Глава 26

Пэйтон не могла припомнить, чтобы когда-нибудь была так счастлива. О, она думала, что когда была маленькой и бегала по палубам отцовского корабля босиком и с хвостиками, то была вполне счастлива. И до появления мисс Уитби, когда Пэйтон было достаточно просто изредка оказаться рядом с Коннором Дрейком за одним столом во время обеда, она была счастлива.

Но с тех пор, как она стала женщиной, — а она полагала, что это случилось вскоре после ее семнадцатого дня рождения, когда Мей Линг объявила, что возвращается к своей семье, поскольку долг ее исполнен, — Пэйтон еще не чувствовала такого довольства, спокойствия, такого… счастья.

Возможно, она не имела права на такое чувство. В конце концов, они с Дрейком все еще подвергались смертельной опасности. «Ребекка» или «Королева Нассау» могли показаться на горизонте в любой момент. Им все еще приходилось прятать свои костры по вечерам и по возможности держаться подальше от пляжа. Но какое все это имело значение? Пэйтон оказалась на необитаемом острове с человеком, в которого была влюблена с четырнадцати лет. И что еще важнее, он тоже любил ее. Она была твердо уверена в его чувствах. Мало того, что Дрейк признался в этом, чувство сквозило в случайных поступках, например, когда он умывал ей лицо и искал, чем бы вытереть. И еще он доказывал это тысячью способов каждый божий день. Пэй достаточно было сказать лишь слово — к примеру, что ей хочется омара на ужин, — и он все исполнял. Она была самой везучей из девушек и знала это. Пэйтон даже заключила перемирие с Богом и, в конце концов, простила его за то, что он отнял у нее мать. Пэйтон чувствовала, что, когда Дрейк занимается с ней любовью, это сторицей возмещает всю боль, причиненную ей в прошлом.

И все же, как бы счастлива она ни была, приходилось проявлять некоторую осторожность по отношению к Дрейку. Не то чтобы она боялась его, или ее страшило то, что если их спасут, он бросит ее ради другой, которую не перепутаешь с мальчишкой и которая точно знает, откуда берутся дети, но она опасалась того, что ей однажды сказала Джорджиана, когда Пэйтон спросила ее, почему та вышла за Росса. Пэйтон наивно полагала, что Джорджиана приняла предложение брата, потому что любила его, и теперь она, конечно же, твердо знала, что ее невестка и в самом деле любит Росса… по крайней мере, по-своему, но совсем не так, как Пэйтон любила Дрейка.

Как бы то ни было, Джорджиана, будучи на несколько лет старше Пэйтон, не упустила возможность дать сестре своего мужа небольшой совет: «Женщине лучше выйти замуж за человека, который любит ее немного больше, чем она его. В этом случае у нее есть преимущество перед ним».

Пэйтон всегда помнила этот совет. Она понятия не имела, правильно это или нет, хотя подозревала, что в случае Росса и Джорджианы такое возможно. И должна была признаться себе, что это немного ее беспокоит, поскольку совершенно твердо знала, что любит Дрейка всем своим существом, со всем пылом и страстью первой любви. Пэйтон вовсе не была уверена, что он любит ее сильнее, чем она его. В общем-то, у нее был другой взгляд на происходившее: ведь Дрейк, в конце концов, опытный мужчина. Он, безусловно, знал десятки женщин, гораздо искушеннее и интереснее самой Пэйтон. Если после того, как их спасут, — а в том, что это однажды произойдет, она не сомневалась, — он останется с ней, то как она сможет быть уверена, остался он потому, что любит ее, или потому, что в противном случае ее братья прикончат его за то, что Дрейк и Пэйтон вытворяли вместе?

В этом и заключались ее сомнения. Они не мучили Пэйтон неотступно: так, посещали иногда по ночам, когда она лежала в объятиях Дрейка и глядела на звезды.

Дрейк вовсе не был тем любовником, каких воспевают в стихах. Он редко говорил ей, что любит, и не употреблял при этом дополнений «я люблю тебя до смерти» или «я ужасно тебя люблю», и — уж конечно — не превозносил до небес ее красоту, за исключением одного случая, когда он заметил, что ступни у нее просто поразительно маленькие по сравнению с его. И все же Пэйтон чувствовала, что по-своему он очень к ней привязан. Она понимала это не по тому, как он занимался с ней любовью, что случалось часто и в большинстве случаев весьма впечатляло, а по едва заметным намекам, которые проскальзывали тут и там, и которых сам Дрейк, похоже, не осознавал.

