Неоконченное путешествие

Глава 14 На перепутье

Прежде чем мы отплыли вниз по реке Хит, управляющий барракой Марте, прослышав о том, что мы опять здесь, пришел к нам с большой группой своих людей.

— Мы хотим отправиться на те самые плантации, о которых вы нам говорили, — сказал он мне. — Теперь мы знаем о дикарях и о том, что у них есть съестное, и чувствуем, что должны как-то достать продовольствие. Сборщики в барраке едят одни листья, а ведь вы знаете, у нас три сотни человек — их надо прокормить.

— Вы хотите сказать, в Марте снова голодают?

— Да, именно это я и хочу сказать. А когда у нас было иначе? Уж в этом-то мы можем быть уверены! — Он похлопал меня по плечу и добавил: — Спасибо вам, теперь есть надежда, что нам станет легче. Хотелось бы, чтобы у нас было так же хорошо, как в Сан-Карлосе.

В этой местности можно найти два вида ценных растений, на которые стоило бы обратить внимание. Первое из них — это Jawal chunca, имеющее вид небольших кустиков с листьями длиной в десять и шириной в три дюйма, зелеными снаружи и темными с изнанки, с прожилками и верхушками кроваво-красного цвета. Три или четыре таких листа, настоенные в одной кварте кипятка, являются великолепным средством против лихорадки. Другое растение — кустарник, называемый пандоде-кока, весьма популярное у индейцев, которые жуют его листья. Свойства его такие же, как и у обычного кока, но воздействие несколько умереннее. Ни одно из этих растений не имеет коммерческого значения, хотя местное население постоянно ими пользуется.

В связи с распространенностью болезней и инфекций в Монтанье Боливии и Перу, нет ничего удивительного в том, что среди жителей этого района так популярны лекарственные растения. В горах тоже против каждого недомогания есть соответственное естественное средство; любой чоло почти всегда лечится травами, за исключением случаев, когда необходимость заставляет его прибегнуть к хирургическому вмешательству. Простуда и кашель легко вылечиваются с помощью вила-вила — растения, похожего на эдельвейс, которое можно найти лишь на большой высоте в горах. В прибрежных районах надежным средством против артрита или ревматизма даже в самых запущенных формах считается Sanguinaria canadense[127], или кровяной корень. Имеются сотни средств, употребляемых местными жителями для лечения разных недугов, однако официальная медицина не проявляет к ним должного интереса. А между тем эти травы часто оказывают просто замечательный лечебный эффект; я сам испытал действие многих из них на себе, причем с полным успехом. Насколько мне известно, лекарства из этих трав готовятся в виде настоев, наподобие чая.

На реке Хит очень много вампиров. Они безошибочно отыскивают лагерь и нападают по ночам на любую открытую часть тела, а иногда даже прогрызают противомоскитную сетку, чтобы добраться до вас.

В Южной Америке несметное множество летучих мышей, особенно в предгорьях Анд, и, быть может, придет время, когда этих животных будут ценить за их мех. Многие виды обладают прекрасными шкурками, не менее красивыми, чем у кротов, но другой расцветки — розовато-коричневой или малиново-красной с переходом в темно-кротовые оттенки. Инки использовали мех летучих мышей для украшения одежды, причем носить такую одежду имели право лишь члены царствующей фамилии. Вампиры приносят вред человеку и животным, и богатство ждет того предприимчивого дельца, который найдет коммерческое применение их меху.

Мы легко дошли на бальсах до стоянки эчока. Их большая общинная хижина была повалена ураганом — даже здесь бедствие ощущалось так же явственно, как и в Сан-Карлосе, но пищи, как всегда, было в изобилии.

