Несовершенства

Пятнадцать

В начале сентября брат и сестры Миллеры встречаются в аэропорту имени Джона Кеннеди, чтобы лететь в Вену. Джейк уже пережил ночной полет и боится еще одной бессонной ночи. Кристи он не сказал, что уезжает из страны. Это пришло ему в голову, только когда самолет из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк поднялся в темное небо. Ничего, через неделю он вернется. Она, скорее всего, даже не заметит его отсутствия. Едва самолет набрал высоту и табло «Пристегните ремни» погасло, Джейка вдруг осенило: между ними все кончено.

Пока Миллеры ждут посадки, Бек получает сообщение от Виктора: он идентифицировал клеймо.

«Пообедаем?» — пишет он.

«Не могу, лечу в Вену. Ничего, если вместо меня приедет мама?»

В окошке ответа некоторое время пульсируют точки, и наконец он отвечает: «Конечно».

«Отлично!» Про себя Бек извиняется перед Виктором за то, что подвергает его такому испытанию.

Объявляют посадку через пять минут, и Бек выскальзывает из зала позвонить матери.

— Только, пожалуйста, не позорь меня, — просит Бек, когда Дебора соглашается встретиться с Виктором.

— Хочешь сказать, что мне не стоит гадать на картах Таро?

— Мама…

— Слушай, за кого ты меня принимаешь?

Эшли находит Бек в галерее перед выходом и машет ей, давая знать, что начинается посадка.

— Я пришлю тебе список вопросов, которые надо ему задать. И напиши мне по почте, как только распрощаешься с ним.

— Слушаюсь, мэм, — отвечает явно довольная Дебора.

Пока они стоят в очереди на посадку, Бек отправляет матери электронное письмо с вопросами для Виктора и списком тем, которых нужно избегать, включая акупунктуру и жизнь после смерти. «Не заставляй меня пожалеть об этом», — пишет она и тут же стирает. Не стоит быть жестокой. К тому же просить Дебору соблюдать приличия — только провоцировать ее поступить ровно наоборот.

Эшли и Бек сидят у окна и у прохода перед Джейком и Кристианом. После ужина стюардесса выключает свет, и все пассажиры вокруг Джейка укладываются поспать. Он же, каждый раз закрывая глаза, видит Кристи и вспоминает, что она не знает, где он, и что их отношения действительно закончились. Прядь черных крашеных волос Бек падает за подголовник, и Джейк осторожно, чтобы не разбудить ее, пропускает их между пальцами. Из-за постоянного окрашивания они жесткие, как конская грива. У Кристи тоже черные волосы, но натуральные, шелковистые и гладкие. А он никогда не обращал на это особого внимания. Нет, не может быть, чтобы они расстались. Например, когда-то ему казалось, что Бек никогда не простит его, а вот ведь они вместе в самолете на пути в Вену. Кристи тоже простит его. Должна простить. Он сделает ради этого что угодно.

Бек чувствует, как ее волосы выскальзывают из пальцев Кристиана. По крайней мере, она предполагает, что это Кристиан играет с ее волосами. Удивительно, что он не стесняется, — на каждом из их четырех свиданий он напропалую флиртовал, но не прикоснулся к ней и пальцем. Однако в аэропорту он все время находил поводы дотронуться до нее. Слегка толкнул локтем, спросив, как они поделят комнаты. Положил ладонь ей на спину, когда подошла ее очередь заказывать в кафе, и снова, когда пропускал ее вперед при входе в самолет. Сжал ее руку, говоря, что по прибытии в Вену позвонит Петеру Винклеру. «Может, он не пользуется электронной почтой. Вот, например, если бы ты написала мне имейл, а не позвонила, нас бы сейчас тут не было», — сказал Кристиан и подмигнул Бек. Она еще не решила, хочет ли каких-то отношений с ним. Пока она не готова довериться кому-то, да Кристиан ничего и не предлагает в открытую. Во-первых, он слишком молод. Во-вторых, слишком беспечен. Но когда он отпускает ее волосы, Бек размышляет, какое все это имеет значение.

Эшли внезапно просыпается. Удивительно, что ей удалось заснуть так легко, но она находится в тысячах метрах над Райаном, а скоро будет в тысячах километрах вдали. Дети взвыли от восторга, когда она предложила им провести неделю у бабушки. Забавно, как благодаря тем же качествам, которые сделали Дебору ужасной матерью, она стала прекрасной бабушкой. Возможно, то же самое произошло и с Хелен.

Рядом с ней Бек пытается заснуть. По напряженно сжатому рту сестры и плотно сомкнутым векам Эшли понимает, что сон к ней не идет. Эшли переплетает свои пальцы с пальцами Бек. Та открывает глаза и улыбается. Неизвестно, что ждет их в Вене. Возможно, рыжеволосая няня вовсе не была их бабушкой. А если и была, Петер Винклер так и не ответил на письма Бек. И даже если Бек или Кристиан дозвонятся до него из Австрии, в габсбургской коллекции его отца может и не найтись свидетельств, что император подарил Флоре алмаз, или других призрачных кусочков головоломки, доказывающих, что бриллиант принадлежит им по праву. И все же они посетят Вену, где Хелен выросла и потеряла свою семью. Это и есть подлинная цель их путешествия. Они пройдут по улицам, где гуляли Флора и Хелен, и станут ближе к ним.

Самолет прибывает слишком рано, чтобы можно было заселиться в отель, посетить архивы или заняться чем-либо еще. Город спит. Прохладным утром путешественники бродят по центру Вены, пока в десять часов наконец не устраиваются в отеле. В номере Миллеры лежат без сна, Бек и Эшли на одной двухспальной кровати, Джейк на другой. Несмотря на смену часового пояса, они полны бодрости, а мыслями устремлены к близким, оставшимся дома далеко отсюда.

Джейк представляет, как рассказывает Кристи о первых впечатлениях от Вены в золотистом утреннем свете. Все дома здесь большие и серовато-желтоватые. Из-за этого весь город кажется живущим вне времени, хотя большинство магазинов торгует дизайнерской одеждой и современными предметами роскоши. И все же чистота этого города придает ему романтичный вид. Если Кристи простит его, он привезет ее сюда и они вместе познакомятся с его исторической родиной.

Прекрасно понимая, что никто не спит, Джейк наконец спрашивает:

— Думаете, мы найдем ее?

— Да, — чересчур уверенно произносит Бек. — В архивах должны быть сведения о Флоре.

В комнате снова воцаряется тишина. Джейк и Эшли переглядываются, волнуясь за Бек, ее безосновательная убежденность беспокоит их.

Здание Семейного, судебного и государственного архива ничем не выделяется среди окружающих построек и представляет собой массивное сооружение цвета охры, довольно величественное. Его столь же впечатляющая коллекция документов состоит из деловых бумаг за много столетий. Миллеры стоят в темном вестибюле рядом с Кристианом, который тихо разговаривает с архивистом.

— Флора Ауэрбах — ее имя в браке, правильно? Вы знаете, была ли она замужем, когда работала при дворе? Если нет, какая ее девичья фамилия? — спрашивает Кристиан Миллеров.

— Я знаю только ее фамилию после замужества. Мне не удалось найти свидетельство о браке в Интернете, так что мне неизвестно ни когда она вышла замуж, ни какой была ее девичья фамилия, — объясняет ему Эшли.

— Много ли женщин с именем Флора могли служить при дворе в тысяча девятьсот восемнадцатом году? — указывает Бек, замечая легкую досаду на лице Кристиана, когда он снова поворачивается к сотруднику архива.

Они продолжают переговариваться таким образом, пока архивист наконец жестом не приглашает их следовать за ним и не ведет их по лестнице в архив мимо статуи женщины в пышном платье. Поднимаясь по ступеням, Кристиан исполняет небольшой хореографический номер. Эшли бросает взгляд на Бек, и та пожимает плечами, чувствуя, как краснеет.

— Нам придется просмотреть дела всех придворных, — говорит Кристиан. — Даже если она действительно работала во дворце, ее личного дела здесь может и не быть. Говорят, когда империя рухнула, многие документы были признаны неважными и уничтожены.

— Документы няни, которая спасла кронпринца и остальных императорских детей, могли счесть неважными? — спрашивает Бек.

Кристиан пожимает плечами.

— Монархии больше не существовало.

— Нужные нам бумаги здесь, — настаивает Бек.

Джейк и Эшли снова переглядываются, но ничего не говорят.

Когда архивист приносит им первую стопку папок, Миллеры находят невероятное количество придворных должностей: караульные и привратники, камердинеры, хранители оружия, горничные, часовщики. В папках в алфавитном порядке сложены дела всего персонала императорской семьи за многие годы — документы на прислугу Франца Иосифа и Сисси, и Фердинанда, и Карла и Циты без разбору. Кристиан выписал для них несколько ключевых слов: Kinderfrau, Kinderpflegerin, Kindermädchen, Kinder-Stubenmädchen — различные няни и гувернантки, которые заботились о детях. В конце концов, имя Флора могло быть ласковым обращением, и в таком случае его не будет в личном деле. Лучше проверить папки всего персонала, обслуживающего детей Карла.

Перелистывая страницы, Кристиан тихо напевает себе под нос.

Эшли чуть не вскрикивает, когда находит документы на Kinderfrau Анну, но она опекала детей не Карла, а Франца Иосифа.

— Все безнадежно, — говорит Бек.

— Мы только начали. — Эшли закрывает папку и тянется за другой.

— За два часа мы нашли только одну няню, служившую при дворе за шестьдесят лет до восемнадцатого года.

— Так и проводятся исследования, — напоминает ей Джейк.

— Это твое экспертное мнение? — огрызается Бек. Джейк, конечно, прав. Архивные изыскания напоминают промывку золотоносного песка, но она не желает слышать поучения от брата, который наверняка никогда раньше не бывал в архивах. Бек смотрит на Кристиана, смущенная тем, что сорвалась на грубость, но переводчик улыбается ей, похоже не замечая ее агрессивного тона. — Просто я расстроена, — объясняет она Джейку.

— Все мы расстроены, — отвечает Джейк. — Давайте сделаем перерыв. Я помираю с голоду.

Компания идет за Джейком в ближайший бар. По дороге Кристиан продолжает подталкивать Бек локтем, гладить ее по руке, делать небольшие па, чтобы рассмешить ее. Бек тоже игриво толкает его, когда он спотыкается на тротуаре, шутливо напоминает ему смотреть под ноги, и все это под внимательным взглядом Эшли.

Выбранный Джейком бар оказывается темным и дымным, но в глубине есть зал для некурящих, оживленный кружевными скатертями и красными диванчиками. Американцы усаживаются за столик, и Джейк заказывает каждому Bier[5] — это одно из немногих слов, которые он знает по-немецки. У Кристиана тихо щелкает челюсть, когда он жует Wiener Schnitzel[6]. Бек телятину не ест и заказывает курицу, тушенную в соусе с паприкой.

Доев, она со звоном бросает вилку на керамическую тарелку.

— Зачем я только слушала россказни Деборы! Рыжеволосая няня. Просто сумасшествие.

Манера Эшли и Джейка переглядываться становится уже привычной. Это ключевой момент, который может иметь два последствия: или они все сплотятся, обвиняя Дебору, или переругаются. Дебора тут ни при чем. Не она, а Бек убедила свою юридическую фирму отправить ее сюда. Даже если Дебора и заронила в почву семя, Бек поливала его и вырастила цветок. Джейк и Эшли молча доедают свои шницели, и реплика Бек повисает в воздухе. Кристиан невозмутимо продолжает жевать, мыча себе под нос какой-то мотивчик. Эшли даже не уверена, настоящая это песенка или он сочиняет мелодию на ходу.

После обеда они направляются к архиву мимо длинных зданий одинаковой высоты — пять-шесть этажей, — каменных, с изысканным декором. По непонятной ей самой причине, несмотря на их красоту, однообразие нервирует Бек.

— Думаю, на сегодня мы разбегаемся, — говорит она.

Кристиан смотрит на часы.

— Архив открыт еще полтора часа.

Бек начинает что-то говорить, но слова застревают в горле. Как она может объяснить, что, хотя она сама привезла их в Вену, перспектива копаться в бумагах внезапно представляется ей напрасной тратой времени? Все эти папки и за год не переворотить, а документов на Флору они могут не найти, даже если они существуют, даже если их не выбросили сто лет назад, даже если Флора действительно была рыжеволосой няней. Кроме того, они находятся в городе, где Хелен выросла, где мать научила ее шить, где брат брал ее с собой в кафе посмотреть, как мужчины играют в шахматы и спорят, где отец водил ее в оперу. Они должны посетить Венскую оперу, увидеть Дунай, подняться на колесе обозрения, а не сидеть безвылазно в архиве, когда возможность обнаружить папку Флоры так ничтожна.

— Может быть, ты сегодня продолжишь без нас? — предлагает Эшли Кристиану.

— Я не против, — говорит Кристиан. — Но это снижает наши шансы что-нибудь найти.

— Что, если нанять пару архивистов? Они справятся с задачей лучше, чем мы, — добавляет Джейк, глядя на Бек.

— Думаю, фирма согласится заплатить за это, — говорит младшая сестра.

Кристиан пожимает плечами. Решение от него не зависит, и Джейк замечает облегчение на его лице. Кристиан машет рукой на прощание и бредет в сторону Херренгассе.

— Где ты откопала этого чудака? — спрашивает Эшли сестру. — О господи, ты покраснела.

У Бек действительно вспыхивают щеки. Ей по душе странности Кристиана, его ненавязчивость, то, что он ходит вприпрыжку, все время что-то напевает. Ей нравится, что он не чувствует неловкости, когда она рявкает на брата или сестру. Все в нем ей симпатично.

— Ну так что? — Эшли обнимает брата и сестру за талии. — Куда направимся?

— У меня есть идея. — Бек вынимает телефон и смотрит, как пройти к Israelitische Kultusgemeinde Wien[7], где Гольдштайны снимали офис, чтобы встречаться с детьми и родителями и отобрать пятьдесят ребят для вывоза из страны.

Миллеры идут к реке, пока не доходят до здания на мощеной пешеходной улице, и смотрят на желтые еврейские буквы над дверью, прочитать которые не могут. В этом доме Флора убедила Гольдштайнов увезти Хелен за границу.

Эшли выуживает из сумочки телефон и находит в нем копию черно-белой фотографии из книги «Моя бабушка и 49 других детей», где около этого здания выстроилась очередь из семей. Окна теперь другие, так же как и вывеска над рельефными деревянными дверьми (надпись на немецком языке Джейк и Эшли понимают не больше, чем нынешнюю на иврите). Нацистские офицеры со скрытыми тенью лицами проверяют документы у входящих. Хелен на фотографии нет, по крайней мере, Джейк ее не видит.

— Почему, по-вашему, Гольдштайны выбрали бабушку? — спрашивает он сестер. Хелен была старше других сорока девяти детей. Чем она так выделилась из сотен венских еврейских ребятишек, что ее сочли достойной стать американкой?

— А других почему? — говорит Бек.

Никто не отвечает. Они читали, что Гольдштайны предпочитали брать детей, которые, по их мнению, позже имели возможность воссоединиться с родителями, но в основном выбор, видимо, был произвольным. Может быть, миссис Гольдштайн понравилась улыбка Хелен или ее платье. Может быть, она хотела взять девочку постарше и разглядела в Хелен заботливую натуру. Миллерам известно только, что именно в этом здании Гольдштайны обратили внимание на их бабушку и позже увезли ее в Америку.

На следующее утро за завтраком никто даже не заикается о том, чтобы присоединиться к Кристиану в архиве. Переводчик с размахом намазывает масло на хлеб и спрашивает Бек:

— Мне нанять двух архивистов на сегодня?

— Делай все, что считаешь нужным, — отвечает ему Бек.

— И еще я попробую дозвониться до Петера Винклера.

— Было бы прекрасно. — Бек притворяется довольной, но предполагаемая встреча с Винклером и знакомство с коллекцией его отца внушает ей так же мало надежды, как и архивные изыскания.

После завтрака Миллеры едут на метро в район Бригиттенау, где выросла Хелен. Оттуда они следуют вдоль Дуная в Леопольдштадт, куда позже перевезли Хелен с матерью. Сейчас Леопольдштадт стал модным районом, с кафе, торгующими веганским мороженым, и бутиками с одеждой от местных дизайнеров. Джейк чувствует укол вины: он хотел бы жить в этой части Вены, хотя Хелен переселили сюда против ее воли.

Второй день плавно переходит в третий, а Кристиан не нашел сведений о няне детей последнего императора. Ему, однако, удалось связаться с Петером Винклером, который смутно помнил письма Бек. Когда Кристиан объяснил, что он аспирант, изучающий последних Габсбургов, Петер с энтузиазмом предложил ему посмотреть отцовский архив. Вместе с Миллерами переводчик составил план посещения Кремса-на-Дунае в предпоследний день их командировки в Австрию. А пока проходит третий, четвертый день, а личное дело няни детей Карла и Циты все не обнаруживается. Миллеры так и не появились в архиве, чтобы помочь Кристиану. Они не смогли покинуть впитавшиеся в их кровь очертания Вены, помнившие Флору и Хелен.

Они посещают дворец Шёнбрунн, летнюю резиденцию Габсбургов, и идут на экскурсию по нескольким жилым помещениям, открытым для осмотра. Большинство из них принадлежали Францу Иосифу, но в конце экскурсии представлена ванная, которую Цита начала оборудовать современным для тех лет водопроводом и смывным унитазом. Закончили ремонт уже после падения империи, так что Ците не пришлось воспользоваться новыми удобствами.

— Вы думаете, Флора жила в этом дворце? — спрашивает Эшли брата и сестру.

Откуда же им знать?

В кладовой драгоценностей они идут по темным, прохладным комнатам с сокровищами короны, мимо витрин с украшенными камнями мечами, коронами, кольчугами и религиозными реликвиями. Несколько витрин стоят пустыми. Бек предполагает, что экспонаты на выставке, но когда она обращается с вопросом к смотрителю, тот объясняет, что эти украшения Габсбурги украли во время крушения империи. Витрины останутся пустыми, пока драгоценности не вернутся на родину.

Бек читает подписи у каждой витрины, ища упоминание о «Флорентийце», пока не вспоминает, что алмаз выставлялся в Художественно-историческом музее. Определенно, если австрийцы выиграют дело, бриллиант вернется сюда и будет экспонироваться вместе с другими драгоценностями Габсбургов. Бек обходит вокруг темную комнату с усыпанными камнями коронами, крестами, туфлями, прикидывая, где разместила бы «Флорентийца», будь она куратором выставки. Это был бы главный предмет экспозиции, как алмаз Хоупа в Смитсоновском институте или королевские драгоценности в лондонском Тауэре. Каждый день тысячи туристов приходили бы взглянуть на знаменитый камень. Бек думает про комод Хелен, теперь заполненный одеждой Деборы, про щель между ним и стеной, где застрял и едва не был потерян бриллиант. Никто кроме Хелен не видел его много лет. И никто не увидит, пока он остается в ячейке Федералистского банка в Филадельфии.

На какое-то мгновение Бек чувствует желание проиграть процесс. И тут телефон жужжит — пришло сообщение от Кристиана:

«Я нашел Флору».

— А, сестра Бек, — произносит Виктор, открывая дверь Деборе. В руках он, как всегда, держит бокал шампанского.

— Вы всех гостей встречаете с шипучкой или только меня и мою дочь?

— Значит, Бек в самом деле ваша дочь? — восклицает ювелир с напускным удивлением. — Входите, у меня для вас хорошие новости.

Дебора идет вслед за Виктором в гостиную, где на стеклянном кофейном столике лежит желто-коричневый конверт.

— Это заняло некоторое время, но в итоге я нашел нужный каталог. — Виктор вынимает из конверта глянцевый черно-белый журнал с названием «Указатель брендов и торговых марок. 1956». Пролистывает его до буквы «Ю» и указывает на логотип «ДжШ». Ниже напечатано название компании: «Ювелирный дом Шпигеля».

— Это клеймо производителя, которое было на обороте броши, — объясняет Виктор, раскладывая черно-белые фотографии скромной витрины магазина с надписью на стекле «Ювелирный дом Шпигеля». — Фирма начиналась с одного ювелира, работавшего на Сансом-стрит.

— Значит, это он изготовил брошь?

Виктор кивает, достает из конверта некролог, напечатанный в «Филадельфия инкуайрер», и протягивает его Деборе.

— Джозеф Шпигель открыл свой бизнес в крошечном помещении в двадцатых годах, после того как эмигрировал в Америку. К тысяча девятьсот тридцатому году у него уже была своя лавка с витриной, и ему удалось не закрыться во время войны. Он скончался в тысяча девятьсот шестидесятом, и его дело перешло к сыну, а затем к внуку. Теперь фирма называется «Шпигель и сыновья» и находится в Мэйн-Лайн в центре Уэйна.

Дебора подозревает, что Виктор слышит громкий стук ее сердца. В некрологе приводится фотография Джозефа Шпигеля. Дебора сразу узнает широкий лоб, угловатую нижнюю челюсть, тонкий нос, так похожий на ее собственный.

Вырезка падает из ее рук на пол. Дебора откидывается на спинку дивана, закрывает глаза и пытается успокоить дыхание.

— Что с вами? — Виктор наклоняется над ней, но не смеет прикасаться к гостье. — Я принесу вам воды.

Он отсутствует, кажется, дольше, чем необходимо, и Дебора благодарна за возможность какое-то время побыть одной. Этот некролог лишил ее всяких сомнений. Женатый мужчина из фотоальбома Хелен — Джозеф Шпигель, а не Джозеф Кляйн — действительно был ее отцом. У него была семья, бизнес, ювелирная лавка, где Хелен заказала брошь. Ее отец не погиб в Корее в 1953 году, когда Деборе был год. Он умер в Филадельфии в 1960-м, когда ей было восемь и она могла запомнить его.

Дебора наклоняется, чтобы поднять вырезку. Сердечный приступ в возрасте шестидесяти четырех лет, остались жена и двое детей. В некрологе ничего не сказано ни о третьем ребенке, ни о любовнице, которая родила его. Просматривая заметку, Дебора вспоминает, что в конце пятидесятых Хелен остригла волосы и стала делать высокий начес. Такую прическу она носила на протяжении шестидесятых, пока ее грива не начала седеть. Тогда Хелен отрастила волосы и стала укладывать косы короной на голове — и до самой смерти так и не меняла прически. На фотографиях, изображающих ее на пикнике с Джозефом, в танце, за ужином, рука в руке, у Хелен нет начеса. Тот факт, что с такой прической она не снималась, не обязательно свидетельствует о расставании с сердечным другом, но обозначает перемену в их отношениях — раньше любовники открыто фотографировались, затем начали таиться.

Виктор возвращается со стаканом воды. Приятная прохлада успокаивает Дебору. Она осушает стакан и ставит его около некролога. Глаза ее скользят по заметке и возвращают ее к той же мысли: 1960 год, ей восемь лет, она могла знать своего отца. Хелен не хотела, чтобы они общались. Потом в третьем абзаце Дебора обращает внимание на подробность, которую раньше не заметила: перед эмиграцией в Америку Шпигель был часовщиком при австрийском дворе.

— Значит, он был знаком с императором?

Виктор пробегает глазами по тексту.

— И, подозреваю, довольно хорошо. Он, вероятно, встречался с ним.

Внезапно все становится понятно. Флора не была няней. Несмотря на бриллианты, которые они нашли в кукле, не Хелен привезла «Флорентийца» в Америку. Должно быть, это был Джозеф Шпигель, придворный часовщик, у которого был доступ к императору. Видимо, он и подарил алмаз Хелен. А дети Деборы сейчас в Австрии и идут по неверному следу, на который она их навела.

Дебора оглядывает библиотеку с книжными полками от пола до потолка и стеклянными дверьми, ведущими в столовую в колониальном стиле. Виктор наблюдает за ней, наверняка делая тот же вывод: вот как алмаз оказался у Хелен.

Дебора поворачивается к нему.

— Почему вы нам помогаете?

— Несколько лет назад ваша дочь оказала мне неоценимую услугу. Я никогда не смогу ее в должной мере отблагодарить, но стараюсь делать все, что в моих силах. — Он говорит это так искренне, что Дебора не может вспомнить, почему первым ее побуждением было недоверие к нему.

— Вы Скорпион.

Он растерянно смотрит на нее.

— По зодиаку.

— Телец. Это хорошо или плохо?

Она рассказывает ему про особенности Тельцов, про их упрямство, творческие способности.

— Когда я с вами познакомилась, то подумала, что вы Скорпион, — признается она, хотя ему это ни о чем не говорит.

— Извините за ту угадайку с бриллиантами.

Дебора пожимает плечами.

— Я выбрала правильный камень. У него более спокойная энергия, чем у двух других.

— Тогда, полагаю, я должен угостить вас ужином. — Виктор не в силах сдерживать улыбку, и Дебора видит, что зубы у него хорошие, но не совершенные — на нижней челюсти они скучены. Она с трудом сдерживает желание провести пальцем по этим кривым зубам и почему-то уверена, что Виктор не стал бы сопротивляться.

— Полагаю, да, — произносит она.

Когда лифт останавливается на девятнадцатом этаже, Тайлер и Лидия как ни в чем не бывало подходят к стойке администратора, точно зная, что делать. Дебора в их возрасте подбежала бы к окну от пола до потолка и жадно стала бы любоваться видом, но ее внуков не удивишь рестораном, расположенным высоко над землей.

Виктор ждет за столиком, одетый так же, как и во время двух их предыдущих встреч, в черную кашемировую водолазку и брюки цвета хаки, по-видимому не чувствительный к установившейся в сентябре жаре.

Увидев приближающееся семейство, он встает и сражает Дебору своим очарованием. Ну и рассердилась бы Бек, узнав, что он так ей улыбался! Эшли оставила матери щедрую сумму на расходы — Деборе этого хватило бы на месяц. Она могла нанять няню, но решила взять внуков с собой: если дети будут с ней, значит, это не свидание, и ей необязательно сообщать об этой встрече Бек.

Виктор уже заказал куриные наггетсы и картошку фри, которые приносят, как только Дебора с внуками садятся за стол. Виктор наблюдает, как дети едят, и Дебора замечает в его глазах блеск, возможно зависть. Судя по его взгляду, детей у Виктора никогда не было.

Когда он наливает ей шампанское, Дебора спрашивает:

— Вы пьете только шипучее вино?

Он смеется.

— А что же еще предложить даме?

Дебора жестом подзывает официанта и заказывает два коктейля «Роб Рой».

— Я всегда предпочитаю что-нибудь покрепче на первом свидании.

— Так, значит, это свидание? — спрашивает ювелир, и Дебора не сразу понимает, что он ее дразнит.

Виктор и правда не привык пить ничего, кроме шампанского, и ржаной виски действует на него мгновенно. Плечи расслабляются, он рассказывает о своем обучении в Ювелирном Ряду, о старомодных европейских традициях постижения ремесла, начиная с метлы и заканчивая паяльной лампой. Когда он заговаривает о бриллиантах, дети проявляют интерес.

— У моей мамы есть бриллиант, — сообщает Тайлер Виктору. — Папа ей подарил.

