Непутевая

Глава 11

Счастливый брак.

— Я просто смотрел и не верил, что она уходит. Боже милостивый даже не предупредила! Я считал: все отлично. И мысли не допускал, что она несчастлива. — Айра нахмурился и глубоко затянулся сигарой. Он рассказывал о том, как распался его брак с женщиной из Нью-Джерси: они познакомились, когда он учился на последнем курсе университета в Монтпильере.

— Но почему она была несчастна? — Я сочувственно смотрела в обиженное, загоревшее под зимним солнцем лицо.

— Я спросил об этом. Она возмутилась, потому что мне и в голову не приходит, что она может быть несчастна! Я, оказывается, эгоист, и ее от меня тошнит! Я до сих пор не понимаю, в чем дело. По-моему, мы были счастливы.

— А потом?

— Она ушла.

— И ты не окликнул? Не вернул ее? Не ударил?

— Я?

— Конечно ты. Скорей всего, она именно этого и хотела.

— Хотела?! — в замешательстве повторил он. — Но я не такой, Джинни. Мне просто нужна спокойная, ласковая женщина, встречающая меня после трудного дня. Я очень одинок в этом пустом огромном доме.

После суеты переполненного флигеля ничто не могло быть для меня притягательней, чем пустой огромный дом. Я нежно улыбнулась Айре.

Через месяц после моего появления в его доме мы поженились. Церемония состоялась на бобровом пруду. Он надел свой лучший черный костюм, а я, решив, что белое будет слишком торжественным, купила темно-лиловый. Священник облачился в темно-синий костюм, как и лучший друг Айры Рони Ламорекс. Сестра Айры Анжела, одетая во все бледнозеленое, пела песню из «Доктора Живаго».

Айра хотел надеть мне обручальное кольцо, но я схватила его и опустила в карман, вспомнив искалеченный палец майора. Айра страдальчески скривился, губы дрогнули, но тактичный священник спас положение, дав мужу знак поцеловать жену.

На опушке леса стояли на лыжах Этель и Мона. Я пригласила их, и только из сострадания к заблудшей сестре они согласились прийти. Я хотела, чтобы церемония положила начало примирению горожан и «соевых баб». Решила, так сказать, принести себя в жертву.

Но Мона и Этель считали мой поступок предательством памяти Эдди. И все же, когда мы с Айрой сели в его «Сноу Кэт» и отправились домой, они бросили вслед горсти коричневого риса. Я была тронута. Они давали мне понять, что хотят, чтобы брак был плодовит.

В брачную ночь в мотеле мы впервые занимались любовью. Айра разделся, и я вздрогнула: его красивый загар заканчивался на шее. Тело было отвратительно белым. Он оказался добросовестным любовником и трахал меня с завидной энергией, будто боялся опоздать на отходящий поезд. Но обо мне этого сказать было нельзя. После долгих минут яростной деятельности Айра задержал дыхание и сказал:

— Извини, дорогая, я не могу больше ждать. Я не знал, что женщина может не кончить после почти четырехсот ударов.

Я охотно с ним согласилась, и он с новой энергией вонзился в меня.

— Я что-то неправильно делаю?

— Ничего. Ты — замечательный любовник. В первый раз всегда трудно. — Разве я могла объяснить ему, что никогда не занималась любовью с мужчиной без страха? Страха, что нас обнаружат. А теперь наступила расплата: я оказалась неспособной ему отвечать.

Прием по случаю нашего бракосочетания проходил в огромном зале общественной церкви с сосновыми панелями и полом, застеленным линолеумом. Обставленный складными стульями и столами, он ничем не отличался от залов провинциальных церквей.

Горожане толпились на другом конце зала — подальше от меня. Ко мне подошел только священник — низенький толстенький человечек с редкими волосами и пенсне с толстыми стеклами.

— Называйте меня дядей Луи, — сказал он, оттянув белый воротничок и почесав натертую шею. — Вы извините, но весь город жужжит о том, что невеста Айры предпочла бы католическую церковь.

Я промолчала.

— Какую церковь, вы сказали, посещаете?

— Я не хожу в церковь.

Его кругленькое личико покраснело, и мне стало так стыдно, что я готова была признаться, что я — из баптистов, методистов, немецких реформаторов — всех, кто ему понравится.

— Но воспитывали меня в духе епископальной церкви.

— О, это отличная вера.

— Да.

— Иногда подобные браки между людьми разной веры бывают очень удачными. Очень.

Айра подводил ко мне друзей и знакомых. Ему очень хотелось, чтобы они понравились мне, а я — им. Он представлял нас друг другу и бежал искать новую жертву, оставив меня с новым знакомым молча глазеть друг на друга.

— Как поживаете? — спросила я приветливую на вид женщину с копной пышных каштановых волос — Айрину школьную учительницу.

— Хорошо.

— Приятный вечер сегодня.

— Да, неплохой.

— Мне определенно нравится Старкс-Бог.

— Надеюсь, вы не похожи на ту… покойницу?

Подскочил Айра со своей тетушкой — полной пожилой дамой в кружевном костюме.

— Это — Джинни, тетя Беренис. Она жила на бывшей ферме Стоквелла, — объяснил он и умчался.

— Значит, вот вы какая! — сказала она.

— Здравствуйте. По-моему, мы уже встречались.

— Неужели?

— Я, кажется, видела вас в каком-то магазине.

— Может быть. Может быть. — Она смерила меня ледяным взглядом.

— По-моему, — с отчаянием предложила я, — пора попробовать этот свадебный пирог.

Я проделывала этот трюк уже четыре раза, и уже слышать не могла о свадебном пироге. Я жевала его в полном одиночестве. Не то чтобы общественная церковь была настроена против меня, просто самым общительным в зале был Айра. В отличие от южан, которые могли часами непринужденно болтать с совершенно чужими людьми, вермонтцы были воспитаны иначе. Не подводи ко мне Айра одного гостя за другим, я за весь вечер ни с кем не обменялась бы ни словом. «Лучше думать об этой черте их характера снисходительно, — решила я, — а то еще испорчу себе настроение».

— Ну что, миссис Блисс, торжествуешь? — дьявольски улыбаясь, спросил меня Рони. В костюме и галстуке он выглядел почти прилично.

— Конечно. Почему бы и нет?

— Ну-ну, радуйся, пока можешь. — Я недоуменно смотрела на него. — Давай поговорим откровенно. Айра — мой лучший друг, и он уже совершил одну ошибку. Или обходись с ним как следует, или будешь иметь дело со мной. Он уже натерпелся от женщин.

— Почему бы тебе не заняться своими делами? — крикнула я ему вслед.

Подскочил Айра.

— Тебе весело?

— Конечно! Здесь замечательно! — ответила я и улыбнулась.

— Я понимаю, тебе трудно — одной среди чужих…

— Да, но они очень милы, — слишком поспешно заверила я. (Можно ли будет спасти этот брак?)

— Нужно время. Я уверен, они полюбят тебя, когда узнают поближе. Как я. — Он наклонился, чмокнул меня в щеку и отправился искать не представленного мне гостя.

— Какую, вы сказали, церковь вы посещаете? — снова подошел дядя Луи.

— Я не посещаю церкви, — вздохнула я.

— Тогда, — деловито начал он, — смотрите мне прямо в глаза, пусть все думают, что мы просто разговариваем.

— А разве это не так? — изумилась я.

— Милостивый Боже, помоги твоему слуге, заблудившемуся в своей гордыне, обрести истинную церковь. Благослови ее брак с Айрой Блисс и, если будет на то воля Твоя, подари им детей. Образумь ее, Отец, чтобы она стала хорошей христианкой, содержащей дом в мире, чистоте и здоровье. Научи ее уважать общество и любить мужа и детей. Аминь.

— Аминь! — искренне повторила я. Он говорил о том, чего я очень хотела: расположить к себе горожан, завоевать уважение общества, доставлять как можно больше радости Айре, который будет меня содержать. — Но разве все это невозможно без посещения церкви?

— Возможно, — он печально покачал головой. — Но сомнительно. Очень сомнительно.

Но более важной проблемой, чем посещение церкви, оказалось то, что следующие попытки наших сношений были, с точки зрения Айры, неудачны. Мы занимались любовью по вечерам в понедельник, среду и пятницу. Айра вычитал в «Справочнике читателя», что средняя американская пара занимается сексом два раза в неделю. Мы стали заниматься им три раза. Вечерами по вторникам он был занят в своем Добровольном пожарном обществе, где пил пиво и играл до утра в покер. По четвергам мы танцевали в дансинге, по субботам ездили на его снегоходе на бобровый пруд, по воскресеньям он посещал заседания похоронной комиссии. Так что для секса оставались понедельник, среда и пятница. Каждую неделю он обводил эти дни красными кружочками в висящем на кухне календаре, чтобы не забыть. Я хотела упорядочить свою жизнь. Упорядочила.

