Нестор Бюрма в родном городе

Глава X Мертвая выходит из-под груды опилок

Пленник у нас сменился, но руки нового пленника связаны все теми же, наскоро починенными, подвязками, что и руки бывшего легионера. Сообщник Кастеле сидит на ящике, спиной к облезлой стене. При робком и пляшущем свете разноцветных свечек наши лица похожи на свирепые морды инквизиторов.

– Вы с Блуа,– обращаюсь я к своему «клиенту»,– вы с Блуа… я предпочитаю имя Блуа; с тем, другим именем у меня связано слишком много воспоминаний о молодости, проведенной здесь… Вы с Блуа были в сговоре. Возможно, именно вы сообщили ему место и время той встречи. Я не буду на этом останавливаться – мне ничего об этом не известно. Но все же я начну свой рассказ приблизительно с этого времени.

– Как будто вы там были! – усмехается тот, со связанными руками.

– Ну, я охотно начал бы с того момента, когда я приступил к своим обязанностям, но события, без учета которых невозможно как следует во всем разобраться, произошли раньше. Итак, алжирское дело. Блуа, набив карманы деньгами, смывается в свой родной город. Надо отдать ему должное: он надежный партнер. Он увильнул от тюрьмы, вы нет. Но он ждет, пока вы освободитесь из-под стражи, чтобы заняться спрятанными деньгами. Вот почему он медлил. После создания организации «бале роз», имеющей единственную цель – заманить в ловушку банкира или кассира банка, будущее начинает представать в розовом свете. Конечно, есть маленькие неприятности. Например, один оранец по имени Балуна – впрочем, это уже отдельное дело – получил свое сполна в Катр-Кабан, что наводит на мысль, что среди репатриантов есть злопамятные и очень проворные парни. С другой стороны, проныры, окружающие слепого, похоже, начали действовать с вполне определенными целями. Но они ничего не успеют сделать. Уже близко то время, когда можно будет наконец достать эти чертовы деньги и использовать их по-настоящему (а не маленькими порциями, как раньше). Один тип из банка, попав в ловушку в магазинчике «Мирей, безделушки», вынужден будет обменять вам деньги… Итак, будущее, которое вас ожидает, рисуется в розовом свете… Но вас ожидает не только прекрасное будущее, но и еще кое-что. А именно: Сигари, шпик с лошадиными зубами. Да, это тяжелый удар. Когда вокруг столько опасностей, появление этого типа, который хочет получить деньги, который без конца будет требовать еще и еще, который может выдать вас алжирцам… Блуа убирает Сигари. Преднамеренно и с холодным расчетом или случайно, во время какой-нибудь стычки, например? Не знаю, можно только предполагать.

– Не лишайте себя такой возможности,– иронизирует Дорвиль.– У вас, как мне кажется, большие способности строить предположения. Особенно такие, которые приводят к темным местам.

– Ты бы лучше заткнул свою глотку! – медовым голоском произносит кетчист, который, по-видимому, принимает на свой счет намек по поводу темных мест.

– И вы сделайте то же, Адриан! – приказывает капитан.

В ответ Адриан что-то ворчит. В воздухе витает дух неповиновения. Одним солдатом меньше. Я продолжаю:

– Убийство Сигари приводит к катастрофе. Аньес, «балерина» из организации апологетов секса, новой OAS, так сказать, становится неожиданной свидетельницей разговора между двумя прохвостами (из которого она узнает о невиновности своего отца) и убийства шпика. Такой свидетель вам ни к чему. Я не знаю, какую участь готовил ей Блуа. Может быть, ему нужно было время подумать… Как бы то ни было, он везет всю компанию сюда: Аньес в разорванном вечернем платье, в ее «униформе», и Сигари (Сигари к этому времени уже труп, позже его сбросят в колодец). Блуа еще не знает, как он поступит с Аньес, а пока он оставляет ее в этом доме, на убогом ложе, связанную, с кляпом во рту и наверняка без сознания. В конце концов, думает он, если бы она умерла сама, это было бы даже лучше.

– Вы что же, на самом деле сидели в голове этого персонажа, а? – прерывает меня наш пленник.