Пока он спрашивает у мальчика и девочки, знают ли они, как образуются алмазы, официант приносит закуски. Виктор просит у него четыре листа бумаги и цветные карандаши.

— Сначала нарисуйте вулкан, — командует он детям. Лидия и Тайлер, как прилежные ученики, изображают горы с зубчатыми кратерами на вершинах. Тайлер даже присовокупляет зеленую лаву.

— Лава не зеленая, балда, — замечает Лидия.

— Правильно, — говорит Виктор, и Лидия кидает брату самодовольный взгляд. — Но и Тайлер не так уж ошибается.

Мальчик показывает сестре язык. Дебора думает напомнить внукам, что нужно вести себя прилично, но решает, что их соперничество вполне естественно. Не стоит учить их всегда быть паиньками.

— Если в вулкане есть оливин, он будет извергать крошечные зеленые камни. Собственно, с алмазами происходит вот что.

Вместе они рисуют земную мантию под вулканом, и Виктор очерчивает путь алмаза из области стабильности к поверхности земли. По лицу Деборы невольно расплывается улыбка, когда Виктор просит детей смять листы наподобие астероидов и бросить их на стол. Тайлер кидает комок в темную лужицу кетчупа на своей тарелке и вдавливает бумагу в соус.

— Почему ты всегда такой гадкий? — восклицает Лидия.

Когда Тайлер поднимает комок, оказывается, что бумажный астероид оставил в луже отпечаток, и Виктор, искусный миротворец, соглашается, что, хотя кетчуп и не самый гигиеничный пример, след от импровизированного небесного тела похож на вмятины, которые образуют настоящие астероиды на поверхности Земли. Он указывает на борозды в соусе.

— Алмазы могут формироваться в таких расселинах. При сильном ударе повышается температура и создаются необходимые условия.

Урок естествознания быстро сменяется возбуждением из-за мороженого и последующим падением уровня сахара, и Дебора уже видит на лице зевающего Тайлера признаки апатии.

— Нам пора домой, — говорит она.

Виктор настаивает на том, чтобы проводить их до гаража и заплатить за парковку. Завидев вдалеке Красного Кролика, Дебора внезапно стыдится пятен ржавчины на капоте, вмятин и царапин на бамперах.

Едва она собирается извиниться, как Виктор говорит:

— У меня был «Кролик» в середине семидесятых. Я любил ту машину.

Дети залезают на заднее сиденье, и Дебора чувствует в груди стеснение, когда Виктор подступает ближе, еще ближе. В конце концов он целует ее в щеку, и в животе у нее все опускается от разочарования.

— У вас восхитительные внуки, — говорит Виктор, открывая для нее водительскую дверцу.

— Боюсь, это не моя заслуга.

Он закрывает за ней дверцу и стучит по капоту, прощаясь. Он не говорит, что приятно провел время в ее компании и что они скоро увидятся, не упоминает о клейме и не спрашивает, рассказала ли она Бек о Джозефе Шпигеле и его близости к императору. Дебора выруливает на улицу и направляет машину к шоссе. Сначала Честер, теперь Виктор. Неужели она потеряла хватку?

На следующее утро на крыльце появляется букет полевых цветов, перевязанных бечевкой. Не розы или лилии, а дельфиниум, бодяк, львиный зев, нарциссы и ромашки — разумеется, Дебора знает все названия — с белой карточкой, на которой темно-синими чернилами красиво выведено «В.».

— Кто это тебе веник подарил? — интересуется Тайлер, обнаружив бабушку на пороге открытой двери с букетом в руках. Когда она поворачивается к внуку, тот уже исчезает в кухне и хлопает дверцами шкафов, балуясь с посудой.

— Если что-нибудь разобьешь, будешь покупать! — кричит Дебора Тайлеру, спеша в кухню, пока тарелки и чашки не посыпались на безжалостный пол. Только спустя несколько часов, когда цветы поставлены в вазу и Дебора ведет детей на прогулку в Старом городе, ей приходит в голову, что она не говорила Виктору, где живет.

Дебора не выполняет свое обещание написать Бек, как только выйдет от Виктора. Новость о Джозефе Шпигеле, который оказался ее отцом и наиболее вероятным похитителем бриллианта, еще слишком свежа. Она пока не осознала ее. К тому же, пока она не связалась с дочерью, Бек не узнает, что она встречается с Виктором. И потом, Бек тоже ей не пишет.

В итальянском ресторане Дебора рассказывает Виктору о Флоре. После того как он прислал ей букет, они посетили с детьми Академию естественных наук, но это их первое свидание тет-а-тет. Дебора использовала некоторую часть денег, которую Эшли оставила на няню. Она настаивает на встрече в ресторане, хотя Виктор предлагает заехать за ней. Ей хочется, чтобы отношения с ювелиром развивались медленно — раньше с ней такого не бывало, даже во время романа с Кенни.

Виктор соглашается, что она правильно не сказала ничего своим детям.

— Они уже в Вене, не ехать же им назад. К тому же, кто знает, ваша догадка насчет Флоры может оказаться верной. — Он не говорит, что это неразумно — по одной незначительной детали, рыжим волосам, предполагать, что таинственная няня могла быть ее бабушкой, хотя Дебора бранит себя за это с тех пор, как узнала о Джозефе Шпигеле. — Чего только в жизни не бывает.

— Брошь украла не Флора, а Джозеф, — напоминает она Виктору.

— В любом случае, не помешает зайти в «Шпигель и сыновья» и посмотреть, не сохранилось ли документов о броши Хелен, — предлагает ювелир. — Семейные фирмы такого рода обычно ведут учет. Если Хелен приносила ему бриллиант, чтобы вставить в оправу, об этом наверняка сохранилась запись. Тогда вы узнаете, подарил он ей алмаз или нет.

— Я не могу ехать туда, — признается Дебора. — Есть одно обстоятельство.

С ума сойти, как быстро она доверилась этому человеку. Она рассказывает Виктору о фотографии Хелен и Джозефа, о пустом прочерке в графе «отец» и о своих воспоминаниях, как она сама ребенком сидит на коленях этого мужчины. Она не помнит, когда последний раз говорила так долго, от закусок до самого десерта.

— Допустим, Джозеф ваш отец. Возможно, это его решение не указывать имени отца в свидетельстве о рождении, — говорит Виктор. — Хелен, как одинокой матери, потребовалось бы от него письменное согласие, признание отцовства. Что, если он не захотел этого, будучи женатым? Или, например, она пыталась защитить вас. Если бы его имя стояло в документе, он имел бы право претендовать на опеку и, возможно, попытался бы забрать вас у матери.

Да, этого Хелен не могла допустить. Она бы пошла на что угодно, лишь бы не потерять свою дочь.

Виктор кладет ладонь на руку Деборы. Какая теплая у него рука.

— Тяжело вам приходится?

— Я зациклилась на том, что она меня предала, и мне даже не приходило в голову, что она могла меня защищать.

— Забавно, что предательство и желание защитить внешне проявляются одинаково.

Дебора озадаченно смотрит на него. Что он имеет в виду? С другой стороны, она почти ничего о нем не знает.

— Но я слишком много болтаю. Расскажите о себе. — Последнее слово она произносит с намеком, поглаживая его руку.

Виктор осушает бокал вина — он воздержался от шампанского, когда она упомянула, что предпочитает терпкое итальянское красное. Она уже оказывает на него влияние. Он объясняет, как складывалась его карьера от подмастерья у ювелира до получения сертификата от Международного геммологического общества, как он начал работать в «Тиффани» и подхалтуривать на стороне, изготавливая обручальные кольца, и как познакомился с Бек, когда это вскрылось.

— В «Тиффани» мне было хорошо. — Он наливает себе еще вина, и Дебора догадывается, что он нервничает, опасаясь ее осуждения. — Это трудно объяснить. Я не чувствовал себя обиженным или недооцененным. Они доверяли мне, видимо, даже слишком. Это случилось само собой. Я не мог сопротивляться искушению. И, как доказала ваша дочь, мои действия не нарушали законов о товарном знаке. — Он изучает лицо Деборы, пытаясь угадать ее мысли. — Я знал, что не имею права так поступать, хотя и не совершал ничего противозаконного. Хотел бы я рассказать вам красивую историю, как пытался насолить капиталистическому обществу, но я просто увидел возможность и воспользовался ею.

Дебора колеблется, ошарашенная его откровенностью. В ответ ей тоже хочется быть искренней.

— А я за последние тридцать лет открыла тридцать семь компаний, — признается она. — Ни одна из них не принесла прибыли. — Она даже и не догадывалась, что может назвать точное количество. Однако оказалось, что их тридцать семь — пекарен, фирм по выгулу собак, мастерских хорошего самочувствия, — и все они провалились. Вроде бы положено этого стыдиться, но она всегда готова сгенерировать новую идею. Это как кубик Рубика — нужно только найти правильное соотношение граней. Просто она еще не нашла способ.

— За вашу тридцать восьмую идею, — говорит Виктор, поднимая полный бокал.

Дебора с трудом удерживается от того, чтобы вскочить и расцеловать его.

Вместо этого она предлагает:

— Поедемте со мной в ювелирный магазин?

Его ответ:

— Я мечтаю об этом, — почти так же идеален, как следующий за ним поцелуй.

На следующий день Дебора останавливает Красного Кролика на Ланкастер-авеню и вместе с Виктором смотрит на вывеску «Шпигель и сыновья».

— Как ты думаешь, они сильно расстроятся, если узнают, кто я? Что, если я ошибаюсь и он был просто другом, земляком из Австрии?

— Не волнуйся о них, думай о себе, — отвечает Виктор, целуя ей руку.

Когда он открывает дверь магазина, звенит медный колокольчик. Ковролин в шашечку и грязно-бежевые стены напоминают вестибюль банка. Дебора бывала в банках, которые выглядят точно так же, и там ее поднимали на смех, даже не выслушав бизнес-план.

На ювелирных украшениях нет ценников. Витрины заполнены, но не ломятся от товара. Дебора сразу понимает, что все здесь непомерно дорого.

Виктор берет инициативу в свои руки, что обычно раздражает Дебору, и спрашивает у человека за прилавком, не он ли Дэниел Шпигель, владелец магазина и внук Джозефа Шпигеля. Но Виктор всего лишь ее проводник в этом мире, законов которого она не понимает. Когда торговец снимает очки и подтверждает, что это он, Виктор кивает Деборе, давая ей возможность продолжить разговор.

— Меня зовут Дебора Миллер, — представляется она. — Не мог ли ваш дедушка знать мою маму, Хелен Ауэрбах?

Услышав это имя, Дэниел напрягся.

— Что вам угодно?

Стоящая рядом женщина — как заключает Дебора, жена Дэниела — растерянно смотрит на него.

— Она была дедушкиной… — начинает объяснять жене Дэниел и не заканчивает фразу. Заметно, что он чувствует неловкость.

Его сердитые, несдержанные слова убеждают Дебору, что все это правда: у Хелен был роман с Джозефом, и он подарил ей алмаз «Флорентиец». В магазине с кондиционером Дебору бросает в жар. Колени у нее подкашиваются, и Виктор поддерживает ее за локоть.

— Мы, наверно, присядем, — произносит он, провожая ее к стулу.

— Вам лучше уйти, — говорит Дэниел Виктору. Они смотрят друг на друга, пока Дэниел не отводит взгляд. — Прошу вас.

— Дэн, — мягко произносит его супруга, — женщина ни в чем не виновата.

— Вы знаете, как наша семья натерпелась от вашей матери? — Дэниел повышает голос. — Когда бабушка узнала о его интрижке и о вас, она попала в психиатрическую больницу. Это разрушило…

— Дэн, она не виновата, — сурово повторяет его жена и поворачивается к Деборе. — Зачем вы пришли? Что вы хотите узнать?

Три пары глаз останавливаются на Деборе, отчего у нее зудит все тело. Она никогда не любила быть в центре внимания. Виктор начинает говорить, но она обрывает его. Она сама должна рассказать эту историю. И узнать правду.

— Мама всегда говорила мне, что отец погиб в Корее, — объясняет Дебора.

Виктор сжимает ее плечо, чтобы приободрить.

— Я никогда не сомневалась в этой истории, пока несколько месяцев назад, после смерти Хелен, мы не нашли в ее спальне брошь в виде орхидеи, которую изготовил для нее ваш отец.

Дебора описывает фотографии Хелен и Джозефа и себя у него на коленях тоже. Она рассказывает, что ей удалось выяснить по отрывочным сведениям, говорит о клейме мастера на обороте броши.

— Наверно, вы слышали о судебном процессе, в котором фигурирует алмаз «Флорентиец»?

У Дэниела загораются глаза.

— Моя семья участвует в этом процессе. Мы Миллеры. Думаю, ваш дедушка вставил бриллиант в брошь и подарил ее моей матери.

Дэниел, сложив губы трубочкой, изучает ее уже внимательнее.

— Это невозможно. Может, другие ювелиры и кажутся жуликами, но дедушка славился своей честностью, по крайней мере в бизнесе. Он не стал бы делать украшение, чтобы спрятать ворованный бриллиант, тем более принадлежавший Австрийской империи. Он любил свою страну.

Дебора просит Виктора показать фотографии брошки на его телефоне — ее «раскладушка» устарела и не имеет ни качественной камеры, ни мощного Интернета.

Увидев снимки, Дэниел энергично мотает головой:

— Дедушка никогда бы не сделал такую безвкусную вещь.

Дебора открывает другое фото, изображающее оборотную сторону с клеймом «ДжШ».

Теперь пошатывается Дэниел. Он опирается на прилавок и трет рукой лицо, словно пытается проснуться.

— У вас ведь остались журналы учета? — вставляет Виктор. — Если ваш дедушка все-таки изготовил брошь, в вашем архиве наверняка есть подтверждающие это документы.

— Наш архив находится на складе, в другом месте. На поиски документов уйдет не одна неделя.

— У нас совсем мало времени, — говорит Дебора.

— Извините, это невозможно. — Дэниел исчезает за дверью, ведущей в офис, его жена следует за ним.

— И это всё? — спрашивает Дебора, когда Виктор помогает ей встать.

— Пока да. — Она выходит на Ланкастер-авеню, уверенная, что спокойствие Виктора — правильное поведение в данных обстоятельствах.

Когда они отпирают Красного Кролика, жена Дэниела выбегает из магазина, украдкой оглядываясь через плечо. Приблизившись, она протягивает Деборе обрывок бумаги.

— Склад, который упомянул мой муж, — это наш чердак. Там нет никакой системы, но вы можете прийти и поискать, что вам надо. Завтра я целый день буду дома.

Дебора смотрит на адрес. Они живут в Бервине.

— А как же ваш муж?

Женщина машет рукой.

— Он так раскипятился, что можно вырастить алмаз у него в заднице.

Жена Дэниела представляется как Хейди, и они договариваются встретиться в доме ювелира на следующий день, когда Дэниел уедет в гольф-клуб. Глядя, как Хейди спешит обратно в магазин, Дебора спрашивает:

— Думаешь, сохранились документы на брошь? Невзирая на обстоятельства, это была афера.

Виктор пожимает плечами: его не удивишь махинациями в ювелирном деле.

— По нелегальным сделкам тоже существует документация. Потому мошенников и ловят. Стоит хотя бы попробовать поискать.

Шестнадцать

Миллеры встречаются с Кристианом в вестибюле отеля и идут в винный бар, который порекомендовал консьерж. Вечера в Вене прохладные, порой даже зябкие, и Миллеры наслаждаются передышкой от жары, изводящей как восточное, так и западное побережье Америки. Сестры застегивают осенние пальто, а Джейк зимнее, и все вместе пересекают Штефансплац. Кристиан сменил свою обычную униформу — серую футболку и выцветшие рваные джинсы — на клетчатую рубашку, заправленную в черные брюки, и блейзер. В этом наряде он выглядит старше, и Бек легко представить его тридцати- или сорокалетним преподавателем, по которому сохнут студентки.

Когда они проходят мимо собора Святого Стефана к лабиринту улиц, составляющему центральный торговый район, Кристиан размахивает кожаной папкой. Что бы в ней ни лежало, это определит их дальнейшие шаги, но Кристиан никак не намекает на ее содержимое.

Винный бар находится напротив лучшего ресторана венских шницелей в городе, от дверей которого тянется заворачивающая за угол длинная очередь из туристов, одетых в этот прохладный вечер кто во что горазд. Немолодая блондинка за барной стойкой приносит посетителям блюдо с мясом и сыром вместе с бутылкой «Грюнер Вельтлинер». Кристиан наливает всем вино и только потом открывает кожаную папку и вынимает полиэтиленовый кармашек с бумагами.

— Я не нашел Флору Ауэрбах, зато нашел Флору Теппер, которая была няней пяти старших детей императора Карла с тысяча девятьсот тринадцатого по тысяча девятьсот восемнадцатый год.

— Это должна быть она, — возбужденно произносит Эшли.

Бек изучает симпатичное лицо Кристиана, явно не разделяя энтузиазма сестры.

— Если не она, то это чертовски редкое совпадение. — Джейк поворачивается к Бек. — Ты говорила, что Флора — не самое распространенное имя, так?

Бек не отрываясь смотрит на Кристиана, который посылает ей взгляд непонятного значения.

— Чтобы узнать наверняка, можно пойти в Еврейский архив и запросить свидетельство о браке.

Кристиан поясняет, что до 1938 года записи актов гражданского состояния велись в приходах или синагогах.

— Дело вот в чем. — Кристиан выкладывает на стол копию страницы из личного дела Флоры и переводит названия граф: должность, имя, дата и место рождения, вероисповедание, семейное положение и дети, образование, владение языками. Его палец останавливается на фразе и дате в конце страницы: «Wurde aus dem Hofdienst entlassen, 10 November 1918». — Это значит, что ее уволили со службы при дворе.

Миллеры смотрят на непонятную фразу, и их экзальтация выветривается. Уволили — то есть выгнали с работы. А значит, ее могли уличить в краже, а в таком случае вряд ли дарят на прощание драгоценный желтый бриллиант.

Кристиан прочищает горло, чтобы внести ясность.

— Когда в Австрии установилась республика, возник вопрос, что делать с придворными служащими. Большинство из них стали чиновниками или были отправлены в отставку. Многие должности упразднили. Я не слышал, чтобы кого-то увольняли, тем более личных слуг монаршей семьи. — Кристиан снова указывает на дату внизу страницы. — Но мне не дает покоя это число. Ночью одиннадцатого ноября императорская семья бежала в охотничий домик в Эккартсау. А десятого они еще не знали, что придется скрываться так поспешно, и не нуждались в средствах. Карл забрал из казны кучу драгоценностей еще до того, как курс кроны обвалился. У них не было никаких причин расставаться с няней.

— Так почему же, ты думаешь, ее уволили? — спрашивает Эшли.

Кристиан указывает на вероисповедание Флоры: католицизм.

— Флора не была католичкой, — твердо произносит Эшли, но потом начинает сомневаться: — Или как?

— Разве Хелен не упомянула бы об этом? — поддерживает ее Джейк. — И разве это не спасло бы ее от лагеря?

— Видите ли… — Кристиан начинает говорить своим профессорским тоном, и Бек это раздражает. — Возможно, что она приняла иудаизм позже. Межконфессиональные браки в то время были запрещены. Так что католичка могла выйти замуж за вашего прадедушку, только обратившись в его веру. С другой стороны, она могла солгать о своей религии. Цита отличалась невероятной набожностью. Все в ближайшем окружении обязаны были посещать мессу дважды в день и ежедневно ходить на исповедь. В ближний круг допускались только католики.

Джейк гладит короткую щетину на щеке.

— Значит, если она солгала и императрица узнала об этом…

Кристиан кивает.

— Но как она вообще получила работу при дворе? — спрашивает Эшли. — В то время это, вероятно, было весьма привилегированное место.

— Видимо, у нее имелись полезные связи. На эти должности брали только по рекомендации родственников или друзей, — объясняет Кристиан.

— Мы уходим в сторону, — строго произносит Бек, скрывая разочарование за властным тоном. — Неважно, как ее взяли на работу и была ли она католичкой. Главное, что ее уволили. Тех, кого выгоняют, не провожают щедрыми подарками.

— Если речь вообще идет о твоей прабабушке, — напоминает ей Кристиан.

Хотя Бек и благодарна ему за то, что он поддерживает хоть искру надежды, результаты поиска, как ни крути, неутешительные. Если придворная няня не их прабабушка, то больше зацепок у них не осталось. Если же все-таки она, значит, их прародительница воровка.

В баре душно. Никто не прикасается к потно-блестящим закускам из мяса и сыра, только Бек тянется к ломтику салями и разрывает его пополам. Кристиан заказывает вторую бутылку вина.

— Если бы она украла алмаз после увольнения, — говорит Джейк, — разве император не приказал бы найти ее? Не послал бы кого-то за ней, обнаружив пропажу?

Бек хочет сказать «Какая разница?», но Кристиан опережает ее.

— Когда монаршая семья уехала в сельскую местность в Австрии, доверенный человек Карла переправил драгоценности в Швейцарию. Император, скорее всего, узнал о пропаже после прибытия в Швейцарию. А к тому времени его успели предать столько людей, что он мог и не заподозрить в краже Флору.

Эшли мотает головой, и прядь волос выбивается из хвоста и падает ей на лицо.

— Не складывается. Как она вообще смогла проникнуть в хранилище драгоценностей? Она ухаживала за детьми. Не понимаю, как…

— Эшли. — Бек удивляет расстроенный голос сестры — Эшли явно очень хочется приписать Флоре героические качества. И дело не только в деньгах. Как Эшли будет жить, если они потеряют алмаз, если Райана посадят в тюрьму, если растает всякая надежда? Не если — когда. Все это теперь неизбежно.

— Мне жаль, что сведения, которые я нашел, вам не помогли, — произносит Кристиан.

Эшли сдувает волосы со лба и с ледяным выражением лица смотрит на сестру.

— Надо было продать алмаз итальянцам.

— Что ж, значит, я виновата. — Бек старается сохранять самообладание. Она знает, что ее сестре придется пережить больше, чем утрату бриллианта.

— Все это могло закончиться четыре месяца назад. Репортеры, статьи, судебный иск, преследования — ничего этого не случилось бы, а мы стали бы на полмиллиона богаче.

— Прекрати, Эшли, — старается успокоить ее Джейк. — Давай не будем.

— Конечно, вставай на ее сторону. Плевать на то, что она годами отказывалась разговаривать с тобой, хотя сама была во всем виновата, подлизывайся к ней, как ты всегда делаешь.

Она чувствует едкий вкус гнева на языке, его металлический запах в носу. Ощущает, как в душе поднимается характерное для Миллеров бешенство, но удивляет всех, включая себя, и начинает рыдать. Кристиан потирает руки и отворачивается. Барменша тщательно расставляет тарелки на витрине, притворяясь, будто ничего не замечает.

— Ну перестань. — Бек обходит маленький столик и обнимает сестру. Джейк тоже встает и обхватывает их обеих.

Когда они разнимают объятия, Эшли застенчиво смеется, вытирая со щек слезы. Брат и сестра тоже смеются. Кристиан смотрит на них в недоумении, и Бек понимает, что он единственный ребенок в семье и внезапный гнев, сменяющийся внезапным прощением, ему непонятен. Или же он относится к редкой породе людей, которые хорошо ладят с родственниками.

Эшли машет барменше и оставляет на столе стопку купюр по двадцать евро. Джейк замечает, что старшая сестра теперь всегда платит наличными, чего раньше никогда не было.

Они выходят в уличную прохладу и возвращаются к отелю. Эшли и Джейк отстают от Бек и Кристиана.

— Может, она и не крала бриллиант, — говорит Кристиан.

— Это неважно. Увольнение дает почву для обоснованного сомнения.

Кристиан искоса посматривает на Бек.

— Вы еще хотите ехать в Кремс-на-Дунае?

Она пожимает плечами.

— Петер Винклер ждет нас. Мы с таким трудом с ним связались. Неудобно отменять встречу.

— Мне жаль, что поездка прошла впустую.

— Это не так.

Кристиан улыбается и берет ее за руку. Ладонь у него слегка влажная.

В этот миг Эшли отрывает взгляд от дороги, по которой она пинала камушек, и хватает Джейка за плечо, указывая на Кристиан и Бек, которые, рука в руке, идут вперед, сливаясь на мощеных улицах Вены с другими безымянными парами.

Утром все молча отъезжают на поезде от станции Хайлигенштадт по направлению к Кремсу-на-Дунае, где живет Петер Винклер. Яркое солнце припекает сквозь стекло, согревая лицо Бек, наблюдающей, как удаляется Вена. Пейзаж меняется от коттеджей с соломенными крышами до разноцветных домиков, увитых виноградными лозами с гроздьями разной степени зрелости.

Средневековый Кремс, как Миллеры и ожидали, оказывается причудливым населенным пунктом. Петер Винклер владеет галереей на Вихнерштрассе, но приглашает встретиться в своем доме на холмах за городом. Американские гости пересекают главную улицу — длинную вереницу кафе, аптек, магазинов верхней одежды и художественных галерей — и взбираются к каменной церкви на вершине холма. Улица сужается, и они протискиваются по тесным переулкам между зданиями. На вершине холма улица огибает церковь, и путешественники пробираются по извилистой дороге к другой стороне холма, где начинают спуск. Здесь улицы становятся шире, а дома больше. Миллеры останавливаются у желтого особняка, увитого виноградом. Он выглядит старше, чем другие оштукатуренные дома на улице, и не только из-за винограда. Особняк сохранил изначальный готический облик, тогда как остальные здания вокруг явно перестроены.

Миллеры никогда не бывали в таком старом доме. По сравнению с ним даже самые ранние постройки Филадельфии кажутся совсем недавними. Полы скрипят при каждом шаге. От каменных стен тянет сыростью и прохладой, отчего Миллерам кажется, что они в музее, а не в чьей-то гостиной.

У Петера Винклера основательное брюшко и редеющие седые волосы. Он похож на Санта-Клауса, и его готовность показать коллекцию отца невероятно поражает Бек. Он, конечно же, превосходно говорит по-английски, и хоть им и не нужны услуги переводчика, Бек все равно рада, что Кристиан приехал с ними. Каждый раз, когда она встречается с ним глазами, Кристиан краснеет, и Бек думает, о чем он вспоминает: о том, как она кричала во время оргазма или как он захихикал, когда она первый раз коснулась его. Бек еще никогда не чувствовала себя такой старой. Разница между ними меньше десяти лет, что, если подумать, не так уж и много. И все же очевидно, что у нее больше опыта, а это возбуждает и раскрепощает. Ей нравится осознавать свою власть над юношей. Власть заводит.

Петер откидывается на спинку кресла, приготовившись слушать. Бек начинает с того, что благодарит его, и он в ответ пожимает плечами.

— Извините, что было так трудно со мной связаться. — Винклер уже принес с чердака коробки с архивом. Одну из них он ставит около кофейного столика и снимает крышку. — Мой отец до конца своих дней мечтал восстановить монархию.

Гости передают друг другу фотографии Габсбургов с датами и описанием на обороте. Карточки находятся в беспорядке и хранятся без защиты от механических повреждений и старения. Снимок со свадьбы Карла и Циты покрылся патиной, когда-то белая фата до пола пожелтела от небрежения.