Каждое утро мы вставали в семь часов. Пока Айра делал свои приседания, отжимания и бег на месте, а потом принимал душ и брился, я готовила ему завтрак: два яйца всмятку, два кусочка ветчины, два ломтика хлеба с маслом, джем, апельсиновый сок и кофе. Он горделиво заметил как-то, что этот завтрак не меняется уже пятнадцать лет. В семь пятьдесят он выходил за дверь, садился в свой красный пожарный автомобиль и ехал на Мейн-стрит. Там, в своем офисе, он продавал «Сноу Кэт» или велосипеды «Хонда» — в зависимости от сезона. Еще изучал страховые претензии и возможность оплаты полисов. Подобно хирургу, владеющему табачной плантацией, Айра сначала продавал клиентам свои снегоходы, а потом страховал их жизнь.

Когда колокол на шпиле общественной церкви пробивал двенадцать раз, он входил в дверь. На обед я готовила рисовый томатный суп, болонскую колбасу, сэндвичи с сыром, хлеб и кофе. В двенадцать пятьдесят он возвращался в свой офис.

У меня были свои дела. Я гладила Айре рубашки: он любил, чтобы впереди были складочки; чистила унитаз; натирала паркет. Дом был большой, неуклюжий, со старомодными каменными колоннами. Его построил далекий предок Папа Блисс, чей портрет висел над камином в гостиной. Фамильное сходство было очевидным: у Папы Блисса были такие же широко поставленные глаза, румяные щеки и высокий лоб, как у Айры. Вот только волосы были другими. У Айры — темные, курчавые, нависающие на лоб.

У Папы Блисса — светлые и прямые, завязанные, как у хиппи, в хвост. Он был шотландским каменщиком, приехавшим в Вермонт после открытия мраморных каменоломен и строившим дома по всему штату, включая тот, в котором жили теперь Айра и я. Еще он вырезал памятники. За домом, на маленьком семейном кладбище, до сих пор стояли ангелы с круглыми лицами и пустыми глазницами, способные напугать любого, вернувшегося с берегов Стикса. В этом доме вырос Айра. Его отец был фермером. Уйдя от дел, они с Айриной матерью продали половину своей земли и купили красивую виллу во Флориде.

Родовое гнездо Айры было так огромно, что домашней работе, казалось, не будет конца. Стоило мне вытереть и отполировать старинную сосновую мебель, как пора было возвращаться и снова полировать ее под пристальным взглядом Папы Блисса. В общем, моим уделом стала однообразная утомительная работа. Но я любила ее. Мне нравилось знать, чем я буду заниматься завтра, послезавтра, через месяц. Нравилось знать, где Айра, с кем, чем занят. Я была сыта свободой. Она убила Эдди и чуть не убила всех нас. Лучше провести жизнь в этой древней каменной клетке.

Колокол пробил пять, и вошел Айра. Ужин я подавала точно в шесть: отбивные или жаркое, картофель, хлеб, пирог и кофе. После ужина Айра доставал из серебряного ящичка на буфете сигару, потом наливал в стакан чуть-чуть бренди; перочинным ножичком тщательно обрезал кончик сигары, вставлял ее другим концом в рот и с наслаждением посасывал. Потом окунал этот конец в бренди, другой вставлял в серебряный мундштук, зажигал, глубоко затягивался и удобно устраивался в большом плетеном кресле.

— Ты счастлива со мной, Джинни? — с беспокойством спрашивал он каждый вечер. — Пожалуйста, скажи, если нет. А то как я узнаю об этом?

— Айра, — отвечала я, — как я могу не быть счастлива? Я люблю нашу жизнь. — И так оно и было.

— И я счастлив, — заверял он. — Я был так одинок! Как хорошо, что ты здесь.

В девятнадцать тридцать Айра уходил на заседание. Я завидовала ему: под некрологом ему подпишутся многие, а под моим — никто. Если этот вечер был обведен кружочком, мы с часик смотрели телевизор, а потом шли наверх и занимались сексом.

— Что я неправильно делаю, Джинни? Поверь, у меня никогда раньше не было с этим проблем. Я уверен, что удовлетворял свою первую жену, несмотря на наш несчастливый брак.

— Дело не в тебе, — успокаивала я, — дело во мне. Я действительно не понимаю, почему должна обязательно испытывать оргазм. По-моему, я вполне счастлива, видя, что хорошо тебе.

Но дело было в том, что я боялась оргазма. С Эдди в таких случаях я теряла всякое представление о времени, переносясь в царство, где существовало только Настоящее. Но с Эдди ушло все таинственное. Теперь мне нравилось знать, сколько сейчас минут и который час. Я не хотела, чтобы время остановилось, земля завращалась быстрей или что-то еще в этом роде. Я хотела полностью управлять своими чувствами.

— Но мне не по себе, что кончаю один я, — жаловался Айра. — Мужчины хотят, чтобы женщины точно так же наслаждались сексом.

— Зачем? Они веками обходились без этого. Неужели кому-то интересно, что чувствует женщина?

Я не знала, как объяснить ему, что я эмоционально опустошена, что от него мне требуется только мир и спокойная жизнь. Конечно, он был современным мужчиной, верящим в равенство мужчин и женщин во всем, даже в сексе. Как убедить его просто пользоваться мной и не мучаться?

Но Айра был безутешен.

— Джинни, я не могу сделать тебя счастливой, — сказал он как-то после ужина, достав сигару и озабоченно посмотрев мне в глаза.

Была первая годовщина нашей свадьбы, среда, и в качестве подарка я решила угодить ему. После восьми минут и двух сотен ударов я заохала, застонала, затряслась и забилась, как Оливия де Хэвиленд в «Унесенных ветром». Вдобавок я страстно прошептала ему на ухо:

— О, Айра, я так счастлива! Спасибо!

Он скатился с меня, сияя от удовольствия, и включил свет. Зачем-то внимательно осмотрел мою грудь и ткнул в нее пальцем.

— Ты притворяешься, Джинни, — несчастным тоном промямлил он. — Ты обманываешь меня.

Любопытство взяло верх. Я открыла один глаз.

— Откуда ты взял?

— Твоя грудь… После оргазма у женщин на груди и шее появляется красная сыпь.

«Черт!»

— Держу пари, не у всех, — нерешительно пробормотала я.

— Но разве ты не обманула меня?

Я виновато кивнула.

— Я хотела порадовать тебя, Айра.

— Боже всемогущий, Джинни! Ни один мужчина не хочет, чтобы его обманывали в подобных случаях! Пожалуйста, не повторяй этого снова!

— Не буду. Прости, Айра. Я постараюсь испытать настоящий оргазм.

— Я очень надеюсь на это.

Наступила весна. Айра теперь играл в гольф и разъезжал не на «Сноу Кэт», а на мотоцикле. Приближался сезон форели. Я потратила три дня на приготовление яблочных пирогов, чтобы Айра взял их с собой в свою семейную рыбачью хижину в соседних горах. Первую неделю сезона он собирался провести со своими родственниками. Он говорил, что каждый отпуск проводил одинаково: неделю — на форель, неделю — на птиц, неделю — на оленей, неделю — на подледный лов. Плюс две недели он проводил со своей Национальной гвардией в лагере барабанщиков на севере штата Нью-Йорк. Если бы я захотела отправиться в путешествие, мне пришлось бы ехать одной. Но что сказала бы его семья? Меня вполне устраивала жизнь в Старкс-Боге.

Несмотря на уборку этого каменного мавзолея, у меня оставалось много свободного времени, поэтому я решила принять участие в вечеринках с сюрпризами.

Я очень старалась измениться ради Айры, вернее, старалась спуститься на грешную землю. Я спрятала свои армейские шмотки и куртку дровосека, съездила в Сан-Джонсбери и купила несколько пар синтетических брючных костюмов. Я укоротила и распустила волосы, но люди все равно переходили на другую сторону улицы, увидев, что я иду навстречу. Хорошо хоть они не видели бабочку, вытатуированную у меня на бедре, — ее так любила целовать и покусывать Эдди. Только авторитет Айры мешал им вышвырнуть меня из города.

Раз в неделю в Халлспорте школы устраивались танцы. Мужчины в ковбойских сапогах и рубашках «вестерн» с большой неохотой подавали мне руку. Женщины в широченных юбках смотрели на меня с отвращением, а когда моим партнером оказывался Рони, он цедил сквозь зубы: «Я начеку, миссис Блисс. Не забывай». Я с облегчением падала в объятия Айры, когда подходила его очередь делать со мной какое-то па, а он прижимал меня к груди и нежно заглядывал в глаза.

