Несовершенства

Шесть

Стуча низкими каблуками по мраморному полу, Бек идет по вестибюлю Федералистского банка. Миллеры решили, что лучше всего будет поместить бриллиант в региональный семейный банк, но, проходя вслед за менеджером через анфиладу стальных дверей в хранилище, Бек не может побороть нарастающих тревожных сомнений. Хелен держала деньги в жестянках из-под кофе и в саше, разложенных по шкафам, в доме на Эджхилл-роуд, а для «Флорентийца» сделала оправу в виде броши, которую упрятала в комод. Бабушка ни за что не доверила бы алмаз банку, даже самому надежному на свете.

Они останавливаются в комнате без окон с сейфами по стенам от пола до потолка. Менеджер вставляет ключ в замок ячейки, за которую заплатила Бек, и указывает клиентке, чтобы она вставила свой ключ в другую замочную скважину.

— Когда закончите, поставьте ящик назад и позвоните. — Она указывает на кнопку в стене и сует свою связку ключей в карман. Прежде чем выйти, девушка добавляет: — И помните, что, кроме двух дубликатов ключа, которые я вам выдала, других копий нет. Так что не теряйте их. — И тяжелая дверь захлопывается за ней.

Бек снимает плащ, ставит ящик на стол и выуживает из сумки черную коробочку с бриллиантом. Брошь, не настолько ценная, чтобы хранить ее в банке, лежит дома в тумбочке у кровати. Бек открывает крышку коробочки. «Флорентиец» насыщенного желтого цвета сверкает на фоне черной бархатной подушечки. Бек чуть сдвигает его, и он вспыхивает радужными лучами. Серая скучная поверхность открытой банковской ячейки кажется совсем блеклой по сравнению с зелено-голубым сиянием, которым искрится алмаз. Это самое надежное место для него, напоминает себе Бек. Здесь, в банковском депозитарии, «Флорентиец» станет всего лишь одной из безымянных драгоценностей.

Выйдя из банка в прохладу улицы, Бек отправляет родным электронные письма: «Дело сделано!» Да, дело сделано, как договаривались. И все же Бек не может избавиться от мысли, что, оставляя бриллиант в Федералистском банке, она предает Хелен.

«Дело сделано!» Эшли получает имейл от Бек, когда входит в вестибюль аукционного дома «Бартлис» на Среднем Манхэттене, и тут же начинает сомневаться в своей затее.

Она никому не сказала о встрече в «Бартлис», даже Райану. Ей нравится иметь от него секреты. Не то чтобы это очень приятно, но удовлетворяет желание мести. Ей не нравится иметь секреты от Миллеров, но Бек не все предусмотрела. Она не может думать на несколько ходов вперед. В конце концов, им придется продать алмаз, и Эшли хочет заранее обеспечить для этого надежные каналы.

Когда лифт открывается на десятом этаже, Джорджина ждет ее в приемной с распростертыми объятиями.

— Эшли. — Старая знакомая целует ее в обе щеки. — Ты ничуть не постарела.

Хотя Эшли удалось сбросить килограммы, набранные во время беременности и кормления, подобрать близкий к натуральному светло-каштановый оттенок волос, разгладить кожу с помощью дерматологических процедур — подтяжки она делать стесняется, — возраст начинает сказываться во внешности. Голубые глаза стали серыми, когда-то упругая кожа на шее теперь обвисла, мочки ушей оттягиваются под весом тяжелых сережек. А вот Джорджина, с сияющими темными волосами и ухоженной оливковой кожей, по-прежнему выглядит на двадцать семь.

Эшли улыбается, не в силах выговорить, что бывшая приятельница тоже совсем не изменилась.

В начале двухтысячных, живя на Манхэттене, Эшли и Джорджина входили в круг молодых женщин-специалистов. Они встречались каждый месяц, чтобы вместе выпить, пообщаться в неформальной обстановке, пожаловаться на то, как быстро продвигаются по службе их коллеги-мужчины, и поведать о неявных способах издевательства, которые используют женщины-начальники. Кружок распался сам собой, поскольку после тридцати молодые специалистки превратились в матерей и жен. Джорджина не вышла замуж и не перешла на частичную занятость, а вместо этого поднималась по карьерной лестнице в «Бартлис», пока не остановилась на должности оценщика ювелирных изделий.

Джорджина берет Эшли под руку, и они идут через приемную с фотографиями Энни Лейбовиц и принтами Энди Уорхола в помещение, похожее на дорогой ювелирный магазин. Вдоль стен стоят стеклянные шкафы, заполненные сверкающими драгоценными камнями. Джорджина отпирает один из них, достает браслет с сапфирами и бриллиантами и надевает его на руку Эшли.

— Это принадлежало Грейс Келли.

Эшли с восторгом смотрит на вещицу тонкой работы.

— Правда, он настолько дорогой, что будущий владелец сможет носить его один, максимум два раза в год. Большую часть жизни браслет проведет в банковской ячейке. Какая жалость.

«Флорентиец» тоже может провести всю жизнь в депозитарии. Но не в Федералистском банке.

Вздыхая, Джорджина кладет браслет назад в шкаф.

— Так ты хотела поговорить о семейной реликвии, которую унаследовала? — В голосе Джорджины ясно ощущается безразличие — видимо, старые знакомые постоянно всплывали, чтобы показать ей скромные фамильные украшения. От готовности потрясти Джорджину у Эшли даже кружится голова.

На другой стороне комнаты еще одна высокая стройная сотрудница обслуживает пару, разглядывающую драгоценности в витрине. Двое верзил, стоящих по углам, притворяются, будто не обращают на посетителей внимания.

— Мы можем поговорить наедине?

— Наверно, так будет лучше, — улыбается Джорджина.

Эшли следует за ней по коридору в кабинет, выходящий окнами на Манхэттен. Стоит обманчиво солнечный мартовский день, когда из помещения кажется, будто на улице тепло. На одной стене висит фотография Стайхена, на другой — картина Хокни. Эшли не приходит в голову спрашивать, подлинные ли они.

— Один из плюсов нашей работы — мы можем украшать офис произведениями искусства, пока их не выставили на продажу. Ну что, расскажи, какой бриллиант ты хочешь продать. Он с тобой?

— Нет, но у меня есть вот что. — Эшли достает из сумочки копию экспертного заключения из Геммологического общества и протягивает ее Джорджине. Во время шивы она тайком, пока Бек отвлеклась, сделала фото. — Бриллиант был вделан в брошь пятидесятых годов. — Она листает фотографии в телефоне, пока не находит снимок орхидеи без главного камня. Проклятье, ну что бы ей не заменить разбитый дисплей! — Моя сестра, похоже, думает, что это…

— «Флорентиец», — говорит Джорджина, читая цифры в результатах экспертизы. Она быстро смотрит на снимок орхидеи и снова возвращается к описанию бриллианта. — Это еще кто-нибудь видел?

— Мои родственники, а еще знакомый геммолог сестры, который и организовал экспертизу.

Дочитав до конца, Джорджина кладет отчет текстом вниз на стол.

— Эшли, ты не должна показывать это ни мне, ни кому-либо другому.

— Почему?

— Ты сама знаешь почему.

— Потому что он стоит десять миллионов долларов? — Эшли принужденно улыбается, чувствуя, как бешено скачет сердце.

— Дело не в стоимости. Ни один уважающий себя аукционный дом не согласится стать твоим представителем.

Эшли ощутила подступающую тошноту. Выражение лица у Джорджины смягчилось, и Эшли поняла, что хреново маскирует свое смятение.

— Послушай, между нами: бриллиант пропал в тысяча девятьсот восемнадцатом году. Возможно, к твоей бабушке он попал совершенно законным образом, но, как только станет известно, что он вдруг всплыл, многие предъявят на него претензии. Прежде чем показать его кому-то еще, тебе нужно выяснить, откуда он взялся в вашей семье. Мой совет — поговори с юристом и начинай изучать его происхождение. — Джорджина стучит ногтями по стеклянному столу, и Эшли понимает, что та тоже нервничает из-за бриллианта.

— Ты ведь никому не расскажешь, правда? — Что за ребяческая формулировка и зачем она с такой явной тревогой повысила голос в конце фразы!

— А рассказывать и нечего. Ты пришла предложить камень на продажу, но он не отвечает нашим требованиям. Вопрос закрыт. — Джорджина, улыбаясь, встает.

Эшли знает эту улыбку удовлетворенного тщеславия. Хоть и «нечего рассказывать», бывшая подруга наверняка уже включает этот эпизод в свои ненаписанные мемуары — «Признания ювелирного эксперта из „Бартлис“».

Следуя за Джорджиной по коридору, Эшли пытается вспомнить, был ли у них хоть один содержательный разговор. Она знает, что приятельница выросла в Верхнем Ист-Энде, но не припоминала, чем занимаются ее родители, есть ли у нее братья и сестры, встречалась ли она с Райаном.

Джорджина вызывает лифт и на прощание целует старую знакомую в обе щеки.

— Приятно было повидаться. Нужно как-нибудь сходить вместе в бар.

— Обязательно. — Эшли слышит в своем голосе пораженческие нотки.

Как только двери лифта закрываются, она прижимается лбом к зеркалу. Как ей вообще пришло в голову обращаться к Джорджине, представлять ей «Флорентийца», словно она ждала какой-то награды? Хорошо, что Джорджина никому не расскажет. Хотя как можно быть в этом уверенной? Эшли смотрит в зеркало. Флуоресцентный свет усиливает синие круги у нее под глазами, и она выглядит не просто усталой, а изможденной. Эшли отводит взгляд, и ее пронзает резкое подозрение, что она совершила ужасную ошибку.

Джейк всегда лучше всего работал по строгому расписанию. Именно так ему удалось закончить «Мое лето в женском царстве» всего за несколько месяцев, и именно поэтому он не написал с тех пор ни одного сценария: не смог вернуться к такому же жесткому распорядку. А потому он каждый день ставит будильник на восемь, отмеряет определенное количество кофе для турки, наливает триста пятьдесят пять миллилитров во флягу для Кристи и садится за кухонный стол, чтобы до работы успеть написать несколько страниц.

— Я ведь могу к этому привыкнуть, — говорит Кристи, появляясь на кухне в розовой униформе, хватает кофе и на прощание быстро клюет бойфренда в щеку. Джейк размышляет, что она имеет в виду: что он готовит ей кофе, что он пишет по утрам или и то и другое?

Также Джейк всегда знал, что работа над хорошим сценарием продвигается легко. Контуры сюжета возникают сами собой, и сцены хлещут из него, словно он медиум, который только передает увиденное, но не в трансе, а в полном сознании. Поэтому, когда на первой странице курсор мигает после букв «ИНТ.», а место действия не лезет в голову, Джейк приходит в полное замешательство. Где мы видим Хелен? В доме на Эджхилл-роуд? В венской квартире, где она выросла? Квартира большая или маленькая? И где «Флорентиец»? И вообще, эта история посвящена тому, как Хелен обнаружила бриллиант, или чему-то совершенно другому?

Стоящая позади ноутбука чашка из-под кофе уже пуста, а он еще не написал ни слова. Джейк идет в гостиную и выдвигает ящик тумбочки, где хранит заначку. После возвращения с Восточного берега он решил покончить с травкой. Он предпочитает осознанно воспринимать беременность Кристи, появление ребенка. Выбросить электронную сигарету было просто, но избавиться от пяти косяков, которые он хранит в тумбочке, было бы оскорблением его прошлому «я», и так он бросать не хочет. Из пяти осталось только три. Джейк подносит один из них к носу и сразу же чуть не торчит от сладкого, землистого аромата.

Кончик самокрутки шипит, занимаясь огнем. Джейк откидывается назад и закрывает глаза. Неудивительно, что он застрял. В «Моем лете» он знал историю целиком. Теперь же он не знает вообще ничего: ни как бриллиант оказался в Америке, ни даже как Хелен оказалась в Америке. Ему известно, что на корабле, но она никогда не рассказывала, почему осталась одна и что случилось с ее семьей. Как же он сможет выстроить сюжет, если не представляет ни начала, ни конца?

По пути на работу он стискивает руль байка и мучается от стыда за потраченное впустую утро. А ведь Кристи думает, что он продуктивно потрудился. Она безусловно верит в него. Он однозначно этого не заслуживает.

Расстановка товаров по полкам обычно помогает ему проветрить голову, а потому Джейк просит, чтобы сегодня его назначили на работу в зал, а не на кассу. Аккуратно раскладывая горкой сетки с авокадо, он постепенно входит в ритм. Его мысли возвращаются к Кристи, ее беспричинной вере в него. За время их совместной жизни он не закончил ни одного сценария. Прошлой весной, когда родители Кристи заехали в Лос-Анджелес по пути домой из Китая, он было задумал новый сюжет. Во время трапезы с камчатскими крабами в банкетном зале в «Альгамбре», куда они часто наведывались, мать Кристи показала им фотографию дома в Гуанчжоу, где она выросла. Чжаны надеялись выкупить дом ее семьи, откуда их выселили, прежде чем они бежали из страны. Мать Кристи рассказывала об их побеге: сначала вплавь через залив Шенчжень в Гонконг, потом кораблем к тете в Сан-Хосе в Калифорнии. Джейк ясно увидел замысел фильма об их жизни, посвященного травмам Культурной революции, в котором рассказ о современных попытках вернуть семейный дом перемежается картинами идиллического детства.

Во время визита Чжанов Джейк только и думал что о фильме. Он станет киноэпопеей. Он тронет души. Он даст новый толчок карьере Джейка. Пока родители жили в квартире с Кристи, он ночевал у Рико на диване, набрасывая в уме первый акт. Он знал, что надо бы провести основательное исследование фактов, но хотел обрисовать историю миссис Чжан, пока не забыл подробностей. В конце недели, когда Чжаны вернулись на залив Сан-Франциско, а Джейк — в свою квартиру, ему не терпелось рассказать о сценарии Кристи.

— У твоей мамы, оказывается, очень увлекательное прошлое. — Он поколебался и осмелился взглянуть на Кристи, которая стояла перед зеркалом в ванной, завернув вокруг головы полотенце, и красила ресницы. — Может получиться отличный фильм.

Кристи отвернулась от зеркала.

— Скажи мне, что ты не думаешь о том, о чем подумала я.

Джейк выдернул заусенец.

— Я вообще ни о чем не думаю.

— Я серьезно, Джейк. Жизнь моей матери — это личное. Я вообще удивлена, что она рассказала тебе о побеге из Китая. Это значит, что она тебе доверяет. — В воздухе повисла следующая непроизнесенная фраза: «Не разрушь это доверие».

— Я просто заметил, что это интересный сюжет, и все.

Кристи засмеялась и возобновила свое общение с зеркалом, нанося на щеки румяна.

— Только представь, как ты, Джейк Миллер, написал такой сценарий? Соцсети сожрут тебя живьем.

Вечером, когда они вернулись из бара, Джейк дождался, пока Кристи уснет, и нащупал в темноте ноутбук. Эту историю он поместил в папку «Бредовые идеи» — кладбище незаконченных сценариев.

Расставляя по полкам приправы, Джейк думает о том, что мать Кристи доверилась ему, а Хелен не сочла это возможным. Как он может писать о ней, если она не хотела посвящать его в свое прошлое?

Телефон жужжит, и он видит имейл от Бек: «Дело сделано!»

Чему она радуется?

Во время обеденного перерыва Джейк не собирается рассказывать Рико о «Флорентийце». Он не планирует ставить в известность даже Кристи — не хочет обнадеживать ее перспективой получить большие деньги от продажи, пока не будет уверен, что бриллиант по праву принадлежит Миллерам.

Но когда Рико берет у Джейка косяк и говорит: «Прими мои соболезнования по поводу смерти бабушки. Как ты справляешься?» — Джейк не знает, как ему объяснить свои чувства. Рико способен так подробно описать процесс устройства своей матери в дом престарелых, что Джейк даже некоторое время безуспешно собирался написать об этом сценарий. Рико видится с сестрами, братьями, кузинами и кузенами в доме его abuela3 каждую неделю. Рико его лучший друг, но что это на самом деле значит? Они вместе курят травку и ходят в бар смотреть баскетбол. Господи, когда это марихуана стала наводить на него такую тоску?

Киснуть Джейк не хочет, а потому издает искусственный смешок и говорит Рико:

— Хочешь послушать убойную историю?

Рико с загоревшимися глазами передает ему косяк.

— Ты что-нибудь знаешь про алмаз «Флорентиец»?

И в Джейке просыпается рассказчик. Рико смеется, не веря ни одному его слову, но Джейку все равно. По правде, он даже чувствует облегчение: это проясняет для него сценарий. Сюжет не будет правдоподобным, пока он не найдет пружину действия — не придумает, как Хелен получила бриллиант и почему сохранила его.

— Тебе разве не надо к двум возвращаться на работу? — напоминает Рико.

Джейк проверяет телефон и видит, что уже двадцать минут третьего. Он затаптывает самокрутку и машет другу на прощание. Когда он пробегает через фудхолл под открытым небом, на глаза ему попадается обедающий за столом в одиночестве человек с сальными седыми волосами и в кожаной куртке. В тот момент посреди погожего жаркого дня Джейк только замечает про себя, что у мужика, наверно, яйца сопрели в таком прикиде.

Дебора переезжала столько раз, что превратила это в целую науку. Она знает точные габариты Красного Кролика, в багажник которого вмещается вся ее одежда и кухонная утварь. Она умеет так сдвигать пассажирское сиденье вперед, чтобы на заднем уместить белое кресло-качалку, и двойным узлом закрепить матрас на крыше так, чтобы его не сдуло на шоссе. Кресло-качалка — единственный предмет, который перебрался из их с Кенни первой квартиры в Фейрмаунте, где она нянчила Эшли, в дом в Маунт-Эйри, где первые годы растила остальных, а потом в семейное гнездо на Эджхилл-роуд, куда она сейчас возвращается. Жаль, что нельзя позвать Честера на помощь. Его «тойота-фораннер» пришлась бы кстати, так же как его мускулы, но Честер не звонил всю неделю, с тех пор как бросил ее голой на процедурном столе. Так что Дебора оставляет мебель, которая не влезает в машину, в студии и направляется в дом своего детства. Владелец квартиры, разумеется, не вернет ей задаток.

Прежде чем начать распаковывать вещи, Дебора поджигает связку шалфея и заряжает свое намерение занять дом позитивом. Она начинает с кухни, затем дымит в гостиной и выносит горящий пучок на крыльцо, пытаясь избавиться не от флюидов Хелен, а от ауры ссор, которые происходили в этом доме. Очистив энергетику на первом этаже, она окуривает три спальни на втором и усаживается в столовой раскладывать карты Таро. Только когда ей выпадает шестерка Жезлов, Звезда и Рыцарь мечей, все прямые, она готова вселяться.

Дебора выгружает кухонную утварь в ящики и на полки шкафов и ставит кресло-качалку в гостиной, но одежду убрать некуда. Дебора уже решила, что разместится в комнате Хелен — самой большой и светлой, — однако шкаф и комод там забиты материнским барахлом. Шалфей изгнал из дома энергетический осадок их ссор, но сшитые Хелен платья так и висят на своих местах.

Она звонит Бек и предлагает как-нибудь поужинать вместе.

— Ну пожалуйста, — умоляет она, когда Бек колеблется, — мне одной тоскливо.

Как бы Бек ни истолковала отчаянную просьбу Деборы, она обещает заглянуть в начале следующей недели.

Приехав, Бек не может скрыть изумления перед тем, как Дебора изменила бабушкино жилище. Дом на Эджхилл-роуд никогда не менялся. Улица застраивалась в тысяча девятьсот двадцатых годах, стена к стене, зданиями в тюдоровском стиле с каменными колоннами и кирпичными фасадами, оштукатуренными вторыми этажами и двускатными крышами. Хелен растила Дебору во второй спальне, которая позже, когда Миллеры после ухода отца жили с бабушкой, стала комнатой Бек и Эшли. Джейку пришлось ютиться в швейной мастерской Хелен, где женщины с Мэйн-Лайн вставали на ящик, чтобы Хелен могла измерить необходимую длину платьев. Джейка раздражала необходимость делить комнату со всей этой тафтой. Он ненавидел, что каждое утро нужно скручивать матрас — вечное напоминание о том, что комната, где он спал, ему не принадлежит. Когда Эшли уехала в колледж, Джейк подкупил Бек, предложив махнуться с ним комнатами, за что пообещал научить ее водить машину и брать с собой на вечеринки старшеклассников. Но ради этого Бек не стала бы меняться. Ей нравились тени, которые бросали на стены кружева, перечный запах свежеотрезанной ткани, цветные нитки, которые всегда приставали к ее джемперам. Она совершенно не возражала против того, чтобы сворачивать по утрам матрас, и знала, что, если обстоятельства изменятся, она легко может переехать.

Теперь прежде кремовые стены перекрашены в яркие цвета. Естественные ароматы цветочного парфюма и сигарет погребены под резкими запахами карри, острого перца и шалфея.

— Я немного добавила красок, — признается Дебора, заметив, что Бек с удивлением разглядывает сине-зеленые стены гостиной.

Бек оборачивается к матери, готовая накинуться на нее, но Дебора заметно нервничает, страстно желая получить одобрение дочери. Переезд сюда, видимо, дался ей труднее, чем полагает Бек.

Поэтому дочь подавляет желание сказать матери, что она испортила их дом, и вместо этого произносит:

— Превосходно.

Дебора с явным облегчением вздыхает.

После ужина Бек идет следом за матерью по коридору с персиковыми стенами в бабушкину комнату — она теперь мятного цвета и завалена горами материнской одежды. Дверь стенного шкафа закрыта, и Бек понимает, что Дебора его еще толком не открывала.

Этот шкаф — единственный уголок в доме, который все еще хранит запах Хелен. В тесном помещении без окон запахи нафталина, сигарет и цветочного парфюма усилились. Вешалки ломятся от ярких брючных костюмов, шерстяных брюк, блузок с глухими воротниками. На верхней полке аккуратно составлены одна на другую картонные коробки. Внизу стоит ряд бежевой ортопедической обуви.

Мать с дочерью начинают с одежды, раскладывая ее на две кучи: одна — оставить, другая — отдать. Поначалу все предметы идут в первую, но что делать с клетчатыми брюками, которые шила Хелен, шелковыми блузами, шерстяными пиджаками, давно вышедшими из моды?

— Давай сложим это все в коробки и уберем в шкаф в гостевой комнате, — предлагает Бек.

Другое дело — обувь. Хелен не владела ремеслом сапожника. Все туфли они быстро складывают в мешок и присоединяют к куче для раздачи нуждающимся.

— А что в тех коробках? — Бек указывает на полку над перекладиной с пустыми плечиками.

Дебора пожимает плечами и берет одну коробку. Она заполнена бухгалтерскими книгами, относящимися к временам, когда Бек еще не родилась, с условными обозначениями услуг, которые она может разобрать только частично. «ПЛ», видимо, означает «платье», но что такое «МК»? Все цены удивительно низкие для одежды, сшитой по индивидуальному заказу, даже для 1962 года.

— Так вот почему мы ели мясо не чаще раза в неделю, — бормочет Дебора, листая журналы.

Бегло просмотрев записи, Бек и Дебора ставят коробку на полку и берут другую. В ней лежат фотографии незнакомых женщин, с которых Хелен снимала мерки. На одном снимке Хелен стоит рядом с невестой в парадном зале. Щеки у бабушки неестественно румяные, сапфирово-синее платье режет глаз.

Они достают с полки третью коробку, ожидая увидеть прочие реликвии, оставшиеся от швейной мастерской Хелен. Дебора усиленно пытается скрыть от дочери свое разочарование. Так вот что Хелен хранила в стенном шкафу? Фотографии чужих свадеб?

Но, открыв новую коробку, Бек ахает от удивления. На двух фотоальбомах лежит старая кукла в голубом платье. Непропорционально большие аквамариновые глаза уставились прямо на Бек. Маленький нос и рот придают кукле странный облик. Жесткие коричневые волосы вьются до плеч, фарфоровое лицо, ноги и руки персикового цвета залапаны грязными руками.

— Это твоя?

Дебора качает головой. Такая кукла с пухлыми красными щеками и уродливыми чертами могла бы напугать ребенка.

— Я никогда ее не видела. — Помолчав, она добавила: — Как ты думаешь, это игрушка Хелен?

— А чья же еще? — Бек крутит куклу, рассматривая ее. Задирает платье и видит на тряпичном туловище выцветшую красную печать: «Сделано в Австрии».

— Видимо, она привезла ее из Вены, — говорит Дебора, беря у дочери куклу и прижимая ее к груди. Фарфоровые конечности хоть и чумазые, но не имеют ни трещин, ни сколов. Выскользни кукла случайно из рук — и они разбились бы вдребезги. И тем не менее игрушка пережила беспечность детства и переезд на другой континент.

Дебора не отпускает куклу, и Бек вынимает два фотоальбома. Мать с дочерью садятся на бабушкину кровать и листают первый. Он посвящен важным событиям из жизни Миллеров: выпускной Бек в детском саду, первое выступление Джейка на сцене с гитарой, день рождения Эшли в комнате, украшенной по мотивам «Моего маленького пони», школьный выпускной вечер Джейка и Эшли, празднование окончания Бек колледжа, которое состоялось в гостиной ниже этажом.

На одном снимке они стоят на заднем дворе дома в Маунт-Эйри. Джейку примерно одиннадцать, мелкие кудри только еще приобретают его фирменный стиль. Эшли, видимо, двенадцать, но она выглядит на несколько лет старше. Бек улыбается, у нее совсем недавно выросли большущие постоянные зубы; правой рукой она держит за краешек ломтик дыни. Рядом часть фотографии была неровно оторвана, а потом опять приклеена, так что там вместе с детьми стоит Дебора. От отца на снимке осталась только рука, которая сжимает плечо матери.

Дебора смеется. Это превосходный пример, характеризующий Хелен: с виду суровая, но по сути заботливая.

— Я оставлю это себе. — Дебора кладет куклу на кровать и вынимает фотографию из прозрачного кармашка.

Так же как и в первом альбоме, во втором снимки расположены в хронологическом порядке, начиная с черно-белых карточек, сделанных еще до рождения Деборы. Известные ей фотографии бабушки Флоры, дедушки Лейба, дяди Мартина, семейной лавки на улице Фляйшмаркт в Вене. Снимки, запечатлевшие пикники на Дунае и прогулки по Венскому лесу, где Лейб мог перечислить латинские названия каждого растения. Были ли это настоящие названия, или он просто сочинял их, чтобы поразить детей, Хелен не знала и никогда не интересовалась.

— По этим снимкам и не скажешь, — говорит Дебора дочери, — но у твоей прабабушки Флоры были восхитительные рыжие волосы.

— Хелен так никогда и не узнала, что стало с ее семьей? — спрашивает Бек, глядя на карточку, изображающую Флору, Лейба, Мартина и Хелен в скромно обставленной комнате, видимо гостиной их дома.

Дебора качает головой.

— Ее брата и отца отправили в Дахау, так что они, скорее всего, погибли там. Что случилось с матерью, она, кажется, так и не выяснила. Когда в девяностых годах открылся Музей холокоста, помню, она пыталась навести справки, но не нашла никаких сведений. — Дебора смотрит на фотографию в руке дочери. — Жаль, что я их не знала. Так же как и своего отца. Иногда я думаю, если бы он вернулся из Кореи, моя жизнь сложилась бы иначе.

Деборе было всего три месяца, когда Джозефа Кляйна призвали в армию, и два года, когда он погиб. Хелен редко говорила о нем, никогда не водила дочь на его могилу и всегда меняла тему, когда Дебора просила рассказать о нем так же, как она рассказывала о жизни своей семьи в Вене. Хелен объясняла, что до свадьбы они были знакомы всего несколько месяцев, что он для нее почти такой же незнакомец, как и для Деборы. «Твой отец геройски погиб. Больше мне добавить нечего, — объясняла она. — Я тоже хотела бы знать его лучше». И у Хелен, которая почти никогда не показывала своих эмоций, краснели глаза, отчего маленькая Дебора испытывала смешанное чувство сожаления и тоски. Понятно, что матери больно было обсуждать потерю мужа, но Дебора все же грустила, что ей ничего не известно об отце. В конечном счете смерть Джозефа Кляйна была еще одним поводом, отдалившим Хелен и Дебору друг от друга, хотя могла бы их сблизить.

Дебора шмыгает носом, и Бек испытывает подобие вины — она не догадывалась, как одинока была ее мать в детстве. Однако этот душевный порыв быстро проходит: мать тоже не знает об одиночестве Бек в юности.

Дебора чувствует, что в настроении Бек что-то меняется, — вечер под угрозой. Хотя и в других обстоятельствах, но она последовала примеру Хелен в отношениях с собственными детьми — отдалилась от них, чтобы избежать вопросов о потерях.

— Знаешь, я о многом жалею, — начинает она, — о том, как я жила после ухода твоего отца. Я… я должна была… я не должна была бросать вас.

Бек не может смотреть на мать. До чего же она предсказуема. Хотя извинения могли быть и более убедительными.

Бек продолжает листать альбом и доходит до нескольких фотографий, на которых Хелен держит на руках младенца. Даже в таком нежном возрасте у Деборы уже выделялись высокий лоб и тяжеловатая челюсть.

Но Дебора изучает не снимки, а лицо дочери. Возможно ли добиться ее прощения? Сказать что-то в объяснение своих ошибок? Пусть не оправдать их, но показать, что это ошибки человека, а не чудовища?

— А это кто?

Дебора переключает внимание на черно-белую фотографию незнакомого мужчины, который сидит в гостиной ниже этажом, держа на коленях Дебору.

— Твой отец? — Бек вынимает карточку из кармашка и подносит к глазам. Между Деборой и этим человеком есть очевидное сходство: тот же тонкий нос, высокий лоб, квадратная челюсть, широко расставленные глаза. — Нет, не может быть. Этому мужчине лет пятьдесят. Такого бы не призвали в Корею. Может, это твой дедушка? Ты когда-нибудь встречалась с семьей отца?

— Нет. Они жили на Среднем Западе или что-то вроде того. — Дебора наклоняется к плечу дочери, и у нее захватывает дух. Она не помнит этого момента и все же, глядя в лицо незнакомцу, чувствует безотчетную тоску.

— Смотри!

Дебора показывает пальцем на другую фотографию того же человека, снятую в темном ресторане. Хелен сидит рядом с ним, а он обнимает ее за плечи. На столе перед ними два бокала с шампанским. Плакат на заднем плане гласит: «С Новым годом! 1955». Волосы у Хелен зачесаны наверх, что выгодно подчеркивает ее шею над меховым палантином. С правой стороны к палантину приколота брошь в виде орхидеи.

В 1955 году отец Деборы уже умер. В 1955 году Дебора была дочерью вдовы. У мужчины на фотографии видно кольцо на безымянном пальце, но у Хелен колец нет.

Они находят еще несколько снимков Хелен и того же человека — в Атлантик-Сити и парке Фэйрмаунт. На некоторых фотографиях они вместе с Деборой, на других смотрят только друг на друга.

Когда Дебора училась в первом классе, им задали нарисовать семейное древо. Она попросила Хелен помочь, и та пришла в ярость: «Что это еще за задание такое? Учителя не имеют права совать нос в личные дела учеников!» Тогда Дебора подумала, что такая реакция объясняется травмой из-за утраты семьи во время холокоста и героической гибели мужа в Корее. Действительно, недопустимо, чтобы первоклассники афишировали такие трагедии перед товарищами. Однако, судя по этим фотографиям, Хелен могла скрывать другой секрет, о котором не следовало знать малолетней дочери.

Дебора захлопывает альбом.

— На сегодня достаточно.

— Хочешь, заварю тебе чаю? — предлагает Бек, вставая с кровати.

— Необязательно. — Дебора пытается улыбнуться. — Просто очень много впечатлений.

Когда Бек выходит, держа альбом под мышкой, Дебора окликает ее:

— Оставь его, пожалуйста.

Бек кладет альбом на комод, за которым нашла брошь. Расследование истории «Флорентийца» и личности дедушки поворачивается малоприятной стороной. И все же снимок, сделанный в новогоднюю ночь 1955 года, неоценимо помог им. Он свидетельствует, что бриллиант был у Хелен как минимум с тех времен. Прощаясь с матерью, она думает, сколько еще секретов дремлет в бабушкиной комнате, сколько еще открытий о прошлом Хелен Миллерам предстоит сделать?

Но когда Рико берет у Джейка косяк и говорит: «Прими мои соболезнования по поводу смерти бабушки. Как ты справляешься?» — Джейк не знает, как ему объяснить свои чувства. Рико способен так подробно описать процесс устройства своей матери в дом престарелых, что Джейк даже некоторое время безуспешно собирался написать об этом сценарий. Рико видится с сестрами, братьями, кузинами и кузенами в доме его abuela[3] каждую неделю. Рико его лучший друг, но что это на самом деле значит? Они вместе курят травку и ходят в бар смотреть баскетбол. Господи, когда это марихуана стала наводить на него такую тоску?

Семь

Прошло две недели после шивы по Хелен, и уже начали происходить странные события, которые можно объяснить только появлением у Миллеров бриллианта «Флорентиец». Первой это замечает Эшли. Возвратившись из Филадельфии, она снова вернулась к своему ритуалу, которому посвящала день, пока дети были в школе, — стала ходить в бассейн. Это не так дорого, как психотерапия, и гораздо эффективнее. Сейчас ей нужно найти незатратный способ дать выход своему гневу на Райана. Несмотря на его продолжающиеся заверения, что он уладит все недоразумения с компанией, ничто не может стереть воспоминаний о том, как он съежился в углу ванной и с каким страхом признался жене, что свалял дурака.

Когда Эшли въезжает на парковку около бассейна, за ней сворачивает темный седан.

Через полтора часа Эшли выходит с влажными после душа волосами, приятно уставшими мышцами и прояснившейся после плавания головой. Моросит, и женщина бежит к машине мимо темного седана, стоящего на месте для инвалидов. Знака «Инвалид за рулем» на стекле, однако, нет. Водитель — франтоватый мужчина среднего возраста — поднимает глаза от газеты и приятельски улыбается Эшли. Наверно, ждет жену после занятий аэробикой.

Прямо от бассейна Эшли направляется в библиотеку и, остановившись на красный сигнал светофора, ест заранее приготовленный салат. После физической нагрузки ее одолевает голод, и потому она быстро и жадно засовывает еду в рот. Это один из тех случаев, когда машина дает обманчивое ощущение приватности. Стекла у нее не затонированы, и все вокруг могут видеть, что сидящая внутри женщина ведет себя как свинья. Устыдившись своих дурных манер, Эшли бросает взгляд в зеркало заднего вида и замечает темный седан, ожидающий на светофоре позади нее. Водитель относится к тому типу мужчин, которых она всегда считала привлекательными: высокий, смуглый, недурен собой. Такой, как Райан. Впервые после того, как она увидела мужа на полу в ванной, она чувствует к нему влечение.

Направляясь по знакомым улицам к библиотеке, Эшли прибавляет звук стерео. Когда она въезжает на подземную парковку, седан заруливает в туннель следом. Мужчина в нем один. Никакой жены в спандексе. Зачем он стоял у спорткомплекса, если не нужно было никого забирать? Может, пережидал дождь? Странно все это. С другой стороны, люди вообще странные существа. По пути в библиотеку Эшли уже отбрасывает эти мысли.

В дополнение к бассейну Эшли начала ежедневно посещать местную библиотеку. После плачевной встречи с Джорджиной она перераспределила усилия и вместо поисков возможностей продать бриллиант занялась поисками доказательств, что он принадлежит им по праву. Единственной проблемой было то, что она не имела представления, как подступиться к прошлому Хелен. В библиотеке она рассчитывала найти какое-нибудь руководство по поиску предков, а нашла Клару, главного библиотекаря.

Клара не профессиональный исследователь, но завзятый генеалог-любитель. Корни своей семьи она проследила аж до викингов и с энтузиазмом предложила помощь, когда Эшли поинтересовалась соответствующими ресурсами. Она показала Эшли, как пользоваться сайтом ancestry.com. Вместе они нашли результаты самой ранней доступной переписи, 1940 года, где с радостью обнаружили, что Хелен проживала в пансионе на Монумент-стрит в Филадельфии. Эшли не подозревала, что в том году Хелен уже находилась в США. Тогда ей было всего четырнадцать лет, а значит, умерла она в возрасте девяноста двух. Старшая внучка предполагала, что бабушке было около ста.