Взять, к примеру, тот факт, что они оказались в ловушке на острове. Им никак не удавалось избегать друг друга. По правде, когда Пэйтон хотелось побыть одной, приходилось ждать, пока Дрейк заснет или будет занят охотой, чтобы добыть какую-нибудь дичь на ужин. Все остальное время он разговаривал с ней, или занимался с ней любовью, или просто смотрел на нее — и все это постоянно. Да так, что когда Пэйтон поймала его на том, что он опять разглядывает ее, то была готова запустить в него кокосом, если бы тот оказался под рукой.

Но, несмотря на то, что они все время мозолили друг другу глаза, казалось, что Дрейк не может без нее. Даже когда она спала, он постоянно пытался разбудить ее. При всем при том, что Пэйтон была по уши в него влюблена, она ясно видела, что у Дрейка есть недостатки, и один из них — привычка будить ее рано утром. Поскольку на Сан-Рафаэль заняться было решительно нечем, Дрейк по утрам изобретал способы разбудить возлюбленную. После первых дней, проведенных вместе, он не решался просто растолкать ее. Как-то раз он пытался, и Пэйтон чуть его не убила. И более эротичные уловки тоже не срабатывали — частенько она просыпалась по утрам и видела его лицо меж своих бедер: тогда она обычно отпихивала его ногой в плечо.

Так что Дрейк стал якобы «случайно» будить ее. Эти «случайности» включали в себя: громкий звук раковины (ее пришлось продуть, оправдывался он, чтобы убедиться, что внутри не осталось моллюска; ведь ей же нравятся моллюски на завтрак, не так ли?; душ из родниковой воды, который Дрейк устроил, перевернув выдолбленную тыкву (он утверждал, что споткнулся); и — Пэйтон это особенно «нравилось» — бабочка, примостившаяся у нее на носу, пока девушка спала (Дрейк категорически отрицал, что посыпал ей нос пыльцой, хотя, когда Пэйтон потерла лицо рукой, на пальцах остались предательские желтые разводы).

И что бесило ее больше всего, каждое утро, разбудив ее под такими нелепыми предлогами, Дрейк тратил на объяснения ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы расстегнуть на ней рубашку. И в следующее мгновение Пэйтон понимала, что он целует ее, и забывала о том, насколько она зла на него за то, что ее разбудили на рассвете, и целовала Дрейка в ответ! Ужасно трудно продолжать злиться на того, кто одним поцелуем может заставить тебя забыть обо всем. Пэйтон опасалась, что Джорджиана будет о ней невысокого мнения, если узнает, как ее золовка ведет себя, будучи впервые влюбленной.

А если б Джорджиане довелось стать свидетельницей того, как Пэйтон вела себя в один памятный вечер, после того, как они с Дрейком разделались с великолепным ужином, состоящим из поджаренного попугая — Пэйтон быстро избавилась от сочувствия к бедным зверушкам — и манго, она бы вообще отреклась от невестки. Завязав последний узелок на собственноручно сплетенном из лиан гамаке, на создание которого ушло несколько дней, Пэйтон упросила Дрейка подвесить гамак между деревьями на пляже. Поскольку был уже вечер, и с мелководья их было не разглядеть, он согласился, и они отправились на пляж. Дрейк сухо заметил, что, принимая во внимание то, сколько времени ушло у Пэйтон на эту работу, она могла бы сотворить нечто более полезное, чем гамак. Сеть для рыбы, заметил Дрейк, оказалась бы не лишней, и ему бы не пришлось тратить все свое время, приманивая рыбу: он мог бы просто забросить сеть и — ура-ура! Обед.

Пэйтон, вприпрыжку бежавшая за Коннором, просто пропускала его бурчание мимо ушей. Был прекрасный вечер, — как и все вечера на Сан-Рафаэле, — и ей хотелось насладиться им, лежа в своем собственном гамаке — если он окажется достаточно прочным, чтобы выдержать ее. Она не была в этом уверена. Вот тут-то и понадобился Дрейк. Пэйтон намеревалась заставить его первым опробовать гамак. Если тот не развалится под его весом, то и для нее будет безопасен.

Понравилось бы Дрейку, узнай он, что его присутсиве необходимо только в качестве испытателя, она не знала, поэтому мудро решила не упоминать при нем об этом. Но, подвесив гамак, Дрейк даже не спросил, не окажет ли она честь забраться первой. Вместо этого он опустился в гамак сам, сначала осторожно, затем уже увереннее.

— Ух ты, Пэйтон, — вынес он вердикт, подпрыгивая в гамаке, чтобы проверить его на прочность. — Отличная штука.

Затем, подняв ноги, он вытянулся во весь рост, и гамак лишь слегка просел под его весом.

— Да, — сказал Дрейк в темное небо, — вот это настоящая жизнь. О чем мы только думали — спали на земле? Мы, должно быть, спятили. Иди сюда, Пэйтон, попробуй.