— Тебе весело, Джинни? Правда здесь замечательно?

— Конечно, — отвечала я и переходила к следующему кавалеру.

По-дружески ко мне относилась только младшая сестра Айры Анжела. Она работала секретарем в школе в Олбани, а потом смилостивилась над своим школьным приятелем, вернулась в Старкс-Бог, вышла за него замуж и была очень счастлива.

— Это все глупости, Джинни! — часто говорила она. — Какая ты хиппи? Я столько насмотрелась на них в Олбани! Где тебе до настоящей хиппи!

Анжела возглавляла Женское добровольное пожарное общество и организовывала вечеринки с сюрпризами. Короче говоря, она стала моим ангелом-хранителем.

Начинала я очень скромно, посетив вначале вечеринку на окраине города. Гостями были пятнадцать женщин самого разного возраста. Анжела предупредила их заранее, поэтому они не очень побледнели, увидев, что я вошла в дверь. Конечно, двое не выдержали и ушли, раздраженные, но те, кто остались, вели себя безукоризненно, помолчав всего три с половиной минуты. Я как могла приветливо улыбнулась и больше молчала, стараясь уловить их жаргон и интересующие их темы. Беседа текла в трех направлениях: погода, дети, кулинария. И все сначала. Детей у меня не было, бобами тоже никто из присутствующих не интересовался, оставалась погода. Я поймала мяч и рванула вперед.

— Вы не находите, Джи, что эта слякоть слишком затянулась? — спросила я крупную седовласую женщину с бородавкой на носу.

— Да, конечно, — она явно испугалась, что вставшая на путь истинный «соевая баба» обращается к ней с таким невинным вопросом.

— Необычная погода для мая, правда?

— Д-д-да.

— Я так соскучилась по солнцу, — продолжала я наступление.

— Гм-м-м, — она явно удивилась, что солнце могло светить «соевым бабам» так же, как и всем нормальным людям.

— Вам не кажется, что эта весна на редкость холодная?

— Н-н-не знаю… — она жалобно посмотрела на своих приятельниц: еще подумают, что она добровольно беседует с революционеркой.

— Может, мы перепрыгнем через весну и сразу очутимся в лете, — неуверенно улыбнулась я.

Она с отвращением посмотрела на меня, а я бесстрашно закончила:

— Да, похоже, после гнилой весны наступит чудесное лето.

Пока я развивала свои вариации, встала стройная молодая женщина в темно-синем костюме и пригласила нас на кухню.

— Ну, девочки, я догадываюсь, что вы слышали о новой замечательной посуде, которая поможет нам в ежедневных хлопотах. Не будем тратить попусту время! — Она показала на стол, где стояли подносы, салатницы, банки для кофе, бокалы и формочки для желе. Все рассматривали их с таким же видом, как знатоки — бриллианты, поворачивая туда-сюда и обмениваясь с соседками мнениями.

— Да, девочки, — продолжала дама, — именно эту посуду мы предлагаем для ваших кухонь. Она принесет вам уют и комфорт, облегчит вашу жизнь и поможет сказать новое слово в кулинарии…

В конце вечеринки все, кроме меня, приобрели по дюжине пластмассовых предметов. Я не купила ничего. Меня потрясло, скольких нужных вещей не хватает у меня на кухне. Как я только готовила раньше? Я поделилась с Анжелой, и она успокоила меня, сказав, что на следующей вечеринке я смогу купить все, что захочу.

Через несколько дней Анжела взяла меня в гости к одной из Айриных кузин, которая была замужем за местным парнем. Несчастная жертва, Ванда Блисс, завизжала от ужаса, увидев в комнате три дюжины своих родственниц и ближайших подруг. Успокоила ее гора подарков. Моим был оловянный поднос с деревянными ручками и изображением моста с надписью «Вермонт. Зеленый Горный Штат». Стоило ей прочитать на карточке, что это от меня, как она немедленно перешла к следующему подарку, будто на моем подносе ей принесли еду от больного чумой.

Я сидела рядом с Анжелой. Она разговаривала с пожилой женщиной и вдруг обратилась ко мне:

— Невозможно найти подходящий шарф, правда, Джинни?

— Конечно, — благодарная за то, что обо мне вспомнили, согласилась я.

Всем предложили шампанское.

— Ваша семья ест тыкву, Джин? — продолжала беседу Анжела. — Я не могу заставить Билла даже притронуться к ней.

— Хэл засмеет меня, если я подам ему тыкву, — призналась Джин.

— Айра ее тоже терпеть не может, — доверительно сообщила я.

— Ты бы видела на днях Джимми, — продолжала Анжела. — Он достал бритву Билла, намылил лицо и стал бриться. Это в пять-то с половиной!

— Пять с половиной! Как они быстро растут!

— Знаю. Творят что хотят, а потом приползают к вам на колени.

— Это точно, — подтвердила Беренис. — Ладно, Анжела, пусть дети будут детьми! Детство пролетает так быстро.

Я решила больше не ходить на подобные вечеринки и сказала об этом Анжеле по дороге домой. Она согласилась и посоветовала мне вступить в Женское добровольное пожарное общество, тем более что оно подчинялось Айре. Анжела тоже состоит в нем.

— Что вы там делаете?

— В основном убираем комнату после заседаний. Подбираем бутылки и прочее. Иногда готовим закуски.

— Это мне нравится, — ответила я.

— Я думал о нашей маленькой проблеме, — сказал однажды вечером Айра, ложась в постель.

— Какой проблеме? — не сразу поняла я. По мне, у нас все шло отлично. В тот день меня приняли в Женское пожарное общество. Анжела сказала, что против была только Джин, но чего еще было ожидать от этой женщины?

— То, что я не удовлетворяю тебя.

— Но ты удовлетворяешь!

— Пожалуйста, Джинни! Я просил не обманывать меня!

— Но я не хочу, чтобы меня удовлетворяли! Верней, мне и так хорошо. Меня вполне устраивает наша сексуальная жизнь.

— Нет. Я много думал об этом. И понял, в чем дело.

Я с любопытством уставилась на него: разрешить проблему прежде, чем узнаешь о ее существовании, — это верх роскоши…

— Ты привыкла к очень… возбужденной жизни, Джинни. Бостон и все твои… разные друзья.

— Кто? Я?

— Да, ты, Джинни.

— Да нет же, Айра! Я просто была в таком обществе, но не участвовала ни в чем плохом, — веря себе, сказала я.

— После них жизнь со мной тебе кажется скучной.

— Мне нравится такая скука! Да я и не считаю ее скучной! Мне нравится наша жизнь, Айра. Иначе я бы не вышла за тебя.

— Поэтому, — не обращая на меня внимания, продолжал он, — я решил сделать наш секс более изысканным. Я очень хочу, чтобы ты была со мной так же счастлива, Джинни, как я — с тобой. — Он сбросил одеяло и обнажил свое великолепное голое тело. Но — Боже! — нижнюю часть его тела скрывала какая-то черная кожаная штука.

— Что за черт?

— Кожаный чехол, — гордо ответил он. — Давай! Потрогай!

Я осторожно ткнула в него пальцем.

— Возбуждает?

— Не знаю…

— Смотри! — Он вытащил из-под одеяла прозрачный плащ. — Надевай.

Я надела.

— Ну как? — спросил он с мальчишеской радостью.

— Приятно.

Он выключил свет и обнял меня. Я хрустела, как обертка от туалетной бумаги.

— Что дальше, Айра?

Он сел, включил свет, взял с тумбочки книгу и проконсультировался.

— Так, так… Теперь нужно посмотреть друг на друга. Здесь пишут, что женщин возбуждает запах и ощущение кожи.

Мы сели и уставились друг на друга. Потом он сбросил свой кожаный чехольчик, а я — плащ, и он сунул между моих загорелых ног свою лохматую голову. Он любовался, а я размышляла: что лучше — ростбиф или свиную печенку — приготовить завтра на ужин.

Я не кончила. Айра поставил на главах «Кожа» и «Полиэтилен» два больших креста.

— Ничего, Джинни, не расстраивайся. Мы каждый раз будем находить что-нибудь новенькое.

Утром в День памяти павших в гражданской войне я стояла на Мейн-стрит и смотрела, как Айра марширует в своей оливковой форме. За Национальной гвардией гордо выступали бойскауты и ученики средней школы, потом — представители Национальной гвардии близлежащих районов. На грузовике был укреплен каркас с гвоздиками цветов американского флага. Вокруг флага шла надпись: «Служим во имя мощи и свободы Америки». За грузовиком шли добровольцы-пожарные в плащах и резиновых сапогах, а за ними — пожарные машины.