– Я пытался туда забраться, хотя там довольно омерзительно… Аньес не умирает. Ее освобождает один славный малый, цыган, который держит ее у себя в фургоне несколько дней. Похоже, она была немного не в себе. Я потом расскажу, какой путь она проделала до того, как попала под груду опилок в своем родном доме… Ее бегство – еще один тяжелый удар для вас. Куда она отправилась? Вдруг она рискнет заявиться без предупреждения? В конце концов, поскольку ничего не происходит, вы успокаиваетесь. Может быть, она где-нибудь сдохла. Это случается… А тем временем вы не перестаете утешать Дакоста, взволнованного исчезновением дочери, и искусно поддерживаете его в состоянии нерешительности и апатии. Потому что… Минуточку! Что? Ваши заявления типа: «Нужно кончать с этим. Я о вас подумал…» и т.п.– как же! Это Лора Ламбер заставила вас действовать, со свойственной ей любовью командовать. Она сама мне об этом сказала. Без ее вмешательства вы бы не пошевелились. У вас и так уже было полно неприятностей. Вы не собирались вызывать из Парижа человека, который обязательно подбросит вам еще новых… Но Лора заставляет вас позвонить мне в Париж и одновременно звонит сама. И в этот момент, я думаю, в ваших умных головах зарождается одна мысль. Поскольку вы не можете ни избежать моего приезда, ни убрать меня сразу же по приезде, вы решаете мною манипулировать. Блуа воображает, конечно же, что я все еще тот ребенок, которого он знал «вот такусеньким». Вы собираетесь навести меня на Дакоста, зародить у меня сомнения на его счет (о причастности его к алжирскому делу). Если бы благодаря Бюрма и при его поручительстве, рассуждали вы, «вина» Дакоста вышла наружу, то это успокоило бы горячие головы и остановило бы изыскания этих кретинов, которые суетятся под ногами и продолжают представлять опасность. Какую радость вы, наверное, испытали, старина, когда я вам признался, насколько Дакоста мне несимпатичен. Все складывалось как нельзя лучше. Яро защищая Дакоста, вы одновременно вашими недомолвками, умолчаниями, покашливаниями… заверениями в дружбе пытались укрепить во мне сомнения в его невиновности. Да, это было великолепно проделано! Правда, классно. Конечно же, вы выражали общее мнение. Но все равно, это было здорово. Блуа гоже был великолепен, когда отвел меня в угол своей гостиной и сказал, что об этом Дакоста, о котором я ему говорил, но которого он сам не знает, слышал нелестные разговоры. Он выглядел таким огорченным – он хотел бы избавить внука своего бывшего сторожа от сомнительных знакомств… Я возвращаюсь к мысли о вашей радости, когда вы поняли, что у меня появились подозрения в виновности Дакоста. Его вина не была уж столь очевидной. Независимо от того, что местонахождение Аньес по-прежнему оставалось неизвестным (возможно, в тот момент вы уже прикончили ее), у меня накапливались факты, которые, как вы опасались, могли привести меня к определенным выводам. Во-первых, дорогие чулки, найленные в комнате Аньес в «Дубках». А возможно, и ее фотография. Правда, фотография, на ваш взгляд, не была особенно опасной. Тогда как чулки… Они были из магазина «Мирей, безделушки», а это могло побудить меня повнимательнее приглядеться к этому магазинчику. Однако посещение магазина, как вы думали, тоже не представляло опасности. Блуа, должно быть, счел, что ему, знавшему меня «вот такусеньким», будет легко завязать со мной отношения – либо сразу после приезда, либо немного погодя. (А моя тетка даже облегчила ему задачу.) Но самым главным было не дать мне установить связь между Аньес и лавочкой на улице Дарано. Я думаю, что перед моим визитом в «Дубки» вы убрали комнату Аньес, но эту пару чулок, завалившуюся под ящик комода, вы не заметили. И вы были сильно раздосадованы, когда я ее обнаружил. В тот момент я не обратил внимания на ваше поведение. Я вспомнил об этом позже, когда стал анализировать все факты.

– Все это очень хитроумно,– комментирует мой «клиент».