— Это Франц Иосиф, император, — говорит Петер, указывая на стоящего рядом с молодоженами мужчину с пышными викторианскими усами. Миллеры смотрят снимки счастливой пары с Францем Иосифом: один запечатлел обед во дворце Шёнбрунн, другой изображает улыбающегося мальчика с пушистыми светлыми волосами, который стоит около сидящего в кресле императора.

— Отто, лучший друг моего отца, — объясняет Петер.

Кроме этого есть еще только одна фотокарточка Франца Иосифа — император в гробу, за которым идут Карл и семья. Цита укутана в черную вуаль. Новый император совсем не похож на предыдущего монарха — у него детское лицо и тонкие короткие усики. По сторонам от процессии толпа мужчин отдает покойному честь. Фотография помечена 30 ноября 1916 года. Конец одной эпохи и начало нового правления, короткого и обреченного на трагический исход.

Кристиан передает снимки от 30 декабря 1916 года — с коронации Карла в Будапеште как короля Венгрии. В руке император держит скипетр, корона у него на голове меньше, чем у Циты. На груди расшитого платья императрицы Бек замечает две броши. Они не попали в фокус, и бриллианты выглядят пересвеченными, но ни одно из украшений не напоминает шляпную булавку с «Флорентийцем».

Миллеры продолжают перебирать фотографии в коробке, где лежит еще много снимков императорской семьи на разных этапах ее правления и изгнания. На некоторых Цита молится. На других появляется мальчик с охотничьими ружьями. Фотокарточки фиксируют жизнь представителей семейства до и после падения империи, в Швейцарии и на Мадейре, за ужинами в особняках американского Таксидо-Парка и Квебека, где они жили во время Второй мировой войны. Есть снимки, относящиеся ко времени после смерти Циты и запечатлевшие следующие поколения Габсбургов — юных девочек и мальчиков в атласных вечерних нарядах и неоновых лыжных костюмах небесно-голубого цвета.

— Смотрите! — восклицает вдруг Джейк, протягивая сестрам фотографию. На ней рядом с тремя детьми на полу сидит женщина, держа четвертого на руках. Это совершенно точно их прабабушка Флора. На обороте написано: «Kindermädchen mit den Kindern[8]. September 1916».

Значит, так и есть, думает Бек. Флора украла алмаз «Флорентиец».

В следующей коробке оказывается меньше интересного. Несколько живописных портретов в рамках — разнообразные императоры из династии Габсбургов, пышно разодетые в красный бархат. Жестяная банка с бронзовыми булавками с изображением имперского двуглавого орла. В третьей коробке хранятся монеты и пуговицы. Бек складывает все предметы на место, стыдясь себя: как она могла поверить, что бриллиант по праву принадлежит им, что в этих коробках, переполненых хрониками падения империи, скрыто доказательство, что император подарил прислуге «Флорентийца»?

На спину Бек ложится чья-то рука.

— Есть еще одна коробка, — напоминает ей Эшли. — Вы, наверно, приберегли самое любопытное напоследок? — спрашивает она Петера.

Было так задумано или нет, но эта коробка действительно оказывается самой полезной. По комнате проносится всеобщий изумленный восклик. Видеокассеты. Белая наклейка на боку первой гласит: «Kaiserin Zita, Vol. 1[9], 1978».

— У вас есть видеомагнитофон? — спрашивает Джейк.

Винклер зовет жену, которая выходит с кухни, и что-то спрашивает у нее по-немецки. Женщина уходит наверх по лестнице.

— Может быть, есть на чердаке, — объясняет Кристиан Миллерам.

Пока наверху жена Винклера открывает и закрывает ящики и шкафы в поисках давно не нужного устройства, Миллеры продолжают рассматривать содержимое коробки. Находятся вторая, третья и четвертая части интервью с Цитой, а также кассета с надписью «Отто».

— Она отдала все это вашему отцу? — спрашивает Эшли.

— Не она, Отто. После смерти Циты он уговаривал моего отца написать о ней книгу. Отец брал у нее интервью, когда писал биографию Карла, и Отто хотел, чтобы вышло жизнеописание его матери. Он отдал отцу все сохранившиеся у него материалы. Думаю, их было больше, но это все, что я нашел.

Миссис Винклер возвращается с громоздким древним аппаратом, и Петер листает режимы в телевизоре, пока не находит тот, что подключает видеомагнитофон. На экране появляются сначала помехи, а потом возникает престарелая Цита. Она сидит в некой библиотеке, одетая в черную водолазку, длинная нить жемчуга лежит на груди. Седые волосы коротко пострижены, лицо в морщинах, и красивые в молодости черты словно окаменели. Голос у нее хриплый, скрипучий, как будто она не говорила долгие годы. Курт Винклер за кадром громко называет дату — 18 октября 1978 года — и представляет императрицу.

— Они находятся в ее квартире в швейцарском монастыре, — говорит Кристиан Миллерам.

Бек нравится смотреть интервью, не понимая смысла слов. Это позволяет ей составить интуитивное впечатление от императрицы. На первой кассете она рассказывает, как встретилась с Карлом, как они полюбили друг друга. Жена Петера садится рядом, обвивает плечо мужа и наклоняется к телевизору.

— Вы смотрели запись раньше? — интересуется Бек у Винклеров.

— Никогда, — мягко отвечает Петер.

Годы не затуманили воспоминаний Циты. Она излагает свою историю последовательно и точно.

— Вспоминает коронацию, — шепчет Кристиан, когда Цита повышает голос и начинает говорить нараспев. На середине фразы видео прерывается, и Винклер встает, чтобы поменять кассету. Эшли и Джейк смотрят друг на друга, готовясь к долгому просмотру.

Вторая запись — продолжение того же интервью. Кристиан забывает, что надо переводить, и, так же как Винклеры, увлекается рассказом. Лицо Циты остается бесстрастным, лишь иногда она позволяет себе улыбнуться и засмеяться. И все же очевидно, что она описывает счастливые времена, идиллические дни перед коротким пребыванием на троне империи до того, как война была проиграна.

Вторая запись тоже не содержит никаких существенных сведений. Вставлена третья кассета, и Джейку хочется сохранять оптимизм, но не получается. И по поводу Кристи тоже.

Третья часть интервью представляет собой лишь перечисление неудавшихся попыток заключить мир и хронику потери Карлом власти. В животе у Джейка громко бурлит. Бек бросает ему сердитый взгляд, словно он должен держать свой голод в узде.

— Давайте сделаем перерыв. — Эшли преувеличенно потягивается. — Пойдемте, перекусим что-нибудь.

— Вы идите, — говорит Бек. — Я не хочу.

Не желая спорить, Эшли и Джейк без возражений уходят и направляются к городу. Джейк шагает не сгибая коленей, тазовые суставы звонко щелкают.

— Старею, — вздыхает он, но Эшли настаивает, что это следствие похмелья — вчерашнее вино ударило по суставам.

— Слушай, Эшли, — говорит Джейк, — как тебе удается так долго сохранять брак?

Эшли замирает. Ах да, он же не знает о несчастьях Райана. Все как-то не было подходящего случая рассказать ему. Да Эшли и не хотела, чтобы брат знал о ее семейных неурядицах. Как все мужчины, Джейк будет осуждать Райана, даже если он не в том положении, чтобы кого-нибудь судить.

— Я загубил наши отношения с Кристи, — объясняет Джейк.

Внезапно у Эшли кружится голова. Свернувшись в ванной на полу, Райан сказал то же самое — «Я загубил нашу жизнь», — и выглядел при этом жалко, словно ожидал, что она найдет способ разубедить его в этом. В устах же Джейка эта фраза прозвучала не подлежащим обжалованию приговором.

— Нет, — говорит Эшли, — ничего подобного.

И для ее мужа тоже еще не все потеряно.

Подходящий момент настает, и она излагает Джейку все, что произошло с Райаном, начиная с появления агента ФБР.

— За мной действительно следили, — признается она брату, — но не из-за бриллианта. — Она рассказывает про повестку, затем признание Райаном вины, о пятистах тысячах долларов, которые им нужно собрать за месяц в порядке досудебного урегулирования спора. На крутых и узких улочках Кремса-на-Дунае она вдруг видит некую насмешку судьбы в том, что ровно такую сумму предлагали Миллерам итальянцы.

— Мы собираемся продавать дом.

— Вот черт, Эшли. — Джейк обнимает сестру за плечи, и они сворачивают на набережную. Помолчав, он спрашивает: — Так ты простила его?

Прощение похоже на тренировку перед марафоном. Эшли, фигурально выражаясь, бегает каждый день, регистрируя свой прогресс, но не знает, каких успехов достигнет к тому времени, когда судья будет принимать решение.

— Трудно сказать, — говорит сестра брату. — Иногда мне кажется, что да, а в другие дни я ужасно зла на него. Я не хочу продавать наш дом. Не хочу, чтобы в школе детей дразнили за то, что их отец в тюрьме. И замужем за преступником тоже не хочу быть. Но и бросить его не могу.

Вот как, думает Джейк, Эшли не теряет надежду, что у них все наладится. А ему не надо заставлять Кристи простить его, нужно только, чтобы она захотела поверить в него снова.

На набережной туристы бездельничают под навесами уличных кафе. Эшли смотрит в телефон. На Восточном побережье сейчас восемь утра. Райан, вероятно, готовит детям завтрак, какое-нибудь причудливое блюдо из подручных продуктов. Дети будут скучать по такому отцу больше, чем по тому, что целые дни проводил в офисе.

«Я скучаю по тебе», — пишет Эшли мужу. Это ближе всего к признанию «Я простила тебя».

Кристиан и Бек продолжают сидеть бок о бок в темной, обшитой деревом гостиной Винклера, слушая интервью Циты. Пока она ведет свой монотонный рассказ, Бек пытается предсказать, что будет, когда они вернутся из поездки ни с чем. Фирма, наверно, попытается заставить их отозвать иск. Или, понимая, что не получится убедить суд в правах Миллеров на бриллиант, подаст заявление на решение в порядке упрощенного судопроизводства.

Внезапно тон Циты становится ледяным. В ее позе ничего не меняется, и все-таки заметно, что она напряглась.

Кристин хватает Бек за руку и шепчет:

— Она говорит о Флоре, что они оставили ее с детьми в Гёдёллё.

Эти слова просачиваются сквозь барабанные перепонки в каждую вену и курсируют по телу.

Цита стискивает ручки кресла и наклоняется вперед, обнажая зубы. Кристиан задерживает дыхание.

— Она говорит, что не следовало доверять детей… потаскухе. — На последнем слове он краснеет. — Она еще не закончила.

Не имеет значения, что Флора тайно привезла императорских отпрысков в Вену, вернула родителям, может быть, спасла им жизнь. «Вы знали, что она была беременна? — спрашивает Цита у Винклера, который никогда не слышал о Флоре. — Незамужняя и с ребенком!»

— Беременна? — Бек поворачивается к Кристиану. — Как такое может быть? Хелен родилась не раньше тысяча девятьсот двадцать пятого года. — Потом она вспоминает о Мартине, старшем брате Хелен. Возможно ли, что он был зачат, когда Флора служила во дворце? Если так, то был ли Лейб его отцом?

— В документах ничего на этот счет не сказано, — извиняясь, отвечает Кристиан. — Завтра можно поискать в архиве свидетельство о рождении и узнать наверняка.

Бек холодеет от ужасной догадки.

— Неужели это ребенок от императора?

«Беременна, — продолжает императрица. — Мужа нет. Незаконнорожденное дитя. — Лицо ее вдруг приобретает задумчивое, даже виноватое выражение. — После того как мы ее уволили, я нашла ее дневник. Отцом оказался наш шофер, который был с ними в Гёдёллё. Тот, который погиб, когда она увезла детей. Я понятия не имела, что у них интрижка, иначе ни за что не оставила бы его с ними».

Бек вздыхает с облегчением. Ребенок не от императора.

Винклер за кадром что-то произносит, и Кристиан шепчет:

— Он спрашивает, что стало с ее дневником.

Выражение вины на лице Циты сменяется гневом, и Кристиан переводит:

— «Я сожгла его».

— Зачем она это сделала? — восклицает Бек, но, прежде чем Кристиан отвечает, Бек слышит слово, которое мечтала услышать с тех пор, как вошла сюда. По-немецки оно звучит более изящно, чем по-английски. Благозвучнее.

«Florentiner».

На следующий день Дебора едет в дом Шпигелей одна, без Виктора. Она должна сама осмотреть архив ювелира. Виктор проконсультировал ее, какие документы нужно искать: записи, доказывающие, что брошь изготовил Джозеф, любые упоминания о стоимости сделки или подтверждение безвозмездного дарения, почти наверняка свидетельствующего о романе мастера с Хелен.

Шпигели живут на окраине Бервина, в маленьком фермерском доме между двумя участками земли. Дебора стучит в дверь с дурным предчувствием. В самом деле, что могут доказать какие-то бумаги? Даже если Джозеф сделал для Хелен брошь, разве это значит, что он подарил ей и бриллиант? А если ничего не отыщется, не будет ли это означать, что вся история — с алмазом, любовной связью, генеалогией — высосана из пальца?

Хейди предлагает Деборе подождать в гостиной, пока она сварит кофе. Оставшись одна, гостья рассматривает фотографии на каминной полке. У Шпигелей двое детей. На одном из снимков их сын стоит за прилавком магазина, на другом дочь в академической шапочке машет рукой на фоне кампуса Международного геммологического общества. Интересно, каково это — унаследовать не только дом или бриллиант, но и семейное ремесло, призвание? Цель жизни.

На краю каминной полки Дебора видит фотокарточку, изображающую Джозефа и, вероятно, отца Дэниела около их бывшей лавки в Ювелирном Ряду. На другой Джозеф и какая-то женщина на однотонном фоне склонили головы друг к другу. Дебора не сразу понимает, что это свадебная фотография. Молодоженам вместе хорошо, легко, но они не обязательно влюблены друг в друга. Дебора берет фотографию в руки и изучает простое, но привлекательное лицо жены Джозефа. Через этот образ она ощущает ее ауру, надежную и нерушимую. Трудно представить, чтобы такая женщина потеряла самообладание.

Раздается покашливание, и Дебора поворачивается к Хейди, которая держит в руках две чашки кофе. Гостья ставит снимок на место, и прежде чем она успевает извиниться, хозяйка указывает в сторону лестницы.

— У нас мало времени, — объясняет она, поднимаясь по ступеням.

На чердаке сильно пахнет плесенью, не завершена отделка, и в этот теплый день ранней осени здесь по-настоящему жарко. В дальнем углу составлены несколько коробок с логотипом «Ювелирного дома Шпигеля» на боку. Нет никакой гарантии, что книги учета не погрызены белками или еще не рассыпались в прах.

Хейди ставит чашку на пол и открывает первую коробку.

— Боюсь, документация хранится бессистемно.

Системы действительно никакой нет. Хотя на коробках написаны десятилетия, внутри свалены в кучу записные книжки, чеки, квитанции, гроссбухи и журналы для записи деловых встреч.

По мнению Виктора, брошь сделана после войны, в середине века. В 1960 году Джозеф Шпигель уже умер. Значит, надо начинать с коробки с надписью «1950-е».

Но выясняется, что содержимое не соответствуют периоду, которым помечена коробка. Внутри лежат вперемежку книги и альбомы разных лет, вплоть до 1980-х годов, когда Дэниел принял магазин и ввел систему учета, организованную не только по датам, но и по типам сделок и документов. Потом наступил двадцать первый век, и вся информация стала храниться на жестких дисках, даже эскизы украшений больше не исполняются от руки. Сегодня было бы так легко и просто забить имя Хелен в компьютер и узнать все подробности ее взаимодействий с «Ювелирным домом Шпигеля».

— Ой, а это не ваша брошь? — спрашивает Хейди, вынимая эскиз в виде букета фиалок с желтыми гладкими листьями.

— Это фиалки, а мы ищем орхидею. — Дебора жалеет, что не захватила фотографию броши. Хейди достает еще один рисунок. — Это лютики… Тут розы… Подсолнух… Маки… Виноградная гроздь.

Дебора и не подозревала, что брошки в виде цветов пользовались таким спросом.

Хейди, тихо напевая, листает альбом с зарисовками, сообщая обо всем, что видит.

— Это кольцо в тысяча девятьсот пятьдесят втором году стоило три тысячи долларов. Представляете? Тут, наверно, три карата… Ха, этот заказчик так и не оплатил запонки. Интересно, существует ли закон о сроке давности на неоплаченные счета. — Она смеется, подсчитывая, какие проценты набежали за шестьдесят с лишним лет. — Сапфир-падпарадша, — произносит она. — Никогда о таком не слышала… Ой, смотрите, уточка!

Дебора мысленно тянет «М-м-м», пытаясь обрести внутренний покой. Она никогда не умела сосредотачиваться на мелочах, и для нее трудно сфокусироваться на выцветших записях Джозефа, когда Хейди крякает, как утка.

— Вот она! — вдруг пронзительно вскрикивает хозяйка дома. — Орхидея!

Дебора со скачущим сердцем смотрит в альбом. Там действительно изображена орхидея, но дендробиум, а не каттлея. Дебора качает головой, и Хейди выглядит раздраженной. Внизу звонит домашний телефон, и хозяйка удаляется, чтобы ответить.

Дебора перелистывает страницу за страницей, пробегает глазами записи о продажах и починке украшений, покупке металлического лома, изготовлении ювелирных изделий на заказ. Хейди не возвращается. Деборе больше всего нравятся украшения с цветами, и не только из-за броши. Она любит цветы, восхищается их недолговечной красотой, удивляется, как быстро сладкий аромат превращается в запах прелого сена. Возможно, в будущем Дебора займется искусством составления букета. Виктор с его связями сможет порекомендовать ее в ювелирный магазин, на торжества в честь обручения, свадьбы. Виктор. Интересно, чем он сейчас занимается с ее внуками. Он согласился присмотреть за Лидией и Тайлером в обмен на домашний веганский ужин, от которого дети, конечно, отвернут носы и потребуют пиццу.

Замечтавшись о его квадратном подбородке и пронзительных голубых глазах, которые при седых волосах кажутся аквамариновыми, Дебора рассеянно пролистывает весь журнал. Наконец она спохватывается и возвращается к пропущенным страницам. Где-то здесь глаз неосознанно зацепился за сочетание «Ауэр».

Она медленно переворачивает листы и наконец находит то, что искала. Хелен Ауэрбах, квитанция о продаже двух четырехкаратных бриллиантов Джозефу Шпигелю. Дата: 17 марта 1949 года. На всякий случай Дебора отлистывает назад, но это первое упоминание Хелен.

Потом ее имя не появляется до мая, когда она продала еще один камень, а затем, в следующем месяце, еще один. Самая крупная покупка состоялась в феврале 1952 года. Восемь бриллиантов. Это было незадолго до рождения Деборы, примерно в то время, когда мать купила дом на Эджхилл-роуд.

В последний раз Дебора находит имя Хелен в записях за октябрь 1954 года — сделка, которая названа не покупкой, а обменом. В обмен на украшение, изготовленное на заказ, Хелен отдала бриллианты и серебряный лом. Дебора помнит, что шляпная булавка была сделана из стерлинга — сплава с высоким содержанием серебра. Внизу страницы написано: «Работа на заказ, оплачена полностью. Бриллианты и изумруды, использованные в дизайне, предоставлены ювелиром по фактической стоимости. Большой желтый бриллиант предоставлен клиентом. Дополнительной денежной оплаты не требуется».

Дебора снова и снова перечитывает эти предложения. Большой желтый бриллиант — это, видимо, «Флорентиец». Предоставлен клиентом — вероятно, имеется в виду Хелен. Если мать заказала брошь по индивидуальному дизайну, расплатилась полностью стерлингом и белыми бриллиантами, принесла свой камень, значит, алмаз все-таки не был подарком любовника. Возможно, Хелен даже не была любовницей, но Дебора помнит, каким тоном Дэниел обвинил ее мать в разрушении их семьи, в нервном срыве бабушки, как помнит и пустоту, которую ощутила, впервые увидев фотографию Джозефа, держащего ее на руках. Дебора продолжает перебирать содержимое коробки в поисках блокнотов. Эскиз броши в виде орхидеи должен быть где-то здесь. Отчасти ей любопытно увидеть его — аккуратные линии, создающие идеальный изгиб чашелистиков, сглаженные кончики лепестков, — но главное, что она понимает: тех нескольких фраз недостаточно. Вместе с выпиской из книги учета она должна предоставить доказательства, что речь идет именно о бриллианте «Флорентиец». Если она сумеет найти эскиз, возможно, алмаз действительно принадлежит Миллерам.

В течение следующего часа Дебора продолжает перебирать содержимое архивных коробок и постепенно переходит к семидесятым годам. Все это время Хейди на чердак не возвращается. Дебора открывает коробки, поверхностно проглядывает их и закрывает, пока ее внимание не привлекает записная книжка в красном кожаном переплете. Она горячо верит в то, что энергией обладают не только бриллианты и люди, но и земля, и бездушные предметы. Еще не открыв записную книжку, она уже знает, что внутри находится рисунок броши в виде каттлеи.

И Дебора действительно находит десятки зарисовок для броши Хелен. Разнообразные способы включить алмаз «Флорентиец» в украшения в виде птиц, леопардов, в нарядные ожерелья и простые кулоны, все с соблюдением пропорций и с указанием размеров желтого бриллианта, представленного в каждом предмете. Последняя четверть книжки посвящена рисункам многочисленных лепестков, сапфиров и изумрудов разной формы, вариантам конструкции двойной застежки на задней стороне броши вкупе с бесконечными заметками о том, как вписать в изделие немного кривобокий бриллиант в форме щита. Дебора прижимает свою находку к груди и закрывает глаза. Она чувствует Джозефа. Она чувствует Хелен. Она чувствует Флору, прямо здесь, в этой записной книжке. Потом кто-то похлопывает ее по плечу, и она видит, что над ней наклоняется Дэниел.

Деборе удается проехать по длинной подъездной дорожке, пока она не останавливается на обочине около поля. Женщина выходит из машины и вдыхает свежий бодрящий воздух. Дэниел Шпигель прогнал ее так быстро, что она не успела ни поблагодарить Хейди, ни попросить разрешения взять с собой эскизы броши. Но ей не нужна физическая копия. Она запомнила все зарисовки — усыпанных бриллиантами листьев, позолоченной оправы, идеальной каттлеи — и важнейшую фразу: «Большой желтый бриллиант предоставлен клиентом».

Бек чуть не подпрыгивает.

— Она только что упомянула «Флорентиец».

После этого Цита продолжает обсуждать любовника Флоры, шофера, погибшего во время восстания. «Если они хотели иметь ребенка, сначала им следовало вступить в брак. Это было бы по-божески. Могла ли я проявить к нему больше сострадания, учитывая, что он погиб, защищая наших детей? Возможно. Но его смерть не смывает их греха и не означает, что мой муж справедливо отдал ей алмаз».

Дальше Цита раскрывает такие подробности, которые Бек не могла и представить. Говорит, что ее добрый, богобоязненный, щедрый и глупый — да-да, она назвала императора глупым — муж, надломленный необходимостью бежать из своей страны, преисполнился благодарностью к няне за то, что та спасла их детей от смерти. Он не спорил с женой, когда Цита заявила, что увольняет Флору, и не защищал женщину, которая оказала им неоценимую услугу. Вместо того чтобы пытаться переубедить супругу, он подарил Флоре шляпную булавку. Девушка, конечно, согрешила, когда забеременела вне брака, но не оставлять же ее в нужде. У Габсбургов было множество других драгоценных камней и наличные деньги в избытке. Кроме того, считалось, что алмаз «Флорентиец» приносит несчастье. Императору не хотелось, чтобы вещь с дурной славой сопровождала его семью на пути в неизвестность. А Флоре жизнь и так уже не сулила счастья. Возможно, на ее судьбу «Флорентиец» оказал бы противоположное влияние. Император надеялся на это. Даже когда Габсбурги покинули Швейцарию, когда их деньги обесценились, а драгоценности были расхищены неблагонадежными приближенными, когда они оказались без гроша на Мадейре и даже когда Карл лежал на смертном одре, он ни разу не пожалел о том, что подарил няне Флоре дорогой бриллиант.

— Она сказала, что император преподнес Флоре «Флорентийца» в дар до того, как они уехали из Австрии? — Впервые Бек произносит эти два имени вместе: Флора и «Флорентиец», словно они неотделимы друг от друга.

Кристиан повторяет слова Циты по-немецки и переводит:

— Мой добрый и глупый муж испытывал чувство вины за то, что мы бросаем ее, беременную, хотя она рисковала жизнью, спасая наших детей. Перед отъездом он извинился перед ней за то, что мы не можем взять ее с собой, и подарил ей алмаз. И эта распутница приняла такой дорогой подарок. И хотя император никогда не жалел о своем великодушии, но как она посмела принять от него столь драгоценную вещь?

Раз Карл подарил алмаз Флоре до того, как монаршая семья бежала, значит, это произошло еще до падения империи, то есть до введения Габсбургского закона, по которому все имущество короны автоматически переходило в собственность республики. А это означает, что еще до установления республики бриллиант принадлежал Флоре, а не короне.

Винклеры на диване перешептываются, проявляя все большее беспокойство по поводу Кристиана и Бек, усевшихся на полу перед телевизором. Они начинают догадываться, что это не просто визит выходцев из Австрии, ностальгирующих по своим корням.

Петер встает, возвышаясь над Кристианом и Бек, вынимает кассету из видеомагнитофона и кладет ее в коробку, потом составляет коробки одна на другую.

Кристиан предлагает ему помощь. Петер отвечает ему что-то по-немецки и, склонившись под тяжестью, уносит коробки вверх по лестнице.

— Нам пора, — шепчет Кристиан Бек.

По пустым улицам они бегут от дома Винклеров по направлению к городу. Когда они заворачивают за угол, Кристиан отпускает руку Бек и прислоняется спиной к каменному зданию, переводя дыхание.

— Он что, преследует нас?

— Вряд ли Петер на это способен.

— Он мог позвонить в полицию.

— И что сказать? Кристиан…

Когда они встречаются глазами, он наклоняется вперед и пылко целует ее. Бек закрывает глаза и прижимается к нему, охваченная нетерпением, причины которого не вполне понимает.

Потом она слышит свое имя. Брат машет ей рукой. Сестра в недоумении улыбается. Бек вытирает губы и пытается заслонить собой Кристиана, хотя ее родные видели их переплетенные тела в укромном углу на средневековой улице, где они улучили минуту.

Бек рассказывает Джейку и Эшли ту часть истории, которую они пропустили, Кристиан время от времени вставляет детали, которые Бек в спешке упускает.

— Погоди, она сожгла дневник Флоры? Зачем? — спрашивает Джейк, представляя, сколько тайн хранила тетрадь, сколько мелочей из жизни прабабушки, которые теперь невозможно восстановить, и подробности ее любви к шоферу, отдавшему за нее свою жизнь.

