Непутевая

Глава 6

Понедельник, 26 июня.

Джинни разбудил яркий солнечный свет, пробивающийся сквозь опущенные жалюзи. Она лежала на огромной кровати, в которой родилась 27 лет назад, и смотрела, как плавно танцуют в лучах света пылинки. Интересно, пропорционально ли количество пылинок степени чистоплотности хозяйки дома? Если это так, то дом Блисса должен задыхаться от пыли, по крайней мере, с тех пор, как она оставила его, подталкиваемая в спину «винчестером».

Джинни прислушалась: из-за закрытой двери доносился непонятный скрип. На кухне явно кто-то был. Она осторожно встала, на цыпочках прокралась к двери и рывком открыла ее. Ни выстрелов, ни внезапного нападения — все было тихо. Она притворила дверь и только повернулась, чтобы идти назад, как скрип повторился; теперь он шел не из кухни. В комнате кто-то был, кроме нее. Она подбежала к окну и резко подняла жалюзи. Старая софа, кресла, покрытые клетчатым пледом, стол. На стенах развешаны ружья, мачете, охотничьи ножи. В углу — камин со старой деревянной доской.

Скрип раздавался из камина, но стоило ей подойти к нему, сразу прекратился. Она не поняла, что именно это было — жужжание саранчи? трещотка гремучей змеи? Существо могло быть и птицей, и рептилией, и насекомым. А может, млекопитающим?

Джинни выхватила из футляра на стене нож и осторожно отодвинула каминную решетку. Тишина. Она присела на корточки и только тогда увидела, что совсем не одета. Неважно. Рядом нет никого, кто, помня стройную фигурку чиэрлидера, поморщился бы при виде пополневшей фигуры женщины, познавшей материнство.

Скрип возобновился. Джинни стиснула зубы в ожидании нападения змеи и, мысленно простившись с каким-нибудь пальцем, отодвинула от стенки камень. Под ним сидел крошечный птенчик размером не больше яйца и с неменьшим любопытством смотрел на нее немигающими черными бусинками. В этот момент раздался новый скрип.

Джинни вернулась на кухню, порвала несколько тряпок, устроила в корзине нечто вроде гнезда и положила туда малюсенькое серое существо, покрытое черным пушком, с серьезными черными глазками и желтым клювиком. Потом взяла фонарик и нашла в камине еще четырех. Она обмотала тряпками свои руки — руки человека, сующегося не в свое дело, — вытащила птенцов и положила в корзину. В камине валялись остатки гнезда — скорее всего, оно провалилось сюда через трубу.

Птенцы — похоже, стрижи — пищали как сумасшедшие. Им было страшно, они проголодались и хотели к родителям. Им не нужна была Джинни. Впрочем, как и они ей. Она не знала, чем им помочь.

Она решительно прошла в спальню, открыла окно и вылезла на тусклую оцинкованную крышу. Тащить корзину и балансировать по скользкой крыше было не так-то легко, но она добралась до трубы и огляделась. За зарослями куджу, полем и пастбищем виднелся темно-вишневый дом Клема. Если бы он захотел, то смог увидеть ее в бинокль — голую, с корзиной в руках. В ярко-голубом небе торчала труба, а на ее верхушке сидел, свесив вниз голову, взрослый стриж. Джинни поставила корзину и поспешно, чтобы не мешать радостной встрече, вернулась в кухню.

Все еще неодетая — настоящая свободная женщина! — она приготовила себе тосты и чай, убрала постель, взяла мачете и вышла во двор. Она могла поклясться, что виноград, который она срубила вчера, за ночь снова вырос.

Под палящим солнцем тело быстро стало липким и противным от пота. Она бросилась в пруд и поплыла сквозь тину подальше от берега, потом вернулась в хижину и легла отдохнуть.

Пора было ехать в больницу, но Джинни не торопилась. Им с матерью нечего сказать друг другу. «Я — твоя мать, а не подружка», — часто слышала Джинни и всегда завидовала тем, кому мать была не только матерью, а и той, с кем можно без опасения, что тебя высмеют, поделиться всем чем угодно. Она вспомнила мать Энн Ландерс и вздохнула. «Секс без брака — вульгарен», — повторяла тоном непререкаемого авторитета ее собственная мать. Джинни всегда приходилось искать предлог, чтобы приблизиться к своей принципиальной матери в те годы, когда ей было это необходимо. Лгать, что она просто дружит с Джо Бобом, что только катается с Клемом на «Харлее»… А потом потребность сближения стала менее острой. За девять лет они виделись всего четыре раза. О чем с ней говорить? О том, что муж выгнал ее из дома, застав трахающейся с дезертиром на семейном кладбище? О чем только думала миссис Янси, когда пригласила Джинни приехать? Вы бы пригласили змею составить компанию жабе?

Но, как бы то ни было, мать оставила след в душе Джинни. «Люди вольны делать все, что хотят, — сказал Гоббес. — Но они не вольны в своих желаниях». Как это верно! Влияние матери не прошло для нее бесследно. Даже дом Айры — мужчины, которого она выбрала себе в мужья, — напоминал особняк, в котором прошло ее детство. Джинни понятия не имела, как должны были воспитывать ее родители, но уж, конечно, не развлекаться, наблюдая за смертью неопытного ума. Почувствует ли когда-нибудь себя счастливой Джинни, оставив Венди? Или она так привязалась к ней за два года, что такая свобода ей попросту не нужна?