После парада мужчин пригласили на стрельбище — то самое, которое когда-то обнаружили Эдди, Мона, Этель и я, — посмотреть новые типы смертоносных ракетных установок для использования во Вьетнаме. Половина горожан работала на этом стрельбище.

Женщины торжественно отправились в зал пожарного общества. Анжела читала составленный координатором из Сан-Джонсбери сценарий:

— …Очаровательная Джинни Блисс вальсирует летом в своем…

Настала моя очередь. В моем дьявольском мозгу мелькнула мысль — выскочить наряженной в Айрин кожаный чехол и прозрачный плащ. Эдди бы так и сделала. Но я старалась забыть Эдди. Я не разрешала себе думать о ней. Только во сне она приходила и укоряюще спрашивала: «Ты думаешь, я мертва?» Я протягивала к ней руки, просыпалась и видела, что обнимаю Айру. Он понимал это как приглашение, залезал на меня и самозабвенно трахал, а я, сдерживая рыдания от разочарования, старалась не представлять, что эти руки, губы, язык принадлежат Эдди. Я была благодарна Айре, что он ни о чем не догадывался. Если уж я не могу заставить себя испытывать с ним оргазм, то по крайней мере не наставляю ему рога, представляя, что трахаюсь не с ним, а с кем-то другим.

Я выпорхнула в своем розовом брючном костюме — «в этом очаровательном нейлоновом ансамбле с бесподобными бусами»… Я повернулась, предоставляя публике возможность полюбоваться моим туалетом, и сделала несколько па, чтобы продемонстрировать стройные ножки… «Обратите внимание на изящный медный браслет… — я подняла руку, — и блестящие золотые босоножки — специально для праздника в Старкс-Боге».

Я искренне улыбнулась и под гром аплодисментов спустилась с помоста. Я была счастлива. Меня наконец признали. Я перестала быть «соевой бабой». И никто не догадывался о моих ночных грехах.

После шоу мы, женщины, разошлись на свои семейные пикники. В городе было всего пять главных семей, одна из них — Блиссы. В День памяти Блиссы всегда собирались в своем родовом гнезде — в доме, где жили мы с Айрой, — и не стали менять традицию из-за злополучной новой родственницы. Я всю ночь чистила картофель для салата, который раскладывала по салатницам. Айра выкатил бочонок вина и пошел встречать гостей. Его родственники были крепкие, ладно скроенные темноглазые люди с седыми вьющимися волосами. Старики обнимали меня и шептали: «Айра — счастливчик, что нашел такую прелестную жену». Айра сиял от гордости и благодарности, что его семья приняла меня. Я ласково улыбалась и вела светские разговоры:

— Вам не холодно?

— Какой чудесный день для пикника.

— Да, конечно, всю неделю шел дождь.

— Как вы думаете, к вечеру соберется гроза?

— Возможно. Видите тучи на западе?

— Надеюсь, не раньше, чем все разойдутся.

— Надеюсь. Весна была такая неприветливая, что мы заслужили жаркое лето.

— Ах, извините, мне хотелось бы поплавать, пока светит солнце.

— Конечно, конечно.

— Надеюсь, тучи пройдут стороной.

— Надеюсь.

Мы разделяли любовь к Айре, и они не считали меня изгоем, а я не считала себя лучше их.

Едва ушел последний из Блиссов, как началась гроза. Мы с Айрой сидели около бассейна посреди пустых пивных банок и пустого на три четверти бочонка вина. Мы промокли. Где был сейчас мой прозрачный плащ? Сверкали молнии, гремел гром. Эта гроза была первой за долгую затяжную весну. Какое счастье — гроза — в этом снежном краю пушистого белого безмолвия! Природа вдыхала в нас жизнь.

Дождь хлестал и хлестал. Хохоча, как дети, мы помчались домой и стали стряхивать на ковер свежие капли. Айра посмотрел на меня тем взглядом, от которого я сразу вспомнила: двадцать тридцать, пятница, на календаре этот день обведен кружочком… Он расстегнул ремень.

— Сегодня ты испытаешь оргазм.

— Но, Айра, я не хочу его испытывать!

— Меня не интересует, чего ты хочешь. Я хочу, чтобы ты была счастлива. — Темные влажные глаза жадно смотрели на мою грудь под прилипшей блузкой. — Если это не сработает, я не знаю, что тогда сработает!

— Что должно «сработать»? — испугалась я.

— Стой здесь! — Он побежал наверх и вернулся со своим руководством и «дипломатом». Он читал инструкцию по сегодняшней гимнастике, а я смотрела, как шевелится под «бермудами» его член.

Он вытащил из «дипломата» пару наручников.

— Боже! — простонала я. Меня уже привязывали когда-то в бомбоубежище к помосту цепью от «харлея».

— Айра, лучше я испытаю оргазм в постели, без всяких фокусов.

— Нет. Я хочу возбудить тебя, Джинни. Я не хочу надоесть тебе.

Я вздохнула и разделась, он — тоже.

— Что дальше? — хмуро спросила я.

Мне было противно и зябко. Он взял меня за руку и подвел к старинному креслу с высокой спинкой. Потом подтянул второе такое же, залез на одно и велел залезть мне. Я забралась и увидела прямо перед глазами толстую балку, идущую под потолком по всей длине комнаты. Айра защелкнул один наручник на своем правом запястье, перебросил второй через балку и велел застегнуть на левой руке.

— Отлично. Опирайся рукой в наручнике о спинку, иначе будет больно.

Я добросовестно выполняла все указания.

— Так. Теперь медленно слезай с кресла.

Я слезла, и вскоре мы болтались на наручниках грудь к груди. Его пенис торчал в стороне, как рука в хирургической перчатке, готовая вонзиться в несчастную жертву.

— Ну как? — выдохнул он и наклонился чмокнуть меня под мышкой.

— Отлично, — заверила я, чувствуя, как немеет рука, словно окольцованный палец майора.

Айра свободной рукой привлек меня к себе.

— Прекрасно. Теперь вставляй его.

Я недоверчиво хмыкнула, но, желая угодить ему, послушно раздвинула ноги. Я ощущала себя марионеткой, которую дергают не за те веревочки. Наконец я охватила ногами его талию и в таком подвешенном состоянии совершила подвиг совокупления с собственным мужем.

— В книге не говорится, что делать дальше? — скривившись от боли в онемевшем плече, спросила я.

— Нет. Там только вот что: «Если вы повиснете таким образом, вы легко обнаружите прелесть нового способа, который не надоест вам до самого климакса».

— Ох!

Вскоре я не выдержала:

— Айра, по-моему, нам лучше спуститься. Рука очень болит.

Айра вздохнул, поняв, что снова потерпел поражение, и взял ключ. Он хотел расстегнуть мое запястье, но ключ выскочил и упал на пол.

Когда до нас дошел ужас нашего положения, мы похолодели от страха. Серебряный ключ насмешливо блеснул на ковре, когда за окном сверкнула молния. Плечо уже не чувствовало боли, зато заныло запястье, посылая SOS в болевой центр моего мозга. Я натерла браслетом руку.

— Айра, если ты встанешь в своем кресле и поднимешь повыше руку, я попробую дотянуться до ключа.

Он нащупал ногой свое кресло и встал на спинку. Я сползла почти до самого пола, но не дотянулась до блестящего серебряного спасителя.

— Ниже, — мягко попросила я.

— Не могу, — выдохнул он. В этот момент он упал с кресла, потянув и меня. Мы в отчаянии смотрели друг на друга.

— Извини, — прошептал он.

— Ты хотел как лучше.

— Я хотел, чтобы ты была счастлива.

— Что с нами будет? Умрем от голода? Или сначала от жажды?

— Кто-нибудь увидит, что меня нет в офисе. Или на заседании. Придет проведать и… — он замолчал.

Мы не знали, что лучше: умереть от голода или жить, когда какая-нибудь его тетка найдет нас в таком виде.

— Твоя тетя Бетти вернется в воскресенье за своим мороженым.

Он кивнул и закрыл глаза. По красивому лбу катился пот.

Зазвонил телефон. Мы с надеждой переглянулись. Он стоял на столике у стены прямо под этой чертовой балкой.

— Если мы доберемся до телефона… Нужно отталкиваться о стену. Попробуем, Джинни.

План Айры удался. Каждый миллиметр причинял невыносимую боль. Айра наклонился, ногой поднял телефонную трубку, подбросил и ловко — позавидовал бы любой орангутанг! — поймал рукой. А потом подтянул весь аппарат.

— Кому звонить? Дяде Луи?

— Может, лучше в полицию?

— У нас нет полиции.

— В пожарную часть?

— Хорошая идея! — Он начал набирать номер, но вспомнил, что сам — начальник. — Знаю, — вдруг обрадовался он. — Позвоню Рони!

