Необыкновенный кот и его обычный хозяин. История любви

ГЛАВА ШЕСТАЯ КОТ, КОТОРЫЙ ОТПРАВИЛСЯ НА СВИДАНИЕ

Когда я вернулся из Калифорнии, произошло два важных, но не связанных между собой события: Нортон открыл для себя «Паунс». А я вспомнил о почти забытом, по большей части малоприятном, но бесспорно возбуждающем ритуале современных свиданий.

«Паунс» — если кто-то из вас незнаком с этим нектаром кошачьих небожителей — угощение в виде маленьких печенек, по размеру напоминающих готовые завтраки «Чирио». Высококалорийное лакомство, своего рода «Ризис пинат батер капс»[24] для разборчивых кошек. «Паунс» продается в маленьких картонных банках, цвет которых отличается в зависимости от того, со вкусом курицы, печени, креветок или говядины их содержимое. Однажды утром я увидел их на полке супермаркета, и поскольку я всегда ищу, чем бы новым порадовать своего серого компаньона, то решил взять на пробу одну банку.

Тем же вечером, перед тем как лечь, я дал Нортону два кусочка нового лакомства и спрятал банку в буфет. Раздевшись и забравшись под одеяло, я решил почитать перед сном. Через полчаса я уже был готов выключить свет. Однако Нортон отсутствовал, и я позвал его. Как обычно, он прибежал и запрыгнул на кровать. Но вместо того чтобы лечь спать, стал метаться по постели и тыкаться носом мне в лицо, пока я не догадался, что кот пытается мне что-то сказать. Мне показалось, я очутился в одном из сериалов про собаку Лесси. Я встал и согласился следовать за Нортоном. Выяснилось, тот не пытался сообщить, что Тимми попал в беду. Просто ему хотелось еще кусочек «Паунс».

Я послушно открыл буфет и достал требуемое лакомство. Скормив его Нортону, предупредил, что впредь не следует так себя вести, и вернулся в кровать. Проснувшись утром, я потянулся и захотел, как обычно, почесать своего кота под подбородком, но снова не обнаружил его рядом. Каким-то образом — полагаю, мне пора было бить тревогу из-за близости, с которой мы настроились на одну и ту же волну, — мне было известно, где он. И мои подозрения подтвердились, как только я вылез из постели: Нортон сидел на кухонном столе, уставившись голодным взглядом на буфет, где стоял «Паунс», и жалобно царапал дверцу.

Я дал ему еще две печеньки и этим положил начало ежедневной традиции, которой мы следуем и по сей день. Он получает от меня два-три кусочка своего лакомства каждое утро, прежде чем я отправляюсь на работу, и каждый вечер, перед тем как ложусь спать. Я не знаю, отчего это лакомство так пришлось ему по душе, разве что аппетитно звучащим желатинированным кормом из пшеничной муки или столь же вкусным сульфатом железа. Но даже мысль о нем заставляет кота сходить с ума от желания. Поэтому все остальное время между утренним и вечерним перекусом Нортон, похоже, проводит за попытками выцарапать проход сквозь кухонный шкаф, чтобы самостоятельно добраться до «Паунс». Судя по царапинам на дверце, он готов составить серьезную конкуренцию графу Монте-Кристо. Основной порыв я ожидаю в ближайшие месяцы, когда кот либо доберется до вожделенной банки «Паунс», либо окажется в соседней квартире, расположенной в противоположном конце холла.

Если вы еще не поняли, какая существует связь между пристрастием Нортона в еде и названием этой главы, просто взгляните на женщин, с которыми я тогда встречался, как на мой «Паунс».

Впервые за несколько лет меня не связывали никакие отношения. Странное состояние. Как бы громко мы с Синди не возражали против самой концепции «образования пары», было бы глупо отрицать, что с ней мы составляли вполне полноценную пару — и были ею довольно долго. И как пара мы вели размеренную и упорядоченную жизнь, являясь частью жизни других людей.

Мы договорились, что не станем требовать друг от друга присутствовать на каждом незначительном мероприятии, но возникали ситуации, которые квалифицировались нами как командное выступление. Если ожидалось что-нибудь особенно веселое или интересное и я знал, что Синди это понравится, мы были в полном распоряжении друг друга. То же самое происходило, когда на повестке дня неожиданно появлялось нечто важное, невероятно скучное или ужасное и один из нас нуждался в поддержке другого. Правда, если ей или мне было нужно появиться на обычном, будничном мероприятии, мы не навязывали этого друг другу — либо сами приглашали кого-то, либо приглашали нас. Если у меня появлялись билеты на премьеру мюзикла Сондхайма, со мной обязательно должна была пойти Синди. Когда меня звал друг-актер, участвующий в постановке, я мог взять с собой кого угодно. Если Синди надо было появиться на чьей-то свадьбе и при этом провести два с половиной часа за рулем, чтобы добраться до Нью-Джерси, рядом с ней находился я. Если же ей предстоял скучный ужин с дядей, который настойчиво утверждал, будто на улице к нему постоянно подходят люди, которые принимают его за режиссера Рубена Мамуляна, она была бы благодарна, пойди я с ней, но это было не обязательно. Тогда это имело смысл и, казалось, устраивало нас обоих, по крайней мере какое-то время. На самом деле я довольно часто ходил на ужин с дядей Максом, но в моем присутствии никто не подходил к нему, назвав Рубеном Мамуляном. Я нравился ему, потому что был единственным человеком, с которым он встретился, помимо всех тех мифических незнакомцев на улице, действительно знающих, как выглядит Рубен Мамулян. Кстати, он и правда походил на него. А потом мы с Синди расстались, и, чтобы не остаться в одиночестве, я стал искать партнершу для особых случаев. Разумеется, Нортон обрадуется возможности побывать на премьере «Кошек», но сомневаюсь, что ему под силу вынести множество театральных мероприятий или благотворительных ужинов.

Полагаю, я неплохо перенес разрыв с Синди. Той же ночью я вернулся домой и дал волю скупым мужским слезам. Нортон устроился рядом на кровати и разрешил себя гладить и обнимать, сколько душе угодно. Он не отводил от меня обеспокоенного взгляда, пытаясь понять, что же случилось. Вряд ли ему это когда-либо удастся, но он так громко урчал, приглашая меня рухнуть на кровать, положить голову ему на живот и использовать в качестве подушки, что я не устоял и с благодарностью воспользовался его предложением.

Когда я наконец почувствовал, что готов поговорить с кем-нибудь, то позвонил в Лос-Анджелес своему старому другу Полу Иглу. Его не оказалось дома, поэтому мне осталось довольствоваться автоответчиком. Я оставил сообщение, нечто умное из разряда: «Привет, это я. Звоню просто так. Что думаешь насчет „Гигантов“? „Рэмс“ оскандалились. Да, кстати, меня бросила Синди, и я хочу умереть. Позвони мне».

Следующим в списке значился мой брат Эрик, тоже живущий в Лос-Анджелесе. Сообщение, которое я оставил на его автоответчике, было чуть более рациональным: «Эй, звоню, чтобы сказать, как я ненавижу женщин. Поговорим позже».

После всех рыданий, успокаивающего урчания и эмоциональной травмы из-за дневных событий я был готов лечь спать. На самом деле я предвкушал, как всю ночь буду лежать в темноте, уставившись в потолок невидящим взглядом, размышляя о бессмысленности жизни, после чего последует судорожный период мучительных сновидений. Я выключил свет, в последний раз обнял и поцеловал Нортона и предался страданиям.

