не оглядывалась — неважно, насколько велик будет соблазн, или насколько скучно мне будет; и в то время, как звуки его шагов по комнате, хлопанье дверей и даже переключение телеканалов вызывали во мне мысли о том, что может произойти, соблазн повернуть голову был велик. Я «случайно» стряхнула волосы с плеч, рискнув бросить взгляд, но поняла только, что при такой ширине балкона увидеть я могу очень мало; я была не в состоянии повернуться с обездвиженными руками.

У меня были привязаны не только руки. Лодыжки тоже были надежно прикреплены к стойкам, подпиравшим балкон. Адам раздвинул ноги чуть дальше, чем мне было удобно, и мышцы бедер болели от напряжения. Адам наслаждался всем, он насладился и моей реакцией, когда я поняла, что попала в надежную ловушку и останусь в ней, пока он не решит иначе. Ноги у меня подкашивались еще тогда, когда он только стал на колени, чтобы привязать их, выдавая, как я нервничаю, и от этого мне хотелось или удрать самой, или прогнать его — до того момента, как я почувствовала его руку, нежно гладящую меня по бедру и успокаивавшую, как будто я была говорящим животным.

Я отчаянно старалась сохранять здравомыслие. Я ему доверяю. Я знаю, что он не заинтересован в публичности не меньше меня, что мы просто наслаждаемся нашей общей тайной. Неожиданно все исследование гостиниц, которое он провел, обрело смысл. Даже в то время, когда я нервничала и чувствовала себя неловко, я знала, что это в полной мере безопасно, даже если вызывает ощущение, что он выставил меня на обозрение всякому, кто пройдет мимо.

Адам хозяйским движением провел руками по моему телу, отбросил выбившуюся прядь волос, стряхнул пылинку с задницы. Убедившись, что мне некуда деваться, он ушел, вернувшись с одним из своих любимых наборов: стеклянной анальной пробкой и той проклятой надувной затычкой. Когда он вставил стекло внутрь меня, я всхлипнула, забывшись и забыв, где нахожусь. Я вспыхнула и втянула голову в плечи — глупее некуда, ибо если кто-то и был бы в поле зрения, то вряд ли это остановило бы его от дальнейшего разглядывания. Когда Адам запихивал надувную пробку во влагалище, то тихо посмеивался над тем, какая я уже влажная. Я набралась решимости, сжала губы, чтобы не проронить ни стона, пока он давил на грушу, надувая пробку, чтобы наполнить меня. Он двигался рядом, перегнувшись спиной через балконное ограждение, разглядывал мое лицо, смотрел, как я впиваюсь зубами в губу, видел, как у меня раздуваются ноздри каждый раз, как он надавливает на грушу и наполняет меня еще больше. Улыбаясь мне, он продолжал накачивать, пока не увидел на моем лице настоящее раздражение.

— Нет-нет! Не надо на меня так смотреть только потому, что я хочу сделать это с тобой.

Тон его был резкий. Я, как обычно, не имела ни малейшего представления о том, что особенного в моем взгляде или как я могу это прекратить, но его недовольство вызвало у меня раскаяние. Я немного обеспокоилась, и даже слишком, но в основном я была расстроена тем, что разочаровала его, вызвала недовольство. И когда я отвечала, то путалась в словах.

— Прости, я не смотрела. Это не взгляд. Я просто… — я умолкла в нерешительности, недовольная тем, как ему удалось сделать меня такой косноязычной, несмотря на то, что слова были моим хлебом. Голос мой срывался.

— Я стараюсь быть хорошей.

От его голоса у меня перевернулось в животе. Он наклонился и поцеловал меня в плечо.

— Я знаю, стараешься. И в целом ты оченьхорошая девочка. Ты радуешь меня. — Пока слова просачивались в мой мозг, они трижды прерывались шипением той чертовой затычки.

— Лучше убедиться, что там все плотненько, — он ухмыльнулся. Несмотря даже на то, что мое влагалище уже было переполнено — казалось, что там его кулак — и я даже, несмотря на то, что уже страдала, улыбнулась в ответ, наслаждаясь его легкомысленным видом, который иногда бывал у него во время наших игр — как у маленького мальчика, которого отпустили в магазине сладостей. Злого и бесстыжего мальчика, заметьте.

Он действительно был твердо убежден, что все должно оставаться «плотненько». Последний кусок веревки туго закрепил пробки на месте, завершившись элегантным бантиком на моем бедре. Поднявшись и отряхнув пыль с брюк, Адам подобрал маленькую коробочку, которая регулировала вибрации пробки. Я простонала почти умоляюще. Он поцеловал меня в бок.

— Не волнуйся. Я не собираюсь включать на полную мощность. Я же понимаю, что это трудно будет выдержать тихо. Просто хочется, чтобы она поддерживала тебя в рабочем состоянии.