И все-таки главной причиной, почему она не могла заставить себя поехать в больницу, был страх — страх увидеть мать в черных и синих кровоподтеках, с одутловатым, желтым и чужим лицом. Она предпочитала помнить ее сильной, красивой и неуязвимой — своего рода преградой между ней и смертью.

Джинни решила проверить, как там на крыше ее птенцы. Спасли ли их родители? Или хотя бы накормили? По крайней мере, есть повод еще немного помедлить с визитом в больницу.

Корзина была пуста. Джинни облегченно вздохнула, повернулась, чтобы идти, и ахнула: на горячей оцинкованной крыше лежали два окостеневших трупика. На тарелке посреди листьев салата они сошли бы за костлявую дичь, которую приносил с работы Айра. Ей стало стыдно: она совсем не подумала о том, каково неоперившимся птенцам, привыкшим к темноте и прохладе, очутиться на ярком солнцепеке.

Но по крайней мере трое еще живы. Она положила холодные трупики в корзину и стала осторожно отцеплять от трубы трех отчаянно пищавших птенцов. Прямо над ней стремительно пронесся взрослый стриж и исчез под козырьком крыши.

— Кретин! — крикнула ему Джинни. — Лучше бы помог своим деткам! Чертов дурак!

Что же делать? На крыше жарко, в камине они умрут с голоду. Остается одно: посадить выживших птенчиков на дерево, чтобы родители кормили их и научили летать. Она решительно отодрала птенцов, яростно вцепившихся своими крохотными коготками в щель между потрескавшимися кирпичами (я словно вытаскиваю колючки из собачьей шерсти, мелькнуло у нее), и спустилась во двор.

В зарослях куджу, в глубине двора, стояла, касаясь нижними ветвями земли, крепкая сосна. Джинни поставила корзину с живыми птенцами на плоские пересекающиеся ветви, а мертвых швырнула в виноград. Природа лучше, чем она, позаботится о живых существах. Сомнительно, чтобы у нее, Джинни Бэбкок, что-нибудь получилось.

Она повернулась к трубе, на которой по-прежнему торчала головка стрижа, и весело крикнула: «Забирай своих малышей!»

Рано утром миссис Чайлдрес снова разбудила ее. Миссис Бэбкок была в бешенстве. Она даже не могла вспомнить, когда злилась так в последний раз, — разве что в детстве, когда пони сбросил ее на розовый куст. Будь у нее побольше сил, она разбила бы окно и расшвыряла все эти мерзкие подделки под датский модерн.

Она вздохнула, вытащила изо рта термометр и отвела душу, бросив его на пол. Крошечные серебряные шарики ртути, как насекомые, покатились по кафельному полу. Миссис Чайлдрес удивленно уставилась на миссис Бэбкок.

— Извините, — промямлила та, сама испугавшись такого взрыва. — Это случайность.

Конечно, случайность! Она слишком хорошо воспитана, чтобы показывать свою слабость чужим. И все же… По какому праву ее будят ни свет ни заря, чтобы запихнуть в нос эти идиотские тампоны или взять очередной анализ? Это, в конце концов, ее тело, она сама вольна им распоряжаться!

Миссис Чайлдрес протянула ей преднизолон.

— Нет! — отвела ее руку миссис Бэбкок. — Сказала — нет!

— Дорогая, от лекарства вам станет легче, — терпеливо, как маленького ребенка, уговаривала медсестра.

— И не подумаю! Пользы никакой, а от лишнего веса меня уже тошнит.

— Откуда вы знаете, что от них нет пользы, дорогая? Вы ведь не знаете, что было бы без них?

— Неужели не видно? — Миссис Бэбкок вытянула раздутую, всю в разноцветных синяках руку.

— Нужно подождать.

— Я уже сказала, что не возьму! — отрезала миссис Бэбкок, сама поражаясь своей дерзости.

— Трудно сказать, что тогда произойдет, — вздохнула миссис Чайлдрес.

— Хуже, чем есть, уже не будет!

— Посмотрим, что скажет доктор, — миссис Чайлдрес положила лекарство на тумбочку и поджала губы. — Пойдемте в лоджию.

— Я не хочу завтракать!

— Вам нельзя пропускать завтрак, дорогая. У вас и так анемия.

— Вы думаете, что та требуха, которую нам здесь подают, способствует моему здоровью? — При воспоминании о неизменных яйцах, апельсиновом соке и черносливе ее чуть не стошнило.

— Наш диетолог отлично знает свое дело, — сердито ответила миссис Чайлдрес и вышла из палаты.

Миссис Бэбкок поплелась в ванную. Горячая вода, такая, чтобы вверх поднимался пар, — вот что ей нужно. Она легла в воду, закрыла глаза и подняла ноги. Теперь, когда им не нужно было сражаться с силой тяжести, боль отступила. Она лежала в этом полуподвешенном состоянии без мыслей, без чувств, просто отдыхая от ставшей привычной боли. Уэсли… Он снова обманул ее ожидания. Сейчас, когда она так нуждается в нем, его, как всегда, нет рядом. Он возвращался вечерами с завода и уединялся в спальне, ссылаясь на мигрень. Она подозревала, что он весь день мечтал в своем офисе о том, как придет домой, а она принесет ему ужин, положит на лоб компресс и заставит детей ходить на цыпочках и разговаривать шепотом. Но если ей приходилось слечь — он немедленно прятался в своем офисе и задерживался там допоздна. Один Бог знает, на скольких банкетах, благотворительных праздниках, матчах лиги малышей и бойскаутов ей пришлось присутствовать без него.

