Неопубликованное предисловие к "Запискам уцелевшего"

1.

Моя мать, Анна Сергеевна Лопухина, принадлежала к старинному роду Лопухиных, которые ведут свое происхождение от легендарного косожского вождя Редеди, жившего в XI веке и убитого в единоборстве тьмутараканским князем Мстиславом, младшим братом Ярослава Мудрого.

Выдающийся русский историк академик Степан Борисович Веселовский в одном из своих трудов доказывает, что многие дворянские роды, не имея возможности восстановить свои родословные исторически верно, начинали выдумывать предков из «немец», «от хазар», — в данном случае выдумали некоего Лопуха — внука Редеди, дружинника Владимира Мономаха.

Лопухиных Веселовский не называет, но думается, что вплоть до XVI века вся их родословная была весьма сомнительна. В XVI-XVII веках они являлись мелкими и средними дворянами, служившими по разным городам, но в конце XVII века, благодаря браку царя Петра с Евдокией Лопухиной, неожиданно выдвинулись.

Году в 1924 или 1925 мой старший брат Владимир и я пришли в Троицкую Лавру, уселись там близ Духовской церкви на огромную могильную плиту с отколотым небольшим концом и закурили. Мимо проходил тогдашний заместитель директора по научной части Сергиевского музея граф Юрий Александрович Олсуфьев. «Что это вы сидите так непочтительно на могиле своего предка», — заметил он. Оказывается, это была могила тестя царя Петра. Когда Петр сослал свою жену в Суздаль и казнил или сослал ее родных, его тесть успел умереть своей смертью и был похоронен в Лавре. А Петр приказал отсечь кусок его могильной плиты у изголовья.

Году в 1950 я показывал эту плиту своим сыновьям, но потом ретивые ревнители порядка решили облагообразить монастырскую территорию возле Духовской церкви и Троицкого собора и убрали все находившиеся там древние и более новые каменные надгробия.

При Елизавете Лопухины пострадали вторично. Одна из них непочтительно отозвалась об императрице, ее били плетьми, вырезали язык, а ее родных сослали. При Павле I один из Лопухиных, но не нашей ветви, выдвинулся, был министром, главой масонов, получил даже княжеский титул, но потомства не имел.

Из воспоминаний двоюродной сестры моей матери — княжны Ольги Николаевны Трубецкой, я узнал многое о семье Лопухиных. Были они средними дворянами, богатствами и обширными поместьями не обладали.

Мой прапрадед Александр Николаевич Лопухин, в молодости был кавалергардом, потом с 1818 по 1839 г. Вяземским уездным предводителем дворянства, где у него было родовое имение Успенское. Лопухины его продали еще в прошлом столетии, а фамильные портреты предков, в том числе Петра и Евдокии, вывезли. Где теперь находятся портреты — не знаю.

У Александра Николаевича Лопухина был один сын Алексей и три дочери. Об отношениях между Лермонтовым, Алексеем Александровичем Лопухиным и его сестрой Варенькой написано много, повторять исследовательские труды я не буду, а расскажу о том, о чем умолчали.

Лермонтоведы дружно бранят Бахметева, единственная вина которого состоит в том, что Варенька Лопухина отвергла Лермонтова и вышла за него замуж. Они его называют стариком, скупым, ревнивым, богатым. Когда Ольга Николаевна Трубецкая писала в 1930-х гг. в Париже свои воспоминания, она и не подозревала об очернении своего свойственника, который женился на Вареньке 37-ми лет, богат не был, но тем не менее щедро одаривал своих внучатых племянниц. Варенька умерла сравнительно рано, в 1851 г., а он оставался вдовцом еще сорок лет и умер в глубокой старости большим другом семьи Лопухиных.

Алексей Александрович Лопухин — мой прадед — был женат на княжне Варваре Александровне Оболенской.

В целом ряде воспоминаний — О.Н., Е.Н.Трубецких, моей бабушки Голицыной — родовой, деревянный с колоннами дом Лопухиных на углу Большой Молчановки и Серебряного переулка представляется неким центром, куда съезжалась «вся Москва», как пишут мемуаристы, то есть вся дворянская Москва. Там жило пять хорошеньких сестер, было весело, сравнительно вольно, приезжало множество родных — двоюродных, троюродных, четвероюродных братьев и сестер, просто друзей.

Лопухины жили явно не по средствам, Ольга Николаевна рассказывает, как постепенно рушились старые устои, как после освобождения крестьян повышались расходы. Алексей Александрович тяжело переживал нехватку денег, временами впадал в неврастению. К концу жизни он вынужден был поступить на службу и переселиться в казенную квартиру на Никольскую, а дом стал сдавать в аренду. Я помню тот дом на Молчановке. Он был разрушен просто из-за ветхости перед последней войной.

Но если мой прадед только в старости пошел служить, то все его многочисленные потомки, оканчивая непременно Московский университет и чаще всего его юридический факультет, поступали на службу и честно, для блага Отечества и в большой дружбе между собой коротали свой век. Но какой-то рок тяготел над детьми Алексея Александровича: все они рано умирали, никто не доживал до шестидесяти лет.