– Такова профессия. Другой пример хитроумия. «Бонапарт», который Аньес послала отцу в отчаянии, как бросают бутылку в море… Вы-то знаете, что на нем было написано CAS, начальные буквы фамилии предателя, а не OAS. Эту купюру необходимо уничтожить. Но она у Дакоста. Вы не можете ее взять у него на время, сжечь, а потом сказать, что вы ее потеряли… Как бы то ни было, ночью того дня, когда я приехал сюда, она попадает ко мне. Опасность возрастает. Ведь я могу захотеть исследовать ассигнацию, и у меня могут возникнуть какие-нибудь подозрения. Необходимо ее у меня выкрасть. Это очень легко. Мне предлагают выпить на дорожку стаканчик вина, в который подсыпают наркотики, а дальше просто: вы дождетесь, когда я глубоко засну у себя в номере, а потом обшарите мои карманы. Вы жили раньше в «Литтораль». Как и посетившим меня ворам, вам знакомы там все ходы и выходы. Вам не составит труда забраться в мой номер. Возможно, вам и отмычка не понадобилась. Морто, оглушив меня, сбежал, видимо не закрыв даже дверь. Небольшой сюрприз для вас, когда вы проникаете ко мне в номер, где я валяюсь без сознания. Если у вас и возникают какие-то вопросы, вы откладываете их на потом. Пока что вам нужно забрать компрометирующую банкноту. Что вы и делаете. Теперь по крайней мере не это наведет Бюрма на правильный след. Но тут в игру вступают новые лица. Помимо того типа, который напал на меня в номере, кто-то звонит вам и Лоре. Об этом странном телефонном звонке вы мне говорите только после того, как я сам вас об этом спрашиваю,– мне приходится буквально вытягивать из вас слова. Еще большим потрясением для вас оказались наблюдатель и блондинка с дороги в Праду.

Чтобы ввести в курс почтенную публику, я объясняю, кто какие роли играл. Я продолжаю:

– Вы чувствуете, что существует еще и другая опасность. Какая и что против нее предпринять? Но в общем вы довольны. Вы с радостью констатируете, что я не сомневаюсь: «бонапарта» стащил тот тип, который напал на меня в гостинице. Так. После этого я обнаруживаю труп Кристин Крузэ. Я не мог не обнаружить его. Я не знаю, кто ее убил, вы или Блуа, но, во всяком случае, это было не предумышленное убийство. Предумышленное убийство было бы совершено в другом месте. Поскольку улица Бра-де-Фер очень узкая и по ней не может проехать «похоронный автобус», труп пришлось оставить на месте… Остановимся немного на Кристин. Если бы это зависело только, так сказать, от вас, я бы никогда не пошел к ней. Вы бы просто не включили ее в список знакомых Аньес. Но Дакоста и Лора знали фамилию и адрес этой девушки. Так… Похоже, она была убита во вторник вечером, в тот момент, когда я готовился выйти из поезда в своем родном славном городе. Возможно, ей хотели внушить, как она должна себя вести: приедет Нестор Бюрма, будет задавать вам вопросы, ему нужно отвечать то-то и то-то. Но она вдруг начинает артачиться – она не хочет быть замешанной ни в чем серьезном. Она не видела, как возвращалась Аньес в среду утром, а теперь ей говорят, что она исчезла, а частный шпик из Парижа будет задавать ей вопросы по поводу пропажи Аньес. Она уже обожглась как-то. Сначала история с этим нотариусом, который отдал богу душу прямо во время одной из оргий, затем история с Мод Фреваль, сбежавшей из исправительного дома, которую она приютила. Она, по-видимому, здорово напугана. Словом, она упирается и не хочет делать то, что ей велят. Тогда пришедший к ней гость убивает ее: задушив и раздев, он подвешивает ее на крюке. Теперь уже ни у кого не возникнет сомнений, что это преступление совершил садист. Затем, как обычно, вы убираете квартиру и сжигаете костюм Аньес. Если только это действительно не сделала сама Кристин после того, как узнала об исчезновении Аньес: она могла бросить костюм в плиту из страха, что кто-нибудь из знакомых Аньес сможет его опознать.

– Исчезновение, сожжение… и по-прежнему предположения,– иронизирует Дорвиль.