К этому времени биолог — между прочим, он был европейцем — начал сильно страдать от нарывов на коже и от отсутствия чистого белья; то, что было на нем, уже дурно пахло. Теперь он начал понимать, как глупо поступил, выкинув из своего тюка все, кроме самого необходимого, и, может быть, поэтому сделался мрачным и каким-то напуганным. Эчока на время избавили его от мучений, причиняемых сутуту, но он возражал против их метода извлечения паразитов и, когда выскочила новая порция волдырей, прибег к своему собственному средству — сулеме. В результате личинки погибли у него под кожей и образовались болезненные гноящиеся раны. Они дурно пахли и в сочетании с его затхлой одеждой делали нашего биолога весьма непривлекательным товарищем. Каждый день разражались грозы со страшными ливнями, и от этого ему становилось еще хуже.

Я не на шутку тревожился за него. Если начнется заражение крови, он погибнет, ибо мы ничем не могли бы помочь ему. К тому времени, когда мы достигли места, откуда нам следовало двигаться пешком, я считал, что он уже неспособен идти через лес; несколькими днями позже я уже сомневался, сможем ли мы вовремя доставить его в Сан-Карлос, чтобы спасти ему жизнь. Грозы продолжались, река разлилась, и возвращаться обратно против течения на бальсах можно было, только держась у самого берега и подтягиваясь за каждую ветвь — непосильный труд для больного человека. Единственное, что можно сделать, — отправиться пешком по берегу реки; так мы и поступили.

Мэнли заболел лихорадкой, но держал себя в руках; у Костина сильно воспалилась нога из-за сутуту. К счастью, пищи хватало, так как плантации эчока были повсюду, и индейцы имели привычку «укладывать» верхнюю часть бананового дерева вместе с плодами, отчего бананы созревали гораздо скорее, чем если бы были сорваны. Главным препятствием при передвижении был колючий бамбук такуара — продираться через него больным людям почти не под силу. Но в конце концов мы добрались до стоянки эчока. Они уже построили новую хижину, так что у нас оказался и кров, и маис, составивший приятную перемену после надоевших бананов.

Добрые дикари вытащили из нас сутуту. Одна личинка, извлеченная из моей спины, была длиной почти в дюйм. Другая сидела в руке и очень мучила меня. Чтобы вытащить ее, пришлось прибегнуть к последнему средству — на нее налепили пчелиный воск и смазали соком какого-то растения. Когда мы двинулись дальше вверх по реке, эчока провожали нас, неся поклажу биолога и Мэнли.

Когда я говорю об эчока, мне совсем не хочется называть их «дикарями»; если я так делаю, то только для того, чтобы проводить различие между «окультуренными» индейцами и индейцами в первобытном состоянии. Эти люди примитивны, но по существу скорее похожи на жизнерадостных детей, чем на дикарей в общепринятом смысле. Им не свойственны ни хитрость, ни коварство, и та готовность, с какой они откликнулись на наше желание установить с ними дружеские отношения, наглядно доказывает, насколько несправедливо распространенное мнение о диких лесных людях.

Дружба их обязывала. Они были готовы сделать все, что в их силах, чтобы помочь нам. Они были опытны и скромны, добры по натуре, и я проникся к ним симпатией и уважением, видя в них гораздо больше врожденного благородства, чем у многих «цивилизованных» людей.

Эчока знали все кратчайшие пути к Марте, и благодаря тому, что они нас провожали, мы сэкономили много времени. Но даже несмотря на это, я уже не надеялся доставить биолога в живых до Сан-Карлоса. Днем он едва мог самостоятельно двигаться, а ночью ему приходилось спать на земле, так как свой гамак он уже давно выкинул.

На одной отдаленной плантации мы застали продовольственный отряд из Марте за работой. Он вернулся вместе с нами в барраку.

— Четверо моих людей уже умерли от голода, — сказал управляющий. — Мы часто по нескольку дней подряд сидим без еды.

— Почему же вы ничего не предпримете, чтобы исправить положение? — спросил я. — Ведь вам можно было бы послать продовольствие из Сан-Карлоса.

— Возможно, что так, но сколько бы это стоило? Марте едва окупает себя и не может оправдать такие расходы. Если наша продукция значительно не увеличится, об этом нечего и думать.