Потом Клара помогла Эшли составить генеалогическое древо, которое назвала по фамилии Миллер, хотя Миллерами в нем были только Дебора, Бек и Джейк; даже у Хелен была другая фамилия, а также у самой Эшли Джонсон. Добавив Миллеров и Хелен, Эшли включила в схему Райана и своих детей. Найти свидетельство о рождении Хелен или брачное свидетельство своих прабабушки и прадедушки она не смогла, но хорошо знала членов их семьи по именам: Флора, Лейб и Мартин Ауэрбах. О других предках у нее сведений не было.

Когда Эшли поинтересовалась у матери девичьей фамилией Флоры, Дебора тут же ощетинилась.

— Не знаю, что ты от меня хочешь, — сказала она. — Мне известно только, что она научила Хелен шить и что у нее были ярко-рыжие волосы.

— Ты знаешь, где она умерла?

— Неужели я не рассказала бы тебе об этом? Отца и брата Хелен отправили в Дахау, но что случилось с Флорой, она так и не узнала.

— А как насчет твоего отца? — продолжала Эшли.

Когда она забила в базу сочетание «Джозеф Кляйн», система выдала больше 70 000 людей с таким именем. Она ограничила поиск списками военных, но среди жертв войны в Корее Джозефа Кляйна не оказалось.

— Не копайся в этом, — предупредила ее Дебора.

— Наверняка Хелен хоть что-то тебе говорила. Когда его призвали? Когда он родился? Откуда он?

— Я сказала, оставь это. — В голосе Деборы прозвучала необычная резкость.

Когда Эшли сообщила о странном поведении матери Бек, сестра поведала ей про фотографию, которую они нашли в стенном шкафу, и про мужчину, который очень похож на Дебору, но выглядит слишком старым, чтобы воевать в Корее.

— Так, значит, Джозеф Кляйн не наш дедушка? — спросила Эшли.

— Не уверена, что Джозеф Кляйн вообще существовал, по крайней мере среди знакомых Хелен. Я тут немножко покопалась и не нашла о нем ничего.

Эшли сразу же стало совестно: зачем она так насела на мать? Потом она поняла: не нужно сильно углубляться в прошлое, чтобы сообразить: в истории Хелен концы с концами не сходятся. Дебора, видимо, давным-давно оставила попытки разузнать что-то об отце.

Дерево с ветвями Ауэрбахов, Миллеров и Джонсонов выглядело худосочным, но у Эшли закончились родственники для его пополнения. Ну, позже, может быть, добавятся еще какие-нибудь Миллеры. Было бы легче отыскать семью ее отца, Кенни, но Эшли запретила себе подобное любопытство. Так что она сохранила семейное дерево Миллеров, состоящее всего из одиннадцати имен, и подозревала, что о других родственниках никогда не узнает.

Когда сегодня Эшли приближается к кафедре выдачи книг, Клара машей ей рукой, торопя подойти.

— Я все утро вас жду. Вы не поверите, что я нашла.

Заинтригованная, Эшли с волнением склоняется к ее плечу. Клара пахнет белым мускусом. На ней платье с иллюстрациями из книг. Она не похожа на других подруг Эшли, и это сближает их еще больше.

Клара кликает на ссылку «Нью-Йорк. Списки пассажиров и членов команды, 1820–1957», и имя Хелен Ауэрбах выскакивает в манифесте парохода «Президент Гардинг», вышедшего из Гамбурга в Нью-Йорк 23 апреля 1939 года.

Имя Хелен Ауэрбах встречается посередине страницы. Четырнадцать лет; род занятий: школьница; владение языками: немецкий; страна рождения: Германия; город: Вена; национальность: еврейка.

— Почему здесь написано, что Вена в Германии?

— Я тоже задалась этим вопросом, — объясняет Клара. — Оказалось, что перед войной, в тысяча девятьсот тридцать девятом году, Австрия была аннексирована Германией и потеряла независимость.

Эшли проводит пальцем по списку из шести имен, следующих за именем Хелен на первой странице манифеста. Имена и возраст разные, но под словом «ученица», под словом «немецкий», под «Веной» и «еврейкой» шесть раз повторяется: «ТЖ».

— ТЖ значит «то же», — говорит Клара, прищуриваясь, чтобы разобрать буквы.

И как это Эшли сама не догадалась? Она листает манифест дальше.

— Стоп. — Клара проводит пальцем по колонке на экране. — Путешествие Хелен оплачено господином Ирвином Гольдштайном. Он также назван как «ДР» — друг, — у которого Хелен поселилась в Соединенных Штатах, на Сайпрус-стрит в Филадельфии. И снова шесть строк под «ДР» и под пунктом назначения гласят «ТЖ». — Вы знаете Ирвина Гольдштайна?

Эшли качает головой.

— Никогда о нем не слышала. Итак, он заплатил за их поездку? И они все приехали к нему? Вроде бы мы выяснили, что бабушка жила на Монумент-стрит?

— Может быть, этот Гольдштайн устраивал их судьбу, — рассеянно произносит Клара, продолжая просматривать манифест. Вдруг она хватает Эшли за руку. — Смотрите…

Список продолжается, на странице повсюду мелькает «ТЖ». Клара и Эшли насчитывают еще сорок три имени, всего пятьдесят, и все эти пассажиры путешествуют с господином Ирвином Гольдштайном.

Клара пробегает указательным пальцем по графе с возрастом.

— Они все дети.

— Хелен из них самая старшая, — замечает Эшли, тоже бегло проглядывая эту колонку.

— Так, значит, этот Ирвин Гольдштайн спонсировал переезд еврейских детей в Соединенные Штаты?

— Вы раньше слышали о таких случаях?

— Никогда, — отвечает Клара, лихорадочно что-то печатая. — Невероятно.

Она находит в «Гугле» список статей из «Нью-Йорк таймс», «Филадельфия инкуайрер», «Филадельфия джуиш икспонент», «Филадельфия рекорд», «Джуиш таймс»: «Пятьдесят детей-беглецов прибывают из Вены», «Филадельфийский адвокат с женой едет в Вену, чтобы спасти пятьдесят еврейских детей», «Юные беглецы становятся добропорядочными американцами».

Неизвестно, имеет ли эта история отношение к бриллианту, но в любом случае открытие очень важное. Хелен никогда не говорила Миллерам, что ее вывезли в США вместе с другими детьми. Должно быть, на то была причина.

У Эшли жужжит телефон. Сообщение от Лидии: «Можно мы купим мороженое по пути домой?»

Эшли недовольна, что у одиннадцатилетней дочери появился мобильный телефон. Райан купил его ей, пока Эшли была в Филадельфии; такая неприкрытая попытка перетянуть ребенка на свою сторону — очевидный знак, что он вот-вот потопит корабль ее жизни.

Эшли смотрит на часы и спохватывается: через пятнадцать минут ей надо забирать детей.

— Мне пора идти, — отрывисто произносит она.

— Давайте я распечатаю вам сканы манифеста и статьи.

Принтер скрипит, выдавая страницы со списком пассажиров парохода «Президент Гардинг», статьями о господине Гольдштайне и пятидесяти детях. Эшли достает кошелек, чтобы заплатить десять центов за каждую страницу, но Клара отмахивается от нее:

— Это бесплатно.

Эшли несется к лифту, проклиная себя за опоздание. Хотя пунктуальность никогда не была ей свойственна, она всегда старалась в конце учебного дня ждать детей у школы. По парковке Эшли идет так быстро, что почти не обращает внимания на седан, припаркованный на месте для инвалидов, и симпатичного мужчину в нем, наполовину скрытого газетой.

На следующий день, когда Эшли видит ту же самую машину темно-синего цвета возле продуктового магазина, по спине у нее пробегают мурашки. Уж не следит ли за ней этот человек? Да нет, это просто темный «бьюик», говорит она себе; в Уэстчестере, наверно, сотни, если не тысячи темных «бьюиков». Проходя мимо подозрительной машины, она видит за рулем того же самого мужчину неопределенно-привлекательной внешности. Позже, когда она, не выходя из машины, снимает деньги в банкомате, «бьюик» въезжает на парковку.

Когда тот же самый автомобиль останавливается у тротуара возле школы, в которой учатся ее дети, Эшли цепенеет. Точно, водитель седана за ней следит, но почему-то не пытается делать это скрытно. Значит, хочет, чтобы она знала о слежке. Хочет, чтобы она боялась. По пути домой дети щебечут о том, как прошел день. Тайлер помирает со смеху, рассказывая об учителе музыки, который пукнул на уроке и притворился, будто это звук с записи. Лидия настаивает, что это неправда, на что Тайлер начинает имитировать пуканье, и Лидия просит:

— Мама, скажи, чтобы он перестал.

Эшли не слушает. Ее внимание полностью сосредоточено на машине в зеркале заднего вида, которая неотступно и терпеливо поворачивает вслед за ней.

— Мама! — кричит Лидия. — Ты проехала мимо нашего дома.

Эшли смеется, делая вид, что замечталась, и разворачивается. Седан останавливается у обочины. Когда они подъезжают к крыльцу, Эшли говорит детям:

— Бегите домой, а я сейчас.

Она ждет, глядя в зеркало. Через несколько минут седан проплывает мимо и уносится прочь.

Это уже не просто подозрение. Эшли достает телефон и отправляет сообщение брату и сестре: «За мной следят».

С чего бы кому-то следить за ней? В голову приходит только один ответ: из-за «Флорентийца».

Джейк получает сообщение от Эшли по пути в спортзал, расположенный на той же улице, что и супермаркет, где он работает. После возвращения с Восточного побережья Джейк решает не только бросить курить травку, но и заняться спортом. Вернее сказать, несколько раз в неделю повышать частоту сердечных сокращений и готовить бицепсы для того, чтобы качать на руках младенца.

Он не успевает ответить и даже осмыслить сообщение от Эшли, как получает еще одно, от Бек, потом снова от Эшли, и разговор складывается без него.

«Что значит — следят?»

«Верзила на машине всюду таскается за мной».

«Зачем ему это?»

«А ты как думаешь?» — Эшли добавляет эмодзи в виде бриллианта.

«Откуда кому-то знать о бриллианте?»

На экране появляются и исчезают три точки. Джейк сует телефон в задний карман и идет в спортзал, заключив, что Бек права: о бриллианте никому не известно. Даже если Эшли проболталась подруге, как он другу, все равно им никто не поверит. Пока. Пока они не выяснили, как алмаз попал к Хелен и почему она не продала его.

Пока Джейк переставляет ноги на эллиптическом тренажере, он размышляет над мотивом — пружине любого сюжета. Почему Хелен хранила бриллиант стоимостью десять миллионов долларов? Чем он был так важен для нее? Через открытое окно, выходящее на улицу, в кардиозону просачивается сигаретный дымок. Странно, но этот запах успокаивает Джейка.

— Что за мудак дымит под окном? — спрашивает Джейка накачанный пожилой мужик на тренажере позади. Его рельефные мускулы вызывают у Джейка глубокий стыд, поскольку его мышцы никогда не бугрятся, даже если их напрячь.

Джейк смотрит на улицу и видит прислонившегося к парковочным часам мужчину с сальными волосами, который размеренно затягивается сигаретой. На нем кожаная куртка. Тот самый тип, который ел тако, когда Джейк рассказывал Рико о «Флорентийце». Левая нога Джейка соскальзывает, и он едва успевает восстановить равновесие, чтобы не врезаться головой в консоль тренажера.

— У вас все хорошо? — заботливо интересуется человек, тренирующийся рядом с ним. Джейк выпрямляется и кивает, увеличивая темп. Он снова смотрит в окно. Неизвестный делает последнюю затяжку и давит сигарету металлическим носком ботинка, такого нелепого в столь теплую погоду. Потом мужик садится в машину и уезжает. Сердце у Джейка выскакивает из груди, хотя нагрузка более чем скромная.

Позже, во время дневной смены, Джейк раскладывает на пластиковые подносы запеченную рыбу и думает о странном человеке. Может, это случайность? Силвер-Лейк — такой район, где ты постоянно встречаешься с одними и теми же людьми. Например, он часто видит мускулистого мужчину из зала в супермаркете и в спортбарах, где они с Рико смотрят баскетбол. Кроме того, тип в кожаной куртке не мог слышать разговор Джейка и Рико, если только не обладает суперслухом. Они стояли на парковке позади мусорного контейнера, а он сидел в закусочной. Джейк качает головой и смеется над собой. Хорошо, что он бросает курить травку — она туманит ему мозги.

Джейк несколько дней не видит мужика с сальными волосами и все больше уверяется, что Эшли тоже накрыла паранойя. Это на нее, вообще-то, не похоже, но с тех пор, как в их жизни возник бриллиант, она на взводе. Джейк решает не принимать участия в обсуждении, когда сестра сообщает, что темно-синий «бьюик» таскается за ней на фермерский рынок, к косметическому салону, к приюту для животных.

Джейк не ожидает снова увидеть мужчину в кожаной куртке ни возле спортзала, ни у супермаркета и уж точно не чаял лицезреть его в «Палермо», ресторане, куда ведет Кристи на свидание. Его девушка всегда была прожорливой, а с тех пор как объявила о беременности, ее аппетит одновременно удвоился и уменьшился. Все, кроме углеводов, вызывает у нее тошноту. Ей хочется только пиццы и пасты — не изысканных блюд, которых в этом районе в изобилии, а старой доброй итальяно-американской еды, на которой они оба выросли.

«Палермо» практически безупречен. Красные кожаные диванчики. Приглушенный свет люстр. Ламинированное меню. Бесплатный чесночный хлеб и официантки с сильным итальянским акцентом. Кристи и Джейк заканчивают салаты, когда человек в кожаной куртке садится за стол позади них. Джейк давится листом «айсберга» и начинает кашлять так сильно, что Кристи вскакивает с места, подбегает к нему и стучит его по спине.

— Все хорошо?

— Кто бы знал, что поедание салата — это экстремальный вид спорта, — отшучивается Джейк, как только к нему возвращается способность дышать. Мужчина притворяется, будто не видит его, и очень долго разглядывает меню. Это точно он. У Эшли не паранойя. За ней следят. И за ним тоже.

Кристи слишком увлечена своим салатом и не замечает паники на лице бойфренда, когда тот знаком подзывает официантку. Кристи прекращает есть только после того, как Джейк просит счет.

— Кристи, нам надо идти.

— О чем ты говоришь? — Изо рта у нее выглядывает кусок чесночного хлеба. — Мы еще даже не закончили с закусками.

— Доедим дома. Поверь мне, нам нужно идти.

Кристи начинает надевать джинсовую куртку. Когда они уходят, Джейк отваживается оглянуться на преследователя, сидящего в углу, и тот улыбается ему дружелюбной — даже слишком дружелюбной — улыбкой. Джейк еще решительнее направляется к двери, придерживая Кристи за талию.

— Ты проверил, нам дали дополнительно чесночный хлеб? — спрашивает девушка, когда он ведет ее по Вермонт-авеню.

Как только они садятся в машину, она требует ответа:

— Что происходит, Джейк? Расскажи мне немедленно.

Размышляя, как ей все объяснить, Джейк гладит руль.

— Хелен оставила нам брошь с бриллиантом, возможно очень ценным. Думаю, тот парень, который сел рядом с нами в ресторане, считает, что она у меня.

— Ничего не понимаю.

— Бек нашла брошь у Хелен за комодом. Бриллиант называется «Флорентиец». Он принадлежал императорской семье Австрии, а когда империя пала, он исчез. Его стоимость где-то десять миллионов долларов, и тот парень думает, что камень у меня.

— Погоди-ка. У вас обнаружилась брошь стоимостью десять миллионов долларов и ты не удосужился рассказать мне об этом?

— Мы еще не уверены, что алмаз принадлежит нам по закону. Неизвестно, как он достался Хелен.

— Дело не в этом. Давно тот человек ходит за тобой?

— Не знаю. Неделю-две. За Эшли тоже следят. Ну мы и попали. Ума не приложу, что делать.

— Звонить в полицию, — отвечает Кристи так, словно это само собой разумеется.

— Нельзя. Никто не должен знать, что у нас есть бриллиант.

— Почему?

— Потому что он мог попасть к Хелен незаконным образом.

— И что, теперь ты будешь связываться с черным рынком? Господи, Джейк.

— Я не хотел волновать тебя.

— Мне от этого, конечно, гораздо легче. Ты не хотел мне сообщать, что кто-то тебя преследует, потому что думает, будто у нас есть бриллиант стоимостью десять миллионов долларов. Какое утешение. Джейк, если мы собираемся создавать семью, у тебя не должно быть от меня секретов.

— Почему ты говоришь «если»?

Тревога волной подкатывает к горлу, когда Кристи отворачивается и смотрит в окно. «Если» повисает в воздухе. Он действительно оберегал ее от беспокойства и не хотел обнадеживать по поводу денег, пока не убедится, что получит их.

Когда они останавливаются около своего многоквартирного дома, Кристи спрашивает:

— У тебя ведь нет бриллианта, правда?

— Он лежит в банке в Филадельфии.

— Что ж, — она отстегивает ремень безопасности, — раз у тебя его нет и достать его ты не можешь, нам ничего не грозит. — Однако тон ее голоса говорит об обратном.

— С чего бы ему думать, что бриллиант у тебя? Откуда ему вообще о нем известно? — спрашивает Бек вечером, когда Джейк связывается с сестрами по «Фейстайму».

Эшли старается сделать невозмутимое лицо, в душе проклиная себя за глупость: какой черт понес ее в офис Джорджины? Она распекает себя выражениями из лексикона своих детей. Вот ведь лохушка, бздюлина сопливая, коза педальная — последнее ругательство Тайлер особенно любит. Примерно через два часа после их встречи, как только Эшли вернулась в Уэстчестер и с наслаждением забралась в пенистую ванну, она вспомнила, что забыла на столе у Джорджины копию экспертного заключения из Геммологического общества. Тогда ей удалось убедить себя, что Джорджина скормила его шредеру — ведь ответственный человек так бы и поступил. Но теперь, когда она слушает рассказ Джейка, Эшли уже не уверена в этом. Как она вообще могла довериться Джорджине?

— Ну, — собирается с духом Джейк, — я мог проболтаться Рико.

— Что? — восклицают одновременно Эшли и Бек, каждая по-своему: Эшли возбужденно, Бек в ярости. Ни одна из них не знает, что это за Рико, да и какая разница?

— Ну ты и кретин, — добавляет Бек.

— Не ори на меня, я просто трепался с другом.

— И не нашел другой темы для трепотни, кроме как семейные секреты?

— Ну да, я накосячил. Не нападайте на меня, пожалуйста.

Джейк и Эшли видят, как Бек нарезает круги по кухне, снова и снова повторяя:

— Не нужно было рассказывать вам о бриллианте.

— Бек, я боюсь. Кристи беременна. Если с ней что-нибудь случится…

— Кристи беременна? — переспрашивает Эшли.

— Пока еще, типа, десять недель, но…

— Ты будешь отцом? — Бек не может скрыть своего презрения.

— Да, обычно, когда у тебя рождается ребенок, ты становишься отцом, — рявкает в ответ Джейк. — Я не знаю, что делать. — Неясно, к чему относится эта реплика: к слежке или к перспективе стать папашей.

Бек перестает метаться по кухне.

— Я скажу тебе, что делать: зашей себе рот! — И она отключается, не дожидаясь ответа от собеседников.

Эшли смотрит на брата. Волосы у него растрепаны, кожа землистого цвета — кажется, что он не спал много дней.

— Вы с Кристи приедете к нам погостить?

Джейк качает головой.

— Кристи не сможет взять отпуск.

— В конце концов, можно позвонить в полицию. — Эшли и сама понимает, как абсурдно все это будет звучать в полиции, если не говорить о бриллианте, а если говорить, то тебя, возможно, вообще сочтут чокнутым.

— Я не знал, что так все обернется. Не прощу себе, если что-нибудь случится с тобой или с детьми из-за того, что у меня язык за зубами не держится.

Эшли почувствовала укол вины. Хотя Джейк и проболтался другу, слежка, скорее всего, исходит от знакомых Джорджины, которая связана со всем ювелирным миром. Однако картина выглядит такой нелогичной, что вызывает странное ощущение — кто-то следит за Миллерами, потому что Эшли показала своей знакомой заключение экспертизы. Без сомнения, скоро преследователи начнут следить за Бек, а потом перейдут к активным действиям.

— Пообещай мне, что не будешь нарываться на неприятности, — говорит Эшли брату, прежде чем отключиться. — И, Джейк, не сомневайся: из тебя получится хороший отец.

Эшли глядит в окно на темный задний двор. Из гостиной, где Райан смотрит телевизор, доносятся звуки спортивного матча. Она не рассказала мужу ни о слежке, ни о Джорджине, ни о бриллианте. Ей все еще доставляет удовольствие иметь от него секреты. Более того, это становится обыкновением, и Эшли размышляет, не так ли начинают распадаться браки — не из-за тайн, а из-за взаимного отчуждения?

Хотя она не заикнулась об этом в разговоре с братом и сестрой, Бек боится, что скоро начнется слежка и за ней. Из-за этого она не спит по ночам, стала дерганой и настораживается при малейшем шорохе. Вдали ревет мотоцикл, приближается, рычит под самыми окнами — и вдруг снова тишина. Он что, около ее крыльца? Кто-то шпионит за ней? Бек лежит без сна, пока первые лучи солнца не пробиваются сквозь жалюзи. Только через час она собирается с духом и выглядывает на улицу. Байк припаркован у ее дома, мотоциклиста нигде не видно.

Бек опаздывает на работу и занимается делами как в тумане. Не помнит, как отправила одному из партнеров оформленную записку по делу. Машинально выделяет релевантные фрагменты показаний для работающей первый год адвокатессы, менее опытной, чем она, но с зарплатой вдвое больше. Проходит час, страх Бек растет, и больше всего из-за того, что ничего не происходит.

Когда вечером она встречается с подругой по имени Диа, то косится на каждый барный стул, опасаясь преследователя. Сидящий неподалеку мужчина во фланелевой рубашке исподтишка рассматривает ее. Потом он предлагает купить ей выпивку, и Бек расслабляется. Это просто какой-то чувак из бара в поисках приключений, не имеющих отношения к легендарному бриллианту. Она отвергает его ухаживания, хотя Диа подталкивает ее локтем, намекая, что парень симпатичный и подходит ей больше, чем Том.

Бек выпивает еще два бокала вина и выходит из бара одна, озираясь на каждый угол. Вечер теплый, улицы в это время суток предсказуемо пусты. Дома благодаря опьянению она быстро засыпает, но через несколько часов резко просыпается. Приснилось что-то мутное про наручники на запястьях. Бек тянется к телефону, уверенная, что увидит оповещение от «Нью-Йорк таймс» или «Эппл ньюс»: «Обнаружился бриллиант, пропавший сто лет назад». Конечно же, никаких новостей нет, только сообщение от Диа: «В следующий раз я не позволю тебе уйти в одиночестве!» — и еще одно от Эшли: «Он по-прежнему следит за мной». Бек не готова сейчас отвечать ни одной из них, а потому отключает телефон и тщетно пытается снова уснуть.

Единственное, что можно сделать, решает Бек, это опередить события. А единственный способ опередить события — это узнать все, что только получится, о Хелен.

Придя на работу, она начинает с того, что изучает манифест парохода «Президент Гардинг», который отправила ей Эшли, и газетные статьи о героизме простой еврейской четы, в 1939 году отправившейся в Вену, в то время как никто из американцев не ездил в нацистскую Германию, не говоря уже об американских евреях. Гольдштайны использовали визы с истекшим сроком действия, которые американское правительство согласилось переписать на детей, и привезли с собой в Филадельфию пятьдесят малолетних евреев. В статьях спасенные дети упоминаются только все вместе — милые, благодарные существа без имен, чьи семьи погибали дома. Бек известно, что одной из них была Хелен, одной из семей — Ауэрбахи, но узнать о них что-либо из беглых газетных репортажей невозможно.

Но каким-то образом алмаз «Флорентиец» переместился из музея в Вене в брошь, застрявшую у Хелен за комодом. Бек начинает выяснять происхождение броши, которая спрятана у нее в тумбочке. Виктор сказал, что ее изготовили в середине прошлого века. В новогоднюю ночь 1955 года Хелен надевала ее, отмечая торжество вместе с загадочным мужчиной, а это значит, что украшение выполнено, самое позднее, в 1954 году. Если Хелен не сама заказала брошь, значит, та попала к бабушке вскоре после изготовления. Бек вспомнила изогнутые буквы «ДжШ» на обороте — клеймо ювелирной компании.

Не вставая из-за стола, Бек пишет Виктору: «Есть ли возможность выяснить, чье клеймо стоит на оборотной стороне броши?»

В ожидании ответа она изучает официальные базы данных в поисках информации о Габсбургах и их фамильных драгоценностях. Загружает статью из «Хауэра стар» 1924 года об аресте барона, пытавшегося нелегально продать сокровища австрийской короны. Читает материалы процесса 1980-х годов, где псевдо-Габсбург судится с младшим отпрыском последнего императора Австрии за оставшиеся драгоценности. Больше ничего значимого поисковые запросы не приносят ни из газет, ни из судебных протоколов. Однако «Флорентиец» был одним из самых ценных камней Габсбургов. Где-то же он должен упоминаться. Нужно просто продолжать поиски.

Позже в тот же день Виктор отвечает Бек: «Крайне маловероятно. Потребуется найти определенный справочник по клеймам за определенный год. Но я всегда приветствую трудные задачи. Хотите, чтобы я этим занялся?»

«Да, пожалуйста. — Бек готова компенсировать ему потраченное время, но Виктору деньги не нужны. — А когда вы его найдете, я приготовлю вам ужин на ваш страх и риск».

«Я никогда не видел в вас повариху», — отвечает ювелир.

После работы Бек направляется в Центральное отделение бесплатной библиотеки, где обнаруживает целый стеллаж изданий о Габсбургах. Ее внимание привлекает книга «Гибель империи» — подневная хроника последних событий правления династии, на протяжении многих столетий казавшейся несокрушимой. Где-то в этом труде должно быть упоминание об императорских драгоценностях, взятых из казны, об их продаже в годы изгнания монаршей семьи. Возможно, в этой книге найдутся важные подробности, позволяющие проследить историю бриллианта.

Во время обеденного перерыва Бек читает книгу, периодически оглядывая соседние столики в «Либерти плейс» — бдительность не помешает. Первое, что она выясняет, — хотя империя и распалась, Карл не отрекался от престола. Даже на смертном одре в 1922 году в Португалии он приложил к губам распятие и сказал жене Ците: он умирает, чтобы империя могла снова жить. Хотя Карл был последним признанным императором Австрии, его сын Отто стал неофициальным монархом. Читая об участии Отто в создании Европейского союза, Бек обратила внимание, что в этой главе часто упоминается имя человека, не имеющего кровного родства с Габсбургами, — Курт Винклер. Он был одним из ближайших друзей Отто, безудержный пьяница, который бросил свое пристрастие после того, как Отто приказал ему как его император. Странно, когда двадцатилетний человек провозглашает себя императором своего друга, но еще более странно, что это возымело действие: Винклер никогда больше не притрагивался к спиртному. Он посвятил свою жизнь документированию жизни изгнанной императорской фамилии.

Имя Курта Винклера появляется в сносках и указателях к фотографиям Габсбургов, приписываемых к его частной коллекции. Цитаты взяты из его книг, «Die ungekrönten Habsburger» и «Das Vermächtnis des großen Imperiums», названия которых «Гугл» переводит как «Некоронованные Габсбурги» и «Наследие великой империи». Коллекция Винклера, кроме прочего, включает интервью с последней императрицей, Цитой, где она рассказывает о лишениях, пережитых семьей в изгнании. Что, если Цита упоминала незаконную продажу «Флорентийца» в одном из своих интервью? Что, если она поведала Винклеру, как Габсбурги потеряли бриллиант? Нужно немедленно найти эти книги.

Но в библиотеке их нет. Тогда Бек обращается к «Амазону», и сайт предлагает ей издания на немецком языке, все по несколько сотен долларов.

Ожидая ответа от одного из юристов, которому она отправила готовый отчет, — молокососа на втором году работы, разговаривающего с ней как с глухой старухой, — Бек ищет в «Гугле» упоминания о Курте Винклере. Экран заполняют ссылки на немецком. Когда она запрашивает у поисковика перевод, четвертый результат оказывается ссылкой на газетный некролог. Он включает уже известные Бек подробности об усопшем: что он был официальным биографом Габсбургов, другом Отто, — и некоторые новые обстоятельства. У Курта было двое детей — умершая в молодости дочь и сын — и жена, пережившая его. Некролог написан десять лет назад. Бек смотрит сведения о его вдове, Мариетте; она тоже уже скончалась. Сын же Винклера Петер еще жив и владеет галереей на Шлюссельамтсгассе в Кремсе-на-Дунае. На сайте галереи Бек находит электронный адрес. Петер наверняка знает, что случилось с габсбургской коллекцией его отца. Недолго думая, Бек открывает почту и начинает писать:

Она намеренно выбирает расплывчатые формулировки. Бек не знает, что именно ищет, а откровенничать с незнакомцем в стремлении получить информацию о пропавшем сто лет назад бриллианте неразумно. Ей даже неизвестно, читает ли Петер Винклер по-английски.

— Алло! Бек, я Земля!

Бек вздрагивает. Юрист-молокосос стучит в ее перегородку. Она быстро жмет на «Отправить», и письмо уходит. Юный коллега бросает на стол отчет, который она для него подготовила.

— Это все не то. Я просил информацию о судебных прецедентах, связанных с этим инвестором, и о правах акционеров.

Бек бегло просматривает свою записку.

— Тут все изложено.

Она суетливо сгребает со стола бумаги и убегает. Все молодые юристы знают, что она окончила два курса юридического института. Ее знания и компетенция должны вызывать у них желание работать с ней, однако она самый непопулярный помощник среди юных специалистов. Тайное наслаждение ставить их на место — одно из удовольствий, которые Бек получает на работе.

Бек намеревается рассказать матери о слежке за Джейком и Эшли и о своем беспокойстве, что и за ней ходит хвост. Она обещала брату и сестре сделать это. Ни один из них не хочет говорить с Деборой напрямую, но они все-таки считают нужным предупредить ее об опасности. За очередной трапезой, состоящей из рагу с чечевицей и карри, в заигравшем красками доме на Эджхилл-роуд Бек осведомляется у матери, не замечала ли она странных людей, шныряющих около дома, и готовится получить истерический ответ.

— Кого, например? — без всякого интереса спрашивает Дебора.

— Да так, — говорит Бек.

Дебора пожимает плечами и зачерпывает ложкой ярко-желтую смесь.

«Лучше ей не знать, — пишет Бек брату и сестре. — Я присмотрю за ней».

И она добавляет необходимость присмотреть за матерью к списку ежедневных обязанностей.

Дебору преследуют собственные призраки. Ее не отпускает новообретенный образ из детства — как она сидит на коленях у того мужчины. Какими счастливыми они кажутся вместе. Как похожи на отца с дочерью.

Между тем она переводит бизнес из Нью-Хоупа в Бала-Кинвуд. На самом деле это только так называется. Перевозить особо нечего, кроме поводков и мисок. Дебора никогда официально не регистрировала свою фирму, у нее даже нет веб-сайта. Так что перемещение чисто символическое, просто чтобы привлечь клиентов ближе к новому дому.

Услуги по выводу собак на прогулку сразу же начинают пользоваться спросом, но компания по доставке веганской еды в Бала-Кинвуд менее популярна, чем в Нью-Хоупе. Дебора выводит четырех собак каждое утро и еще четырех днем. Ежедневно, отведя псов по домам, она возвращается к себе на Эджхилл-роуд и погружает распухшие ноги в теплую воду. Смотрит старый телевизор Хелен, положив раскрытый фотоальбом на кофейный столик. Во время перерывов на рекламу она изучает новогодний снимок Хелен и неизвестного мужчины в поисках подсказок. Платье матери, ее палантин, тускло освещенный зал ресторана — это все незнакомо. В 1955 году Деборе еще не было трех лет. Кто сидел с ней, пока мать ужинала с этим мужчиной? Она не помнит ни нянек, ни отсутствия Хелен по вечерам. Подростком она часто хотела, чтобы мать с кем-то встречалась, ходила на свидания, имела другие интересы за пределами их дома в квартале с типовой застройкой. Будь у Хелен своя жизнь, возможно, она не вмешивалась бы так активно в дела дочери.

Дебора закрывает альбом, не в силах больше смотреть на ту фотографию. Ей никогда не приходило в голову, что Хелен могла лгать насчет отца. Это просто снимок с мужчиной, немного похожим на нее, но свадебных фотографий матери нигде нет. Так же как и портретов солдата в форме. Ни жетонов военнослужащего, ни медали «Пурпурное сердце», никаких других свидетельств существования павшего в бою мужа, — ничего подтверждающего ту версию прошлого, которую представила Деборе Хелен. Говоря о Джозефе Кляйне, Хелен всегда напоминала дочери: «Многие ли могут сказать, что их отец погиб как герой?» Как романтично, смело, патриотично это звучало. Как понятно теперь, подобная фантазия, видимо, подчеркивала все черты, которых был лишен ее настоящий отец.

Восемь

С тех пор как они увидели человека в кожаном пиджаке в «Палермо», в отношениях Джейка и Кристи возникла прохладца. Кристи больше не целует бойфренда перед уходом на работу. Возвращаясь домой в конце дня, она спрашивает, что он принес на обед, не требуя от него забавных историй из жизни супермаркета. Обычно ей нравились его рассказы об актерах, заявившихся в магазин в гриме, о человеке, покупавшем целую тележку чипсов из питы, о том, как Джейк дарит воздушные шарики шаловливым детям. Когда они смотрят телевизор, она все еще позволяет ему массировать себе ступни, но при этом обреченно вздыхает, как будто удовольствие от его прикосновений она чувствует вопреки своей воле.

На работе Джейк раскладывает по полкам овощи, переживая из-за утренней сдержанности Кристи. Она так и не ответила на его вопрос «Почему ты говоришь „если“?», и тот повис в воздухе в их квартире. Джейк уже покупал ей лилии и готовил курицу по-охотничьи. Теперь нужно предпринять какой-то более убедительный шаг. Например, купить ей помолвочное кольцо в качестве прелюдии перед обручальным кольцом, которое он сможет подарить ей, когда они продадут алмаз «Флорентиец».

Все происходит молниеносно. Черная кожаная куртка мелькает на периферии зрения и исчезает. Джейк роняет две упаковки лимонов Мейера на пол и начинает преследовать куртку.

Мужчина огибает холодильники с заморозкой и заворачивает в следующий отдел. Джейк следует за ним, заглядывая в каждый проход, пока не обнаруживает надоедливого типа у полок с вином — тот рассматривает бутылки пино-нуар. Когда Джейк подлетает к нему, человек с улыбкой поднимает глаза и начинает говорить:

— Может, вы посоветуете мне… — Но Джейк хватает его за лацканы и прижимает к стеллажу с красным вином. Бутылки качаются и звенят, несколько штук падают на пол.

— Рассказывай, на кого ты работаешь! — Джейк наклоняется к мужчине так близко, что ощущает запах геля для волос. — Какого черта ты за мной следишь?

Мужчина протестующее поднимает руки:

— Я первый раз в жизни вас вижу!

Джейк снова ударяет его о полку. Еще несколько бутылок падают на пол.

— Кто тебя нанял?

— Не понимаю, о чем вы говорите. — Покупатель съеживается, как будто Джейк собирается бить его. — Отпустите меня, пожалуйста. Вы меня с кем-то спутали.

Джейк даже не понимает, что происходит, пока кто-то не хватает его за талию и не отбрасывает подальше от мужчины, который оседает на пол в растекающейся луже вина. У Джейка жжет костяшки пальцев. Он сжимает и разжимает кулак, проверяя, целы ли пальцы, и осознавая, что, должно быть, ударил клиента.

— Ты охренел, Джейк? — Менеджер Рэнди подбегает и преграждает Джейку дорогу. — Остынь.

Внезапно Джейк видит, что его окружает толпа испуганных покупателей. Двое коллег помогают мужчине в куртке встать.

— Он ни с того ни с сего напал на меня, — жалуется тот, следуя за сотрудниками магазина к выходу.