Я промучился минуту, когда раздался телефонный звонок. Мне ничего не оставалось, как включить свет и поднять трубку. Звонил мой брат Эрик. Он сразу уловил истерические нотки в моем сообщении и захотел выяснить, что случилось. И я все ему рассказал. Всю историю от начала до конца. Повторение произошедшего вслух, вместо очередного мысленного прокручивания, заставило меня расплакаться. А когда я замолчал, Эрик принялся выражать свою поддержку.

Прежде всего поймите следующее: мой брат отличный парень, и мы всегда с ним были близки. Но он живет в Лос-Анджелесе. Он сценарист. А еще он посещал психотерапевтов и, что еще хуже, классы актерского мастерства. Сложите все это, и вы получите человека, обожающего выражать поддержку. Ему нравится обниматься, делиться своими чувствами, говорить людям, что он их любит.

Конечно, все это мило, но только я не из данной категории людей. Мне не очень нравится обниматься, только если это не обещает перерасти в нечто большее. Мои чувства не кажутся мне интересными, и идея поделиться ими привлекает меня так же, как идея разделить с боксером Леоном Спинксом его зубные протезы. Мое скептическое отношение к данной идее объяснялось еще одной причиной — я обнаружил, что большинство людей на самом деле не хотят разделять твоих эмоций. Они желают поделиться своими переживаниями, чтобы потом вы подтвердили, что испытываете то же самое. В общем, когда дело касается чувств, я предпочитаю их демонстрировать, а не говорить о них.

И все же я был не в том положении, чтобы жаловаться на поддержку брата. Я просто излил ему душу. Полагаю, в обмен я мог пережить недолгий сеанс искреннего эмоционального контакта. В итоге Эрик сказал, что он всегда в моем распоряжении. Он любит меня. И ему жаль, что у нас с Синди все так вышло, но он рад, что благодаря этому получил возможность напомнить, как он меня любит, чего уже давно не делал. Я был признателен за его слова, за исключением, пожалуй, последнего комментария, который был довольно сомнительным, и сказал, что тоже его люблю, и это было правдой.

Проговорив около получаса, мы попрощались.

Я был выжат как лимон. Весь этот эмоциональный обмен отнял у меня последние силы. Погасив свет, я уронил голову на подушку и закрыл глаза. Но снова зазвонил телефон.

Это был Эрик. Он спросил, не хочу ли я, чтобы он приехал. Для поддержки. Я был искренне тронут его предложением, но ответил, что нет необходимости. В Нью-Йорке живет множество людей, с которыми я мог бы поделиться своими эмоциями, если мне понадобится.

— Я люблю тебя! — воскликнул Эрик.

— Я знаю. Спасибо тебе, — произнес я, прежде чем повесить трубку.

Я задремал на тридцать-сорок секунд, но опять зазвонил телефон. Был уже третий час ночи.

— Что? — вздохнул я в трубку.

— Пит, — сказал Эрик, — надеюсь, ты понимаешь, что я в твоем полном и абсолютном распоряжении?

— Понимаю. Полностью и абсолютно.

— Просто я очень беспокоюсь. Судя по голосу, ты не совсем в порядке.

— Ну, сейчас я очень устал. Утром мой голос зазвучит намного лучше. После того как высплюсь.

— Уверен?

— Конечно. Сейчас для меня самое важное — поспать.

— Я люблю тебя, — произнес Эрик. — Очень.

— Спокойной ночи.

Я не пытался даже сделать вид, что сплю.

Сел на кровати, с включенным светом, в напряженном ожидании. Долго ждать не пришлось.

— Да, — сказал я в трубку.

Это был Пол. Он только что получил мое сообщение. Его удивило, насколько ужасно звучал мой голос, и он хотел узнать, что случилось. На сей раз я был слишком вымотан и раздражен, чтобы вдаваться в детали. Кроме того, один раз я уже излил душу, а делать это второй раз за день не хотелось. Я сказал, что ему придется довольствоваться сокращенной версией, а подробный отчет получить завтра утром. Пол согласился, и я кратко поведал о разрыве с Синди: поездка в Англию, отмена поездки, злой доктор, рыдания, еще рыдания, урчания и рыдания, телефонный звонок, снова телефонный звонок, и опять телефонный звонок, я тебя люблю, я в твоем полном распоряжении, я тебя люблю, устал, и все.

Пол посочувствовал мне ровно столько, сколько оно того стоило — пятнадцать секунд, — после чего попрощался. Но прежде чем я смог повесить трубку, он проговорил:

— Я люблю тебя.

Я не спешил выключать свет и ложиться в кровать. Я хорошо знал Пола. Он просто не смог бы отказаться и не воспользоваться такой ситуацией. В конце концов, это он затеял грандиозное предприятие, когда я позвонил ему из Нью-Йорка узнать, нет ли у него телефона какого-нибудь лос-анджелесского флориста, чтобы я смог послать цветы маме на День матери. Пол продержал меня на телефоне несколько минут, а затем всучил номер зоомагазина. Когда я ему перезвонил, чтобы вытрясти из него настоящий номер и наорать за то, что он сделал из меня идиота, когда я пытался заказать цветы в «Зоомагазине Фила», он извинился за свое незрелое чувство юмора, полистал «Желтые страницы» и продиктовал мне другой номер, который оказался номером телефона кегельбана. Увеличивая и без того уже огромный телефонный счет, я позвонил ему в третий раз, накричал на него, и он клятвенно заверил, что на сей раз сделает все как положено — и дал мне номер корейского массажного салона. В общем, я был уверен, что он не сумеет отказать себе в повторном звонке сейчас, в момент моего отчаяния. Слишком хорошая возможность представилась, чтобы ее упустить.

И я оказался прав. Через две минуты раздался телефонный звонок.

— Ты звонишь, чтобы сказать, что любишь меня? — устало промолвил я.

— Откуда ты знаешь? — произнес женский голос.

— Кто это?

— Лори.

Жена Пола. Она сказала, что любит меня так же сильно, как и Эрик.

Но не так сильно, как следующий позвонивший, старый друг по колледжу, которому Пол позвонил сразу после беседы со мной. Но и его любовь не шла ни в какое сравнение с тем, как сильно меня любили три других позвонивших старых приятеля. Когда же перезвонил Пол и заявил, что он поразмыслил и решил — я ему нравлюсь, но любит он все-таки Синди, я понял, что мои страдания по Синди завершились.

Понимаю, это заняло у меня мало времени — одна ночь страданий после нескольких лет любви, — но, несмотря на эмоциональное потрясение, я испытал облегчение от разрыва наших отношений. Это походило на то, как если бы заново родиться, правда, с нарастающим ощущением грусти. Чтобы избавиться от нее, я сразу принялся воплощать в жизнь свои холостяцкие фантазии: купил несколько коробок сладких кукурузных хлопьев «Шугэ попс», шоколадных воздушных злаков «Кокоа пафс» и поедал их на ужин мисками — и никаких овощей. Я даже не переключал телевизор на образовательные каналы, проводя свободное время за просмотром спортивных программ. Понял, что слегка перегнул палку, когда начал беспокоиться о том, какая женщина выиграет в турнире по гольфу. Я не заправлял кровать. И не споласкивал раковину после бритья.

Естественно, что со временем в ход пошли иные фантазии и желания. На тот момент я не искал чего-либо серьезного или прочного. Меня больше интересовало нечто мимолетное, поверхностное и, желательно, горячее и потное.