Для Лопухиных характерна была широта натуры, неизменная доброжелательность, родственная привязанность, стремление помогать друг другу, бодрость духа и веселье. Многие из них в жизни были большие юмористы, любители рассказывать разные смешные истории, в том числе и неприличные анекдоты.

В конце XVIII и начале XIX века жил ныне забытый поэт и вельможа Юрий Александрович Нелединский-Мелецкий, в молодости воспитатель царя Павла Первого. У него было две дочери — Софья, которая вышла замуж за Федора Васильевича Самарина и Аграфена, вышедшая замуж за князя Александра Петровича Оболенского — участника Наполеоновских войн. От него и от Ф.В.Самарина народилось бесчисленное множество потомков. И сейчас, ныне живущих, их не менее пятисот. В свое время большинство их жило в Москве, они не только дружили между собой, но нередко женились на своих троюродных, четвероюродных, пятиюродных сестрах, тетках или племянницах. Благодаря перекрестным бракам, родные еще больше сближались между собой, и каждый из них был на «ты» и называл дядями и тетями очень многих, порой весьма почтенных людей.

У моего прапрадеда Александра Петровича Оболенского было две дочери — Софья, которая вышла замуж за Павла Александровича Евреинова (о их сыне Дмитрии и о его романе с моей бабушкой Голицыной я уже упоминал), и Варвара — моя прабабушка Лопухина. Кроме того, у Александра Петровича было несколько сыновей, назову лишь одного из них — Михаила Александровича, чей великолепный портрет кисти Брюллова в белом шелковом кунтуше с широким поясом находится в Третьяковской галерее.

У этих сыновей потомков тоже было очень много, некоторые стали видными царскими сановниками. Витте в своих воспоминаниях ворчит, что Оболенские любили помогать родственникам и выдвигали их на те или иные должности. Ну, а теперь в нашей стране Оболенских почти не осталось, большинство уехало за границу, некоторые погибли в лагерях.

Вот эта родственность, это стремление помогать друг другу, даже троюродным-четвероюродным, качество очень характерное для потомков Нелединского-Мелецкого. Лопухинское веселье, непринужденность отношений, бескорыстное гостеприимство передавались и в следующие поколения и дожили до сегодняшнего дня в семьях его многих потомков, живущих в нашей стране. Встречаясь, родственники льнут друг к другу, стараются быть доброжелательными, помогают друг другу. А ведь теперь нередко, что даже родные братья, живя в одном городе, без всяких видимых причин прекращают отношения между собой.

У Алексея Александровича Лопухина было три сына и пять дочерей. Расскажу о некоторых из них.

2

У старшего Александра было пятеро сыновей. Из них старшего Алексея Александровича я никогда не видел, о нем мне рассказывали его родители как о человеке выдающихся способностей, но совершившем в жизни страшную ошибку и горько за то поплатившемся.

Его карьера на судебном поприще началась блестяще; женатый на княжне Урусовой, совсем молодым, он стал прокурором Московской судебной палаты, и на этой должности снискал известность как абсолютно честный блюститель законов. Именно он посадил в тюрьму известного капиталиста, мецената и крупнейшего общественного деятеля Савву Ивановича Мамонтова, когда тот превысил свои полномочия председателя акционерного общества. И он же всячески старался облегчить участь этого энергичного, честного, но оступившегося человека.

Брат жены Алексея Александровича князь Сергей Дмитриевич Урусов [С. Д. Урусов оставил после себя очень интересные воспоминания. Их хотел опубликовать Твардовский в «Новом мире», но не успел (примеч. автора).] был товарищем министра внутренних дел и предложил своему зятю занять должность директора Департамента тайной полиции. Как уговаривали его все родные отказаться! Полиция, жандармерия, сыск — значит неизбежно подлые методы работы. Алексей Александрович пошел в это столь презираемое в обществе учреждение с благородными намерениями — в корне изменить тамошние порядки.

У него была единственная дочь Варвара, Когда ей минуло 13 лет, родители отправили ее вместе с гувернанткой за границу, и там девочку похитили.

В своих воспоминаниях, написанных в тюрьме ГПУ на Лубянке, один из главарей партии эсэров, Савинков, пишет, что руководство партией стало недоумевать — почему проваливается ряд тщательно законспирированных подготовок покушений на тех или иных царских сановников. Эсер Бурцев, путем сопоставления различных фактов, пришел к выводу, что среди верхушки партии есть провокатор. Кто? Продолжая свои исследования, он решил, что провокатором является не кто иной, как председатель партии Азеф. Но где добыть доказательства?

О похищении девочки Савинков не говорит ни слова [Не пишет о похищении в своих воспоминаниях и С. Д. Урусов, благополучно доживший до 1937 г. и скончавшийся в своей постели в Москве (примеч. автора).], а пишет довольно странно, что Бурцев подсел в Германии в купе вагона к Лопухину, спросил его об Азефе и тот, ни с того ни с сего, подтвердил: «Да, Азеф — провокатор».