Уэсли всегда вел себя так, словно Халлспорт был его тяжким крестом, и он только приносит себя в жертву капризу жены, по непонятным причинам не желавшей уехать на север. Но она-то знала правду. Знала, что ему никогда не предлагали работу в Бостоне. После Гарварда его сразу направили сюда. Обычно молодые специалисты не задерживались здесь больше двух лет, но с Уэсли все вышло иначе. Через два года его призвали в армию и отправили за океан, а когда он вернулся — все места в Бостоне были заняты, и его снова направили в Халлспорт. И никогда не приглашали обратно. Обстоятельства были тому причиной или он сам не был способен на большее, но в том, что он провел здесь почти всю жизнь, не было ее вины. Более того, щадя его самолюбие, она поддерживала его версию. И все остальные делали вид, что он застрял здесь ради нее. Похоже, она всю жизнь только и делала, что потакала его прихотям. И не только его. Взять Джинни. Как у нее хватило наглости явиться в таком ужасном виде, да еще без лифчика? Это вполне в ее стиле — все делать назло родителям. Но миссис Бэбкок выдержала и этот удар, ни словом не упрекнув ее, не осмелившись попросить переодеться в приличное платье — лишь бы не обидеть дочь. А может, чтобы не разозлить ее? А то нацепит что-нибудь еще более страшное…

Но главное, она догадалась, зачем вообще приехала Джинни. Она по натуре — хищница. Раньше она не снисходила до того, чтобы, как все нормальные дети, писать домой письма. Даже чтобы ей приехать, понадобилась смерть майора. Скорей всего, она надеется продать землю и мебель, опередив Джимми и Карла. Неважно, что она, по обыкновению, скрывает свои намерения, — мать видит ее насквозь.

Миссис Бэбкок испугалась собственных мыслей. Всю жизнь она была посредником между детьми и мужем. Она вытирала им слезы, мирила, находила плачущих в укромных местах и заступалась перед Уэсли за детей и перед детьми за Уэсли. Никто не интересовался ее собственным мнением, потому что оно ничего не значило. Даже для нее самой. Так было всегда — до этой болезни. Да и теперь… разве их интересуют ее мысли?

Она опустила голову и вздрогнула: над внутренней стороной бедра плавала маленькая красная капелька. Она поймала ее ладонью, поднесла к глазам и поняла, что кровь выступила у нее из влагалища. Теоретически это было невозможно: уже несколько лет, как у нее кончилась менструация.

В дверь постучали.

— Кто там?

— Доктор Фогель. Можно войти?

— Я не одета. Одну минуту. — Она надела халат и сунула между ног несколько бумажных салфеток.

Молодой доктор подошел к ней и протянул руку.

— Уберите руки, молодой человек! — холодно сказала она. — Я в состоянии идти сама.

Она легла на кровать, думая об одном: у нее снова началась менструация.

— Я слышал, вы не хотите принимать лекарство?

Ей стало не по себе. Конечно, не мешает спросить его, уверен ли он, что лечит ее правильно? Он смутится, как и положено воспитанному молодому человеку, и ответит, что уверен. Она вздохнула. С тех пор как в далекой молодости она вышла за Уэсли, ее здоровье мало кого интересовало.

— Да. Я не буду его больше пить.

— Непохоже на вас, миссис Бэбкок.

— Откуда вам известно, что на меня похоже?

— Но почему?

Интересно, почему, с тех пор как она заболела, все относятся к ней как к идиотке?

— Оно не помогает, доктор. Вы сами могли бы это понять. С каждым днем кровоподтеков все больше. Течет из носа. К тому же я поправилась на десять фунтов.

— Нужно время, миссис Бэбкок.

— Я жду уже две недели. Куда уж больше?

— Ну, ну. Вы очень пессимистичны, — ухмыльнулся он.

— За последние десять дней — никакого улучшения.

— Верно, — неожиданно согласился он. — Что ж, не хотите пить таблетки — я назначу уколы. Но подумайте, миссис Бэбкок, если вы откажетесь и от них, я все равно не сниму с себя ответственности за то, что с вами произойдет.

— Как вам угодно! — холодно ответила она, стараясь сдержать торжествующую улыбку. — Кстати, доктор Фогель, — прибавила она уже вслед ему, — могут ли у женщины после нескольких лет менопаузы возобновиться месячные?

Он резко повернулся.

— У вас вагинальное кровотечение?

Она кивнула.

— Я велю сестре прислать вам подклады. Прошу вас, миссис Бэбкок, пересмотрите свое отношение к преднизолону. Я подозреваю… — он выскочил из палаты.

Что он подозревает? Что кровотечение из влагалища имеет ту же причину, что и из носа? Что ж, это лишнее доказательство бесполезности лекарства.

Дверь распахнулась. Выдавив из себя улыбку, вошла Джинн и — в своем пестром крестьянском платье.

— Привет, мама, — глядя в пол, поздоровалась она.

— Это ты?

— Да. Я видела доктора Фогеля. Он сказал, что ты отказалась принимать лекарство.

— Да. И не пытайся уговорить меня. Я еще не умираю.