Джейк хочет побежать за ним и заорать, чтобы он перестал притворяться невинной жертвой, но Рэнди буквально уносит его в другом направлении.

Когда они приходят в кабинет, Рэнди усаживает его на стул и говорит:

— Если двинешься с места, я позвоню в полицию.

Он выходит. Джейк барабанит пальцами по подлокотнику стула, с нарастающим нетерпением ожидая его возвращения. Снаружи доносятся звуки супермаркета — в магазине дневное оживление, катятся по линолеумному полу тележки, тихо звучит отстойная музыка, суетятся покупатели.

Наконец Рэнди возвращается и бросает Джейку пакет замороженного горошка.

— Приложи к руке.

Ледяной пакет обжигает ссадины на руке. Джейк еще никогда в жизни не дрался. Никогда не ощущал боли из-за содранной кожи на костяшках, покалывания в пальцах.

Рэнди опускается в кресло за своим столом.

— Он не станет выдвигать обвинения. — Менеджер с облегчением качает головой.

— Выдвигать обвинения? Он следит за мной две недели!

— А он утверждает, что впервые тебя видит.

— Вранье! Он ходит за мной в спортзал, и в «Палермо», и в «Миксто». — Перечисляя свои доказательства, Джейк и сам понимает, как дико все это звучит. Зал? Ресторан? Местный гастроном? — Он ходит за мной по всему району? — Последняя фраза прозвучала скорее как вопрос, а не утверждение.

— Я знаю, что у тебя сейчас много семейных забот… — А Рэнди-то откуда известно про беременность Кристи? Джейк сказал об этом только сестрам, даже Рико не говорил. Потом он замечает выражение лица Рэнди — такой кроткий взгляд обычно сопровождает не слишком убедительное «Соболезную твоей утрате», — и до него доходит, что менеджер имеет в виду смерть Хелен. — Но нельзя же кидаться на клиентов.

Джейк встает.

— Я найду его. И извинюсь. Объясню ему, что это недоразумение.

Рэнди жестом останавливает Джейка.

— Очень не советую. Ты еще удачно отделался.

Джейк снова садится.

— Просто иди домой, ладно?

— Ты меня увольняешь?

— Ну что ты, Джейк, какие у меня основания для этого? Ты всего лишь напал на клиента и разбил пару десятков бутылок вина.

— Я заплачу за ущерб.

Рэнди качает головой.

— Ты опаздываешь на работу, часовой обеденный перерыв тянется у тебя полтора часа, и даже не пытайся разубеждать меня, что ты постоянно под кайфом.

— Ты серьезно?

— Прошу тебя не ходить в наш магазин. Иначе нам придется привлечь правоохранительные органы.

— Послушай, мне очень жаль, что так произошло. Ты прав. Смерть бабушки повлияла на меня сильнее, чем я ожидал. Мы постоянно узнаем о ней много нового, и из-за этого я на взводе. Мне нужно немного времени, чтобы прийти в себя. Обещаю, ничего подобного больше не случится.

— У меня связаны руки, Джейк.

Они некоторое время смотрят друг на друга, пока наконец Рэнди не отводит глаза. Своим умоляющим взглядом Джейк ничего не добился. Он покорно кивает, встает и направляется к двери.

Рэнди останавливает его.

— Выйди, пожалуйста, через черный ход. И прошу тебя не разговаривать ни с кем на парковке.

Джейк как в тумане покидает супермаркет через служебный вход. Неделя выдалась жаркой, и от утомительного зноя ноги у него наливаются тяжестью. Когда он пересекает парковку, Мануэль, который регулирует движение, с опаской наблюдает за ним. Триша тоже косится на него, толкая к магазину ряд тележек. Проходя мимо сырной лавки, японского ресторана, ларька с джелато, Джейк чувствует, как все пялятся на него с осуждением и отвращением.

В темной прохладной квартире к Джейку наконец возвращается способность дышать. Он снимает промокшую форменную гавайскую рубашку и садится с голым торсом в кресло с откидной спинкой, уставившись на следы протечки на потолке. Что, черт возьми, произошло? Действительно ли он набросился на случайного парня? Он был уверен, что за ним следят. Что внушило ему такую уверенность? Ну, разумеется, Миллеры. Джейк смеется, хотя это вовсе не смешно. Раньше он мог наблюдать за ними со стороны, но утратил свой критический взгляд. Эшли всегда делает выводы на пустом месте. Бек всегда быстро приходит в ярость. Что касается самого Джейка, то ему всегда удается испоганить что угодно, — он снова это ясно сознает.

Кристи замечает его разбитую руку, едва переступив порог квартиры.

— Что случилось? — спрашивает она, осматривая распухшие костяшки. Кожа посинела, ссадины запеклись. — Можешь согнуть пальцы?

Джейк сгибает пальцы на треть. Кристи идет в кухню.

— Нужно приложить лед.

Джейк тянется за висящей на стуле рубашкой, но вспоминает, что это его рабочая форма, и швыряет ее в другой угол комнаты. Интересно, ее стоимость вычтут во время расчета?

Приложив лед к руке, он морщится.

— Кажется, перелома нет, — говорит Кристи.

Джейк намеревается объяснить ей, что ударил человека. Он планирует быть честным, чтобы прогнать «если» признанием и обещанием все исправить.

— Один придурок прищемил мне руку дверцей холодильника, — слышит он свою ложь. — Прости меня, Кристи, за то, что я смолчал о бриллианте. Я должен был рассказать. Просто такие большие деньги могут изменить нашу жизнь. Я не хотел обнадеживать тебя, пока не буду знать наверняка. Я ошибся насчет того парня из «Палермо». Он не следил за нами. Я видел его сегодня — он всего лишь живет в нашем районе.

Это не полное признание, но хотя бы начало. Он ждет вопросов Кристи, чтобы поведать о неутешительных событиях сегодняшнего дня.

Кристи смеется.

— Ну конечно же, никто за тобой не следил.

— Ты не испугалась?

— Я испугалась твоей реакции. Слежка из-за бриллианта — это попахивает паранойей. — Продолжая смеяться, она входит в кухню и тут же разочарованно возвращается в гостиную. — Ты забыл принести что-нибудь на ужин?

Он пытается подобрать подходящие слова, чтобы сообщить ей, что потерял работу.

— Я…

— Ну и ладно, — перебивает Кристи. — Мне все равно ужасно хочется тайской рисовой лапши. Пять минут. — И она быстро уходит по коридору, чтобы переодеться после работы.

Джейк слушает гудение холодильника и прокручивает в голове их разговор. Почему он не сказал Кристи, что его уволили? Невозможно скрывать это от нее. Нужно немедленно признаться, пока он не увяз во вранье.

Когда она появляется в гостиной, кожа у нее сияет, и вся она выглядит такой спокойной, симпатичной, такой нормальной.

— Ты готов? — спрашивает Кристи, бросая ему рубашку.

Он рывком надевает рубашку через голову и, не сказав ни слова, выходит следом за ней из квартиры.

В отличие от Джейка, встречи Эшли с «бьюиком» не случайны. Каждый день щеголеватый мужчина сопровождает ее в бассейн, библиотеку, школу, к банкомату и в химчистку. Каждый день он следует за ней в той же машине, на той же пугающей дистанции. Почему он не приближается к ней? Чего ждет?

В библиотеке Клара сразу бросается к ней, размахивая книгой под названием «Моя бабушка и 49 других детей», которую они заказали по межбиблиотечному абонементу.

— Здесь в основном про бабушку автора, Ирму, но вот посмотрите… — Клара открывает последнюю страницу текста и проводит пальцем по списку имен с короткими биографиями, пока не останавливается на имени Хелен Ауэрбах. Эшли мгновенно забывает о преследователе.

«После того как Гольдштайны спасли Хелен Ауэрбах, она поселилась в Филадельфии и купила дом в Бала-Кинвуд, где жила со своей дочерью. Она открыла ателье по пошиву одежды, которое держит и по сей день».

В биографиях некоторых других детей упоминается их соединение с родителями, которым удалось получить визу или выжить в лагерях, с родственниками, оказавшимися во время войны на Кубе или в Англии. Абзац, посвященный Хелен, как и многие другие короткие справки, не содержит сведений о судьбе ее семьи.

Клара помрачнела.

— Наверно, тяжело видеть, как другие дети встречаются со своими родными.

— Можно мне взять книгу с собой? — спрашивает Эшли.

— Обычно с библиотечными книгами так и поступают, — иронизирует Клара.

— Спасибо вам, Клара, — слишком сердечно благодарит Эшли.

— У вас ничего не случилось? — интересуется Клара.

Эшли подумывает рассказать ей о бриллианте, слежке, даже о проблемах Райана на работе. Она знает, что библиотекарь ей поверит и, возможно, даже даст дельный совет о том, как поступить с преследователем и как потребовать искренности от Райана. Но Эшли заварила эту кашу, доверившись Джорджине, и пока не готова открывать душу кому-то еще.

Эшли выдавливает из себя улыбку.

— Просто перевариваю информацию.

— Так приготовьтесь переварить еще больше, — говорит Клара, открывая в середине книги вклейку с фотографиями. На одной из них Хелен сидит на одеяле рядом с какой-то женщиной. Подпись гласит: «Хелен Ауэрбах с матерью на пикнике».

Эшли поворачивается к Кларе.

— Откуда этот снимок?

— Не знаю. — Клара открывает задний клапан обложки, где приводится биография автора книги: «Шерил Аппельбаум живет в Ларчмонте, штат Нью-Йорк, с мужем и бордер-колли Йозефом». — Я заглянула в адресный справочник: она все еще числится там.

Прижимая книгу к груди, Эшли устремляется к машине. У нее нет привычки к чтению, но, видимо, именно про такие случаи люди говорят, что книга написана как раз для них. Спохватившись, что в задумчивости пронеслась мимо парковки для инвалидов, где обычно стоит седан, Эшли поворачивается в ту сторону. Машины нет. У школы, когда она забирает Тайлера и Лидию, тоже.

Через три дня она перестает все время смотреть в зеркало заднего вида по пути из бассейна в библиотеку. Она пишет по электронной почте Шерил Аппельбаум, прося о встрече за чашкой кофе, и не волнуется, когда та отвечает, что она в Европе и приедет только через несколько недель. Теперь, когда за ней никто не следит, спешки нет. Можно встретиться с Шерил через месяц, два. Время, как известно из истории бриллианта «Флорентиец», безгранично и открыто нараспашку. Эшли порхает в течение дня, выполняя семейные обязанности, и ощущает свободу, которая, как она понимает, не продлится долго. И скоро этому настроению действительно приходит конец.

На четвертый день в дверь их дома стучат.

Лидия и Тайлер в кухне едят хлопья, Райан наверху собирается на работу. Эшли предполагает, что это соседка Мэрион, которая заносит им почту, если их корреспонденцию случайно доставляют ей на крыльцо. Когда Эшли открывает дверь, на пороге стоят три человека в почти одинаковых темных костюмах, коротко стриженные, лощеного вида, похожие на политиков. Она даже не сразу узнает человека, который следил за ней, — настолько он неотличим от двух других. Потом он улыбается, и она вспоминает его улыбку, ясные карие глаза.

Еще до того, как он спрашивает: «Ваш муж дома?» — Эшли понимает, что этот визит не имеет никакого отношения к бриллианту.

Отвозя детей в школу, Эшли пытается вести себя как обычно, но она видела достаточно серий «Места преступления» и «Закона и порядка», чтобы более или менее понимать, кто такие утренние гости. Райан нарушил закон? Они пришли арестовать его? Она является невольной соучастницей? У них отберут дом? О боже, у них отберут детей?

Сын и дочь непрестанно «мамкают» с заднего сиденья.

— Мам, я хочу есть!

— Мам, я не доел хлопья!

— Мам, почему ты так быстро нас увела?

— Мам, что случилось? Мы даже завтракать не закончили!

Эшли сворачивает к окну «МакАвто». Когда дети доедают гамбургеры, она как ни в чем не бывало высаживает их у школы. Тайлер сразу выскакивает из машины, но Лидия не торопится: она встречается с матерью глазами в зеркале заднего вида.

— Что это были за люди?

— Это с папиной работы, — слишком жизнерадостно отвечает Эшли.

Из-за этого ее дочь прищуривается с еще большим подозрением:

— У папы неприятности?

— Милая, ты опоздаешь. — Эшли показывает рукой, чтобы Лидия выходила из машины.

Дочь качает головой, давая понять, что не верит матери, и, выходя, преувеличенно размашистым движением закидывает рюкзак за спину.

Эшли сразу едет домой, забыв про лежащие в багажнике вещи, которые собиралась забросить в химчистку, и про приют для животных, где ее ждали к десяти. Она сидит в джипе, наблюдая за домом, пока «бьюик» не выруливает с подъездной дорожки. Как она могла не заметить, что это полицейская машина без опознавательных знаков?

На диване сидит Райан, ослабив галстук и расстегнув верхнюю пуговицу рубашки.

— Полиция? — спрашивает Эшли. — Зачем они приходили?

Райан не смотрит на жену.

— Вообще-то ФБР.

— Как ФБР? А им-то что нужно в нашем доме? — Муж словно в обмороке, и Эшли повышает голос: — Райан, что случилось?

Он протягивает ей письмо с печатью Министерства юстиции на верху листа.

— Звонили с работы. Мои вещи пришлют с курьером. Мне запрещено даже входить в здание.

Эшли быстро просматривает текст. Официальное письмо, однако угроза, которую оно представляет, вовсе не формальная.

— ФБР занимается расследованием твоего мошенничества? Отмывания денег? Ты же говорил, что просто неправильно оформил документы.

— Я не знал, что это незаконно.

— Райан, ты же юрист.

— Патентный поверенный.

— Таков будет твой аргумент в суде? «Простите, ваша честь, но я не знал, что это противозаконно»?

— Я только получал деньги за свою работу. Это не воровство.

— Минюст, похоже, считает иначе. Сколько ты украл у своей компании, Райан?

— Я не могу сейчас об этом говорить. — Он направляется к лестнице, но Эшли бросается вперед и, преграждая мужу дорогу, тычет пальцем ему в грудь.

— Не смей уходить!

Райан отодвигает ее в сторону и поднимается по ступеням, Эшли с письмом в руке бежит за ним по пятам.

— Здесь говорится, что тебе предъявляют обвинение. Тебя посадят? Что ты сделал с нашей семьей!

Он поворачивается и смотрит на жену не менее гневным взглядом, чем она на него.

— А не хочешь спросишь, что я сделал для семьи? Ой, дай подумать, может, кормил ее последние десять лет? Я делал то, что считал правильным. Я не знал, что это незаконно. И не ожидал, что это всплывет. — Он разом перемахивает последние несколько ступеней и захлопывает за собой дверь.

— Мошенничество всегда всплывает! — кричит ему вслед Эшли.

Она садится на верхнюю ступеньку и роняет письмо. В какой момент ей следовало догадаться, что дело неладно? Это началось около двух лет назад: работа допоздна, поездки в офис по субботам. Поначалу она подозревала, что у мужа роман, но, возвращаясь домой, он не пах чужими духами и никогда не бежал первым делом в душ, но часто жаждал секса. Хотя он время от времени делал ей подарки — цветы, или серьги, или абонемент на массаж, — ничто в его поведении не указывало, что таким образом он пытается загладить вину из-за другой женщины. Неужели эти подарки настолько ослепляли ее, что она не придавала значения подозрительной услужливости? Была ли в сложившейся ситуации частично и ее вина?

Нет, решила Эшли, перечитав письмо. Она никогда не просила Райана быть вечным кормильцем семьи. Это он хотел такого распределения ролей. И по его желанию в их жизнь вошла ложь.

Джейк и Эшли сообщают друг другу и сестре, что за ними больше не следят. Хвосты исчезли, поводов для беспокойства нет. Бек не знает, как расценить их новоявленную беззаботность. Их страх был таким убедительным, что заразил и ее.

Стоит апрель, прошло пять недель с тех пор, как Бек нашла бриллиант. Пять недель со дня смерти Хелен. Пять недель с тех пор, как Миллеры поддались панике и успокоились. В следующий понедельник Бек сидит на своем рабочем месте, воодушевленная новым пониманием цели. Погрузившись в рутинные рабочие детали, она читает постановление Верховного суда. В планах все еще остается связаться с Петером Винклером, который не ответил на ее имейл, но срочная необходимость в этом отпала. Никто не охотится за бриллиантом.

Через час секретарша из приемной просовывает голову к Бек за перегородку.

— К вам пришли.

Бек следует за ней через офисный лабиринт к стойке администратора. Когда Бек выходит в приемную, неизвестный мужчина в бейсболке с логотипом клуба «Филадельфия Филлис» поднимает глаза. Он застенчиво наклоняет голову и протягивает ей конверт.

Бек чувствует, что секретарша поедает ее глазами, но не оборачивается, направляясь к своему столу и изо всех сил пытаясь сохранять спокойствие. Колени у нее дрожат, сердце бешено колотится. Заметно ли это ее коллегам? Заметно ли это Тому? Проходя мимо его кабинета, Бек смотрит прямо перед собой. Что бы ни было в конверте, это, без сомнений, имеет отношение к «Флорентийцу».

Распечатав письмо, она видит логотип неизвестной ей юридической фирмы — «Тэйлор, Вашингтон и Вайнер» из Нью-Йорка. Бек пробегает глазами страницу, пока не останавливается на знакомом названии в середине абзаца.

«Мы получили копию экспертного заключения Международного геммологического общества в отношении цветного алмаза от уважаемого третьего лица, которое пожелало сохранить анонимность».

Какое еще третье лицо? Насколько Бек известно, единственные чужаки, которым известно о бриллианте, — это Виктор и друг Джейка, травокур. Мог ли Виктор рассказать о камне кому-то? Перед ювелирным миром он не совсем чист, но он друг Бек. Его действия по отношению к «Тиффани» могут считаться неэтичными, но не противозаконными, и нажился он за счет очень богатой и влиятельной компании. Нет, Виктор не предал бы ее.

Но откуда у вечно обдолбанного друга Джейка средства, чтобы организовать сделку на черном рынке? Это весьма маловероятно. Так кто же еще остался? Может быть, кто-то из Геммологического общества? Виктор говорил, что экспертиза анонимная, но ведь проводившие ее специалисты Миллерам ничем не обязаны.

Бек стала читать дальше:

«Экспертное заключение в отношении цветного бриллианта, выданное Международным геммологическим обществом, подтверждает, что находящийся в Вашей собственности бриллиант является алмазом „Флорентиец“. Перечисленные в описании вес, размеры и огранка бриллианта идентичны таковым алмаза „Флорентиец“. Кроме прочего, экспертиза указывает на перьевидный изъян, „по форме отдаленно напоминающий сердце“, который соответствует многочисленным описаниям „Флорентийца“».

Далее Тейлор, Вашинтон и Вайнер, эсквайры, выступают от имени итальянского правительства.

«Правительство Италии не заинтересовано в выяснении, как алмаз „Флорентиец“ попал в собственность мисс Хелен Ауэрбах; оно лишь выражает удовлетворение тем фактом, что после девяностодевятилетнего периода неизвестности драгоценная реликвия Медичи снова обнаружена».

Реликвия Медичи? Бек смутно помнит, что Франциск Лотарингский унаследовал бриллиант, когда стал герцогом Тосканы после смерти последнего Медичи мужского пола. Затем Франциск женился на представительнице Габсбургов и привез «Флорентийца» в Австрию. Конечно, когда-то бриллиантом владели Медичи. Но почему итальянское правительство считает, что теперь он является достоянием Италии?

Бек продолжает читать и находит ответ на свой вопрос:

«Принимая во внимание ценность бриллианта „Флорентиец“, как культурную, так и в денежном выражении, правительство Италии готово предложить 500 000 долларов за его возвращение. Подобный обмен устранит необходимость инициировать судебные процедуры».

Выходит, итальянцы тоже не уверены, что камень принадлежит их стране. В противном случае они бы не предлагали компромиссное решение и не пытались бы подкупить ее. Одно тем не менее ясно: после ста лет забвения алмаз «Флорентиец» снова всплыл на поверхность.

Девять

— Итальянское правительство, — повторяет Джейк, отвечая на звонок Эшли и Бек по «Фейстайму». Его сестры сидят с каменными лицами на диване в доме на Эджхилл-роуд. — С чего это он принадлежит Италии?

— Долгая история, — говорит Бек. — В конце Первой мировой войны на Австрию были возложены репарации странам-союзникам, что предполагало возвращение сокровищ Медичи в Италию. Собственно, если бы «Флорентиец» находился в Австрии в конце Второй мировой войны, еще неизвестно, пришлось бы им возвращать его Италии или нет. Так что, если бриллиант не наш, он может принадлежать не австрийцам, а итальянцам.

Эшли ковыряет под ногтем, Джейк смотрит в пустоту. Бек не дает себе труда объяснять условия мирного договора и положения, согласно которым Австрия обязана вернуть в Италию ее историческое достояние; ее уже никто не слушает.

Лидия и Тайлер скатываются по лестнице и начинают гоняться друг за другом вокруг дивана. Дебора преувеличенно большими шагами крадется следом за ними, накинув на плечи розовое покрывало Хелен, как плащ. Бек хочет сказать Деборе, что вещи Хелен не игрушка, но умолкает, заметив, как радуются дети, когда бабушка в шутку накидывается на них.

— Ребята, потише, у нас серьезный разговор! — кричит Эшли, когда все трое снова несутся вверх по лестнице; жизнерадостный смех еще долго звучит в ушах.

— Что теперь будем делать? — спрашивает Джейк.

— Ничего, — отвечает Бек. — Это пустые угрозы. Будь у них законные основания подавать в суд, они бы связались с нами через официальные юридические каналы.

— Это не угрозы, а предложение, — возражает Эшли. — И я думаю, нам следует принять его.

Бек в изумлении таращит глаза.

— А что? Хорошие деньги, — объясняет свою позицию Эшли.

— Предложение, — произносит Джейк, ходя кругами по гостиной. Скромная сумма по сравнению со стоимостью бриллианта. Его доля будет почти такой же, как гонорар за сценарий «Моего лета в женском царстве». Но то Голливуд, а то знаменитый алмаз. И все же тогда этого хватило на новую квартиру, и не пришлось искать поденную работу, пока он не закончил сценарий. А на сей раз не нужно будет признаваться Кристи в том, что его уволили.

— Вы что, серьезно? — Бек смотрит по очереди то на брата, то на сестру. — Ладно, давайте. Раз так, забудем о Хелен и пятидесяти детях. Ну правда, какое нам до этого дело, если итальянцы предлагают нам полмиллиона?

— Никто ничего не забыл. На следующей неделе я встречаюсь с Сэлом Франкелем, — говорит Джейк. Это один из пятидесяти спасенных Гольдштайнами детей и один из шести еще оставшихся в живых. Кристи нашла его в статье о доме престарелых под Лос-Анджелесом.

— Не надо так драматизировать, — говорит Эшли, закатывая глаза. — Кроме того, даже если мы продадим алмаз, у нас останется брошь. Можем сохранить ее на память, вместо того чтобы прятать бриллиант стоимостью несколько миллионов долларов.

— Мы же договорились: никакой продажи, пока мы не узнаем, как камень попал к Хелен. Насколько я могу судить, тут мы не сильно продвинулись, — напоминает Бек.

— Это ты договорилась, — возражает Эшли. — Как всегда, решила все сама и не дала нам и слова сказать.

— Я согласен с Эшли. Последняя пара недель, когда приходилось все время оглядываться через плечо, была адской, — добавляет Джейк.

— А вы не задумывались, как итальянцы узнали о бриллианте и почему не предложили больше? Если бы вы хоть на минуту перестали считать деньги, то заметили бы, что тут что-то не так.

— Это из-за меня, — роняет Эшли, и не успевает она опомниться, как выкладывает брату и сестре историю своего посещении Джорджины в «Бартлис».

— Ты с ума сошла? — спрашивает Бек.

— Эшли-Эшли… — Джейк укоризненно качает головой, и странно слышать разочарование в его голосе.

Эшли сдерживает слезы. Она объясняет Бек, что обдумывала их следующий шаг, хотя на самом деле ей нужно было сбежать от Райана, которому предъявлены обвинения: ей все время хотелось бросить в него чем-нибудь.

Брат и сестра смотрят на нее с ужасом, не веря своим ушам. Эшли в отчаянии. Ее интересует история бриллианта и вообще прошлое Хелен. Ей действительно не все равно, но прямо сейчас она не может думать ни о чем, кроме как о расследовании в отношении Райана. Нужно нанимать адвоката, но бóльшая часть их счетов арестована, потому что деньги украдены ее мужем у компании. И вот появляются средства, не связанные с деятельностью Райана, которые могут спасти его от тюрьмы, если только он заслуживает этого. Но об этом она брату с сестрой не говорит.

— Я просто… Джорджина — моя старая знакомая, и я знала, что вы оба не желаете думать о продаже. Я даже не пыталась продать алмаз, хотела только подготовить план на случай, если придется сбывать бриллиант быстро.

— Ну, поздравляю, похоже, что благодаря тебе мы и оказались в такой ситуации.

— Я старалась внести свой вклад.

— Какая же ты… — Бек отодвигается от сестры. — Что твоя доля, какие-то сто двадцать пять тысяч долларов, будет для тебя значить? Ты, наверно, на обувь в год тратишь больше.

Эшли посылает ей предупреждающий взгляд, но сестра игнорирует его.

— Тебе что, нужен новый «мерседес», а Райан не покупает, да? Или, может, хочешь сделать подтяжку, чтобы не отставать от других мамаш?

— Бек… — окликает ее Дебора, но уже поздно.

Бек поднимает глаза и видит свою мать и детей Эшли, застывших на лестнице. Потом Тайлер бросается вверх по ступеням, и Лидия бежит следом за ним.

— Большое тебе спасибо, — говорит Эшли и тоже удаляется вверх по лестнице, переступая сразу через две ступени.

Джейк внимательно смотрит на Бек с экрана.

— Что, собираешь материал для следующего сценария? — напускается она на брата. — Надеюсь, я хорошо справилась с ролью.

— Иногда ты бываешь отъявленной стервой.

Он отключается.

Бек поворачивается к Деборе, которая падает на диван рядом с ней и кутается в покрывало.

— Все мы иногда стервенеем, — говорит Дебора. — Жизнь в семье к этому располагает.

Закончив разговор, Джейк долго не может остыть. Обычно он выкуривает косяк, и нервозность как рукой снимает. Сегодня Джейк закрывает глаза и пытается медитировать: где-то вычитал такой способ успокоиться без применения веществ. Он считает вдохи и выдохи, но раздражение не отпускает. Как могла Эшли, никому ничего не сказав, обратиться не куда-нибудь, а в «Бартлис»? Почему она вообще волнуется о деньгах? И почему Бек всегда такая ядовитая, злая? Впервые в жизни Джейк не жалеет, что написал «Мое лето в женском царстве».

— Привет, дорогой, — говорит Кристи, садясь рядом с ним на диван. Она теперь по возможности носит тренировочные — есть что-то необъяснимо сексуальное в этих широких серых брюках, — а потому он удивляется, увидев ее в джинсах и ситцевой блузке. Она берет его правую руку. Припухлость вокруг костяшек спала, и синяки стали грязно-желтыми. — Заживает хорошо. Еще болит?

Джейк сжимает кулак.

— Только когда я делаю так.

— Тогда не делай. — Кристи смеется.

С тех пор как Джейк ударил человека в кожаной куртке, отношения с Кристи наладились, и от того, как она теперь смеется, как целует его по утрам на прощание, ему так хорошо, что он и сам почти верит, будто кто-то прищемил ему руку дверцей холодильника. Уже потом, когда она уходит на работу, он вспоминает, что ему некуда идти, кроме как в продуктовый магазин, который не «Трейдер Джо». Если Кристи и замечает, что готовая еда куплена в «Джелсоне», то не задает вопросов.

— Как дела с Бек и Эшли? — интересуется Кристи. — Вы будете продавать бриллиант итальянцам?

Джейк посвятил Кристи в условия семейного соглашения о разделе наследства и в подробности, которые удалось узнать о переезде Хелен в Америку. Гораздо лучше искать информацию с помощью Кристи. Она задает вопросы, которые не приходят ему в голову: о родственниках спасенных детей, об их имуществе, указанном в корабельном манифесте, — упоминается ли там бриллиант, — о семье, которая заботилась о Хелен до начала ее самостоятельной жизни. Именно Кристи догадалась узнать, кто из пятидесяти детей еще жив, и убедила Джейка договориться о встрече с мистером Франкелем — вдруг он помнит Хелен.

— Мы с Эшли согласны, но Бек, мерзавка, заартачилась. — Хотя Джейк привык со смаком уснащать речь крепким словцом, в присутствии Кристи он никогда не сквернословит. Даже от определения «мерзавка» по отношению к родному человеку Кристи передергивает. Джейк пересказывает подробности телефонного разговора: как они узнали, что Эшли понесло в «Бартлис», как Бек сразу встала на дыбы. — Я понимаю, это не то же самое, что десять миллионов, но эти деньги нам очень бы пригодились. — Что там говорить, они просто необходимы.

— А Хелен этого хотела?

— Она хотела бы облегчить нам жизнь.

Кристи с сомнением поднимает брови, заставляя Джейка быть честным.

— Нет, Хелен никогда бы не поддалась на подкуп, — признает он.

— Вы так и не узнали, почему она не продала бриллиант? — Кристи сжимает руку бойфренда. — Бек не умеет этого показать, но она пытается отнестись с уважением к желаниям Хелен. Если она иногда бывает жестока, просто вспомни, что ей больно. — Удивительно, даже не встречаясь с Бек, Кристи понимает ее лучше, чем Джейк. — Почему ты на меня так смотришь?

Джейк осознает, что уставился на нее своим нежным щенячьим взглядом. В отношениях с Кристи это происходит с ним исподволь. Довольно часто.

— Просто, когда ты говоришь, все обретает смысл — даже поведение моей сестры.

— Так ведь у всего есть причины. Некоторым людям трудно попросить о помощи. Нужно уметь вставать на точку зрения другого человека. Это важно.

Кристи твердо стоит на такой жизненной позиции. Например, она объясняет грубость своего начальника в ветеринарной клинике тем, что ему приходится регулярно усыплять животных и хроническая эмоциональная травма не может остаться без последствий.

— Я дурак, — признает Джейк. А вот с этим утверждением Кристи никогда не спорила. — Что на работе?

— Все хорошо. Мы нашли средства, чтобы прооперировать ту собаку, Кудряшку. Видел бы ты лицо девочки, когда ей сообщили хорошую новость. — Кристи инстинктивно обнимает еще не распухший живот.

По расписанию она должна работать одну субботу в месяц. Сегодня как раз суббота. Странно, что она пришла домой до полудня.

— Тебя отпустили раньше? — Джейк замечает, как напряглось лицо Кристи, и протягивает руку к ее ступне, чтобы помассировать ее. — Не пойми меня неправильно, я рад, что ты пришла.

Кристи отдергивает ногу.

— Ты забыл.

— О чем? — Спросив, он тут же вспомнил. Четырнадцатая неделя, второй визит к врачу. Кристи отметила это число в их общем календаре, с которым он никогда не сверяется. Джейк вскакивает с дивана и бежит по коридору. — Я буду готов через пять минут.

— Нельзя забывать о таких вещах, Джейк. — Из-за разочарования в ее голосе на него наваливается слабость. — Я не смогу справиться одна.

Джейк меняет заношенную футболку на рубашку — не первой свежести, но придется надеть.

Он возвращается в гостиную и садится на диван рядом с Кристи.

— Ты не одна, — заверяет ее Джейк. — Я просто замотался. Все эти семейные дела поглотили меня с головой. Вот почему я хочу продать бриллиант. Он отвлекает меня от тебя и малыша. — Джейк вдруг понимает, что держит ее руку так, словно собирается сделать предложение. — Выходи за меня замуж.

— Что?

Надо же, как сильно она удивлена.

— Выходи за меня замуж.

Кристи забирает у него свою руку.

— Джейк, ничего страшного, что ты забыл про визит к врачу. Не нужно делать мне предложение, чтобы компенсировать свой промах. Просто не забывай больше.

— Я не пытаюсь ничего компенсировать. Я и правда хочу, чтобы ты стала моей женой. — Внутри у него что-то екнуло. — Но ты не хочешь.

Она смотрит на него как на идиота, которым он, собственно, и является.

— Хочу. Но не так. Мне не нравится, что ты делаешь предложение второпях, когда мы опаздываем к врачу, а у тебя на рубашке пятно от кетчупа.

Джейк опускает голову, видит запекшееся красное пятно пониже правого соска и начинает снимать рубашку, но она останавливает его.

— Пойдем, а то действительно опоздаем.

Когда они запирают дверь, Кристи говорит ему:

— Предложи мне снова, по-настоящему. Кольцо не обязательно. Можно купить розы или воздушные шарики. Подумай, как создать торжественную обстановку. И еще, Джейк, подумай вот о чем. Эшли никогда не жалеет денег. Раз она тоже предлагает согласиться на сделку с итальянцами, значит, у нее что-то случилось. Ей зачем-то нужна крупная сумма.

А ведь она права, виновато думает Джейк. Эшли всегда предлагает помощь. Насколько же он нечуткий — за столько лет так и не научился понимать своих сестер.

Бек и Лидия стоят в очереди в Институт Франклина, чтобы увидеть двухэтажный макет сердца. Лидия знает массу разнообразных фактов о человеческом теле: сердце стучит сто тысяч раз в день, восемь процентов от массы тела занимает объем крови. Она умоляла тетю отвести ее в научный музей, но сейчас сложила руки на груди и ведет себя так, словно Бек притащила ее сюда насильно.

Когда они подходят к красной лестнице, ведущей к модели сердца, Бек говорит:

— Извини, что я так сказала про твою маму.

Лидия молча пожимает плечами.

— Это не оправдание, но ты же знаешь, какие бывают отношения у детей в одной семье. Мы говорим друг другу обидные слова, даже если не имеем этого в виду.

Лидия поднимает на нее недоверчивый взгляд.

— Тайлер очень даже имеет в виду все, что мне говорит.

— Тебе так только кажется.

— Нет. Но он все равно придурок, поэтому мне все равно.

Когда они поднимаются по лестнице, все вокруг равномерно пульсирует.

— Ну, значит, я тоже придурок. Но я не думаю того, что сказала.

Лидия кивает, размышляя, верить ей или нет. Бек всегда особенно любила племянницу, такую же серьезную и задумчивую, какой она сама была в детстве. Бек не видела девочку пять с половиной месяцев, со Дня благодарения, и за это время Лидия выросла как минимум на пять сантиметров и растеряла младенческую пухлость. У нее темные волосы, как у Эшли, оливковая кожа Райана, и она уже превращается в неотразимую красавицу.

Довольно скоро Лидия перестает дуться и тащит Бек вверх по лестнице, следуя по кровеносным сосудам сердца.

Когда они проходят внутри правого предсердия, Бек становится не по себе в узких коридорах. Хотя Лидия ее и простила, Бек не может простить себя. Почему она так быстро заводится? Это никогда не способствует нормальным взаимоотношениям. Из-за своей склонности бросать жестокие упреки она выглядит как вздорная женщина. К тому же странно, что Эшли, которая на удивление активно включилась в расследование прошлого Хелен, хочет продать алмаз итальянцам и так быстро бросить поиски.

Вокруг звучит синтезированное сердцебиение, и его быстрый ритм будоражит Бек. Лидия бросается вперед с пронзительным криком:

— Мы в правом желудочке!

Бек спешит следом, вспоминая, как ее отец гонялся за ней по этим самым коридорам. По утрам каждую субботу он водил ее в Институт Франклина, чтобы посмотреть на сердце, в Академию естественных наук, чтобы увидеть динозавров, в Рединг-Терминал, где они стояли в очереди за свежими масляными кренделями. Такие походы, куда отец с дочерью отправлялись только вдвоем, были их ритуалом, и Бек относилась к ним как к должному, пока они внезапно не закончились.