А по рассказам моих родителей, Лопухин помчался в Германию, чтобы с помощью германской полиции разыскать и выручить дочь. Бурцев действительно подсел к нему в купе и, угрожая убийством девочки, вынудил Лопухина подписать бумагу, подтверждающую провокаторство Азефа [См.: Тютюкин С. В. Вокруг современных дискуссий об Азефе // Отечественная история. 1992. №5. С.182.]. Расставаясь, он пригрозил Лопухину, что, если тот кому-либо расскажет о похищении девочки, она будет убита. Ее освободили, и она благополучно вернулась с отцом в Россию. А он, за разглашение государственной тайны, был отдан под суд и приговорен к ссылке в отдаленную местность Сибири. Когда наступила революция, он вернулся в Москву; как бывший политкаторжанин получил пенсию, вскоре уехал за границу и умер, кажется, в 1927 г. А дочь его Варенька никогда и никому о своих приключениях не рассказывала. С ней была знакома моя сестра Соня.

Двух самых младших братьев незадачливого начальника тайной полиции — дядю Юшу и дядю Борю Лопухиных я очень хорошо помню. Дядя Юша еще мальчиком потерял правую руку, засунув ее в молотилку; он ходил с протезом в виде черной кожаной перчатки и на мой мальчишечий взгляд очень чуднó здоровался.

Дядя Боря был сослуживцем и ближайшим помощником моего отца в Московской Городской Управе. Оба брата постоянно приходили к нам. Дядя Юша был маленький, седенький, очень серьезный. Он садился рядом с дедушкой, и они о чем-то вполголоса беседовали. А дядя Боря был весельчак, балагур, типичный Лопухин. Вокруг него собиралась молодежь. Он что-то рассказывал, все покатывались от хохота. Часто он играл с нами, сажал нас поочередно на плечи и катал по всем комнатам. Дети его обожали. О страшном конце обоих братьев я расскажу позднее [Оба погибли в 1917 г. См.: Голицын С. М. Записки уцелевшего. М., 1990. С. 68.].

3

Еще одна история.

Зять моего прадеда Лопухина князь Николай Петрович Трубецкой первым браком был женат на графине Любови Васильевне Орловой-Денисовой — донской казачке. Он имел от нее троих детей — сына Петра, женатого на княжне Александре Владимировне Оболенской, и двух дочерей — Софии, вышедшей замуж за Владимира Петровича Глебова, и Марии, вышедшей замуж за Григория Ивановича Кристи. Потомков у всех троих было великое множество. А сами они являлись людьми богатыми. Петр Николаевич владел подмосковным имением Узкое и Казацким на Днепре, где организовал виноделие; он был Московским Губернским предводителем дворянства, а Кристи — Московским губернатором.

Этих старших Трубецких называли «Трубецкие-богатые», они отличались чопорностью, кичились своим аристократизмом и очень дружили со столь же богатыми Кристи и Глебовым. Среди них разразился ужасающий скандал, отголоски которого болезненно воспринимаются до сих пор, а былая тесная дружба перешла, как в семействе Форсайтов, в холодную, ничем не проявляемую, молчаливую и потому особенно страшную ненависть.

Один из сыновей Кристи — Владимир — был женат на Марии Александровне — Марице Михалковой, родной тетке нынешнего поэта. Фамилия эта древняя, дворянская, дважды роднившаяся с Голицыными, и ударение надо делать на втором, а не на третьем слоге.

Марица, или тетя Марица, как многие, и я в том числе ее называли, была ослепительно красива, величественна, напоминала императрицу Александру Федоровну, характером обладала веселым, очаровывала всех, кто с ней знакомился, кокетничала со многими. А муж ее был ревнивее Отелло.

Летом 1911 г. супруги отправились на Днепр к дяде Петру Николаевичу Трубецкому. Когда же наступило время возвращаться, дядя поехал их провожать. В коляске он шутил, оживленно разговаривал с женой своего племянника, а тот всю дорогу угрюмо молчал. На станции племянник остался прогуливаться на платформе, а дядя сел в купе рядом с красавицей Марицей и продолжал с ней весело беседовать. Вдруг вошел племянник, вытащил револьвер и раз — раз двумя выстрелами убил родного дядю наповал.

Газеты вышли с кричащими заголовками. Мать убийцы помчалась в Петербург к своей приятельнице — жене министра внутренних дел Сипягина. Началось следствие, но суда не было. Медицинская комиссия признала убийцу сумасшедшим. Он был освобожден и уехал за границу.

Жена подала на развод. Все трое сыновей остались с нею.

Следующую зиму в салонах Петербурга и Москвы судачили о скандале, проклиная бедную красавицу. Ее перестали принимать, и она оставалась первое время в полном одиночестве. Моя мать пожалела ее и поехала к ней. Они вместе проплакали. И с тех пор ее три сына — Володя, Сережа и Гриша стали у нас бывать в сопровождении гувернера-француза. Но приходили они не в дни рождений и не на елки, а тогда, когда никого не было. И я к ним ходил на Малую Дмитровку. Двое из них были меня старше, третий — сверстник, они относились ко мне несколько свысока. Я не очень любил к ним ходить, но ходил, потому что этого хотела моя мать.