С нами оставалось трое эчока, и вопрос пропитания никогда не тревожил их. Проголодавшись, кто-нибудь из них отправлялся в лес и подманивал к себе дичь. Однажды я присоединился к эчока, чтобы посмотреть, как он это делает. Я не заметил никаких признаков дичи в кустарнике, но индеец знал, что делает. Он вдруг издал несколько пронзительных криков и сделал мне знак не шевелиться. Спустя несколько минут через кусты в ярде от нас прошел небольшой олень, и индеец пустил в него стрелу. Я видел потом, как эчока подзывали к себе обезьян и птиц с деревьев с помощью таких же своеобразных криков.

Когда мы пришли в Марте, эчока остались с нами на несколько дней, пока больные не поправились настолько, чтобы идти дальше самостоятельно. Затем индейцы проводили нас до самого Сан-Карлоса; без их помощи наш отряд, возможно, так и не добрался бы туда. Раны на теле биолога привлекали тучи мух, но в барраке их тщательно промыли и залечили. Тут, на наше счастье, появился погонщик волов, который смог взять больного на мула и довезти его до Сандии. Мы очень сомневались, выживет ли он, но, как мы потом узнали, он все-таки остался жив. Теперь, я думаю, у него уже не появится желание предпринять еще одно такое путешествие в леса.

Как только Мэнли кончила трясти лихорадка, мы трое — он, Костин и я — отправились лесом к Санта-Крусу, где нас должны были ждать мулы. Однако на месте выяснилось, что погонщик, оставив двух самых жалких мулов, ушел со всеми остальными и, вероятно, продал их, ибо мы так их и не увидели. Чтобы достать новых у Флауэра, Костин поехал на одном из оставшихся мулов в Аполо. Но счастье нам изменило. Аполо сгорел дотла, и никаких мулов там нельзя было достать. Больше того, гринго в то время были там не в чести, так как Флауэра считали виновником несчастья.

Дело в том, что в Аполо давно не выпадало дождей, поэтому местная церковь устроила крестный ход с молением о дожде. Еретик Флауэр посмеялся над изображениями мучеников, истекающих кровью, с чадящими свечами; как назло, одна из свечей упала и начался пожар, распространившийся с необычайной быстротой. Пламя охватило сухие деревянные дома, и весь поселок сгорел буквально за несколько минут, уцелел только дом Флауэра, крытый черепицей и потому устоявший против огня. Дело было ясное: причина трагедии — насмешка над святынями!

Мы взвалили нашу поклажу на двух оставшихся у нас мулов и, облегченные таким образом, отправились пешком в Пелечуко. Путешествие длилось целую вечность, ибо даже при наиболее благоприятных обстоятельствах дорога здесь ужасная, а мы шли пешком, не желая подвергать себя риску верховой езды по узким горным тропам. Когда, усталые и приунывшие, мы наконец прибыли на место, нас приветливо встретил Карлос Франк и снабдил мулами для продолжения пути до Кохаты. 19 декабря мы добрались до Ла-Паса.

Определение границ было причиной многих осложнений с Перу, несмотря на то, что Боливия уступила территорию, на которой пограничные знаки ранее были поставлены условно. Работа шла с бесконечными отсрочками, что мне совсем не нравилось. Мне не улыбалась перспектива быть втянутым в сложный пограничный конфликт между двумя странами, грозивший перейти в открытую войну, и я отказался от работы в пограничной комиссии. Президент был очень сердечен со мной и выказал полное понимание моего положения; министра иностранных дел все это, казалось, очень забавляло. В газетах обеих стран было много всяких толков и оскорбительных выпадов друг против друга, но, несмотря на угрожающие инциденты на границе, проистекавшие из патриотического рвения, до войны дело не дошло.