Джинни не узнавала свою мать. Она помнила ее либо кроткой и терпеливой, либо молчаливой и недовольной. Может, это лекарство так изменило ее? Она помогла матери встать и повела в лоджию.

В соседней палате грохотал голос тренера:

— Да, случайно здесь тренер — именно я. Я приказал, так и передайте. Меня не интересует его мнение. Здесь тренер я! Когда он будет тренером, пусть поступает по-своему!

— Тебе не надоело его слушать, мама?

— Надоело? Конечно! Ты бы хотела каждый день слышать одно и то же?

— Нет, не хотела.

— Зачем же спрашиваешь?

Мистер Соломон и сестра Тереза приветливо кивнули Джинни и ее матери. Джинни села в сторонку и молча смотрела на них.

— Мама, — не выдержала она наконец. — Ты совсем не ешь. Возьми свеклу.

— Я ее не люблю.

— Но она полезна при анемии. — Роли переменились: точно так же, как когда-то мать, теперь Джинни играла роль диетолога. Она хмыкнула: родители несколько лет тратят на то, чтобы уговорить детей есть, а дети, вырастая, тратят остаток жизни, стараясь есть поменьше.

— Полезна? С каких это пор ты обо мне так заботишься?

— С недавних, мама, — кротко ответила Джинни и посмотрела на мистера Соломона и сестру Терезу — не поддержат ли ее? Что за фурия вселилась в кроткое тело матери? Но они продолжали есть, не отрывая глаз от тарелок. — Успокойся, мама. Съешь свою свеклу.

— «Ешь свеклу!» Хочешь, чтоб я скорей ее съела, заснула и отпустила тебя? Разве не так?

Джинни не ответила. Что бы она ни сказала, мать поймет по-своему. Лучше молчать.

— Ладно, — уже спокойней продолжила мать. — По крайней мере, ты хоть приехала меня навестить. Не то что мои сыновья.

Джинни открыла рот, намереваясь объяснить, что Германия и Калифорния — это не Вермонт, оттуда так быстро не доберешься, но передумала.

— Просил ведь не давать мне кашу, — вздохнул мистер Соломон. — Все без толку.

— Швырните ее об пол, — спокойно посоветовала мать. И это ее мать! Женщина, для которой поторопить детей выйти из туалета всегда было высшим проявлением мятежного духа!

— Мама! — ахнула Джинни.

— Я тебе не мама, — сухо ответила мать. — Я тебя даже не знаю.

«Наверное, лекарство свело мать с ума», — решила Джинни, теребя ремешок часов. Неужели мать не узнала ее? А может, узнала, но не может решить, чего от нее ожидать?

Джинни помогла матери вернуться в палату и лечь в постель.

— Можно, я займусь твоими волосами? — неуверенно спросила она, стараясь перевести разговор на какую-нибудь нейтральную тему. — Расчесать еще чего-нибудь?

— Что тебе не нравится в моей прическе?

— Все нравится. Но…

— Привет, привет, привет… — затараторила, как заигранная пластинка, мисс Старгилл. Она влетела в палату и стала поправлять постель миссис Бэбкок.

— Я способна помочь себе сама, — заявила миссис Бэбкок. Мисс Старгилл сунула ей в рот термометр, покрутилась несколько минут по палате, хватаясь то за одно, то за другое, потом вытащила термометр, посмотрела и умчалась в своем накрахмаленном халате к другим пациентам.

Джинни включила телевизор: должны показывать «Тайные страсти» — и поудобней устроилась в кресле. «По крайней мере, есть повод не разговаривать с матерью», — подумала она. А кроме того, Джинни с удовольствием смотрела эту мыльную оперу раньше, когда нянчила Венди. Она лежала рядом с дочкой и млела от счастья, чувствуя, как наполняется молоком маленький животик и сравнивая свою счастливую жизнь со страданиями героев. Ей хотелось сказать им: «Заведите детей! Это будет лучшим лекарством от всех ваших переживаний!»

Пальчики на ручках и ножках, коленочки, локотки — все сгибалось там, где положено. На пухленьких розовых щечках отдыхали чудесные коричневые реснички, а влажные розовые губки все еще причмокивали во сне. Разве это не чудо? Как могли двое взрослых смертных — она и Айра — создать это миниатюрное совершенство?

Но что толку снова бередить душевные раны? Джинни с усилием сосредоточилась на экране: Шейла разговаривала с Эллой по телефону. Странно, что Джо Боб совсем не изменился. Совсем как в этом фильме: герои годами ничего не совершают, не развиваются, только ходят, едят, говорят… Марк до сих пор не признался Шейле, что девочка, воспитанная его сестрой Линдой, — дочь дяди их матери.

— Не может быть! — громко сказала Джинни.

— Что? Шейла до сих пор ничего не знает? Не знает, кто отец Сюзи? — Джинни чуть не рассмеялась, услышав это от матери. Значит, мать тоже смотрит этот сериал?

— Да. Не верю. Разве можно этого не знать? Во-первых, Сюзи совсем не похожа на Фрэнка. Фрэнк блондин, а она — рыжая.

— Да, но у Линды темно-каштановые волосы. Кроме того, гены — дело тонкое.

— Согласна. — Джинни обрадовалась, найдя общую тему. — Но ты не находишь, что Марк обязан сообщить Шейле, почему дядя Кларенс вычеркнул ее из своего завещания?