Тетя Марица, по-прежнему — ослепительная красавица, вышла замуж вторично за двоюродного брата своего первого мужа, за милейшего Петра Владимировича Глебова, родители которого были категорически против этого брака и первое время не желали даже видеть невестку.

Отчужденность между семьями Кристи и Трубецкими была так велика, что имена виновников скандала и их ближайших родных даже не произносились. А Глебовы колебались — с кем им общаться: если с одними, то другие считали подобное общение недружественным.

От второго брака у тети Марицы родилось еще два сына — Федор и Петр. Их отец в 1922 г. скончался от тифа, и мать одна воспитала пятерых сыновей, нисколько не падая духом, продолжая оставаться барыней, эффектной и веселой красавицей. Они жили недалеко от нас, близ Пречистенки, мы — в Еропкинском переулке, они — в Полуэктовом.

С Сергеем и Григорием Кристи мы постоянно общались в 20-е годы. Оба остроумные, веселые, они увлекались театром, а Сергей еще филателией. Григорий был связан с Художественным театром и впоследствии стал видным театроведом, специалистом по системе Станиславского. Он скончался в 1972 г.

Судьба его брата Сергея сложилась иначе. Еще в 1926 г. его посадили. В Бутырской тюрьме он попал в одну камеру с моим братом Владимиром, и там они подружились. А дружба тюремная теснее сближает, нежели дружба военная. Потом Сергея сослали, сперва в Воронеж, оттуда в Архангельск. В те годы ссылали иногда не очень далеко. Ни высшего образования, ни специальности, кроме знания почтовых марок, у него не было. Но он обладал импозантной внешностью, был умен и очаровывал дам. Во время войны он дослужился до майора, а после войны был администратором театра и в конце концов стал ученым секретарем Всероссийского филателистического общества. Мы с ним изредка встречались и тогда разговаривали часами, вспоминая прошлое. Он скончался в 1986 г.

Когда младшие его братья — Федор и Петр Глебовы — были еще маленькими, мать иногда приводила их к нам. Федор был очень похож на своего отца — тоненький, изящный, с горбатым носиком. Он с детства хорошо рисовал, когда подрос, мой брат привел его в редакцию одного из журналов. С тех пор Федор стал иллюстрировать рассказы, позднее стал видным художником-пейзажистом, умер в 1986 г.

В детстве у Петра всегда текло из носа. Когда он вырос, то стал артистом, но на вторых ролях. Он обзавелся семьей и очень нуждался, мать жила с ним. Как-то, в поисках заработка он нанялся статистом на киносъемки «Тихого Дона». Его увидел режиссер Сергей Герасимов, которого не удовлетворял артист-еврей, игравший Григория Мелехова, и попросил загримировать Петра под Григория. И бывший сопливый мальчишка вскоре прославился на весь мир! Больше всего была счастлива его мать. Вскоре после этого он стал народным артистом СССР.

Она вырастила сыновей молодцами, они были обязаны прежде всего своей матери тем, что стали порядочными людьми.

Она и в старости отличалась ослепительной красотой, величием, веселостью, все обращали на нее внимание. Была она чересчур деятельна, все выдумывала какие-то «мероприятия», вроде домашних спектаклей, шарад, многолюдных поездок, цыганских концертов и т.д. Сыновья, обожавшие ее, изредка говорили ей:

— Мать, а мать, ведь седьмой десяток пошел, что ты опять затеяла?

А несколько лет спустя они ее продолжали предостерегать:

— Мать, а мать, куда ты опять несешься? Ведь восьмой десяток пошел.

В 1962 г. отмечался столетний юбилей со дня рождения художника Нестерова. Большой зал Дома литераторов был битком набит. Тетя Марица опоздала. Я ее увидел, когда она спускалась по проходу, статная, величественная, как королева, с палантином на плечах. Все места были заняты, но она шла уверенно, она знала — ей уступят. И там, и сям мужчины вскакивали, предлагая ей сесть...

Она скончалась восьмидесяти с чем-то лет. Ее отпевали у Ильи Обыденного. Народу было множество, родные, многочисленные друзья. Мне запомнилась старенькая, как сама тетя Марица, няня ее сыновей, которая многие годы жила вместе с ней, и верой и правдой ей служила, когда тетя Марица обедала, она стояла позади ее кресла.

На отпевании стояли в ряд сыновья, внуки, племянники. Не было только Сергея Михалкова, которого она называла своим любимым племянником. Видно, как член партии, он постеснялся войти в храм Божий. А ведь он вырос вместе с ее сыновьями, и первые его стихи сочинялись в ее доме. К сведению исследователей творчества Михалкова — именно его тетка через одного знакомого, а от того к знакомому знакомого цепочкой передала несколько стихотворений начинающего поэта тогдашнему редактору «Известий» Н.И.Бухарину. Когда они были напечатаны в газете, вся Москва их декламировала, все радовались, что появился новый, молодой, талантливый поэт.