Я фыркнула от его формулировки, равно как и от вызванного ею чувства. Связанная, раздетая, заткнутая и ожидающая его удовольствия! Как будто при этом поддерживать меня в возбужденном состоянии может быть проблемой. Внутри меня пришла в действие вибрация, и ноги начали подрагивать. Он поцеловал меня в плечо.

— Доверяешь ли ты мне, моя София? — выражение его лица было испытующим. Я уверенно кивнула.

— Да, доверяю.

Он посмотрел на меня еще пару секунд, а потом одобрительно кивнул.

— Хорошо. Просто, если доверяешь, помни: ничего по-настоящему страшного с тобой не произойдет, — я постаралась не дрогнуть от его предостерегающих слов. — Теперь запомни: продолжай смотреть прямо вперед и будь хорошей девочкой ради меня.

Я улыбнулась.

— Обещаю.

Он опять зашел внутрь номера. Я смотрела на лодку далеко внизу, на мужчину, выгуливавшего собаку на набережной. А больше делать было нечего, кроме того, что просто стоять, ждать и наслаждаться видами и не по сезону теплой погодой. Пока я там стояла, во мне возрастало чувство наивной покорности. Я ему доверяла. Любила его. Хотела ему угодить. Я знала, что он не стал бы делать ничего, что бы мне повредило. Явно он что-то замышляет, но что именно? Я смогла бы выдержать все, чему бы он ни подверг меня. Я уже влажная от предчувствия. Глаза слипались от наслаждения теплыми солнечными лучами.

Оглядываясь назад, я понимаю, что он внушил мне чувство ложной безопасности.

Не могу сказать, сколько времени я провела там, снаружи, до того, как он пришел развязать меня. Начиная распутывать узлы, он сказал, понизив голос, чтобы я продолжала смотреть вперед и не двигалась, даже когда у меня будет возможность. Я немного размяла запястья, когда он освободил их, но в целом оставалась в той же позе, пока он тянулся к лодыжкам.

Он недовольно фыркнул, проведя пальцами по липкой внутренней поверхности бедра. Я сдержала непреодолимое желание указать ему на то, что когда стоишь вертикально с чем-то, вибрирующим между ног в течение длительного периода времени, то неразумно ждать чудес от силы притяжения. Он выглядел мрачно настроенным, а даже я не настолько безрассудна.

Когда он наконец развязал меня, то закрыл мне рукой глаза.

— Сейчас я собираюсь проводить тебя внутрь. Но хочу, чтобы ты по-прежнему не открывала глаз. Тебе понятно?

Я подтвердила. Вдруг я перестала чувствовать себя так же уверенно, как раньше.

— Хорошая девочка — это был один из его любимых способов выражения чувств, и от этого я ощутила некое успокоение. Небольшое, но мне было достаточно. Утопающий хватается за соломинку, правда же?

Когда он ввел меня внутрь, то сразу завязал мне глаза. Руками он держал мои запястья за спиной и неожиданно толкнул меня на пол.

— На колени!

Осторожно, не будучи уверенной, в какой части комнаты нахожусь, я опустилась на колени. Они коснулись пушистого ковра, который, как я помнила, находился в центре комнаты. Я опустилась на него, принимая крохи утешения от его тепла и мягкости, несмотря на то, что Адам принялся связывать мне руки за спиной. Его молчание нервировало меня, так же как и повязка, которую он сдвинул немного ниже, на нос.

— Можешь что-нибудь видеть?

Я открыла рот, но не успела ничего сказать, как он влепил мне сильную пощечину. От неожиданности и немалой силы удара я задохнулась. Он тихо засмеялся, и этот звук усилил мою нервозность.

— Догадываюсь, что нет.

Я сидела совершенно неподвижно, ожидая, что он ударит меня снова, и ловила каждое движение воздуха. Но он отошел.

Я могла слышать, как он передвигается по номеру. Временами он был поблизости, временами в спальне. В какой-то момент раздались звуки, как будто он был в ванной. Я не представляла, что он делает, а оттого, что находилась не на домашней, знакомой, территории, мне было гораздо труднее мысленно определить, где он, не говоря уже о том, что замышляет. Ковры, покрывавшие почти все полы номера, скрадывали звуки его передвижений. Я постоянно дергалась от каждого слабого скрипа и легкого движения воздуха, волнуясь, не предвещают ли они его появление.

Наконец он погладил меня по лицу. Я уклонилась, наполовину уверенная, что он влепит мне снова, но его ладонь была теплая и успокаивающая. Это было утешительно; возвращение моегоАдама и этот контакт на мгновение вызвали чувство легкого успокоения. По крайней мере, пока он не заговорил.

— Ты помнишь свое стоп-слово?