Я не был специалистом по свиданиям. Мое поколение никогда на них по-настоящему не ходило. Мы вместе тусовались, занимались разными делами, спускали деньги, принимали галлюциногены и кувыркались на водяной кровати, но никогда по-настоящему не встречались. Это было для меня в новинку, и я решительно был настроен испробовать как можно больше.

Прежде всего я узнал, что привлекательным женщинам (и здесь я придерживаюсь следующего, слегка ограниченного определения: модели, актрисы и любые женщины, которые водят собственный джип и которых не зовут Гатти, Роки или Джерти) нравится встречаться с писателями. Заметьте, не всем из них. Многие предпочитают встречаться с банкирами, уродливыми рок-звездами или фотографами, у которых имеется только имя или фамилия, но не то и другое сразу. Но в целом они считают писателей умными, и это их притягивает. И тут все складывалось отлично, поскольку я тоже заметил, что большинству писателей нравится встречаться с привлекательными женщинами. Рискую высказать свою версию: мужчины-писатели, за исключением Вацлава Гавела и Оскара Уайльда, сочиняют книги лишь для того, чтобы произвести впечатление на женщин. А иначе зачем обрекать себя на агонию мучительных одиноких дней во время творческих исканий, не говоря о сопровождающих всю жизнь нищете и насмешках? Все это ради надежды, что некая Офелия, Эмма или Дейзи подойдет к вам в баре и скажет: «Извините, вы Федор Достоевский? Я просто обожаю „Братьев Карамазовых“. Для меня Алеша — самый сексуальный мужчина. Это правда, что писатели создают персонажей, вкладывая в них свои собственные черты?»

По-моему, модели предпочитают умных, поскольку не очень высокого мнения о своей красоте. И откуда ему взяться? Целыми днями они окружены женщинами, которые гораздо красивее их. Там, где я вижу совершенство, они видят волосы не такие густые, как у Паулины. Я вижу лицо с идеальными чертами, они — кожу не столь упругую, как у Кристи. Для них своя красота утратила таинственность и очарование, ведь они видят в ней нечто неподвластное их контролю. Это внешний, искусственный атрибут. Однако писатели почитают красоту превыше всего. Отчасти из-за того, что большинство из нас маленькие уродливые грызуны с плохой осанкой и больными деснами, чья значимость определяется исключительно тем, что мы способны создать. А также потому, что большую часть своей жизни мы проводим, сгорбившись над «текстовым редактором» в отчаянной попытке создать красоту, — и знаем, насколько это трудно, почти невозможно и абсолютно ужасно.

Итак, установлено, что писателям нравятся красивые женщины, а красивым женщинам — писатели. Но есть еще кое-что, что привлекает женщин и вызывает у них умиление одним своим видом.

Правильно.

Милые серые коты с круглой головой и висячими ушками!

На первом этапе по перестройке моей социальной жизни предстояло решить вопрос о месте, куда можно выбираться летом. Маленький небесно-голубой дом в Фейр-Харборе никогда не являлся только моим, скорее он был нашим домом. Мы с Синди нашли его и с удовольствием там отдыхали.

Нам с Нортоном казалось неправильным возвращаться туда без нее и Марло.

И в это время на сцене появился Норм Стайлс, которому было предопределено войти в историю Зала Славы Файер-Айленда.

С Нормом мы дружили несколько лет, и он изредка наведывался в тот летний домик. Теперь же он решил, что пора ему начать регулярно выезжать на уик-энд за город. Норм спросил, не хочу я ли вместе с ним снять дом. Чем больше я размышлял над его предложением, тем более привлекательным оно выглядело. Было бы здорово вместо голубого кукольного домишка поселиться в большом просторном доме. А также обзавестись постоянным партнером по теннису. Мы могли бы устраивать вечеринки, и гости приходили бы к Питу и Норму веселиться и отдыхать. Кроме того, мне нравилось готовить, а Норму, по его словам, мыть посуду.

По рукам!

Выбранный нами дом оказался не только просторнее, но и из числа старых знакомцев. Дэвид, мой соавтор, и Диана решили, что им пора осесть в Коннектикуте, поэтому мы переехали в их дом. Нортон явно оценил удобство подобного переселения, поскольку он давно успел изучить, как добраться до дома из любой точки острова. Единственное, что его не устраивало на новом месте, — одна голубая сойка, обитавшая поблизости. Эта птица души не чаяла в моем коте — постоянно летала вокруг него, громко дразнила, а иногда пикировала и клевала Нортона в голову. Как же он ненавидел ее! Я пытался объяснить ему, что он кот, а коту ничего не стоит одолеть пернатую нахалку, тем более один на один, но мои зажигательные речи не возымели действия. Голубая сойка совершенно запугала Нортона.

Мои первоначальные ожидания, связанные с переездом, полностью оправдались. Более просторный дом выглядел приятной роскошью. Мы с Нормом играли в теннис. Я научился готовить отличную курицу гриль, а Норм оказался самым лучшим укладчиком посуды в посудомоечную машину. Похоже, он мог запихнуть туда часть дома, в том числе диван из гостиной. Правда, к людям мне пришлось привыкать.

Уже четыре года я проводил лето в Фейр-Харборе. И ни с кем близко не познакомился, кроме двух ребят, управляющих супермаркетом, леди «Роккетс» и оправданием моей лени — компании, которая собиралась посудачить за чашечкой кофе. Все объяснялось тем, как вы уже, наверное, догадались, что я приветствую новые отношения с тем же радушием, с каким в XVIII веке принимали прокаженных. В отличие от меня Норму хватило провести на Файер-Айленде полторы минуты, чтобы познакомиться с каждым жителем общины, большинством их постоянных гостей и узнать об их увлечениях. Прогулка с ним всегда производила на меня ошеломляющее впечатление. Он был настолько популярен, что я прозвал его Мэром, точнее Мэром Фейр-Харбора. И он вполне естественно смотрелся в роли этакого пляжного Эда Коха.[25]

— Привет, Норм! Как ты?

Я никак не мог привыкнуть к тому, что практически незнакомые люди останавливались и запросто хлопали его по спине. Женщины стаями кружились вокруг него. Так получилось, что Норм являлся ведущим сценаристом программы «Улица Сезам», которая не только была самой лучшей в мире, но и подразумевала, что женщины будут автоматически воспринимать его как умного, эмоционального и веселого человека. И он действительно был таким, хотя если вы однажды с ним встретитесь, спросите, что той ночью он делал на крыльце с биноклем?

— Норм, прошлой ночью ты был неподражаем! Сегодня пойдешь отрываться в клубе?

Я даже остановился и спросил, где, черт побери, они нашли клуб в Фейр-Харборе. Норм сообщил, что в 11 часов вечера ресторан превращается в клуб. Я поинтересовался, когда они стали это делать, неделю или две назад?

— Нет, — ответил Норм, — четыре года назад.

Ну хорошо. Летом мне сложно побороть себя и не уснуть после десяти вечера. Однако был один парень, который всегда и везде поспевал. Это был хорошо вам знакомый жизнерадостный вислоухий шотландец. Обычно, когда я отправлялся с Нормом на теннисный корт, в магазин или к заливу, кот всегда следовал за мной по пятам. И вы не поверите, сколько людей его знало. Казалось, каждый второй прохожий сначала здоровался с Нормом, потом тепло приветствовал Нортона — назвав его по имени, — после чего озадаченно смотрел на меня, словно говоря: «Хм, этот парень кого-то мне напоминает. А может, и нет».

Иногда я сам заводил разговор и спрашивал, откуда они знают моего кота. Обычно мне отвечали:

— Он часто приходит пообщаться с нами.