— Не уверена. — Мать поджала нижнюю губу, как делала всегда в щекотливой ситуации. — В конце концов, неизвестно, как бы она на это отреагировала. У нее и без того хватает проблем.

— Вряд ли Шейла расстроилась бы.

— Вспомни ее реакцию, когда она узнала, что Регина беременна. Без мужа… Я бы ничему не удивилась: от Шейлы всего можно ожидать.

— Гм-м-м, наверное, ты права.

Мыльные оперы ни с чем нельзя сравнивать. Они такие же скучные, как сама жизнь. То, что происходило за полчаса в фильме, вполне могло произойти и в реальной жизни. С тех пор как Джинни в последний раз смотрела «Тайные страсти» — год назад, — только и произошло-то, что Фрэнк бросил работу в студии и стал снимать эротические сценки. Линда возбудила дело о разводе, а Шейла после многочисленных абортов выяснила, что бесплодна, и сомневалась, поддаться ли уговорам Марка усыновить малыша.

Фильм кончился. Джинни хотела спросить, выключить ли телевизор, и увидела, что мать спит. Она тихонько вышла в коридор и спросила у сидевшей за столиком медсестры, где найти доктора Фогеля.

— Посмотрите в лаборатории. Первая дверь.

— У него перевязка, — ответили ей там, и Джинни решила ждать. Вскоре он вышел — в белом халате, крупный, стремительный в движениях.

— Доктор Фогель! Вы не могли бы уделить мне минутку?

— Я занят, — передавая секретарю какие-то бумаги, ответил он.

— Одну минутку!

Доктор Тайлер лечил их совсем не так: он долго и подробно объяснял пациентам, что намерен делать, почему назначил именно это лекарство.

— Вы не хотите попробовать другое лекарство? Старое не помогает моей матери — миссис Бэбкок из триста седьмой палаты.

— Существуют разные средства, чтобы поддержать тромбоциты и уменьшить хрупкость капилляров, — ответил он.

— Вы найдете то, что поможет?

Он поднял голубые глаза к потолку.

— Надеюсь. Иначе для чего я здесь, мисс Бэбкок?

— Пожалуйста, объясните мне, как они действуют?

— Э… ну, ладно. Мы точно не знаем. — Джинни могла поручиться, что ему очень нелегко признать, что он чего-то не знает.

— А если она и дальше будет отказываться их принимать?

— Сделаем переливание крови. У нее анемия, ей нужна донорская кровь. — Он сочувственно улыбнулся и вернулся к своей работе.

Вернувшись домой, она сразу направилась к сосне. Но ни на ветках, ни на земле птенцов не было. Может, родители дали им несколько уроков и научили летать? Вот и чудесно! Она хотела идти домой, но слабый писк остановил ее: под веткой, вцепившись в нее острыми коготками, вертикально висели три маленьких стрижа. Может быть, они предпочитают висеть, а не сидеть? Пусть висят.

Она вернулась в хижину, приготовила сэндивичи с тунцом и подошла к окну. К сосне на согнутых лапах подкрадывалась пестрая кошка. Джинни закричала и стремительно выскочила во двор. Кошка убежала, а птенцы, упавшие с ветки, беспомощно ползали по земле. Она подняла их и снова посадила на мохнатую сосновую ветку.

— Черт бы тебя побрал! — крикнула она сидящему на трубе стрижу. — Поднимай свою задницу и лети сюда. Твоим детям нужна помощь! (Конечно, зря она злится, птицы есть птицы, глупо требовать от них человеческих поступков, но, с другой стороны, разве не находят они без всякого компаса дорогу домой через тысячи миль?)

Джинни вернулась в хижину и набрала номер доктора Тайлера. Никто не ответил.

Ехать в больницу не хотелось, и она выбрала самый длинный путь — мимо Халлспортской средней школы. На треке никого не было — ни Джо Боба, ни его «мальчиков». Около двери в Халлспорт тренировались три девочки с развевающимися над головами коричневыми и серыми флагами. Она остановилась. Казалось, прошлое никуда не уходило: сейчас ей дадут ее флаг…

— Вам помочь?

— Что? — очнулась Джинни. Около джипа стоял молодой человек с влажными белокурыми волосами. Она узнала Билла Барнса, «лошадку» Джо Боба.

— Вы, похоже, чем-то расстроены? Может, вам показать дорогу? Или еще что-нибудь?

— Нет, спасибо. Я просто залюбовалась девочками.

— Правда здорово?

— Неплохо. Я тоже была чиэрлидером, — почему-то не удержалась и похвалилась она.

— Неужели? — У него была очень красивая улыбка и белые зубы. Ей стало немного обидно, что он не поверил ее словам, и она едва удержалась, чтобы не начать уверять его, что была тоже стройной, свежей и грациозной — ничуть не хуже этих девочек.

— Давно?

— Десять лет назад. Непохоже, чтобы за эти годы упражнения изменились.

— Вы находите? — Он явно смеялся над ней, и она с грустью ощутила свой бальзаковский возраст.

— Мне пора. Спасибо, что предложили помощь. — Она завела джип. — Вас куда-нибудь подвезти?

Он покраснел и неуверенно сел в машину.

— Конечно.

— Куда?