Ко всем чертям! Я вздохнула и, думаю, от нервозности ответила резко:

— Да.

Он наклонился, и его голос не предвещал ничего хорошего.

— Оставь этот тон! Просто помни свое слово на тот случай, если оно тебе понадобится.

На меня накатила волна злобы. Я уже было открыла рот, чтобы сказать что-нибудь резкое, но передумала и вместо этого только фыркнула про себя (а это же намного лучше, правда?). В тот момент я не думала, что это существенно. Он ушел. Так я считала.

Не имею понятия, сколько я простояла на коленях, но времени оказалось достаточно, чтобы ощутить неудобство. Я хотела немного поерзать по полу, но не могла определить, здесь ли Адам и следит ли за мной, или его нет поблизости; а если он все-таки в комнате, то я не собиралась показывать ему, как мне неудобно.

Вдруг я услышала свистящий звук и почувствовала укол в грудь. Трость. Черт ее подери.

Я ненавидела трость. Она травмирует сильнее, чем все, что он испытывал на мне, но эта комнатка вполне для нее подходит. Вот плеть, например, если ею умело пользоваться, может давать по-настоящему чувственные ощущения, сравнимые со щекоткой. Трость же, пусть и при самом слабом ударе, заставляет меня вздрагивать. А сейчас не было даже намека на какую-то слабость.

Он дважды ударил меня по грудям, а потом, казалось, зашел со спины — сказать было трудно из-за мягкого ковра. Он ударил по заднице. Звук трости, рассекающей воздух, заставил меня поморщиться, но подготовиться к следующему удару времени не было, даже если бы я и знала, куда он придется. Неожиданно мое тело оказалось на линии огня. Он был безжалостным. Я старалась не вскрикивать, но боль становилась сильнее, а невозможность видеть Адама воспринималась, как ни странно, невосполнимой потерей.

Он долго и сильно бил меня, до такой степени, что я начала скулить себе под нос. У этой боли был грубый характер, и, невзирая на вибрации во влагалище, я старалась справиться с ней, чувствуя себя растерзанной под повязкой на глазах, пока продолжались жестокие удары. Неужели ему еще не надоело?

Но не тут-то было. Он часто останавливался, и я могла чувствовать, как он подвигается ближе. В какой-то момент он провел ногтем поперек нескольких отметин, которые образовались на груди, и я вскрикнула от боли. Он приложил палец к моим губам и с насмешкой прошептал в ухо: «Тс-с-с-с-с».

Во мне существуют два человека, которые противоречат друг другу. С точки зрения разума я понимала, что он просто пудрит мне мозги, запутывает меня, понимала, что напряжение настолько сильно только потому, что он предупредил меня об этом, но, по сути, это мой замечательный бойфренд Адам, которому я доверяю и который всегда начеку. Но лишенная разума часть моего естества была в панике, реагируя только на боль, адреналин и нервы, отчаянно надеясь, что все скоро закончится и мы сможем перейти к более легким упражнениям. Какая же моя часть победит? Разгадки не было. Но впервые за долгое время это была равноценная борьба.

Наконец он, слава богу, остановился. Я услышала звук палки, брошенной на диван. Все, что я смогла сделать — это не упасть в изнеможении на пол.

Я почувствовала, как он подошел поближе. Он схватил меня за затылок и толкнул вперед, и я решила, что наткнулась носом на выпуклость в его брюках. Я прижалась к нему, страстно и, наверное, жалобно. Я терлась об него лицом, чувствуя, как он напрягается навстречу мне. Я открыла рот — безмолвный, но красноречивый показатель направления, в котором я ждала развития действий. Он потрепал меня по голове.

— Еще минуточку подожди.

Я почувствовала всплеск разочарования, когда он схватил меня за связанные руки и поставил на ослабевшие ноги. Я слышала, как он взял блок управления и грушу от пробки, которая все еще была глубоко внутри меня, и сделал это сразу, как только я подумала, что могу споткнуться об нее и упасть. Он повел меня в спальню. Я даже не успела почувствовать облегчения, как он провел меня прямо через нее. Неожиданно под ногами у меня оказался холодный кафель ванной. Это было неожиданно.

— В ванну! — бросил он резко.

Я осторожно забиралась, нащупывая ногами опору. Я ничего не видела, а связанные за спиной руки делали меня неуклюжей и неустойчивой. Я обрадовалась, обнаружив, что ванна пуста; у меня мелькала мысль, что мы будем заниматься в воде чем-нибудь вроде игр с дыханием, но одна мысль делать такое без ободряющего зрительного контакта внушала мне страх.

Тем не менее все было нормально. Ширина ванны позволяла мне удобно стоять на коленях, ожидая всего, что бы ни случилось. Я слышала, как он расстегивает ширинку где-то рядом с моей головой, и на мгновение подумала, что я, наконец, попробую его на вкус — наверное, он посадил меня в ванну, потому что хотел кончить на мое тело и беспокоился, чтобы не испачкать что-нибудь в номере.