Когда люди обращались непосредственно ко мне, то, как правило, я слышал:

— А вы тот парень, о котором нам рассказывал Норм? Это правда, что вы отказываетесь даже сойти с крыльца?

Но больше всего мне нравилось:

— О, вы папочка Нортона!

И только когда количество людей, знакомых с Нортоном, заметно увеличилось, я неожиданно сообразил, что кот никогда не носил медальон со своим именем. А это означало, что они не могли узнать его имя иначе, как поговорив с ним, когда он забегал к ним в гости.

Я решил не развивать эту мысль дальше, опасаясь за свой рассудок.

— Норми, встретимся на вечеринке в шесть ce soir?[26]

А вот это заслуживает отдельного обсуждения.

Вечером каждой пятницы и субботы в Фейр-Харборе происходил странный и мрачный ритуал в стиле Стивена Кинга. Я босой, расслабленный, сидел на крыльце с баночкой пива и наблюдал, как мимо шествовало множество людей, одетых, словно они собрались на балет — или, в худшем случае, на пробы для съемок в «Полиции Майами», — направляясь в сторону пристани. На большинстве женщин было столько макияжа, что они могли бы составить гордость японского национального театра кабуки. А мужчины были в майках, которые выставляли напоказ столько растительности на груди, плечах и спинах, что ее бы хватило, чтобы заново обложить дерном бейсбольный стадион низшей лиги. У всех выпивка, ее они одинаково держали в руках, согнутых под углом в сорок пять градусов, чтобы не расплескать.

Только с появлением Норма я получил объяснение тайным обрядам Файер-Айленда и наконец осознал, свидетелем чего я оказался.

Пристань была самым лучшим местом в городе, с нее открывался живописный вид на красивый закат. Поэтому все горожане собирались там под предлогом насладиться зрелищем, но на самом деле в отчаянной попытке подцепить любого из представителей противоположного пола, который бы не страдал от аллергии на солнце и провел бы эту ночь с ним. Обычно все собирались около шести вечера, поэтому выражение «вечеринка в шесть» прочно вошло в наш лексикон.

«Вечеринки в шесть» бывали обычными и особыми (как, например, на Четвертое июля, когда, помимо салюта, местные мастера занимались продажей своих фотографий, украшений, футболок и именных ракеток для «Кадимы»), а также тематическими. Было что-то повергающее в трепет в том, чтобы, оказавшись на ежегодной «вечеринке в шесть», посвященной «Зверинцу»,[27] лицезреть успешных адвокатов, издателей, риелторов одетыми в тоги, потягивающими выпивку, оглядывающимися по сторонам в поисках привлекательной компании и скандирующим:

— Ве-че-рин-ка… ве-че-рин-ка…

Норм притащил меня туда вопреки моему желанию. Мне не очень нравилось бродить среди людей в тогах, но он решил, что я должен туда пойти. Предполагалось, что я начну новую жизнь.

Нортона я взял с собой, полагая, что ему захочется на это посмотреть. Тем более он уже был знаком с большинством людей, которые там соберутся.

Признаюсь, я совершенно не понял, для чего все это. Замысел мероприятия ускользнул от меня. Зачем людям приезжать из Нью-Йорка — мировой столицы стресса и выпендрежа — на самый красивый, тихий и спокойный пляж, какой только можно вообразить, и воссоздавать там Нью-Йорк? Зачем кому-то в жаркий субботний вечер надевать чулки без необходимости? Или шелковый спортивный жакет? Почему бы им не одеться в шорты и майки? Почему они так боятся провести вечер в одиночестве? Почему кому-то после пяти дней толчеи хочется сбиться опять в толпу?

Нортон произвел настоящий фурор во время своего первого появления на «вечеринке в шесть» — и старые, и новые друзья забросали комплиментами и уши кота, и его самого. Моя популярность оказалась меньше. Никто даже не обратил внимания ни на мои уши, ни на меня. Полагаю, мне было тяжело скрыть свое отчаяние от объемов выставленного напоказ целлюлита. Я словно неожиданно оказался в персональном кошмаре Джека ла Лейна.[28] Тем, кто уже покорен обаянием Норма и считает его более чутким по сравнению со мной парнем, следует знать, что после моего первого пребывания на пристани и вызванного этим шокового состояния он изобрел рецепт идеальной приманки для местных представительниц противоположного пола. Привяжите к веревке датское сдобное пирожное «Даниш». Подойдет любой вкус, хотя лучше всего клюют на вишню, сливу или сыр. Ненароком оброните его на землю. Когда ни о чем не подозревающая жертва наклонится, чтобы незаметно полакомиться бесплатным десертом, дерните за веревку, перемещая восхитительную выпечку на несколько метров ближе к своему дому. Ваша жертва будет неотступно следовать за приманкой. Повторите процедуру столько раз, сколько необходимо, то есть пока не заманите бедолагу в свою гостиную. Простой прием действует безотказно на протяжении трех кварталов. Для лучшего результата дома вас должны дожидаться зажженные свечи, порция ледяного «Дайкири» и немного арахиса в шоколаде.

К своей чести, Нортон, похоже, разделял мое безразличие к «вечеринкам в шесть». Там не было ни одного кота или кошки, с кем бы он мог подружиться. Помимо него, другим четвероногим там была овчарка, все веселье которой состояло в громком лае и преследовании Нортона по кустам возле супермаркета. Мы ушли после того, как я невольно подслушал разговор Норма с женщиной-психологом. Она специализировалась на проблемах эго.

— Иногда, — говорила она, — мне хочется встряхнуть этих людей и сказать: «Разве вы не понимаете? Черт возьми, я самый лучший психолог в Нью-Йорке! Почему же вы просто не станете лучше?»

Обратно Нортон позволил себя отнести. Мы оба мечтали как можно быстрее добраться до дома.

Норм, Нортон и я три года делили летний дом. За это время Норм установил новый рекорд популярности на острове и написал — мне бы хотелось верить, что на него оказало благотворное влияние мое соседство, — несколько хороших сценок для Оскара-ворчуна.[29] Нортон благополучно преодолел переход из детства в отрочество, обзаведясь всеми чертами, свойственными подростковому и юношескому возрасту. Он стал невообразимым всезнайкой и упрямцем. Никого не слушал. Если на улице лил дождь, а кот желал выйти погулять, то все мои попытки объяснить, каким он станет мокрым и несчастным, пропадали впустую. Нортон хотел научиться всему на собственном опыте. Он стал более независимым, привыкнув проводить на улице всю ночь. Или почти всю — в пять утра он начинал громко мяукать под дверью, требуя его впустить. Я никогда не задавал Нортону вопросов о том, где его носило, уверенный, что коту хватит ума держаться подальше от ночной дискотеки. Но, пожалуй, самым драматичным событием того периода стало удаление… мужского достоинства Нортона. И хотя я бы радовался родившимся от него котятам (в данном вопросе предпочитаю воздерживаться от какого-либо сравнения с внучатами и дедушкой), меня поразило, с какой яростью те, кто когда-либо держал кошек, стараются избегать всего, что хоть как-то связано с разведением потомства. Эти размышления о коте (причем Нортон в ходе данного процесса из «моего кота» превратился в «некоего кота» или «того милого парня», пометившего всю мою квартиру, одежду, работу, жизнь, в конце концов повлияли на мое решение. Я не был к этому готов. Записался на прием в клинику и отвез Нортона.