– Что поделаешь! Кто бы ни бросил костюм в огонь, он полностью не сгорает. Я прихожу к вам, показываю уцелевший кусок и сообщаю о своих открытиях. Вам не нравится, что у меня возникли мысли об убийстве. Но это меркнет в сравнении с тем, что у меня появляются сомнения, которыми я тоже делюсь с вами, а именно: что вы не столько хотите найти Аньес, сколько человека с пятьюдесятью миллионами, чтобы их у него стащить. Конечно, моя гипотеза ошибочна, но вам все равно все это не нравится. И в конце концов вы чуть ли не советуете мне плюнуть на это дело. Вы, должно быть, пришли к заключению, что, какой бы оборот ни приняли события, будет лучше, если меня здесь не будет. Но Блуа вас подбодрит, и вы организуете операцию «Дубки»… Прежде чем я расскажу о ней, мне хочется добавить пару слов о моем посещении (после того как я расстался с вами) улицы Дарано и еще несколько слов о Кристин. На улице Дарано меня чуть не насилует Мирей. Я не знаю, приказали ли ей или она действительно возымела ко мне желание. Впрочем, это ни к чему не приводит. Но Мирей пьяна, и у нее срывается с языка: «Когда о вас говорили…» Правда, она тут же поправляется: «Я имею в виду, в газете…» Я подумал: «Ага! Кто мог говорить обо мне до появления газеты? Дорвиль, Лора, Дакоста? Откуда Мирей это знает? Такое впечатление, что обо мне говорили в ее присутствии». И правда, старина, я думаю… Вы хотите что-то сказать?

Он пожал плечами. Я продолжаю:

– Я думаю, что, позвонив мне в Париж, вы помчались к Блуа, чтобы сообщить ему, какая неприятность грозит вам из Парижа. Именно в этот момент вам, двум умникам, пришла в голову гениальная мысль, что мною можно управлять, ловко манипулировать. А Мирей или Блуа, а может быть, оба одновременно, видимо, сказали: «Бюрма? Нестор Бюрма? Но это же внук нашего бывшего сторожа…» Потому что, а?… «Ваше имя ни о чем больше не говорило…» Еще бы!… «Нашего бывшего сторожа. Это потрясающе. Мы сможем следить за его действиями, путаться у него под ногами, а он ничего и не заподозрит…» Заметьте… я не дал им времени для этого… Последнее замечание – о Кристин. Во время нашего разговора в четверг я вам демонстрирую нечто вроде интереса к второстепенным деталям: почтовая открытка в конверте, полученная парикмахершей от Мод Фреваль, которой платят деньги за то, чтобы она молчала о деле нотариуса, погубленного Эросом, и другие подобные штучки. В результате Элен, которую я отправил в Лондон, терпит неудачу. За это время Мод успели заплатить деньги, чтобы она продолжала молчать и дальше. Это вы подняли тревогу, и были приняты все необходимые меры. Поэтому, когда я сообщаю вам о своей надежде узнать что-нибудь у Мод Фреваль, вы улыбаетесь с понимающим и насмешливым видом. Вы знаете, что она ничего не скажет… Этот разговор происходит в «Литтораль» после того, как были обнаружены трупы Дакоста и его дочери. Я высказываю убеждение, что мы имеем дело с инсценировкой, цель которой заставить всех поверить в вину Дакоста в алжирском деле. И действительно, так оно и было. И я думаю, что в этом случае вина полностью лежит на вас одном. Вы были дружны с Дакоста. Я даже думаю, представьте себе, что это вы могли убедить его покончить жизнь самоубийством. Возможно, записка, которую он оставил, была настоящей, а не искусно подделанной фальшивкой. Дакоста был в подавленном состоянии. Если вы сообщили ему о смерти дочери, показав ему кусочек материала от ее костюма, который я вынул из кухонной плиты… Вы хотите что-то сказать?

– Я вас слушаю. И этого достаточно.