— Нет! Я не хочу, чтобы этот мужлан увидел меня голой!

— Кто-то все равно увидит.

— Только не Рони!

— Кто же?

— Анжела!

— Ты шутишь? Через несколько минут об этом будет знать весь город.

— Этель!

— Кто?

— Женщина, которая жила со мной на ферме.

— Согласен. Какой номер? — Он с несчастным видом набрал номер и передал мне трубку.

Когда я в последний раз звонила в коммуну, их линия была отключена за неуплату. Господи! Я услышала смех и громкую музыку. Ответил мужской голос.

— Почему ты не приезжаешь? — спросила Этель. — У нас праздник, закончили посевную.

— Это смешно звучит, Этель, но, боюсь, я привязана. Я не шучу. Мне очень жаль беспокоить тебя в разгар вечеринки, но прошу: приезжай, помоги мне.

— Сейчас? Ночью?

— Это очень важно, Этель, иначе я бы не просила.

— Конечно, приеду. Если найду «тачку»… Ал, можно, я возьму твой грузовик до Старкс-Бога? Конечно, можем все поехать… Алло, Джинни, я еду! — Она повесила трубку, прежде чем я успела попросить не привозить своих друзей.

Через несколько минут восемь человек в различной степени опьянения вломились в нашу дверь. Они безмятежно посмотрели на нас с Айрой и отвернулись.

— Отлично выглядишь, Джинни, — проворчала Мона, глядя на меня сквозь свои темно-вишневые линзы.

— Чем могу помочь? — спросила Этель.

Я кивнула на Айру, висящего рядом.

— Ты помнишь Айру? Айра, это Мона и Этель, с которыми я жила прошлой зимой.

— Как поживаете? — спросил Айра из-под волосатой подмышки. — Я помню, как мы встречались. Вы ведь были на нашей свадьбе?

Они вежливо кивнули.

— Знаете, девочки, зачем я вас позвала? Видите ключ на ковре? Вы не сможете дать его Айре? И подтолкните нам под ноги эти кресла. Большое спасибо.

Айра открыл наручники, и мы слезли, потирая запястья.

— Могу я предложить вам пиво? — спросил Айра.

— Конечно, спасибо, но мы очень спешим, — ответила Этель. — Похоже, дорогу к ферме совсем размоет, нужно успеть.

Айра разлил всем остатки пива.

— Спасибо за помощь, — еще раз поблагодарила я. — Как насчет ланча на следующей неделе? Скажем, в понедельник?

— Отлично, — ответила Мона.

Через два дня Айра уехал на две недели в свой летний лагерь, и я осталась одна.

— Где вы были в пятницу вечером? — спросила тетя Бетти, которая пришла забрать посуду. — Я вам звонила. Я оставила свитер. Куда вы пропали?

— Мы были привязаны, — честно ответила я.

— Замечательный был денек, правда?

— Конечно. Но вечером разыгралась гроза.

— Ах, что это за гроза! Чудо, а не гроза!

— Да, гроза что надо.

— Повезло, что она началась после пикника.

— Конечно. А потом опять прояснилось.

— Я заметила, — закончила тему тетя Бетти.

В понедельник днем Этель, Мона и я лежали нагие у бассейна рядом с тарелками, полными косточек от оставшихся с пикника цыплят. Они рассказали, что Лаверна поступила в женский монастырь в Чикаго после того случая с вибратором, чуть не убившим ее.

— Ты снова стала буржуйкой? — спросила Мона и махнула рукой на бассейн.

— Вроде того, — зевнула я, не испытывая больше стыда за свое буржуйство.

— Чем ты занимаешься целыми днями? — с интересом спросила Этель.

Я описала свой день — Айрино расписание, бесконечные хлопоты по дому, вечеринки, Женское пожарное общество…

Мона восхищенно покачала головой.

— Отдаю тебе должное, Джинни. Я думала, ты не справишься с ролью. Но ты справилась. Ты проникла во вражеский лагерь.

— Наверное, можно сказать и так…

— И ты готова пройти через это?

— Через это? — Я совсем забыла причину, по которой, как когда-то я им объясняла, выхожу замуж: чтобы стать заложницей в мирных переговорах между горожанами и «соевыми бабами».

— Может, ты уже все выяснила? — глаза Моны воинственно сверкнули.

— Насчет чего?

— Как насчет чего? Насчет горючего для военных машин…

Дело в том, что я не просто проникла во вражеский лагерь — я стала настоящей горожанкой и больше общалась теперь с Анжелой, чем с Моной и Этель. Люди меняются, когда меняются обстоятельства…

— Нет, — тихо ответила я.

Этель посмотрела на меня разочарованно, Этель — презрительно.

— Тебе нравится эта жизнь? — недоверчиво спросила она.

— Нравится. Здесь нормально, — ответила я и представила, как была бы шокирована Эдди, увидев меня здесь.

— Что бы сказала Эдди? — печально пробормотала Этель.

— Я не думаю больше об Эдди, — сморщившись, как от боли, резко ответила я.

— Твоя верность оказалась слишком недолгой, — подвела итог Мона.

Мы помолчали. Вскоре они оделись и ушли.

За те две недели, что я провела в пустом доме, я поняла, что хочу ребенка. Папа Блисс умер сто пятьдесят лет назад, но все еще жил в этом каменном доме. Жил в памяти своих потомков, которые передавали своим детям рассказы о том, как он вырезал миниатюры на могильных памятниках своих пятерых детей, умерших от оспы за один месяц. Он жил в генах потомков. Достаточно было взглянуть на теперешних Блиссов, чтобы увидеть их сходство с Папой Блиссом. Мне не нужно было даже смотреть на портрет над камином — зная Айру и его родственников, я знала, как выглядел Папа Блисс. Живя в его доме, среди его потомков, я постоянно ощущала его присутствие. Я захотела, чтобы кто-то тоже потом ощущал мое присутствие. Это будет мой вызов смерти.

— Айра, как ты насчет того, чтобы завести ребенка? — спросила я через пару дней после его возвращения.

— Ты не…

— Нет-нет. Я только думала об этом, пока тебя не было.

Он просиял.

— Джинни! Я так хочу ребенка! Моя первая жена и слышать об этом не могла, поэтому я боялся предложить тебе.

— Айра, я хочу от тебя ребенка, — решительно заявила я.

Был вторник, всего семнадцать пятнадцать, Айра опаздывал на заседание своих пожарных, пятнадцать раз звонил телефон — но мы занялись любовью. Я испытала оргазм. Такой, как когда-то с Эдди. Айра лежал головой на моей покрытой красными пятнами груди и плакал от счастья.

Настал сезон охоты на птиц, но Айра остался дома — приносить мне в постель лекарство от тошноты. Выпал снег, но «Сноу Кэт» № 44 так и остался стоять в гараже: его хозяин лежал головой у меня на животе, слушал, как бьется сердечко, и позволял ребенку толкать его в лицо из своего надежного укрытия. Рони звал его на подледный лов, но Айра отдал ему свой ледоруб и остался дома — массировать мои отекающие лодыжки. Он больше не требовал, чтобы я была счастлива. Он знал, что я счастлива, а я — что счастлив он.

Никогда еще свет не видел такого долгожданного ребенка. По крайней мере, мы так считали. Я глотала книгу за книгой в поисках советов, как вести себя во время родов. Оказывается, родив, нужно сразу громко сказать: «Наша дочь! (сын!) Добро пожаловать в этот мир! Счастливые родители под звуки торжественной музыки приветствуют тебя! Я радуюсь, увидев нашего маленького херувимчика. Она (он) очаровывает меня! В глубине души я испытываю благоговение перед таким совершенством!»

Наконец-то я стала сама собой. Почему я так долго не понимала, в чем мое предназначение?

Однажды на одной из Анжелиных вечеринок я зацепилась за провод торшера и плашмя упала на пол. Анжела захлопотала, а Айрины тетки, кузины и я сама ждали, не будет ли выкидыша. Когда стало ясно, что все обошлось, я с трудом успокоила плачущую и проклинающую себя Анжелу.

Я была готова к родам. Но не готова к боли. Такой боли не бывает, говорила я себе, корчась на больничной койке. Сами роды, за которыми я следила в зеркало, были куда живописней того, что показывала когда-то Лаверна: зеленые — от детского места, черные — от волосиков Блиссов, красные — от моей собственной крови. Я забыла произнести вычитанную торжественную речь, потому что испытывала такое облегчение, что нестерпимая боль позади.

Венди родилась вскоре после открытия сезона форели, но Айрины удочки так и остались висеть в чулане. Вместо рыбалки Айра лежал в нашей постели и с восхищением смотрел, как крошечная девочка тискает мою распухшую грудь, тычется в нее носиком и шумно сосет. Наконец я нашла профессию, которой могла отдаться со всем энтузиазмом: кормящая мать.