Ветеринарный врач, принимавший своих пациентов в Гринвич-Виллидже, был точной копией Санта-Клауса — крупный и жизнерадостный мужчина с длинными седыми волосами и бородой. Он прекрасный доктор и великолепно умеет ладить со своими подопечными. Именно в последнем я так отчаянно нуждался, когда повез Нортона на пугающую операцию.

— Не волнуйтесь, — успокаивал он меня. — Это совершенно безболезненно. Кот ничего не почувствует.

— Может, мне остаться? — с надеждой спросил я. — Я могу достать раскладушку и расположиться в его палате…

— Ему не придется оставаться на ночь. Вы можете забрать его в пять часов.

— А ему потребуется что-нибудь особенное? Купить мягкую кровать? Или пригласить кабельщика, чтобы тот отключил «Канал-джей»?[30]

— С ним все будет хорошо, — заверил меня ветеринар. — Это не нанесет ему глубокой травмы.

И он оказался прав. Нортон справился с операцией как настоящий герой. Чего не скажешь обо мне. Часть дня я провел, скрючившись из-за спазмов в области паха. Я был уверен, что Нортон возненавидит меня, когда я приеду забирать его из клиники. И заранее готовился к обидам и возмущению, не говоря о пугающей перспективе бесконечных счетов от психотерапевтов.

Ровно в пять часов я вернулся в ветлечебницу, и Нортон ждал меня, слегка заторможенный, но внешне ничуть не изменившийся. Врач показал мне послеоперационный шов, и после того, как комната перестала вертеться у меня перед глазами, я был вынужден признать, что это не выглядело ужасным. Он посоветовал мне проследить, чтобы Нортон не слишком напрягался вечером — а вскоре он обо всем забудет и самочувствие улучшится.

И он снова оказался прав. У Нортона не выявилось ни одного отрицательного последствия операции — ни психологического, ни физического. Как и прежде, он ночами занимался поисками кошек по всему Файер-Айленду. Он даже не набрал вес, что объяснялось его активной уличной жизнью с лазаньем по деревьям и рысканьем по зарослям Фейр-Харбора.

Что же касается меня, то за годы соседства с Нормом я стал очень хорошо играть в теннис, научился готовить великолепную семгу под чесночным соусом и невероятно весело провел время. Но я так и не смог стать habitue[31] на «вечеринках в шесть». И никогда не встречался с эгоистичными психологами, а также ни разу не воспользовался оригинальной сдобной приманкой «Мэра Фейр-Харбора».

И все же я вступил в полноценный мир невнятного бормотания, неловких объятий и нерешительной близости. На самом деле я не просто вступил. Погрузился в него с головой.

Моим первым увлечением после разрыва с Синди стала Сара. Вскоре выяснилось, что мы с ней имели столько же общего, как и Мадонна с папой римским. Но первые три месяца, когда мы начали встречаться, она казалась мне совершенством.

Внешне Сара выглядела сногсшибательно: темные волосы и шоколадная от загара кожа. Она могла похвастаться длинными идеальными ногами, а еще — вы же помните, что это происходило в период, когда мне хотелось чего-то легкомысленного, — Сара носила самые короткие юбки, какие мне доводилось видеть со времен Твигги.[32] Она была чувственной и сексуальной, и вдобавок не возражала против покупки некоторых вещей в магазинах «Секреты Виктории». Последнее я обнаружил, когда Сара решила, что может мне доверять.

К сожалению, начав перечисление ее достоинств с внешних данных, я вынужден ими и ограничиться. Кроме того, существовали две области, в которых наши различия были непреодолимы, несмотря на все наши старания. Они постоянно давали о себе знать, вызывая серьезные проблемы. Одна из них касалась чувства юмора. Сара придерживалась теории, что чувство юмора — это прекрасно, но в жизни возникают моменты, когда юмор неуместен. И как правило, ее раздражало мое отношение к жизни, когда я говорил, что, вероятно, она права, однако я никогда еще не сталкивался с такими моментами.

Другим поводом для постоянных ссор был Нортон. Сара ужасно ревновала меня к нему, особенно из-за того, что я часто использовал кота как предлог, чтобы не оставаться на ночь в ее квартире. Она полагала, что Нортон служит для меня средством избежать ответственности. Наверное, если бы я взял на себя труд проанализировать ситуацию, то согласился бы с ней, хотя предпочитаю думать, что кот являлся лишь способом не говорить Саре о том, что я избегаю брать на себя обязательства. Я объяснял свое нежелание остаться на ночь тем, что не хотел оставлять Нортона одного.

— Он переживет ночь в одиночестве! — уверяла Сара.

— Знаю, — отвечал я. — Но ему это не понравится.

Что касалось оправданий, то в основном это было правдой. Мне не нравилось оставлять его одного. Но имелись и иные причины. Мне не приглянулась квартира Сары. Она располагалась в одной из тех новостроек из белого кирпича, от которых исходило такое же ощущение тепла, как от сталинской России. Сара заставила ее безделушками, кинетическими скульптурами и современными репродукциями. Квартира походила на место, куда, как мне казалось, придет умирать Энди Уорхол.[33]

Однажды мы крупно поссорились из-за того, что я вылез из кровати в два часа ночи и сказал, что иду домой. Сара возмутилась. Я рассказал ей о Нортоне и теории хищника. Это разозлило ее еще больше. В результате моих попыток объяснить свой уход Сара разрыдалась и заявила, что больше не может со мной встречаться. Она прекращает наши отношения. Немного удивленный ее реакцией, я захотел понять, что же ее подтолкнуло к подобному решению.

— Нортон — всего лишь кот, — всхлипнула она. — И у него лишь кошачьи эмоции. А я человек с человеческими чувствами. Но тебе на них плевать. Совершенно. — К этому времени Сара уже рыдала. — Думаю, ты любишь кота больше меня!

— Сара, ты ошибаешься!

— Правда? — с надеждой спросила она.

— Думаю, у Нортона не только кошачьи чувства.

Оказалось, что это был один из тех моментов, когда юмор неуместен. После него я не виделся с Сарой целых два месяца.

Два месяца Сара упорно отказывалась со мной встречаться или объявляла о разрыве наших отношений. Впрочем, так или иначе мы всегда оказывались снова вместе. Наши воссоединения происходили, когда мы сталкивались в ресторане и понимали, что нравимся друг другу больше, чем те, с кем пришли, или когда Сара расстраивалась из-за работы и нуждалась в утешении, или когда я получал по почте новый каталог «Секреты Виктории» и не спеша просматривал его перед сном. Похоже, мы не могли ни быть вместе, ни расстаться.

На День святого Валентина, под влиянием минуты, я решил съездить с ней на уик-энд в Вермонт, покататься на лыжах и насладиться романтикой. Сара так обрадовалась приглашению, что я даже удивился. Мы редко ездили куда-нибудь вместе. И можете списать это на счет того самого нежелания брать на себя обязательства. Однажды мы едва не отправились на несколько дней в аризонский отель «Финикс-Билтмор», мое самое любимое место в Америке, помимо музея «Либерейс» в Лас-Вегасе. Но «Финикс-Билтмор» отказывался принимать кошек, поэтому в ответ я аннулировал бронь. А Сара отказалась встречаться со мной три недели. Но после того как я пообещал ей долгий и снежный уик-энд, я впервые увидел ее очень довольной и ласковой. Даже почувствовал себя слегка виноватым, осознав, что за оставшиеся два дня мне предстоит найти романтический отель, который согласится принять кота.