Когда отец исчез, Бек было двенадцать лет, всего на год больше, чем сейчас Лидии. Ей никогда не забыть того дня. Школьный автобус высадил ее у дома, и она радостно поскакала к зданию в викторианском стиле, зная, что отец должен вернуться из командировки и привезти ей подарок. В кухне мать напряженно разговаривала по телефону. Отцовского портфеля около стола не было, так же как черного чемодана и пальто. Заметив дочь, Дебора застыла, и первой мыслью Бек было: «Папа умер». «Обязательно, как только найду его», — сказала Дебора в трубку. Когда Джейк вернулся с репетиции группы, а Эшли — с игры в хоккей с мячом, мать рассказала подробности, которые Бек хотела бы забыть, о разнообразных женщинах, с которыми Кенни встречался в командировках. Раньше он не лгал Деборе о том, куда поехал, только о том, кого встретил в поездке. Но в этот раз он не был в Детройте на квартальном совещании, как сообщил жене. Его уволили месяц назад. Их банковские счета оказались пусты. Дебора обзвонила все авиакомпании, но ни одна из них не продавала билеты на имя Кенни Миллера из Филадельфии.

Бек и Лидия поднимаются по правому желудочку до самой легочной артерии. От пребывания в узких розовых переходах у Бек кружится голова. Собирался ли отец уходить из семьи, когда они гуляли здесь вдвоем?

— Тебе понравилось? — удается Бек спросить у Лидии, когда они выходят из модели сердца в другой отдел музея.

— Да, здорово! — с детским восторгом отвечает Лидия. И, словно прочитав мысли тети, как будто макет сердца всем девочкам напоминает об отце, добавляет: — Жаль, что папы с нами нет.

А кстати, почему папы с ними нет? Джонсоны приезжают в Филадельфию два раза в год, останавливаются в «Рице» на Брод-стрит, откуда рукой подать до Старого города, Индепенденс-холла и переулка Элфрет. На сей раз Эшли и дети впервые приехали без Райана и предпочли остановиться не в отеле, а в доме на Эджхилл-роуд.

— Уверена, что он тоже по вам скучает. — Бек сразу же понимает, что сказала что-то не то, потому что глаза Лидии наполняются слезами.

— Кажется, у нашего папы большие неприятности.

— Почему ты так думаешь? — Бек оглядывает зал в поисках Эшли, которая отважилась отправиться в другую часть музея с Тайлером и Деборой.

— Однажды я не могла заснуть и пошла в комнату к родителям. Они меня не заметили. Они были в ванной, и папа все время повторял «Я свалял дурака». Они с мамой много ругаются, но всегда замолкают, когда видят меня.

— Ты спрашивала маму, что случилось?

Интересно, не связано ли желание Эшли продать алмаз с этими ссорами?

— Она просто меняет тему. А еще она выглядит очень счастливой. Даже слишком.

Бек привлекает племянницу к себе. Сама она только через несколько месяцев поняла, что отец не вернется. Поначалу все ей говорили: «Ему сейчас тяжело, но скоро он приедет. Папа никогда тебя не бросит». Но на тринадцатый день рождения он не прислал даже открытки, и девочка осознала, что он вообще забыл о ней. Жаль, что тогда никто не сказал ей об этом честно.

— Мама с папой все уладят, — обещает она Лидии, отпуская ее. — Твои родители не хотят тебя расстраивать.

Эти слова не кажутся ложью. Все же Райан не Кенни.

Вечером, когда Лидия и Тайлер засыпают, Бек открывает бутылку пино-нуар. Дебора, чувствуя натянутость между дочерьми, говорит:

— Я выпью свой бокал наверху.

Нехарактерная для матери деликатность удивляет Бек. А может, мать не так уж и недогадлива. Возможно, Бек просто слишком строга к ней, как и ко всем остальным родственникам.

Когда Бек осторожно входит в гостиную, Эшли валяется на диване. Бек протягивает ей бокал, предлагая присоединиться к ней, и сестра садится и делает долгий глоток.

— Как раз то, что надо.

— Слушай… то, что я сказала раньше, это неправда. Я уверена, что тебе небезразлично прошлое Хелен. Серьезно, я просто вспылила. Ты же знаешь, как я быстро завожусь. Я так не думаю.

— Это извинения?

— Прости меня. — Почему Бек так трудно произнести эти слова, хотя она действительно жалеет о сказанном и знает, что у Эшли нелады с Райаном? — Мне правда очень жаль.

Эшли молча пьет вино, и Бек не настаивает, чтобы она приняла извинения. Наконец старшая сестра откидывается назад и кладет ноги на колени Бек.

— Ты беспокоишься из-за итальянцев? — спрашивает она.

— Нет. Они не отзовут своих претензий, но в суд они не подали и не могут заставить нас продать алмаз.

— А что, если они предадут этот случай огласке?

— Им не меньше нашего выгодно хранить все в тайне. — Бек делает большой глоток вина. — Лидия сегодня сказала мне кое-что. Она слышала, как вы с Райаном ругаетесь.

Эшли резко села, и Бек поняла, что у Райана действительно проблемы.

— Она волнуется, — добавляет Бек.

Эшли роняет голову на руки, и плечи у нее трясутся. Бек терпеливо гладит осветленные волосы сестры, поглядывая на лестницу в надежде, что никто не спустится.

Наконец Эшли успокаивается и поднимает на сестру красные глаза.

— Райана назначили начальником патентного отдела, и, как я поняла, они не справлялись с заявками, поэтому пришлось отдать часть работы на сторону. По какой-то причине обязанности нужно было распределить между несколькими юристами, но Райан поручил все своему другу Гордону.

— Который был свидетелем на свадьбе?

— Ты же помнишь, он и на юридический-то поступил, потому что фамилия обязывала. С работой он не справлялся, так что Райан стал выполнять работу за него и представлял так, будто это Гордон сделал. А увольнять его Райан не хотел, потому что тот разводится и у него сейчас туго с деньгами. Но, поскольку Райан работал вместо него, ему показалось несправедливым, что Гордон получает гонорар за его труды. — Эшли горько смеется. — Несправедливо. Райан так и сказал.

— «Справедливо» и «законно» не всегда одно и то же. — Бек догадывается, что последует дальше — обвинение в мошенничестве, уклонении от уплаты налогов и отмывании денег, если они проводили взаиморасчеты через банк, — но позволяет сестре закончить.

— Гордон платил налоги со всей суммы, потом делился с Райаном. Ну, не то чтобы делился. Райан забирал где-то восемьдесят пять процентов. Я так и не поняла, как это противоречит закону.

Бек могла бы объяснить сестре, что Райан практически получал двойную оплату за свой труд, являясь штатным сотрудником компании. Но она только спрашивает:

— И как их вычислили?

— Какая-то плановая внутренняя проверка. Аудиторы заметили, что вся работа перенаправлялась одному юристу, а не нескольким. Райан не может дозвониться до Гордона несколько месяцев. Подозреваю, что тот оклеветал его перед компанией. На прошлой неделе к нам в дом заявилось ФБР. На выходных Райан встречается с адвокатом. — Эшли крутит на пальце обручальное кольцо. Бриллиант прозрачнее, чем «Флорентиец», идеально круглый, а значит, совершенно расхожий. — Фэбээровцы вручили ему какое-то письмо.

— Повестка в суд, — говорит Бек, и Эшли кивает. Бек не винит Райана за то, что он сделал. Она видела достаточно грубых ошибок — включая собственные, — чтобы понимать: людей нельзя судить за содеянное, не зная толкнувших к нему причин. А мотивы Райана Бек неизвестны. В деньгах он не нуждался; видимо, дело в чем-то другом. Поэтому она сочувствует Эшли: ее муж пытался что-то исправить с помощью денег.

Повестка в суд — либо поблажка, либо жест устрашения. И то и другое не сулит ничего хорошего. Райану нужно вернуть деньги, прежде чем ему предъявят обвинения. Неизвестно, спасет ли его это от тюрьмы — зависит от того, сколько он украл, — но к раскаявшимся закон проявляет снисхождение. И, хотя Бек может дать много ценных советов, сейчас Эшли нужен не юрист, а поддержка сестры.

— Его, разумеется, уволили. Детям мы пока не говорили.

Эшли рассказывает Бек, как в течение недели перед приходом агентов Райан надевал костюм и притворялся, что идет на работу. Она не имеет представления, где он проводил время. Эшли, в свою очередь, старалась не появляться дома — задерживалась в раздевалке после плавания, читала журналы в библиотеке, пока Клара занималась другими клиентами. Она не спрашивала мужа, что он делал целый день, а он сам не делился с ней. Потом однажды ночью — она лежала на кровати, а он на стопке одеял на полу — он сказал ей:

— Тебе с детьми надо ненадолго уехать.

— Почему? Что ты задумал?

— Прекрати предъявлять мне обвинения! Я пытаюсь все исправить.

Эшли села в кровати и посмотрела сверху вниз на мужа, навзничь лежащего на полу.

— Как ты хочешь все исправить? Тебя уволили и, скорее всего, арестуют. Расскажи мне, что именно ты можешь сделать?

— Меня не арестуют. Я встречаюсь с адвокатом.

— Надеюсь, это не адвокат по делам о вождении в нетрезвом виде из Лас-Вегаса? — процедила Эшли и тут же пожалела о своей язвительности.

— Он расскажет, какие у меня перспективы. Сейчас главное — вернуть деньги компании.

— Сколько?

— Это моя забота.

— Райан, скажи мне немедленно, сколько ты задолжал.

Муж уставился в потолок.

— Примерно пятьсот тысяч.

— Что? Серьезно? Ты украл полмиллиона?

— Да, сумма немалая. Но, если мы урежем расходы…

— Хочешь сказать, если отказаться от кабельного и выйти из твоего виски-клуба, это покроет долг?

— Если продать дом…

— О чем ты говоришь? Это не только твой дом. Я вкалывала годами, чтобы мы смогли накопить на ипотеку. Я пожертвовала карьерой… Я никогда не хотела бросать работу… А теперь ты хочешь продать дом?

— Ты не хотела бросать? — Райан зло рассмеялся. — Я понимаю, что ты зла на меня из-за всей этой ситуации с ФБР, но давай не будем переписывать историю.

Он, конечно, был прав, хотя кого сейчас интересовала его правота.

— Я не буду продавать дом. Скорее разведусь с тобой.

Как только эти слова вырвались у Эшли, ей захотелось забрать их назад. Но теперь они повисли в воздухе и могли окончательно разбить семью.

— Пожалуйста, просто возьми детей и уезжай вместе с ними, пока я не поговорю с адвокатом, ладно?

— Куда мы можем уехать без денег?

На следующий день, когда Бек позвонила и рассказала о предложении итальянцев, оно показалось перстом судьбы.

Бек наливает сестре еще вина. Пятьсот тысяч долларов. Ровно та сумма, которую предложили итальянцы. Неудивительно, что Эшли хотела продать бриллиант.

— Не знаю, что мне делать, — говорит старшая сестра.

— Что нам делать, — поправляет ее младшая.

Дебора, никем не замеченная, сидит на верхней ступеньке лестницы, молча браня дочь за то, что та унаследовала вкус к недостойным мужчинам. Она не хотела подслушивать, но голоса просочились в комнату Хелен сквозь гул радиатора, и Дебора догадалась, что разговор серьезный. Поэтому она на цыпочках вышла в коридор, не из праздного любопытства, а движимая заботой и материнским инстинктом. А когда Эшли начала свою историю, оторваться было уже невозможно.

Дебора откидывается назад, и под ней скрипит ступенька. Голоса смолкают. Дебора ждет минуту, надеясь, что дочери продолжат беседу. Но молчание длится, она осушает бокал и спускается, якобы для того, чтобы налить себе еще вина.

В гостиной дочери внимательно изучают ее, пытаясь понять, как много она слышала.

— Что такое? Кто-нибудь умер? — Ужасная шутка, но она возымела желаемое действие — Бек и Эшли в смятении мотают головами.

Дебора садится в кресло-качалку около дивана, протягивая свой бокал Бек, чтобы та налила ей вина. Она уже давно так не уставала. Это хорошая усталость, утомление после беготни за внуками. Обычно она бегает за собаками, но дети — совсем другое дело. Их любовь надо заслужить, и Дебора надеется, что на этих выходных у нее получилось. Она рассказала внукам про их знаки зодиака и научила завязывать узлы так, чтобы друзья не смогли их развязать. Она надеется добиться и любви Эшли, притворяясь, будто ничего не знает о бедах Райана, словно этого достаточно, чтобы дочь позволила ей снова проводить время с Лидией и Тайлером.

Бек включает телевизор и выбирает канал, где показывают «Друзей». Она никогда не была поклонницей этого сериала, но он подходит для того, чтобы все могли сделать вид, будто увлечены происходящим на экране.

Во время рекламной паузы Бек спрашивает Эшли:

— Когда ты встречаешь с женщиной, которая написала книгу про пятьдесят спасенных детей?

— Шерил Аппельбаум? Послезавтра. Поэтому утром нам надо ехать. Она наконец вернулась из Европы.

Эшли жалеет, что не может сбежать в Европу на месяц.

— Шерил Аппельбаум? — переспрашивает Дебора.

— Ты ее знаешь? — одновременно произносят Бек и Эшли.

— Шерил — нет, но знаю Ирму и Хетти Аппельбаум. Когда я была маленькой, они часто приезжали к нам из Нью-Йорка.

Бек выключает телевизор, и обе дочери садятся ровно, приготовившись слушать дальше.

— А что?

Эшли на цыпочках поднимается в свою комнату и возвращается с потрепанной библиотечной книгой «Моя бабушка и 49 других детей». Бросив ее на колени Деборе, она падает на диван рядом с сестрой.

Дебора листает книгу.

— Это написала внучка Ирмы? — Она останавливается на фотографии двух девочек, позирующих на палубе корабля. Подпись гласит: «Хелен Ауэрбах и моя бабушка на борту парохода „Президент Гардинг“». Рука Хелен лежит на плече Ирмы, словно защищая ее, другой она обнимает куклу — ту самую, которую они с Бек нашли в шкафу, но в лучшем состоянии. — Что это значит? Ирма и Хелен приехали в Америку вместе?

Эшли поворачивается к Бек.

— Разве ты не говорила ей про пятьдесят детей?

— Каких детей? — не понимает Дебора.

Бек и Эшли смотрят друг на друга, решая, что именно ей рассказать.

— Хелен была в группе детей, которым американское правительство выдало визы. Один адвокат из Пенсильвании привез их сюда.

Дебора смотрит на спинку обложки, где перекрывают друг друга черно-белые фотографии Ирмы.

— Давай вернемся назад, — говорит Эшли. — Ты встречалась с Ирмой Аппельбаум?

Дебора кивает.

— И с ее дочерью Хетти. Она на несколько лет старше меня. Хетти научила меня воровать.

Дебора помнила гневный и растерянный взгляд Хелен, узнавшей о проступке дочери. «Зачем ты воруешь? — спрашивала Хелен, за шиворот вытаскивая ее из магазина. — Тебе что, чего-то не хватает?» Деборе было всего семь лет. Она смутно понимала, что так поступать нельзя, но Хетти сказала ей, что это весело — забавное приключение с легким налетом опасности. Деборе даже не хотелось шоколадки, которую она сунула в карман.

— Я догадывалась, что они с Ирмой могли знать друг друга в Вене, но никогда не думала, что они могли приехать в Америку вместе. — Улыбка сходит с лица Деборы. — Мама так мало мне рассказывала.

— Нам тоже, — отвечает Эшли.

Бек бросает ей недобрый взгляд, словно говоря, что не стоит сравнивать секреты, которые Хелен хранила от внуков и от дочери.

— Почему она молчала обо всем? Не только об Ирме. В детстве я хотела знать, кто мой отец, но слышала только, что он погиб как герой. Как она могла так много скрывать от меня?

Бек и Эшли со значением смотрят друг на друга, не зная, как реагировать. Они хотели бы знать, почему Дебора не настаивала на ответах. Совершенно очевидно, что герой войны Джозеф Кляйн — чистый вымысел.

— Можно найти его сейчас, — предлагает Бек.

— Как? Я даже имени его не знаю.

Ну да, давайте просто опустим руки, думает Бек. Она знает, что мать уязвлена, но эта ее пассивность ужасно раздражает — она скорее будет упиваться своей обидой, чем предпримет что-нибудь.

Бек не успевает выразить свою мысль вслух — Эшли спрашивает:

— Ты заглядывала в свидетельство о рождении? Там должно быть имя отца.

— Я даже не знаю, где оно.

Эшли стискивает руку матери.

— Можно поискать его в Интернете, если хочешь.

Бек озадаченно наблюдает за сестрой. Почему проявление сочувствия со стороны Эшли ее удивляет? И как бы она поступила на месте матери? Сама Бек не искала отца. Она убедила себя, что ненавидит его и что искать его ни к чему, он этого недостоин. Возможно, она больше похожа на мать, чем ей представляется.

Эшли придвигается ближе к Бек и жестом приглашает Дебору сесть рядом с ними на диван.

— Что скажешь? Поищем копию свидетельства о твоем рождении в Интернете? — Эшли открывает сайт ancestry.com и протягивает смартфон Деборе. — Просто набери свое имя.

Дебора колеблется, глядя на строку поиска на экране. Странное спокойствие охватывает Эшли, пока она ждет согласия матери. В последние месяцы она совсем растеряла терпение с Райаном и детьми, но сейчас необходимости спешить нет. Пускай мать думает, сколько ей нужно.

Дебора не хочет входить на сайт и получать доступ к документам, проливающим свет на личность отца. Сейчас она не желает узнавать факты, хоть это и нелогично. Может быть, мужчина из фотоальбома и не ее отец. Может, мать не лгала ей всю жизнь.

Но дочери выжидательно смотрят на нее, и она знает, что должна сделать это для них. И она набирает свое имя.

Глядя, как поисковая система творит свою магию, все трое задерживают дыхание. Через несколько секунд появляются сотни результатов на запрос «Дебора Ауэрбах». Эшли сужает поиск, пока в первых результатах не оказываются документы о покупке и продаже дома в Маунт-Эйри, фотографии Деборы из ежегодных школьных альбомов и ее свидетельство о браке. Эшли пролистывает результаты, но ссылок на свидетельство о рождении нигде нет.

— Мне кажется, документы ныне живущих людей в Сети не попадают, — наконец говорит Бек. — Закон о защите персональных данных и все такое.

Дочери смотрят на Дебору, наблюдая за ее реакцией. Внезапно она разражается неудержимым смехом. Такое напряжение, такой эмоциональный накал — и ради чего? Хелен умерла и никогда уже не сможет объяснить, почему лгала ей. Женатого мужчины на фотографии тоже наверняка нет в живых. Что именно они надеются найти? Она хохочет так сильно, что на глазах выступают слезы.

Бек и Эшли обмениваются тревожными взглядами: мать сорвалась с катушек. Но ее смех, пропитанный ироническим недоверием, — вполне объяснимая эмоциональная реакция. Это признак облегчения, понимает Бек. Ей тоже стало как-то легче оттого, что не удалось найти дедушку так быстро.

— А что, если официально заказать копию свидетельства о рождении? — предлагает Эшли, не очень понимая, что тут смешного.

— Так просто? — стараясь справиться со смехом, спрашивает Дебора.

— Давайте так и сделаем, — говорит Эшли и заполняет нужный бланк запроса онлайн. — Через неделю-две будет готово.

У Деборы колет в боку и кружится голова. Когда смех стихает, дочери продолжают смотреть на нее с ожиданием. Снова нарастает напряжение. Дебора никогда не умела красиво говорить, но чувствует себя обязанной поблагодарить дочерей и признать, что не только Хелен скрывала от своего ребенка правду.

— Надеюсь, вы понимаете: я не хотела, чтобы так все получилось после ухода вашего отца. — Как объяснить все, что она натворила в жизни: почему болталась бог весть где с мужчинами, чьих имен не помнит, кочуя по клоповникам, которые давно должны были разориться? Как она расскажет им, от чего и к чему бежала, если сама этого не знает? Суть в том, что она должна была посвятить жизнь своим детям, однако не сделала этого. И винить в этом некого, кроме самой себя. Даже их отец тут ни при чем. — Но оправданий у меня нет.

Эшли переводит взгляд с матери на сестру. Вечер неотвратимо движется к катастрофе, а ни Бек, ни Дебора не умеют ставить мир и согласие выше своих чувств.

Эшли начинает говорить, еще даже не представляя, что скажет. Необходимо взять ситуацию под контроль, пока разговор не перерос в ссору.

— Хочешь поехать со мной в Уэстчестер? — спрашивает она Дебору. — Поговорим с Шерил Аппельбаум вместе. Раз ты знала Ирму, так будет даже лучше.

Дебора пожимает плечами, симулируя безразличие.

— Ну, если ты так считаешь, хорошо, поеду.

— Отличная мысль, — говорит Бек.

Эшли смотрит на нее с благодарностью, и Бек понимает: она тоже небезнадежна. Как и все они. Может быть, раздоры происходят из-за их взаимной недооценки. Надо стараться быть снисходительными, верить в своих ближних, и, возможно, тогда Миллеры сумеют стать другой семьей, которая не вспыхивает гневом при малейшем несогласии. Которая умеет прощать, а не таить друг на друга злобу.

Десять

Спустя два дня Эшли сворачивает на круговую подъездную дорожку к викторианскому особняку, где живет Шерил Аппельбаум. Особняк похож на бывший дом Миллеров в Маунт-Эйри. Эшли не вспоминала о нем много лет и сейчас размышляет, заметила ли мать это сходство. Она никогда не думала о том, как пережила Дебора потерю дома после ухода отца, теперь же она представляет это слишком живо. Адвокат Райана предложил ему не много вариантов. Муж должен заявить о своей вине, пока обвинения не выдвинуты официально, и вернуть деньги, которые украл у компании. Хотя Эшли и принимала участие в покупке дома — как и Дебора в свое время, — ее голос не принимается во внимание, когда решается судьба мужа.

— Еще бы не написать книгу, когда у тебя такие владения, — замечает Дебора, качая головой.

— Откуда ты знаешь, может, она купила дом благодаря книге? — спрашивает Эшли, и Дебора фыркает, выходя из машины. На улице тепло и влажно. Весна как-то незаметно прошла, и в середине мая стоит уже настоящее лето.

Шагая следом за матерью по дорожке, Эшли вспоминает о том, как копила деньги на дом своей мечты. Она не ждала, пока появится какой-нибудь мужчина и осчастливит ее жилплощадью, а еще до встречи с Райаном регулярно откладывала четверть зарплаты. Как же она оказалась в таком положении, в зависимости от неразумных решений мужа? Ведь это и ее дом тоже. Она готова за него сражаться. Она готова делать то же, что и всегда: трудиться и копить деньги. Она готова пойти на работу и позаботиться о будущем своей семьи.

Шерил открывает дверь. Она моложе, чем ожидала Дебора, не старше сорока, с темными волосами, спадающими на плечи. Одета она пышно, и одежда словно из гардероба Хелен: шелковая блуза, брюки, на шее нитка жемчуга.

— Входите, пожалуйста, — приветливо приглашает она. — Я накрыла к чаю в гостиной.

По пути в прохладную темную комнату с дубовыми панелями на стенах она щебечет о своем месячном пребывании на Амальфитанском побережье.

— Каждый год мы ездим в Европу. В прошлом году снимали дом на Лазурном Берегу, до этого — квартиру в Лондоне… — Она продолжает перечислять места, где гости никогда не были, и Дебора недоумевает, с чего бы ее мать доверилась подобной женщине.

Они с Эшли садятся на кушетку напротив Шерил. Хозяйка разливает чай.

— Я так рада, что вы разыскали меня. Я очень любила Хелен, но, думаю, вы уже об этом догадались.

Дебора и Эшли не рискнули бы такое предположить. Хелен сказала бы по поводу подобной женщины, что она «с дерьмецом».

Шерил потягивает свой чай, не замечая, что ее гостьи недоуменно переглядываются.

— Эта книга вызвала невероятный отклик от родственников моих персонажей. Со времени публикации вы уже шестая семья, которая связалась со мной. Мне даже пишут, что книга помогает справляться с утратой. Это лучший комплимент, который можно получить от читателя. — И Шерил выжидательно смотрит на посетительниц.

— Нам ваша книга тоже помогла, — начинает Эшли, чувствуя, что дама напрашивается на очередной комплимент. — Хелен умерла два месяца назад.

На лице Шерил отражается искреннее огорчение.

— Жаль, что больше не доведется с ней увидеться.

Эшли берет свою чашку и ставит ее на колени.

— Когда вы встречались с ней в последний раз?

— Дайте подумать… — Шерил поднимает глаза к потолку. — Книга в твердой обложке вышла в две тысячи девятом, значит, это был где-то две тысячи седьмой — восьмой год.

— Она приезжала сюда к вам? — интересуется Дебора, выводя на поверхности чая рисунок струйкой меда.

— Я навещала ее несколько раз в Пенсильвании. Она дала мне несколько фотографий и документов для книги. — Шерил достает из-под стола розовую коробку и, перебрав ее содержимое, находит незнакомый Деборе и Эшли снимок: Хелен и Флора сидят на веранде кафе. — Это она с матерью…

— Флорой, — слишком резко произносит Дебора.

Эта дубовая комната, эта розовая коробка, наполненная предметами, которые Хелен никогда ей не показывала, эта женщина, которая ей не нравится, но почему-то пользовалась доверием Хелен, раздражают ее, и ей хочется грубить.

— Верно. — Шерил продолжает копаться в коробке, пока не выуживает германский паспорт Хелен.

Дебора берет протянутый ей документ. На фотографии ее мать в клетчатом платье с кружевным воротником и с белым бантом в коротких, до середины шеи, волосах. Она улыбается, обнажая пожизненную щербину между передними зубами. Паспорт выдан в 1939 году и дважды проштампован печатью с нацистским орлом. Хелен в то время было четырнадцать лет, хотя выглядела она моложе.

Дебора удивляется, читая имя в паспорте: «Хелен Сара Ауэрбах», — детским наклонным почерком написано в документе. Сара.

Дебора хотела назвать Сарой старшую дочь и в первый день жизни девочки, в больнице уже обращалась к ней «Сара Миллер». Когда младенцу было всего тринадцать часов от роду, Дебора, потная, уставшая и гордая тем, что произвела на свет дитя, дала подержать дочь Хелен. Мать поугукала ребенку, уткнувшись носом в пятнистую кожу новорожденной.

— Запомни этот запах, — сказала она, передавая девочку обратно Деборе. — Он очень быстро пройдет.

— Это Сара, — проговорила Дебора, гладя нежный пушок на голове ребенка.

Хелен передернуло.

— СА-РА?

Дебора не уловила особого выражения, которое мать вложила в этот вопрос, и кивнула.

— Нет. — В глазах у Хелен встали слезы. — Ты не можешь назвать ее так. Неужели я тебя ничему не научила?

Дебора нервно засмеялась, а Хелен заплакала. В этот момент вошел Кенни и взял дочь из дрожащих рук жены.

— Как угодно, только не Сара, — прошептала Хелен и ушла.

Когда доктор Фельдман пришел на обход, Дебора рассказала акушеру о странной реакции матери. И узнала, что бабушка доктора Фельдмана пережила холокост. Ее звали Шарлотта Элла Вайс, нацисты же назвали ее Шарлотта Сара Вайс. Это было второе имя, которое они приписывали еврейским девочкам, чье первое имя не указывало на их иудейское происхождение. Мужчин же называли Израилями.

Дебора была ошеломлена. Глядя на закрытые шелушащиеся веки новорожденной девочки, она представила, каково это будет для Хелен — до конца жизни смотреть на внучку Сару.

Поэтому при оформлении свидетельства о рождении Дебора записала дочь как Эшли.

Она передает Эшли бабушкин паспорт. Дебора никогда не рассказывала старшей дочери, как хотела назвать ее, но нацистская символика в удостоверении личности Хелен достаточно ужасает, даже если не знать, что означает имя Сара в этом документе.

— Я не приводила фотографию паспорта в книге, — извиняющимся тоном говорит Шерил, изучая застывшие лица Деборы и Эшли. — Вы раньше его не видели?

— Нет, — отвечает Эшли, кладя документ на стол.

— Иногда легче рассказать о своем прошлом малознакомым людям, — замечает Шерил.

— Однако Ирма вам рассказала о своем, — возражает Дебора. — Вы все о ней знаете.

— Моя бабушка полагала свою жизнь счастливой. По крайней мере, относительно счастливой. Ее родители с братом приехали сюда в том же году из Италии и нашли квартиру в Бронксе. Я понимаю, почему Хелен не хотела об этом говорить, ведь ее семье не повезло.

«Не повезло» — как будто речь идет о какой-то игре. Иногда лучше называть вещи своими именами, без иносказаний, думает Эшли.

Шерил снова перебирает содержимое коробки и показывает им фотографии Хелен и Ирмы. Одну из них они уже видели на обложке книги Шерил — Хелен стоит на палубе парохода «Президент Хардинг». На другой Хелен и Ирма сидят на ступенях белого крыльца, над ними развевается американский флаг. На этом снимке Хелен тоже одной рукой крепко держит руку подруги, а другой прижимает к себе куклу.

— Это лагерь юношеского иудейского общества, где девочек поселили временно, пока Гольдштайны подыскивали им постоянное жилье.

На фото Ирма, повернувшись к Хелен, улыбается, но Хелен не отвечает ей тем же. Она не выглядит ни печальной, ни недовольной, просто она очень серьезна. Надломлена.

— Они остались в лагере вдвоем, когда других детей разместили по семьям, поэтому заботились друг о друге, — объясняет Шерил. — Хелен была для моей бабушки как старшая сестра.

Эшли помнит из книги, что Хелен покинула лагерь последней.

— Она была старше остальных, а потому подыскать ей дом было сложнее. К тому же Гольдштайны находили ее… как бы выразиться поделикатнее… — Шерил в растерянности пытается подобрать слова.

— Хелен была трудным подростком, — подсказывает Эшли.

Конечно, а как иначе? Ей пришлось столько вытерпеть и всю жизнь мучиться от чувства вины за то, что она единственная из всей семьи смогла спастись.

Дебора безотчетно гладит дочь по спине. Эшли смотрит на удивительно молодое лицо матери. Вероятно, приверженность веганству, акупунктуре и йоге все-таки оказывают благотворное воздействие.

Шерил смеется.

— Именно так, она была трудным подростком и гордилась этим. Хелен говорила, что у мистера Гольдштайна был комплекс спасителя. Он не мог понять, почему, став американкой, она не прыгает от радости. Думаю, он ожидал от Хелен большего, как от самой старшей, тогда как ей было очень тяжело расстаться с матерью. Гольдштайны часто утешали детей, обещая, что их родители скоро получат визы и приедут. И многие действительно приехали. Мне кажется, отчасти Хелен упрекала своих благодетелей за напрасную надежду. И, что еще хуже, она так и не узнала, что случилось с Флорой.

Дебора уносится мыслями к своим подростковым годам, когда Хелен отчитывала дочь за то, что та вела себя слишком по-американски — проявляла излишнюю раскованность, громко разговаривала, не боялась осуждения. Деборе ни разу не пришло в голову, что мать никогда не чувствовала себя американкой и так и не стала по-настоящему свободной.

Эшли неосознанно хмурит брови. Понятно, почему мать Хелен заставила ее уехать. Эшли и сама без колебаний принесла бы себя в жертву ради Лидии и Тайлера. Мать не может поступить иначе, но это не означает, что ребенку проще покинуть родителей.

— Возможно, мне не следовало всего этого говорить, — признается Шерил.

— Нет-нет, спасибо за ваши слова, — настаивает Эшли.

Дебора снова смотрит на фотографию Ирмы и Хелен под американским флагом.

— Не знаете, почему они перестали общаться? — спрашивает Дебора. Шерил колеблется, и она продолжает: — Мама не многих людей подпускала близко к себе. Она очень ценила визиты Ирмы и вашей матери, а потом они вдруг прекратились. Мне надо было спросить у Хелен о причинах, но я никогда особенно не старалась понять свою мать. Сейчас я бы очень хотела это знать. Не скажете мне?

Пока Дебора сбивчиво произносит эту речь, Эшли сидит совершенно неподвижно. Жаль, что Бек с ними нет. Да и Джейка, в общем-то. Он тоже никогда особенно не старался понять Дебору.

Шерил закидывает ногу на ногу, потом снова снимает.

— Я знаю, что это как-то связано с женатым мужчиной, с которым у Хелен был роман. Ирма никогда не распространялась об этом, а я не решилась спросить у Хелен. Скажем так, моя бабушка не одобряла отношений Хелен с чужим мужем, чьим-то отцом.

Дебора сразу понимает, что речь идет о человеке с фотографии. Больше она не отрицает: это ее отец. Он был женат на другой женщине, имел другую семью. Никакой он не герой войны, он предатель. И Хелен тоже была предательницей.

— Но их роман закончился за много лет до того, как мы перестали встречаться с вашей мамой и бабушкой, — возражает Дебора. На самом деле она не знает, когда Хелен рассталась с любовником, но его фотографий не было в альбоме приблизительно с того времени, как Дебора начала ходить, разговаривать и осознавать происходящее.

Шерил шумно вздыхает.

— Увы, больше мне ничего не известно.

Стоящие в углу напольные часы громко тикают в тишине комнате, неприятно напоминая о беге времени.

— Кстати, вам привет от моей мамы. Она сейчас живет в Боке. — Шерил смеется. — Просила передать, что вспоминает о вас каждый раз, когда видит помаду «Ревлон». Должна сказать, это честь — встретить женщину, научившую мою мать воровать в магазине. Боже милосердный, наверно, это единственное правило, которое она нарушила в своей жизни. Она даже никогда не трогается на желтый свет, хотя в ее годы это было бы к лучшему.

Дебора не может скрыть презрения к этой женщине, использующей выражение «боже милосердный» и знающей о Хелен больше, чем она. Женщине, которая по-старушечьи одевается и говорит, хотя ей нет и сорока и жемчуг она еще не заслужила. Женщине, которой не было в магазине, когда Хелен выволокла оттуда Дебору за шиворот, и которая переиначила историю.

— Вообще-то это ваша мама подбила меня украсть что-нибудь, и мне за это здорово влетело.

Лишь только сказав это, Дебора начинает сомневаться, так ли это. Сама она всегда едет на желтый свет, а по ночам, когда на улицах пусто, с удовольствием пролетает и на красный.

Шерил не успевает ответить — у Эшли жужжит телефон. Два сообщения от Лидии. Первое пришло пятнадцать минут назад: «Где ты?» Второе только что: «Алло! Земля — маме. Ты про нас забыла?» Часы в углу показывают четверть четвертого.

— Черт. Мы опаздываем. — Эшли встает. — Я давно должна была забрать детей.

— Держите. — Шерил протягивает гостям паспорт Хелен и ее фотографию с Флорой. — Я могу еще сделать копии снимков с Ирмой.

Дебора берет паспорт.

— Да, если можно.

На светофоре Эшли стискивает руль и нетерпеливо трясет его.

— Черт-черт-черт.

— Успокойся, мы скоро приедем.

— Не могу я успокоиться. Тебе этого, конечно, не понять, но заставлять детей ждать полчаса — это ужасно.

Слова Эшли больно ранят Дебору, но она старается сохранить невозмутимый тон.

— Вали все на меня. Скажи, что ждала, когда я вернусь с прогулки, а я пришла поздно.

Загорается зеленый свет, и Эшли жмет на газ. Повернувшись к Деборе, она пытается разобрать на бесстрастном лице ее чувства.

— Извини. Просто так много всего навалилось.

— Ты хорошая мать. Постарайся не судить себя слишком строго.

Когда у Деборы были маленькие дети, ей следовало быть построже к себе и было бы не лишним ругать себя за опоздания.

Эшли сжимает ее руку. Она не может солгать, сказав, что Дебора тоже была хорошей матерью.

— Что ты думаешь по поводу рассказа Шерил? — спрашивает она вместо этого. — О Хелен, о женатом мужчине?

Дебора смотрит в окно на проносящиеся мимо витрины магазинов.

— Не нравится мне эта женщина.

Эшли смеется.

— Заметила, с каким выражением она произнесла «Увы, больше мне ничего не известно»? Как будто она что-то знает, но нам не говорит, и это доставляет ей удовольствие.

Дебора тоже смеется. Потом они останавливаются на светофоре, и в салоне повисает тишина.

— Насчет женатого мужчины… это все правда… Видимо, он мой отец.

— Узнаем, когда получим свидетельство о рождении, — поправляет ее Эшли. — Кто бы он ни был, мы это выясним.