— Ну, как сегодня наш маленький ангелочек? Как ее стул? — спрашивал Айра, возвращаясь вечером домой. — По-прежнему твердый?

— Нет, на этот раз, слава Богу, мягче.

— На что похож? На овсянку? Или банан?

— Нечто среднее между вчерашним сливочным супом и омлетом. Только коричневый.

— Не зеленый?

— Нет, цвета карамели, ближе к шоколаду.

— Сильно кряхтела?

— Прилично. Но не так, как вчера.

— Отлично! — удовлетворенно говорил он.

После того как Венди последний раз ела и срыгивала на нашу постель, мы ложились с ней рядом и умилялись каждому крошечному очаровательному пальчику, ручке, ножке — так новоиспеченный владелец автомобиля проверяет каждую вмятину и царапину. Она брыкалась, морщила лобик, поджимала губки, а мы немедленно старались сделать ей что-нибудь приятное.

— Почему бы тебе не взять недельку, — предложила я однажды за ужином, — съездим в Теннесси, покажем Венди моим родителям?

С тех пор как Айра закончил службу в Фортсе-Дик, он почти не выезжал из Старкс-Бога, разве что изредка в Монреаль или Бостон на хоккей и бейсбол и в летний лагерь. Он заявлял, что, если все остальные города похожи на Нью-Джерси, он никуда не хочет ехать. «Я и так живу в одном из самых красивых мест. Зачем ехать в какой-то Скенектади?»

— Ты говорила, твои родители умерли, — удивился Айра.

Это была правда. Я говорила ему, что мои родители не могут приехать на нашу свадьбу или в гости потому, что их нет в живых.

— Да, для меня. В то время, — неубедительно объяснила я, не зная, как найти оправдание тому, что вычеркнула их из своей жизни в надежде на избавление от буржуйского влияния. Теперь я понимала, что меня трудно простить. Если я приеду с мужем и ребенком, это будет мой жест примирения. — Пожалуйста, Айра. Теннесси совсем не похож на Нью-Джерси.

Айра с грустью вернулся к своей отбивной.

— Ладно. Заедем тогда во Флориду, покажем ее моим родителям. В марте я буду посвободней.

Я знала, что только перспектива похвалиться дочерью может заставить его уехать из Старкс-Бога.

Мои родители встретили нас в аэропорту так, будто мы приехали из Старого Света. Никогда они не обнимали меня так, как тогда, — чуть не сломали ребра. Мамин «Инстаматик» жрал пленку ярд за ярдом, празднуя вместе с ними победу. Еще бы! После более чем четырех лет молчания и кучи нераспечатанных писем со штампом «Адресат неизвестен» их строптивая дочь вернулась домой (конечно, они всегда в этом были уверены!) — и не одна, а с красавцем мужем и очаровательной дочкой. Их Джинни, похоже, остепенилась.

Они деликатно не стали вспоминать прошлое. Мама немедленно занялась Венди, позволив ей все разрушать в доме и умудряясь не выражать своего недовольства. Венди училась ходить и хваталась за все что попало, включая белоснежную скатерть с фамильным фарфором.

Майор обнял Айру за плечи, — Айра неловко смотрел вниз, чтобы не видеть изуродованного пальца, — и повел показывать завод и ферму. Потом повез в загородный клуб играть в гольф и даже обсудил возможность пожизненного страхового полиса.

Венди спала, майор и Айра играли в гольф, а мы с мамой сидели в гостиной и, не зная о чем говорить, слушали тиканье фамильных часов.

— Мы так долго ничего не знали о тебе, дорогая, — неловко заговорила мать.

— Да, да…

— Надеюсь, ты была здорова и счастлива.

С плохо скрываемой ненавистью я посмотрела на нее. Она надеялась, что я здорова и счастлива? А я в Вермонте желала им смерти, чтобы избавиться наконец от их вездесущего влияния, и только недавно поняла, что, как ни старалась жить не так, как они хотели, все равно не была полностью свободна и счастлива. К черту теории о свободе! Не верю…

— Я была здорова и счастлива, мама. Когда не болела и не была несчастна.

— Что ж, — философски заключила мать. — Жизнь есть жизнь.

Стоп! Что-то во мне взбесилось. Почему ты не хочешь услышать, чем я болела и от чего страдала? Неинтересно?

— Какой замечательный ребенок Венди.

— Спасибо. Для разнообразия и я сделала что-то хорошее.

Как всегда, мать сделала вид, что не заметила моего вызова.

— Не затягивай со вторым, — доверительно посоветовала она, не спрашивая, хочется ли мне присоединиться к когорте многодетных матерей. — Им будет веселей расти вместе.

— Сказать правду, мама, мне и в голову не приходило завести второго ребенка, — нагло соврала я. На самом деле я уже поняла, что материнство — мое призвание. Как сказала бы Эдди, я от него «тащилась». Мысль о втором ребенке уже пару месяцев не давала мне покоя, но мамино замечание было очень некстати. Я не считала само собой разумеющимся, что должна следовать ее советам.

— Конечно, — удивилась она. — Извини. Просто единственный ребенок часто избалован. С двумя легче.

— По-моему, это такая же чушь, как мысль о том, что мы можем выйти из оккупированного Вьетнама, только оккупировав Лаос — резко ответила я. (И почему я не могу не дерзить своей бедной матери?)

Роскошное поместье родителей Айры каменной веткой спаржи возвышалось на окраине Бока-Равтона. «Бока» — называли они его.

— Дети! Неужели ты их не любишь? Заводи побольше! Наполни ими дом Папы Блисса сверху донизу! — поучала меня миссис Блисс.

Айра с отцом играли в гольф, а мы лежали на пляже. Венди ковыляла за отступающей волной, а потом с визгом бежала ко мне от новой пенящейся волны. Как можно не любить это нежное детское тельце, загоревшее под палящим солнцем? Каждая ракушка, каждая птичка, каждый кусок липких морских водорослей — все для нее удивительно и таинственно. Наблюдать за Венди — все равно что пить нектар.

— Нет для женщины большей награды, чем здоровый счастливый ребенок, — разглагольствовала миссис Блисс.

— А если он не здоровый? И не счастливый? — Мне очень не хотелось подвергнуться промыванию мозгов тайным агентом богини плодородия. Черт бы их всех побрал! Я хотела второго ребенка, но должна была принять собственное решение.

— Да, дорогая, иметь детей — бесконечно интересно.

— Почему вы переехали в Боку?

— В Вермонте слишком холодно, а с возрастом это особенно ощущаешь.

— Вы скучаете по детям и внукам?

— Мы с папой заработали отдых. Анжела приезжает со своими четырьмя и просит: «Мама, посмотри за ними денек». По-моему, это слишком долго. — Она уже забыла, что только что агитировала меня завести еще малыша. — У меня их было восемь. Разве мы просили у кого-нибудь помощи? Нет, мы все делали сами, и, можешь быть уверена, я никого не просила присматривать за ними. Я считаю, что заслужила отдых перед смертью.

В самолете, когда Венди слезла с моего колена и поковыляла за стюардессой собирать у пассажиров журналы, я сказала:

— Твоя мать считает, что нам не мешает завести второго.

Айра оторвался от «Дорог и автомобилей».

— Отец тоже. И я. А ты как?

Похоже, решение принято на всех уровнях. Мне стало обидно: они что, принимают меня за машину по производству детей?

— Не знаю.

— Не знаешь? Но не можем же мы иметь одну Венди!

— Почему?

— Так не принято. О, Джинни, ты разве не хочешь сына?

Мы вернулись из жаркой Флориды в холодной заснеженный Вермонт. Сугробы взгромоздились до самого подоконника, дней десять держался приличный мороз.

— Ах, как приятно побывать на солнышке, — вздохнула я.

— Здесь тоже бывает солнце.

— Где?

Спустя два месяца нам с Венди пришлось снова вернуться в Халлспорт: умер майор. Впервые за несколько лет я увидела Карла и Джима и поняла, что нам не о чем говорить — разве что вспоминать детство. Тело майора предали земле, и меня осенило: этого мало, что он оставил после себя нас, своих отпрысков. Тот факт, что мы понесем его гены в будущее, вряд ли скомпенсирует то, что ему суждено навечно лежать в могиле.

Венди стала упрямо тянуться к искусственному питанию, игнорируя мою грудь. Я намеревалась кормить ее еще хотя бы год и очень расстраивалась: разве может такая малышка что-то решать сама?