К двадцатому телефонному звонку Сара уже не выглядела довольной и ласковой. А я, набирая двадцать первый номер, пребывал в полном отчаянии. Когда в трубке раздался голос хозяйки отеля, я обратился к ней с отрепетированной речью о Нортоне. Почувствовал ее нерешительность — такая реакция была гораздо лучше немедленного отказа, неоднократно мной полученного сегодня — и усилил давление. Я уже был готов пойти на крайние меры и рассказать, как Нортон спас мою бедную бабушку, заблудившуюся во время ужасной снежной бури, когда хозяйка отеля сдалась.

Вот так мой вислоухий шотландец отправился через всю страну кататься на лыжах.

На следующий день после прибытия в отель Сара сказала, что умеет хорошо спускаться по склону, но никогда не ходила на лыжах на длинные дистанции. Мы решили это исправить. Но сначала взялись поэкспериментировать с Нортоном и снегом. Он никогда в жизни не бегал по снегу; вся его уличная жизнь до сих пор проходила в летнее время. Но в Вермонте лето являлось почти забытым воспоминанием. А землю здесь укрывали снежные тридцатисантиметровые сугробы. Итак, мы осторожно выпроводили Нортона за дверь и стали ждать, затаив дыхание.

Сначала он мгновенно исчез из виду. Он был легкий, а снежные сугробы — высокие и мягкие, и кот в них просто утонул. Но в следующее мгновение Нортон буквально повис в воздухе и был так облеплен белыми хлопьями, что вполне пригодился бы для номера Зигфрида и Роя.[34]

К моему огромному удивлению, снег понравился коту. Он подбегал к ближайшему дереву, взбирался на ствол и прыгал вниз. Зарывался в снег, словно суслик, продвигаясь вперед с помощью носа и мордочки. Переворачивался на спину, вытягивая побелевшие лапы в голубое небо. Никогда я не видел, чтобы животное умело так веселиться.

После получаса подобных забав я решил, что становится холодно. Нортон послушно вернулся в отель — вся шерсть в снеге и сосульках. Я завернул кота в полотенце и насухо вытер, что он принял с большой благодарностью, а после устроился вздремнуть перед пылающим камином в гостиной. Хозяйка отеля уже была готова его усыновить.

После обеда мы с Сарой, надев лыжи, отправились на пробежку. Нортон, как он это делал всякий раз, когда я выходил прогуляться за городом, последовал за мной. Я попытался его отговорить, но кот заупрямился. Снег или не снег, холод или жара, он был готов к новым приключениям и исследованиям.

Когда мы добрались до ближайшей рощи, Нортон уже не шел за нами точно след в след. Он выписывал невообразимые зигзаги, запрыгивал на деревья и нырял оттуда в снежные сугробы, но потом неожиданно остановился и начал громко мяукать, пока я не приблизился и не взял его на руки.

Поверьте, Нортон был счастлив. И стал еще счастливее, когда двумя часами позже мы повторили процедуру с вытиранием полотенцем и сном перед камином. Даже Сара была довольна и призналась за поздней порцией коньяка и нардами, что без Нортона уик-энд на День святого Валентина не стал бы таким идеальным. Удовлетворенно вздохнув, она сказала, что, кажется, влюбляется в меня.

Однако через два дня, когда я снова отказался остаться на ночь у Сары, она заявила, что не желает меня видеть.

В период между различными романтическими интерлюдиями с Сарой я отвлекался на романтические и не только интерлюдии с другими женщинами. И кажется, ни в одной из них не обошлось без участия Нортона.

Примерно шесть недель я был по уши влюблен в спортивную журналистку, жившую в Бостоне. Это означало, что каждый уик-энд мне приходилось отправляться либо в Бостон, либо на какую-нибудь студенческую баскетбольную игру в некий южный городок, где копченая лососина и горячий бейгл[35] были всего лишь неприятным мифом.

Когда я впервые отправился в Бостон, чтобы повидать ее, то предстал перед ней с двумя стейками, бутылкой красного вина и котом.

Нортону нравился Бостон (стюардессы, то есть бортпроводницы очень внимательны к маленьким дружелюбным животным), но спортивная журналистка не могла представить себя берущей интервью у Дина Смита,[36] с котом на своем плече, поэтому мы быстро охладели друг к другу.

Я встречался с редактором из конкурирующей издательской компании, которая очень любила использовать слово «диккенсовский». Когда я познакомил ее с Нортоном, она с восхищением отозвалась о его внешнем виде, но допустила ошибку, спросив, не назвал ли я его в честь Нортона Саймона. Сама идея, что кто-то мог подумать, будто я назвал кота в честь самого скучного миллиардера в мире, потрясла меня. Назови она даже Кенни Нортона[37] наши отношения продлились бы чуть дольше.

Неделя прошла в компании модного дизайнера. Вероятно, ее не хватило бы на целую неделю, не встреться мы за несколько дней до Хэллоуина и не признайся она во время нашего первого обеда, что на предыдущий Хэллоуин отправилась на костюмированную вечеринку совершенно голой, если не считать покрывавшего ее тела боди-арта. Почему же она не продержалась дольше недели? Из-за татуировки в виде змеи на ее плече, которую Нортон упорно стремился выцарапать у нее из-под кожи, постоянно набрасываясь на нее ночью. Девушка почему-то посчитала это веской причиной для прекращения нашей недолгой связи.

В свиданиях самой интересной была возможность наблюдать за реакцией Нортона на женщин, которых я приводил домой (или, как в случае со спортивной журналисткой, к которым я приносил его самого). Большинство ему нравились. Как правило, события разворачивались следующим образом: после ужина я приглашал женщину в свою квартиру. Нортон получал вечернюю порцию «Паунс», после чего я знакомил его с дамой. Пока мы обменивались привычными восторгами типа «Ах, какие забавные ушки», Нортон оценивал ее. И если женщина ему нравилась, он принимался тереться о нее головой, причем делал это как заправский обольститель, намекая серьезнее отнестись к моему обаянию.

Пока мы с ней сидели на диване, слушая музыку, разговаривая и пытаясь разобраться, что сулит нам остаток вечера, Нортон — конечно, если он одобрил, — растягивался рядышком и, перевернувшись на спину, принимался пристально изучать нас. Было что-то пугающе притягательное в том, что ему было достаточно лишь однажды встретиться взглядом с моей партнершей и от женских сомнений не оставалось и следа.

Но если Нортону кто-то не понравился, тушите свет. Никаких попыток приласкаться или милых взглядов, брошенных из-за спины. Вместо этого он устраивал беготню по квартире, принимался яростно царапать ножки кровати, а иногда и женщины, а порой доходило и до малоприятной демонстрации содержимого его желудка. Как правило, у нас с Нортоном схожие вкусы в отношении женщин, поэтому, когда его поведение менялось не в лучшую сторону, я на него не сердился. Более того, если не считать царапанье кровати, то мне и самому часто хотелось к нему присоединиться.

Синди и Нортон к обоюдному удовлетворению сумели договориться о том, кто и как из них будет спать. Ни одной из ее преемниц не удалось этого добиться. Особенно Мишель, которая просыпалась каждый час, отплевываясь, хватая ртом воздух и беспорядочно размахивая руками, поскольку Нортон с завидным постоянством продолжал запихивать ей в рот свой хвост. В отличие от своего папочки Нортон был очень привередлив в отношении того, кому позволить по утрам чесать у себя под подбородком.

Когда речь заходила о женщинах, я доверял мнению Нортона, а он доверял мне. Карин была единственной, из-за кого у нас возникли серьезные разногласия.