К школе они подъезжает без двадцати четыре. Тайлер мигом сбегает с крыльца, Лидия же бредет к машине нога за ногу. Дебора с радостью и удивлением глядит на внуков: надо же, она приехала забирать их вместе с дочерью. Они провели вместе всего несколько дней, а Дебора уже очень хорошо знает Лидию и Тайлера. Почему она раньше не пыталась стать частью их жизни? Стыдно: если бы не смерть Хелен, не история о пятидесяти детях, не бриллиант «Флорентиец», она бы и сейчас не предпринимала попыток. И прошлым семьи она никогда не интересовалась, даже не пробовала выяснить, кем был ее отец.

— Эшли, — окликает она дочь. Та поворачивается к ней, встревоженная недовольной миной Лидии, плетущейся к машине. — Нужно узнать, что случилось с Флорой.

Дети забираются на заднее сиденье, но Эшли не отводит глаз от умоляющего лица матери. Она права. Само собой, надо найти отца Деборы, но Флора… Флора была призраком Хелен.

— Узнаем, — обещает она.

Бек ожидает повторного письма от итальянцев, в котором они будут грозить судом, а может, попытаются усахарить ее, предложив бóльшую сумму. Чего она совсем не ожидает, так это стука в дверь.

Бек открывает в полосатом махровом халате и с влажными после душа волосами. Неизвестно, кто больше пугается — трое мужчин с ордером на обыск или Бек, которая рассеянно затягивает пояс халата на талии.

— Можно мне переодеться? — спрашивает она, стараясь сохранять спокойствие. Появление ФБР означает одно: у властей есть доказательства преступления, причем против федерального уголовного закона.

Визитеры стоят в прихожей, пока Бек просматривает свою одежду в поисках наряда, который подчеркнет ее невиновность. Они явились в восемь утра, чтобы застать ее если и не в банном халате, то врасплох. Интересно, кто пустил их в подъезд, знают ли хозяева, живущие наверху, что эти люди из ФБР? А стали бы они терпеливо ждать в прихожей, не окажись Бек белой или если бы дело касалось наркотиков, а не старинного бриллианта?

Карандаш для подводки дрожит в ее руке, а потому Бек откладывает его в сторону и внимательно смотрит на себя в зеркало.

— Расслабься, — приказывает она себе. — Ты ничего плохого не сделала.

Только виновные говорят себе эти слова.

Каким-то образом карандаш обводит ей глаза, тушь прилипает к ресницам, алая помада кровавит губы. В белой рубашке с воротником и обтягивающих легких черных брюках Бек ближе всего к образу роковой женщины.

Агенты проходят за Бек в квартиру, принимая ее предложение выпить кофе.

— Полагаю, вы пришли из-за броши моей бабушки? — спрашивает она.

Они слегка конфузятся, и Бек тут же пугается, что они нагрянули к ней по поводу Райана.

— Если только в броши вашей бабушки есть бриллиант «Флорентиец».

Бек объясняет, что бриллиант находится в ячейке Федералистского банка, тщательно стараясь не называть его «Флорентийцем». Может, ей неизвестно, что это алмаз Медичи. Конечно, итальянцы прислали ей какое-то письмо, но она им не ответила, допустим посчитав это розыгрышем. А в экспертизе Геммологического общества название бриллианта не указано. Откуда ей знать ценность 137-каратного камня? Она ведь не ювелир.

Все эти самоуговоры имеют прямо противоположный эффект. Ладони у Бек потеют, колени не перестают дрожать. Когда ее спрашивают адрес банка, она неровным голосом говорит:

— Филиал на Маркет-стрит.

Неужели они действительно могут ворваться в банк и забрать бриллиант?

Разве им не нужны доказательства, что он краденый? Или они считают, что это она его украла? Не собираются ли ее арестовать? События происходят стремительно, и ей нужно время подумать, определить свои дальнейшие шаги. Потом она вспоминает:

— Чтобы обыскать банковскую ячейку, вам нужен отдельный ордер.

Фэбээровцы бросают на нее скептические взгляды.

— Я помощник юриста, — объясняет она.

Агенты еще отхлебывают кофе и прощаются.

— Надеюсь, когда мы получим ордер, бриллиант будет на месте? — спрашивает один из них, и Бек как можно убедительнее заверяет его, что камень никуда не денется.

Когда федералы уходят, Бек уже опаздывает на работу. Трудно, однако, собраться с силами, встать с дивана и направиться в офис, как будто все нормально. Бек подумывает о том, чтобы пойти в банк и попрощаться с бриллиантом, — как только камень попадет в руки ФБР, Миллеры наверняка его больше не увидят. Но если сейчас заявиться в банк, там останется запись о ее посещении, а это, без сомнения, очень подозрительно. Неизвестно, на чем основаны подозрения, но если к делу подключилось бюро, значит, кто-то заявлял о краже бриллианта, следовательно, ее семья первой попадает в разработку.

Нужно придумать какой-то хитрый ход, чтобы опередить ФБР. Мать и Эшли уже встретились с Шерил Аппельбаум, но еще не звонили ей. Бек прочитала все статьи, так или иначе затрагивавшие бриллиант «Флорентиец», описание всех связанных с Габсбургами судебных процессов с показаниями свидетелей. Никаких концов. Но что-то надо сделать, чтобы занять себя. Бек мысленно составляет список всех зацепок и выделяет две неизученные: клеймо мастера на оборотной стороне броши, которым Виктор занимается уже два месяца, и точно такая же малообещающая ниточка — книга Курта Винклера о падении империи.

Сначала Бек звонит Виктору, и он заверяет ее:

— Как только я что-нибудь найду, вы тут же об этом узнаете. У вас взволнованный голос. Не хотите заглянуть на обед? Я готовлю coq au vin[4].

Представив, как Виктор готовит изысканное блюдо для себя одного, Бек чувствует такую невыносимую печаль, что едва не соглашается.

— Я бы с удовольствием, но много работы. Спасибо, Виктор. За все. Я искренне говорю.

Ей впервые приходит в голову, как это странно, что он столь охотно вызвался помогать ей. Но тут ювелир говорит:

— Для женщины, которая спасла мой пентхаус, я готов на все.

Попрощавшись с ним, Бек все равно не хочет идти на работу. Петер, сын Курта Винклера, так и не ответил на ее электронное письмо с просьбой взглянуть на частную коллекцию его отца. Поэтому она отправляет ему еще одно, отчего на мгновение чувствует удовлетворенность, но потом беспокойство снова овладевает ею. Может ли ФБР действительно конфисковать бриллиант? Могут ли Миллеры так легко его потерять? Бек проверяет телефон — вдруг, паче чаяния, Петер Винклер ей уже ответил. В Европе сейчас вечер. Это значит, что сегодня он писать ей не будет, если вообще когда-нибудь напишет — и если вообще прочтет ее послание. Как это по-американски с ее стороны — предполагать, будто все читают по-английски, в то время как она не знает ни слова по-немецки.

Немецкий. Внезапно Бек вспоминает, что ей сказали в Центральном отделении библиотеки, когда она спросила о книгах Винклера: они могут быть в Немецком обществе на Спринг-Гарден-стрит. «Чтобы брать там книги, нужно вступить в его ряды», — предупредил ее библиотекарь. Поскольку Бек не знала, что именно ищет, и не стремилась вступать ни в какие общества, тем более что Хелен отказывалась говорить по-немецки, то скоро выбросила эту мысль из головы. Но теперь у нее осталась только эта ниточка.

Бек переодевается в более подходящий для сырой погоды сарафан и, выбежав из квартиры, мчится по направлению к Спринг-Гарден-стрит.

Читальный зал в здании Немецкого общества — с высоким потолком и паркетным полом из вишневого дерева — занимает два этажа. Несколько посетителей сидят за длинными массивными столами, рядами заполняющими помещение. Подходя к стойке выдачи книг, Бек ожидает увидеть библиотекаря, читающего Ницше, однако тот листает комикс из серии «Мстители».

Бек протягивает ему листок, на который выписала названия книг Винклера, и мужчина смотрит на нее с пренебрежением:

— Книги выдаются только членам клуба.

— А откуда вы знаете, что я не один из них?

Он отвечает что-то по-немецки и возвращается к своему комиксу.

— Рич, ты отпугиваешь гостей своей неприветливостью.

Бек оборачивается и видит бледного блондина, который улыбается ей. У него пронзительно-синие глаза и на щеках ямочки в виде полумесяцев. Бек невольно улыбается ему в ответ.

— Так и задумано, — отвечает Рич.

Блондин берет у Бек листок с названиями книг и зачитывает их вслух.

— «Die ungekrönten Habsburger» и «Das Vermächtnis des großen Imperiums». — Он широко распахивает глаза. — Изучаете Габсбургов?

— Пытаюсь.

— Это моя тема. По крайней мере, Франц Фердинанд. — Парень прыгает за компьютер и что-то там набирает, потом направляется на второй этаж и через несколько мгновений возвращается с двумя книгами в твердых обложках. — Официальная биография Карла, — говорит он, листая их. — Этот Винклер ужасный подхалим. Я бы не доверял ни одному его слову.

Он достает из заднего кармана членский билет и что-то говорит Ричу по-немецки. Тот в ответ огрызается. Бек пытается понять, раздражена она или очарована, — только рыцаря в сияющих доспехах, да еще такого обаятельного, ей и не хватало.

Отдавая ей книги, блондин говорит:

— Вернуть их нужно через месяц. Может, оставите свой телефончик — ну, знаете, на всякий случай, чтобы можно было вас найти?

— Ну, если только на всякий случай…

Он дает Бек ручку и протягивает ей ладонь, чтобы она записала на ней номер. Последний раз она так делала в старшей школе, а сейчас ей, на минуточку, тридцать пять. Рука у парня мягкая, к ней хочется прижаться щекой. Но Бек закрывает ему ладонь, запирая в его кулаке свой номер.

— Хорошо бы и мне записать ваш телефон. На случай, если надо будет обменять книги или что-то в таком роде.

Это звучит неловко. Бек чувствует, как краснеет. Ямочки на щеках нового знакомого углубляются, и он достает из кармана визитку, на которой написано: «Кристиан Фишер, аспирант, переводчик».

Когда Бек выходит из читального зала, он окликает ее:

— Меня зовут Кристиан.

— Это написано на вашей визитке. — Она оборачивается и улыбается. Пожалуй, она все-таки очарована. — А я Бек.

Войдя в свой подъезд, Бек видит Тома, с перекинутым через руку пиджаком стоящего в коридоре около их квартиры. Вернее, ее квартиры. Скоро она будет чьей-то еще. Бек теряется в догадках, что означает его присутствие, особенно учитывая досаду на его лице.

— Ты не отвечаешь на мои звонки.

Бек достает из кармана телефон и видит шесть пропущенных звонков с работы. Она пожимает плечами и отпирает дверь.

— Я была занята.

Войти она не приглашает, но Том все равно ступает следом за ней в квартиру.

— Кроме того, тебе-то что? У нас сейчас нет совместных дел. Тебя не касается, если я взяла выходной. — Бек вешает сумку на вешалку и направляется на кухню открывать бутылку вина. Интересно, он потащится туда за ней?

— Ты не брала выходной, просто не явилась на работу. Карен волновалась. Я тоже. — Том вешает свой пиджак рядом с ее сумкой, как делал, когда жил здесь.

— Мне твое волнение до лампочки, — говорит она, исчезая в кухне.

— Извини, просто не хотел, чтобы тебя уволили. — Том садится на диван, ослабив узел галстука, расстегнув две верхние пуговицы рубашки и всем видом давая понять, что не уйдет, пока она все ему не расскажет.

Бек возится на кухне, размышляя, позволить ему остаться или лучше выпроводить. Дорогое вино, которое когда-то покупал Том, она прикончила несколько месяцев назад. Входя в гостиную с двумя бокалами и с дешевой бутылкой, она ожидает ехидных реплик, но он послушно принимает то, что предложено.

— Я сказал Карен, что ты собираешь для меня информацию. Пожалуйста, не заставляй меня жалеть о том, что прикрываю тебя.

— Я не просила меня прикрывать.

— Господи, Бек, что, черт возьми, происходит? Это все очень мутно даже для тебя.

Пока Том и Бек встречались, они не поругались ни разу. Оба невротически любят чистоту, оба не собирались кардинально менять жизнь. Теперь Бек видит, что, начнись между ними ссоры, у них не было бы инструментов для их разрешения. Бек сразу же переходит к нападкам. Том слишком самоуверен.

У нее на лице, видимо, отражается обида, потому что он тут же смотрит на нее с раскаянием.

— Я не то хотел сказать. Просто… Я знаю, смерть Хелен — тяжелый удар для тебя, но ты стала работать спустя рукава. Коллеги стали это замечать.

— Утром ко мне приходили из ФБР, — признается Бек. Она еще не решила, хочет ли обсуждать это с Томом, но ей нужно отбиться от обвинений в разгильдяйстве, а врать нет вдохновения, она устала. — По поводу броши.

Пока Бек рассказывает Тому все, что знает об алмазе «Флорентиец», бывший бойфренд потягивает вино.

— И у тебя нет предположений, как бриллиант попал к Хелен?

— Даже никаких догадок.

Том наливает себе еще вина и, расставляя ноги, откидывается на спинку дивана.

— Видимо, это гражданская конфискация, — решает Том. — Завтра позвоню другу в Министерстве юстиции.

— Гражданская конфискация? Как в делах о праве собственности?

— Если правоохранительные органы знают, что объект собственности фигурировал в преступлении, но не в курсе, кто его совершил, то на собственность могут наложить арест до тех пор, пока суд не определит законного владельца. С предметами, представляющими культурную ценность, — старыми монетами, картинами, различными художественными изделиями — это случается постоянно. Ты получаешь судебное извещение, потом можешь подать иск и оспорить чужие притязания.

— Как ты думаешь, это итальянцы инициировали расследование ФБР?

— Кто знает. Одно ясно: эти люди считают, что могут заявить законные претензии на бриллиант.

— Более законные, чем мои? — Бек отворачивается в угол комнаты, где Том раньше хранил принадлежности для софтбола. Том следит за ее взглядом.

Они смотрят друг на друга, потом Том заправляет прядь волос ей за ухо. Когда он наклоняется ближе, она хочет остановить его. Когда его дыхание ласкает ее губы, она теряет дар речи и свою решимость. Она придвигается к нему, пока их губы не соприкасаются, и скоро они уже целуются с такой страстью, которой еще никогда между ними не случалось. Том всегда был неторопливым любовником и так часто интересовался, все ли ей нравится, что Бек было трудно сохранять пыл.

Сегодня он ничего у нее не спрашивает. Он снимает галстук, расстегивает рубашку и стягивает майку в высохших пятнах от пота. Она уже забыла, какая гладкая, какая сильная у него грудь. Он наклоняется над ней и шарит взглядом по ее лицу. Она ждет, когда он задаст свой вечный вопрос, но желание овладевает им, и он начинает ее раздевать. Их голые тела сливаются. Ощущения кажутся незнакомыми. Он уже изменился. Но и она тоже. Бек отталкивает его и садится сверху. На сей раз все произойдет на ее условиях.

Одиннадцать

Каждый вечер Бек проверяет электронный ящик в ожидании официального письма с уведомлением о начале судебного разбирательства по поводу бриллианта «Флорентиец», хотя Том и сказал ей, что это может занять до девяноста дней и она должна радоваться, что у нее есть время до начала рассмотрения дела об изъятии. Но Бек не радуется, наоборот, она вся на нервах, и ее терпение совсем иссякает. Она ненавидит оставаться в неведении.

На тринадцатый день ожиданий она временно забывает о тревогах. На работе сумасшедший дом. Один из новых сотрудников не успевает вовремя предоставить материалы для досудебного раскрытия доказательств и пытается свалить вину на Бек. Она тут ни при чем, но легче просто извиниться и исправить его ошибку. К тому же партнер, ведущий дело, знает, что Бек никогда не нарушает установленные судом сроки. Он даже благодарит Бек, а значит, понимает, кто именно дал маху. Нового юриста это только злит, и он заявляет ей, чтобы она не смела уходить из офиса, пока отчет не будет закончен. Бек не поднимает головы до вечера и к семи часам наконец завершает работу. Спеша к лифту, она сталкивается с Томом. Он стоит посередине коридора, чтобы она не могла избежать встречи с ним.

— Привет, — здоровается он. — Работаешь допоздна?

— Ага. — Бек пытается проскользнуть мимо него.

С той ночи прошло уже две недели, и они не говорили о ней. После близости они, часто дыша, сели на диване. Это был их лучший секс, что заставило Бек понять, насколько неудовлетворительными были их отношения. Том, наоборот, пресыщенно вздохнул, что вызвало у нее отвращение. Он, со своим вечным самодовольством, полагает, будто может сидеть тут сколько хочет. Бек нашла его штаны и бросила ему со словами:

— Завтра утром у меня много дел.

Он в изумлении поймал брюки и стал подбирать нужные слова:

— Бек, я…

— Спасибо, что заглянул.

Том смущенно кивнул и стал одеваться. Он, вероятно, считал, что ее раздирают противоречия из-за случившегося, поскольку она еще влюблена в него. Обычно это ее раздражало, но, когда Том выскочил из квартиры, она обнаружила, что ей все равно, что он думает.

— Сочувствую тебе, — говорит Том, преграждая ей дорогу к лифту. — Стив мудак.

Он имеет в виду нового сотрудника, который подставил ее.

— Стив юрист, — передразнивает она Тома, и тот преувеличенно смеется. Напряжение становится почти осязаемым. Они в офисе одни, и Бек опасается, как бы он не бросился целоваться.

— Не хочешь выпить? — предлагает он.

— Мне надо домой. Я устала.

Он не освобождает дорогу, и Бек начинает раздражаться.

— Извещения от суда не было?

Бек отрицательно качает головой.

— Готовься, — произносит Том, неловко стискивает ее плечо и направляется в свой кабинет.

В автобусе Бек проигрывает их короткий диалог, довольная своим безразличным поведением. Она не притворялась, ее чувства действительно перегорели. Выходя на своей остановке и шагая к дому, она думает о Кристиане, блондине из Немецкого общества. Удивительно, но он не позвонил, хотя у него, казалось, были такие явные намерения. С другой стороны, она тоже ему не звонила.

На крыльце трое неряшливых мужчин в шортах и футболке обсуждают питчеров «Филлис». Бек уже собирается напомнить им, что это частная территория, как вдруг они встают и интересуются, не она ли Ребекка Миллер.

Не успевает она ответить, как на нее обрушивается град вопросов.

— Мисс Миллер, расскажите о бриллианте, который вы нашли среди вещей бабушки.

— Вы знаете, как ваша бабушка приобрела бриллиант «Флорентиец»?

— Ваша бабушка воровка?

— Мисс Миллер, что вы чувствуете по поводу того, что ваша бабушка — один из самых неуловимых похитителей драгоценностей в мире?

Бек протискивается мимо них и бросается в дом, проверяя электронный ящик. Думает она только о трех типах на крыльце и о том, что они назвали Хелен воровкой. Это их работа — задавать подобные вопросы, и она не винит их. Но Хелен не была воровкой. Может, она и получила бриллиант нелегальным путем, но точно не крала его.

Тут Бек замечает среди конвертов официальное письмо. Уведомление. Вероятно, так репортеры и пронюхали о бриллианте, поскольку сообщение о начале судебного процесса публикуется также в Интернете. Бек открывает конверт и вынимает листок бумаги.

Вместе с копией заявления об изъятии в конверте лежит копия уведомления о начале судебного процесса. Рассмотрение дела о гражданской конфискации: «Соединенные Штаты Америки против желтого бриллианта массой 137,27 карата, известного как алмаз „Флорентиец“». Подробности документа удивляют Бек. Она ожидала прочитать о наследии Медичи, о принадлежности камня итальянскому правительству. Вместо этого уведомление упоминает сокровища австрийской короны и то, что бриллиант — предмет национального достояния Австрии, незаконно перевезенный в Соединенные Штаты. А это значит, что Австрия, а не Италия инициировала его реституцию. Бек проклинает Эшли и ее чертову подругу Джорджину, которая поступила совсем не по-дружески. Если бы сестра проявляла такую же скрытность в отношении бриллианта, как в отношении глупостей своего мужа, камень бы не отобрали.

Не то чтобы ФБР изъяло алмаз. Он так и лежит в ячейке Федералистского банка, арестованный условно. Когда Том звонил своему знакомому в Министерстве юстиции, то убедил департамент обязать банк поменять замок в ячейке и оставить бриллиант в хранилище. Вообще-то опека третьей стороны — идея неудачная, поскольку обычно посредник завладевает деньгами и скрывается, но это один из самых надежных банков в Америке. К тому же вряд ли Служба маршалов США захочет прибрать к рукам знаменитый бриллиант.

Первое, что делает Бек, — заявляет претензию и пишет ответ. Это довольно просто, и адвокат ей не нужен.

Претензия: «Бриллиант массой 137,27 карата, арестованный федеральным правительством, принадлежит мне, потому что я унаследовала его от бабушки».

Ответ: «Заявление правительства о том, что бриллиант был незаконно вывезен из Австрии, некорректно, поскольку он никогда не принадлежал австрийскому правительству».

Даже если камень и является частью австрийского национального достояния, это не обязательно делает его собственностью австрийского правительства. Бриллиант принадлежал империи Габсбургов, которая пала. Вопрос о том, следовало ли ему в таком случае перейти в собственность Первой Австрийской республики, образовавшейся в результате распада империи, является дискуссионным. Новое правительство издало закон, по которому вся собственность короны отошла государству. Но республика существовала только пятнадцать лет, до тех пор пока власть не захватили фашисты, а затем и нацисты. Нет никаких причин предполагать, что бриллиант принадлежит нынешнему австрийскому правительству. Это лучший ответ, который приходит Бек в голову, даже если он и не подтверждает ее прав на бриллиант. Для этого ей нужно собрать больше доказательств. Поэтому Бек снова пересматривает все жизнеспособные зацепки, какими бы бесперспективными они ни казались.

«Не удалось распознать клеймо?» — пишет Бек Виктору.

«Дорогая, отчаяние вам не к лицу», — приходит ответ.

Пристыженная, Бек несколько раз начинает и стирает сообщение, пока Виктор не пишет ей снова: «Шучу. Работа нудная. Но я найду его».

Если даже Виктор считает ее отчаявшейся, то Петер Винклер, совершенно незнакомый человек, должно быть, счел ее буйнопомешанной. И все-таки она пишет ему снова, обещая себе, если и на этот раз не получит ответа, бросить бесплодные поиски в этом направлении. Тем более что, если подумать, слишком больших надежд на габсбургскую коллекцию его отца возлагать не приходится. Та, скорее всего, помещается в коробке из-под обуви и представляет собой несколько булавок с двуглавым орлом, пачку газетных вырезок и пропитанные тщеславием интервью последней императрицы.

В любом случае, у Бек есть книги Курта Винклера, подробно описывающие последние дни империи и жизнь монаршей семьи в изгнании. Они могут содержать намеки на судьбу бриллианта. А в бумажнике у нее лежит визитка Кристиана с перечислением его услуг, среди которых услуги переводчика. Ей все равно нужен толмач — почему бы не нанять этого, с ямочками на щеках и пронзительно-голубыми глазами? Бек набирает его номер и, ожидая ответа, все больше нервничает.

Кристиан как будто ждал ее звонка. Это застает Бек врасплох, и она неловко отказывается от предисловий и сразу предлагает ему перевести книги.

— Когда вам нужен перевод? — спрашивает Кристиан.

— Типа вчера.

Она готова к тому, что он засомневается в ее словах и поинтересуется, зачем так скоро. Но он отвечает:

— Давайте вечером встретимся в баре, и приносите книги. Пробежимся по содержанию и выясним, что для вас самое важное. Если речь идет о нескольких главах и вы не возражаете против опечаток, я могу сделать перевод за пару недель.

— Плевать на опечатки. — Бек лукавит. Она люто ненавидит любую небрежность, и опечатки тоже.

— Договорились, — отвечает Кристиан, и Бек радуется, пока не вспоминает о репортерах на крыльце. Чтобы встретиться с Кристианом, придется пройти сквозь строй и снова слушать оскорбления в адрес Хелен. Но что делать, отменить встречу нельзя. Сейчас книги — единственная ниточка к разгадке тайны бриллианта.

Ожидая мистера Франкеля в холле дома престарелых «Резеда», Джейк гремит коробкой конфет. Он понятия не имеет, в здравом ли уме этот человек и много ли он помнит о своем переезде в Америку. Во время эвакуации на пароходе «Президент Гардинг» ему было всего восемь лет. Остается надеяться, что переселение в другую страну трудно забыть в любом возрасте.

Волнуясь, Джейк хватает со стола брошюру о жилых комплексах для еврейских пенсионеров и бросает взгляд на коробку, лежащую у него на коленях. Конфеты некошерные. Не спрятать ли их под кресло? Но тут Джейк видит, что медсестра сопровождает к холлу мужчину, опирающегося на ходунки. Он одет, как часто бывает с пожилыми людьми, не по погоде тепло. Старик приветливо улыбается ему, и Джейк понимает, что мистер Франкель не стал бы возражать, даже если бы посетитель принес ему бекон, — так он рад гостю. Из-за этого Джейк чувствует вину по другому поводу: он не стал лгать медсестре, зачем хочет встретиться с мистером Франкелем, но и в подробности не вдавался.

Сестра предлагает Джейку отвести мистера Франкеля в розовый сад, который, как становится известно посетителю, цветет круглый год.

— Не знаю, как им это удается. Помнится, мои розы все время дремали, даже летом. Каким-то образом… — мистер Франкель опирается одной рукой на ходунки, а другой обводит газоны с желтыми, белыми, розовыми и красными цветами, — здесь всегда красочное море. А это мне? — Он жадно смотрит на коробку в руках Джейка.

— Они некошерные.

— Значит, не придется делиться с остальными.

Они находят скамейку, и Джейк помогает мистеру Франкелю снять с коробки полиэтиленовую обертку. Старик рассматривает конфеты, выбирая, какую съесть первой.

— Ну, мой мальчик, расскажите о себе, — говорит он.

— Я сценарист. — Джейк уже забыл, когда последний раз представлялся таким образом. — Не волнуйтесь, здесь я не по долгу службы.

— Жаль. Мы бы сделали отличную телепрограмму. Половина здешних жильцов раньше работала в Голливуде.

— Вы тоже?

Мистер Франкель раскусывает квадратную конфету, и карамель течет у него по подбородку.

— Я был стоматологом. — Он вытирает карамель и облизывает пальцы. — Так что, полагаю, вы пришли не для того, чтобы услышать о моей карьере дантиста.

— Я думаю, вы знали мою бабушку, Хелен Ауэрбах.

Мистер Франкель роется в памяти и уже хочет сказать, что не припоминает, как Джейк добавляет:

— Из Вены.

— Давненько я не слышал это имя. — Старик тяжело вздыхает. — Нам очень повезло. Хотя временами мне так не казалось. К счастью, я приехал с сестрой. Не знаю, как остальные пережили это в одиночестве.

Мистер Франкель достает из заднего кармана платок. Джейк боится, что старик заплачет, но тот только вытирает пот со лба.

— Что Хелен рассказывала вам о нашем вояже?

Так и сказал, «вояж», словно речь шла об увеселительной прогулке. Вероятно, Гольдштайны и родители так объясняли эту поездку детям.

— Ничего. Даже не упоминала о нем, — признает Джейк. — Она делилась только счастливыми воспоминаниями о детстве в Вене.

— Люди реагируют на такие события двумя способами. Мы в семье обсуждали это, нам так было легче. Нас с сестрой вывезли вместе, а родителям удалось эмигрировать после войны. Хелен же спаслась одна. Нам разговоры помогали, но я понимаю, почему они обременяли других.

— Мне жаль, что она не рассказала нам об этом. Может, мы могли бы ей помочь.

Мистер Франкель хлопает Джейка по колену.

— Вы помогаете ей теперь, — произносит он ровным голосом, словно читает сказку на ночь. — Мне было восемь, один из самых маленьких в группе. Был еще мальчик пяти лет и шестилетняя девочка. Остальным — около десяти. А вот Хелен, если я не ошибаюсь, четырнадцать.

Джейк кивает.

— Уф, ваша бабушка была та еще заноза. Любого могла поставить на место вот так. — Мистер Франкель щелкает пальцами.

— Уж мне ли не знать! — смеется Джейк. В компании этого человека он жалеет, что у него нет дедушки. Сестры сказали ему, что пытаются отыскать отца Деборы, но до сей минуты он не придавал этому большого значения.

— Ко мне и моей сестре она всегда была очень добра, но другие дети… Был там один маленький засранец. — Мистер Франкель вытягивает губы трубочкой, пытаясь вспомнить имя мальчика.

— Эдмунд Шнайдер? — догадывается Джейк.

Этот ребенок упоминается в книге «Моя бабушка и 49 других детей». Проказник менял ключи от кают и воровал из чемоданов девочек нижнее белье. Последние двадцать лет жизни он провел в тюрьме в Северной Каролине.

— Да, именно он. Все время бедокурил. Как я понимаю, залез в чемодан вашей бабушки. У нее была кукла в фартуке, с которой она не расставалась, и Эдмунд однажды стащил кусок селедки и сунул кукле в карман фартука. Ваша бабушка не заметила этого, пока рыба не завоняла, а когда обнаружила — у-у-у! — пришла в ярость. Затем она тоже припрятала селедку, подождала, пока она испортится, и однажды разбудила Эдмунда среди ночи, села на него и заставила съесть тухлую рыбину до последнего кусочка. Негодник, конечно же, побежал в слезах жаловаться Гольдштайнам. Они поругались с вашей бабушкой, но после того Эдмунд больше ни над кем не шутил. — Мистер Франкель накрывает коробку с конфетами крышкой и ставит рядом на скамейку.

— Поэтому Гольдштайны не ладили с Хелен? — Эшли рассказывала Джейку о том, как Хелен сцепилась с Ирвином Гольдштайном.

Мистер Франкель качает головой.

— Это, конечно, не улучшило их отношений, но нелады начались из-за какого-то бриллианта — я помню, как о нем говорили, когда мы заходили в английский порт.

Джейк выпрямляет спину.

— Всего я не знаю. У Хелен был квадратный бриллиант, который отдала ей мать. Во время остановки в Англии отец кого-то из детей, высланный туда, поднялся на борт, чтобы увидеться с сыном, и Хелен пыталась всучить ему бриллиант, умоляя помочь ее матери бежать. Когда мистер Гольдштайн узнал об этом, он ужасно рассердился.

— Как же нацисты не нашли у нее бриллианта? — спрашивает Джейк.

Мистер Франкель пожимает плечами.

— Таможенники проверяли багаж. Гольдштайны ясно сказали нам, что мы не можем взять с собой ничего, кроме ничтожной суммы. Малейшая оплошность — и нацисты передумают и не отпустят нас. Я так и не решил, как расценивать этот поступок Хелен — как глупость или как храбрость.

— Вероятно, и то и другое, — отвечает Джейк, и мистер Франкель согласно кивает. — А вы уверены, что камень был именно квадратным? Нам по наследству достался желтый бриллиант в форме яйца. Я пытаюсь выяснить, его ли вы имеете в виду, то есть не привезла ли его Хелен из Вены.

Мистер Франкель снова открывает коробку с конфетами.

— Я помню квадратный камень, и он был не желтым, а напоминал кусок стекла. Не помню, почему все так суетились вокруг него.

Внезапно обнаружив, что съел уже половину конфет, старик закрывает крышку и отодвигает коробку на край скамьи.

Бриллиант, который он описывает, не похож на «Флорентийца». Кроме того, обнаружь его мистер Гольдштайн, разразился бы настоящий скандал. И все-таки Джейк трепещет от важности этого открытия. Выходит, Хелен привезла с собой бриллиант в Соединенные Штаты. А там, где есть один бриллиант, могли быть и другие.

Медсестра находит собеседников в саду и хмурится при виде коробки конфет. Мистер Франкель моргает, глядя на нее.

— Пора ужинать. Ваш друг присоединится к нам?

Джейк хочет отказаться, но старик просит остаться — он будет очень рад.

— Как я уже говорил, здесь для вас много отличного материала, — шепчет он, опираясь на руку Джейка. — Таких характеров не придумаешь.

— Не волнуйтесь, я не стану писать о ваших друзьях, — заверяет его Джейк.

Мистер Франкель останавливается, все еще не отпуская руку Джейка.

— О, напрасно. Если не рассказывать истории, они уходят в небытие. Вы должны написать обо всем. Сохранить память о нас для потомков.

Дома Джейк обнаруживает Кристи на диване. Телевизор включен. На кофейном столике лежит закрытая книга. Свет от настольной лампы очерчивает профиль ее взволнованного лица.

— Извини, что так поздно, — говорит Джейк, целуя ее в щеку. Он оставил ей записку и послал сообщение, но он не пытается оправдываться.

На столике около детектива стоит его открытый ноутбук с черным экраном. Джейк не помнит, чтобы оставлял его здесь. Он закрывает крышку и садится на диван рядом с Кристи. Она не смотрит на него, даже когда он берет ее ногу и начинает массировать стопу. Джейк мысленно перебирает причины ее недовольства. Следующий визит к врачу еще только через две недели. Сегодня не день ее рождения и не годовщина их встречи.

Продолжая массаж, он старается вести себя как обычно, хотя сердце бешено колотится. Наверно, она узнала об увольнении, о том, что он лжет ей уже полтора месяца. Что он может сказать? Он не хотел врать, просто так получилось? Да, оправдание хреновое. Извиняет ли его то, что он нашел материал, по крайней мере некоторую часть, для следующего сценария? После разговора с мистером Франкелем он знает подробности о переезде Хелен в США, и теперь, когда он живо представляет себе этот путь, то может написать целую сцену. Смягчает ли его вину то, что через полгода он совершенно точно закончит сценарий и даже сможет его продать и, когда это случится, супермаркет и человек в кожаной куртке станут давними воспоминаниями, возможно даже смешным анекдотом?

Кристи морщится, когда он ненароком давит большим пальцем слишком сильно, и выдергивает ногу из его рук.

— Я не собиралась ничего разнюхивать, — говорит она виноватым тоном, словно это она должна извиняться.

— Кристи, я могу объяснить. Я не хотел…

Она перебивает его:

— Мой компьютер отрубился, а мне очень нужно было заплатить кредиткой, и я воспользовалась твоим. Я не шпионила за тобой.

Рэнди ему написал, что ли? Или кто-то из прежних сотрудников интересуется, как он держится?

— Ты же знаешь, ты можешь брать мой компьютер, когда хочешь. Это я провинился, а не ты.

Внутри у Кристи словно что-то щелкает.

— Я просила тебя этого не делать. Просила не писать о моей матери.

Джейк не сразу соображает, что она имеет в виду наброски сценария о побеге миссис Чжан из Китая. От удивления он начинает смеяться. Весь сыр-бор из-за сценария, который он даже не написал? Частичные контуры сюжета, который никогда не выйдет за пределы папки «Бредовые идеи»?

— Ничего смешного, — говорит Кристи. — Не понимаю, ты что, не можешь еще больше разрушить жизнь своей семьи и потому решил приняться за мою?

Джейк сделал кое-что похуже, совершил еще более глупый, еще более пагубный поступок, но именно этим несостоявшимся сценарием он затронул какие-то потаенные струны в душе Кристи.

— Кристи, я не написал его, только обрисовал несколько сцен в черновике и понял, что ничего не выйдет. Смотри. — Он тянется к компьютеру. Курсор наведен на папку со сценариями. — Я поместил этот план в папку, которая так и называется, «Бредовые идеи». — Он открывает папку, и там оказывается неожиданно много недописанных сценариев, как минимум двенадцать файлов с набросками эпизодов, обрывочными заготовками. Джейку стыдно показывать их Кристи, словно он демонстрирует ей историю просмотров порнухи в браузере или грязные трусы. — Один синопсис о Рико, другой о бабушке моего начальника, которая работала секретаршей у Аль Капоне, а еще вот — о моем бывшем соседе по квартире, у его отца было две семьи. Все это глупые, идиотские проекты, которые никогда не увидят свет.

Она, не веря своим ушам, смотрит на него.

— И меня должно успокаивать, что ты потрошишь каждого, кто встречается тебе в жизни, в поисках интересных сюжетов?

— Писатели всегда так поступают, — отвечает искренне растерявшийся Джейк.

— Думаешь, Рико хочет, чтобы ты предавал огласке историю эмиграции его бабушки? Или твоя сотрудница мечтает увидеть фильм о мышечной дистрофии своей сестры?