Тетю Марицу повезли хоронить в Назарьево — подмосковное родовое имение Михалковых возле станции Жаворонки. Огромная толпа местных жителей — потомков Михалковских крепостных собралась проводить в последний путь свою бывшую барыню.

В 1968 г., то есть более чем полвека спустя после убийства князя Петра Николаевича Трубецкого, я попал во Францию и встретился там с его внуком, а моим двоюродным братом Петром Владимировичем Трубецким. Он меня спросил, с кем из прежних московских знакомых и родных я общаюсь, и я, не думая о последствиях, назвал фамилию Кристи.

Петр Владимирович покраснел, прижал руку к сердцу и патетически произнес:

— Никогда при мне не называй этих людей!..

4

Однако я очень отошел в сторону. Возвращаюсь в XIX век ко второй жене (с 1861 г.) Николая Петровича Трубецкого Софье Алексеевне(1841-1901), старшей дочери прадеда Лопухина. Моя мать говорила про нее, что она была самая милая и очаровательная ее тетка.

От второго брака у Николая Петровича было три сына и шесть дочерей, у всех у них, разумеется, было множество потомков. Сам Николай Петрович, судя по воспоминаниям его сына Евгения и дочери Ольги, представляется, может быть, и очень хорошим человеком, но чересчур большим идеалистом, не обладающим никакими деловыми качествами.

Как музыкант-любитель он основал в Москве «Всероссийское музыкальное общество» и вместе с Николаем Рубинштейном на средства московских купцов-меценатов построил Московскую консерваторию. И на это благородное дело он всадил массу своих денег, а брат его Иван поигрывал в карты. Чтобы расплатиться с долгами, пришлось продать родовое подмосковное имение Трубецких Ахтырку, где, судя по сохранившимся гравюрам и фотографиям, был дом замечательной архитектуры.

И многочисленная семья осталась без денег — Николай Петрович вынужден был пойти на государственную службу и, благодаря родственным связям, занял выгодное место Калужского вице-губернатора. Но средств не хватало. Дочери-красавицы подрастали, и всех их требовалось выдать замуж. А приданого не было. Воспитанные гувернантками в оранжерейных условиях, они совсем не знали жизни. Как-то одна из них вбежала в столовую, полную гостей и громко объявила, что горничная кинулась к ней вся в слезах, оказывается, лакей обозвал ее какими-то материнскими словами.

— Не понимаю, что тут обидного! — воскликнула княжна.

Произошло общее замешательство, о котором пятьдесят лет спустя рассказывал мне один из Трубецких.

Главой семьи была Софья Алексеевна, которую дети боготворили. Несмотря на крайнюю ограниченность средств, она держала себя независимо, снискала в московском обществе уважение и поддерживала в доме порядок, всегда была гостеприимна, помогала чем могла, родным, увеселяла молодежь. Она владела небольшим имением Меньшово близ Подольска, которое в свое время получила в приданое. На лето в Меньшове собирались многочисленные ее дети и внуки, приезжали друзья, родные. И было там всегда уютно и весело.

Когда впервые в Россию приехал знаменитый скульптор Паоло Трубецкой, который приходился племянником Николаю Петровичу, он встретил в его семействе самый теплый прием, близко сошелся со всеми Трубецкими, создал целую вереницу скульптур и статуэток родственников и до самой своей смерти в 1939 г. в Париже дружил со многими из них.

В числе его скульптур был маленький гипсовый барельеф Софьи Алексеевны в гробу. Она умерла в 1900 г., не дожив нескольких дней до своего шестидесятилетия. Этот барельеф висел до тридцатых годов над кроватью моего брата, потом был куда-то продан.

Самая большая заслуга Софьи Алексеевны — это то, как она воспитала своих сыновей. Все трое на разных поприщах сумели подняться на голову выше окружающего общества.

Старший — Сергей Николаевич — был выдающийся философ-идеалист, исследователь и друг Владимира Соловьева, убежденный противник абсолютной монархии, патриот, кумир студенческой молодежи. Он был первый выборный ректор Московского Университета. Внезапная смерть настигла его в приемной министра Народного просвещения, когда он поехал в Петербург защищать права Университета. Ему было всего 43 года. Скажу откровенно, мне его философия показалась мало понятной, наверное, я просто до нее не дорос. Его сестра Ольга Николаевна за границей выпустила о нем насыщенную многими фактами и документами книгу [Трубецкая О., княжна. Князь С. Н. Трубецкой. Воспоминания сестры. Н.-Й., 1953. В МГУ в 1995 г. прошла научная конференция его памяти и вышел сборник статей «Сергей Николаевич Трубецкой» (М., 1996).], которая в будущем, надо надеяться, появится и у нас.

Подробно о нем говорить не буду, передам только то, что мне рассказывала моя мать, которая приходилась ему двоюродной сестрой.