— Думаю, Цита чувствовала себя виноватой, — высказывает предположение Кристиан. — Выгнать няню было жестоко. К тому же она, вероятно, не хотела оставлять какие-либо свидетельства, что император подарил Флоре бриллиант по собственной воле.

— Хотел бы я увидеть этот дневник, — мечтательно произносит Джейк.

— Но он уничтожен, — резко отвечает Бек. — Так что забудь об этом. — Она опирается о стену и вздыхает. — Существует только эта запись. Все необходимые суду доказательства — что император подарил Флоре камень до падения империи, до введения Габсбургского закона — находятся в доме Винклера. И мы не можем это использовать.

Брат и сестра поверят Бек на слово, но суду потребуются материальные подтверждения.

Джейк направляется в дому Винклеров.

— Куда ты? — окликает его Эшли.

— За кассетой, — отвечает он и исчезает за углом.

Все бросаются следом за ним.

— Петер нас выгнал, — говорит Кристиан, догнав его.

— Но меня-то он не выгонял. — Джейк ведет их назад к знакомому уже дому в готическом стиле, жестом просит оставаться на улице и один подходит к крыльцу. Они видят, как жена Петера открывает дверь, потом рядом с ней появляется растерянный Петер, но со своего места Бек, Эшли и Кристиан не слышат слов. Бек беспокойно раскачивается, глядя, как Джейк и Петер переговариваются, и стремительно бросается вперед, когда Петер широко распахивает дверь и Джейк машет своим спутникам рукой, приглашая их войти.

Проходя мимо Джейка, Бек спрашивает брата:

— Что ты ему сказал?

— Правду.

Правда в том, что, проклят «Флорентиец» или нет, жизнь Флоры пронизана страданием. Мужа и сына забрали в Дахау. Ее с дочерью переселили в Леопольдштадт. Правда в том, что ей удалось посадить дочь на пароход до Америки и она обещала приехать следом, но так и не приехала. Всего через несколько дней нацисты добрались и до нее. Дочь она больше не видела, так же как мужа и сына. Правда в том, что Флора была спасительницей. Сначала она спасла детей императора, когда рискнула вывезти их из Венгрии, где им угрожала опасность. Потом, через двадцать лет, она спасла свою дочь, отправив ее без семьи и знакомых через Атлантический океан, где ее никто не ждал, дав ей в дорогу только шляпную булавку с сотней бриллиантов, включая «Флорентиец», которые обеспечили бы ее будущее. Правда в том, что этот алмаз был последней ниточкой, протянувшейся от Флоры к ее потомкам, последним фрагментом детства Хелен, последним осколком родины. Правда в том, что за сто лет, прошедших с тех пор, как император подарил Флоре бриллиант, ни она, ни ее дочь так и не продали его. За камень можно было выручить миллионы долларов, а Хелен вставила его в брошь. Даже если они лишатся бриллианта и суд передаст его австрийцам, или потомкам Габсбургов, или итальянцам, правда не изменится. Дело теперь не в том, чтобы сохранить камень, а в том, чтобы донести до людей истину. Флора Теппер не была воровкой. Так же как и Хелен Ауэрбах. Они были храбрыми женщинами, которые стремились выжить и сохранить жизнь своим детям.

Речь Джейка достаточно убедительна, так что американцев опять пускают в дом, в гостиной снова накрывают стол к чаю, но коробка с записями все еще остается наверху. Под гул вентилятора Миллеры уговаривают Винклеров снова принести кассету.

— Поймите, мы не пытаемся присвоить себе австрийское национальное достояние, — настаивает Бек. — Мы просто хотим представить правду, какой нам удалось обнаружить ее, а там пусть решает судья. Если решение будет принято в пользу Австрии, мы покоримся ему.

— Добровольно, — вставляет Эшли.

— Мы не станем подавать апелляцию.

Джейк поднимает руку.

— Клянемся на Библии.

Где он этого набрался? Раньше за ним такого не водилось.

— Однако мы заслуживаем шанса обнародовать те сведения, которые узнали. Если алмаз вернется в Австрию, история Флоры станет частью истории «Флорентийца».

Миссис Винклер шепчется с мужем. Они перебрасываются фразами. Трудно понять, соглашаются они друг с другом или спорят. Наконец миссис Винклер встает и направляется к лестнице. Поднявшись примерно до середины, она зовет мужа следовать за ней.

Миллеры не осмеливаются открывать рот и даже шевелиться, пока Винклеры не возвращаются с кассетами.

Они снова смотрят запись, и слово «Florentiner» так же ласкает слух, как и в прошлый раз. Когда Бек достает из сумки телефон и спрашивает разрешения записать интервью, в комнате воцаряется зловещая тишина. Лицо Петера красноречиво становится багровым, но его жена спешит сказать:

— Конечно. Записывайте все, что нужно.

Они слушают следующую часть интервью, где Цита продолжает говорить о бриллианте.

— После смерти императора Цита стала разыскивать Флору, чтобы вернуть алмаз, — пересказывает Кристиан. — Но она искала девушку-католичку. Тогда она не знала, что Флора еврейка, и к списку ее грехов можно добавить еще и ложь. Цита подчеркивает, что ничего не имеет против евреев в целом. Еврейское сообщество было важной частью империи.

Но ей не нравится, что Флора солгала о своей религии и каждый день ходила в церковь и молилась, словно это что-то для нее значило. Постепенно тон Циты становится менее ядовитым. Кристиан же тщательно подбирает слова, взвешивая каждую фразу, которую переводит.

Цита мало кому могла доверить такое важное задание, как поиски «Флорентийца». Она прибегла к услугам одного из друзей детства Карла, человека, который помог им бежать в Швейцарию, а после этого пытался помочь Карлу в его злополучной попытке вернуть себе Венгрию. Цита лишь сказала ему, что ищет прежнюю няню. Годами он разыскивал католичку Флору Теппер, но поиски, видимо не слишком тщательные с точки зрения бывшей императрицы, не увенчались успехом. Тогда она посулила этому человеку вознаграждение и сообщила, что у девушки находится драгоценный бриллиант. В случае обнаружения камня Цита обещала поделиться с сыщиком вырученными за алмаз деньгами. Поиски стали более усердными, и все же незамужнюю одинокую мать-католичку найти не удалось. Потом фашистская Германия поглотила то, что осталось от бывшей империи Циты, и помощник Карла пропал бесследно.

В 1940 году, уезжая из Европы в США, Цита полагала, что этот человек погиб и «Флорентийца» ей не видать.

Она не виновата в смерти Флоры, настаивала Цита. Откуда ей было знать, что друг Карла так поступит? В голосе у нее сквозит отчаяние, и она, видимо, просит о прощении. Кристиан с тревогой смотрит на Бек. Она кивает ему: продолжаем.

Выясняется, что друг Карла стал нацистским офицером. С самого начала он подпал под влияние Эйхмана, который непосредственно руководил уничтожением евреев. Как такое случилось? Как такой человек, патриот империи, мог вступить в омерзительную партию, которая презирала все принципы Габсбургов? Он случайно нашел Флору, поскольку служил в отделе учета. Он узнал, что некая американская пара увезла в Америку еврейскую девочку, в чьих документах на выезд значилась девичья фамилия ее матери — Флора Теппер. Еврейка. Вот тогда-то он и послал своих людей найти Флору и алмаз.

— Бриллианта, однако, не нашли, — мрачно пересказывает Кристиан. — Подробностей Цита не знала, ей было известно только, что маленькую квартиру Ауэрбахов обыскали, а Флору арестовали. Судьба этой няни — одно из самых больших ее сожалений в жизни.

На экране Цита замолкает, опускает глаза на свои сморщенные руки и сжимает их так, что опухшие пальцы краснеют. Кажется, она хочет сказать что-то еще, но говорить больше нечего. На этом кадре — Цита с опущенной, словно в молитве, головой — запись обрывается.

Кристиан выглядит таким же несчастным, как Цита. На лицах Винклеров тоже застыло отчаяние. Джейк лежит на полу, уставившись в пожелтевший потолок. Он не может упорядочить свои мысли, смутные, неясные, сбивчивые. Он чувствует побуждение что-то предпринять, но что тут поделаешь? Невозможно изменить события, случившиеся восемьдесят лет назад.

Бек встречается глазами с Кристианом. «Как ты?» — одними губами спрашивает он, и Бек кивает в знак того, что она держится, хотя сердце у нее разрывается. Она почему-то ощущает ответственность за смерть Флоры, словно, сопоставив вместе кусочки ужасной мозаики, она взяла на себя вину за трагедию. В конце концов, это она нашла брошь. Носила ее на работу. Показала бриллиант Виктору. Это из-за нее они приехали сюда и раскрыли прошлое, которое в противном случае осталось бы неизвестным.

Эшли, странным образом, ощущает прилив сил. Конечно, Цита должна испытывать вину. Бывшая императрица пронесла сожаления через всю жизнь, и через сорок лет после смерти Флоры, когда записывалось интервью, ее все еще терзали муки совести. И от этой мысли Эшли становится легче.

На следующей кассете Цита сидит в синей блузке вместо черной, но с той же нитью жемчуга. Ей подправили макияж. Тон ее голоса становится высокопарным и ностальгическим.

— Она рассказывает о жизни семьи в Нью-Йорке, — говорит Кристиан.

Запись продолжается несколько минут, и на ней другая Цита подробно описывает будни в коттеджном поселке в Таксидо-Парк.

— Здесь можно остановиться, — говорит Бек.

Она просит Петера Винклера письменно засвидетельствовать, что он разрешил снять копию с записей и добровольно предоставил Миллерам предметы из коллекции отца. В комнате повисает напряженная атмосфера.

— Нам нужно будет предоставить суду подтверждение, что эти доказательства получены законным путем, — объясняет Бек.

Джейк стучит ногой по полу, раздраженный тоном сестры. Она пытается быть вежливой, но ее слова звучат снисходительно. Однако Петер подписывает наспех составленную ею бумагу.

Провожая гостей, Винклер спрашивает:

— А что вы будете делать с алмазом, если выиграете суд?

Придется его продать. Как только его цена будет установлена, они не смогут погасить налоги на наследство и приращение капитала. Выход только один — выставить бриллиант на торги, то есть совершить тот шаг, от которого их бабушка всю жизнь удерживалась.

Бек хочет объяснить Петеру, что другого способа выпутаться из долгов у них нет, но вместо этого произносит:

— Не знаю.

Когда они идут по мощенным булыжником улицам к железнодорожной станции, уже спускаются сумерки. Пока ждут на платформе поезда, вчетвером втиснувшись на скамью для троих, небо краснеет.

— Если бы мы сюда не приехали и не обнаружили эти записи, то так бы и считали Флору воровкой, — сокрушается Эшли.

Бек внимательно смотрит на сестру, чувства которой оказались гораздо глубже, чем она полагала, но произнести такое вслух никак нельзя, а потому Бек просто обнимает Эшли.

Джейк рассеянно смотрит в сторону приближающегося поезда. С тех пор как они посмотрели последнюю часть интервью, он словно онемел. Трудно вспомнить, почему он чувствовал такое воодушевление после обращенной к Винклерам речи, почему считал, что имеет право знать историю Флоры. И что же теперь? Ему кажется несправедливым, что он знает о Флоре больше, чем Хелен.

— Этого недостаточно, — говорит он.

Поездка на историческую родину его изменила. Он чувствует обновление во всем теле, но этих перемен недостаточно, чтобы вернуть Кристи. Сожалений Циты недостаточно, чтобы смириться с жестокой судьбой Флоры.

Поезд подходит к платформе. Миллеры и Кристиан по очереди заходят в вагон и садятся на лавки лицом друг к другу. Недостаточно. Эшли тоже разделяет отчаяние брата. Никаких денег, вырученных за алмаз, не хватит, никакое решение суда не будет воспринято как победа. Даже если рассказ Циты убедит судью, даже если они получат бриллиант, даже если Эшли сможет воспользоваться вырученными от продажи деньгами, чтобы спасти дом, этого недостаточно, чтобы исправить случившееся с Флорой.

Только Бек чувствует удовлетворение.

— Вы правы, — говорит она брату и сестре, прижимаясь к Кристиану. — Может, этого и мало, чтобы повлиять на суд, но Цита рассказала правду. Какое бы решение ни вынесла судья, мы узнали историю своей семьи. И лично мне этого хватает.

Семнадцать

Когда Миллеры возвращаются с ворохом бумаг и записями многочасовых интервью, начинается настоящая битва. У них есть рассказ Циты, подробно описывающей, при каких обстоятельствах император подарил Флоре шляпную булавку. У них есть письменное заявление Петера Винклера, подтверждающее, что записи интервью принадлежали его отцу и были сделаны в процессе сбора материала для биографии императрицы. У них есть пустотелая кукла Хелен, фотографии, демонстрирующие, что бабушка привезла ее на пароходе «Президент Гардинг», и свидетельские показания Деборы о том, что она нашла внутри этой куклы три круглых бриллианта. У них есть показания Виктора, где он рассказывает, как послал желтый щитовидный бриллиант из броши Хелен в Международное геммологическое общество на экспертизу, и объясняет, почему он подозревает, что три найденных Деборой бриллианта вынуты из шляпной булавки. У них есть дополнительное свидетельство от другого геммолога, подтверждающее выводы Виктора. К тому же Том убедил Дэниела Шпигеля предоставить Миллерам учетные книги его деда и эскизы броши, доказывающие, что желтый бриллиант был вынут из шляпной булавки и вставлен в брошь в виде орхидеи. У них также есть завещание Хелен, по которому брошь переходит к Бек, и семейное соглашение о разделе имущества, где Миллеры выражают готовность разделить стоимость алмаза поровну. Все вместе это весомая доказательная база, убедительные аргументы, на основании которых суд должен признать их законными владельцами бриллианта.

Перед тем как Дебору вызвали давать показания, Бек предупредила Тома, что следует избегать вопросов о взаимоотношениях Джозефа Шпигеля с Хелен — это только выставит мать перед другими участниками процесса уклончивой и нервной дамочкой. Дебора достаточно пережила, делясь своими открытиями с детьми. Кроме того, дела о признании права собственности на алмаз данные обстоятельства никак не касались.

Какой бы правдоподобной ни была их история, несмотря на веские доводы, соперники не упускают возможности возразить на них. Краеугольный камень аргументации Миллеров — рассказ Циты. Однако их пытаются опротестовать под тем предлогом, что бывшая императрица свидетельствовала не под присягой и записи не оформлены как дача показаний. Поскольку женщины нет в живых, она не может явиться в суд для перекрестного допроса. Кроме того, вдова последнего австрийского императора давала интервью в возрасте восьмидесяти с лишним лет, а потому ее памяти нельзя доверять. А если и можно, где гарантия, что сам Карл был в здравом уме, когда дарил Флоре бриллиант? В конце концов, гибель империи — это немалое потрясение. Итальянцы даже высказывают предположение, что в конце жизни Цита страдала от деменции, которое австрийцы с негодованием отметают. Может, Цита и свергнутая императрица, но она остается австрийской исторической личностью. И все же австрийцы солидарны с итальянцами и потомками Габсбургов, что сказанное в интервью основано на допущениях и не может быть принято как доказательство.

Поначалу судью Риччи эти аргументы убеждают. Она соглашается, что видеозаписи не могут быть квалифицированы как документальное свидетельство и не равноценны воспоминаниям ныне живущего человека, с которого можно снять показания специально для суда. Многие из заявлений Циты на записи требуют пояснений в процессе перекрестного допроса. Том возражает, что записи Циты — документ старый, но приемлемый в качестве доказательства, однако это зависит от определения слова «документ» — допустимо ли его толковать в столь широком смысле, чтобы включать сюда и видеоматериалы.

Тем не менее в итоге судья признает, что сказанное Цитой идет вразрез с ее личными интересами.

— Интервью свидетельствует об осведомленности императрицы в том, что ее муж добровольно подарил Флоре Теппер, также известной как Флора Ауэрбах, алмаз «Флорентиец», — зачитывает судья Риччи свое решение четырем соперничающим сторонам. — Хотя в означенное время император Карл фон Габсбург действительно мог находиться в чрезвычайно подавленном состоянии, его жена, императрица Цита Бурбон-Пармская, признавала, что он никогда, даже на смертном одре, не жалел о сделанном Флоре Теппер, также известной как Флора Ауэрбах, подарке. Поскольку подобное признание противоречило интересам Циты в отношении бриллианта, я нахожу ее заявления заслуживающими доверия и приемлемыми в качестве доказательств. — Когда остальные участники высказывают возражения, судья подводит черту: — Это мое окончательное решение. Я принимаю видеоинтервью в качестве доказательства. Протесты можете выразить в апелляции.

Итальянцы, австрийцы и Габсбурги вихрем вылетают из зала суда, а Бек и Том задерживаются.

— Неужели свершилось? — недоверчиво спрашивает Бек.

— На самом деле, — отвечает столь же изумленный Том.

На следующее утро Габсбурги отзывают свой иск. Их адвокаты делают заявление прессе: «Поскольку алмаз „Флорентиец“ всегда будет достоянием династии Габсбургов, семья решила сосредоточиться на более насущных проблемах. Кому бы ни достался бриллиант по суду, семья надеется, что нынешние владельцы примут разумное решение выставить его в экспозиции музея, где публика сможет видеть бриллиант, принадлежавший многим поколениям императорской семьи».

Итальянцы и австрийцы немедленно подают возражения процедурного характера, чтобы затянуть окончание досудебного представления доказательств. Они настаивают на необходимости привлечь новых экспертов, чтобы оценить, действительно ли император мог на законных основаниях подарить Флоре алмаз до введения в действие Габсбургского закона. Даже если так, Флора хранила бриллиант в Вене на протяжении двадцати лет, прежде чем Хелен увезла его в Америку, — двадцать лет, в течение которых ее могли по закону обязать вернуть камень австрийскому правительству; двадцать лет, в течение которых австрийское правительство, в свою очередь, могли обязать вернуть алмаз Италии в качестве репараций.

Но судья Риччи непреклонна:

— Каждой стороне было предоставлено достаточно времени для оглашения свидетельских показаний многочисленных специалистов относительно Габсбургского закона и Мирного договора тысяча девятьсот двадцатого года. Неужели вы хотите убедить меня, что этих экспертных мнений недостаточно? — Прежде чем адвокаты успевают подать голос, она сама отвечает на свой вопрос: — Не вижу необходимости вызывать новых свидетелей, чтобы задавать им вопросы, на которые уже ответили другие специалисты. Дата окончания предварительного рассмотрения доказательств остается в силе, срок истекает в конце месяца.

После чего у сторон будет тридцать дней на представление ходатайств о решении в порядке упрощенного судопроизводства, чтобы судья могла установить, имеет ли кто-то из них законные претензии на владение «Флорентийцем».

Прежде чем начинает тикать тридцатидневный срок для подачи возражений, итальянцы отзывают свой иск. Их адвокаты выступают в прессе с таинственным заявлением о приоритетах в расследовании относительно других объектов культурного достояния.

Редкий случай, признается Том Бек, так и не выяснив причин их отказа от претензий.

— Может, они обнаружили что-то новое? Очевидно, что судья не склонна давать им преимущество перед австрийцами. Ей, видимо, претит необходимость сверяться с европейскими законами. Итальянцы, наверно, догадались, что любой спор с Австрией придется выносить в Европейский суд. Но почему они не подали апелляцию, ума не приложу, делайте со мной что хотите.

— Слова, которые каждый мечтает услышать от адвоката, — улыбается ему Бек, попивая виски во время празднования в ресторане «Континенталь».

— Значит, два соперника выбыли. Теперь мы один на один с австрийским правительством, — говорит Том, поднимая стакан.

Бек держит свой около рта.

— Как ты думаешь, то, что судья не стала продлевать срок раскрытия доказательств, — это же хорошо, да? Она уже решила, как поведет дело?

— Учитывая, что она позволила нам представить солидные доказательства, я не стану биться об заклад, но скажу только, что на месте представителей австрийской стороны я пришел бы в ярость.

— Но ты мой представитель. — Бек не хотела, чтобы фраза прозвучала кокетливо, но ее голос вел самостоятельную игру.

— И, как твой адвокат, настаиваю, что необходимо выпить еще виски. — Том осушает стакан и жестом просит официантку принести еще по одному, хотя Бек едва прикоснулась к своему коктейлю «Олд фэшн». — Я тут подумал… — начинает он, и в животе у Бек сворачивается узел. — Возможно, нам стоит вернуться к идее компромиссного соглашения.

— А австрийцы в нем еще заинтересованы? — спрашивает Бек, чувствуя облегчение оттого, что они пока остаются на твердой почве юриспруденции. — Мы еще можем это урегулировать? Что, если подать заявление о возвращении искового заявления? — В Министерстве юстиции и так находится более шестидесяти запросов на отклонение исков до окончания судебного разбирательства.

— Для этого нет оснований, — отвечает Том, беря у официантки с подноса напитки.

— Как можно урегулировать спор, когда идет процесс?

Том одобрительно улыбается Бек.

— Большинству юристов не пришло бы в голову спрашивать об этом. У тебя хорошо варит котелок в нашем деле, Бек. Я всегда это знал.

Бек застенчиво проводит ладонью по волосам, одновременно польщенная комплиментом своему интеллекту и задетая снисходительным тоном бывшего бойфренда. Том всегда вызывал у нее подобное смешение эмоций, даже когда она была влюблена в него.

— Сделка должна быть предварительной, — продолжает он. — Но мы можем возразить судье, что помещение бриллианта в экспозицию музея в Вене не окажет негативного влияния на оценку Министерством юстиции других исков.

— И в этом случае мы сможем получить деньги? — Бек представляет, как обрадуется Эшли, узнав, что ей не нужно продавать дом.

— Он, вероятно, останется на эскроу-счете, пока все иски не будут урегулированы, но мы можем попытаться убедить судью снять с него арест, поскольку у вас есть такая необходимость. Для этого вы должны дать гарантии, что выплатите всю сумму, если одна из других претензий окажется более убедительной, чем твоя и австрийская. Но я думаю, лучше все-таки хранить его на эскроу-счете.

«Пока мы ждем деньги, — думает Бек, — Эшли может взять промежуточный кредит или заем в счет будущего мирового соглашения». А если они договорятся с австрийцами, Эшли не придется продавать дом.

— А вопрос с претензиями моего отца решен? — спрашивает Бек, и Том кивает. — Хорошо, тогда давай свяжемся с австрийскими адвокатами.

Том, по-видимому, расслышал в словах Бек согласие другого рода, потому что, не успевает она опомниться, как он допивает виски и придвигает свой стул к ее стулу. Он нежно гладит ее по волосам, и Бек охватывает ужас.

— Я соскучился по тебе.

— Ты каждый день меня видишь. — Бек встряхивает волосами, освобождая их из-под его руки.

Том гладит ее по щеке, и по его рассеянному взгляду она понимает, что от алкоголя он осмелел. Он проводит пальцем по ее носу вниз к губам.

— Я соскучился по этому.

Ей приятны его прикосновения. Настолько, что она готова позволить ему продолжать. После возвращения из Австрии они с Кристианом несколько раз виделись, но их отношения почти сразу же изменились. Вдали от Вены, Города мечты, их встречи остались частью той мечты, вдохновленной романтикой узких улочек. Быстро обнаружилось, что Кристиан любит посещать каждый вечер дешевые бары, заказывать там разбавленное пиво или вереницу шотов и засиживаться там, пока его не выгонят — либо потому, что он уснул за столиком, либо потому, что заведение закрывается. Когда она тащила его домой, он говорил ей пошлости на невнятном немецком. Если честно, Бек это утомило. Бесконечное пьянство, перегар, который въедается в одежду, вульгарные требования Кристиана. Время, проведенное с ним, показало ей, что каким-то образом, не имея ничего из положенного женщине за тридцать — ни партнера, ни семьи, ни своего дома, ни даже карьеры, — где-то по пути она стала взрослой. И, как взрослой женщине, ей не нужны и озабоченные объятия бывшего бойфренда.

Когда Том приближает к ней свое лицо, она отворачивается.

— Нет. Я уже говорила тебе: это была ошибка. Не хочу повторять ее.

Том начинает извиняться, и Бек его останавливает:

— Давай внесем ясность. Будем друзьями, ладно?

Лицо Тома краснеет от унижения пополам с алкоголем, но он соглашается:

— Хорошо, — и бросает взгляд на часы. — Ой, час-то уже поздний!

Последний раз он использовал эту уловку с часами во время шивы по Хелен, когда он обратил внимание родственников Бек на упомянутую в завещании брошь с желтым бриллиантом. Теперь Бек стала более спокойной, более собранной, чем он, но не настолько взрослой, чтобы не почувствовать крошечного удовольствия от окончательного отказа.

Вернувшись в Лос-Анджелес, Джейк упрашивает Рико помочь ему купить кольцо, и они вместе идут в ювелирный на бульваре Вермонт в районе Лос-Фелис.

— Ну не знаю, — говорит Рико, когда они рассматривают планшет с кольцами из бирюзы. — По мне, так они не похожи на обручальные.

— В этом и суть. — Джейк подает знак продавщице, стоящей у другого конца прилавка. Та неохотно откладывает телефон и подходит к ним. — Кристи не понравится дорогая побрякушка. Она бы предпочла что-нибудь сентиментальное.

Джейк спрашивает у продавщицы, есть ли у них кольца с топазами, и та ведет покупателей к витрине, расположенной в глубине магазина.

— Топаз — камень тех, кто родился в ноябре. — Рико не понимает, о чем речь, и Джейк объясняет: — А Кристи рожать второго ноября.

— А если она родит раньше?

Пока продавщица ставит на прилавок планшет с кольцами из серебра с желтыми гранеными камнями, Джейк смотрит в «Гугле» камни, подходящие родившимся в октябре.

— А турмалин у вас есть?

Женщина закатывает глаза и достает еще один планшет с разноцветными камнями.

— Вы знаете размер?

— Маленький или очень маленький. Но сейчас она беременна, так что носит одежду побольше.

— Я имею в виду размер кольца. — Продавщица выставляет вверх безымянный палец, и это выглядит так, словно она показывает ему средний. Рико прыскает со смеху.

— А есть какой-то универсальный размер? Она вообще-то миниатюрная.

— Наверно, пятнадцатый или шестнадцатый, — отвечает продавщица. — Правда, если она сама маленькая, это не значит, что у нее маленькие руки.

Джейк выбирает четыре кольца. Два пятнадцатого размера — одно с турмалином, одно с топазом — и два шестнадцатого, каждое меньше пятидесяти долларов.

Когда они выходят на бульвар Вермонт, Рико спрашивает:

— Ты уверен, что правильно поступаешь? Выглядит так, как будто ты плохо все продумал.

— Поверь мне, я знаю Кристи. Четыре кольца даже лучше, чем одно.

Когда Джейк приезжает в ее квартиру с четырьмя ювелирными коробочками, Кристи открывает дверь и удивляется, увидев его.

— Джейк? — Она отступает назад, чтобы сохранить равновесие. Живот у нее значительно больше, чем несколько недель назад, идеально круглый, и Джейку хочется приложить к нему ладони, чтобы почувствовать внутри ребенка. — Что ты здесь делаешь?