Он замялся. Джинни прекрасно понимала его состояние. Он не знал, действительно ли она просто хочет подвезти его или ждет чего-то большего? Джо Боб часто хвастал, что женщины — «мамочки», как они с Доулом называли их — предлагают подвезти его после матча. Бывшие чиэрлидеры или подружки футбольных звезд, старея, хотели приобщиться к былому триумфу. Когда-то красивые, стройные, они поблекли, потеряли свой стиль в монотонной домашней работе и заботах о детях и надеялись хоть на мгновение вернуть прошлое. Джинни сама не знала, зачем предложила парню подвезти его. Может, она тоже «мамочка» в его глазах?

— Вы живете в Халлспорте? — краснея, спросил парень.

— В Вермонте.

— В Вермонте? — Он недоверчиво посмотрел на нее.

— Да. А моя мать живет здесь.

— Вы приехали навестить ее?

— Да. — Она завела двигатель и медленно поехала по Халл-стрит. Интересно, назначит он ей свидание или нет? У нее давно не было мужчины, а безумная связь с совсем юным мальчиком может оказаться именно тем, что ей сейчас нужно: просто сексом, без оглядок на прошлое и надежд на будущее. Одним словом, ерундой. В конце концов, если Айра выгнал ее за измену, которой не было, у нее есть все основания изменить ему. Чем бы они ни занимались тогда с Хоком — это не было супружеской изменой.

— В какие спортивные игры вы играете?

— Во все.

— Но какая-то нравится вам больше?

— Наверное, футбол. Я надеюсь получить в следующем году футбольную стипендию. А потом стану тренером.

Джинни сделала круг по площади и снова выехала на Халл-стрит. Наступал вечер, и, как во времена ее молодости, молодежь каталась по городу на машинах.

— Когда-то мы тоже вечера напролет утюжили Халл-стрит, — вздохнула Джинни. — А в «Росинку» вы еще не ездите?

— Конечно. Хотя многие предпочитают «Вершину Сау Гэп». А еще есть «Макдональдс».

Единственным отличием этих ребят от них, как удалось разглядеть Джинни, было то, что они носили не короткий ежик, а длинные волосы и усы, одеты не в узкие джинсы и футболки, а расширенные книзу брюки и тенниски.

У красного огня светофора рядом с джипом остановился «чеви». Сидящие в нем ребята — наверное, приятели Билла — смеялись и делали неприличные жесты. Он покраснел и отвернулся от них.

Джинни стало смешно. До нее дошло, что она — никакая не «мамочка», что восторженная девочка-чиэрлидер и Джо Боб Спаркс давно умерли, и что даже такое накачанное тело, как у Билла, не способно возбудить в ней настоящую страсть.

— Вы хотите стать тренером? — спросила она, решив положить конец этому двусмысленному положению. — Я встречалась с вашим тренером, Джо Бобом Спарксом.

Парень стиснул колени, охватил себя руками и уставился прямо перед собой.

— Тренером Спарксом? — прохрипел он.

— Да. Мы встречались почти два года. — Джо Боб, похоже, здорово потрудился, если при одном упоминании его имени — как когда-то имени Бикнелла — парень задрожал и притих. Интересно, крадется ли Джо Боб среди машин в кинотеатре на свежем воздухе, выискивая нарушителей комендантского часа?

— Где ты живешь? — мягко спросила она. Парень еле слышно пробормотал адрес, и она отвезла его прямо к дому, с облегчением проследив глазами, как он выскочил из джипа и стремительно влетел в подъезд.

Джинни приехала в больницу, когда мать заканчивала ужинать.

— Привет, мама, — сказала она, садясь на диван.

— Удивительно, что ты соблаговолила прийти, — бросила мать.

— Я ведь была здесь днем, — сдержанно напомнила Джинни. — Разве ты забыла? Мы смотрели «Тайные страсти».

— Конечно, нет. Ты что, думаешь, я совсем одряхлела?

Джинни подошла к окну. Ранний вечер — самое красивое время дня в Халлспорте. Солнце уже село, но еще не спряталось за горизонт. Завод, предгорья, церковная площадь, железнодорожная станция — все купалось в мягких золотых лучах; и все Божьи существа, даже ее сварливая мать, казалось, замерли на мгновение, отрешившись от дневной суеты перед долгим ночным отдыхом и забвением. Она глубоко вздохнула.

— Тебе так быстро надоело здесь? — спросила мать. — Учти, я не просила тебя уезжать из Вермонта.

— Нет, мама, не надоело. Я просто устала, удивляясь своему терпению, наверное, унаследованному от майора, — ответила Джинни.

В палате Джинни снова включила телевизор. После политических карикатур стали показывать спектакль про ковбоев.

— Ну, как вы себя чувствуете? — показалась в дверях мясистая голова доктора Фогеля.

— А как, по-вашему, я могу себя чувствовать? — отрезала миссис Бэбкок.

— Хорошо. Отлично, — неопределенно хмыкнул доктор Фогель.

— Доктор, я умираю?

Он помолчал и глубоко вздохнул:

— Откуда такие черные мысли, миссис Бэбкок? Да еще в такой чудесный вечер… Прошу вас, поверьте: мы делаем все, что нужно. Используем самые новые лекарства, имеющиеся в нашем распоряжении, делаем все нужные анализы. Но… — он снова помолчал, — все это поможет только в том случае, если вы будете с нами заодно. — Он быстро повернулся и исчез.