– Да, конечно. Впрочем, вы ведь не присутствовали при смерти Дакоста? В этот вечер вы были в кино. Вы постарались убедить меня в этом ловким приемом, достойным провинциального умника, ничего не скажешь! Пойдем дальше. Операция «Дубки», продолжение: после того как с Дакоста было покончено, вы сжигаете в камине часть тех самых знаменитых банкнот – из запаса Блуа – и оставляете несколько купюр, на сумму около пяти миллионов, в коробке из-под печенья. Для дурака Нестора, которому эти «бонапарты» выпуска июня 1962 года откроют широкое поле деятельности. Он наконец поймет, что Дакоста, как он сразу предположил, и является тем самым предателем, и раззвонит об этом повсюду. Правда, с коробкой от печенья произошла одна досадная вещь. Фараоны ничего о ней не говорили. Что случилось? Этот вопрос, должно быть, вас сильно мучил. В конечном счете все прояснилось – Андре еще раньше спрятал ее подальше от чужих глаз. Но содержимое коробки уже не могло выполнить свою функцию. Я не верил ни в самоубийство, ни в виновность Дакоста… А теперь перейдем к несчастной Аньес. Операция «Дубки» должна была позволить использовать ее труп. Его положат под опилки, обставив дело как нужно, и все будут считать, что ее убил сошедший с ума отец, который потом покончил жизнь самоубийством. И на этом все закончится, в том числе и расследование Нестора, поскольку уже некого и нечего будет искать… Мне неизвестно, перевезли ли труп на вашем «дофине» или на грузовичке Блуа. Этот грузовик как-то раз заметил мой коллега Заваттэ. Ему показалось, что на грузовике написаны буквы OAS – он тоже ошибся, это были начальные буквы фамилии Кастеле; последние два слога он не увидел – возможно, из-за того, что машина поворачивала за угол… Так или иначе, труп Аньес оказался под опилками. Откуда его туда привезли? Где он еще при жизни, так сказать, получил пулю в затылок?… Мне известно, что Аньес удалось убежать из этого дома, где мы сейчас находимся, благодаря одному цыгану. Она провела у него несколько дней, плохо понимая, что к чему. Но как только она приходит в себя, она мчится в город. Она не может сразу явиться к отцу, чтобы сказать ему, что она знает о его невиновности, так как она узнала об этом при не совсем обычных, прямо скажем, обстоятельствах. Итак, она решает пойти сначала к кому-нибудь из друзей. К вам!… Она не знает, что вы знакомы с Блуа. Вы, должно быть, всегда держали в тайне ваши с ним отношения. Вряд ли вы, конечно, совсем не пользовались услугами «бале роз», но вы, видимо, принимали в них участие только в те вечера, когда Аньес не было… на работе. Итак, вы для нее друг ее отца. Она вам обо всем рассказывает, и вы ее убиваете.

– Вот именно,– усмехается Дорвиль.– Как раз в тот день, когда мне понадобилось ее тело, чтобы спрятать его под опилками и заставить всех поверить, что его туда положил ее отец. В самую точку! В этом втором невероятном рассказе, старина, который вы преподносите нам сегодня ночью, имеются вовсе не темные места, а, напротив, места слишком ясные.

– Да? А разве я говорил, что вы ее убили именно в тот день, когда умер Дакоста? Вы убили ее за несколько дней до этого – ну, скажем, в среду – и держали ее, например, в вашем подвале, выжидая удобного момента, чтобы избавиться от трупа. В этих местах, где так жарко, подвалы очень холодные. Я знаю это по опыту. Я поместил на хранение шпика Морто в один из таких подвалов. Да, кстати, о Морто… Это был один из самых опасных для вас и Блуа типов. Для вас – потому что он мог мне доказать или по крайней мере попытаться меня убедить, что у него не было никаких причин для кражи десятитысячной купюры. Для Блуа – потому что он мог его опознать. Я сказал вам, где он живет. Я даже сам отвез вас туда. Его там не было в тот момент, но он должен был вернуться… Ну вот. Той ночью, расставшись со мной, изобразив при этом на лице робость и нерешительность (и наверняка действительно умирая от страха, так как все идет не так уж гладко), вы мчитесь к Блуа, а потом оба отправляетесь на виллу «Лидия». Вы убиваете Морто, который к тому времени уже вернулся (или же вы подстерегаете его, когда он только возвращался), и, чтобы сбить меня с толку, засовываете ему в бумажник, где лежат его собственные деньги, «бонапарта» выпуска июня 1962 года, на котором губной помадой выведены буквы OAS. Вот. У вас наверняка найдут оружие, из которого была убита последняя жертва, и плащ, который Аньес одолжила у цыгана. Во всяком случае, это вполне возможно.

– Возможно, возможно,– взрывается обвиняемый.– Но, старина, кого вы надеетесь убедить подобными россказнями?! Все это лишь нагромождение предположений… и паршивых умозаключений. У вас нет ни малейшего доказательства. Вы говорите обо всем так, как будто вы у нас сидели в голове. Вы истолковываете улыбки, покачивания головой…

– Ладно,– говорю я.– Это предположения. А Лора?