Поскольку Джейк никогда не рассказывал Кристи о Сэйди, он понимает, что она прочитала все заброшенные сценарии, все тринадцать файлов в папке «Бредовые идеи».

— Но я ведь ничего с ними не сделал.

— Это не имеет никакого значения. — Кристи начинает расхаживать по комнате, и Джейк беспокоится, что ее волнение может навредить ребенку. — И что меня просто бесит — ты всерьез полагаешь, будто понимаешь, что пришлось пережить моей матери. Даже я этого не понимаю в полной мере. Но ты, ты один раз поговорил с ней, уплетая камчатских крабов, — и уже крупный специалист!

— Я и пишу, потому что хочу понять.

Кристи невесело смеется.

— Ах, я забыла, что ты новый Стивен Спилберг. Да ты вообще представляешь, чего стоило моей маме поделиться с тобой этой историей? Знаешь ли ты, что значит для меня ее доверие тебе?

Джейк спрыгивает с дивана и ловит Кристи посередине комнаты.

— Я пытался таким образом выразить ей уважение.

— Она рассказала тебе это не для того, чтобы делиться своей болью со всем миром.

— Но если не рассказывать истории, они уходят в небытие.

Из уст мистера Франкеля эти слова прозвучали так справедливо. Почему же сейчас они кажутся такими ханжескими?

— Еще хуже представлять их в ложном свете.

Джейк понимает, что должен как-то успокоить Кристи, но ее слова лишили его присутствия духа. «Еще хуже представлять их в ложном свете». Раньше она всегда верила в его талант.

— Всё? — спрашивает Кристи в ответ на его долгое молчание. — Тебе больше нечего сказать?

— Извини.

Он действительно раскаивается. И не только в том, что затеял этот спор. Он терзается угрызениями совести за то, что не рассказал ей об увольнении из супермаркета, о бриллианте. За то, что зачах эмоционально и профессионально. За то, что стал всего лишь призраком того человека, в которого она влюбилась. За то, что она вообще влюбилась в него, что привязана к нему, хотя заслуживает лучшего.

Кристи качает головой, уходит в спальню и захлопывает за собой дверь.

Джейк остается на диване, не очень понимая, что сейчас произошло. Он открывает черновик сценария о Хелен и, вместо того чтобы добавить в него сцены, которые воображал во время разговора с мистером Франкелем, перемещает его в папку «Бредовые идеи». Потом отправляет всю папку в корзину, открывает корзину и подносит курсор к кнопке «Очистить». Слышно, как Кристи топает в спальне. Курсор мигает. Однако Джейк не удаляет папку, а возвращает ее на рабочий стол. Он еще не готов уничтожить этот сценарий. Во всяком случае, полностью.

— А это точно был другой бриллиант? — спрашивает Бек с экрана айпада. — Мистер Франкель уверен, что бриллиант, который Хелен везла на пароходе, не «Флорентиец»?

— Я не спрашивал его, был ли это знаменитый пропавший алмаз. Он сказал, что камень был квадратный. И бесцветный. Вот в этом он уверен. — Джейк неохотно разговаривает с сестрами. У него болит голова, и он ждет не дождется, когда этот ужасный день закончится. Он откидывается на спинку дивана, своего спального места в обозримом будущем.

— Что случилось? — спрашивает Эшли из своей комнаты в Уэстчестере, замечая его уныние. — Вы с Кристи поругались?

— Не хочу это обсуждать.

Эшли слышит, как Райан внизу на кухне гремит посудой. Поскольку компания запретила ему появляться в офисе, он обнаружил у себя страсть к кулинарии. По утрам он взбивает тесто для блинчиков и бельгийских вафель. По вечерам надевает фартук, жарит курицу и готовит макароны с сыром. Эшли никогда раньше не видела Райана в фартуке и не знала, что он так ловко управляется с венчиком. Если детям и любопытно, почему папа дома и готовит им завтраки и ужины, они этого не показывают. Каждый вечер они с энтузиазмом делают заказы на завтрашний день.

Ранее в тот день Эшли сообщила Райану, что планирует вернуться на работу. Она подошла к нему на кухне, когда он смешивал маринад для стейка. Спрашивать у него разрешения она не собиралась и уже настроилась на ссору. Дети были в школе, а потому они с мужем могли орать друг на друга сколько влезет, не выбирая выражений. Готовясь встретить его реакцию, Эшли оперлась о разделочный стол в центре, но Райан просто произнес:

— Ладно, — и залил стейки маринадом.

Она подстрекала его, давая ему возможность снова заявить, что у нее уже есть достаточно ответственная работа — быть матерью, затянуть знакомую песню о том, что он сам решит все проблемы. Но он только сказал:

— Думаю, это отличная мысль. Любая компания с радостью возьмет тебя, — и направился в гостиную смотреть бейсбол.

Его мгновенное согласие не утолило ее жажду устроить скандал. А потому она пошла за ним в комнату, где все его внимание было сосредоточено на экране, на отбивающем мяч игроке. Эшли встала позади дивана, глядя на мужа и ожидая, когда он скажет хоть что-нибудь, чтобы она могла наброситься на него с упреками. Он на нее не оглядывался, но в конце концов произнес:

— Я полностью тебя поддерживаю, понимаешь?

Она продолжала висеть у него за спиной, пока он не повторил:

— Серьезно, Эшли. Мне давно надо было посоветовать тебе вернуться на работу. Извини, что я этого не сделал. Желаю тебе успеха.

Гнев Эшли все усиливался и нисколько не ослабел, когда она поняла, что он говорит искренне.

Звон посуды внизу смолкает, и Эшли знает, что скоро Райан постучит в дверь, ожидая разрешения войти в собственную спальню. Он все еще спит на сложенных одеялах на полу, но, поскольку они продолжают ночевать в одной комнате и поскольку он не возражает против ее решения выйти на работу, что бы еще ни случилось, они это переживут. Хотя слова о разводе прозвучали, Эшли пока не готова бросить мужа.

— Послушай моего совета: выясни все отношения до рождения ребенка, — наставляет Эшли брата. — После этого у вас и так будет достаточно поводов для ругани.

— Я же сказал, что не хочу это обсуждать.

— Слушайте, мистер Франкель ведь был тогда маленьким, — говорит Бек, и это редкий случай, когда Джейк благодарен ей за отсутствие интереса к его жизни. — Он может перепутать, когда и что видел.

— Будь это «Флорентиец», разве Гольдштайн не поднял бы переполох? Такое точно выплыло бы наружу.

— А это значит… — Бек переключает внимание на изображение Эшли.

— Шляпная булавка? — предполагает Эшли.

— Это объяснило бы, откуда взялся другой бриллиант.

— Боже, и она пыталась с ее помощью спасти мать. Душераздирающе.

Джейк не в состоянии постичь сестринские полунамеки, что еще раз подтверждает, что он не понимает женщин.

— Какая еще булавка?

— Такое украшение для шляпы, — с невозмутимым лицом произносит Бек.

Джейк закатывает глаза.

— В данном случае подвеска для короны. Исчезнувший в восемнадцатом году «Флорентиец» был вставлен в шляпную булавку вместе с несколькими другими бриллиантами. Брошь Хелен изготовлена не раньше пятидесятых годов, так что, возможно, бабушка привезла с собой булавку и много лет спустя вынула «Флорентийца» и вставила его в брошь.

— Бриллиант мог появиться откуда угодно. Почему вы думаете, что он именно из булавки?

Бек вздыхает.

— Разве не ты у нас сочиняешь сюжеты?

— Это натяжка.

— Это гипотеза. Которая, разумеется, требует доказательств. Поверь мне, я не склонна делать преждевременные выводы.

— Ну что ты, Бек Миллер никогда бы не позволила себе пустые домыслы.

— Знаешь что? Если у тебя нелады с девушкой, в чем, я уверена, ты сам виноват, это не значит…

— А у мистера Франкеля есть идеи, откуда у Хелен бриллиант? — вклинивается в их пикировку Эшли, пытаясь предотвратить надвигающуюся ссору.

Джейк пожимает плечами.

— Он сказал, что их чемоданы обыскивали очень тщательно.

— А еще что-нибудь он о Хелен рассказывал? — спрашивает Эшли.

— Только то, что она умела за себя постоять.

— Это мы и так знаем.

— Она повздорила с одним пацаном, который подсунул в ее куклу тухлую селедку, и нагрубила мистеру Гольдштайну.

Эшли смеется.

— Уверена, у того паренька отпала охота с ней связываться.

— Погоди-ка, — задумчиво произносит вдруг Бек. — Он сунул рыбу в куклу?

— У нее был фартук с карманом или что-то вроде того, — рассеянно отвечает Джейк.

— Кукла! — с воодушевлением говорит Бек Эшли.

— Думаешь?

— Она ведь где-то вот такого размера? — Бек разводит руки сантиметров на тридцать. — В ней легко можно спрятать украшение. А тело у куклы твердое, так что прощупать то, что внутри, нельзя.

— Может мне кто-нибудь объяснить, о чем вообще речь? — восклицает Джейк.

— Мы нашли в коробках с фотографиями куклу Хелен. В детстве она повсюду носила ее с собой, — снисходит к его просьбе Бек.

— И что же? — спрашивает Джейк.

— Держу пари, внутри она полая.

Дебора лежит в кровати, рядом на подушке покоится ее свидетельство о рождении. Сейчас девять часов, но она очень устала. Все тело ноет. Прошло много месяцев с тех пор, как к ней прикасался мужчина, с пикантными намерениями или в медицинских целях. Нужно снова начать встречаться с кем-то. Нужно найти нового иглотерапевта, желательно без гладко зачесанного хвостика и озорной улыбки. У Деборы всегда была насыщенная личная жизнь. Ей нравятся кожа, нагота, секс. Сейчас она жаждет отвлечься. От двух выпитых бокалов вина она чувствует себя еще более подавленной. Первый ей понадобился, чтобы собраться с духом и открыть конверт из Министерства здравоохранения Пенсильвании, второй — чтобы справиться с разочарованием: в документе не сказано, кто ее отец.

Все имеющиеся в свидетельстве о рождении сведения она могла бы заполнить сама. Дата рождения: 12 февраля 1952 года; округ: Филадельфия; имя матери: Хелен Ауэрбах; ее собственное имя: Дебора Флора Ауэрбах. В строке «Отец» одна только пустота кремового цвета.

Дебора Флора Ауэрбах. Ей никогда не казалось странным, что при рождении она получила девичью фамилию матери. Хелен всегда говорила дочери, что ее брак был совсем коротким и она никогда не чувствовала себя Хелен Кляйн. Она хотела и дальше носить фамилию своей семьи и поэтому после смерти Джозефа снова стала Ауэрбах. И это тоже была ложь. Мать никогда не переставала быть Хелен Ауэрбах. И Дебора всегда была Деборой Флорой Ауэрбах, пока не сделалась Деборой Ауэрбах-Миллер. После бегства Кенни она собиралась вернуть себе девичью фамилию, но бумажная волокита ее пугала, к тому же в тот период ей было тяжело даже вылезти из кровати. Дебора берет свидетельство и рвет его пополам. Лучше она будет носить фамилию Кенни, чем Хелен, но второе имя, Флора, ей хочется сохранить, чтобы сильнее чувствовать связь с бабушкой.

В другом углу комнаты звонит ее телефон. Осоловелая от эмоций и легкого опьянения, она, пошатываясь, идет за ним.

— Помнишь куклу? — говорит Бек, как только она отвечает. — Куклу Хелен, из Австрии. Посмотри, она пустая внутри?

Кукла сидит на комоде с тех пор, как ее нашли.

— Пустая? — переспрашивает Дебора. Пустая, как ее детство, как подложечная ямка, как вранье Хелен. Дебора сжимает куклу. — У нее твердое туловище, не могу сказать.

— Разрежь ее.

Деборе очень не хочется этим заниматься. Она просит это отложить, но Бек перебивает ее.

— Прямо сейчас, ладно? — произносит Бек своим характерным властным тоном, который ее мать всегда ненавидела. Однако сейчас Деборе нравится, что ее поступками кто-то руководит.

Она берет в кухне нож и делает надрез на спине куклы. Внутри в полости темно и пусто.

— Что-нибудь видишь там? — спрашивает Бек.

Дебора чуть раздвигает половинки кукольного туловища. В темноте что-то блестит, отражая свет потолочной лампы. Она переворачивает игрушку, и в ладонь ей падают три круглых бриллианта.

Двенадцать

Бек и Дебора входят в лифт и, поднимаясь в пентхаус Виктора, смотрят на цифры дисплея. Бек не видела ювелира два с половиной месяца, с тех пор как он получил от Международного геммологического общества результаты экспертизы бриллианта. За это время многое изменилось: в привычку вошли ужины с матерью и еженедельные разговоры по «Фейстайму» с братом и сестрой, они выяснили подробности переезда Хелен вместе с другими детьми в Америку, узнали о существовании у бабушки тайного любовника, который мог быть отцом Деборы.

— Пентхаус! — с восторгом произносит Дебора.

С тех пор как она обнаружила в кукле бриллианты, мать не выпускает их из виду. Она не спорит, когда дети настаивают на их продаже, чтобы оплатить услуги адвоката в деле о гражданской конфискации, но требует своего личного участия в сделке.

Лифт останавливается на последнем этаже. Бек поворачивается к матери.

— Пожалуйста, не опозорь меня.

— Буду держать свои предчувствия при себе.

— Я серьезно. Будь тише воды, ниже травы. Ничего не говори. Ты немая.

Дебора изобразила, как запирает рот на замок.

Когда дверь квартиры открывается, элегантный седовласый мужчина предлагает дамам шампанское. На нем черный кашемировый джемпер, что кажется Деборе странным и претенциозным: за окном двадцать семь градусов и моросит. Кем этот тип себя возомнил?

— Бек, вы не сказали, что придете с сестрой, — говорит Виктор, не давая возможности Бек представить свою спутницу.

Дебора хмурится. Столь грубая лесть — разновидность жалости.

— Я ее мать, — отвечает она, протягивая руку за бокалом, и теряется, когда хозяин дома принимает эти слова за приглашение подмигнуть ей.

В гостиной Виктор кладет бриллианты на кусок черного бархата. На темной мягкой поверхности они выглядят совершенно прозрачными.

— Это камни высокого качества, — подтверждает Виктор. — Около трех каратов каждый. По цвету, видимо, группа D, но нужно отправить их в лабораторию для подтверждения.

— Это значит, что они безупречные, — объясняет Бек матери, которая, как и обещала, не издала ни звука с тех пор, как они сели.

— А вы стали разбираться в бриллиантах, — улыбается Виктор.

Зубы у него тоже безупречные. Даже слишком. Он, вероятно, Скорпион, приходит к выводу Дебора. Кенни был Скорпионом.

— Можете сказать, какого они века? — спрашивает Бек Виктора.

— Определенно винтажные. — Он держит один из камней большим и указательным пальцами. — Видите, грани образуют круг? Никто больше не обрабатывает так бриллианты.

— Мы нашли их среди бабушкиных вещей. Они могут быть из шляпной булавки?

Дебора не сразу понимает, что Бек имеет в виду украшение, в котором находился «Флорентиец» до того, как был помещен в брошь. Виктор задерживает дыхание, крутя камень в руке. Дебора замечает, что он тянет время, придает себе значимость, заставляя их ждать.

— Могли. — Ювелир снимает с полки книгу о бриллиантах в черной твердой обложке. Она сразу открывается на странице с изображением шляпной булавки. Виктор проводит мизинцем по дуге из маленьких бриллиантов, огибающей «Флорентийца». На пальце у него кольцо с круглым бриллиантом, ограненным так, что он сверкает при любом свете. — Трудно оценить размер. Возможно, ваши камни из этого украшения.

— Нельзя ли как-то узнать наверняка? — невольно произносит Дебора.

Бек бросает на нее сердитый взгляд, но Виктор, по-видимому, очень рад, что его перебили.

— Посмотрите на этот бриллиант внимательнее, — говорит он, кладя камень Деборе в ладонь. Она поверхностно осматривает его и возвращает ювелиру. Виктор кидает его к двум другим на бархате, как кубик. — Я угощу вас ужином в «Le Bec-Fin», если вы скажете, какой из них только что держали в руке.

«Le Bec-Fin» уже несколько лет закрыт, но Дебора все равно там никогда не была. Дебора по одному кладет себе на ладонь бриллианты, чистые, как капли росы. Они идеально круглые и больше того, что был у нее когда-то. Вернее, она думала, что был. Когда брошенная жена пошла продавать помолвочное кольцо, подаренное Кенни, обнаружилось, что вместо бриллианта в нем фианит, а белое золото на самом деле серебро.

— Но мой муж говорил, что это золото, — возразила Дебора скупщику.

— Я дам вам за него тридцать пять, — сказал тот.

— Простите, вы сказали «три пятьсот»? — с надеждой переспросила Дебора.

Скупщик с жалостью взглянул на нее и положил на прилавок пятидесятидолларовую купюру.

— Вы не первая обманутая жена, которую я здесь вижу, — проговорил он.

Три бриллианта в ее ладони выглядят одинаково, и все-таки Дебора уверена, что раньше держала в руке тот, что справа. Она бросает два других на бархат и протягивает выбранный камень на ладони Виктору.

— Этот.

— Точно? — спрашивает он.

— Да. — Энергия этого камня кажется спокойнее, чем у его братьев, более знакомой, но Дебора не может произнести это вслух. — Я права?

— Не знаю. — Виктор улыбается с напускной застенчивостью. Дебора раздраженно переводит взгляд с него на дочь.

— Он дразнит тебя. Все три бриллианта одинаково огранены и одинаково безупречны. Это значит, что они идеальны. В них нет ничего уникального, обращающего на себя внимание, никаких несовершенств. Различить, а тем более идентифицировать их невозможно.

— Так что, можете вы продать их или нет? — в смятении спрашивает Дебора Виктора. Хотя ювелир и потрясающе привлекателен, она находит его противным. Определенно Скорпион.

— Ну… — Виктор поднимает брови, очевидно подсчитывая цену.

«Торгаш чертов, — думает Дебора. — Он нас облапошит».

— Сейчас бриллианты с такой огранкой не пользуются спросом, так что их купят с расчетом на переогранку. Это уменьшит их до двух с половиной каратов. Значит, придется продавать их, исходя из этой массы. — Виктор продолжает притворяться, что делает какие-то подсчеты. — Тогда, если принимать во внимание время на огранку и ее стоимость, а также тот факт, что у вас нет на эти камни документов… Пожалуй, я знаю пару человек, которые могут заинтересоваться. Речь идет, конечно, не о рыночной цене.

Деборе приходится прикусить себе щеку изнутри, чтобы не полюбопытствовать, каким будет его процент.

— Мы были бы вам очень благодарны, — говорит Бек.

— Для моего любимого юриста сделаю все, что в моих силах.

— Виктор, вы же знаете, что я не юрист, — застенчиво произносит Бек.

— Конечно. Вы для этого слишком порядочный человек.

Бек краснеет, а Дебору чуть не тошнит.

В лифте она чувствует, что дочь тихо закипает. Когда кабина устремляется вниз, в животе все бунтует. И зачем она только пила второй бокал шампанского?

— Что ты себе позволяешь? — сердито спрашивает наконец Бек.

— Ты о чем? — вызывающе отвечает мать.

— Виктор мой друг.

— Какой еще друг? Он тебе в отцы годится!

— Не у всех есть скрытые мотивы.

Ох, у всех.

Когда они выходят, Бек открывает зонт, хотя на улице только слегка моросит, и указывает в направлении, противоположном Красному Кролику.

— Я встречаюсь с переводчиком.

— Перестань, Бекка. Я хотела как лучше.

— Разумеется. Ты всегда хочешь как лучше.

— Что я такого сделала? Можешь мне объяснить?

— Ты мне не доверяешь.

— Я не доверяю твоему Виктору.

— Это одно и то же.

Дебора смотрит вслед удаляющейся дочери. Она хочет догнать ее, обнять и спросить, почему она всегда все усложняет. Бек по гороскопу Рак, по природе она чувствительная и так и не научилась обуздывать свои эмоции. А пока она не освоит эту науку, не быть ей по-настоящему счастливой.

Райан подъезжает к железнодорожной станции и встает во втором ряду от лестницы на платформу. На нем спортивные шорты и футболка с логотипом юридического факультета Нью-Йоркского университета. От обоих не скрывается ирония ситуации, связанная и с происхождением футболки, и с тем, что Эшли садится на поезд в город, а Райан возвращается домой готовить ужин.

— У тебя все получится, — говорит он, жестом выпроваживая жену из машины.

С тех пор как она поделилась с ним своим планом прощупать прежние контакты, он всей душой ее поддерживает, даже слишком. Из-за этого Эшли хочется спровоцировать скандал, но она сдерживает склочные порывы. Райан, при всех его недостатках, всегда был открытым человеком. Раз он говорит, что это хорошая идея, значит, действительно так думает. Если он убеждает ее, что она справится, он в этом уверен, даже если сама она в этом сомневается.

— Будем надеяться. — Эшли отстегивает ремень безопасности и выходит на влажную душную улицу. Прежде чем захлопнуть дверцу, она напоминает мужу: — У Тайлера сегодня тренировка на бейсбольной площадке, а у Лидии в четыре занятие по флейте. Да, и я все время забываю забрать твои вещи из химчистки. В договоре есть номер кредитной карты, так что тебе не надо…

— Эшли, я все сделаю. Иди покоряй мир. — Райан улыбается жене заученной улыбкой, и она почти верит ей. Зря она упомянула про химчистку, куда сдала деловой костюм, который ему больше не нужен.

Эшли тянется в машину, хватает кожаную сумку, которую не носила десять лет, и, клюнув мужа в щеку, бежит на поезд. Собеседование у нее в одиннадцать, но Эшли хочет приехать в центр к десяти, чтобы обдумать темы для обсуждения за чашкой мятного чая. Разумеется, ее бывшая помощница Стелла считает, что оказала ей любезность, согласившись на эту встречу. Ну и пусть, зато после собеседования ей могут предложить работу. По крайней мере, раньше было бы так. Теперь нужно только набраться терпения.

Пылая от унижения, она выбегает из здания в районе Трайбека. Эшли на самом деле считала Стеллу подругой, ведь она профессионально вырастила младшую коллегу и доверяла ей. Ради всего святого, Стелла была на ее свадьбе! А сегодня, сегодня она даже не пригласила ее подняться в офис. Нет, они встретились в кафе на первом этаже, и бывшая помощница каждые пять минут поглядывала на часы. Она не сказала Эшли, что это будет гонка с препятствиями — найти работу, не дала ей телефоны знакомых, которым нужны сотрудники, только проговорила:

— Молодец, что решила вернуться в строй. Но ты всегда была смелой. — И последнее слово почему-то прозвучало совсем не как комплимент.

Эшли медленно бредет по городу куда глаза глядят. Она еще не готова ехать домой в Уэстчестер, просить Райана забрать ее со станции и увидеть, как заблестят его глаза, когда он спросит, как прошла встреча, — он-то искренне верит в безусловный успех. Потом он станет ободрять ее, она разозлится, и они поцапаются в машине, потому что Лидия и Тайлер уже дома, а Эшли с Райаном пообещали друг другу не скандалить при детях. Нет, домой еще рано, а потому она идет дальше, пока не доходит до Бэттери-парка.

Стоит начало июня, и юбка-карандаш прилипает к бедрам. Темные пятна пота проступают на атласной блузке, которую не стоило надевать в такой влажный день. Эшли опирается на перила обзорной площадки, откуда открывается вид на остров Эллис и статую Свободы. Наверно, приближаясь к берегам Америки, Хелен в первую очередь увидела эту знаменитую скульптуру. В своих изысканиях Миллеры не озаботились узнать, где именно пароход с детьми причалил в Нью-Йорке. Ноги в туфлях на высоком каблуке ноют немилосердно, и Эшли снимает правую туфлю, чтобы пошевелить опухшими пальцами. Когда она жила на Манхэттене, то могла бы пробежать марафон на шпильках. Когда она жила на Манхэттене, Стелла не посмела бы обращаться с ней так, как сегодня. Эшли не допустила бы этого. Она отворачивается от серой воды и смотрит на свой бывший город. Теперь она допускает многое из того, что раньше пресекла бы на корню. Например, чтобы ее муж все дни проводил на кухне. Чтобы дочь терялась в догадках и волновалась из-за происходящего в доме, а сын пребывал в блаженном неведении. И чтобы сама она чувствовала себя сломленной.

Через несколько кварталов из окружающих небоскребов выделяется шестиугольное гранитное здание. Многогранная ступенчатая пирамида на крыше производит изумительное впечатление, и, хотя Эшли ничего и не понимает в архитектуре, ноги сами несут ее к мужественному зданию.

Оказывается, что это Музей еврейской истории и культуры. Прочитав белые буквы на зеркальной стене у входа, Эшли решает, что сама судьба привела ее сюда. Когда она проходит через металлодетектор в вестибюле, прибор звенит, реагируя на металлические каблуки туфель, в которых она едва переставляет ноги. Приходится пройти через рамку босиком. Затем Эшли поднимается в лифте на второй этаж. Это не столько этнографическая экспозиция, сколько мемориал холокоста, с антинацистскими плакатами, фотографиями и съемками выживших. Эшли смотрит записанный на видео рассказ женщины, девочкой пережившей заключение в Дахау. Семью Хелен — семью Эшли — тоже отправили в Дахау.

К ней подходит сгорбленная женщина с седыми кудрявыми волосами.

— Если у вас есть вопросы, задавайте. — Она представляется как экскурсовод-волонтер. — Отвечать на них — моя работа.

Волонтер — это не работа. Эшли всегда казалось, что она может заняться подобным делом, которое хоть и не приносит денег, но зато удовлетворяет желание быть полезной обществу.

— Почему мы не знаем больше? — Эшли, конечно же, имеет в виду «Почему я не знаю больше?» — о своей семье, погибшей в концлагере, о Хелен, об иудаизме. Ее дети даже не зажигают менору во время Хануки. Ей известно, что свечи символизируют светильник, который горел восемь дней, но ей неведомо, кто зажег тот светильник и почему в нем было мало масла. Она осведомлена о судьбе мужчин из семьи Хелен — ее отца Лейба и брата Мартина, — но не имеет представления, что случилось с бабушкиной матерью, Флорой.

Экскурсовод улыбается Эшли, она явно привыкла к расплывчатым вопросам.

— Моя бабушка спаслась из Австрии, — продолжает Эшли. — Ее брат и отец погибли в Дахау. Мы так и не узнали, что стало с ее матерью.

— В Мемориальном музее холокоста в округе Колумбия есть архивы со сведениями о погибших во время войны. Вы обращались туда?

Эшли качает головой.

— Это очень просто. Наберите имя в поисковике базы данных, и если там есть информация, она появится.

Сидя на скамье в парке, Эшли открывает сайт Музея холокоста и выходит в базу данных. Поисковая форма запрашивает сведения о Флоре, которые ее правнучке неизвестны: год рождения, девичью фамилию, номер узника, место смерти. Эшли печатает только имя и, чуть поколебавшись, нажимает на клавишу «Найти». Если она отыщет Флору, то назад дороги не будет. Как только она выяснит обстоятельства ее смерти, придется рассказать о них Миллерам. После этого им уже никуда не деться от полученных знаний.

Результаты запроса выдали только одну Флору Ауэрбах, и Эшли удивляется тому, как быстро нашлась прабабушка. Хелен искала мать много лет и тщетно. На сайте сделано пояснение, что большая часть информации о выживших и погибших была недоступна до начала двухтысячных годов. К тому времени Хелен, видимо, потеряла всякую надежду.

Эшли читает результат:

Эшли не помнит точных дат, когда Хелен увезли на поезде из Вены в Берлин или когда «Президент Гардинг» отбыл из Гамбурга в Нью-Йорк. Это случилось где-то в апреле 1939 года. В то время как Хелен уезжала навстречу новой жизни, Флора ехала навстречу смерти.

Сначала Эшли переходит по ссылке на список заключенных Лихтенбурга: раз Флору перевели в Равенсбрюк, она не могла умереть в первом лагере. Эшли медлит, прежде чем выйти на списки Равенсбрюка. Флора, скорее всего, погибла там. Однако оказывается, что списки не выложены онлайн, приводятся только описание ресурса и имена спонсоров. Поначалу Эшли испытывает облегчение, но это чувство тут же сменяется грузом ответственности: она должна все выяснить. Она обещала Деборе. Хелен прожила жизнь, не зная, что случилось с ее матерью. Эшли обязана выяснить правду, какой бы болезненной та ни была. Она открывает электронную почту и пишет музейному архивисту, интересуясь, как можно получить копии списков узников, переведенных из Лихтенбурга в Равенсбрюк.

Две недели. Джейк не ожидал, что Кристи будет так долго злиться на него, но вот факт: через две недели он сидит в вестибюле больницы «Добрый самаритянин», ожидая, пока Кристи пройдет осмотр. Она неохотно разрешила ему вернуться в спальню, но всегда притворяется, что засыпает, пока он чистит зубы. Джейк не помнит, когда они последний раз обнимались, не то что занимались сексом. Его даже не допустили в кабинет гинеколога. Спасибо хоть позволили в здание войти. Теперь нужно выбрать правильный способ заставить Кристи простить его.

Барабаня пальцами по бедру, он решает, что скажет ей. Джейк подумывал распечатать сценарий и поджечь листы в приемном покое, но вовремя сообразил, что это могут расценить как преступление. Или, допустим, принести с собой компьютер и грохнуть его об пол. Но на новый у него нет денег, да и Кристи может отнестись к этой выходке как к очередному доказательству его импульсивности. Он рассматривает даже вариант с признанием в увольнении и рассказом о том, как он ударил покупателя. Ужасно глупо, что он до сих пор не рассказал ей о том происшествии. А учитывая конфискацию бриллианта, ситуация обострилась до предела. Есть реальная вероятность, что камень не принадлежит Миллерам, а значит, они не получат ни десяти миллионов, ни даже пятисот тысяч — ведь теперь они уже не могут продать его итальянцам. Где-то на задворках сознания мелькает мысль, что по-хорошему он должен найти новую работу, однако сценарий о Хелен медленно, но верно продвигается. Еще немного, и он будет знать, выходит что-то стоящее или нет. Кроме того, он не занимает у Кристи. Заплатить за аренду квартиры в этом месяце его сбережений хватит, а кредитные карты у них разные.

Увидев, что она приближается, положив правую руку на почти незаметный живот, Джейк встает. Она не успевает сообщить ему заключение врача, как он выпаливает:

— Кристи, извини меня, пожалуйста. Мне надо было удалить тот черновик. И вообще никогда его не писать. Прошу тебя, скажи, что мне сделать, чтобы загладить свою вину.

— Это девочка, — говорит она и улыбается во весь рот. — У нас будет девочка.

Не задавая больше вопросов, Джейк привлекает Кристи к себе. Когда он прижимается к ее небольшому животу, ему кажется, что он чувствует, как их дочь толкается изнутри.

— Девочка.

— Я тоже прошу прощения, — говорит Кристи ему в грудь. — Я перегнула палку.

— Нет-нет, это все я виноват. — Джейк отодвигает ее от себя, чтобы посмотреть ей в глаза. — Я был неправ.

— Не без этого. Но ты же не продал тот сценарий. Приятно, что ты хотел понять, что пережила моя мама. Ей бы это польстило… — Кристи в шутку шлепает его. — Даже не думай показывать ей свои черновики.

Джейк прикладывает руку к груди и обнимает Кристи за плечи.

— Сердечко стучит?

— Еще как. Извини, что заставила тебя ждать в вестибюле.

Джейк пожимает плечами.

— Ничего, в следующий раз и я посмотрю.

Кристи крепко обнимает его за талию, и в этот миг Джейк решает, что, пожалуй, он правильно не рассказал ей об увольнении.

«Золотая старушка-разбойница» — так в средствах массовой информации называют Хелен. «Золотая», потому что «Флорентиец» желтого цвета. «Разбойница», потому что она не бандитка, не преступница, не взломщица, не клептоманка, но разудалая пожилая дамочка, владевшая бриллиантом, который никак не мог ей принадлежать. По крайней мере, так утверждает пресса.

Хотя в извещении о конфискации камня указано только имя Бек, борзописцы раскопали и других Миллеров, Джонсонов и Кристи Чжан.

После посещения врача Джейк и Кристи вернулись к близким отношениям — постоянные ласки, регулярный секс и кино вечерами по вторникам. Они ходят пешком в кинотеатр на Вермон-авеню, где цены на билеты держатся на уровне 1990-х годов, и раскошеливаются на большие стаканы попкорна с дополнительной порцией масла.

За время сеанса Кристи ходит в туалет два раза, потом еще один, перед прогулкой до дома.

— Надеюсь, не придется присаживаться за деревом, — шутит она, когда они вываливаются на улицу.

Вечер прохладный, и она льнет к Джейку. Идут они медленнее, чем обычно, и когда поднимаются по холму на Франклин-авеню, Кристи пытается справиться с одышкой.

— Срок еще совсем небольшой — почему я так задыхаюсь? — удивляется она.

Джейк наклоняется и показывает себе на спину.

— Хочешь, понесу тебя?

Она забирается к нему на закорки, и он тащит ее до моста Шекспира. За ними шлейфом тянется веселый смех Кристи.

На мосту они останавливаются и смотрят на дома внизу.

— Скоро мы уже не сможем ходить в кино по вторникам, — говорит Кристи, прижимаясь к Джейку.

Он крепко обнимает ее.

— Будем смотреть фильмы дома. Можем даже купить попкорницу.

— Вряд ли их еще используют.

— А какое нам дело до других?

Дойдя до Роуэн-авеню, они видят около своего дома толпу. Наверно, у кого-то вечеринка. Большинство их соседей — ребята двадцати с небольшим лет, работающие в таких местах, где есть возможность загулять во вторник вечером. Но имеет ли право Джейк осуждать их, если сам он не работает уже два месяца?

— Джейк… — Кристи замедляет шаг, когда собравшиеся поворачиваются к ним. На тротуаре стоят человек семь, некоторые с камерами, другие слишком взрослые, чтобы развлекаться в компании их двадцатилетних соседей.

Репортеры кидаются к Джейку и Кристи, окружают их, и все одновременно атакуют Джейка вопросами:

— Джейк Миллер, вы знали, что ваша бабушка украла самый дорогой бриллиант в мире?

— Можете рассказать, как к вашей бабушке попал бриллиант?

— Правда ли, что «Флорентиец» принадлежит семье Миллеров?

— Вы знаете, как ваша бабушка смогла добраться до «Флорентийца»?

— А как насчет вашей сестры Бек? Ее выгнали из юридического института? Говорят, она помогла вашей бабушке украсть «Флорентийца».

Джейк прекращает попытки протолкаться через толпу.

— Моя сестра — самый порядочный человек, которого я знаю. И бабушка тоже ничего не крала. Она пережила холокост. Говорите о ней с уважением.

— Как же к ней попал бриллиант?

— Она знала кого-то из окружения Габсбургов?

— Как давно у нее камень?

— Кристи, вы знаете что-нибудь о бабушке Джейка? Как вы относитесь к тому, что в его семье есть воровка?

Градом сыплются беспрестанные вопросы. Джейк обнимает Кристи, и они пробиваются через скопище людей, словно сражаясь со шквальным ветром. Когда они входят наконец в подъезд и голоса репортеров заглушает стеклянная дверь, Джейк быстро ведет Кристи по лестнице в квартиру.

Кристи останавливается посреди гостиной, кусая ногти.

— Что это было?

Джейк включает телевизор, и она удивленно смотрит на него, как бы говоря: «Ты что, серьезно собираешься смотреть ситком?» Он переключается на региональные новости.

— Подозреваю, что слухи о бриллианте просочились в прессу.

Кристи садится рядом с ним на диван, и они видят на экране, как они сами протискиваются к своему крыльцу и Джейк поворачивается, чтобы сказать слово в защиту сестры.

— Набежали как тараканы, — произносит Кристи, и Джейк качает головой. — Вероятно, сегодня совсем нет новостей, раз мы стали гвоздем программы.

Джейк пытается успокоить ее:

— Им скоро надоест. Нам все равно нечего им сказать.

Кристи прижимается еще ближе к нему.