Но у Пэйтон, которая стояла рядом и наблюдала за ним, были свои соображения на этот счет. Она не смогла бы ответить, как такая мысль пришла ей в голову или что ее заставило подумать об этом. Быть может, то, как Дрейк поднял руки над головой, обнажая светлую кожу и шелковистые волоски подмышек. Как бы то ни было, вместо того, чтобы присоединиться к нему в гамаке, Пэйтон протянула руки и оставшимся куском лианы привязала запястья Дрейка к краям гамака.

— Пэйтон, — протянул Дрейк с любопытством. — Что ты делаешь?

Пэйтон, потянув его за руки, чтобы проверить, и убедившись, что он крепко связан, сбросила брюки.

— Помнишь, как тебя цепью приковали к стене в трюме «Ребекки»? — спросила она.

— Такое не забудешь.

— Ну так вот, с тех самых пор мне всегда хотелось тебя связать. — Она сбросила с плеч рубашку. — Только ты бы мне не позволил. Только не тогда.

Глаза Дрейка, обычно настолько светлые, что иногда это выводило ее из равновесия, потемнели, зрачки расширились.

— Пэйтон, что ты задумала? — В низком голосе слышалось предвкушение удовольствия.

Встав у края гамака, Пэйтон наклонилась, прижавшись грудью к руке Коннора. В обычной ситуации он прикоснулся бы к ее груди. Ему невероятно нравились холмики Пэй — настолько, что она больше не считала свою грудь слишком маленькой, а, наоборот, идеально подходящей по размеру ладоням Коннора Дрейка. Но теперь он не мог коснуться ее, не мог поиграть с ней, что ему особенно нравилось, втягивая в рот сначала одни сосок, затем другой, поскольку руки были надежно связаны.

— Пэйтон, — произнес Дрейк изменившимся голосом. Она почувствовала, как напряглись мускулы его рук, но оставила это без внимания и потянулась к пуговицам его брюк.

Коннор попытался разорвать путы, удерживающие его руки над головой.

— Пэйтон, — снова сказал он, обнаружив, что не может справиться с ними, поскольку волокна лишь глубже впивались в кожу. — Это не смешно.

Пэйтон наклонилась и поцеловала его в губы.

— Я знаю, — сказала она. — Не волнуйся. Я развяжу тебя. — Она скользнула губами по колючей щеке — борода у него отросла впечатляющая, и неухоженная, — и поцеловала то место на шее, где бился пульс. — Я развяжу тебя, — пообещала она хриплым шепотом. — Когда буду готова.

Пэйтон легонько провела пальцами по его груди, ощущая бугристые старые шрамы, по коричневым соскам, отчасти скрытыми золотистыми волосками. Сжала один пальцами.

— Разве не хорошо? — поинтересовалась она.

— Нет, — отрезал Дрейк. — Я хочу, чтобы ты сейчас же взяла нож и разрезала веревки.

— Правда? — Она подняла ногу и закинула на него, затем подтянула другую и через секунду сидела на нем верхом. Гамак заскрипел, но, к ее немалому облегчению, выдержал. Пэйтон торжествующе посмотрела на Коннора. — Ты все еще этого хочешь? — спросила она, ложась на него, чтобы прикусить зубами то, что прежде сжимала пальцами.

Она прекрасно знала ответ. Она чувствовала, как его член под ней твердеет. И, отпустив сосок, осторожно лизнула его.

— Ну… — выдавил Дрейк изменившимся голосом. — Возможно…

Пэйтон опустила голову, покрывая короткими поцелуями его бок, шрам от старой ножевой раны, спускаясь туда, где покрывающие его тело рыжеватые волоски становились гуще.

— Пэй, — выдохнул Дрейк, когда она добралась до пояса бриджей.

Она не ответила. Вместо этого она обхватила рукой его член — возмутительно твердый для человека, утверждавшего, что ему не нравится, как она прикасается к его соскам, — и очень осторожно подразнила головку языком — так же, как Дрейк всегда играл с ней.

Дрейк исступленно выгнулся всем телом, снова пытаясь освободиться. Пэйтон подняла голову и резко сказала:

— Если не перестанешь, оставлю связанным на всю ночь.

— Пэйтон, — зло рыкнул Дрейк, так, словно это было проклятие, а не ее имя. Но она поняла, что он успокоился, и снова сосредоточилась на внушительных размеров плоти, которую сжимала в руке. Ей показалось, что раз уж Коннор так сильно отреагировал на простое прикосновение ее языка, то реакция на то, что она обхватит его губами, будет еще любопытнее — если только она сможет обхватить. Что ж, был только один способ проверить.

На этот раз Дрейк вдохнул так резко, что Пэйтон было подумала, что поранила его. Но он не попытался сбросить ее, что, конечно же, сделал бы, если бы ее движения причиняли ему боль. Напротив, он замер, едва ли осмеливаясь дышать. Поэтому Пэйтон с готовностью вобрала его ртом, сколько смогла. Обхватив член пальцами, она попыталась дать Дрейку почувствовать то, что он, должно быть, ощущал, находясь внутри нее.