В конце прошлого века стал входить в моду материализм и тесно связанный с ним атеизм. Многие, считающие себя передовыми людьми, кичились своими «левыми» взглядами, хвастались своим неверием в Бога. А моя мать, убежденная верующая, очень страдала, когда слушала разговор подобных людей. Сергей Николаевич был старше ее на 18 лет, она и знала-то его мало, но читала его книги и статьи, следила за его деятельностью. И преклонялась перед ним, видя, что один из умнейших людей России является глубоко верующим человеком и силой своего горячего слова, всеми своими благородными поступками призывает молодежь задумываться и возвращает некоторых вероотступников к религии. Он не дал России и десятой доли того, что мог дать.

Женатый на княжне Прасковье Владимировне Оболенской — своей троюродной сестре, он имел двух сыновей — Николая и Владимира и дочь Марию. Прасковья Владимировна считалась самой строгой дамой Москвы. Когда она входила в комнату, все замолкали. Я ее видел только однажды, но, благодаря разом установившейся тишине, она мне хорошо запомнилась.

Николай блестяще окончил Московский Университет, после революции уехал с семьей за границу и там в Австрии стал сперва профессором, потом академиком и знаменитым языковедом. Говорили что его философско-языковедческая теория произвела такую же революцию в языкознании, как и теория Вавилова в биологии. Но у нас об этой революции помалкивали, и только в 1987 г. в России были опубликованы его избранные труды [В 1990 г. в Москве торжественно отмечалось 100-летие со дня рождения Н. С. Трубецкого; в МГУ, прошла посвященная ему научная конференция.]. Как и его отец, он тоже рано умер.

О младшем сыне Сергея Николаевича Владимире я собираюсь подробно рассказать в следующих главах [В. С. Трубецкой — один из главных героев романа «Записки уцелевшего»; см. также публикацию в журнале «Наше наследие» за 1991 г. (№ 2-4): Трубецкой В.С. Записки кирасира.].

Брат Сергея Николаевича Евгений был тоже крупный философ-идеалист. А его книга об иконах «Умозрение в красках» является глубочайшим исследованием по религиозно-философскому осмыслению древнерусского искусства. В 1918 г. были изданы его воспоминания о семьях Трубецких и Лопухиных, одна глава посвящена его брату Сергею, одна глава Николаю Рубинштейну. Эти воспоминания настолько живо и талантливо написаны, что их можно назвать подлинно художественным произведением [Трубецкой Е., кн. Из прошлого. М., 1917. Переиздана с небольшими сокращениями в сб.: Князья Трубецкие. Россия воспрянет. М., 1996.].

Он начал свою деятельность скромным доцентом Ярославского лицея, был профессором Киевского Университета, потом Московского, перед революцией стал членом Государственного Совета, а после революции участвовал в Белом движении на юге России, в 1920 г. умер от тифа.

Григорий Николаевич Трубецкой был много моложе своих братьев, он служил дипломатом, был последним царским посланником в Сербии, а после революции, оказавшись в Париже, стал признанным главой и покровителем огромного количества родственников. Но о его энергичной деятельности в эмиграции пусть расскажут другие. После него остались чрезвычайно интересные воспоминания, которые изданы за границей...

5

Наконец я добрался до своего деда со стороны матери, младшего сына Алексея Александровича Лопухина — Сергея Алексеевича.

В своих воспоминаниях его племянники — Евгений, Григорий и Ольга Трубецкие, не сговариваясь, называют его самым любимым дядей, вспоминают, как он, будучи студентом юридического факультета Московского Университета, мастерски читал им вслух. Окончив Университет, он уехал добровольцем на русско-турецкую войну, стал офицером Сумского гусарского полка. Он уехал, будучи женихом красавицы графини Александры Павловны Барановой, которая следом за ним отправилась на фронт сестрой милосердия.

Родители моей бабушки были против ее свадьбы, считая партию невыгодной, и подыскивали ей более богатого жениха. Ведь у моего деда Лопухина, кроме знаний и собственной энергии, ничего не было. Но молодые так любили друг друга, что родителям невесты пришлось уступить.

После свадьбы дед мой вышел в отставку и стал служить в судебных учреждениях. Он начал с низов и дослужился до Губернского прокурора и председателя Губернского суда в Орле, в Туле, в Киеве, а кончил свою жизнь в Петербурге сенатором.

Еще недавно у нас хранилась папка с газетными вырезками — некрологами о нем. Дед мой был честным, благородным, на службе деятельным и отзывчивым, также идеальным мужем и отцом многочисленного семейства. И был он еще типичный Лопухин, веселый, жизнерадостный, которого все любили. И только желчный Витте, который в своих воспоминаниях ни о ком не отзывается положительно, называет его «настоящим русским барином с ленцой». Дед и барином-то не был. Кроме небольшого, в 26 десятин, имения Хилково Тульской губернии Крапивенского уезда, купленного на трудовые средства, он ничего не имел. А вся его долголетняя служба с постоянными повышениями говорит о его трудолюбии и о деловых качествах.