— Я рада, что ты здесь, — говорит она так, словно он может быть где-то еще. Голос у нее нежный, но Джейка мучает неотвязное чувство, что ему недолго наслаждаться ее прощением. Кристи тут ни при чем, он сам виноват: зачем молчит о том, как ударил человека и как проводит дни в библиотеке, вместо того чтобы трудиться в супермаркете и получать заработную плату? Но сейчас, когда ее так утешает его присутствие, а за дверью столпилась орава охочих до сенсации репортеров, не время волновать ее еще и этими подробностями.

А потому он обнимает ее и говорит:

— Конечно, я здесь. И всегда буду рядом.

Хоть бы это было правдой.

Когда папарацци добираются до Джонсонов, Эшли решает, что они с Райаном должны рассказать детям о его преступлениях. Пресса еще не знает о выдвинутых против него обвинениях. Прокурор обещал не предавать процесс гласности, пока не вынесут решение по делу, но газетчики всегда умеют раскопать информацию, которая вроде бы засекречена. Не дай бог, Лидия и Тайлер услышат об отцовских прегрешениях от одноклассников.

Супруги договариваются побеседовать с сыном и дочерью после ужина, когда репортеры разойдутся и передний двор опустеет. Эшли ставит на стол разные сорта мороженого с фруктами. Сначала они позволяют детям лакомиться сколько влезет, но на пятой порции карамельного соуса Эшли обращается к Тайлеру:

— Думаю, тебе достаточно.

Лидия сидит над вазочкой простого ванильного мороженого без топинга.

— Не хочешь жидкого шоколада? — предлагает Райан. — Или взбитых сливок?

— Я предпочитаю простые вещи, — произносит Лидия, и ее слова звучат зловеще, хотя мать понятия не имеет, что она хотела этим сказать. — Так по какому поводу сборище? Почему вы пытаетесь подкупить нас мороженым?

— Почему ты решила, что мы хотим вас подкупить? — спрашивает Эшли, беря на заметку: сообщая детям неприятные новости, нужно действовать тоньше.

— А когда в последний раз ты покупала мороженое вместо замороженного йогурта? — широко распахивая глаза, вопрошает Лидия.

— Или, например, взбитые сливки, — добавляет Тайлер. Он выдавливает пышную сливочную пену на указательный палец и сует его в рот.

— Это из-за бриллианта, который украла Хелен? — Не давая матери возможности возразить, Лидия продолжает: — Мы, знаете ли, умеем читать. Так она, оказывается, тоже воровка?

Эшли слышит в ее тоне нехороший намек. Неужели ей известно о махинациях Райана? Девочка, конечно, слышала, как родители ругаются, но не может же она знать, что отец украл полмиллиона долларов? При этой мысли у Эшли перехватывает дыхание. С ума сойти, сколько он откачал у компании.

— Мы теперь разбогатеем? — неожиданно высоким голосом интересуется Тайлер и улыбается. На губах у него кайма из шоколада.

— Мы уже богатые, дурачок, — фыркает Лидия. Откуда она этого набралась? Когда начала вести себя как ехидный подросток? — Вернее, были, пока папа не напортачил.

— Лидия! — с упреком восклицает Райан.

Эшли кладет руку ему на предплечье, стараясь успокоить.

— Что, по-твоему, сделал папа?

Лидия выдернула заусенец.

— Я только слышала, что вы ругались по поводу денег. Папу посадят в тюрьму? — Голос ее теперь звучит мягко, и она снова похожа на маленькую девочку.

— Может быть, — отвечает Эшли. — Папа виноват. Он сделает все возможное, чтобы исправить положение, но не исключено, что ему придется на некоторое время уехать.

Тайлер замирает.

— Надолго? — Тающее мороженое капает с ложки, застывшей над креманкой.

— Неизвестно, пока он не признает свою вину и ему не вынесут приговор.

Тайлер вытирает рот, размазывая шоколад по щеке.

— А он вернется?

— Отец вернется, — твердо произносит Эшли. Впервые ей дается это легко. Впервые она не пытается убедить себя простить Райана. — Нас ждут трудности, но мы семья и будем его поддерживать.

Райан посылает ей первую искреннюю улыбку за много месяцев. С плотно сомкнутыми губами он не выглядит довольным, но явно чувствует облегчение. Эшли переводит взгляд на детей. А вот они его облегчения не разделяют. Тайлер с набежавшими на глаза слезами тычет ложкой в свое мороженое. Лидия принимает суровый вид, и Эшли замечает в ее лице сходство с холодным бешенством Бек — в юности сестра злилась на все подряд и становилась замкнутой.

Эшли собирается спросить у детей, как они с отцом могут утешить их, но тут влезает Райан:

— Тому, что я сделал, нет оправдания. Это было совершенно несправедливо по отношению к вам обоим. И к вашей маме тоже. Я постараюсь все уладить, но вы имеете полное право злиться на меня. Я это заслужил. Могу сказать только, что очень жалею о своем поступке.

Как просто сказано — «очень жалею». Но для Эшли это не только слова. Если ее муж так говорит, она ему верит.

Она сжимает его руку и повторяет детям:

— Мы справимся. Все вместе.

Сын и дочь смотрят на нее, и она выдерживает их взгляды, пока они не смягчаются. Дети доверяют ей. Она тоже доверяет себе. Да, они справятся. Все вместе.

Вскоре после того, как во всех новостях начинают трубить о бриллианте, адвокаты принимаются названивать Бек, предлагая свои услуги по пониженной почасовой ставке. Даже если брать малую часть их обычного гонорара, расходы на юриста обойдутся дороже, чем стоимость всех бриллиантов, найденных в кукле Хелен. Больше, чем несколько тысяч долларов, которые бабушка припрятала в доме. И больше, чем стоит брошь. К тому же Бек отказывается ее продавать, какую бы нужду в деньгах они ни испытывали. Право Миллеров на бриллиант может быть оспорено, но брошь, без сомнения, принадлежала Хелен. Это фамильная реликвия, и ее нельзя сбывать с рук, какую бы цену за нее ни предлагали. На удивление, брат и сестра не упоминают о броши, словно вообще забыли о ее существовании.

Несмотря на широкий резонанс этого дела, адвокатские конторы вовсе не из альтруизма рвутся безвозмедно представлять интересы Миллеров. Помимо прочего, Бек также звонят представители неких подозрительных «бизнесменов», предлагая юридические услуги в обмен на продажу алмаза по частному соглашению после того, как дело будет выиграно. Их уверенность в успехе беспокоит ее почти так же, как туманные намеки на их работодателей. Бек обрывают мобильный и рабочий телефон. Один деятель даже прислал своего помощника к ней в офис.

Когда администратор звонит Бек, сообщая, что ее ожидают в приемной, Бек спешит к стойке, чтобы отделаться от очередного афериста. Однако, увидев на диване сидящего нога на ногу мужчину в шортах цвета хаки и рубашке поло, она замирает на месте.

Незнакомец смотрит на нее голубыми глазами, которые она унаследовала. Волосы Бек выкрашены в яркий цвет и не похожи на его когда-то пепельно-каштановую шевелюру, сейчас совсем седую. Бек носит пирсинг в носу, а потому характерная для Миллеров заостренность черт несколько сглажена, руки покрыты татуировками, скрывающими веснушчатость, но цвет глаз она изменить не могла.

Хотя он и сбрил бороду, Бек узнает его сразу же.

— Папа, — неосознанно роняет она и тут же жалеет, что назвала его так. В отличие от Деборы, которая уже долгое время не была мамой, Кенни всегда оставался папой.

Бек, на один шаг впереди Кенни, ведет его через несколько небольших кварталов к «Лайбрери плейс». Ей нужно увести его из офиса, но оставаться с ним наедине она не хочет.

Кенни ждет за столиком с чашкой кофе, пока Бек заказывает себе картошку фри и колу. Есть она не хочет, но нужно на чем-то сосредоточить внимание во время разговора с ним.

Когда она направляется к отцу, ее так и подмывает бросить поднос и сбежать. Но она знает, что ей не удастся так легко отвертеться. Чем быстрее она сядет и выслушает все, что он желает ей сказать, тем быстрее все закончится.

Бек ставит поднос на стол и устраивается на стуле напротив отца. Он отхлебывает кофе, поглядывая на картошку.

— Ты всегда была обжорой, — наконец произносит он.

— Ты путаешь меня с Эшли. — В ее агрессивном тоне сосредотачивается весь гнев, накопившийся за двадцать два года.

Кенни продолжает пить кофе. Его никак не задевает ее враждебный выпад, отчего Бек только сильнее злится.

Она проверяет время на телефоне.

— У тебя десять минут.

— Я прочитал статью в «Инкуайрере» и стал волноваться за тебя. Хотел убедиться, что у тебя все в порядке.

— Неужели? Ты хочешь знать, все ли у меня в порядке? А двадцать два года тебя это не интересовало? — Противно, что он сводит ее личность к предсказуемому набору банальных, но все же искренних эмоций. Она планирует ответить, что у нее все хорошо, и попросить оставить ее в покое. Вместо этого у нее вырывается: — «Филадельфия инкуайрер»?

Бриллиант «Флорентиец» попал во все газеты, но ее отец увидел материал в филадельфийской прессе.

— Бекка, я…

— Не называй меня так.

— Я живу в Атлантик-Сити. Последние несколько лет. — Его голубые глаза умоляюще шарят по ее лицу.

Бек смотрит в телефон.

— У тебя семь минут.

— Я думал, тебе будет интересно… Хелен дала мне бриллиант.

Бек роняет ломтик картошки, который мяла в руках. Ему удалось завладеть ее вниманием.

— Для кольца. Даже два.

— Рассказывай.

Оказалось, Хелен подарила Кенни бриллиант в два карата для кольца и другой, в один карат, чтобы заплатить за помещение камня в оправу. Кенни тогда было двадцать семь. Несколько лет он состоял в организации «Студенты за демократическое общество» и, когда окончилась война во Вьетнаме, не имел никаких планов на будущее. В те годы они с Деборой сходились и расходились, хотя он сомневался, что Хелен знает про периоды расставаний. Еще до его знакомства с Хелен Дебора пожаловалась Кенни, что мать ее не любит. Когда его наконец пригласили на ужин в дом на Эджхилл-роуд, он понял, что Дебора ошибается. Хозяйка дома отвела его в свою комнату и достала из комода бархатный мешочек. Высыпала на ладонь брошь в виде цветка с большим желтым камнем в центре и несколько отдельных бриллиантов и два из них отдала Кенни.

«Расскажешь кому-нибудь об этом — я тебя кастрирую, — сказала Хелен, снова пряча брошь и маленькие бриллианты в комод. — И не вздумай обидеть меня вопросом, настоящие ли они».

Именно тогда Кенни осознал, что Хелен очень сильно любит дочь. Просто их любови говорили на разных языках.

Кенни отправился в Ювелирный Ряд к мастеру, которого выбрала будущая теща. Тот уже разработал дизайн кольца по указаниям Хелен. Кенни не нравилось, что мать предполагаемой невесты вмешивается в выбор кольца, в их помолвку, тем более что он еще не был уверен, что хочет жениться.

— Мне, наверно, не стоит этого говорить, — произносит он, хотя услышанное ничуть не потрясло Бек. — Ну и вот, я сказал ювелиру, что подумаю, чем очень его удивил.

После разговора с Хелен ювелир уже изготовил восковую форму для отливки кольца. Кенни положил бриллианты в карман и сказал, что придет через несколько дней. Выйдя из лавки, он решил, что однажды женится на Деборе, но на своих условиях. Чуть дальше по улице над одним из магазинов мигала неоновая вывеска: «Бриллианты». Торговец не спрашивал, откуда у него камни, просто предложил ему сумму, показавшуюся Кенни огромной.

Хелен никогда не упоминала о том, что подарила будущему зятю драгоценные камни. Когда через год он наконец надел на палец Деборе кольцо с бриллиантом в полкарата, купленным в ломбарде, Хелен раздула ноздри, но Деборе сказала, что кольцо прекрасное.

«Мама никогда не может порадоваться за меня», — заметила Дебора наедине с Кенни.

— Я не стал ее разубеждать и ни разу не заикнулся о своем поступке, — признался отец Бек, глядя в пустую чашку.

Рассказ занял семнадцать минут. Бек не вставала с места, пытаясь сообразить, правдива ли услышанная ею история. Пресса ничего не знает о других бриллиантах. Так же как и о броши в виде орхидеи. Выходит, Хелен действительно подарила Кенни камни. Бабушка никогда его не любила и все же доверила ему свою самую заветную тайну. Это выглядело даже большим проявлением любви к Деборе, чем выдача ее жениху бриллиантов для кольца.

— Знаешь, а ведь мы с твоей матерью не разведены, — говорит Кенни, обращаясь к пустой чашке.

Бек внезапно почувствовала тошноту. Ну конечно, вот зачем он явился. Как же наивно с ее стороны было выслушивать его россказни и предполагать, будто Кенни Миллер сохранил хоть частицу искренности.

Она хватает свой поднос.

— Мне пора возвращаться на работу.

Бек бросает еду, к которой едва притронулась, в корзину и, чувствуя присутствие отца у себя за плечом, спускается по эскалатору и направляется по переходу к Семнадцатой улице. Несмотря на пузо и одышку, отец поспевает за ней.

— У меня есть законные права на часть доли Деборы, — говорит он с почти смехотворной убежденностью.

— Вообще-то нет. — Бек пытается произнести это с не меньшей твердостью, но на самом деле она не может сказать наверняка. В институте она не изучала семейное законодательство, а их фирма разводами не занимается. К тому же Кенни и Дебора давным-давно живут отдельно. И это Кенни бросил ее. Даже если он по закону может предъявлять материальные претензии, Бек в целом уверена, что наследование попадает в особую категорию. — Ты не имеешь никаких прав на наше имущество.

— Я не собирался тебя расстраивать, — говорит он, когда она вынуждена остановиться на светофоре. — Я просто не хотел, чтобы для тебя это стало неожиданностью.

— Ну конечно, я совсем не удивлена, что ты появился через двадцать два года с претензиями на наше имущество.

Кенни протягивает дочери визитку. Он значится менеджером какого-то гриль-бара в Маргейт-Сити, Нью-Джерси.

— Я пытаюсь поступить по-хорошему.

— Офигеть.

Загорается зеленый свет, и пешеходы быстрым потоком устремляются через улицу. Бек тоже начинает переходить, но вдруг поворачивается к отцу.

— Попробуй только приблизиться к Деборе — я тебя кастрирую.

С этими словами она несется прочь, не оборачиваясь, пока не оказывается в вестибюле офисного здания и не убеждается, что Кенни не преследует ее. Его визитную карточку она рвет пополам, однако ее рука медлит над корзиной для мусора. Наконец Бек кладет рваные половинки в карман пальто и спешит наверх.

Оказавшись за своим столом, она сразу же набирает номер матери.

— Ты не развелась с ним, — в ярости шепчет она. Разумнее было позвонить Деборе из вестибюля, подальше от ушей сотрудников. Сплетни о ней начали ходить по офису еще до истории с бриллиантом, с тех пор как Том бросил ее. Но Бек внезапно становится все равно.

— Ну, знаешь ли, трудно развестись с человеком, когда не имеешь понятия, где он.

— Почему ты не сказала нам об этом?

— А что бы это изменило?

Бек не может сопротивляться знакомому раздражению, которое всегда вызывали в ней материнская безответственность и легкомыслие, вечная склонность создавать проблемы там, где они не нужны. Сказать ей о том, что отец собирается предъявить претензии на половину ее доли в наследстве? Хотя в данную минуту это принесло бы Бек облегчение, она все же почти уверена, что его притязания незаконны.

— Я боялась не быть разведенной, а стать разведенной, — тихо произносит Дебора.

До Бек наконец доходит. Когда в детстве мать уверяла ее, что Кенни вернется, она пыталась убедить не столько дочь, сколько саму себя.

— Он рассказал мне кое-что о Хелен.

Бек рассказывает ей, что бабушка втихаря отдала Кенни бриллианты, и надеется, что Деборе будет приятно узнать о таком проявлении материнской заботы.

Дебора, однако, мрачнеет еще больше.

— Не верь ни единому слову этого человека.

Закончив разговор, Бек направляется к кабинету Тома и стучит в дверь. Он поднимает на нее глаза со ставшим уже привычным в последнее время выражением страсти и подозрительности. Она, как обычно, игнорирует этот взгляд и сообщает о появлении блудного папаши.

— Вот мерзавец, — говорит Том. — Ты права. Наследство не предполагает выплаты алиментов. Если вы выиграете процесс, у него не будет права ни на один бриллиант. — Том, размышляя, стучит себя указательным пальцем по подбородку. — Меня беспокоит только, что Хелен показывала ему «Флорентийца». Припрятанная брошь, торговец в Ювелирном Ряду, вся эта секретность. Такое впечатление, будто Хелен знала, что владеет камнем незаконно. По крайней мере, твой отец может представить дело таким образом.

— Уж он постарается, даже не сомневайся, — заверяет его Бек, опершись на дверной косяк. — Так что мне делать?

— Сейчас — ничего. Не заглатывай наживку.

Обоим известно, что она никогда не умела уворачиваться от расставленных сетей.

Хотя Бек и поклялась игнорировать Кенни, сдержать обещание оказывается трудно. На следующее утро его цитируют газеты, и не только «Филадельфия инкуайрер», но и «Нью-Йорк таймс», и «Уолл-стрит джорнел».

Эшли в бешенстве звонит Бек.

— Нет, ты слышала, что он заявляет: Хелен заплатила ему бриллиантами, чтобы он бросил нас?

— Эшли, я на работе.

— Как они могут это печатать? Это форменная клевета! — Эшли замолкает, потом говорит: — У меня параллельный звонок. Это Джейк.

— Пожалуйста, не вмешивайся. И Джейку скажи то же самое, ладно?

Бек нажимает на отбой и кладет голову на стол, собираясь с мыслями. Она так и видит, как Кенни ржет до колик с репортерами, скармливая им одну за другой эпатажные истории. Он всегда был горазд на подобные выходки, в этом отчасти и состоял его шарм — назови его хоть харизмой, хоть очковтирательством. Даже Бек мгновенно повелась, когда он рассказал ей о Хелен и бриллиантах. Интересно, что из этого ложь? Ведь некоторые подробности он выдумать не мог. И еще кое-что в его словах наводит Бек на размышления. На протяжении всех этих лет расходы Миллеров несколько раз волшебным образом покрывались из таинственного источника: не только кольцо Деборы, но и последний год обучения Эшли в частной школе — Бек вообще-то никогда не верила, что сестра получила стипендию; три пары брекетов, якобы оплаченные страховой компанией; путешествие Бек в Рим на первом году в институте; операция Деборы после перелома руки; первая машина Джейка — Хелен утверждала, что ее подруга так расплатилась за пошив костюма, но это объяснение, как и многие другие, звучало неправдоподобно.

Были и другие случаи, которые Бек могла бы припомнить. Возможно ли, что Хелен продавала бриллианты из шляпной булавки, чтобы делать своей семье дорогие подарки? Официальных свидетельств этих сделок нет, во всяком случае, найти их невозможно. И все же, поразмыслив, Бек приходит к убеждению, что денежная помощь исходила от Хелен. Видимо, Кенни не врет и кроме пяти бриллиантов — трех найденных Деборой в кукле и двух, которые Хелен отдала Кенни, — было и больше. Впервые с тех пор, как арестовали «Флорентийца», решимость Бек крепнет. Камень принадлежал Хелен. Она привезла его в шляпной булавке. Теперь нужно только доказать это.

Тринадцать

В конце июня, когда истек тридцатидневный срок подачи претензий, обнаружились более сотни претендентов на обладание бриллиантом массой 137,27 карата, включая Кенни Миллера. Бек такого не ожидала. Она предполагала, что отец подождет, пока закончится запутанный и дорогой процесс по поводу гражданской конфискации, и только после этого заявит о своей доле в наследстве. Однако в своем иске он написал, что Хелен якобы обещала бриллиант ему, когда они с Деборой женились. Судья вряд ли примет в расчет подобное утверждение, но это подрывает позицию Миллеров, привнося в дело обстоятельства, связанные с многолетними семейными дрязгами.

Как и предсказывалось, в дополнение к официальным наследникам на поверхность всплыли несколько мнимых Габсбургов. Один из них провозгласил себя последним императором Австро-Венгрии Карлом, который вовсе не умер в 1922 году и в свои зрелые сто тридцать лет проживает в Итаке, штат Нью-Йорк. Другая заявила, что является внучкой Карла от именитой фаворитки. Часть соискателей причисляли себя к роду Медичи, хотя тот пресекся несколько столетий назад. Некий человек представил доказательства своего происхождения по прямой линии от бургундского герцога Карла Смелого, которому, как говорят, принадлежал алмаз в XV веке. Еще один утверждал, будто нашел этот камень на берегу озера Мичиган. О «Звезде Мичигана» пресса пишет много и с удовольствием; впрочем, с не меньшим наслаждением репортеры смакуют любые связи с австрийской императорской семьей и Медичи, которые только могут измыслить современные охотники за сокровищами.

Бек уверяет брата и сестру, что наличие фальшивых претендентов к лучшему, поскольку это затормозит работу прокуроров. Каждый иск должен быть рассмотрен Министерством юстиции и опровергнут в суде. Правительству понадобится не один год, чтобы просеять все заявления и представить их в суд для опровержения.

— Хочешь сказать, что мы еще много лет не сможем продать бриллиант? — спрашивает Эшли. Судья уже затребовал материалы по делу Райана и назначил слушания на ноябрь. Райан должен вернуть деньги до суда. У Джонсонов нет времени.

— Если выиграем процесс, — предупреждает Бек.

— А если нам нужны деньги прямо сейчас? — Джейк пытается сохранять невозмутимый тон. Он надеялся, что, получив свою долю, сможет оплатить аренду квартиры на следующий месяц. Другого источника разбогатеть у него нет: либо бриллиант, либо сценарий, основанный на истории Хелен, но на этом фронте он снова застрял. В его повествовании зияет гигантская дыра: каким образом бриллиант попал к Хелен, — а без этой ключевой сюжетной линии непонятно, почему она сохранила камень, то есть о чем вообще эта история.

— Пока суд не закончится, на деньги рассчитывать не приходится. Но чем дольше он будет тянуться, тем лучше. У нас пока нет доказательств, что бриллиант по закону принадлежит нам.

Хотя Бек и права в том, что беспочвенные претензии будут замедлять работу Министерства юстиции, они не мешают районному суду рассмотреть заявление Миллеров. По истечении тридцати дней дан ход обращениям четырех заявителей: австрийского правительства, итальянского правительства, дома Габсбургов и семьи Миллеров, исключая Кенни. Бек хочет отпраздновать эту маленькую победу, но Кенни все еще разговаривает с представителями медиа, измышляя бредовые истории из жизни ее семьи.

Районный судья Риччи — дама за сорок в ярких тяжелых бусах поверх мантии. Бек надеется, что молодая, не чуждая модных тенденций женщина выделит младшую представительницу Миллеров в море седоголовых мужчин в темных костюмах. Судья, однако, выказывает к Бек такое же безразличие, как и ко всем остальным заинтересованным сторонам.

— Позвольте внести ясность. — Судья Риччи смотрит по очереди на каждого адвоката, даже на Бек, которая не является адвокатом, но в данную минуту представляет сама себя. — Я не допущу попыток затягивать дело без необходимости. Процесс проходит за счет налогоплательщиков. Вероятно, в ваших интересах тянуть как можно дольше, но это противоречит интересам суда и народа.

Она устанавливает срок девяносто дней для досудебного изучения доказательств и последующий крайний срок для подачи ходатайств о принятии решения в порядке упрощенного производства — месяц, до конца октября. Значит, у Миллеров есть только три месяца, чтобы собрать доказательства, опросить свидетелей, нанять специалистов. А специалисты понадобятся самые разнообразные — по Первой мировой войне, по австрийскому законодательству, особенно по Габсбургскому праву, согласно которому вся собственность короны передавалась государству. По договору о репарациях по итогам Первой мировой войны алмаз «Флорентиец», возможно, должны были передать Италии. Также потребуются геммологи и историки ювелирных украшений, здесь и в Европе. Кроме того, необходим адвокат, которым за тридцать дней Миллеры не обзавелись. Виктор нашел для бриллиантов покупателя, предлагающего пятнадцать тысяч долларов — цена не рыночная, но все же больше, чем опасалась Бек. Однако этого недостаточно, даже чтобы заплатить юристу за месяц.

Бек не может представлять интересы семьи против крутых юридических фирм, нанятых итальянцами и австрийцами. Габсбурги же привлекли к работе международную компанию, специализирующуюся на предметах роскоши. Эти адвокаты принимали участие в деле о бриллиантах Элизабет Тейлор и еще в одном нашумевшем процессе с участием нападающего из знаменитой футбольной команды и кольца с голубым бриллиантом. Как бы Бек Миллер ни любила сложные задачи, предстоит не столько неравный бой, сколько кровавая резня.

Бек делает все возможное, читая переведенные Кристианом страницы и пытаясь найти адвоката, который бы подошел ее семье. Разнообразные юристы продолжают предлагать ей свои услуги, но их часовые гонорары смехотворны, а планы защиты прискорбно жидкие. Они интересуются деньгами и славой, а не Хелен и не Миллерами. Бек в офис также звонят всяческие писатели и прочие авантюристы, называясь секретарю то ее матерью, то подругой, а одна даже отрекомендовалась ее гинекологом. Все они забивают телефонную линию и отрывают от дела лучшего помощника юриста в конторе. Теперь, правда, Бек уже не уверена, что она лучшая. Голова у нее занята совсем не служебными вопросами; даже она сама готова признать, что ее работа больше не соответствует недавним безупречным стандартам, и это еще одна причина подавленности и разочарования в собственных ограниченных возможностях.

И однажды Карен из отдела кадров встречает ее в коридоре и сообщает, что партнеры ожидают ее в комнате для переговоров.

— У меня неприятности? — спрашивает Бек, поспевая за Карен.

— Не знаю, честно. — Карен внезапно останавливается, и Бек чуть не врезается в нее. — Что бы ни случилось, я всегда здесь. — Так она старается утешить Бек, уже уверенную, что ее увольняют.

Конечно же, Том тоже там. Разве мог он уклониться от участия в этом совещании? Разве мог он пропустить зрелище еще одного унижения в жизни Бек Миллер? Голова у него низко опущена, и он не отрывает глаз от лежащего перед ним блокнота, когда партнеры встают и жестом приглашают Бек садиться на пустой стул посередине.

— Бек, — начинает один из хозяев фирмы, — ни для кого не секрет, что вы столкнулись с юридическими неприятностями, которые только усугубляются.

— Я не подсудимая, — защищаясь, отвечает она, но, подумав, меняет подход. — У меня пытаются украсть семейную реликвию.

— Мы читали об этом.

Бек ждет страшных слов.

— Мы предлагаем вам подумать об отпуске до тех пор, пока все не решится.

— Если вы собираетесь меня уволить, я бы предпочла услышать об этом прямо сейчас.

Раздается смех, и Бек теряется. Ведущие партнеры улыбаются.

— Бек, вы лучший помощник юриста за всю историю фирмы. Мы просто волнуемся, что судебный процесс будет отвлекать вас от работы.

— Я не могу позволить себе неоплачиваемый отпуск. Тяжба может растянуться на годы. — Она сама удивляется: годы. Несколько лет бесконечных апелляций, независимо от того, выиграет она в итоге или нет. Этот суд будет длиться вечно.

— Мы об этом подумали и вот что предлагаем.

Предложение настолько абсурдно, что Бек приходится время от времени оборачиваться к Карен за подтверждением, что она все правильно поняла.

— В дополнение к нашему сотрудничеству с вами есть несколько причин, почему мы вам подходим лучше всего, — начинает главный партнер свою речь. — Во-первых, мы одна из ведущих фирм в Филадельфии. А как вы знаете, всегда разумнее иметь дело с местной фирмой, знакомой с федеральной судебной системой Пенсильвании, и с наиболее благосклонными судьями. К тому же у нас не меньше персонала, чем в какой-нибудь нью-йоркской или вашингтонской конторе. Мы не можем предложить помощь безвозмездно, но согласны представлять вас на условиях возмещения затрат только в случае успеха. — Он не объясняет Бек, что расходы перельются через край, прежде чем фирма заберет свою треть. Само собой разумеется, если процесс будет выигран, они продадут алмаз. — Вам, конечно, следует посоветоваться с семьей, но мы хотели бы назначить вас на это дело с полной загрузкой. Остальную вашу работу мы перераспределим, чтобы вы не распыляли свои усилия. Для нашей фирмы это будет дело первостепенной важности.

— Мне не нужно обсуждать это с семьей, — без малейших колебаний говорит Бек. — План превосходный.

— Том говорит, что помогает вам с этим делом? Если вы не возражаете, он будет выступать вашим представителем от фирмы.

Бек смотрит на главного партнера с подозрением. Не намекает ли он на их роман? Потом начальник улыбается, и Бек понимает, что он не знает об их отношениях. Отдел кадров в курсе, но Карен сохранила конфиденциальность.

— Так мы договорились? — спрашивает другой партнер и, не дожидаясь ответа Бек, заключает: — Хорошо. — И встает.

Остальные выстраиваются к выходу следом за ним. Через несколько мгновений переговорная пустеет. За столом остаются только Бек, Карен и Том.

— Как вы? — спрашивает Карен Бек, которая настороженно кивает. Выходя, Карен одаряет Тома взглядом, за который Бек могла бы заплатить — настолько он пропитан отвращением.

— Я не хочу, чтобы ты представлял интересы моей семьи, — говорит Бек, когда они остаются одни.

Том смущен.

— До сего момента я тебе помогал.

— Придется много времени проводить вместе, а мне это не нравится.

— Бек, тогда в квартире… — начинает Том.

Бек прерывает его:

— Это была ошибка. Заключительный акт изгнания друг друга из наших жизней. — Том хочет возразить, но она выставляет вперед руку, показывая, что еще не все сказала. — Я уже все пережила, но ты сделал мне очень больно. Я открылась тебе, как не открывалась еще никому. — И опять она жестом остановила его. — Позволь мне закончить. Я благодарна тебе за помощь, правда. Просто я больше не доверяю тебе. У наших отношений слишком богатая история. Не хочу, чтобы ты узнал еще больше интимных подробностей о моей семье.

Том выглядит обиженным, отчего в Бек вскипает гнев. Ее слова не должны задевать его. Она не успевает сказать ему это, как Том отвечает:

— Я не осуждаю тебя за то, что ты сделала. Главное — это не наши ошибки, а то, как мы на них реагируем. Мне все равно, что ты мошенничала в школе…

— Я не мошенничала…

Том водит указательным пальцем, как бы говоря, что именно это он и имеет в виду.

— Не грози мне пальцем, я не ребенок, — произносит Бек, чувствуя себя маленькой девочкой.

— Я не сразу понял, почему твоя история так меня встревожила. Я хотел, чтобы ты открылась мне. И это ужасно, что твой учитель унизил тебя.

— Он травил меня. В наше время его бы уволили и ославили во всех соцсетях.

— В том-то и дело, Бек. Ты не обратилась к властям, а взяла все в свои руки.

— Ты это серьезно? — Конечно, он это серьезно. — Для большинства людей это не так просто. Директор мне ни за что бы не поверил.

— Неизвестно.

— Ты не имеешь права меня осуждать, — говорит Бек, стараясь не повышать голоса. Переговорная расположена в центре офиса, отделенная только стеклянными перегородками. Любой проходящий мимо может их услышать.

— В том-то и дело, что я тебя не осуждаю. Мне правда все равно, что ты там натворила. Я верю, что люди меняются к лучшему. Если мы искупаем свои ошибки, то можем их преодолеть. Но важно вот что: ты все еще считаешь себя оскорбленной, словно не виновата ни в чем из того, что с тобой происходит.

Бек чувствует подступающие злые слезы. Том продолжает формулировать свои аргументы, проводя всесторонний обзор ее вины перед Джейком, перед матерью, перед Молли Стэнтон из юридического института — удивительно, что он помнит ее имя, — перед директором школы и Лиззи Мейерс, которая на самом деле поблагодарила мистера О’Нила за оценку, которую заслужила.

— Остановись, пожалуйста.

Может быть, Том и прав, что она винит кого угодно, только не себя, но он несправедлив в том, что касается мистера О’Нила и произошедшего в школе. Директор никогда бы не поверил жалобам на популярного учителя, особенно после того, как Бек взломала школьный компьютер. А раз Том не понимает этого, значит, он совсем не подходит на роль представителя ее семьи.

— Я попрошу партнеров назначить на это дело кого-нибудь другого.

Бек встает, но не выходит из комнаты. Если она попросит другого сотрудника, ей придется объяснять причины. Партнеры не знают, что они с Томом встречались. Карен держала это в тайне, хотя и должна была сказать им. Бек не хотелось ее подводить.

Том обходит стол и становится вплотную к ней.

— Позволь мне помочь тебе.

— Почему это так важно для тебя?

— Потому что ты заслуживаешь юриста, который сделает все возможное и невозможное. Хелен этого заслуживает. А никто другой не будет стараться ради тебя так, как я.

Бек отводит взгляд. Когда она снова поворачивается к нему, он настойчиво смотрит на нее.

— Ты понимаешь, что нам не стоит работать вместе?

— Конечно, понимаю, но ведь у тебя глаза открыты. Если тебе это покажется невыносимым, если по какой-нибудь причине тебе станет неудобно, — скажи только слово, и я уступлю место другому юристу. — Он смотрит на нее с мольбой, и Бек жалеет, что не попросила Карен остаться. Хотя было бы нечестно еще больше впутывать в их отношения отдел кадров.

Бек все еще сомневается, но отвечает Тому:

— Ладно. Давай попробуем.

Она соглашается не ради него, а ради Карен, ради Миллеров. Том — хороший юрист. Судя по его широкой улыбке, он будет сражаться как лев, пусть даже не за нее, а за ее семью.

Они вместе идут по коридору, и Бек запоминает первоочередные задачи, которые быстро перечисляет Том. Прежде всего, нужно подать ходатайство о снятии ареста с алмаза, поскольку нет никаких доказательств, что это «Флорентиец».

— В экспертизе Геммологического общества не указано название камня. Где гарантии, что это тот самый алмаз? Может, это и не «Звезда Мичигана», но и то, что это «Флорентиец», не доказано.

— В заключении экспертизы упоминается сердцевидный изъян, — возражает Бек. — Я прочитала много документов о «Флорентийце», и все они свидетельствуют об уникальном включении такой формы. Франциск Лотарингский тоже упоминает о нем, когда преподносит алмаз своей невесте. «Как сердце навечно заключено внутри этого бриллианта, так и мое сердце всегда с тобой», — пишет мать Марии-Антуанетте, когда посылает ей бриллиант на свадьбу. К тому же у нашего камня точно тот же вес и размеры, как у «Флорентийца».

— Так нам дело не выиграть. Давай начнем с того, что посеем сомнения в истории владения бриллиантом. На этом основании мы сможем подать ходатайство с просьбой отложить досудебное рассмотрение дела. — Том перечисляет несколько возражений, которые можно выдвинуть. — Остальные претенденты тоже будут заинтересованы в отсрочке.

Чем дольше отсрочка, тем больше времени, чтобы доказать, что бриллиант принадлежит Миллерам по праву.

Бек продолжает молча идти рядом с Томом, бегло записывая, что надо найти специалистов по европейскому праву и истории, геммолога — может, это будет Виктор, а может, кто-нибудь другой, учитывая, что он первым идентифицировал бриллиант и придется привлекать его как свидетеля, — историка ювелирных украшений, знатока старых дел с гражданской конфискацией, которые могут напомнить прецеденты, способные помочь в ведении дела.

— И продолжайте искать любые сведения о жизни Хелен. Мы должны не просто доказать, что бриллиант не принадлежит никому из других претендентов, мы должны доказать, что он по праву принадлежал твоей бабушке, а теперь принадлежит тебе.

Они останавливаются около рабочего места Бек.

— И нужно как-то заставить замолчать твоего отца. Мы можем подать ходатайство о судебном запрете на контакты с тобой и членами твоей семьи, но лучше избавиться от него по-хорошему. Попытайся накопать на него компромат. В отношении подобного типа это наверняка будет нетрудно.

Бек смотрит, как Том, окрыленный, необычайно легкой походкой спешит по проходу. Перспектива работать вместе с ним, конечно, не радует, но он, без сомнения, будет прекрасно отстаивать интересы ее семьи, а это самое главное.