Она предпочитала молочные смеси. Вся кухня — полы, стены — была измазана кашами и кусочками шпината, как насекомыми, прилипшими к ветровому стеклу в разгар лета. Она передвигалась в своих мокрых ползунках по всему дому и по пять раз в день вытаскивала из шкафа книги, которые я каждый раз упорно убирала на место. С режима Айры я перешла на режим Венди. Она просыпалась в шесть тридцать, завтракала фруктовым пюре, теплой булочкой и молоком, а когда я убирала, мыла стены, чистила коврик и готовила завтрак Айре, она ревела от обиды, что я не даю ей свинячить еще. Айра уходил на работу, и Венди до десяти спала. Потом я купала ее — одна, Айра больше не приходил помогать, и кормила кашей и молоком. Потом она гуляла по дому и ложилась спать до двух, а я опять наводила порядок, уничтожая следы ее «прогулок». В два мы с ней смотрели «Тайные страсти» и «Западную хронику», потом ужинали мясным пюре, овощами и молоком, половина которых оказывалась на полу, ее рубашечке и у меня на лице. К приходу Айры я переодевала ее в чистую пижаму и передавала ему. Для себя же мне оставались полтора часа утром и два часа днем, и в десять тридцать вечера я погружалась в спасительный сон, чтобы снова проснуться в шесть тридцать и начать все сначала: покормить Венди, погладить Айрины рубашки, постирать и высушить ползунки, убирать, убирать, убирать… Даже для меня это было чересчур. В конце концов я стала злиться из-за каждого сброшенного на пол тома, каждой мокрой пеленки. Меня раздражали очаровательные ужимки Венди: она хотела рассмешить меня, становилась ко мне спиной, наклонялась и выглядывала между ног. Во дворе она обожала склоняться над краем бассейна, делая вид, что хочет упасть. Иногда убегала за ворота, и мне приходилось ее догонять. Чудесная жизнь превратилась в ад. Безмятежное спокойствие, обретенное в доме Айры, улетучилось совсем. Синтетические костюмы были вымазаны абрикосами, и в довершение ко всему Венди стала отказываться от утреннего сна.

Я даже начала подумывать о приходящей няне. Я ничего не успевала. Из Женского общества я давно вышла, ни на одной вечеринке за целый год не была. Единственные, кого я видела, — Айра и Венди. Я постоянно приставала к Айре. Первыми вопросами, когда он приходил домой, были: «Что нового?» и «Кого ты сегодня видел?»

Но отвратительней всего был его ответ: «Ничего нового». Он ни разу не принес домой ни одной сплетни: кто кому изменил, кто забеременел, кто спивается. Даже не рассказал, на сколько кто застраховал свою жизнь и имущество. Айра не был ни сплетником, ни завистником, но мне иногда приходило в голову, что я ненавижу его. Ненавижу его добродушие, вежливость, мягкость ко всем и всегда. Ненавижу за то удовольствие, которое он получает, живя в своем узеньком мирке. Я искренне считала, что верхом его добродушия была женитьба на «соевой бабе» и что его достоинства оказали ему в этом случае плохую услугу, заменив проницательность. У Айры не то чтобы не было хорошего вкуса — у него вообще его не было. Например, он женился на мне, а я явно была не той женщиной, которая ему нужна. Разве можно верить словам? Конечно, любая скажет, что она — спокойная и ласковая. Все новое для Айры было хуже всего. Его мерзкий дружок Рони, по крайней мере, кусался, огрызался и дрался за то, что считал правильным. Как Эдди. Неважно, правильно это было или нет.

— Что нового?

— Ничего особенного.

— Кого ты видел? — приставала я.

— Никого особенного, — он нетерпеливо пожимал плечами и начинал расспрашивать о зубках и какашках Венди. Каждый раз он с тоскливой надеждой спрашивал меня о моей менструации — вдруг его сперма оплодотворила мою яйцеклетку? Я продолжала тянуть с решением родить ему сына.

Однажды он вернулся с работы раньше обычного. Я повисла на нем, заглянула в лицо в надежде услышать какую-нибудь новость из внешнего мира, но он виновато пробормотал:

— Я, наверное, поеду на недельку в лагерь. С Рони. Настреляю вам дичи.

От неожиданности я опустила руки. Так! Хочет бросить наш дом? Бросить меня и Венди?

— Отлично, — сквозь слезы ответила я. — Поезжай, веселись. А мы с Венди будем ждать, когда папочка соизволит вернуться. Да, Венди?

С тех пор как я вышла замуж, я решительно избегала читать газеты. В телевизионной комнате еще с прошлого года лежали кипы непрочитанных журналов и газет. Но в этот понедельник, вместо того чтобы заняться любовью, я села просматривать их от корки до корки. В них писали что-то невероятное! Сквозь дождливые леса, оставляя за собой горы трупов, продирались танки-монстры. Земной шар усеяли ядерные боеголовки — точь-в-точь мышиный кал у меня в чулане. Забитые голодные дети ковырялись в коровьих лепешках. Океаны отравлены. Святой Иисус, Эдди была совершенно права! Наше общество несет смерть. Как это я до сих пор жива? И даже раздумываю, не зачать ли второго ребенка? Это уже верх всякого бесстыдства!

Я расхаживала взад-вперед по гулкому дому. Что творится?! Потом бросилась на кушетку и уставилась на Папу Блисса с его конским хвостом. Лежит себе, как и майор, в сырой земле. Нарожали потомков… Зачем? Что их ждет? Дым и грязь заводских отходов? Испепеляющий жар ядерных взрывов? Смерть в страшных мучениях? Если повезет, самое большее, на что можно рассчитывать, — это лечь в землю и кормить червей…

Мир нуждается во мне! А я… Спряталась в этой глуши, чтобы стирать пеленки и давить бананы! И все ради маленького вампира в образе ребенка, который растет, высасывая мои силы и заставляя сморщиваться и превращаться в жалкую высохшую мумию…

В какой-то момент я поняла, что схожу с ума. Я подняла трубку и позвонила Анжеле — единственной женщине в городке, с кем я могла поговорить.

После обычных приветствий я перешла к делу:

— Тебе не надоело, Анжела? Одно и то же день за днем, год за годом. Сварить, постирать, зашить, убрать… Ванна, пеленки, сон… Утиный сезон, птичий, олений… И так далее. Ничего не меняется. Ты будто в тюрьме. А между тем люди дохнут как мухи, мир рушится и…

— Конечно, надоедает, — перебила Анжела.

— И что ты делаешь?

— Ха! Мы с Биллом кричим друг на друга, деремся и колотим посуду. А потом он тащит меня в постель и делает следующего малыша, — она весело рассмеялась.

— Правда? — ужаснулась я.

— Тебе нужен еще один, Джинни. Правда. Одного растить труднее, чем двоих.

«Она вынуждена так говорить», — напомнила я себе. У нее — четверо; ей хочется верить, что она выбрала лучший путь. Ей не хочется меняться, как другим…

— Все так говорят.

— Потому что это правда. Поверь, мне легче с четырьмя, чем тебе с одним. Я бы с ума сошла.

Так, у Анжелы их четверо. Разница у детей в два года. Как у большинства. Значит, дурное настроение у нее бывало через пятнадцать месяцев после рождения последнего ребенка. Венди уже больше пятнадцати месяцев. Нам давно следовало бы зачать второго ребенка. Но хочу ли я его?

Когда Айра вернулся с охоты, я лежала на кушетке, уставясь на портрет Папы Блисса. На полу валялись книги из шкафа. Кухонные стены были в шпинате. Я заканчивала читать приглашения осваивать новые земли. Клондайк, Новая Зеландия, Замбия… «Если сомневаешься, выходи из игры!» Я давненько не следовала своему девизу.

— Где мой маленький ангелочек? — спросил Айра и шлепнул передо мной полдюжины полуразложившихся воробьев — ощипать на ужин.

— Черт ее знает, — пробормотала я.

— Ты не знаешь?

— Может, во дворе?

Айра повернулся и крикнул:

— Венди! Папочка вернулся!

Я слышала, как он кричит то тут, то там — все тревожней и тревожней.

Айра нашел Венди на дороге в город: она ковыляла в мокрых штанишках прямо по проезжей части. Он трясся от ярости, когда притащил ее — на удивление целую и невредимую — домой. Я никогда еще не видела таким сердитым своего добродушного мужа и с наслаждением смотрела, как мечут молнии его злые темные глаза.

Он положил Венди в кроватку, спустился вниз и молча уставился на меня. Я равнодушно пожала плечами.

— Я устала. Двадцать семь месяцев я занята только ребенком.

— Устала от Венди? — закричал он. — И поэтому отпустила ее на дорогу? Чтобы она больше не надоедала тебе?

— Я не знала, что она на дороге.

— Это уж слишком! Ты даже не знаешь, где твой ребенок!