Маслянистый запах кунжута, сои и устричного соуса сочится из квартиры, что означает только одно: миссис Чжан здесь и готовит для дочери ужин. Интересно, рассказала ли Кристи матери о сценарии, об увольнении. При мысли о том, что миссис Чжан увидит его с четырьмя кольцами, Джейку хочется ретироваться, но он твердо стоит на месте, ожидая, пока Кристи впустит его.

Когда она видит четыре коробочки, по ее симпатичному лицу разливается ужас.

— Знаю, я постоянно разочаровываю тебя. Я лгал тебе, держал тебя в неведении и принимал неправильные решения, которые затрагивали нас обоих. У меня нет оправданий, и я пришел не для того, чтобы оправдываться. Я вел себя очень глупо, и инфантильно, и как слабак. — Джейк ждет, когда она парирует какое-нибудь из его высказываний. Но Кристи молчит, и он продолжает перечислять свои недостатки. — Я эгоистичен и беспечен. Думаю, с того самого дня, когда мы стали встречаться, я искал случая все испортить. Потом, когда с твоей беременностью все встало на место…

— Хочешь сказать, это я виновата?

— Нет, Кристи. — Джейк пытается взять ее за руку, но она отводит ее. — Я виноват. Во всем. Всегда. Ты была права, когда сказала, что я барахтаюсь в болоте. А я ведь даже не замечал этого. Но я выбрался. По крайней мере, пытаюсь. — Он открывает одну коробочку.

— Джейк. — Кристи качает головой. Она даже не спрашивает, почему он принес четыре кольца вместо одного. — Ты всегда будешь частью нашей семьи, но между нами все кончено. Извини. Я не могу снова ввязываться в эту авантюру.

Она продолжает загораживать проход, и от необходимости прогнать его на ее лице проступает мученическое выражение. Раз ей так тяжело его выпроводить, видимо, она еще любит его и где-то в глубине души хочет все наладить. Джейк вспоминает слова Бек о промежуточном периоде, о том, что невозможно заставить человека тебя простить. Они с Кристи оказались именно в таком периоде, и пока ему придется с этим смириться. Но сдаваться он не намерен.

Когда он поворачивается, чтобы уйти, в гостиную выходит миссис Чжан.

— Джейк, — окликает она его и направляется к нему с распростертыми объятиями. — А я слышу твой голос. Останешься на ужин?

— Джейк уже уходит, — говорит Кристи.

— Нет-нет, — протестует миссис Чжан. — Стол накрыт. Входи. — Она берет Джейка за руку и ведет его в кухню, где на скромном столе расставлены тарелки с лапшой, клецками и жаренным в воке мясом. — Не обращай внимания, она просто испугалась, — шепчет миссис Чжан Джейку, жестом приглашая его сесть на один из разномастных деревянных стульев.

Большую часть ужина они едят молча, наслаждаясь стряпней миссис Чжан. Джейк накладывает себе на тарелку целую гору. Он не очень проголодался, но миссис Чжан нравится, когда едят много, и он рад возможности осчастливить хоть кого-то в этой квартире. Кроме того, пока у него набит рот, не нужно ничего говорить, не нужно спрашивать Кристи, что будет теперь.

Наконец миссис Чжан интересуется:

— А что это я прочитала такое, будто бы твоя бабушка воровка?

Джейк ждет, что Кристи сделает матери замечание и скажет, что не следует доверять слухам. Но она тоже очень внимательно смотрит на него.

— Длинная история, — начинает Джейк. — Бабушка никогда об этом не рассказывала, но она приехала сюда из Австрии во время холокоста вместе с сорока девятью другими детьми. С собой она привезла алмаз «Флорентиец». Мы с сестрами только что вернулись из Вены, где изучали ее прошлое.

— Ты был в Вене?

Что это промелькнуло в голосе Кристи — обида или удивление?

Джейк рассказывает им о путешествии, о том, как Флора служила няней у детей императора, а потом пыталась спасти дочь в оккупированной немцами Вене. В обеих ролях она сделала все возможное, чтобы сохранить детям жизнь. Он умалчивает о судьбе родственников Хелен, но миссис Чжан, похоже, понимает, что случилось с семьей, оставшейся в Австрии.

Миссис Чжан кладет палочки на тарелку.

— Я тоже спаслась одна, мама заставила меня ехать. Я не хотела бросать близких, но мама пообещала, что они приедут вслед за мной. Выжили только мы с сестрой.

Джейк поворачивается к Кристи — она чуть не плачет. Он тоже чувствует подступающие слезы.

— Я люблю сестру, но думаю о родителях каждый день. Ради них я должна была смотреть вперед и не оглядываться назад. Мне пришлось научиться быть счастливой, завести семью. Иначе все их усилия оказались бы напрасными.

Миссис Чжан снова берет палочки, и Джейк наблюдает, как она ест с безмятежным лицом. Она и правда научилась быть счастливой. Жертва ее родителей была не напрасной. Флора, Хелен — их жертвы тоже были не напрасными. Наконец-то Джейк определился, о чем будет его следующий сценарий.

После ужина миссис Чжан выпроваживает Джейка и Кристи в гостиную под предлогом того, что ей нужно прибраться на кухне. Джейк хочет сесть на диван рядом с Кристи, но она направляется прямиком к двери.

— Так что, вы с Бек помирились? — интересуется она, открывая ему дверь, и, поморщившись от боли, потирает живот. — Она так пинается. Но если я ей отвечаю, то обычно перестает. Надеюсь, это значит, что в подростковом возрасте она будет послушной. — Кристи заметно расслабляется и снова спрашивает: — Так что там у вас с Бек?

Джейк сует руки в карманы, иначе они потянутся к Кристи.

— Я наконец понял, почему она чувствовала себя преданной. Я пытаюсь быть более деликатным. Думаю, она снова начала мне доверять.

— Я знала, что вы помиритесь.

Джейк решается сделать шаг к ней.

— Судебный процесс идет очень хорошо для нас, Кристи, очень. Я собираюсь положить деньги в трастовый фонд для нашей дочери. Если ты мне позволишь, я бы хотел потратить часть денег, чтобы купить тебе квартиру побольше, а может быть, даже оплатить тебе обучение в ветеринарном институте, если ты еще не передумала поступать.

Вместо ответа Кристи говорит ему:

— На следующей неделе у меня очередной прием у врача. Ничего особенного, просто контрольный осмотр.

Джейку хочется поднять ее в воздух и поцеловать, как в финале мелодрамы, но он вспоминает про «промежуток» и, зарыв руки еще глубже в карманы, обещает:

— Я обязательно приду.

Эшли знает, что время на исходе. После встречи со Стеллой в июне она общалась с бывшими коллегами в компании по производству здоровой пищи, в стилевых брендах и рекламных агентствах, но никто из них не искал директора по рекламе, просроченного на десять лет. Через месяц Бек представит историю жизни Флоры в суде, и судья решит, принадлежит ли «Флорентиец» Миллерам. Через несколько недель после этого Райан должен вернуть украденные им деньги — полмиллиона долларов, которых у него пока нет. И все же Эшли еще не готова продавать дом.

— Эшли. — Райан пытается говорить тихо, чтобы дети не услышали. Они с женой находятся в спальне, она укрыта одеялом, он стоит в трусах. — Мы должны выставить дом на продажу.

— Дай мне пару недель, — отвечает она, тоже стараясь не повышать голоса. Хотя Бек и предупредила, что интервью Циты может оказаться недостаточно, чтобы убедить суд признать алмаз собственностью Миллеров, Эшли впервые за несколько месяцев преисполнена оптимизмом.

— Решение по моему делу будет вынесено через месяц. К тому времени мы должны вернуть деньги.

— Ты должен вернуть деньги. — Райан посылает ей уязвленный взгляд, и Эшли, словно защищаясь, скрещивает руки на груди. Вот когда он выйдет из тюрьмы, тогда они снова будут «мы». — Дело об алмазе беспроигрышное. Я его выиграю и дам тебе денег, чтобы погасить долг.

— Беспроигрышных дел не бывает. — Райан садится рядом с ней на кровать, нащупывая другой подход. — Слушай, даже если ты выиграешь…

— Не если, а когда.

— Когда ты выиграешь, у вас уйдут месяцы на поиски покупателя. У нас… у меня нет времени. Пора продавать дом. А потом, на деньги от бриллианта, можем купить новый, большой.

— Не хочу я большой, я хочу этот, где наши дети научились ходить и где у них выпали молочные зубы.

— Может быть, нам лучше начать сначала в другом месте.

Эшли раздумывает над этим: новая жизнь в новом городе. Можно переехать на север, в Мэн, купить старый фермерский дом и тихо жить плодами земли. Но ни Эшли, ни Райан не умеют садовничать, они вообще не умеют работать руками и не приспособлены к тихой жизни.

— Я хочу, чтобы все было как раньше.

Она знает, как наивно это звучит, но когда Эшли найдет работу, а Райан отсидит свой срок, они смогут возвратиться к прежнему, но улучшенному образу жизни, без потерь.

— Дай мне пару недель, — повторяет она. — Бек должна представить наше ходатайство в следующем месяце. Тогда мы будем знать больше, а у тебя еще останется немного времени, чтобы вернуть деньги. Этот дом несложно продать. В крайнем случае я возьму заем под его залог. Пожалуйста, Райан.

План ужасен. Времени нет. И все же Райан гладит жену по щеке.

— Хорошо, — говорит он, целуя ее в лоб. — Подождем.

Том и Бек день за днем просиживают в офисе допоздна, обдумывая проекты ходатайства. Их беспокоит Габсбургский закон. Даже если Карл подарил Флоре алмаз до того, как закон был введен в действие, «Флорентиец» являлся собственностью короны, а не лично императора. Возможно, Карл не имел права дарить его. Флору могли по закону обязать вернуть бриллиант республике. Кроме того, если она тайно хранила его в Вене на протяжении двадцати лет, не значит ли это, что бывшая няня сомневалась в законности своих прав на него? Даже крошечная трещина способна разрушить фундамент их аргументации. А такие трещины возникают всякий раз, какими бы бронебойными ни казались доводы защиты: всегда найдется незначительное обстоятельство, способное подорвать гарантированный успех любого дела в суде, если оппонент сумеет им воспользоваться.

С красными глазами и подергивающимися от недосыпа веками Бек с Томом перебирают наилучшие доводы, пока Бек не перестает чувствовать время. Она уже не знает, какое сегодня число, помнит только, что приближается крайний срок подачи доказательств.

Назавтра Том стучит по перегородке ее рабочего места. Бек знает, что сейчас день, потому что слышит, как сотрудники возвращаются с обеда.

— Никогда не догадаешься, кто мне сейчас звонил, — говорит Том чуть ли не в эйфории.

Бек быстро выпрямляется, осознавая, что спала с открытыми глазами.

— Австрийцы хотят решить дело полюбовно?

Смехотворное предположение. Они стоят на своем как скала.

— Во всяком случае, изъявили желание поговорить. Представляешь? Я тоже не ожидал. После того как судья Риччи приняла к рассмотрению нашу кассету, они, вероятно, решили, что судья, скорее всего, встанет на нашу сторону и что соглашение лучше, чем волокита с апелляциями. Или просто дешевле.

Бек связывается с мировым судьей, который будет наблюдать за разрешением спора. Он настаивает на том, что на заседании должны присутствовать все представители сторон, — подобная тактика, как он надеется, поможет достичь договоренности.

Накануне, пока дети собираются для участия в заседании, Дебора и Виктор лежат в постели на одной подушке, повернувшись друг к другу.

— Как ты думаешь, они договорятся? — Дебора придвигается к нему. Ей нравится чувствовать на своем лице его теплое мятное дыхание.

— Это зависит от того, согласитесь ли вы на сумму, которую они вам предложат.

— А много предложат?

— А тебе этого хочется?

— Не знаю. — Она придвигается к нему еще ближе, пока кончики их носов не соприкасаются. — Мне хочется снова увидеть «Флорентийца». Я ни разу не подержала его в руках. Думаю, если бы мне это удалось, я поняла бы, как относиться не только к алмазу, но и к своей матери.

Виктор уже изучил образ мыслей Деборы: она больше доверяет энергии, чем словам, предметам, нежели людям. По ее мнению, бриллиант знает историю Хелен лучше, чем любой человек.

Дебора приняла тот факт, что Джозеф Шпигель был ее отцом, но не может избавиться от обиды на Хелен, которая не доверяла ей настолько, что всю жизнь скрывала от нее правду. Разумеется, Джозеф был женат. Конечно, эта связь подрывала выдуманный романтический образ отца, героя войны. Однако кто-кто, а Дебора не имела права никого осуждать. Собственно, понимание, что и Хелен совершала ошибки, могло бы улучшить взаимоотношения матери и дочери.

Виктор проводит рукой по коротким волосам Деборы. Она отращивает их и красит в новый оттенок рыжего цвета, менее ядовитый, ближе к естественному рыжевато-каштановому, как в детстве. Виктор разглядел ее юную натуру и поощряет к тому, чтобы показать ее миру. Он видит в Деборе много такого, чего она сама никогда в себе не замечала. Он верит в ее тридцать восьмую идею для бизнеса — составление органических букетов — и снимает место в оранжерее на крыше своего дома, чтобы она могла выращивать цветы всю зиму. Он знает о ее ошибках и все же настаивает, что она хорошая мать. Она открыта для перемен. Это завидное качество — признак никогда не стареющей души. Тело Деборы, с ноющими суставами и мышечными спазмами, болезненно осознает, насколько оно изношено. Однако, когда Виктор говорит ей, что она красивая, смелая, одаренная, она ему верит.

Дебора закрывает глаза, и он целует ее веки.

— Ну, тогда давай попробуем устроить так, чтобы ты подержала бриллиант в руках.

Она смеется.

— Это невозможно.

Виктор притворяется обиженным.

— Ты же сама научила меня, что нет ничего невозможного.

Правда? Она учила его верить в силы, которых он не видит, в йогу и акупунктуру, в веганство, в красное вино, но не подозревала, что все это сложилось в целое мировоззрение.

— Он в банковском хранилище.

Виктор чешет свой нос о ее нос.

— Так случилось, что мое имя в списке людей, которым разрешен доступ к бриллианту, а твоей семье нужна окончательная оценка «Флорентийца» перед переговорами по поводу соглашения.

— В самом деле. — Дебора напрягается, когда Виктор обвивает ее руками. — Бек это не понравится.

— А ей необязательно все знать. — Он крепко обнимает ее. — Тебе надо попрощаться с Хелен.

— Ладно, — шепчет она и целует его.

Утром Дебора надевает свое самое красивое платье, из лилового бархата, весьма далекое от делового стиля, но Виктор утверждает, что она выглядит безупречно.

— Эксцентричный аристократизм, — говорит он, когда она кладет перед ним половину грейпфрута, а другую себе на тарелку. Дебора думает, что они могут делить на двоих грейпфрут до конца жизни, две половинки целого.

Она поправляет ему галстук, и так уже с идеально ровным узлом.

— А вы, мистер Кастанца, как всегда, элегантны.

Когда они прибывают в банк, Дебора ждет в вестибюле, а Виктор подходит к стойке менеджера. Время от времени они оборачиваются к ней, и Дебора улыбается, но банковская служащая не отвечает ей тем же. Поговорив с менеджером некоторое время, Виктор жестом просит свою спутницу подойти, и они вместе записывают свои имена, чтобы получить доступ в хранилище.

Дебора еще никогда не была в банковском хранилище. В нос ей ударяет кислый запах металла и цемента. В ушах звенит тишина. Уже в конце коридора она понимает, что эмоционально не готова держать в руках самое ценное сокровище матери.

Менеджер оставляет их вдвоем, взяв с них обещание на обратном пути вернуть ей ключ владельца. Виктор со стуком ставит ящик на стол.

— Готова?

Нет, думает Дебора.

— Как всегда, — говорит она вслух.

Виктор кладет алмаз ей в руку. Камень тяжелый и прохладный. Поначалу она не ощущает никакой энергии, ни хорошей, ни плохой, — на ладони лежит просто углеродный минерал. Она закрывает глаза, стискивает бриллиант, и ладонь начинает покалывать. Камень быстро становится горячим и жжет кожу. Несмотря на это, Дебора не разжимает руку и пытается выделить среди этого жара энергию своей матери. Камень посылает электрический импульс ей в предплечье, но она терпит боль, разыскивая среди этой жестокого энергетического потока Хелен, Флору. Сердце бешено стучит. На лбу выступает пот. Когда удар тока пронзает ей руку до плеча, Дебора ощущает себя так, словно все смерти, которые она освобождает из камня, могут в прямом смысле убить ее. Она роняет бриллиант и, слыша, как он падает на пол, выбегает в прохладный пустой коридор.

Прислонившись к цементной стене, Дебора часто дышит. Все это очень скверно. То, что они здесь. То, что алмаз в хранилище. То, что она пытается примириться с матерью посредством камня. Бриллиант, принадлежащий Миллерам, распространяет свое проклятие, как вирус. Все это очень скверно.

Виктор находит ее.

— Тебе нехорошо?

Он гладит ее по руке, и она привлекает его к себе. Его энергия гораздо теплее, чем у алмаза, мягче. Он действует на нее столь же благотворно, сколь сильно навредил ей камень. Хотя его присутствие ее успокаивает, она все еще чувствует последствия шока.

Виктор целует ее в голову, гладит молодые рыжие волосы.

— Что случилось?

— Этот камень — воплощенное зло. — Она ждет, что он засмеется, но он только напрягается, но не подшучивает над ней.

— Извини. Я хотел как лучше.

— Ты не виноват. Ты же не знал.

Они направляются к выходу из хранилища.

— Я не разбила его?

— Разбить алмаз не так-то легко. — Она почему-то уверена, что Виктор говорит об их отношениях.

— Я люблю тебя. — Она в первый раз говорит ему об этом. Сейчас не время для подобных признаний, но это правда. Приятно поделиться с другим человеком безусловной истиной.

— Я тоже тебя люблю.

В его голосе звучит странная сдержанность. Глядя на нее сверху вниз, он как будто нервничает. Дебора думает о том, не впервые ли он говорит кому-то эти слова, и чувствует, как последние отголоски жесткой встряски покидают ее тело. И она решает: нет, это была хорошая идея. Может быть, визит сюда — лучшее, что Дебора сделала в жизни.

Восемнадцать

Утром перед заседанием мирового суда Дебора просыпается рано, чтобы приготовить детям счастливый завтрак: веганские блинчики с бананом и грецким орехом. Когда они жили в Маунт-Эйри, она обычно готовила невегетарианский вариант того же блюда в день начала учебного года, перед важными контрольными, спортивными матчами или концертами. Мать надеется, что такой завтрак напомнит отпрыскам о тех временах, когда они были вместе, и станет обещанием частых семейных сборов в будущем.

Однако, спустившись на кухню, Миллеры, более бодрые, чем обычно бывают в восемь утра, не замечают символизма блюда.

— Аппетитно выглядит, — говорит матери Эшли.

— Умираю с голоду, — произносит Джейк, хватая блинчик.

Дебора чувствует некоторое разочарование, но все ее дети здесь, за совместной трапезой. Может быть, им лучше не вспоминать о более счастливых днях, а сосредоточиться на сегодняшнем. Дебора жалеет, что с ними нет Виктора и он не может разделить с ее семьей вкусный завтрак. У ювелира ранняя встреча в городе, и потому он ночевал у себя. За несколько недель они в первый раз провели ночь отдельно. Отчасти Деборе это даже нравится, поскольку у нее есть возможность поскучать по нему.

Пока все заняты едой, Бек вкратце рассказывает, как сложится их день. Встреча по поводу соглашения состоится в офисе ее фирмы, поскольку австрийские юристы прибывают из Вашингтона. Том побеседует с ними и с мировым судьей до приезда Миллеров и австрийских истцов. Представителей сторон проводят в отдельные комнаты, и судья будет курсировать между ними. Если все пойдет хорошо, встреча закончится через несколько часов. Потом Миллеры смогут пойти в банк, чтобы попрощаться с «Флорентийцем».

— А если все пойдет плохо? — спрашивает Эшли, выковыривая из блинчика кусочек банана. От волнения она не может есть.

— Не беспокойся, такого не будет, — заверяет ее Бек. — Десять миллионов за алмаз мы не получим, но Том позаботится, чтобы нам предложили достаточно для урегулирования разногласий. Это в интересах обеих сторон.

— И что они будут делать с «Флорентийцем»? — любопытствует Джейк.

— Вероятно, выставят в кладовой драгоценностей вместе с другими сокровищами короны, — отвечает Бек.

Дебора режет блин на кусочки, думая, что лучшее место для этого камня — за толстым стеклом, где он не сможет ни на кого распространять свою пагубную энергию.

— А кто-нибудь знает, как опишут в музейной аннотации историю бриллианта за последние сто лет? — продолжает задавать вопросы Джейк.

— От нас это не зависит, — говорит Бек.

— Мы должны иметь право голоса в данном вопросе, — настаивает Джейк.

— Джейк, — предупреждает Эшли, — сейчас не время.

— Не время для чего? Беспокоиться о наследии моей семьи?

— Я просто прошу: не испорти сегодняшний день.

— Как я обычно порчу все?

— Этого я не сказала.

— Это и без слов понятно.

— Так, Миллеры! — рявкает Бек. — Соберитесь — мы одна команда. Давайте сосредоточимся на том, чтобы достичь соглашения. После этого можем связаться с газетой в Вене или что-нибудь еще придумаем. Ладно?

Брат и сестра неохотно замолкают. Дебора думает: видел бы сейчас Виктор Бек, он бы гордился ею так же, как она сама.

Мировой судья навещает сначала австрийцев, давая Тому время повторить Миллерам все то, что Бек уже рассказала своей семье. Главное в разрешении конфликта — договориться о сумме, а вовсе не установить, кому по закону принадлежит алмаз, должна ли была Флора сдать его властям в 1919 году и имел ли Карл право вообще его дарить. Ключевой вопрос — сколько нужно денег, чтобы Миллеры отозвали свой иск, а австрийские и американские власти смогли достичь соглашения о возвращении бриллианта на родину.

Изначально предложенная Австрией сумма тревожно мала, даже меньше, чем предлагали итальянцы год назад.

— Мы не собирались соглашаться на условия итальянцев. Почему сейчас мы должны принимать это предложение? — спрашивает Эшли.

— Тем более что треть суммы мы должны заплатить ему. — Джейк указывает на Тома. Несмотря на перемирие, заключенное Бек с бывшим бойфрендом, и ее заверения, что его участие в этом деле неоценимо, Джейк не может избавиться от неприязни к этому скучному, предсказуемому мужчине, который разбил сердце его сестре.

Том пропускает насмешку мимо ушей и объясняет:

— Это начальная сумма. Они знают, что мы на нее не согласимся.

Миллеры выступают со встречным предложением, не менее абсурдным. Затем австрийцы повышают сумму, Миллеры снижают, но стороны все-таки расходятся на несколько миллионов.

— У нас есть магическое число? — спрашивает Миллеров Том.

— Восемь миллионов, — выпаливает Эшли, потом подсчитывает свою долю — хватит ли ее на то, чтобы избежать продажи дома. — Хотя даже шесть.

— Четыре, — говорит Бек. — Если мы сможем уломать их на четыре, то договоримся. — Три в счет стоимости «Флорентийца» как бриллианта и один за его удивительную историю.

— А я просто хочу, чтобы они пообещали выставлять его с упоминанием имени Флоры в аннотации, — заявляет Джейк.

— Мы не можем заставить их принять такое условие, — предупреждает Том.

— Джейк, мы это уже обсуждали, — напоминает брату Бек.

— Просто будет несправедливо, если мир не узнает о Флоре.

— Спору нет. — Бек смотрит на Тома. Его глаза распахнуты от волнения. — Обещаю, мы найдем способ почтить ее память, только не сейчас.

В конце концов остановились на сумме в три с половиной миллиона долларов. На торг ушло четыре часа, и еще один час потребовался, чтобы достигнуть окончательного соглашения. После пяти часов напряженных переговоров мировой судья заметно вымотался и предоставил Тому и австрийским юристам передать предложение судье Риччи. Им предстоит убедить ее согласиться с таким решением, поскольку в производстве еще находятся дела о неурегулированных претензиях на бриллиант.

В ожидании исхода процесса Миллеры идут в парк Риттенхаус. Они садятся на две стоящие рядом скамьи и предаются мечтаниям о своих долях от полученной суммы — около 550 тысяч долларов после погашения расходов и выплаты гонорара юридической фирме.

Эшли представляет себе счастливое выражение на лице Райана, когда она скажет ему, что дом продавать не надо. Конечно, им придется взять промежуточный кредит, пока не выполнены условия сделки, но зато они сохранят семейное гнездо. Сын и дочь заметят, как они обнимаются на кухне, и спросят, что случилось, и Эшли протянет к ним руки и скажет: «Ничего. Много чего». Дети не поймут, но будут знать, что они в безопасности.

Джейк воображает, как заходит с Кристи в банк, держа ее под локоть, а у нее на руках ребенок. Джейк передает кассиру чек на сумму 550 тысяч долларов, выписанный на имя их дочери. И они выйдут из банка всей семьей. Он осмелится поцеловать Кристи, и прикосновение ее губ будет символизировать для него возвращение домой.

Бек понимает, что сможет остаться в своей квартире. Она воображает, как сидит за столом в комнате, перед ней стопка счетов и на каждый она выписывает чек. Заклеивая конверты, она чувствует кисловатый вкус клея и, направляясь по Двадцать пятой улице к почтовому ящику, подставляет лицо порывам ветра. С тех пор как ей исполнилось шестнадцать и Дебора оформила на ее имя кредитную карту, Бек не вылезает из долгов. Ей неведомо отсутствие беспокойства из-за процентов, которые нарастают ежемесячно, она всю жизнь живет с осознанием, что из-за такой неблагонадежной кредитной истории ей никогда не светит взять заем в банке. Бек смотрит на мать, которая выглядит спокойной как никогда, и понимает, что та тоже ошеломлена деньгами, любовью, семьей, восстановить отношения с которой уже и не мечтала. Теперь, когда у них появились деньги, услышат ли они еще о Кенни? Если, несмотря на подписанное им соглашение, он попытается поставить под угрозу материнский шанс на счастье, Бек может и в самом деле выполнить свое обещание и кастрировать его.

Дебора чувствует уверенность, что все идет как надо, — такого она не испытывала никогда, даже во времена Маунт-Эйри. Первым делом она повезет Виктора в отпуск, например в Венецию, где можно кататься на гондолах и жить в люксе с видом на каналы, занимаясь любовью в необъятной кровати при открытых окнах.

Когда Том звонит Бек и сообщает, что судья согласилась закрыть дело по соглашению сторон, уже сгущаются сумерки. Дни снова становятся короче, темнеющее небо напоминает, что скоро наступит зима. Том также сообщает, что ФБР одобрило последний визит в хранилище.

— Успеем в банк до закрытия? — спрашивает Джейк, вытягивая ноги и вроде бы никуда не спеша.

Бек смотрит на экран телефона. Начало пятого.

— Думаю, как раз.

Пока они торопливо идут через парк, Дебора пишет Виктору, приглашая встретиться с ними в банке.