«Почему он дал такой пространный ответ на конкретный вопрос? — удивилась Джинни, тупо глядя на экран. — Что он хотел этим сказать?» Она покосилась на мать. Та сидела с ошеломленным видом и тоже, похоже, обдумывала его ответ. На экране около кучи искалеченных тел сидели два брата-ковбоя и над чем-то смеялись.

— Почему я? — неожиданно выкрикнула мать. — Почему я, а не ты? Это ты должна лежать на больничной койке. Ты всю жизнь только и делала, что на это напрашивалась! Моталась на мотоцикле, лакала самогон и шлялась по идиотским митингам! Ты ничего не сделала ценного за всю свою жизнь — разве что гонялась за удовольствиями. Я — вот кто всегда исполнял свой долг! Я буквально на четвереньках ползала, прислуживая тебе, твоему отцу и братьям! И так — год за годом. В кои-то веки хотела попутешествовать, вернуться к преподавательской работе — но ничего не вышло. А теперь — это! Почему?

— Почему? — вскипела Джинни, потеряв над собой контроль. — А почему бы и нет, мама? Миллионы людей умирают каждый день, а ты готовилась к этому всегда — сколько я себя помню, ты вечно носилась со своими дурацкими надгробиями и эпитафиями. Только это я и слышала от тебя и майора. Почему же тебя так раздражает то, к чему ты всегда стремилась?

— Не смей так говорить со мной, Вирджиния Бэбкок Блисс!

— А то, что ты обслуживала нас, — так мы тебя не просили! Тебе просто надо было чем-то заниматься! Ты делала это ради себя, мама, не ради нас. А я… если я всю жизнь только гонялась за развлечениями, то почему я сейчас так несчастна?

На круглом желтом лице матери выступили капельки пота. Они устало посмотрели друг на друга, не зная, что еще сказать. Джинни стало стыдно. Она закрыла глаза и поглубже устроилась в кресле.

Миссис Бэбкок чувствовала, что в словах дочери есть доля истины. Где-то она допустила ошибку. Она так долго удовлетворяла потребности этих неблагодарных людей — своей семьи, — что быть необходимой превратилось в ее главную цель. Чем еще можно объяснить ту депрессию, которая стала мучить ее после того, как дети покинули дом? Она искала причину то в одном, то в другом, а все дело было в том, что она ощущала свою ненужность до такой степени, что не хотелось жить.

Где же она споткнулась? Когда? Когда вышла замуж за Уэсли? Возможно. Она могла подождать, пока не получит степень преподавателя истории, которой очень интересовалась. Но что оставалось делать, если Уэсли уходил на войну и рисковал быть убитым? В то сумасшедшее время все словно с цепи сорвались: заключались самые невероятные браки; словно желая заменить тех, кто может погибнуть, рождались дети; вот и она поспешила выйти замуж, а через десять месяцев родился Карл. Она колесила с ним вслед за Уэсли по военным базам страны, пока через год в Халлспорте не родилась Джинни. Ей было два месяца, когда мужа отправили во Францию. Каждую ночь часа в три девочка просыпалась и безутешно плакала. Единственное, чем можно было ее успокоить, — это взять на руки и петь колыбельную. Она цеплялась за мать, как маленькая обезьянка, и сразу начинала кричать, стоило той сесть или лечь. Тогда просыпался Карл, и двое оставшихся без отца малышей орали наперебой до рассвета.

Измученная недосыпанием, она металась от надежды к отчаянию, следила за военными сводками и каждый день ждала — часто напрасно — писем от Уэсли. Вот тогда она и превратилась в оцепеневшего робота. Ее собственные желания не имели значения. Существовали только двое беспомощных малюток, нуждавшихся в ней, чтобы выжить в этом хаосе. И она пела, играла и каталась с ними на полу хижины, хотя больше всего ей хотелось остаться одной, чтобы выплакаться или перечитать пять писем Уэсли. А потом ей уже не хотелось и плакать.

Джинни права. Миссис Бэбкок знала, что она — мученица. В те несчастливые военные годы детские потребности поглотили ее собственные, а когда война закончилась, она отвыкла от мыслей о себе и не возвращалась к ним долгие годы — пока не осталась одна. Вернулся Уэсли, а у нее, изнуренной бессонницей и заботами, не было сил даже думать о сексе, и они часто ссорились из-за всякой чепухи. А однажды она чуть не сорвалась — когда занесла над головой Карла тяжелое пресс-папье только за то, что он повадился съезжать по перилам, таща на поводке собаку. Ей стало страшно, и она ухватилась за мысль о смерти — как о спасении. Она навестила свою мать и рассказала о своем отчаянии. Та холодно посмотрела на нее: «Ты должна исполнять свой долг, дорогая». И она исполняла.

А теперь она здесь — одна, больная, никому не нужная после стольких лет самоотречения. Дети и Уэсли не были виноваты; виновата только она сама. Джинни, похоже, сама будет решать, сколько иметь детей и как их воспитывать. Уж она-то не принесет себя в жертву.