После нашей остановки пошли слухи, что индейцы готовы поднять восстание, и для установления границ Боливией была приглашена французская комиссия. Она не признала данных, представленных перуанской стороной, и один из членов комиссии, поссорившись с боливийским политическим представителем, вызвал его на дуэль, но боливиец благоразумно от нее отказался. Участок границы по реке Хит, уточненный нами в 1910 году, оказался единственным необследованным французами, по-видимому, потому, что там живут «дикари», и составленные мною карты были официально приняты. Возникли также некоторые разногласия относительно линии границы около устья Тамбопаты, и французская комиссия отказалась принять какие-либо данные, кроме своих собственных, которые в сущности очень мало расходились с нашей демаркацией 1910 года. Во всяком случае теперь я был вне игры и до известной степени доволен тем, что стою в стороне от всего этого, хотя я всегда любил самый процесс съемки и теперь сожалел, что демаркация не доведена до конца, к полному удовлетворению обеих сторон.

Когда я встретился с министром иностранных дел в следующий раз — это было в 1913 году, — он рассказал мне, что биолог уехал из Боливии.

— Дорогая затея, — заметил он, — платить жалованье пятьсот фунтов в год за одного пойманного жука, да и то самого обыкновенного. Это уж слишком даже для весьма гибких финансов Республики Западного Берега!

— Но ведь в Монтанье можно получить ценнейшие научные данные.

— Пусть за них платит кто-нибудь другой, майор. Пока что с нас хватит науки.

У меня уже не было возможности вернуться в армию: я сжег за собой все мосты. С другой стороны, это развязывало мне руки для частных исследований, которые мне не терпелось начать. Даже не заходя в глубь Анд, можно было провести широкие исследования среди развалин империи инков. Где-то в лесах севернее и северо-восточнее Куско находились многочисленные древние поселения и укрепления, которые предстояло разыскать и исследовать. Последней новостью было романтическое открытие Мачу-Пикчу. Но меня влекло другое, я ставил своей целью поиски культуры более ранней, чем культура инков, и мне казалось, что ее следы надо искать где-то дальше на востоке, в еще неисследованных диких местностях. У всех наиболее развитых индейских племен были сказания о существовавшей когда-то на востоке великой цивилизации, народе, который мог быть предшественником инков, и даже о таинственных людях, построивших гигантские сооружения, остатки которых нашли пришлые инки и стали считать своими.

В южноамериканских лесах жило много зверей, еще неизвестных зоологам, таких, как mitla, которую я видел дважды; это черная, похожая на собаку кошка величиной с английскую гончую[128]. Водились в изобилии змеи и насекомые, еще неизвестные ученым, а среди болот в лесах по реке Мадиди часто вспугивали каких-то таинственных огромных зверей — возможно, первобытных чудовищ, таких же, сведения о которых поступали из других частей континента. Во всяком случае были найдены следы, принадлежащие неизвестному животному — огромные, гораздо большие, чем те, какие может оставить любой известный вид крупного животного[129]. Анаконды достигают там гораздо больших размеров, чем обычно принято считать, и поскольку сообщения достойных доверия путешественников упорно ставятся под сомнение, проверить это нельзя. Встреча с анакондой опасна, а поймать особо крупный экземпляр почти невозможно ввиду ее необычайной силы.

Дикари здесь также плохо изучены — имеются племена, о существовании которых даже не подозревают[130]. Племена физически крепкие и здоровые не селятся около судоходных рек, а удаляются за пределы расселения цивилизованного человека. Во всяком случае белые, подозревая об их присутствии, боятся и всячески избегают их; что касается меня, я всегда искал встречи с ними. Быть может, в этом кроется причина того, что в основу этнографии континента легло недоразумение, которое я попытаюсь рассеять в одной из последующих глав.

Таковы мотивы, в силу которых я решил посвятить себя в будущем исследованиям и с помощью уже накопленных сведении попытаться пролить свет на мрак, окутывающий историю этого континента. Я был уверен, что именно здесь сокрыты великие секреты прошлого, все еще хранимые в нашем сегодняшнем мире. Я стоял на перепутье и, к лучшему или к худшему — не знаю, — выбрал дорогу, ведущую в лес.