— Давайте немного подождем, — просит Дебора, когда они прибывают в Федералистский банк, а Виктор не пишет и не появляется. — Он обещал привезти шампанское.

— Зачем нам шампанское?

— Несправедливо праздновать без него.

Минуты тикают, Миллеры беспокойно переминаются с ноги на ногу. Дебора снова проверяет телефон. От Виктора ни слова.

— Он придет.

Бек осторожно ведет мать к двери.

— Может быть, он уже там.

Дебора еще раз осматривает улицу в обоих направлениях и входит в вестибюль. Когда Миллеры следуют за менеджером в хранилище, телефон Деборы жужжит.

«Прости», — пишет Виктор.

Что-то не так.

«Ты еще можешь успеть. Если нет, увидимся позже?» — отвечает она, отбрасывая навязчивое предчувствие.

— Готовы? — спрашивает Бек, когда Миллеры остаются одни в хранилище.

Виктор тоже спросил Дебору: «Готова?», когда она стояла рядом с ним в этом самом помещении и ощущала мощную, злую энергию бриллианта. Внезапно ей хочется закричать: «Не открывайте! Это будет конец!» — и она сжимает кулаки, чтобы сдержать свой порыв. Ее реакция нелогична. Как же долго она учила себя не доверять событиям, когда они идут так гладко. В отношениях с Виктором ничего не изменилось, убеждает она сама себя. Он просто не смог прийти сегодня. Он извиняется, потому что ему жаль пропустить такой торжественный момент. Все хорошо. Это еще не конец. Она разжимает кулаки, но шея напряжена. Она готова как никогда.

Окрыленные, Миллеры ставят ящик на стол и откидывают крышку. Все наклоняются вперед, чтобы заглянуть внутрь.

Там пусто.

— А где алмаз? — спрашивает Джейк.

— Должен быть здесь. — Эшли смотрит на Бек, ожидая подтверждения. Сестра оторопело смотрит на пустой ящик.

Увидев, что бриллианта внутри нет, Дебора испускает удивленный вздох. Джейк поворачивается к ней и читает на ее застывшем лице правду, в которой она сама себе еще полностью не призналась.

— Что ты сделала?

Из помещения внезапно пропадает весь воздух, и Дебора опирается на стол, глубоко и медленно дыша по технике шавасана. Понимая, что дети смотрят на нее, она не поворачивается к ним. Невыносимо видеть обвинение на их окаменевших лицах, терпеть их еще не высказанные вопросы, защищаться — потому что, как только она начнет оправдываться, все это станет реальностью. Виктор уйдет из ее жизни.

— Пожалуйста, скажите мне, что я сплю, — говорит Эшли. — Такого не может быть.

— Дебора, — задыхаясь, обращается к матери Джейк. — Черт тебя дери, что ты натворила?

Только Бек молчит, онемев от развернувшейся перед ее глазами сцены.

— Дайте мне минуту. Надо подумать. — Дебора смотрит на царапины на поверхности стола. — Мы с Виктором заходили вчера посмотреть на бриллиант, но…

— Что значит «заходили»? Сюда нельзя просто зайти. — Джейк стискивает кулаки, пытаясь сдерживать гнев. — Этот алмаз арестован ФБР. Ты знаешь, сколько законов нарушила?

— Я ничего не делала. — Дебора поднимает глаза и видит во взгляде сына ненависть двадцатилетней выдержки. На лицах дочерей сочувствия не больше. — Клянусь вам, когда я ушла, алмаз был здесь, лежал в ящике. Я ни в чем не виновата.

— Как всегда, да? — Не дожидаясь от матери ответа, Эшли продолжает: — Ты никогда ни в чем не виновата. Ты всегда жертва.

— Не знаю, что вы хотите от меня услышать. Мы пришли, посмотрели на бриллиант и ушли. Всё. — Конечно же, она не рассказывает им об электрическом разряде, которым поразил ее алмаз, о множестве смертей, спрессованных в одном камне. Не упоминает, разумеется, и о признании Виктора в любви. — Но вообще-то… я могла выйти чуть раньше Виктора.

Джейк начинает бормотать, что Дебора глупа, беспечна, но почему это его удивляет? Проявляла ли она ответственность хоть раз в своей жизни?

— Ты не задумывалась, как это может отразиться на нас? Хотя что я говорю, конечно, нет. О нас ты никогда не думала.

— Неправда. Знаю, я не лучшая мама в мире, но я всегда любила вас троих.

— Может, тебе за это медаль дать? — огрызается Джейк.

— Не лучшая? Так ты себя утешаешь? — Эшли издевательски смеется.

— Пожалуйста, не набрасывайтесь на меня. Я не хотела, чтобы так получилось.

Эшли недоверчиво качает головой.

— И снова изображаем из себя жертву.

— Перестань это твердить, — просит Дебора. Слова детей причиняют ей не меньше страданий, чем обман Виктора.

— Жертва, жертва, жертва, — скандирует Эшли.

Бек, совершенно опустошенная, молча наблюдает за семейной ссорой. Она поднимает глаза к потолку, где в углу установлена камера. Что бы ни произошло с бриллиантом, все зафиксировано на видео. Агенты ФБР посмотрят запись и выяснят, что случилось. И эта сцена, когда Миллеры сорвались с цепи и ведут себя как неумные дети, тоже станет предметом их внимания. Все будет задокументировано.

Джейк широкими шагами расхаживает по помещению. Так закончится второй акт сценария о бриллианте — семья теряет камень.

— У тебя концы с концами не сходятся. Зачем Виктору красть алмаз? Он с самого начала помогал нам. Если бы он намеревался им завладеть, неужели стал бы ждать столько времени?

— Спроси об этом Бек. Она его привлекла. — Дебора тут же жалеет о сказанном.

Бек мгновенно забывает о камере в углу и о том, что идет запись. Ее трясет от возмущения, когда она поворачивается к матери:

— Не смей сваливать вину на меня!

Стоя перед своими разгневанными детьми, Дебора чувствует себя беззащитной, и ей отчаянно хочется закричать: «Разве вы не видите, что я убита горем?» На глаза наворачиваются слезы, но рыдания лишь вызовут еще больше ярости, больше ненависти. Отчасти она даже стремится навлечь на себя их злобу, только бы не мучиться от всепоглощающей пустоты при мысли о Викторе, о гостиничном номере в Венеции, где они никогда не поселятся, о любви, в которую она все еще верит.

К ее удивлению, Джейк переключается на Бек.

— Зачем ты обратилась к Виктору?

— Какие у тебя основания доверять ему? — подхватывает старшая сестра.

— Эшли, ты действительно хочешь поговорить о доверии к мужчине, который оказывается преступником? — язвит Бек.

— Не смей, — предупреждает ее сестра.

Но Эшли разозлила Бек, и теперь ее уже ничто не остановит.

— Это не я витала в облаках, пока мой муж обдирал фирму на полмиллиона.

— Райан украл полмиллиона долларов? — ужасается Дебора. Она подслушала разговор дочерей о проблемах Райана с законом, но не подозревала, что речь идет о краже такой суммы.

— Шестизначной зарплаты ему, видимо, не хватало, — продолжает атаковать Бек.

— Перестань, — умоляет Эшли.

От садистского удовольствия на лице Бек Дебору передергивает.

— Что такое, Эшли? Не можешь смириться с тем, что твоя идеальная семейная жизнь — одно вранье? И зачем ему, интересно, понадобилось столько денег? Чего вам не хватало? Что он пытался улучшить в своей жизни среди навороченных машин, драгоценностей и манерных ресторанов?

— Прошу тебя, прекрати.

— Нет, правда. Что тебя, в самом деле, так расстраивает — что твой муж сядет в тюрьму или что ты больше не будешь водить «мерседес»?

Эшли некоторое время выдерживает взгляд Бек, но выражение лица у сестры совершенно бездушное. Она буквально видит, как Бек мысленно формулирует новые оскорбления. К глазам Эшли подступают слезы, и она выбегает из хранилища, не дожидаясь очередной жестокой реплики Бек.

— Очень мило, — говорит Джейк Бек. — Ваши диалоги всегда были увлекательны.

— Диалоги — твой конек. Жду не дождусь увидеть, какое воплощение эта сцена получит на экране, как ты ее перекроишь в своих интересах.

— В моих интересах? Да ты понятия не имеешь, в каком ужасном положении я нахожусь.

— А-а, вот и бедняжка Джейк! — Бек уже не может сдерживать сочащийся из нее яд: брат сам виноват, что Кристи его выгнала, и вообще это курам на смех, что он, Джейк Миллер, собирается стать отцом.

Джейк опускается на пол. Все, что она говорит, кажется справедливым. Конечно, он смешон.

— Я все потерял.

— И это, по-видимому, тоже моя вина? — В глазах Бек нет теплоты, в голосе нет сочувствия.

— Не свяжись ты с Виктором, алмаз был бы на месте. Можешь сколько угодно поливать грязью меня, Эшли. Это не меняет того факта, что ты во всем виновата.

Бек отшатывается, словно он ударил ее. Типичный случай. Бек хорошо умеет хаять других, но не способна справляться с упреками в свой адрес.

— Во всем виновата ты, — повторяет Джейк, нанося еще один удар.

Дебора бросается к дочери, прижимает ее к себе и смотрит на Джейка с таким укором, что почти заставляет его устыдиться своих слов. Но кто такая Дебора, чтобы осуждать людей за их поступки?

Бек на мгновение позволяет матери обнять себя, но потом отталкивает ее.

— Я же просила тебя не встречаться с ним! — выпаливает она, выскакивая из хранилища.

— Обязательно было вешать на нее всех собак? — качая головой, спрашивает Дебора сына.

Джейк смеется.

— Поздравляю, Дебора. На сей раз тебе удалось окончательно все угробить.

Он оставляет мать в хранилище одну. Дебора в последний раз проверяет телефон, надеясь увидеть сообщение от Виктора с объяснениями: он случайно заснул и уже в пути. Ах, только бы все это оказалось недоразумением, над которым они весело посмеются, когда все снова соберутся в доме на Эджхилл-роуд.

Серый ящик стоит на столе, открытый и пустой. В ушах у Деборы звучат обвинения Эшли: «Ты всегда жертва» — и это правда. Она была жертвой. Такой сделал ее Кенни. Она любила его, а он оставил ее без гроша. Но Эшли права и в другом: Дебора всегда усугубляла положение. С Виктором, казалось, все стало иначе. Она изменилась. Он научил ее верить в себя. Она не позволит ему отобрать у нее это новое самоощущение, не позволит себе снова стать жертвой.

Она опять тянется к телефону. Сообщений от Виктора нет. Его молчание только укрепляет ее решимость. Дебора звонит Тому и рассказывает, что случилось.

Девятнадцать

Когда Том подвозит Дебору к дому на Эджхилл-роуд, в окнах темно. Ее машина осталась в центре города, где наверняка получит штраф за неправильную парковку, если ее вообще не отбуксируют на штрафную стоянку, но когда Том предложил Деборе подбросить ее до дому, она согласилась.

Она понятия не имеет, который час. Все происходило так медленно: полиция и ФБР допрашивали ее, потом заставили ждать, пока выясняли местонахождение ее детей. Том сидел рядом с ней, уверяя, что все будет хорошо. Она правильно сделала, позвонив ему. В конце концов он убедил фэбээровцев отпустить ее домой на ночь.

Когда Том повел ее к машине, один агент сказал:

— Надеюсь, вы не сбежите?

— Я никуда не денусь, — ответила ему Дебора. Она имела в виду «мне некуда бежать».

— Вы хорошо себя чувствуете? — спрашивает Том, останавливая машину.

— Нормально. — Она отстегивает ремень безопасности. — Как ты думаешь, с Бек ничего не случится?

— Она стойкий оловянный солдатик. — Том опирается о руль, и Дебора чувствует материнскую гордость. Бек стойкая. Том ее не сломал. И этот удар тоже не сломает.

— А как же быть с соглашением?

— ФБР найдет Виктора. Человек не может просто раствориться в воздухе.

О, этот может. Виктор способен на что угодно. Дебора хочет возненавидеть его за хитроумие, но эту черту в нем она любит больше всего.

Два дня Дебора не вылезает из кровати Хелен. Том звонит, чтобы сообщить новости о поисках Виктора и выражает сожаление, что так и не смог связаться с Бек. Он заезжал к ней, час прождал на крыльце, но она так и не появилась. Он обзвонил ее немногочисленных друзей. Никто из них о ней не слышал. Дебора очарована его вниманием, хотя и не доверяет ему. Виктор, может, и не похитил ее уверенности в себе и в их любви, но лишил ее способности доверять людям, особенно мужчинам. Наверно, ей стоило усвоить этот урок много лет назад, но так уныло жить в постоянной настороженности. Дебора благодарит Тома за новости, обещает позвонить, как только Бек свяжется с ней, и остается в постели, без сна, без еды. Она смотрит на свое отражение в зеркале над комодом Хелен, думает о Викторе, теперь ушедшем, о матери, теперь ушедшей, о том, что никогда уже ей не придется выяснить с ними отношения.

Эшли прибывает в Уэстчестер уже в десятом часу. Дети еще не спят и вместе с Райаном, обнимающим их за плечи, смотрят в гостиной фильм о Джеймсе Бонде. Тайлер с выпученными глазами следит за автомобильной погоней, Лидия нетерпеливо болтает ногами. Райан поворачивает голову и видит, что жена наблюдает за ними из коридора. Он улыбается, но тут же на его лице появляется озабоченное выражение. Он хочет встать, но Эшли подходит к дивану и садится рядом с Тайлером, целуя лохматую голову сына. Увлеченные происходящим на экране, дети едва замечают ее. Эшлли откидывается на спинку. Она расскажет Райану о Викторе и бриллианте завтра. А сейчас ей хочется посидеть со своей семьей и посмотреть кино.

Из банка Джейк направляется прямиком в аэропорт и ждет, когда появится свободное место на самолет в Лос-Анджелес. Битком набитые рейсы улетают один за другим. У Джейка билет на следующий день, но возвращаться в дом на Эджхилл-роуд он не в состоянии. Позволить себе гостиницу он тоже не может — пятисот пятидесяти тысяч долларов у него теперь нет, и он по-прежнему безработный сценарист, ночующий у друга на диване. Пятьсот пятьдесят тысяч долларов. Достаточно, чтобы оплатить обучение дочери в колледже, снять большую квартиру с двумя спальнями для Кристи и самому удержаться на плаву до того времени, когда он закончит свой сценарий. Теперь все это пустые фантазии. Денег нет. И все из-за Деборы и Бек. Непутевая Дебора в своем репертуаре. И упрямая Бек с непомерным самомнением — зачем она привлекла к семейному делу Виктора? Будь здесь Кристи, она бы напомнила Джейку, что мать и сестру жизнь потрепала, но ему плевать. Они сами в ответе за свою судьбу, вытекающую из неразумных решений и эгоизма. Джейк имеет полное право обвинять их.

Улетает еще один рейс без свободных мест. Джейку придется перекантоваться в зале ожидания до утра. Аэропорт пустеет, и Джейк ложится на ряд кресел, примостившись между двумя жесткими подлокотниками. Он постоянно прокручивает в голове свою ссору с Бек. Он ведь сказал ей, что лишился всего. И так оно и есть: Кристи, работа в супермаркете, шанс завести семью — все полетело к чертям из-за проклятого алмаза. Но у Бек нет ни малейшего сочувствия к нему, впрочем, как и к Эшли.

Он проверяет телефон. Одиннадцатый час. Джейк не имеет представления, где устроилась Эшли на ночь. У него много пропущенных звонков, но сестры не звонили ни разу. Он набирает номер Эшли и слушает гудки. Она берет трубку на пятом, словно после размышлений, отвечать или нет.

— Джейк. — Голос у нее настороженный.

— Привет, Эшли, — начинает он, но не знает, что сказать дальше. — Переживаешь?

— Еще как. А ты?

— Не то слово.

— Извини, что я так сбежала. Не могла на нее смотреть. На них обеих.

— Она несправедливо напустилась на тебя.

Эшли некоторое время молчит.

— Что же, все кончено? — говорит она потом.

— Кто знает.

— Мне придется продавать дом. Райану вынесут приговор через три недели. До этого времени он должен вернуть деньги. Страшно подумать, что с ним будет, если мы не успеем оформить сделку.

Джейк садится, хрустя позвонками. Спина ноет.

— Я могу приехать. Сяду в поезд и буду у тебя через несколько часов.

— Ты еще в Филадельфии? Был у матери?

— Я в аэропорту, жду, когда появятся места. Правда, Эшли, только скажи, и я приеду.

— Нет, тебе нужно вернуться в Лос-Анджелес. Разгребать свои проблемы.

— Звони мне, когда определится судьба Райана.

— Свяжусь с тобой в первую очередь.

Джейк понимает подтекст ее слов: ей тоже противно разговаривать с Бек.

Он слышит тихое похрапывание других пассажиров, устроившихся в зале ожидания до утра. Он один из этих неприкаянных, которым некуда податься. Без невесты, без семьи, без денег. У него есть еще не рожденная дочь, но кто он для нее? Впервые в жизни Джейку приходит в голову, что он ничем не лучше своего отца.

Выходя из банка, Бек не знает, куда направляется, понимает только, что не в состоянии больше оставаться ни минуты со своей семьей. Ей не удается собраться с силами, чтобы пойти в дом на Эджхилл-роуд или в квартиру в Фейрмаунте, с которой скоро придется съезжать. Нужно позвонить Тому, в ФБР, но она не может думать ни о чем, кроме Виктора. Как вышло, что Бек, не склонная доверять людям, так легко доверилась ему? Она не готова в полной мере осознать его предательство, а потому просто бредет по улицам. Мысли ее обращаются к ужасным обвинениям, с которыми она набросилась на брата и сестру. Не ее вина, что Виктор оказался прохвостом. Она несправедливо ополчилась на родных, но они так быстро перешли в контрнаступление, что их враждебность показалась ей столь же жестокой, как и поступок Виктора. И, что еще хуже, Дебора подогрела ее гнев, переложив свою вину на Бек. И это после того, как она столько раз прощала мать, заступалась за нее перед братом и сестрой, перед Кенни. Какая непостижимая черствость. Ну, по крайней мере, от Кенни Бек больше не придется ее защищать. Теперь, когда денег нет, он точно не появится.

Проходя мимо офисного здания своей фирмы, она понимает, что Том, вероятнее всего, еще в своем кабинете, заканчивает оформление документов по их напрасному соглашению. Она так и слышит его голос: «Виктор? Да ты что?» Ноги сами несут ее мимо здания, мимо ратуши, и хотя она убеждает себя, что гуляет без всякой цели, она-то знает, что направляется к Кристиану.

Он не спрашивает, зачем она пришла в его студию или что случилось, просто открывает дверь и впускает ее. Молча он снимает с себя футболку и джинсы, потом костюм с нее — Бек так и не переоделась после дневных переговоров. Затем он ложится на ковер, пахнущий прокисшим пивом и чипсами, и она седлает его.

Потом они сидят голые на диване. Кристиан открывает ей пиво.

— А покрепче ничего нет?

Он находит в шкафу бутылку виски, и Бек хлещет прямо из горла.

Двое суток Кристиан снабжает ее дешевым пивом и виски, разбавляет их утренним сексом и дневным совокуплением с последующим поеданием пиццы. За эти сорок восемь часов новость об исчезновении алмаза проникает в прессу. Если Кристиан и слышит об этом, то не подает виду, только продолжает покупать пиво, виски и презервативы. Два дня они практически не разговаривают. Не упоминают ни бриллиант, ни Хелен, ни Флору, ни Вену. Не включают ни телевизор, ни стерео. На третье утро Бек просыпается и слышит, как жужжит лежащий на кухонном столе телефон. Кристиан поставил его на зарядку, и ее это умиляет. Она гладит его юношескую спину, глядя, как он спит. Однажды он, вероятно, станет человеком, в которого она могла бы влюбиться, но еще не сейчас.

Ящик голосовой почты переполнен. Среди тридцати семи непрочитанных сообщений и двадцати трех пропущенных звонков затесались последние новости: «Алмаз „Флорентиец“ снова исчез». Сама того не желая, Бек переходит по ссылке и читает о Хелен, Миллерах, пошедших вкривь и вкось переговорах с австрийцами по поводу мирного решения конфликта, о Викторе. Статья заканчивается словами: «Власти пытаются выяснить, действовал ли Виктор Кастанца в одиночку или сообща с Деборой Миллер».

Из всех превратно поданных сведений о ее семье, смакуемых прессой, это упоминание задевает Бек больше всего. При всех своих ошибках и безалаберности, Дебора никогда не стала бы воровать у своих детей.

Ощущая почти животную потребность увидеть мать, Бек находит свою скомканную одежду, брошенную у входной двери три дня назад. Она натягивает черную юбку, белую блузку, пиджак и садится рядом с Кристианом на кровать. Он шевелится и просыпается.

— Нужно идти. — Она целует его в лоб. — Спасибо.

— Обращайся. — Он одаряет ее мальчишеской улыбкой.

Тротуар на Эджхилл-роуд кишит съемочными группами. Увидев Бек, репортеры поворачиваются и, хрустя красочными листьями, опавшими с растущих вдоль улицы деревьев, бросаются к ней. Она инстинктивно прячет лицо и пробивается сквозь толпу к дорожке, ведущей в семейный дом.

В пустой гостиной орет телевизор. В эфире утренние новости, и на экране молодая репортерша с развевающимися на ветру волосами тараторит: «Я стою около дома, где находится квартира Виктора Кастанцы — последнее известное местонахождение бриллианта. Управляющий зданием предоставил видеозапись от шестнадцатого октября, на которой видно, как мистер Кастанца входит и выходит всего через несколько часов после того, как он покинул Федералистский банк. ФБР составило ориентировку на беглеца, но его больше никто не видел. Мы возвращаемся на Эджхилл-роуд в Бала-Кинвуд, где, как мне сообщают, появилась Ребекка Миллер, которая раньше работала одним из юрисконсультов у мистера Кастанцы и первая обнаружила алмаз „Флорентиец“. По некоторым данным, она тоже где-то пропадала в течение последних сорока восьми часов».

На экране показывают, как Бек продирается через толпу репортеров, закрывая рукой лицо. Они и сейчас окликают ее с улицы, их силуэты маячат за тонкими оконными занавесками.

На лестнице раздается барабанная дробь — Дебора сбегает по ступеням.

— Бекка, это ты?

Волосы как мочалка, в лице ни кровинки. За два дня она, кажется, потеряла пару килограмм и постарела на десять лет.

— О, слава богу, — говорит Дебора и, проскочив последние ступеньки, почти набрасывается на Бек. От нее идет несвежий запашок, утреннее дыхание неприятно, но Бек обнимает ее.

Услышав свои имена, они разжимают объятия и поворачиваются к телевизору.

— ФБР выясняет, находились ли Миллеры в сговоре с мистером Кастанцей или он работал один.

Крупным планом показывают Виктора. На экране он выглядит еще более элегантным, чем в жизни, глаза пронзительно-голубые, белоснежные пышные волосы сияют, как платина.

— Извини меня, — говорит Бек матери. — Мне не следовало втягивать Виктора в наши дела.

Дебора прижимает ладони к щекам дочери. Так она никогда не делала.

— Доверять людям — это не грех. Не отчаивайся из-за того, что обожглась.

От такого проявления чувств Бек не по себе, но мать не убирает рук с ее щек, пока Бек с ней не соглашается.

Когда Дебора отпускает ее, Бек спрашивает:

— Есть вести от Эшли и Джейка?

В отличие от брата и сестры, Бек склонна мгновенно заводиться и становиться жестокой. Но она и самая отходчивая среди ее детей, думает Дебора. Для Бек обвинения, которые она и ее родные бросили друг другу в хранилище, — всего лишь слова. Выпалили и забыли.

— Они уехали, — отвечает Дебора.

Она пустым взглядом смотрит на изображение Виктора на экране. Как она могла так безбожно ошибиться?

Двадцать

Бриллиант действительно украл Виктор. Во всяком случае, ФБР в этом уверено. Агенты допрашивают Дебору, одну и в присутствии Тома. Ее история никогда не меняется. На записи с камеры наблюдения видно, как Виктор опускает камень в карман, притворяясь, будто кладет его в сейф. Тому и прессе объявляют, что с Деборы Миллер сняты подозрения: мистер Кастанца работал в одиночку.

Так же как в делах о похищении людей, первые сорок восемь часов — ключевые. ФБР изучает записи с камер в аэропортах, на железнодорожных и автовокзалах, на заправочных станциях ближайших шоссе, у платежных пунктов на коммерческих автомобильных дорогах. Виктор исчез так же загадочно, как когда-то «Флорентиец». Бек остается с матерью на Эджхилл-роуд. Агенты ФБР навещают их ежедневно, но вестей от Виктора не поступает. Каждый день количество репортеров возле дома редеет, пока наконец в начале следующей недели они все не расходятся.

Джейк стучит в дверь своей бывшей квартиры.

— Одну минуту, — говорит Кристи, открывая, и бежит в комнату. В ожидании Джейк осмеливается ступить через порог. Квартиру заполоняют вещи, купленные для младенца, — коляска при входе, коробки с рожками для кормления и подгузниками около дивана, пеленальный столик около окна.

Джейк помогает Кристи спуститься по лестнице в подъезде. Живот у нее такой большой, что Джейк удивляется, как она вообще может передвигаться.

— Если этот ребенок в ближайшее время не появится, я сама засуну туда руку и вытащу его на свет божий, — говорит она Джейку, усевшись на пассажирское кресло.

В кабинете врача Кристи позволяет Джейку пройти вместе с ней в смотровую.

— Ты уверена?

— Мы уже на финишной прямой. Важно, чтобы ты был в курсе происходящего, — отвечает Кристи, плюхаясь на топчан.

Пока врач осматривает шейку матки, Джейк сидит не двигаясь, пытаясь не привлекать к себе внимания.

— Все хорошо, — говорит врач. — Она крутится, значит, нам не надо прибегать к повороту на головку.

Джейк понятия не имеет, что это такое, но звучит устрашающе.

Крис произносит:

— Слава богу.

Врач снимает перчатки и бросает в корзину.

— Увидимся на следующей неделе.

С этими словами она удаляется, и Джейк переводит взгляд на Кристи, которая натягивает брюки. Пока они идут к стойке администратора, Джейк спрашивает, что такое поворот на головку.

— Когда они со всей силы давят на живот, чтобы развернуть ребенка, — объясняет Кристи. — Наверно, это очень больно.

— Тогда хорошо, что все произойдет само по себе. — Какая глупость с его стороны. И всегда-то он ждет, чтобы все волшебным образом обернулось благополучно.

К его удивлению, Кристи улыбается и берет Джейка под руку.

— Не хочешь прогуляться вокруг озера? Мне предписаны физические нагрузки. Только предупреждаю: я не хожу, а переваливаюсь из стороны в сторону.

— Я готов переваливаться вместе с тобой в любом направлении.

Это просто прогулка, напоминает себе Джейк, когда они идут вдоль поляны, где дети с родителями запускают воздушных змеев, а бездетные пары нежатся на солнце. Они просто выполняют рекомендации врача, пусть даже он чувствует себя словно на первом свидании. Он многое хочет сказать Кристи, но понимает, что не стоит, и от этого неловко молчит, словно они впервые выбрались куда-то вместе.