А семейство у него, даже для того плодовитого времени, было чрезвычайно многочисленным. Он имел одиннадцать человек детей и, кроме самого младшего Павлика, умершего в детстве, всех остальных сумел воспитать, сделать не просто порядочными, а действительно прекрасными людьми. Со своей женой Александрой Павловной — бабушкой Сашей, он прожил душа в душу до самой своей внезапной смерти в 1911 г. от инфаркта или, как тогда говорили, от грудной жабы, как и все Лопухины его поколения, не дожив до шестидесяти лет.

Еще когда они жили в Туле, хорошо их знавший Л.Н.Толстой так заинтересовался их дружной семьей, что собирался об них писать роман. На домашнем спектакле в Ясной Поляне «Плоды просвещения» Лопухин играл барина Звездинцева [О неосуществленном замысле Толстого — романе «Мать», в книге «Яснополянский сборник» за 1982 г. напечатано мое исследование. См. также мою заметку в журнале «Огонек» №37 за 1978 г. (прим. автора).].

Все свободное время он отдавал семье — читал книги жене, стали подрастать дети, и он ежедневно, систематически читал им по вечерам классиков: то переводные произведения, то ныне не печатающиеся, очень хорошие романы Маркевича, Эртеля, В.Сологуба. От своей матери знаю, что он очень любил Лескова, особенно «Мелочи архиерейской жизни» и «Соборян». Тогда в «Ниве» печаталось «Воскресение» Л.Толстого; приходил очередной номер журнала, и в гостиной вокруг стола собирались все, кроме маленьких детей.

Каждое лето семья уезжала в Хилково, которое все очень любили. Тринадцать десятин луга и тринадцать — фруктового сада было немного, но привольная жизнь в саду, на лугу, на берегу реки всем казалась прекрасной. Хилково находилось на реке Уперте недалеко от ее впадения в Упу. Название Уперта происходило от нескольких плотин и водяных мельниц, расположенных вдоль всего ее течения и запиравших ее; она была глубокая. В ней водилось множество рыбы, берега ее отличались живописностью, среди полей и лугов слегка холмистой местности зеленели рощи, там и сям белели колокольни...

Дети купались, удили рыбу, просто играли, съедали уйму яблок, моя мать с увлечением собирала бабочек. Мальчики ходили в штанах, засунутых в сапоги, в темных русских рубашках-косоворотках. Сапоги одевались только для гостей, для церкви, для фотографий, а все лето ребята бегали босиком. У моей матери были скромные ситцевые платьица с фартучком.

На зиму семья возвращалась из Хилкова по месту службы Сергея Алексеевича, сперва в Орел, потом в Тулу, потом в Киев. Митрополит Евлогий, который в молодости был репетитором в семье Лопухиных, рассказывал в своих воспоминаниях об их Тульской жизни, со смущеньем добавляя, что не очень они были, по его мнению, религиозными. Ходили ко второй половине обедни, к Херувимской, ко всенощной вообще не ходили, предпочитая оставаться дома и слушать чтение отца, постились лишь на Первой и Седьмой неделе Великого Поста, и на Седьмой говели.

Но, думается, не во внешних проявлениях надо было искать религиозность семьи. Они были просто верующими, без раздумий, без терзаний душевных, но и без ханжества.

Сыновья нередко шалили, но они не были хулиганами в теперешнем понимании этого слова. А раз к ним нанимались репетиторы, значит, они вряд ли хорошо учились.

6

Бабушка Саша была одной из дочерей графа Павла Трофимовича Баранова — Тверского губернатора, позднее министра путей сообщения, который был женат на Анне Алексеевне Васильчиковой, прославившейся своей красотой и в девичестве, и в старости. О ее красоте в старости пишет в своих воспоминаниях мой отец.

А граф Павел Трофимович был типичный придворный генерал с баками под Александра II, но между прочим, курносый. Он приходился братом моей прабабушке Луизе Трофимовне Голицыной. Вот почему мой дед со стороны отца и бабушка со стороны матери были между собой двоюродными, а значит, мои родители были между собой троюродными.

Достоевский, после каторги в Омске и солдатчины в Семипалатинске, получил разрешение вернуться в Россию без права жить в Петербурге и Москве. Он выбрал Тверь и прибыл туда в 1859 г. Губернатор, а особенно губернаторша приняли в его судьбе большое участие. А он знал Анну Алексеевну за двенадцать лет до этого, их познакомил ее двоюродный брат писатель Сологуб [Мать Анны Алексеевны Васильчиковой и мать графа Владимира Алексеевича Сологуба, урожденные Архаровы, были сестрами от разных матерей, а их дед был известный полицмейстер Иван Иванович Архаров, чьи подчиненные прославились в Москве ретивостью своих действий. Слово «архаровец» дожило до нашего времени (примеч. автора).]. В двух письмах из Твери, своему другу барону А. Е. Врангелю и брату Михаилу, Достоевский, вспоминая прошлое, упомянул Анну Алексеевну, в первом письме заметил — «тогда она мне нравилась». Конечно, между писателем и ею слишком велика была сословная разница: он — сын фельдшера, она — дочь действительного тайного советника Алексея Васильевича Васильчикова, гордившегося тем, что в его древнем дворянском, чуть ли не с XIV века, роду была царица — жена Ивана Грозного, правда пятая по счету.