— Ты действительно считаешь, что это хорошая идея? — спрашивает ее Эшли с экрана айпада.

В доме у нее так тихо, что слышно, как под ногами скрипят половицы. Теперь, когда Райан не работает, выдается редкий день, когда дом предоставлен в полное ее распоряжение. Она была бы не против походить по дому нагишом, но репортеры еще время от времени заглядывают к ним, а Эшли вовсе не мечтает увидеть на обложке «Нью-Йорк пост» размытую фотографию своих прелестей. Можно только вообразить заголовок: «Жена мошенника разоблачена!»

— Не верю я, что твой бывший мечтает тебе помочь, — хмыкает Дебора, качая головой.

— Я поняла, мама, ты выразилась предельно ясно. — Бек закатывает глаза.

Дебора сидит рядом с ней на диване в доме на Эджхилл-роуд. Бек напросилась на ужин, чтобы поговорить с матерью о Кенни. Кто-кто, а брошенная жена знает его как облупленного.

Бек поворачивается к экрану.

— Том хороший юрист и чувствует себя виноватым. Он вложит в наше дело всего себя, не то что какой-нибудь незнакомый адвокат.

— Давай надеяться, что он не будет вкладывать себя повсюду, — язвит Эшли.

Дебора смеется, пока не замечает пришибленное выражение лица Бек.

— Я же сказала, между нами все кончено.

— Теперь какие наши действия? — спрашивает Джейк.

— Продолжаем изучать жизнь Хелен. — Бек достает блокнот.

— О-о, Бек составила список, — поддразнивает ее Эшли.

Игнорируя насмешку сестры, Бек перечисляет зацепки, которыми нужно заняться. Выяснилось, что найденные в кукле бриллианты можно продать за пятнадцать тысяч долларов, но конкретных доказательств, что Хелен привезла шляпную булавку из Вены, не обнаружилось. Это их рабочая версия, однако для суда потребуются железные свидетельства в ее пользу.

— А почему мы решили, что Хелен привезла булавку с собой? Только потому, что нашли бриллианты в кукле, приехавшей из Австрии? — размышляет Эшли.

— Они из той же эпохи, — отвечает Бек.

Сестра посылает ей взгляд, означающий: «Ну и что?»

— У тебя есть другое объяснение, как к Хелен попали драгоценные камни, изготовленные на рубеже веков? Сейчас не время сомневаться в наших выводах.

— Почему? Ведь остальные претенденты именно так и поступят, — замечает Джейк.

— Тем более мы должны придерживаться своей версии. Нужно выдвинуть гипотезу и потом найти доказательства, подтверждающие ее. Так работает закон. Правда никогда не известна на сто процентов, есть только соперничающие гипотезы. Необходимо удостовериться, что наша выглядит убедительнее остальных.

— И какова же наша гипотеза? Что еще в Вене Хелен спрятала булавку в кукле, которую привезла в США, где спустя пятнадцать лет вынула из нее бриллиант и вставила в брошь? — Разумеется, Джейку известно данное предположение. Он воплотил его в эпизоде. Но это лишь выдуманный сюжетный ход, созданный для большого экрана. Интригующий, натянутый, лишенный твердых оснований.

— Если мы сможем определить клеймо мастера, то да.

— Я все-таки не понимаю, чем это нам поможет, — перебивает Дебора дочь.

— Мы узнаем, кто сделал брошь.

Озадаченное выражение не пропадает с лица Деборы. Бек открывает в желтом блокноте чистую страницу и пишет: «Алмаз Габсбургов исчезает в 1918-м → попадает к Хелен → не позже 1954-го оправлен в брошь».

— Нам надо либо выяснить, как бриллиант попал от Габсбургов к Хелен, либо, наоборот, оттолкнуться от броши и раскрутить жизнь Хелен в обратном направлении.

— А откуда мы знаем, что Хелен не получила бриллиант уже вместе с брошью? Первые фотографии, которые у нас есть, относятся к тысяча девятьсот пятьдесят пятому году, — говорит Дебора.

— Виктор считает, что брошь изготовлена около тысяча девятьсот пятьдесят четвертого, так что, если Хелен надевала ее на празднование Нового года, она, скорее всего, была ее изначальной владелицей. А если и нет, по клейму мы сможем найти фирму, которая произвела брошь, и по документам выясним, кто ее заказал. А оттуда двинемся во времени еще дальше в прошлое. Давайте просто придерживаться плана, ладно?

Бек не упоминает Петера Винклера, так и не ответившего ей, хотя она отправила ему четыре электронных письма. Не заикается она и о Кристиане, который добросовестно переводит книги Курта Винклера. Они три раза встречались в баре под предлогом обсуждения перевода. Флирт продолжается, но развития не имеет, и чем больше Кристиан ей улыбается, чем больше очаровывает ямочками на щеках, тем больше Бек убеждается, что он для нее слишком молод и несерьезен. Кроме кокетства ей от него ничего не нужно.

— Хочешь сказать, твоего плана, — презрительно фыркает Джейк.

— А у тебя есть предложение получше? — с не меньшим пренебрежением спрашивает Бек брата.

— Просто я не вижу в этом смысла.

— Вот почему нам нужно добыть доказательства.

Голоса повышаются, и разговор грозит перейти в ссору. Эшли порядком устала от собственных ссор с мужем, и ей не улыбается сидеть и наблюдать за бессмысленной перебранкой брата и сестры. А потому она делится новостью, которую все откладывала, не желая поднимать эту тему:

— Я нашла Флору.

Эшли несколько дней не решалась вскрыть конверт из Музея холокоста, а открыв его, пожалела, что не бросила письмо в камин нераскрытым.

— Ее арестовали двадцать пятого апреля тысяча девятьсот тридцать девятого года, — нерешительно начинает она.

— Это всего через несколько дней после отплытия Хелен в Америку, — подсчитывает Бек.

— Думаешь, это совпадение, что ее забрали так скоро? — спрашивает Джейк.

— Узнать это невозможно, — отвечает Эшли.

— Если бы Хелен не уехала… Если бы осталась с Флорой… — Дебора замолкает на полуслове. В последнее время она очень злится на мать за ложь об отце. Мысль о случайном спасении Хелен от гибели не гасит ее гнев, но слегка приглушает. Закончить фразу Дебора не решается.

— Куда ее отправили? — спрашивает Бек.

— В Лихтенбург, один из первых концентрационных лагерей. Он находился в старинном замке, но его расформировали примерно через месяц после того, как Флора попала туда. — Эшли старается говорить бесстрастным тоном: это единственный способ пересказать все подробности и не расплакаться.

— И что потом? — спрашивает Джейк.

— Потом в Равенсбрюк. Я не нашла ее личное дело, но среди выживших ее не было. — Эшли никогда раньше не слышала про Равенсбрюк. Это был женский лагерь, тренировочная база для надзирательниц, которые доказывали преданность СС, демонстрируя свою жестокость. Большинство узниц составляли не еврейки, а политические заключенные, научные работники, цыганки, душевнобольные. Флора, вероятно, не была одной из подопытных — их брали в основном из полячек, которых резали, которым ампутировали конечности, подвергали гангрене или трансплантации. Также было статистически маловероятно, что Флору принуждали к проституции или стерилизовали, — такая судьба была уготована преимущественно цыганкам. — Не советую вам гуглить информацию об этом лагере.

Но даже если Флору постигла другая участь — если ее расстреляли, удушили газом или заморили голодом, — не приходится сомневаться, что она умерла ужасной смертью.

— Что ж, — откликается Дебора, — теперь мы знаем, что с ней случилось.

— Странно. Я понимала, что она, скорее всего, умерла в концентрационном лагере, но знать наверняка… — Эшли не может объяснить, почему теперь, когда ее предположения подтвердились, ей стало только хуже, но, судя по выражению лиц родственников, они ее понимают.

— Значит, Флору забрали через несколько дней после того, как она отправила Хелен в США, — добавляет Джейк. Он проклинает себя за то, что в такую минуту думает о сценарии, но это будет душераздирающий поворот сюжета в финале.

— Как нам помогут эти сведения? — Эшли имеет в виду «Как они помогут нам залечить рану?», но Бек воспринимает вопрос иначе.

— Мы ведь и не ждали, что судьба Флоры приведет нас к разгадке появления у Хелен «Флорентийца», — говорит младшая сестра. — Мы искали ее не ради камня.

Окончив разговор, Бек и Дебора сидят бок о бок на диване, глядя в черный экран спящего телевизора Хелен. Кондиционер, который Дебора установила на окно, трудится изо всех сил, чтобы остудить июльский зной, но в гостиной все равно нечем дышать. Однако Бек находит в духоте своего рода утешение. У бабушки никогда не было оконного кондиционера, она даже вентилятор редко включала. Жара напоминает Бек о Хелен.

— Это ничего не меняет, — говорит Бек, вытирая пот с верхней губы.

— В каком-то смысле это меняет все, — возражает Дебора, в свою очередь вытирая пот со лба. Если они выиграют процесс, она первым делом установит центральную систему кондиционирования.

— Я хочу с тобой поговорить. — Бек чувствует, как Дебора напрягается. — Это касается Кенни.

— Я с ним не общаюсь, — отмахивается Дебора. — Он звонил несколько раз. Услышав его голос, я тут же бросаю трубку, честное слово.

— Он тебе звонил? — Бек ощущает, как внутри поднимается жар. — Я же пригрозила кастрировать его, если он к тебе приблизится.

Дебора смеется:

— Извращенка.

— Той же карой стращала его Хелен, если он расскажет кому-нибудь о бриллиантах.

— Теперь я верю в эту историю.

Беспечность Деборы удивляет Бек.

— Ты не расстраиваешься из-за того, что он треплет повсюду языком?

Дебора пожимает плечами:

— Он эксцентричный тип. Пресса обращается к нему при любой возможности. Пикантная получается история.

— Так давай его закопаем? У тебя наверняка есть на него компромат.

— О да. — Дебора замолкает. — А нет другого способа? Я не хочу опускаться до его уровня. — Заметив удивление на лице дочери, Дебора улыбается. — Разве это так удивительно, что я предпочитаю вести себя достойно?

— Немного, — улыбается Бек и обещает: — Я подумаю, как еще можно от него избавиться.

Деборе не хочется, чтобы после ужина Бек уходила, и дочь тоже медлит и, убрав посуду, усаживается за обеденный стол. Дебора садится рядом.

— Хочешь чаю?

— Конечно.

Пока Дебора заваривает чай с ромашкой и свежей мятой, Бек надевает очки для чтения и превращает обеденный стол в рабочий, раскладывая вокруг распечатанные документы.

— Что это? — интересуется Дебора, ставя перед дочерью чашку.

— Книга, которую Кристиан для меня переводит. Эшли и Джейк наверняка считают, что это пустая трата времени, а мне кажется, здесь могут быть полезные сведения. Если нам удастся узнать, когда именно исчез бриллиант, вероятно, это поможет выяснить, где он был до того, как попал к Хелен.

— Помочь тебе? — Дебора ожидает от дочери намека, что это слишком сложно для нее.

Но Бек снимает очки и массирует виски.

— Да, если можно. Свежий взгляд не помешает.

Она осматривает стопки и передает матери двадцать шестую главу, «Последний вздох империи».

— Здесь говорится о периоде, когда императорская семья сбежала. Я читаю о более поздних временах, когда они жили в Швейцарии, а потом в Португалии. Пока я не нашла ничего о драгоценностях, но знаю, что они остро нуждались в деньгах и продавали все, что только можно. — Бек снова надевает на нос очки и возвращается к чтению. — Должна тебя предупредить, что у Винклера слегка витиеватый стиль.

Если не сказать — высокопарный. «Доблестный труд», «благородные стремления», продолжение «славных традиций несметного числа отважных поколений», связанных «нерасторжимыми узами крови». Текст начинает расплываться у Деборы перед глазами. Она встряхивается. Показать, что ей скучно, нельзя, но Дебора всегда была нерадивой ученицей.

Глава начинается с описания относительно спокойной жизни венценосной семьи в Лаксенбурге в Австрии, в то время как империя вокруг рушилась. В шесть утра месса, затем завтрак из мяса и минеральной воды, после чего император отбывал в штаб армии в Бадене и возвращался на обед к супруге и их — в то время — пятерым детям. Винклер продолжает приводить распорядок дня императора — в этом месте кто-то приписал в жирных скобках: «Тоска зеленая! Тыры-пыры… Тут я сокращаю. Если мучаешься бессонницей — только свистни, и я переведу тебе эту часть полностью!»

Дебора пролистывает страницы и видит другие примечания в скобках, смайлики и шутки («Короче, кайзер заваливается в бар…»). Мать улыбается Бек.

— Что тебя так обрадовало?

Дебора протягивает дочери лист.

— Кто этот весельчак?

— Кто-кто… Да никто. Кристиан, переводчик. Читай дальше.

И она читает. Узнает об обретении Чехией независимости, о падении Болгарии, о подписании Народного манифеста, в результате которого Австро-Венгерская империя превратилась в федерацию национальных государств. Наконец Дебора доходит до длинной части, в которой Винклер цитирует рассказ императрицы об осени, предшествующей распаду империи. В отличие от автора книги, императрица говорит четко и без прикрас. Ее повествование захватывает Дебору.

Один эпизод особенно увлекателен. Императрица Цита описывает дни, последовавшие за революцией в Будапеште. Когда она и ее супруг поехали в Вену, то оставили детей в Гёдёллё в Венгрии, недалеко от столицы. Они были уверены, что отпрыски будут там в безопасности, — обстановка в Вене казалась им более тревожной.

Однажды ночью революционеры ворвались во дворец в Гёдёллё. Цита проснулась от телефонного звонка из Будапешта. Она разбудила мужа, и тот в панике поднялся. Не успел он еще полностью прийти в себя после сна, не успел узнать о начавшемся в Венгрии восстании, как спросил: «Что-то с детьми?» Цита кусала костяшки пальцев, слушая реплики мужа, которого генерал посвящал в подробности произошедшего в Венгрии.

Дебора уже собирается пролистать вперед, заинтересованная, удалось маленьким Габсбургам выжить или нет, когда замечает сноску: «Через четыре дня после того, как в Будапеште разразилась революция, 3 ноября, дети были тайно вывезены в Вену преданной няней, юной рыжеволосой красавицей, которая благородно рисковала жизнью, чтобы в целости и сохранности доставить сыновей и дочь императорской четы к родителям».

Дебора стучит Бек по ноге.

— Рыжие волосы.

Бек поднимает брови. Дебора читает вслух сноску и для выразительности тыкает пальцем в бумагу.

— Винклер говорит, что няня, спасшая детей императора, была «юной рыжеволосой красавицей».

Бек все так же смотрит на мать, словно они напрасно теряют время.

— Это Флора.

Бек берет в руки лист и читает сноску сама.

— Хелен когда-нибудь рассказывала, чем занималась Флора до ее рождения?

Дебора качает головой.

— Но известно, что у нее были огненно-рыжие волосы. Если это действительно Флора и она спасла отпрысков Габсбургов…

Бек снимает очки и улыбается.

— Император мог подарить ей алмаз в знак благодарности.

Четырнадцать

Бек еще не успевает рассказать брату и сестре о рыжеволосой няне и даже изложить свою гипотезу Тому, когда тот останавливает ее в коридоре офиса, чтобы поговорить о ее отце.

— Он пошел вразнос. — Том сует Бек в руки утреннюю газету. На первой полосе Кенни цитирует дневник Хелен, который якобы доказывает, что она обещала ему алмаз «Флорентиец».

— Зачем они это печатают? Слепому видно, что это полная туфта.

— Ты накопала на него что-нибудь?

— Понимаешь… — мнется Бек. — А другого способа нет? Просто для моей мамы все это очень тяжело. Они ведь даже не разведены. Боюсь, попытки опозорить Кенни только усугубят ситуацию.

Том щелкает пальцами.

— Развод. Насколько твой отец падок на деньги?

— Я бы сказала, весьма и весьма.

— Оформим это как урегулирование отношений, подбросим ему деньжат и заставим подписать обязательство не общаться с прессой по поводу нашего дела.

— Стоит попробовать. У нас есть пятнадцать тысяч долларов от… — Бек замолкает. Тому необязательно знать, что Виктор продал бриллианты Хелен. — Короче, мы можем предложить ему пятнадцать тысяч.

— Это все, что у вас есть?

Бек думает о броши, хранящейся в тумбочке, о нескольких тысячах, припрятанных в банках из-под кофе и в саше с сухими духами.

— Я, вероятно, могу добыть чуть больше, но давай попробуем уложиться в пятнадцать. Думаю, он не откажется. Свяжусь с ним сегодня.

— Нет. — Том хватает ее за руку, но тут же отпускает. — Лучше, если предложение будет исходить от меня.

Как обычно, ее первое побуждение — возмутиться. Она сама способна справиться с собственным отцом и не нуждается в помощи мужчины, тем более своего бывшего. Но потом Бек представляет, как Кенни съеживается под натиском Тома, и желание сопротивляться улетучивается.

Ей не суждено узнать, что сказал Том Кенни, но дело улаживается очень быстро. На следующей неделе, когда она встречает Тома в коридоре, тот мимоходом замечает:

— Все улажено. — И на этом проблема с Кенни Миллером закрыта. Конец приходит и пятнадцатитысячной заначке Миллеров, полученной от продажи бриллиантов.

В начале августа Бек и Том присоединяются к другим сторонам тяжбы на заседании суда, рассматривающем заявления о продлении сроков досудебного представления доказательств, которые все подписывали. Как и ожидалось, судья Риччи отклоняет ходатайства о снятии ареста с алмаза. Она также отклоняет заявления сторон с просьбой отложить суд. Пока судья зачитывает свое решение, Бек сидит рядом с Томом.

— Ваша честь, — возражает один из австрийских юристов. — Все наши свидетели и специалисты находятся за океаном. У нас нет возможности в течение девяноста дней привезти их сюда для дачи показаний.

— Насколько мне известно, перелет из Европы в Соединенные Штаты занимает десять часов, — отвечает судья.

— Ваша честь, — встает представитель итальянцев. Бек узнает его имя: он был среди тех, от кого три месяца назад она получила письмо. — Мы настаиваем на разрешении получить доступ к бриллианту, чтобы наши эксперты могли его изучить.

— Вы сомневаетесь в заключении Международного геммологического общества? — спрашивает судья.

— Мы только считаем благоразумным, чтобы наши специалисты подтвердили, что это действительно алмаз «Флорентиец», прежде чем досудебное разбирательство продолжится.

— И мы тоже, — вставляет юрист Габсбургов. — У нас нет причин ставить под сомнение выводы Геммологического общества, но наши историки должны убедиться, что в Федералистском банке на самом деле лежит бриллиант «Флорентиец».

Судья поворачивается к Тому, у которого нет возражений на слова оппонентов. Пока не прозвучали новые протесты, судья объявляет:

— Каждая сторона может представить список лиц, которых нужно допустить к осмотру бриллианта, и я выпишу ордер, обязывающий банк разрешать ограниченный доступ при предъявлении соответствующих документов. Но срок окончания досудебного рассмотрения доказательств остается в силе. Не вижу причин откладывать его.

У истцов нет другого выхода, кроме как согласиться. Глядя вслед удаляющейся судье Риччи, Бек замечает, что ее плечи опущены, — она явно понимает, что, как бы ни старалась, это дело будет только расходовать государственные ресурсы. Даже если ускорить процесс, от сторон последуют многочисленные апелляции, возможно даже в Верховный суд. И потом, все эти необоснованные претензии, которые помощники юристов в Министерстве юстиции должны будут отклонить одну за одной… Канитель растянется не меньше чем на год. А может, и больше.

По пути в офис Бек и Том идут через внутренний двор городской ратуши, хотя быстрее было бы обойти здание. Туристы снуют, вытягивая шеи, чтобы разглядеть возвышающегося над ними Уильяма Пенна, но Бек нравится огороженное пространство внутри общественного сооружения, нравится думать о том, сколько людей прошло здесь за сто с лишним лет. Бек призналась в этом Тому задолго до первого поцелуя, на одной из их первых прогулок из суда в офис, и с тех пор они всегда пересекали двор.

Том размахивает портфелем, как адвокаты в кино. Бек знает, что бы он сказал ей, будь она простой клиенткой, а не коллегой и бывшей его девушкой. Он бы сосредоточился на преимуществах быстрого процесса, подчеркнул бы выгодные стороны ситуации. Но он тихо идет рядом с Бек, и его молчание говорит громче, чем любые напрасные надежды. Оно вызывает у Бек желание доказать, что он неправ. У них сильные позиции. Должны быть, по крайней мере.

— У меня есть одна зацепка, — слышит Бек свои слова.

Она заучила сноску из книги Винклера на память и цитирует ее буквально.

— «Через четыре дня после того, как в Будапеште разразилась революция, третьего ноября, дети были тайно вывезены в Вену преданной няней, юной рыжеволосой красавицей, которая благородно рисковала жизнью, чтобы в целости и сохранности доставить сыновей и дочь императорской четы к родителям». Мы не много смогли узнать о нашей прабабушке Флоре, собственно, практически ничего и не узнали. Но у нее были ярко-рыжие волосы.

Они выходят с другой стороны двора, и, когда двигаются по Маркет-стрит, толпа рассеивается. Том удивленно поднимает брови.

— И что?

— Только у двух процентов населения Земли рыжие волосы. Я понимаю, что это натяжка, но что, если той няней была моя прабабушка? Тогда понятно, откуда у нее бриллиант.

— И ты выяснила, что няню звали Флорой?

Бек качает головой. Ей нужно посетить филиал Австрийского государственного архива во Внутреннем Городе в Вене, где хранятся документы Габсбургов. Империя вела досье на всех работавших при дворе. Среди дел других придворных наверняка была и папка со сведениями о рыжеволосой няне.

— Ну ладно, предположим, няня и есть твоя прабабушка. Думаешь, император подарил бы ей «Флорентийца», отдал бы столь ценный алмаз простой прислуге?

Они останавливаются около своего офисного здания. Хотя обоим надо подниматься на восемнадцатый этаж, они стоят на тротуаре среди курильщиков и спешащих на обед клерков.

— Давай хотя бы попробуем потянуть за эту ниточку, — просит Бек.

— Хорошо, мы найдем человека в Австрии, который посетит архив, — говорит Том, придерживая для нее дверь.

Они ступают в похожий на пещеру вестибюль.

— А может, я поеду? — спрашивает Бек.

Том смеется, но вдруг понимает, что она не шутит.

— Сын автора книги, Винклера, живет в Кремсе-на-Дунае, под Веной. Во вступительной статье сказано, что Винклер вел подробные записи своих интервью с императрицей. Она могла упомянуть драгоценности короны или рыжеволосую няню. Я связалась с ним, и он обещал позволить мне взглянуть на записки. — На самом деле Бек так и не получила ответа от Петера Винклера, хотя отправила ему уже пятое письмо. Однако теперь, когда она наткнулась на эту важную сноску, то уверена, что в архиве его отца должно быть что-то полезное. — Если я лично встречусь с ним, он может рассказать мне больше, чем частному детективу. К тому же я много знаю о Хелен, и потому мой глаз зорче, чем у какого-то незнакомца.

Том долго смотрит на нее и наконец говорит:

— Я поговорю с партнерами. Если они не против, то я хочу, чтобы ты поехала с переводчиком.

— Не проблема, — отвечает Бек, стараясь не выдать своей радости: она проведет неделю в Вене с Кристианом.

— Твоя фирма оплатит вашу с Кристианом поездку в Вену? — переспрашивает Эшли у Бек по мобильному телефону. — Из-за какой-то сноски, которую нашла Дебора?

Эшли поменяла свой джип с панорамным люком на крыше и детекторами безопасности в зеркалах на подержанный универсал, в котором даже нет блютуса. Хотя она убеждает Райана, что Миллеры продадут бриллиант и нет необходимости выставлять дом на продажу, но соглашается по возможности избавиться от ненужной роскоши, включая обе дорогие машины. Амортизаторы в автомобиле старые, и потому по пути за детьми в городской лагерь Эшли ощущает каждую кочку. Вообще-то заезжать за сыном и дочерью теперь стало обязанностью Райана, но сегодня он в городе, встречается с адвокатом, чтобы открыть счет для возмещения компании убытков и определить план действий на ближайшие два месяца, пока он ждет приговора суда.

— Что можно сказать? Я умею убалтывать, — заявляет Бек. — И, кроме того, сыграть на чувстве вины нашего юриста.

— Выходит, Том оказался не таким уж ничтожеством. — Эшли тут же жалеет о своих словах.

К ее удивлению, Бек смеется и говорит:

— Выходит, так.

— А Флора точно была рыжей? Может, у нее были золотисто-каштановые волосы? Или Дебора плохо помнит, что говорила ей Хелен. Не в первый же раз.

— И все же стоит попробовать. Кроме того, я хочу взглянуть на архивы Винклера. Они у его сына.

— Ты ведь говорила, что не можешь с ним связаться.

— Пока нет, но позже смогу.

Эшли въезжает на парковку у лагеря и заглушает двигатель, глядя на поле, по которому бегают дети. Она надеется, что Лидия и Тайлер среди этих сорванцов, которые играют в пятнашки и ходят колесом, что в обществе сверстников им удается отключиться от семейных неурядиц. Когда вожатая свистнет в свисток, сообщая, что за ними приехали, Лидия и Тайлер удивятся, что мама ждет их. Тайлер спросит: «А где папа?», и Эшли скажет ему правду: встречается с адвокатом. Они с мужем договорились отвечать на вопросы сына и дочери по возможности честно, без уверток и иносказаний.

— Слушай, Бек, — говорит Эшли, продолжая смотреть на играющих шалунов. — А давай я тоже поеду с тобой в Вену?

В ожидании отрицательного ответа она предвидит все вопросы Бек, потому что задает их самой себе. Как она это потянет? Как же дети? Разумно ли оставлять их с Райаном? Каковы перспективы его дела? Когда его приговорят?

Эшли уже хочет сказать «забудь, дурацкая затея», но тут Бек отвечает:

— Конечно, поехали. У нас еще остались деньги, которые Хелен оставила нам по завещанию. На билеты хватит. Мама может присмотреть за Тайлером и Лидией, а Райан пока пусть улаживает свои дела.

Предложение Джейка поехать вместе с сестрами более неожиданно. Бек из принципа отвечает «нет», но решение принимать не ей.

— Разве ты можешь бросить Кристи одну дома на втором триместре? А если что-нибудь случится? Она тебе никогда не простит, если тебя не будет рядом.

— У нее всего двадцать девятая неделя. К тому же к ней мама приехала, — говорит Джейк, откидываясь на спинку бугристого дивана Рико.

Терпкий запах замороженной пиццы еще висит в воздухе, и Джейка мутит. Все в квартире Рико требует женской руки: от тошнотворного запаха до кинопостеров на стенах и забытой повсюду грязной посуды. Жилище Джейка, даже со следами протечки на потолке и обшарпанной мебелью, светлее, зрительно просторнее и пахнет чистотой. Если, конечно, считать, что это все еще его жилище.

— Как же ты оставишь ее, когда репортеры атакуют со всех сторон? Кто ее защитит и поддержит? Это, конечно, не мое дело…

— Ты права, это не твое дело.

— Моя фирма не станет платить за твою поездку.

— Я не прошу милостыню, — заявляет Джейк, хотя что еще он делает? Правда, с тех пор как его уволили, он накопил уже кучу долгов — что ему один билет на самолет? — Я тебе говорю, что хочу поехать в Вену и найти корни нашей семьи, так же как и ты. Если ты контролируешь юридические процедуры, это не значит, что поиски прабабушки — твоя единоличная миссия.

Джейк чувствует, что Бек собирается огрызнуться — она ничего не контролирует, фэбээровцы предъявили ей ордер на изъятие алмаза. Он уже хочет извиниться за нападки, но тут входит Рико. Они быстро переговариваются насчет планов на вечер; у Рико сегодня играют в покер, а Джейк не только не может себе это позволить, но и никогда не интересовался карточными играми. Он делает достаточно неудачных ставок в других областях своей жизни.

— Не волнуйся, — успокаивает он Рико. — Я не буду вам мешать.

— Кто это? — спрашивает Бек, когда Джейк снова возвращается к разговору с ней по телефону. — И где это ты?

Кому-кому, а Бек он не собирается рассказывать про ссору с Кристи. И все же, когда она спрашивает:

— А что случилось? — он неожиданно признается:

— Катастрофа.

Джейк начинает с приятного — с того, как осада дома репортерами снова сблизила их. Их квартира стала убежищем от внешнего мира. Потом однажды один журналист коснулся руки Кристи. Он только хотел привлечь ее внимание, но она опаздывала на работу и инстинктивно заорала. Толпа газетчиков медленно отступила и притихла. Кристи подбежала к машине, села за руль и заплакала. Ей нужно было срочно поговорить с Джейком. Она знала, что в рабочее время он не отвечает на звонки по мобильному, а потому поехала в «Трейдер Джо», чтобы найти его.

— Погоди, а когда тебя уволили? — любопытствует Бек.

— Ну так, месяца четыре назад. Помнишь того парня, который за мной следил… Я понял, что он и не думал этого делать, когда залепил ему по физиономии.

— Господи, Джейк.

— Сам знаю. Я отдаю себе отчет о каждом своем неверном движении начиная с того удара.

А может быть, он был неправ с самого начала, когда позволил страху овладеть им и затуманить мозг. Суть в том, что он совершал одну ошибку за другой и однажды пришел домой из библиотеки, а не из супермаркета и нашел Кристи сидящей на диване нога на ногу, обхватившей свой маленький живот. Едва увидев ее, он почувствовал сейсмический сдвиг.

Джейк поцеловал ее в щеку и спросил, как прошел день, но она смотрела в пустоту.

— А как твой день? — в ответ произнесла она. — Ты ведь был на работе?

Джейка внезапно обуял ужас. Кристи продолжала:

— Представь себе мое удивление, когда я заехала в супермаркет и выяснила, что ты там не работаешь больше четырех месяцев.

— Я могу объяснить.

— Правда? Очень интересно послушать.

— Клянусь, я собирался рассказать тебе. Когда ты спросила, что у меня с рукой, в душе я говорил тебе правду, а вслух произнес почему-то совсем другое.

— Ты хочешь сказать, солгал.

— Солгал, — признался Джейк. — Но как бы там ни было, я пытался защитить тебя. Я думал, мы получим деньги от итальянцев, и не хотел волновать тебя преждевременно. А когда этого не случилось, мой сценарий уже шел так хорошо, что я решил — лучше двигаться в этом направлении. Но я найду другую работу. Прямо завтра пойду и…

— Чтобы защитить меня? — Ее голос опасно повысился. — Ты сделал это ради себя. Ты знал: если расскажешь мне, то придется признать, что ты ни на что не способен, а тебе этого не хотелось, и потому ты солгал. И продолжал врать мне четыре месяца.

Она была права. Конечно же, она была права.

Джейк сел рядом с ней на диван.

— Прости меня, Кристи. Не знаю, о чем я только думал. — Он потянулся к ней, она вскочила и отошла в другой угол гостиной.

Джейк и Кристи нередко пререкались из-за грязной посуды, арендной платы, но у них еще никогда не было крупной, яростной ссоры. Джейк гордился этим, считал это признаком здоровых отношений. Теперь он смотрел, как Кристи ходит из конца в конец комнаты и перечисляет, как по каталогу, все его грехи: неумение доводить дела до конца; отсутствие устремлений; неспособность заглянуть больше чем на пять минут вперед; уверенность, что все волшебным образом случится само собой, без всяких усилий; отсутствие материальной поддержки с его стороны — она тонет в долгах по студенческому кредиту и при этом за все платит одна. Слушая ее, Джейк понял, что ошибался: мелкие ссоры не бывают признаком здоровых отношений.

Джейк не мог вставить ни слова, да и не хотел. Он не желал говорить Кристи о ее недостатках, потому что ему нравилось в ней все без исключения.

— Хуже всего то, что, по-моему, тебя устраивает жизнь приспособленца. Тебе это кажется романтичным, что ли. Куда уж романтичнее — мужику скоро сорок, а он не может даже взять кредит на машину. — Она качает головой. — Тебе тридцать семь лет. Нельзя продолжать в том же духе. Хотя, собственно, ты можешь продолжать как угодно. Влезай в долги, чтобы написать свой сценарий. Живи хоть до самой смерти в заплесневелой квартире. Делай что хочешь.

Джейк не понимал, что она имеет в виду, пока она не открыла дверь.

— Прошу тебя, Кристи. Я знаю, что очень виноват перед тобой. Я все исправлю. Найду работу, мы обратимся к семейному психологу.

Она распахнула глаза:

— На какие шиши? Дело не только в том, что тебя уволили, и ты прекрасно это знаешь. Ты не двигаешься с места, Джейк. С тех пор как мы познакомились, ты барахтаешься в болоте. Не знаю, из-за фильма или из-за ссоры с Бек, но ты неспособен на поступки. Раньше меня это не смущало, но теперь у меня будет ребенок, и я больше не могу терпеть бесконечную ложь и игнорировать беспросветность. — И только по ее губам он прочитал: «Извини». Высказать ему все, что наболело, было тяжело.

— Я только соберу вещи. — Джейк, как громом пораженный, вошел в спальню. Он не имел представления, что покидал в сумку, но наконец она оказалась полной, и он закинул ее на плечо. Кристи снова сидела в гостиной на диване, положив ногу на ногу. Дверь оставалась открытой, внизу виднелся двор. Он помедлил перед порогом, ожидая, надеясь, что она что-нибудь скажет, но Кристи даже не взглянула на него.

Джейк заканчивает свою историю, и воцаряется долгое молчание. Он даже подозревает, что их с сестрой давно разъединили.

— Бек?

— Я здесь, — произносит она на удивление холодным тоном.

До этой минуты он не осознавал, что хотел услышать от нее «все наладится».

— Ты слишком сосредоточен на своих ошибках, — произносит наконец Бек. — Что ты сделал не так? Что можно было сделать иначе? Что ты мог бы сделать сейчас, чтобы исправить положение? А как насчет причин? Почему ты это сделал? Не только соврал по поводу нападения на клиента и увольнения. Почему ты не думал о будущем? Ты же знал, что Кристи беременна. Почему это не подтолкнуло тебя к желанию построить вместе с ней жизнь? Важно найти причину своих поступков, а не заниматься самоедством.

Джейк не уверен, что понимает разницу.

— Взять, например, нашу ссору, — продолжает Бек.

Джейк задерживает дыхание.

— Конечно, я разозлилась на тебя, потому что из-за твоего фильма меня выгнали из юридического, но это была моя вина. Я поплатилась за свои ошибки, а не твои. Но легче было обвинить тебя. К тому же меня обидело, что ты взял факты из моей биографии и тебе даже в голову не пришло спросить у меня разрешения или хотя бы поставить меня в известность. Более того, ты высмеял их. Ты выставил наши жизни напоказ всему свету и после этого ожидал, что мы просто за тебя порадуемся, поддержим тебя. И я должна была смотреть это, как все остальные идиоты в кинозале.

— Я об этом не подумал. Прости, Бек. Я правда не хотел никого обижать.

— Знаю. Но прощение не приходит сразу. Нельзя заставить человека забыть обиду, и ты не властен над тем, какую форму примет прощение. Кристи простит тебя. Судя по тому, что ты мне о ней рассказывал, она не станет исключать тебя из жизни твоего ребенка. Хотя это не значит, что она к тебе вернется. Решать ей. А пока лучшее, что ты можешь сделать, — смириться с промежуточным периодом.

Джейк не понимает, что она имеет в виду — какой еще промежуточный период? — но догадывается, что сестра говорит о настойчивости. Не сдаваться. Не бросать попытки примириться с Бек. С Кристи. Даже с Хелен.

— Пожалуйста, возьми меня с собой, Бек. Это не бегство. Я не пытаюсь спрятаться от проблем. Я хочу поехать. Мне нужно увидеть Вену и узнать, откуда родом Хелен.

Он напряженно ждет ответа, пока она наконец не произносит:

— Ладно.

Такое маленькое слово — «ладно», — окрашенное снисходительностью, словно Бек с самого начала не собиралась противиться его компании, независимо от того, хочет она видеть его своим спутником или нет. И все же Джейку эти два слога дарят надежду: «Ладно, прекращаем ссориться. Ладно, можешь поехать с нами в Вену. Ладно, я тебя прощаю».