Кристи же болтает без умолку, как она делала во время их первых встреч. Рассказывает Джейку, что все в ветклинике относятся к ней лучше с тех пор, как беременность стала очевидной. Описывает свой холодильник, под завязку забитый приготовленной мамой едой, хотя миссис Чжан планирует приехать, когда начнутся роды, и остаться с ней в первый месяц.

Поворачивая вдоль озера к машине Джейка, они замедляют шаг.

— Как продвигается сценарий? — спрашивает Кристи.

— Хорошо. — И это правда. Джейк теперь знает контур сюжета: почему Хелен сохранила бриллиант, что случилось с ее семьей в Вене. — Но работы еще много. Прочтешь, когда я закончу? — Сердце у него колотится, словно он снова сделал ей предложение.

— Почту за честь, — отвечает Кристи, и оба краснеют.

Проходит двадцать дней, а о Викторе ни слуху ни духу. Эшли снимает с каминной полки в гостиной все семейные фотографии и складывает их в коробку, чтобы Тайлер унес ее на чердак. Дом пахнет шоколадным печеньем, которое Райан печет для потенциальных покупателей. Желая сэкономить на комиссионных, они решают обойтись без агента по недвижимости. Эшли протерла и расставила мебель так, чтобы было удобно осматривать комнаты, и купила просекко. Кажется странным создавать видимость идеальной семьи, убирая с глаз все напоминания о счастливых днях, которых в доме Джонсонов было предостаточно. Когда Эшли накрывает крышкой картонную коробку с фотографиями в рамках, взгляд цепляется за снимок семьи с концерта, где танцевала Лидия. Эшли всегда нравилось это фото, хотя были и более интересные, с острова Мартас-Винъярд или из Рима. Но только на этом снимке они все смотрят друг на друга, а не в камеру. Эшли достает его из коробки и снова ставит на каминную полку.

В три Райан везет детей на мини-гольф, а Эшли остается принимать посетителей. Пока мать была в отъезде, дети привязались к Райану, наперегонки стремились показать ему свои рисунки, развлекали его историями «заключенных» из игры «Захват флага», анекдотами, которые обычно, перебивая друг друга, рассказывали Эшли. До оглашения приговора Райану остается всего десять дней. Хотя дети и не знали точной даты, они понимали, что надо насладиться общением с отцом как можно больше, пока не поздно.

В три пятнадцать еще никто не приходит смотреть дом, и Эшли начинает паниковать. Может, потенциальные покупатели узнали о прегрешениях Райана? Прокуроры обещали, что это дело не будет освещаться в прессе. А может, это из-за «Флорентийца»? Но Эшли никогда не подозревали в краже. И все же что-то отпугивает людей от дома. Эшли кусает ногти, но потом спохватывается. Она перемешивает буклеты у входной двери, создавая впечатление, что кто-то их уже перебирал, прячет в кухонный шкаф три печенюшки, оставляя на противне свободное место, и залпом выпивает бокал просекко. Подъездная дорожка по-прежнему пуста.

В первый раз после того, как она в слезах вылетела из хранилища, ей хочется позвонить Бек. Сестра знает, как погасить ее тревогу, страх за Райана. Потом Эшли вспоминает ее жестокие слова. Если позвонить, неизвестно, какая из двух Бек возьмет трубку — та, которая обещала, что они все преодолеют вместе, или та, из-за чьих нападок Эшли теперь чувствует себя такой одинокой.

К трем сорока пяти она выпивает еще один бокал просекко. Дом выглядит идеально. Он и правда идеален. Как так получилось, что никто не пришел? Что станет с ее мужем, если они не продадут дом? Приговор обещали смягчить при условии возврата денег. Эшли не хочет знать, какой тюремный срок дают за кражу полумиллиона долларов, а потому идет в кухню за третьим бокалом игристого вина.

В самом начале четвертого во дворе шуршат шины. Райана с детьми Эшли ждет только через полчаса. Она быстро выливает остатки вина из бокала в раковину и вытирает тыльной стороной кисти глаза. Когда она приклеивает на лицо улыбку, готовая солгать родным, что все прошло замечательно, в дом входят два незнакомца, а сразу за ними еще одна пара.

Хотя Дебора настаивает, что первое правило переезда — брать только то, что вмещается в Красного Кролика, Бек нанимает грузовик с рабочими. Дебора сопротивляется, пока не видит гладкий серый диван, который Том когда-то приобрел для квартиры на Фэйрмаунт, телевизор с плоским экраном и барную тележку середины века, которую вносят в дом три здоровяка.

— Тому это все не нужно? — спрашивает Дебора Бек, когда два грузчика тащат вверх по лестнице старинный комод.

— Я не интересовалась.

— Вот молодец, — отвечает Дебора, плюхаясь на новый диван.

Прошло две недели с тех пор, как исчез Виктор, и Бек самой не верится, что она снова переезжает в дом на Эджхилл-роуд. Она прожила одна пятнадцать лет. Теперь, в тридцать шесть, она возвращается и почему-то не чувствует себя неудачницей. Несмотря на близкие отношения с Хелен, она не думала об этом доме как о пристанище, куда она всегда может вернуться. Только когда Дебора поселилась здесь и разукрасила интерьер, Бек пришло в голову, что она снова может бросить здесь якорь.

— Я собираюсь уволиться, — сообщает Бек матери.

Вообще-то у нее это вырвалось случайно. На самом деле она и сама еще не вполне осознает свое решение. После исчезновения Виктора с бриллиантом обстановка на работе изменилась. С тех пор как Бек выгнали из юридического института, прошло семь лет. Семь лет она зализывала раны. За это время она могла подать заявление на восстановление, доказать, что раскаивается в обмане и взялась за ум. Но она потратила эти годы на то, чтобы стать лучшим помощником юриста в фирме, которого заботил только успех дела, независимо от того, прав клиент или нет. Теперь, когда алмаз пропал и Бек не разговаривает ни с братом, ни с сестрой, победа в суде больше не кажется такой уж важной целью.

— А я начинаю новое дело, — говорит Дебора. — Составление букетов. Хочешь помочь мне?

Бек никогда не разделяла материнской любви к цветам, и она определенно не настолько глупа, чтобы вести бизнес вместе с Деборой. Однако она отвечает:

— Конечно, пока я не придумаю, что делать дальше.

Самый высокий и мускулистый грузчик стучит по стенке, чтобы привлечь их внимание.

— Мы закончили. — В одной руке он держит планшет, в другой конверт-пакет. Бек идет через комнату, чтобы расписаться в бумагах. Рабочий читает имя на конверте.

— Кто из вас Дебора Миллер?

Мать с удивлением берет конверт и видит, что обратного адреса на нем нет. Дебора надрывает бумагу и заглядывает внутрь. Там лежат пакетики с семенами. Дебора ахает, мчится наверх и закрывает за собой дверь спальни. Там она прислоняется спиной к двери и прижимает конверт к груди.

Дельфиниум, бодяк, львиный зев, нарцисс и ромашка — составляющие веника, как назвал Тайлер букет, доставленный на крыльцо после ее первого свидания с Виктором.

Джонсоны вынуждены взять кредит под залог дома, но им хватает денег, чтобы рассчитаться с компанией Райана и еще заплатить за три месяца аренды нового жилища. Оно значительно меньше, чем прежнее, но в том же районе, где находится школа Лидии и Тайлера. Детям приходится спать в одной комнате. Поначалу они оба в упор отказываются, но, несмотря на жалобы, им нравится делить одну комнату. Эшли разрешает им поставить в комнате телевизор, и сын с дочерью допоздна играют в видеоигры, отчего спускаются в кухню к завтраку спотыкаясь и со стеклянными глазами.

Утром перед оглашением приговора Райану Эшли надевает свой старый костюм — юбка с пиджаком. Адвокат Райана считает, что она должна пойти на слушания вместе с мужем, чтобы напомнить судье о семье подсудимого. Когда сын и дочь вваливаются в кухню, где Райан складывает для них обед в контейнеры, Лидия с беспокойством смотрит на мамин деловой наряд. Дети знают, что сегодня решающий день. Встревоженный взгляд дочери заставляет Эшли подумать, как переживут его дети, приехав после школы в этот пустой чужой дом. Адвокат заверяет Райана, что его не возьмут под стражу в зале суда, а дадут две недели, чтобы явиться для отбывания наказания. Пока Тайлер и Лидия едят блинчики, Эшли отводит Райана в сторону.

— Я не могу пойти сегодня с тобой.

— Эшли…

— Я должна остаться с детьми. Не знаю, о чем я только думала, когда мы договорились. Они вернутся домой одни…

Райан кивает. Ему тоже не пришло это в голову.

— Подбросишь меня до станции, когда мы завезем детей в школу?

Эшли представила, как Райан в одиночестве возвращается на поезде домой, и сердце у нее сжалось, но это часть его наказания, дети не должны расплачиваться по его долгам.

— Ну, все, — произносит Райан жене, когда она въезжает на парковку около железнодорожной станции. Они вместе смотрят на толпу, ожидающую поезда на платформе. — Прости меня. Не знаю, достаточно ли я говорил это. Я очень виноват. Все, что я сделал… — Райан продолжает перечислять все несчастья, которые навлек на нее. Эшли не в силах больше выслушивать его сожаления. Он извинялся уже столько раз, что это начало оказывать на нее обратное действие — будить дремлющий в ней гнев.

Однако ругаться она не хочет, а потому указывает пальцем на платформу и напоминает мужу, что опаздывать не в его интересах.

По пути домой Эшли не может сдержать слез. Перед глазами все плывет, и ей даже приходится съехать на обочину. Не успев отговорить себя, она набирает номер сестры, которая так и не извинилась. Раздаются гудки, и Эшли борется с собой, чтобы не сбросить звонок. Потом включается голосовая почта, и Эшли удается выговорить: «Ты нужна мне».

Она вытирает глаза, сморкается и встраивается в поток машин. Через несколько мгновений звонит телефон. От радости перехватывает дыхание. Но это не Бек. На экране высвечивается незнакомый номер с кодом Нью-Йорка.

— Эшли, это Джорджина.

— Привет, — растерявшись, здоровается Эшли. Зачем она ей звонит? Бриллианта у нее нет, так что на комиссионные рассчитывать не приходится.

— Слушай, я быстро. Хотела сразу тебе позвонить. Говорят, ты ищешь работу?

Эшли в замешательстве крепче стискивает руль. Все эти собеседования. Конечно, старые знакомые болтают между собой. И это только начало. Скоро об Эшли Джонсон еще не так заговорят.

— В отделе рекламы в «Бартлис» есть вакансия. Тебе это место идеально подходит.

Должность младшего специалиста, а не руководителя отдела, но хорошая стартовая площадка со стабильным окладом и перспективой.

— И они хотят пригласить меня?

— Тебе, конечно, нужно пройти собеседование. С моими рекомендациями тебя возьмут, если захочешь. Здорово будет снова работать вместе, да?

Эшли тут же решает ответить согласием, но вместо этого произносит:

— У меня есть пара дней, чтобы подумать?

— Конечно, — роняет Джорджина, не скрывая удивления. — Только недолго. Мне делают личное одолжение. Но вечно они ждать не будут.

Возможно, Джорджина чувствует себя виноватой за то, что сообщила о бриллианте итальянцам, — хотя она в этом не признавалась, — или, может, жалеет Эшли сейчас, когда ее семья лишилась алмаза. В любом случае, Эшли не желает пользоваться чьим-то личным одолжением. Она хочет получить место, потому что она профессионал в своем деле.

— Я позвоню тебе в начале следующей недели, — говорит она.

Райану о поступившем предложении лучше не знать, иначе ей придется принять работу. Было бы сумасшествием отказаться. И все же совесть мучает Эшли, и в итоге она решает поступить так: если за неделю не найдет разумной причины для отказа, она поедет на собеседование.

Тем вечером у Джонсонов есть более насущные темы для беспокойства. Их новый дом находится в трех километрах от железнодорожной станции, и Райан пишет ей, что пойдет от платформы пешком. Он приходит на сорок минут позже, с перекинутым через руку пиджаком, ослабленным галстуком и влажными от пота рубашкой и волосами, несмотря на прохладную погоду.

— Что на ужин? — спрашивает он, едва переступив порог дома. — Умираю с голоду. — Голос у него бодрый, но лицо несчастное. Эшли не может прочитать по нему результат заседания, а потому берет пиджак и отвечает, что в духовке стоит готовая пицца.

Лидия и Тайлер ведут себя до жути примерно, грызя хрустящую корочку и ожидая, когда отец объявит о своей судьбе. Райан проглатывает кусок пиццы и тянется за вторым, но Эшли торопит его:

— Райан, что они решили?

— Судья прислушался к рекомендациям и вынес приговор без заседания суда. Полтора года. Могло быть хуже.

— Куда же хуже? — Лидия бросает недоеденный кусок пиццы на тарелку и выскакивает из-за стола. Дверь в детскую комнату хлопает. Райан встает, но Эшли останавливает его.

— Оставь ее. Сейчас ей нужно дать волю своей злости.

«И мне тоже», — думает Эшли. Более длинный судебный процесс не облегчил бы его участи. Только бы он сейчас не начал опять извиняться, иначе она взорвется.

Райан снова садится за стол, и Тайлер подходит и обнимает отца. Райан гладит сына по голове, и они оба молчат. Эшли вдруг осознает, насколько Тайлер раним. Возможно, пойми это Райан раньше, Джонсоны не оказались бы сейчас в таком положении, когда глава семьи со дня на день должен явиться в федеральную тюрьму для исполнения наказания.

На следующее утро у Эшли звонит телефон, и она снова думает, что это Бек. И опять ее ждет разочарование: звонок с незнакомого номера, на этот раз местного. Почему Бек не отвечает? Она ведь знает, когда Райану выносят приговор? Эшли не рассчитывала на извинения и не просила от нее ничего невозможного. Снова охваченная гневом, она принимает звонок.

— Эшли? Это миссис Уитмор. Мы купили ваш дом.

Раздражение тут же переходит в панику. Бумаги подписаны. Деньги заплачены, наличными. Чего она хочет?

— Рада, что дозвонилась до вас. Мы никак не можем продать свой старый дом и пришли к выводу, что нам нужно нанять агента. Ваш дом был так прекрасно подготовлен к продаже… Не могли бы вы поделиться номером этой компании?

— Мы никого не нанимали. Я сама все сделала.

Миссис Уитмор смеется.

— Вы, наверно, перегружены заказами и не сможете нам помочь?

Хотя Эшли и понимает, что собеседница шутит, она отвечает:

— На самом деле смогу.

Когда она жмет на отбой, телефон тут же снова жужжит. Только это сообщение не от миссис Уитмор с адресом ее старого дома. «Я всегда с тобой, — пишет Бек. — Скажи, чем тебе помочь».

Проходит двадцать четыре дня после исчезновения Виктора с алмазом. Роды у Кристи запаздывают на четыре дня. Она обшаривает Интернет в поисках способа стимулировать их. Она пробует акупунктуру, рагу по-сычуаньски, соус со жгучим перцем, касторовое масло, крутит соски и делает приседания. Ничто не оказывает действия на ребенка, упрямо не желающего покидать утробу. Единственное средство, которое по очевидным причинам она не пробовала, — это секс. Врачи запланировали стимуляцию родов через три дня.

С тех пор как Джейк вернулся в Лос-Анджелес, он впрягся в новое расписание. Каждое утро он звонит Кристи, потом садится писать, затем снова звонит ей днем по пути на работу. Он устроился помощником бармена в коктейль-баре, оформленном под домик на дереве. Очередь на вход заставляет его чувствовать себя старым, и он с удивлением обнаруживает, что многие в Лос-Анджелесе еще курят. Но платят ему хорошо, а смены такие насыщенные, что время пролетает незаметно. Он возвращается к Рико выжатый как лимон, падает на диван и тут же отключается, а на следующий день все повторяется заново.

Ему предстоит перелопатить немало материала для сценария, но он работает в быстром темпе, шлифуя сцену за сценой, и как никогда ясно представляет, что и зачем пишет.

Сценарий наводит его на мысли о Миллерах, хотя в сюжете они и не представлены. Толчком к развитию сюжета для Джейка стали найденные Бек и Деборой фотографии Хелен в меховом палантине, которую обнимает за плечи Джозеф. По сценарию это день свадьбы Хелен, и она впервые надевает брошь-орхидею. По сценарию Джозеф не женат, и другой семьи у него нет. Он не умирает и не оставляет Хелен одну. Такой вариант развития событий кажется единственно верным, и Джейк даже сам начинает верить в эту историю.

Через несколько недель он сможет накопить с зарплаты достаточно денег, чтобы снять себе квартиру. Но пока он направляется к Рико и вздыхает с облегчением, обнаруживая, что в гостиной темно, а значит, не нужно будет разговаривать. Джейк так устал, что засыпает в джинсах, пропахший пивом и сигаретами, даже не умывшись. Его одолевает тяжелый сон без сновидений, и телефонных звонков он не слышит.

Рико трясет его за плечо.

— Джейк! Джейк!

Джейк что-то бормочет и переворачивается на другой бок. Рико трясет сильнее, и он чуть приоткрывает один глаз. Друг протягивает ему телефон.

— Который час? — спрашивает Джейк, скребя затылок. Увидев, что времени половина пятого и что у него семь пропущенных звонков от Кристи, он вскакивает. Пытаясь ей перезвонить, он не сразу попадает по клавише. Миссис Чжан берет трубку после первого гудка.

— Что случилось?

— Несколько часов назад у Кристи начались роды, но врачи посчитали, что безопаснее сделать кесарево. Сейчас она отдыхает.

— Все прошло благополучно? Как она себя чувствует? Как ребенок?

— Хорошо. — Джейк не может определить, что звучит в ее голосе: обвинения или волнение.

— Еду.

Джейк натягивает ботинки, не завязывая шнурков, хватает куртку и мчится к двери, но Рико останавливает его:

— От тебя несет, как от алкаша.

Джейк возражает, что у него нет времени переодеваться, но Рико прав: нельзя появляться в больнице провонявшим запахами бара, даже если он там работает. Джейк выкапывает из кучи тряпья в углу футболку и джинсы, хотя и не очень чистые, но по сравнению с той одеждой, в которой он спал, безупречные.

Двадцатиминутная поездка до больницы кажется бесконечной. Джейк проклинает себя за то, что проспал рождение дочери. Ему удается останавливаться на красный свет у каждого светофора, отчего дорога становится еще мучительнее. У них с Кристи наладились отношения. Не настолько, как ему хотелось бы, но они стали партнерами, членами одной команды. И вот теперь он проворонил единственный момент, когда она по-настоящему нуждалась в нем. Все, что она о нем говорила, все причины, из-за которых она не хочет создавать с ним семью, — все это правда. Даже когда он старается быть лучше, все равно умудряется все профукать.

Миссис Чжан встречает его в коридоре и быстро ведет в палату. Когда они входят, Кристи спит. Услышав их, она медленно открывает глаза. Она лежит под капельницей, с катетером в руке. Кожа у нее покрыта пятнами, жирные волосы лохматятся вокруг лица. Она никогда не была красивее.

Молодая мать напрасно пытается сесть, и Джейк бросается к ней.

— Кристи, извини, что меня не было рядом.

— О, Джейк. — Она гладит его по волосам.

— Извини, что пропустил рождение нашей дочери.

Она жестом просит его замолчать.

— Главное, что ты сейчас здесь. — Она указывает в угол палаты, где стоит детская кроватка, которую Джейк даже не заметил. Он подходит и видит младенца, свою дочь, завернутую в розовое одеяльце. Веки закрытых глаз шелушатся, голова кажется непропорционально большой. Говорят, что дети рождаются похожими на отцов, но Джейк видит на маленьком личике черты Кристи.

Не желая будить дочь, он возвращается к кровати Кристи. Миссис Чжан незаметно, на цыпочках выходит из палаты. Они остаются одни, и Кристи позволяет ему обнять ее.

— Мы должны назвать ее Хелен, — говорит Кристи, когда он отпускает ее.

Джейк Миллер не привык плакать. Он не плакал, когда отец сбежал из семьи, в те ночи в период учебы в старшей школе, когда Бек пробиралась к нему в кровать и прижималась к брату, тихо сопя и спрашивая, не она ли виновата в уходе отца. Он не плакал, даже когда умерла Хелен и он бросал ком земли на ее гроб. Но сегодня, стоило ему впервые произнести имя своей дочери — «Хелен», — как глаза его наполнились слезами.

Кристи снова засыпает, и Джейк выходит в коридор, чтобы позвонить сестре. Прошел уже почти месяц с тех пор, как пропал алмаз, и все это время он не разговаривал ни с Деборой, ни с Бек.

— Чудесно, — говорит Эшли, когда он сообщает ей имя дочери.

— Можешь приехать, чтобы познакомиться с ней, с нашей Хелен? — Он называет ее по имени при любом удобном случае. Хелен, его дочь. Хелен Чжан-Миллер. Хелен, наконец, Миллер.

— Я бы с удовольствием — это прекрасный способ сбежать от проблем. Но у нас с Райаном осталось совсем мало времени. К тому же, как ни банально это звучит, у меня нет денег.

— Ясно, — отвечает Джейк, не в силах справиться с разочарованием. Мистер Чжан приезжает из Сан-Хосе. Двоюродная сестра Кристи из Санта-Моники пожалует в гости утром. Он хочет видеть здесь и свою семью — Эшли, Лидию и Тайлера.

— Ты ведь приедешь домой в марте? — спрашивает Эшли. — Может, возьмешь с собой Кристи и Хелен-младшую? — «Хелен-младшая» звучит так естественно в устах Эшли, что Джейк понимает: именно так они и будут звать девочку, как бы это ни противоречило традиции.

— Почему в марте?

— На установку памятника. Бек планирует церемонию на время весенних каникул, чтобы дети не пропускали школу.

Джейк совсем забыл о еврейской традиции устанавливать надгробный памятник через год после смерти родственника, а Хелен умерла в марте.

Год печали. Поисков. Находок. Потерь. Хелен, Кристи, «Флорентиец», Бек, даже Дебора. Цикл кажется завершенным: потеря, обретение и снова потеря. Круг замкнулся.

— Джейк, ты должен приехать. Пожалуйста. Только ты сам можешь наладить отношения с матерью и Бек.

— У них тоже есть телефоны. Могли бы позвонить мне.

— Ты же их знаешь: они не станут. Им стыдно. Они чувствуют вину за пропажу бриллианта.

— Значит, ты поддерживаешь с ними связь?

— Только начинаю. Планируем собраться на День благодарения. Они несовершенны, как и все мы. Но другой семьи у нас нет.

Джейк понимает, что она права. Он сам занят самосовершенствованием — ради Кристи, ради Хелен-младшей, но не стоит ждать от него слишком многого.

— Я подумаю, — отвечает он сестре, и оба знают, что он уже принял решение.

Приходит март, алмаз «Флорентиец» где-то пропадает уже пять месяцев, Виктора простыл и след — никто его не видел и не получал от него вестей. Кроме Деборы, которой каждый понедельник доставляют новые семена. Тюльпаны, лилии, подсолнухи. Все органическое, без ГМО. Рассада заполонила третью спальню, и бывшая швейная мастерская Хелен теперь стала оранжереей. Скоро Дебора высадит цветы на улицу. О посылках она не рассказывает никому — ни ФБР, ни Бек.

На неделе, когда устанавливают могильный камень, Виктор шлет Деборе семена орхидей. Известно, что эти цветы довольно капризны, — у Деборы не получится вырастить их из семян. И все же Виктор помнит о годовщине смерти Хелен. Несмотря на свое предательство, он, видимо, все-таки любит Дебору.

Миллеры открывают могильный памятник благоуханным утром. Куртки никому не нужны, поскольку ветра нет. Сапоги тоже, потому что снег уже сошел. Сквозь голую землю начинает пробиваться трава, на ветвях деревьев набухают почки.

На неровном склоне Эшли и Бек поддерживают мать под руки. Лидия и Тайлер бегут вперед к могиле Хелен, где возле накрытого белым полотном памятника ждет раввин.

— Так что же, Джейк и правда не приедет? — спрашивает Дебора.

— Мы уже это обсуждали, — отвечает Эшли. — У него много забот со сценарием и с Хелен-младшей.

— Полнейшая чушь, — фыркает Бек.

— Это же годовщина смерти Хелен, — возражает Дебора.

— Не понимаю, чего вы от меня хотите. Я попыталась его уговорить, но он не приехал.

Они подходят к могиле, и Бек кивает раввину в знак того, что можно начинать. Но перед началом церемонии Бек спрашивает Эшли:

— Сценарий хоть удачный выходит? — Она знает, что Эшли регулярно общается с Джейком: он каждую неделю присылает ей фотографии Хелен-младшей и время от времени черновики сценария.

— Превосходный.

Раввин начинает читать выбранный Бек псалом на иврите. Когда она переводит: «Блажен тот, чьи грехи прощены и кто очищен от греха», Деборе приходит в голову, что эти слова намекают на Виктора, — выходит, так же как и ее мать, Бек скучает по нему.

Бек встает рядом с ней и делает шаг к памятнику, чтобы положить маленький округлый камень на его верхушку. Белое полотно уже сняли. Под звездой Давида, именем Хелен и датами рождения и смерти написано:

Бек отходит от могилы и нащупывает в кармане заостренные кончики листьев орхидеи. Кажется существенно важным, чтобы брошь тоже была здесь и простилась с Хелен.

Следующей камень на надгробие кладет Дебора.

Прикасаясь к изгибу памятника, она закрывает глаза и прощается с матерью. От прохладного гранита по всему телу идут теплые волны. Это энергия Хелен, прагматичная и здравая. Надежная. Не имеющая ничего общего с той агрессией, которую Дебора почувствовала, взяв в руки алмаз «Флорентиец». Виктор был прав: Хелен сделала все возможное, чтобы не позволить Джозефу Шпигелю встать между ними. Дебора жалеет, что вовремя не догадалась добавить к надписи на могильном камне слово «Защитница».

Эшли с детьми кладут рядом свои камни, и на вершине памятника образуется ряд из пяти камушков. Первым начинает плакать Тайлер, и Лидия обнимает брата. Дебора, тоже с мокрыми от слез щеками, обнимает их обоих и тянет руки к Эшли и Бек. Все вместе они стоят у могилы, рыдая о Хелен, об окончании года траура, о надписи, увековечившей прошлое Хелен, о пяти камнях, лежащих на могильном памятнике, о том, что их должно быть шесть.

Джейк убеждает себя, что он слишком занят и у него нет времени лететь на Восток на открытие памятника Хелен. Он просто не в состоянии вырваться из круговерти забот о Хелен-младшей, работы над сценарием, смен в баре. В конце концов, надгробие никуда не денется, и он сможет навестить Хелен в любое время. Джейк объясняет это Эшли и Кристи. Обе выражают свое понимание, но предупреждают, что такое событие бывает один раз в жизни.