Но случилось не это. Одновременно произошло две вещи: затычка у меня внутри разразилась самой сильной вибрацией, и, принимая во внимание весь эротизм происходившего ранее, это означало, что мой оргазм, приближаясь, грохочет, как паровоз.

И Адам начал мочиться на меня.

Теплая струя ударила в грудь. Я окаменела. В голове произошло короткое замыкание. В то время как оргазм неуклонно нарастал, струя переместилась вверх ближе к плечам и обмочила мне волосы. Меня начало трясти, отчасти от оргазма, отчасти от шока. Я кончила, но крики мои были горькими. Как он посмел это сделать?! Мы всегда говорили, что это жесткое ограничение. Как он посмел сделать это?! На меня обрушилось несчастье, всепоглощающее отчаяние. Мне хотелось кричать и плакать, хотелось избить его, но я ничего не видела, и перепугалась, что ноги не послушаются меня, если я попробую встать. Стоны оргазма перебивались чередой глухих рыданий.

Руки Адама оказались на моей талии. Они прервали вибрацию, развязали веревки, крепившие затычку, и выдернули ее. Неожиданно вспыхнул свет — повязка была сорвана с глаз, и я уперлась взглядом прямо в него; его карие глаза расширились от беспокойства. Я моргнула, пытаясь навести резкость на что попало, и поняла, что не смогу — глаза были полны слез.

Он что-то говорил, но я несколько секунд не могла понять о чем. Он продолжал это повторять, пока наклонялся, снимал веревку с моих запястий, помогал подняться, снимал теплое полотенце с перекладины.

— София! Это была вода. Это была теплая вода. Просто теплая вода.

Я хлопала глазами, пытаясь понять, но голова не хотела работать. Он поднес стакан.

— Это — вода. Я поливал тебя ею изо рта.

Я кивнула. Он с облегчением улыбнулся, довольный, что я поняла его слова, что теперь я знаю, до какой степени он дурачил меня. Он целовал мое лицо, убирал с плеч влажные волосы. Влажные от воды.

— Милая, ты была великолепна. С тобой все в порядке? — Он снова целовал мне лицо, растирал руки, неожиданно похолодевшие до мурашек на коже. — Ты замерзаешь. Давай пойдем в постель на минутку.

Он наполовину повел, наполовину потащил меня назад в спальню, и мы вместе забрались на кровать. Тепло его тела и пухового одеяла, которым он накрыл меня, помогли мне немного прийти в себя. Он гладил мне спину, целовал, обнимал. Он снова был моим Адамом.

Мы целовались. Нежно занимались любовью. Медленно, ласково и чувственно. Это была возможность восстановить нашу связь, вернуть мне равновесие. Он медленно двигался надо мной, устроив руку у меня между ног и теребя клитор; он вызвал оргазм, который мы разделили на двоих и который я отдала ему добровольно вместо того, что он был вырван у меня силой.

Пока наше дыхание выравнивалось, мы, не шевелясь, лежали вместе в теплой постели, восстанавливая силы и зная, что у нас есть еще время до заказанного ужина.

Я посмотрела на груди и бедра — мне было любопытно увидеть отметины, оставленные тростью. Там ничего не было. Он сонно пробормотал, что пользовался тростью не настолько сильно, чтобы остались следы — удары только воспринимались сильными оттого, что все время он морочил мне голову. Мне нечего было возразить. Мне они казались сильными. Мне все казалось очень сильным.

— Я действительно думала, что ты… — мой голос звучал неуверенно, когда я начала, и прервался прежде, чем я сумела подобрать слова.

Он погладил мое лицо и поцеловал в губы.

— Я знаю, милая. Мне казалось, ты все поняла, когда я говорил о том, что с тобой не произойдет ничего по-настоящему страшного. Только когда тебя начало трясти, я догадался, что ты не поняла, — он опять поцеловал меня. — Мне так жаль, что для тебя это оказалось слишком тяжело.

Я обхватила его руками.

— Все нормально. Я в порядке. Просто в пылу происходящего я не поняла, что ты имел в виду под «страшным по-настоящему». Я попалась на удочку.

Он пристально посмотрел на меня.

— Но ты точно в порядке? Честно?

Я улыбнулась ему и кивнула.

— Честно. В порядке, — в первый раз я солгала ему.

Я все еще не могла до конца в это поверить. Он не мочился на меня, он не перешел моих ограничений. Облегчение было безмерным. Я могла доверять ему и впредь. Но пока я лежала и слушала его сонное дыхание, по моим щекам катились слезы. Была одна-единственная проблема.

Я не доверяла себе.