Мэнли еще далеко не выздоровел, а у Костина появились признаки эспундии, которую он в конечном счете вылечил в Лондонском институте тропической медицины. Поэтому 6 января 1912 года мы покинули Ла-Пас и направились на родину. По пути мы на несколько дней задержались в Арекипе, славившейся своим прекрасным климатом. Очень жаль, что это чудесное местечко посещает так мало туристов, ибо оно интересно не только само по себе, но и как преддверие к Куско и изумительным реликтам инкской и доинкской цивилизаций[131]. Жизнь коренного населения на Альтиплано претерпевает значительные изменения, и, вероятно, уже в следующем поколении мало что останется от яркого, красочного быта здешних мест.

В Арекипе часто наблюдаются подземные толчки, как будто приуроченные к полнолуниям, и нередки случаи, когда жители в страхе выбегают из своих домов посреди ночи. Мне рассказывали о последнем толчке, он кончился величайшим весельем — паника сменилась всеобщим хохотом.

Отели были набиты туристами до отказа. В одном из них пятнадцать дам спали на полу просторной комнаты с одной стороны, меж тем как противоположную занимали пятнадцать джентльменов. Среди последних был дородный чилиец, отличавшийся феноменальной волосатостью — не человек, а настоящая обезьяна! Среди ночи город потрясли сильные подземные толчки. Люди бросились на улицы и площади, одетые во что попало. Отель, о котором идет речь, стоял на Пласа-де-Армас — довольно хорошо освещенной главной площади, где скопилось множество народу.

Толчки и глухой подземный гул, который скорее чувствовался, чем был слышен, продолжались. Началась паника. На фоне звездного неба, угрожая рухнуть, закачались башни кафедрального собора. Женщины пали на колени и воздели руки в мольбе о пощаде, раздирая на себе одежды и разметав распущенные волосы. Мужчины в ужасе закатывали глаза и крестились, стараясь удержаться на ногах.

Вдруг из дверей отеля повалили люди, вопя и давя друг друга. Последним, спотыкаясь, появился тучный чилиец; он судорожно ловил ртом воздух, его волосатый торс был прикрыт женской блузкой, на ногах болталась пара съехавших вниз женских спортивных брюк. Он то и дело нагибался, останавливался, подхватывал брюки и пытался прикрыть ими свою срамоту, но каждый раз новый подземный толчок мешал ему осуществить свое намерение и гнал его дальше.

При виде этого необычайного зрелища люди, казалось, обо всем позабыли. Раздался взрыв смеха; веселье усиливалось по мере того, как чилиец делал все новые попытки натянуть штаны. Чувство юмора пришло на помощь жителям Арекипы и помогло им превозмочь страх перед землетрясением! Продолжая хохотать, все стали расходиться по домам. Люди смеялись и на следующий день, смеялись, вспоминая и пересказывая этот эпизод. Город продолжал трястись теперь уже от хохота!

Похоже на то, что опустошительные землетрясения происходят здесь всего лишь один или два раза в столетие. По-видимому, последнее серьезное землетрясение произошло в 1867 году. Тогда город был сильно разрушен, рухнули башни кафедрального собора. Это же землетрясение в полную силу дало себя знать на южном побережье Перу; приливной волной смыло Арику, а в бухте Писагуа, представляющей собой не что иное, как кратер вулкана[132], из воды поднялся высокий столб пара, напугавший окрестное население. Вся Южная Америка периодически сотрясается убывающими волнами эпохи великих извержений, историю которой можно узнать лишь из индейских легенд. Даже в глубине континента, на равнинах Мохос в Боливии, озеро Эксальтасия часто сотрясается от загадочных возмущений, во время которых выбрасываются столбы зловонного пара, по-видимому, вулканического происхождения. Вполне возможно, в будущем в этом районе обнаружат крупные месторождения нефти. Геологи уже исследовали в порядке ознакомления наиболее доступные части страны, но, как и у этнографов, в их отчетах слишком много теории и слишком мало подлинных фактов.