К апрелю, когда дело о краже бриллианта еще открыто, но по сути заморожено, Джейк скапливает достаточно денег, чтобы заплатить первый взнос за студию в доме, где живет Кристи. Он вносит в новую квартиру кровать, тумбочку и небольшой стол, не заводя даже телевизора. Такая убогая обстановка может показаться депрессивной, но Джейк не хочет устраивать здесь уют.

Сигнал радионяни не достигает его квартиры, и Кристи пишет ему всякий раз, когда Хелен-младшая просыпается. Он ждет, что Кристи предложит ему ночевать на диване, но гостиная принадлежит Хелен-младшей, и если он обоснуется там, то станет будить ее. Поэтому спать он уходит к себе. Он находится в квартире Кристи целый день, пока она на работе, — редактирует сценарий, когда дочь спит, и выходит гулять с ней в парк и вокруг озера, когда ее нужно отвлечь. Размеренная семейная жизнь. Не такая, какой он хочет, но он смирился.

Когда у них с Кристи совпадают выходные, они возят Хелен-младшую на побережье или в ботанический сад Хантингтона, где девочка удивляется растениям со всего света. В Санта-Монике они сидят под зонтиком, который Джейк вкапывает в песок. Джейк вытирает с лица Хелен-младшей песчинки, пока она не засунула их в рот. Это превращается в игру — она постоянно пытается помешать отцу и смеется, когда он говорит:

— Нет, Хелен, нет.

Кристи поднимает голову, улыбается им и снова возвращается к страницам сценария. Джейку неловко притворяться, будто он не смотрит, как она читает — медленно, внимательно. На страницу уходит больше минуты, хотя это не роман и на листах полно свободного места. Устав беспокоиться о ее реакции, он берет Хелен и бежит с ней к океану. Когда волны плещут девочке на ножки, она смеется. Но восторг тут же сменяется недовольством: соленая вода брызжет в глаза, и Хелен начинает плакать. Она ревет и трет глаза — верный признак усталости. Джейк несет кричащего и корчащегося ребенка назад под зонтик.

— Кристи, надо идти, — говорит Джейк, пытаясь удержать Хелен-младшую, которая извивается у него на руках. От ее рыданий у него разрывается сердце, хотя он и понимает, что плач вызван не болью.

Кристи смотрит на него со странной смесью гордости и страсти. Она кладет последнюю страницу на лежащую рядом стопку.

— Превосходно.

Тем вечером, когда они уложили Хелен спать, Кристи ведет Джейка в свою комнату.

— Уверена? — спрашивает он.

— Не испорти момент, — предупреждает она.

В последний раз он целовал ее восемь месяцев назад. Она открывает рот, и он скользит языком между ее зубами. Все сразу становится чудесно знакомым.

Хотя Джейк сохраняет свою квартиру двумя этажами ниже, ночи он проводит в кровати Кристи, в их кровати. Если Хелен-младшая и замечает перемену, ничего в ее поведении этого не выдает. Она остается тем же самым счастливым ребенком, чей плач надрывает отцу сердце, хотя он и знает, что дочь просто голосит от усталости или от голода.

В июне, когда все уже начали терять счет месяцам, прошедшим со времени исчезновения бриллианта, Джейк продает свой сценарий. Полученная сумма не меняет их образа жизни, но ее достаточно, чтобы внести залог за квартиру с двумя спальнями в Фрогтауне.

Он приезжает к Кристи с бутылкой шампанского и четырьмя кольцами, которые купил по возвращении из Вены. Так много изменилось с прошлого сентября, когда Миллеры триумфально вернулись из Города мечты. На короткое время перспективы казались такими радужными: куча денег, прекрасные как никогда отношения с родными, — но тогда у Джейка не было ничего из того, что он имеет сейчас.

— Кристи, — окликает он, входя в квартиру, наполненную теплом, — в духовке готовятся баклажаны по рецепту миссис Чжан. Кристи выскакивает в гостиную, держа на руках Хелен-младшую. Девочка недавно начала ползать, и теперь за ней глаз да глаз.

Кристи замечает бутылку шампанского.

— Значит, сценарий приняли?

— Съемки запланированы на осень.

Кристи опускает на пол Хелен-младшую, подбегает к Джейку и обнимает его.

— Радоваться пока рано, — напоминает ей Джейк, чтобы она не питала напрасных надежд. Это ведь Голливуд — проект, который сегодня кажется железобетонным, завтра разбивается вдребезги.

— Молчи, — говорит Кристи, привлекая его к себе.

Коробочки оттопыривают его карманы, мешая им прильнуть друг к другу. Джейк вынимает их, ожидая, что она воскликнет «О, Джейк!» и заплачет, но она смотрит на них так же настороженно, как в прошлый раз, когда он пытался вручить их ей.

— Кристи, — начинает Джейк.

— Не надо. — Она заставляет его посмотреть ей в глаза. — Мы вместе. Ты, я, Хелен. Но я не могу выйти за тебя замуж, пока ты не разговариваешь со своей семьей.

— Я общался с Эшли и ее детьми вчера, — возражает он, хотя и прекрасно понимает, что она имеет в виду. — Я не могу, Кристи. Я боюсь вводить их в нашу жизнь, в жизнь Хелен-младшей. Они обречены быть вечным разочарованием.

— Я не могу указывать тебе, что делать. Но, если мы поженимся, я хочу, чтобы наши семьи объединились. Не желаю начинать с новых потерь. — Джейк понимает, что она говорит о семьях ее матери и Хелен. — И твой сценарий, из-за которого мы сегодня празднуем, — он тоже принадлежит твоим родным. Ты должен позволить им разделить с тобой успех.

Кристи берет бутылку шампанского и исчезает в кухне, оставляя его одного в гостиной с четырьмя ювелирными коробочками. Он снова кладет их в карман, чувствуя их легкую тяжесть, и наблюдает, как дочь пытается встать, опираясь на него. Силенок ей еще не хватает, но это не уменьшает ее усердия. Джейк наклоняется и поднимает Хелен в воздух.

В кухне хлопает пробка от шампанского, и Кристи возвращается с бокалами. Они чокаются, но момент получается не таким торжественным, как ожидал Джейк. Кристи, конечно, права насчет сценария и лежащей в его основе истории. Порой ему хочется поделиться плодами своего творчества с Бек, чтобы она тоже гордилась им. За восемь месяцев, прошедших после того, как он выбежал из хранилища, она ни разу ему не позвонила. Эшли не устает напоминать ему, что он должен быть великодушным. Однако что-то ему мешает. Возможно, строптивость или так и не выветрившийся гнев от потери пятисот пятидесяти тысяч долларов, который все еще время от времени клокочет в груди. И дело даже не в самих деньгах. Он хочет быть великодушным, просто не знает, что для этого надо делать.

Двадцать один

Два года спустя

Когда Джейк узнает, что премьера фильма по его новому сценарию состоится на кинофестивале «Сандэнс», то поначалу приглашает только Эшли. С тех пор как два года назад исчез бриллиант, Джейк не виделся ни с Бек, ни с Деборой. Кристи выполняет свое обещание не выходить за него замуж, пока он не помирится с Миллерами. Но даже этого недостаточно, чтобы заставить его снова впустить в свою жизнь, в жизнь Хелен-младшей мать и сестру. К тому же Джейк и Кристи живут как партнеры, как родители своей дочери. Ему нетрудно забыть, что их союз юридически не закреплен. Временами он думает о Бек — когда слышит песню «Нирваны» на радиостанции со старыми шлягерами или видит татуировку в виде птицы, напоминающую наколку у сестры на предплечье, — но вспоминать о ней все равно что тыкать в заживающий синяк. Он не болит, пока его не заденешь, и в конце концов боль становится более знакомой, чем сам ушиб.

Собирая вещи для выходных в Парк-Сити, Джейк обращается мыслями к Хелен. Пока он писал сценарий, ему не приходилось скучать по ней. Когда он сочинял ее реплики, переживал события из ее жизни, прежде ему неизвестные, пока узнавал Флору, и Лейба, и Мартина, бабушка была с ним. Теперь, когда он закончил сценарий, он чувствует ее отсутствие более остро, чем за все три года, что ее нет на свете. Он мог написать сценарий о Хелен только после ее смерти, но не представлял, как будет смотреть фильм без нее. Это напомнило ему, как она отказалась от приглашения на премьеру «Моего лета в женском царстве» и предложила позвать вместо себя Дебору. Несмотря на тяжелые отношения матери и дочери, Хелен хотела, чтобы они были семьей, все они. И внезапно Джейку кажется несправедливым отдавать дань памяти Хелен, оставив Миллеров в стороне.

Бек получает письмо от Джейка на второй неделе семестра. Осенью она поступила на магистерский курс и стала учиться на школьного психолога. Если при поступлении в юридический институт она умолчала о своем исключении из школы, то на сей раз обрисовала в анкете свои провинности в старших классах и объяснила, что именно из-за них у нее есть сильное желание помогать другим. На занятии она смогла открыться перед своими сокурсниками и рассказать о мистере О’Ниле. Вместе они обсудили, что могли бы сделать как психологи в подобной ситуации.

Бек готовит ужин, когда в дом на Эджхилл-роуд стучит почтальон. Она сразу узнает неразборчивый почерк Джейка на конверте. Наклонный, почти иероглифический, он не менялся со старшей школы. Брат сознательно выработал его, считая стильным, а потом ему так и не удалось его упростить. Когда Бек училась в колледже, она попросила Джейка переписать цитату из Симоны де Бовуар и перевела надпись в виде татуировки себе на поясницу. Беря у почтальона конверт, она неосознанно трет спину, где навсегда запечатлен почерк ее брата.

Конверт адресован ей и матери. Письмо, предполагает Бек. Интересно, что там: попытка загладить свою вину или свидетельство окончательного разрыва? Он, наверно, чувствует себя так же, как в годы после премьеры «Моего лета в женском царстве», когда ожидал от нее прощения.

Хотя ей не терпится открыть письмо, Бек кладет конверт на обеденный стол, чтобы они с матерью могли прочитать его вместе, когда та вернется из цветочного магазина.

Ничего удивительного, что новый бизнес Деборы не снискал успеха, и не только потому, что ее внук не одинок в своем мнении, будто бы цветы, которые она решила выращивать, пригодны разве что для веника. Ее фирме просто не удалось приобрести сколь-нибудь значительный размах. Погода была переменчивая, лето жаркое, конкуренция с уже известными флористами жестокая. Несмотря на недостаток предпринимательской смекалки, Дебора умела составлять великолепные букеты, и, разглядев ее талант, владелец местного цветочного магазина предложил ей место флориста. Честь невелика, но доход стабильный, и работа ей нравится. Впервые в жизни Дебора не ищет новую идею. Иногда она думает о бриллианте, но больше скучает по Виктору. Семена прибывают каждый понедельник, как по часам. Она сажает их в землю и оплакивает каждое непроросшее семечко, словно каждый раз снова теряет Виктора. Но конверты продолжают приходить, даря ей надежду, что однажды он может вернуться.

К семи часам, когда Дебора переступает через порог, Бек ставит на стол две тарелки с вегетарианским чили. Хотя матери не удалось обратить ее в веганство, Бек согласилась не держать в доме мяса и молочных продуктов. Они обе притворяются, будто это ради того, чтобы веганские сыры Деборы не пропитались запахом швейцарских или «Мюнстера», а на самом деле чтобы Деборе не приходилось испытывать свою силу воли. Она лучше относится к себе, когда соблюдает веганскую диету, и Бек потакает матери, как бы ей ни хотелось украдкой сунуть кусочек говядины в чили.

— Что это? — кричит Дебора, входя в столовую.

Бек из кухни слышит, как мать надрывает конверт. Раньше Бек заорала бы на Дебору за бесцеремонность, особенно когда сама она целый час сопротивлялась любопытству и ждала мать.

Но сегодня Бек находит это забавным. Дебора в своем репертуаре. В ее предсказуемости есть что-то успокаивающее.

— Бек! — кричит она, и дочь вбегает в столовую. Дебора держит в руках два билета на самолет. — Угадай, кого приглашают на «Сандэнс».

Бек берет из рук матери конверт и откапывает короткую записку от Джейка: «Надеюсь, вы приедете».

— И все? — спрашивает Дебора. — Это все, что он может нам сказать?

— Это немало, — твердо произносит Бек.

— Не понимаю, почему я тоже не могу поехать. — Наблюдая, как мать собирает вещи, Лидия надувает губы и прислоняется к дверной раме. — Джейк ведь меня пригласил. Это нечестно, что ты не разрешаешь мне ехать.

Лидия теперь подросток и на каждом шагу устраивает сцены у фонтана. По крайней мере, в общении с Эшли. У Райана есть иммунитет против ее капризов, раздражительности и уловок. Его выпустили из тюрьмы досрочно за хорошее поведение, и он дома уже восемь месяцев. В заключении он сбросил нажитые к среднему возрасту лишние килограммы, снова стал подтянутым, как все в его семье, и выглядит немного непривычно. Теперь он стал тихим — не сказать что сломленным, но присмиревшим. При этом он больше напоминает мужчину, в которого Эшли влюбилась в юности, — того, кто рассыпал ей комплименты и стремился сделать приятное, например, всегда ждал ее с бокалом вина или клал на тумбочку маску для сна, чтобы она была под рукой, когда Эшли ляжет спать. Пока он отбывал срок, семья питалась практически только едой навынос. Вернувшись, Райан снова воцарился на кухне. Он расширил свой кулинарный репертуар и, кроме ветчины и запеченной рыбы, которые обычно готовила его мать, научился делать котлеты по-киевски, бефстроганов, гуляш. Эшли и Райан сошлись на том, что такое распределение ролей в семье — женщина работает, а мужчина сидит дома, подальше от неприятностей, — им идеально подходит.

После того как Эшли подготовила к продаже дом Уитморов, его купили за неделю. Их агент попросил ее представить еще два дома, а затем предложил ей постоянную работу. Эшли не стала объяснять Джорджине, почему отказалась от вакансии в «Бартлис». Доведись бывшей подруге узнать, чем занялась Эшли вместо этого, она бы рассказывала общим знакомым: «А ведь я предлагала ей престижное место. Мне жаль ее, правда, но слава богу, что она отказалась. Нет, ну вы представляете? Как печально». Жизнь Эшли, однако, ничуть не печальна. Она занимается любимым делом и при этом имеет свободный график и может уделять внимание семье.

В первые месяцы после возвращения Райана дети вели себя с отцом сдержанно и излишне вежливо, еще не полностью веря, что он дома. Но скоро они освоились и стали заказывать разные блюда, и это стало своеобразной игрой: сможет ли папа сварганить десерт «Запеченная Аляска»? а слабо приготовить кролика? Он начал ходить на все их футбольные матчи и концерты. Эшли радует, что они не стесняются, когда Райан сидит на трибунах и подбадривает их, как любой другой отец, гордый своими отпрысками. В конце концов их благосклонное отношение придало ей сил тоже принять его.

— Мы уже это обсуждали, — говорит Эшли дочери. — Вы с Тайлером проведете выходные с отцом.

— Да ну их, с ними скучно. Хлебом не корми, дай только посмотреть фильмы про Джеймса Бонда. — Лидия приставляет палец к виску и делает вид, что стреляет.

Эшли нужно поехать на премьеру одной по нескольким причинам. Во-первых, из-за Райана. Она не может взять с собой Лидию и не взять Тайлера; Райану же позволено покидать штат только с разрешения властей, а оставлять его на выходные в одиночестве она не хочет. То ли потому, что не вполне доверяет ему, то ли из-за чувства вины — она и сама не знает.

Во-вторых, дело в самой Эшли. Пока Райан был в тюрьме, она жила как мать-одиночка. Порой в выходные она возила детей в Филадельфию, иногда приезжали Дебора или Бек, но даже когда Дебора оставалась присмотреть за детьми, отпуская Эшли выпить с подругой бокал вина, она никак не могла расслабиться и постоянно ждала звонка с сообщением, что на кухне пожар или что Тайлер сломал руку в ходе затеянных бабушкой сеансов оздоровления. Впервые за долгое время Эшли может уехать из дома со спокойной душой.

И наконец, Миллеры. Неизвестно, какой будет встреча всех четверых после двух лет разлада. Нужно, чтобы они свободно могли выразить то, что осталось невысказанным, и, если обстоятельства того потребуют, устроить свой коронный скандал. Но в присутствии Лидии и Тайлера это не получится.

Эшли смотрит на дочь из другого угла комнаты. Лидия одета в униформу — черные лосины и майка без рукавов, по мнению Эшли слишком короткая. Она похожа на девочку, стремящуюся выглядеть старше.

— Мне надо поехать одной, — говорит ее мать, кладя в чемодан джемпер из верблюжьей шерсти с клиновидным вырезом.

— Ну и пофиг. Все равно в этом фильме нет никаких знаменитых актеров, одна немчура. — Уходя, Лидия добавляет: — Кстати, это старушечий джемпер.

Эшли разворачивает джемпер, окидывает его взглядом и решает, что дочь, пожалуй, права. Она берет с собой вещи цвета земли, как будто надеется сдержанностью в одежде заставить родственников держать себя в руках. Пересматривая свой гардероб, Эшли осознает, что очень нервничает перед поездкой.

Женщины Миллер снова встречаются в Солт-Лейк-Сити, откуда водитель везет их в маленький, обычно тихий городок в горах. На этот раз они выглядят сообразно обстоятельствам: сапоги и кофты, неброский макияж и простые прически. К тому же о фильме «Женская империя» им известно больше, чем когда-то о «Моем лете в женском царстве». Они в курсе, что сюжет начинается с Флоры, а заканчивается Хелен, что картина, как написал один критик, представляет собой «душераздирающую историю о храбрости одной женщины и о долговременном влиянии ее смелых поступков на судьбу ее дочери». Миллеры знают, что в фильме нет их самих, по крайней мере непосредственно, и потому их связь с этой кинолентой глубже, чем с предыдущей, неприкрыто переносящей на экран события их жизни.

Когда они прибывают в кинотеатр, Джейка нигде нет. Хелен-младшая в Лос-Анджелесе с Кристи, что убеждает Эшли в правильности ее решения не брать с собой детей. Миллеры должны пройти через это испытание одни.

— Похоже, он дает интервью, — объясняет Эшли, читая сообщение. — Говорит, что найдет нас после показа.

Когда Миллеры садятся в средний ряд кинозала, Бек шепчет Эшли:

— Ты же понимаешь, что про интервью это вранье.

— Оставь его в покое, — тихо отвечает старшая сестра.

Фильм начинается с ночной сцены в такси, направляющемся к Вестбанхоф. Тысяча девятьсот тридцать девятый год. Первой говорит Хелен; она умоляет мать по-немецки: «Пожалуйста, не заставляй меня ехать!» Флора изо всех сил старается сохранять бодрость и заверяет дочь, что в Америке ее ждет хорошая жизнь, что не многим так повезло. За окнами дождь. Хелен глотает рыдания, Флора гладит по волосам лежащую у нее на коленях куклу и, сдерживая слезы, смотрит в окно. Ни мать, ни дочь не упоминают о кукле, но камера ненадолго задерживается на ней.

Эшли выуживает со дна сумочки упаковку бумажных платочков, промакивает слезы и передает пачку матери и сестре.

Когда Хелен и Флора прибывают на вокзал, другие дети с их родными уже там. Вокруг, обнюхивая багаж, рыскают собаки, готовые наброситься на пассажиров по приказу штурмовиков. Появляются Гольдштайны, и семьи следуют за ними к платформе. Флора отводит Хелен в сторону.

«Слушай меня очень внимательно, — шепчет мать, бросая настороженные взгляды на военных. — Возьми это. — Она прижимает куклу к груди девочки. — Когда приедешь в Америку, убедись, что рядом никого нет, и загляни внутрь. Помнишь, как распороть шов?» Хелен кивает. «А до тех пор не выпускай куклу из виду. Ложишься спать — клади ее рядом. Идешь куда-нибудь — бери с собой. Не позволяй никому прикасаться к ней. Это твоя любимая кукла. Тебе подарил ее папа. Ты без нее не можешь».

К ним приближается охранник, Флора жестом велит дочери догонять остальных и поворачивается к немцу. Он слишком молод для этой униформы, для ненависти, ожесточившей мальчишеские черты.

Гольдштайны пересчитывают детей. Насчитав пятьдесят, они сажают всех в вагон. Дочери и сыновья сдержанно прощаются с родителями. Только самые младшие начинают плакать, и родители спешно подталкивают их к тамбуру, пока они не привлекли внимания.

Флора в последний раз обнимает Хелен и говорит: «Мы скоро увидимся. Будь умницей».

Она отступает к другим родителям, глядя, как Хелен забирается в вагон. Дети высовываются из окон. Они не посылают воздушных поцелуев, не машут на прощание и не делают никаких жестов, напоминающих о расставании. Хелен смотрит на мать, пока поезд отъезжает.

Дебора берет дочерей за руки, и на протяжении всего фильма женщины не разнимают их.

После начальной сцены «Женская империя» разделяется на две сюжетные линии: одна изображает события 1918 года, вторая следует от железнодорожного вокзала за Хелен.

В 1918-м повествование о Флоре начинается с романа между юной няней и шофером, который сопровождает ее и детей императора в Венгрию. В первых сценах камера останавливается на Флоре и Иштване, тайном касании рук, поцелуе украдкой. Он учит ее водить автомобиль. Она учит его незамысловатым песенкам, которые поет детям. Освещение приглушенное. В качестве фона звучит классическая музыка. Влюбленные так молоды, так красивы, но их любовь быстро осложняется, когда выясняется, что Флора беременна и они должны поторопиться с женитьбой. Однако они не успевают осуществить свой план: во дворец врываются революционеры. Иштван велит Флоре вести детей в автомобиль и идет навстречу толпе. Флора кричит, что не оставит его, но он непреклонен. Когда они с детьми бегут к машине, раздается выстрел и долго звенит в воздухе. Она заводит авто, как он учил ее, и, моргая сквозь слезы, мчится прочь от дворца.

Пребывание Флоры в летнем дворце в Вене длится недолго, ее присутствие там не приветствуется, несмотря на то что она спасла наследников короны. Забеременевшую вне брака, Флору увольняют с должности няни императорских детей, и ей приходится вернуться в Вену, где у нее никого нет. Но ее положение не совсем безнадежно: высылая ее из дворца, император в благодарность за спасение детей сделал ей прощальный подарок, драгоценную булавку.

Действие переносится в 1939 год. История Хелен снята иначе, с более тусклым освещением и в характерной тишине. На пароходе девочка страдает от морской болезни и ссорится с Гольдштайнами, которые считают ее неблагодарной. Между собой они обсуждают, что, наверно, напрасно выбрали этого строптивого подростка. Временами Хелен смотрит в море, прижимая к себе куклу. Она не послушалась мать и распорола игрушку уже на корабле, найдя булавку с алмазом «Флорентиец». По прибытии в Филадельфию она поселяется в пансионе у семьи, которая тоже считает ее грубиянкой. У девочки появляется несколько друзей. Каждый вечер перед сном она достает из тайника драгоценную булавку и долго смотрит на нее.

Затем Хелен показывают двадцатилетней девушкой, когда по возрасту она уже может покинуть пансион. Чтобы снять квартиру на Брод-стрит, она продает несколько маленьких бриллиантов из булавки австрийцу Джозефу, вдовцу, владеющему крошечной лавкой в Ювелирном Ряду. В Вене Джозеф изготавливал для императора часы и украшения. С Флорой он знаком не был, но много знал о жизни императорского двора, о драгоценностях короны и об алмазе «Флорентиец». Между ним и Хелен мгновенно вспыхивает страстный роман.

Одновременно с любовной линией Хелен описывается и личная жизнь Флоры. В 1920-х, когда Вена становится раем свободы, Флора встречает Лейба, свою вторую любовь, на уличном рынке, где она вместе с сыном Мартином покупает овощи. Мартин — очаровательное капризное дитя, и Флора журит его за попытку украсть конфету. Не глядя, куда идет, она врезается в привлекательного незнакомца, и тот рассыпает цветы, которые нес в руках. Она помогает ему собрать их, он спрашивает, как ее зовут, и не верит, что ненароком осыпал цветами женщину по имени Флора. Лейб совсем не похож на Иштвана. Тот был сухопарым и серьезным, этот мускулист и игрив. Так же как и Хелен, ее мать поначалу сопротивляется любви, и события из жизни двух женщин перемежаются — обе постепенно перестают противиться судьбе и принимают счастье, как им кажется, незаслуженное.

Затем развитие сюжета приводит зрителя в Вену тридцатых годов, когда республика становится фашистским государством и ее аннексирует нацистская Германия. Благополучная жизнь Флоры снова рушится. Мужа и сына забирают в концлагерь, ее с дочерью переселяют в крошечную закопченную квартиру. Между тем в будущем, после войны, Джозеф вовсю ухаживает за Хелен. В качестве свадебного подарка он вставляет бриллиант в брошь в виде цветка, в память о Флоре.

Фильм заканчивается там же, где начался, — на вокзале в Вене. Флора смотрит вслед исчезающему вдали поезду, провожая дочь в новую жизнь. Камера наезжает крупным планом на решительное лицо Флоры, воплощающее в себе все, что зрителям известно, а ей нет. Когда экран гаснет, в зале нет ни одной сухой пары глаз.

Когда стихают аплодисменты и все выходят в фойе, женщины Миллер остаются на местах, не в силах облечь свои чувства в слова.

Джейк бежит к ним по проходу и вдруг останавливается, цепенея. Он теряется в догадках, как понимать застывшие позы матери и сестер, уставившихся на черный экран. Знакомый страх поднимается в нем. Он советовался с Кристи, с Эшли. Этот фильм посвящен Хелен и Флоре. И все же его семья сидит в таком же гнетущем молчании, как и после «Моего лета в женском царстве».

Готовясь к очередному семейному скандалу, Джейк наклоняется к родным, но, когда женщины поворачиваются к нему, их лица выражают не гнев, как он боялся, — они преисполнены гордости.

— О Джейк, — всхлипывает Эшли, бросаясь ему на шею.

Бек и Дебора вскакивают следом за ней, и все четверо обнимаются. Джейк расслабляется. Он вдыхает их запахи — материнские пачули, лавандовое благоухание шампуня Бек, пикантный аромат дорогого парфюма Эшли. Ни с чем не сравнимый букет Миллеров обволакивает его.

Когда они выходят из кинотеатра, Бек спрашивает его:

— Почему ты решил не включать в сюжет Циту?

— Я думал об этом, но не хотелось ее демонизировать.

Бек кивает.

— А Равенсбрюк?

— Превращать эту историю в рассказ о зверствах нацистов тоже не хотелось. Это была принципиальная позиция. — Не в силах больше сдерживать любопытство, Джейк спрашивает сестер: — Так вам понравилось?

Бек подталкивает брата локтем.

— Отличный фильм.

Она так и не извинилась, и Джейку ясно, что никто из них не станет упоминать ни ссору в хранилище, ни Виктора, ни «Флорентийца». Потому что так выглядят извинения у Бек, у всех них, включая Джейка. Таковы извинения в стиле Миллеров, и, выходя в фойе, чтобы отпраздновать появление Флоры и Хелен на экране, они все знают, что этого достаточно.