Она была моделью из Дании. Мы встретили ее в Париже, во время одной из первых поездок Нортона. Двадцать два года, рост — метр восемьдесят два. Самая красивая женщина, с которой мне доводилось беседовать, не захлебнувшись при этом слюнями. Кроме того, она говорила и читала на нескольких языках, была необыкновенно искушенной в делах, обладала великолепным чувством юмора и… В общем, вы уже поняли, я был сражен наповал. Но настоящим чудом было то, что она тоже в меня влюбилась. Жизнь казалась идеальной.

За исключением одной проблемы.

Хорошо знакомый вам член моей семьи решил, что абсолютно не выносит высокую блондинку, которая иногда занимает его половину кровати. Нортон ее ненавидел.

Обычно мой кот не шипит, но на Карин шипел, как змея. И мой Нортон никогда не кусается, но ее он укусил. Ему нравилось дождаться, пока она уснет, а затем прыгнуть на подушку Карин и громко замяукать, пугая ее до смерти. Однажды он написал в ее туфли — и именно тогда, когда она очень спешила на важную встречу.

Я пытался убедить кота, что он не прав. Я уверял Карин, что не могу оставить его в Нью-Йорке, пока сам нахожусь в Париже. Но так и не переубедил никого.

К счастью, мне никогда не приходилось выбирать между ними. Странно, но, выбирая между кем-то, кто мог завоевать титул «Мисс Вселенная» (и, вероятно, провести своего рода простую операцию на мозге в качестве демонстрации своего таланта), и жизнерадостным вислоухим шотландцем, я бы не задумываясь отдал предпочтение своему коту. Возможно, я чуть не погубил его — но он победил. Впрочем, прежде чем до этого дошло, я решил считаться с мнением Нортона, когда дело касается женщин.

Наши первые встречи — они продлились неделю — прошли просто захватывающе. Мы ели в маленьких ресторанчиках, пили отличное вино, я впервые попробовал персиковое шампанское, мы танцевали, прижавшись щека к щеке, и держались за руки в джаз-погребках. Когда я вернулся в Нью-Йорк, мы писали друг другу письма, наши телефонные счета могли поспорить с размером государственного долга, мы планировали встречи в самых экзотических местах.

Дальше наши встречи были такими же сказочными. Мы провели вместе только пять дней, именно на этот срок мне удалось вырваться. А еще в тот раз в Париже вместе со мной оказались два моих друга — Нэнси и Зигги Ольдерман. Нэнси, очень привлекательная женщина с копной темных кудрявых волос, пришла в легкое замешательство, когда, зайдя в мой номер в «Тремоле» на бокал шампанского, обнаружила там белокурую богиню — одетую в нечто, по размеру напоминающее повязку на глаз Капитана Крюка, — разливающую шампанское. А Зиг запаниковал при виде Карин и сказал, что ему на минутку необходимо в ванную комнату. Только вместо ванной комнаты он вошел в платяной шкаф и так смутился, что простоял там целых пять минут в надежде, что мы не заметим.

В мой следующий приезд мы с Карин отправились отпраздновать мое возвращение и наше изголодавшееся по любви воссоединение. Мы не виделись несколько месяцев. Она была все также прекрасна и соблазнительна. А Нортон так же громко шипел при ее появлении в моем номере.

После ужина мы шли пешком по улицам Ле-Аль, держась за руки и целуясь через каждые несколько шагов. Вернувшись в отель, мы сразу поднялись в мой номер. Я приготовился к ночи безумной страсти. И тут она сказала:

— Да, кстати, мой приятель немного расстроен из-за того, что я встречаюсь с тобой.

Невероятно, как подобные заявления способны мгновенно охладить даже самую пылкую страсть.

— О каком приятеле ты говоришь? — спросил я. — Ты же сказала, что давным-давно с ним рассталась.

— Рассталась? — Карин взглянула на меня в замешательстве.

— Ну да. В тот первый раз, когда мы встретились… провели вместе целую неделю… ты сказала, что только что рассталась с…

— Ах это! Мне просто надо было дождаться, когда он вернется в город. Его не было целую неделю. На самом деле я не расставалась с ним.

— А что насчет моего прошлого приезда?

— Он опять отсутствовал.

— Ладно, но почему ты не сообщила мне?

— Думала, что ты не станешь встречаться со мной.

Я принялся расхаживать по комнате, не смея даже взглянуть в сторону Нортона, поскольку был уверен, что увижу на его мордочке ехидную усмешку.

— Как его зовут? — спросил я. — Твоего парня.

— Роберт.

— Чем он занимается?

— Он ортопед.

Если бы он был автогонщиком или модельером международного уровня, я, вероятно, смог бы довольствоваться каким-нибудь тщательно продуманным, пусть и болезненным договором о разделе. По крайней мере я бы спас хоть остатки своей гордости. Но ортопед?

— Откуда… откуда Роберт знает, что мы встречаемся? — поинтересовался я.

— Понимаешь, мне пришлось сказать ему сегодня, поскольку на сей раз он никуда не уезжал.

— И что он ответил?

— Роберт очень вспыльчивый. — Карин пожала плечами.

— Так что он сказал?

— Что-то о твоем убийстве.

— А как у Роберта с чувством юмора?

— У него оно отсутствует.

Это был конец наших с Карин отношений. Оказалось, что у Роберта действительно не было чувства юмора и он хотел меня убить. В его жилах текло немного арабской крови, и он полагал, что убийство — вполне приемлемое решение. Но даже если он и не собирался этого делать, признаюсь, несколько неприятных образов — я разут и привязан к стулу, и ортопедические пыточные инструменты пущены в дело — промелькнули в моем воображении. И у меня не было желания провести оставшуюся жизнь без ступней даже ради красивой модели из Дании.

К чести Нортона, тот и не собирался злорадствовать. Впрочем, проявляя осмотрительность, я никогда не брал его в Данию и сомневаюсь, что возьму. В последний раз я слышал, что Карин переехала в Рим и живет с неким графом. Мне лишь остается надеяться, что это граф Дракула.

Одной из регулярных поездок Нортона была ежегодная экскурсия на весенние сборы бейсбольных команд во Флориду. Я отправлялся туда с девятью другими парнями из «Лиги Ротиссери». Изначально поездка задумывалась лишь для мужчин, которые хотели посмотреть бейсбол. Но со временем к нам присоединились жены и подружки, а когда мы сами стали немного старше, то частью поездки стал и гольф. И после каждой экскурсии мы оставляли отчет о ней в книге отзывов о деятельности нашей «Лиги», и в результате другие игроки присоединились к нам. Теперь это превратилось в грандиозное предприятие — слет «Лиг Ротиссери» с несколькими сотнями помешанных на статистических данных фанатов, съезжающихся со всех концов страны, чтобы посмотреть бейсбол и поговорить о нем.

Такой уик-энд не для случайной подружки. Сара побывала на одном из них (и ухитрилась продать невероятное количество футболок с эмблемой «Лиги Ротиссери», поскольку выглядела в ней гораздо лучше, чем любой из нас), но обычно этот уик-энд выпадал на период, когда она со мной не разговаривала. Поэтому пару лет моим единственным компаньоном оставался Нортон. Он обожал отель, в котором мы останавливались. «Белвью-Билтмор» — строение начала XX века, сохранившее очарование старого Юга. И часть этого очарования заключалась в том, что работавшие в отеле люди обожали Нортона.