— Ребенок, ребенок! Меня тошнит от детей! — воскликнула я. — Могу я для разнообразия подумать о чем-то другом, а не о горшке и его содержимом?

— Жаль, что тебя тошнит, Джинни, — мрачно ответил Айра. — Нам еще слишком рано оставаться без Венди. Мы ей нужны. Я понимаю: тебе не впервой собирать вещи и уезжать, если что-то надоело. Но, Джинни, ты сама хотела ребенка. Вспомни, это твоя идея. И, черт побери, ты обязана заботиться о ней. Это твой долг!

— Убирайся к черту, — спокойно предложила я. — И забери своих дурацких воробьев! Засунь их себе в задницу!

— Если ты еще раз заговоришь со мной на языке «соевых баб», Джинни, я тебе его вырву.

— Ну-ну, принц, как тебя там, вот ты и показал себя в истинном свете, — неторопливо проговорила я и вытянула босую ногу. — Мистер Ласковый вылез из своего чулана, чтобы примкнуть к плотным рядам своих фанатичных родственников — очаровательных жителей Старкс-Бога.

Я подняла голову и увидела, что Айра целится в меня из ружья.

— Я размазжу тебе башку, если ты не заткнешь свой грязный рот, — прошипел он.

Я спокойно заглянула в дуло. Значит, вот она какая? Смерть подкрадывалась ко мне всю жизнь и теперь брала верх. Значит, мне суждено быть застреленной в каменном доме в Старкс-Боге, штат Вермонт? Неожиданный конец для провинциалки из Теннесси. Что ж, по заслугам. Быть по сему. Я вышла за него без «любви», что бы ни означало это слово, и постепенно возненавидела доброго и славного человека только за то, что не могла жить его жизнью — надежной, дисциплинированной, ответственной, но предсказуемой и безрадостной. Айра выполнил свои обязательства, предоставив мне «нормальную», «правильную» жизнь, но я оказалась совсем не «спокойной и ласковой» женщиной. Я зажмурилась и ждала, когда моя голова разлетится на куски, как подброшенная тыква.

Ничего не произошло. Я услышала всхлипывания и открыла глаза: Айра скорчился в кресле под портретом Папы Блисса и горько плакал. Ружье валялось в углу. Так мы провели там всю ночь. Утром я проснулась со страшной головной болью и отвращением к самой себе. Айра с несчастным видом смотрел на меня. Мы бросились друг другу в объятия и стали бешено целоваться. Через час Айра ушел на работу в свой офис, поклявшись начать новую жизнь.

— Я так хочу, чтобы ты стала счастлива, Джинни, — сказал он на прощание.

— Я счастлива, Айра, — постаралась я убедить нас обоих.

— Сегодня мы сделаем сына, — пообещал он и укусил меня за ушко.

На ужин я приготовила его птиц. Укрыла их маленькие жалкие головки листочками салата и постаралась отделить мясо от хрупких косточек.

— Вкусно, — похвалил Айра. (Так же хвалила Эдди мои соевые крокеты.)

— Вкусно, — согласилась я, думая о том, что вечером мне предстоит зачать сына. Мама всегда утверждала, что личные переживания не имеют значения, важно только одно: исполнять свой долг. Это мой долг — родить наследника. Ничего не поделаешь.

Но в эту ночь зачатие не состоялось. Айра больше не старался довести меня до оргазма, его заботило другое: определить дни, благоприятные для зачатия мальчика. Он снова стал читать свои брошюры и отмечать в календаре эти дни. Я чувствовала себя средневековой крепостью во время осады. Айра купил спринцовку и приготовил в кружке какой-то раствор. Несколько дней он воздерживался от секса, чтобы накопить перед атакой силы.

— Но почему обязательно сын?

— Все хотят сына.

Но я не была уверена, что хочу второго ребенка. А если так, чем мне заниматься? Как оправдаться перед Айрой? «Нужно исполнять свой долг».

Первые две попытки с треском провалились. Айрина сперма растворилась в море теплого содового раствора, который он впрыснул в меня из спринцовки.

— Айра, — попробовала возразить я, — я, наверное, рожу гору печенья после этой соды.

Стояла поздняя осень. Я сажала Венди в рюкзак и гуляла по полям и долинам. Мне было хорошо, только страшно при мысли, что, когда забеременею, наши прогулки сорвутся. Венди весело подпрыгивала у меня на спине, а когда уставала, клала головку мне на плечо и засыпала. Иногда я не успевала приготовить ужин или приходила так поздно, что Айра откладывал свои заседания и с беспокойством ждал нас. Дом был запущен. У меня не хватало времени наводить порядок. В ванной собиралась куча грязного белья и лежала неделю, а то и больше, потому что я забывала отдавать его в прачечную, и оно покрывалось зеленой плесенью.

Айра мрачнел. Он больше не спрашивал, счастлива ли я.

— Я не сказал, что от тебя требуется много, — сказал он после ужина, сидя перед телевизором с сигарой во рту.

— Немного! — Я по пунктам перечислила все свои обязанности, необходимые для поддержания порядка в концлагере, который он называет домом.

— Но, Джинни, это твоя работа. Я весь день делаю массу вещей, которые мне совсем не нравятся, чтобы нам хватало денег на жизнь. Нужно работать, чтобы жить. Это очевидно. Ты не исполняешь свой долг.

— Господи! — вспыхнула я. — Иди ты со своей душой счетовода!

— Если ты не хочешь жить в моем доме, быть мне женой и иметь моих детей, — назидательно сказал он, — тебе стоит подумать о том, чего же ты хочешь. — Он взял календарь и углубился в определение благоприятных дней в этом месяце.

В одну из прогулок я дошла до бобрового пруда. Венди спала. Я остановилась, ожидая, что меня хватит удар. Я бывала здесь после того, как погибла Эдди, но только на Айрином «Сноу Кэт», а это совсем не то, что очутиться здесь одной поздним осенним днем.

Я пошла по берегу пруда. Солнце уже садилось, но было тепло; луговая тимофеевка хрустела под медленными шагами, когда я направилась туда, где был флигель. От него осталось только несколько черных обугленных камней. Зимние снега сделали свое дело, а ветер развеял пепел. Наглые лопухи пробивались сквозь серые руины.

Пруд был совсем спокойный — не такой, как в ту безумную зиму. По водной глади неспешно бежали легкие волны. Мертвые серые деревья, вовсе не зловещие под ласковым солнцем, стояли, как молчаливые свидетели человеческой глупости.

Я медленно вошла в наш яблоневый сад. В нем буйствовали сорняки, а там, где когда-то была помидорная грядка и где я развеяла пепел Эдди, лежали несколько сухих желтых веточек. Я подняла одну и вдела в петлицу.

Тропинка, ведущая к ферме Этель и Моны, уже совсем заросла травой. Я решила зайти, поздороваться. Мы не виделись больше года. В последний раз это случилось в городе. Они бросились обнимать меня, а я нервно огляделась: на нас смотрели две Айрины кузины и владелец магазина. Куда делась моя лживая верность? Я уже понимала, что обе враждующие стороны были непримиримы.

Я не подала им руку, поздоровавшись только на словах. Я сделала выбор. Но теперь не была уверена, что не ошиблась.

Я стояла и смотрела на праздник, который был в самом разгаре. Они или устроили фестиваль, или отдавали дань какому-то малоизвестному индейскому празднику. Над кострами болтались черные котелки; на солнышке загорали полураздетые люди; играла музыка; раздавался смех; витал запах марихуаны. На кукурузном поле играли в мяч. Я широко улыбнулась и направилась к лагерю.

И вдруг остановилась. Волна жгучей боли — я давно подсознательно ждала ее — заставила меня стиснуть зубы и крепко зажмуриться. Я поняла, что обратной дороги нет. Я не знала, как идти вперед, но знала, что назад не смогу. Но я хотела назад. Я хотела валяться на солнышке рядом с Эдди, смеяться, курить травку, забыть о спринцовке и грязных пеленках. Мне хотелось наплевать на свой долг! Но я уже жила такой жизнью, которая однажды привела к взрыву безумия, когда я забыла о Венди и Айра нашел ее на дороге. Эдди!..

Венди проснулась и захныкала. Я сняла рюкзак, вытащила ее, села на камень и посадила себе на колено. Я поцеловала пухленькое румяное личико дочери, недовольной тем, что она не выспалась. Венди неохотно улыбнулась. Я подбросила ее и подула в ушко. Она, этот маленький вампир, засмеялась и выхватила из петлицы засохшую желтую веточку. Я заставила себя сидеть и спокойно смотреть, как она медленно, один за другим, обрывает листочки. Потом взяла рюкзак в одну руку, влажную маленькую ладошку — в другую, и мы пошли через лес обратно в город.