Очевидно, она преуспела, так как дыхание Дрейка сделалось прерывистым, на груди выступила испарина, хотя ночь была прохладная. Но он был слишком большой, а ее рот — слишком маленьким, чтобы продолжить эксперимент. Кроме того, явное возбуждение Дрейка передалось и ей. Пэйтон чувствовала между бедер знакомую дрожь, желание быть наполненной. Поэтому она передвинулась и, пристально глядя на Дрейка, опустилась на его член, все еще скользкий от влаги ее рта.

Коннор громко застонал. Пэйтон и сама не сдержала легкого стона — его плоть никогда не казалась ей такой огромной, как в эту ночь, несмотря на то, что она была более чем готова принять его. Очевидно то, что она целовала его там, вызвало какие-то ощущения, от которых он увеличился в размерах еще больше обычного — но его стон заглушил ее. Связать Дрейка было отличной мыслью, решила Пэйтон. Теперь она полностью контролировала их движения и могла продлить удовольствие так, как ей нравилось…

Кроме того, вот так сидя на нем верхом, она чувствовала большее нетерпение, чем обычно. Ее нежной пульсирующей плоти было так просто получить удовольствие: достаточно было потереться о твердую стену мускулов его живота. Пэйтон позабыла обо всех наблюдениях, которые собиралась сделать, и принялась быстро двигаться вверх и вниз по члену Дрейка, опустив ладони ему на грудь. Он тоже двигался — на этот раз не пытаясь разорвать путы, но стараясь глубже войти в нее. Пэйтон не позволяла. Только до половины — это все. Казалось, это сводит Дрейка с ума, но он ничего не мог поделать. Со связанными руками он был не в силах заставить Пэйтон замереть на месте. Она стремительно двигалась на нем, пока внезапно знакомая дрожь не зародилась где-то в ступнях ног…

И тут ее закружил небесно-голубой ураган. Вокруг Пэйтон разом вспыхнули тысячи огней. Как в ту ночь летом на палубе «Мегеры», когда Дрейк предложил ей свою подушку. Только на этот раз она лежала не на твердом полу кубрика, а парила над землей в огненной колеснице. Пэйтон задрожала всем телом и испытала восторг уже от одного только этого, и, улыбаясь, рухнула на Дрейка, прижавшись к влажным завиткам волос на его груди.

Но Дрейк все еще двигался под ней, стремясь к тому наслаждению, которое только что испытала Пэйтон. Открыв глаза, она увидела, что его лицо искажено, как от боли. После испытанного взрыва Пэйтон стала вялой, однако сжалилась над Дрейком и слегка потянула лиану, связывающую его руки над головой.

Он тут же освободился — Пэйтон всегда хорошо удавались скользящие узлы.

Потрясенный, Дрейк открыл глаза и уставился на нее. Она самодовольно улыбнулась — но только на секунду. Поскольку мгновением спустя Пэйтон задохнулась, когда Дрейк неожиданно мощно погрузился в нее. Ладонями он обхватил ее ягодицы, удерживая Пэйтон на месте, пока вонзался в ее тело. Он входил в нее с жаждой человека, обходившегося без плотской любви намного дольше, чем было в действительности.

Боже, только и подумала Пэйтон. Его надо почаще связывать.

И тут она почувствовала, как Дрейк изливается внутри нее. Его дрожь была такой неистовой, что Пэйтон пришлось крепко ухватиться за него, чтобы не выпасть из гамака.

После Дрейк покаянно прижал Пэйтон к себе, и она прильнула щекой к его груди. Она слушала биение его сердца, поначалу быстрое, как трепет крылышек колибри, затем все медленнее, спокойнее, пока его дыхание совсем не выровнялось.

— Больше никогда так не делай, — сказал он ей в волосы.

— Как именно? — Пэйтон улыбнулась и пальцем коснулась его соска: — Так? — Скользнула рукой ниже, обхватив обмякшую плоть: — Или так?

Некоторое время Дрейк обдумывал ответ.

— Не связывай меня.

Пэйтон подняла голову и посмотрела на него:

— Это и было лучше всего.

— О-хо, — вздохнул Дрейк. — В следующий раз я тебя свяжу, и посмотрим, как тебе это понравится.

Она с готовностью села:

— Правда? Мы правда так сделаем?

— Боже правый. — Он снова притянул ее к своей груди: — Спи, Пэйтон.

— Но в следующий раз мы могли бы…

— Да. — Голос прозвучал так, словно Дрейк злился, но прежде, чем Пэйтон закрыла глаза, она заметила, что он улыбается.

Загрузка...