Когда Нортон отправился в поездку во второй раз, я взял с собой двоих друзей, семейную чету, которая встретилась с Карин в Париже, Нэнси и Зигги Ольдерман. (Зигги — не настоящее его имя. На самом деле его зовут Джон, но поскольку он работает в пуританской инвестиционной брокерской компании, то не хочет, чтобы его коллеги узнали, что для большинства людей он является персонажем из альбома Дэвида Боуи — из-за чего порой очень сложно быть его другом. Когда он находится в компании сослуживцев, нам полагается звать его Джон, несмотря на то что они называют его Олди. И словно ситуация с именем и без того не была довольно запутанной, в компании работал еще один далеко не самый последний сотрудник, которого звали Джон. Он был выше по должности, и руководители сказали Зигги, что станут звать его Джеком, чтобы избежать путаницы, когда люди в офисе будут выкрикивать имя Джона. В итоге одни знали его как Зигги, другие — как Олди, третьи — как Джона и четвертые — как Джека. Казалось, что ты водишь дружбу с Сибил).[38]

Во время поездки в Сент-Питерсберг с четой Ольдерман Зигги/Джон/Олди/Джек издевался надо мной из-за того, что я взял с собой Нортона. Он не понимал, зачем я прихватил с собой кота на такое мужское мероприятие, как весенние сборы. Я стал объектом насмешек на протяжении всего полета — уж в этом мой приятель Зиг был настоящим экспертом. Несколько лет назад мы втроем поехали на пять дней в «Аризону-Билтмор» поиграть в теннис и гольф (и Сара тогда снова не разговаривала со мной). На второй день к нам присоединились трое моих друзей, которые приехали сюда из Тусона пообедать. Мы много съели и выпили в дорогом обеденном зале отеля. Когда нам принесли счет, Зигги настоял на его оплате. Я принялся спорить с ним — в конце концов, это были мои друзья, с которыми он никогда раньше не встречался, — но безрезультатно. Одним росчерком Зигги подписал счет и весь вечер купался в расточаемой нами благодарности. В течение следующих пары дней, поддавшись чувству вины, я постарался оплатить все, что возможно, — завтрак Нэнси и Зигги перед игрой, саму игру в гольф, напитки у девятнадцатой лунки и тому подобное. Когда настало время выписываться из отеля и мне вручили счет, Нэнси заявила своему муженьку:

— Тебе не кажется, что пора ему сказать?..

Оказалось, что пора, и Зиг сообщил, что действительно подписал крупный счет за обед, только подписал он его моим именем.

Впрочем, выражение его лица, пока мы стояли в холле отеля во Флориде, пусть и не полностью, но в какой-то мере компенсировало ту почти миллионную сумму, которую он навесил на меня в Аризоне. После того как Зиг несколько часов изводил меня насмешками из-за кота, теперь он был вынужден стоять возле регистрационной стойки и наблюдать, как каждая привлекательная женщина, работающая в отеле, взвизгивала:

— Нортон? Неужели это Нортон?

Ему также пришлось наблюдать за тем, как они подходили поиграть с котиком, улыбались мне и говорили:

— Помните, если вам что-нибудь понадобится, просто позвоните.

Это была отличная компенсация за аризонский счет.

Ежегодный слет «Лиг Ротиссери» стал также местом, пожалуй, самых увлекательных приключений Нортона. Пару лет назад я, как обычно, поехал по делам слета. И Нортон отправился со мной. Вылет самолета надолго задержали, и я прибыл в отель лишь после восьми вечера. После традиционного праздничного приветствия Нортона у стойки я отнес его в наш номер на втором этаже, достал его еду и туалет, а после спустился вниз поужинать. Проведя пару часов за приличной едой, хорошим пивом и отличной беседой о бейсболе, я устал и поднялся в свой номер. Остальная компания отправилась на террасу ресторана за новой порцией спиртного.

В этом году нам дали номер, в котором балкон примыкал к спальне. Нортон стоял перед балконной дверью, желая, чтобы его выпустили. Он привык бегать по территории «Белвью-Билтмор». Там имелся огромный участок с бассейном, где было много травы и кустов, в которых кот мог прятаться. Но его любимым местом в отеле стал подвал. Нортон много дней обследовал закоулки и щели; и особенно ему нравился один пыльный бетонный угол, который идеально подходил для того, чтобы там подремать. Но, насколько мне известно, кот никогда не устраивал игр на крыше отеля.

Поразмыслив минуту, я подумал: почему бы и нет? Что может произойти? И открыл дверь. Нортон сразу выскочил на балкон, запрыгнул на перила и, перебравшись через них, отправился исследовать островерхие крыши, которые, казалось, растянулись на километры. Я выждал десять или пятнадцать минут и позвал кота. Естественно, он мгновенно примчался. Убедившись, что никакой опасности нет, я сказал Нортону, что он может идти погулять.

Через сорок пять минут я стал готовиться ко сну. Шагнул к балконной двери, собираясь позвать Нортона, и в это время раздался телефонный звонок. Подняв трубку, я услышал голос Глена Ваггонера — моего лучшего друга.

— Думаю, тебе лучше спуститься вниз.

— Что случилось?

— Нортон только что провалился сквозь крышу обеденного зала.

Помните мультяшную земляную кукушку по имени Дорожный Бегун, которая проносилась по дороге со скоростью света, преодолевая многие километры за несколько секунд? Именно таким образом я слетел вниз по лестнице, торопясь к своему коту.

Когда я выскочил на террасу, посетители покатывались со смеху. Глен проводил меня в обеденную зону и поднял палец вверх: в трех метрах над моей головой в зелено-белом полосатом навесе зияла дыра. Очевидно, Нортону наскучила крыша, и он решил перебраться по тенту. На полпути наступил на слабый участок, и тот под ним лопнул. Кот шлепнулся с пятиметровой высоты, приземлившись в нескольких сантиметрах от стола, за которым заканчивали ужин две семидесятилетние женщины. Естественно, они закричали — вы бы тоже закричали, если в ресторане вам на голову свалился бы кот, — и одной из них едва не понадобился врач. Впрочем, когда я начал извиняться (на фоне рыдающих от смеха «Лиг Ротиссери»), они смягчились и посоветовали найти кота, поскольку он был напуган намного больше, чем они.

Глен, которого Нортон хорошо знал, пытался поймать его после грандиозного падения, но тот не дался в руки. Кот умчался в темноту, и Глен потерял его из виду.

Размышляя, куда он мог удрать, я, спотыкаясь и зовя кота по имени, обошел огромную лужайку. Никакого ответа. Побродив в бесплодных поисках еще минут пятнадцать-двадцать, я внезапно сообразил, куда Нортон мог спрятаться. Подошел к скрипучей деревянной двери в подвал и, открыв ее, оказался внутри. Моим глазам понадобилось несколько минут, чтобы привыкнуть к кромешной темноте; после чего я стал осторожно пробираться к знакомому мне пыльному углу. Там я и нашел спящего Нортона.

— Кис-кис! — позвал я.

Кот открыл глаза и, издав ворчливое «брррмяу», бросился в мои объятия.

Все оставшееся время люди излишне опекали Нортона и кудахтали над ним. Но он старался держаться поближе ко мне. Похоже, ему надоели приключения. Я заметил, что кот ласкается лишь к одной сотруднице отеля — очень привлекательной блондинке, работавшей за регистрационной стойкой. Когда я подошел забрать своего маленького возмутителя спокойствия, женщина улыбнулась сначала коту, а потом мне.

— Он ваш? — спросила она. — Такой милый!

Мне показалось, что Нортон подмигнул нам обоим.