Джинни сидела, закрыв глаза, не в силах ни извиниться, ни снова ринуться в атаку. Самое беспощадное оружие матери — чувство вины — парализовало ее. Каждое слово матери было правдой. Она действительно прислуживала им много лет, не требуя благодарности, но это не значило, что они не ценили ее. Дело не в этом. Неважно, что Джинни жила далеко от дома; она просто была уверена, что мать не одобряет ее образ жизни, и поэтому не стремилась встречаться с ней. Жена Айры, мать Венди — это мать одобряла. Но с этим ведь было покончено…

Она вспомнила свое последнее Рождество в Халлспорте — почти за год до того, как уехала в Бостон. Карл и Джим приехали на каникулы. Мать весело суетилась: гирлянды, елка, подарки, стряпня — все сама. В сочельник у них на столе всегда был традиционный гусь, гарнир и пудинг с изюмом. Майор лежал наверху с мигренью. После обеда они вернулись в гостиную и спели перед камином гимн. В тот год каждый из детей спешил на свидание, мысли были заняты другим, и гимн звучал совсем не так, как положено. Джинни предвкушала петтинг с Клемом, Карл мечтал о какой-то девушке, ждущей его на церковной площади, Джиму тоже не терпелось поскорее удрать, и неожиданно дети рассмеялись. Они не знали, почему смеются. Наверное, им было смешно, что взрослые современные люди должны придерживаться бессмысленных традиций. Мать тихо заплакала. Они постепенно успокоились, но не нашли ничего лучшего, как выскользнуть потихоньку, оставив ее одну. Мать не знала, как разрешить им уйти, а они не представляли, как уйти, не обидев ее…

— Фогель не сказал, что ты умираешь, мама, — пробормотала Джинни.

Миссис Бэбкок промолчала.

— Мне уйти?

Мать протянула руку и взяла с тумбочки белые таблетки.

— Который час?

— Около семи.

— Я совсем потеряла чувство времени.

— Я принесу часы.

Немного погодя Джинни рассказала ей о стрижах.

— Как ты думаешь, что мне с ними делать?

Миссис Бэбкок вздрогнула. Неужели кому-то интересно ее мнение?

— Не знаю… Когда вы были маленькими, птенцы тоже выпадали из гнезд. Их подбирали кошки, а вы плакали и кричали, что природа несправедлива. А мне было нечем вас утешить, потому что я тоже не понимала, в чем виноваты птенцы. — Мать помолчала. — Помнишь нашу рыжую кошку Молли? Тебе было лет шесть, когда мы ее взяли. Однажды ты увидела ее с крошечной головкой птенца в зубах. Ты швыряла в нее палки и плакала. Я не знала, как тебя успокоить, и сказала, что вся жизнь состоит из несправедливостей. Ты не разговаривала со мной тогда несколько дней. А родители-стрижи не пытались их покормить?

— Думаю, нет.

— Неужели спокойно сидят на трубе и смотрят, как их дети умирают с голоду?

— Похоже на то. — Джинни удивилась, что мать тоже возмущает такое поведение птиц.

— Их нужно пристрелить!

— Согласна. Но я не знаю, что делать. У птиц свои законы.

— В книжном шкафу у камина есть книга о птицах. Может, найдешь что-нибудь.

Они продолжали болтать, будто не было никакой ссоры, пока мисс Старгилл не принесла снотворное.

Проезжая мимо дома Клема, Джинни привычно посигналила. От дерева кто-то отделился и вышел на дорожку.

— Я слышал, что ты вернулась, — приветствовал ее Клем. — Иначе бы не узнал. — Он кивнул на ее деревенское платье.

— Закончил работу?

— Да. Припозднился немного. Мой работник заболел.

— Говорят, твоя ферма процветает?

— Самая высокая продуктивность в штате! Я только на молоке заработал восемнадцать тысяч долларов, — горделиво сказал он и смахнул тыльной стороной руки бисеринки пота с нижней губы.

— Молодчина! Ты знаешь, что моя мать в больнице?

— Да, слышал. Очень жаль. У нее был трудный год. Молю Бога, чтобы она поскорей вернулась. Как она?

«Молю Бога?» И это Клем, первый хулиган во всей Халлспортской средней школе?

— Точно не знаю. У нее это уже было, и она выкарабкивалась. Не понимаю, почему так плохо на этот раз. Выглядит она ужасно, но, по-моему, выздоравливает.

— Почему бы тебе не зайти не поболтать с Максин?

— Только на минутку, а то тебе рано вставать.

Ничего не видя от яркого света, Джинни почувствовала, как Максин схватила ее и прижала к огромной груди. Глаза постепенно смогли снова видеть, и она рассмотрела подругу. Максин заметно постарела. Мощные груди свисали почти до талии, но между ними по-прежнему висел золотой крестик. Бывают женщины, которые, полнея, выглядят просто толстыми, а бывают такие, которым полнота придает чувственности и сердечности. Максин принадлежала ко вторым. Рядом с ней Клем казался совсем тщедушным. Но его лицо… Всегда насмешливое, напряженное, оно смягчилось и подобрело. А главное — он не хромал. Джинни так хорошо знала его, что совсем не замечала искалеченную ногу и ковыляющую походку, но теперь… он действительно не хромал. Она осторожно опустила глаза: левый сапог имел нормальную подошву, а правый больше не был вывернут наружу. Что же произошло?

На столе уже дымился ужин. Трое темноволосых ребятишек с чертами мелангеонов уселись на свои места. Спрашивать о происшедшем чуде было не время.

— Поешь с нами, — уговаривала Максин.

— Спасибо, я уже ела. Мне нужно кое-что сделать в хижине, пока не стемнело. Но я вернусь.

— Только обязательно! — приказала Максин.