Анна Алексеевна приняла живейшее участие в судьбе Достоевского, ее старшая дочь, сестра моей бабушки Юлия Павловна Муханова мне рассказывала о своем тверском детстве, что писатель постоянно приходил к ним запросто обедать. Губернатор, очевидно, по настоянию жены, поддерживал прошение Достоевского на «высочайшее имя», то есть самому царю Александру II. Вероятно, сыграл свою роль и дядя губернатора, министр Императорского двора граф Владимир Федорович Адлерберг. После четырехмесячного пребывания в Твери писатель получил разрешение выехать в Петербург.

Об отношениях между ним и моей прабабушкой я написал рассказ «Девушка в голубом». Нигде его не принимали, говорили: «Как можно больше о Достоевском и как можно меньше о прабабушке, незачем вообще упоминать — кем она Вам приходится». В конце концов в 1981 г. к столетней годовщине смерти писателя короткую выжимку рассказа напечатал «Огонек».

Интересна история ее портретов. На них она изображена юной прелестной девушкой в голубом платье.

Один портрет был огромных размеров и висел в гостиной квартиры бабушки Лопухиной на Староконюшенном переулке во флигеле дома №39. Портрет запечатлен на большой групповой фотографии, когда вся многочисленная семья Лопухиных 8 февраля 1914 г. в последний раз собралась вместе, отмечая третью годовщину смерти главы семьи — дедушки Сергея Алексеевича.

В 1918 г., когда бабушка с семьей старшего сына и с младшими дочерьми уехала на Восток, вещи были оставлены на хранение верным слугам. Но они вскоре умерли. В 20-х годах портрет видели у какого-то шведского дипломата; ведь посольство помещалось в том же Староконюшенном переулке. Очевидно, портрет теперь находится в Швеции.

А другой портрет Анны Алексеевны, небольшой, акварельный, я неожиданно обнаружил у своего двоюродного брата Петра Владимировича Трубецкого на стене столовой в его роскошной, с нашей точки зрения, квартире в городе Бурже во Франции. Сняли с него фотографию, и я привез негатив, один из отпечатков подарил в музей Достоевского, несколько подарил родным, один висит у меня.

У прабабушки Анны Алексеевны было семь человек детей — четыре дочери и три сына; остановлюсь на ее второй дочери Александре, а моей бабушке Саше. Я ее очень хорошо помню. Она была полной противоположностью моей главной бабушке, бабушке Голицыной, отличающейся общительностью, добротой, жизнерадостностью. А бабушка Саша была строгая, малоподвижная, ходила всегда прямо, не сгибаясь, говорила мало, поджимала тонкие губы, после смерти мужа носила темные платья с белым жабо. Она была красива, напоминала свою мать, ее отличал особенный с желтизной румянец на щеках, и на висках, и по сторонам подбородка; этот румянец передался моей матери и ее младшему брату Михаилу.

7

Дети вырастали, один за другим поступали в Университет; Николай, Алексей и Петр на юридический факультет, Рафаил на естественный. У них завелись новые друзья. Это прежде всего их троюродные братья — Александр Васильевич Давыдов — дядя Альда, впоследствии женившийся на их сестре — Екатерине, и младшие братья моего отца Александр и Владимир, а также Михаил Львович Толстой — дядя Миша. Я называл его дядей, по той причине, что он был женат на тете Лине (Александре Владимировне) Глебовой — лучшей подруге детства и девичества моей матери. А впрочем, и тетя Лина никак мне не приходилась теткой.

Один Михаил Толстой, к великому огорчению своего великого отца, был типичным прожигателем жизни, кутилой, гитаристом, исполнителем цыганских романсов. Остальные тоже кутили, ездили по цыганам, но денег у них, как правило, было мало, и потому, благодаря ли безденежью или благодаря здравому смыслу и влиянию родителей, но учились они в Университете серьезно и заканчивали его, все, кроме легкомысленного сына Толстого, поступали на службу.

Мой дядя — Николай Сергеевич Лопухин — служил в Москве, занимал разные должности, был мировым судьей. Он женился на дочери своей двоюродной сестры Елизаветы Николаевны Осоргиной Софии. После венчания молодые поехали в свадебное путешествие в Хилково, там их встретили крестьяне с хлебом-солью и поклонились в пояс, один старик обратился к молодой с такими словами:

Этими словами он привел ее в великое смущение.

Я очень хорошо помню дядю Колю, моего крестного отца, толстяка, веселого, остроумного. Когда он начинал что-либо рассказывать, все собирались вокруг него. Он очень любил меня, подзывал, о чем-то расспрашивал, иногда что-либо дарил... Со своей женой он был счастлив; к революции у них народилось трое детей.

На этом я обрываю рассказ о моих родных со стороны матери, в дальнейшем буду их вводить постоянно, как артистов на сцену, а чтобы читатель в них не путался, в конце книги прикладываю родословные таблицы и Голицыных, и Лопухиных.