– Что Лора? А Лора тут при чем? Она у черта на куличках…– Но вдруг нервно смеется. -…Господи… Уж не собираетесь ли вы и Лору сюда приплести?'

– Представьте себе, что я часто задавал себе вопрос, какова ее роль во всем этом. Как было дело? Она просит меня приехать сюда. В тот момент, когда я приезжаю, она уезжает, успев лишь позвонить, чтобы подбодрить меня, и до свидания! И невозможно узнать, где можно ее найти… Короче говоря, все это заставляло меня часто думать о Лоре. Сегодня утром, прямо здесь, я еще раз долго думал над этим, после того как узнал от цыгана историю Аньес. Куда могла пойти Аньес, уйдя от цыгана? Где она была прежде, чем оказалась под грудой опилок? Я подумал, что, скорее всего, она пошла к женщине, а не к мужчине. Я поехал к Лоре, чтобы проверить, не приходила ли она к ней… К Лоре, которая могла и не быть «у черта на куличках». Но нет, она была именно там, у черта на куличках, и поэтому она не могла прочитать письма, которое оставила ей в почтовом ящике Аньес… по дороге, ведущей под груду опилок. И это, это уже не просто предположения.

Я достаю письмо из кармана.

– Оно датировано прошлой средой, одиннадцатым мая,– говорю я,– то есть тем днем, когда я мучился, пытаясь прийти в себя после того, как меня опоили, и после удара в затылок. Тем днем, когда Лора уезжала в свое турне. Спустя буквально несколько часов Аньес пыталась спасти свою жизнь. Послушайте, что она написала:

«Дорогая Лора,

Как жаль, что я Вас не застала. Я не смогу поговорить с г-ном Дорвилем так, как я поговорила бы с Вами. Лора, как мне грустно и как я счастлива! Я проститутка, но я обнаружила кое-что очень важное для папы. Алжирский предатель – это Кастеле, магазин «Мирей, безделушки», улица Дарано. Я нечаянно подслушала его разговор с одним из шпиков. Кастеле убил этого человека, а потом увидел меня в комнате, откуда я слышала весь разговор. Он отвез меня в свой дом в Селльнев. Я не знаю, что он сделал с тем шпиком. Бог весть сколько времени я пролежала без сознания, видимо в невменяемом состоянии. Очнулась я в фургоне цыгана. Он сказал, что это он меня спас. Сейчас все в порядке. Мне удалось вернуться в город. Бедный цыган. Я у него украла к тому же немного денег на дорогу. На эти деньги я смогла купить бумагу и карандаш, чтобы написать Вам эту записку. Мне бы так хотелось увидеться с Вами. Я не осмеливаюсь явиться к папе одна. Я пойду к г-ну Дорвилю. Я его немного побаиваюсь, но я не скажу ему, что заходила к Вам, так как мне кажется, что он Вас не очень любит. Вы тоже потом не говорите ему, что я написала Вам это письмо. Я немного его побаиваюсь, но все же мне кажется, что он хороший человек. С его помощью я все объясню папе, и он тоже будет рад узнать, что папа непричастен к алжирскому делу. Я отправила папе купюру с начальными буквами фамилии предателя – Кастеле, мне надо было действовать очень быстро. Она, по-видимому, не дошла до него… Обнимаю Вас. Аньес».

Я кладу письмо на стол, и парни, находящиеся в комнате, по очереди ощупывают его, как бы желая убедиться в его существовании. Все молчат. Я смотрю на нашего пленника. На его искаженном лице ни кровинки.

– Она считала вас хорошим человеком,– говорю я.

Из его груди вырывается не то стон, не то плач, и он встает.

– Ладно,– говорит он,– вы выиграли. Я не собираюсь обсуждать подробности. Пора кончать.

– Месье,– произносит тогда слепой,– как я заключаю из ваших последних слов, вы думаете, что мы собираемся вас казнить.

Я не позволю никому из здесь присутствующих подвергать себя риску оказаться на скамье подсудимых в суде присяжных. Хотя нам в равной степени претит отдать вас в руки правосудия. Но может быть, у вас сохранилось немного чести…

– Да,– отвечает Дорвиль с нервным смешком.– Немного. Очень немного. Тем не менее этого будет достаточно.

Словно по сигналу мы все встаем – все ясно без слов. Я забираю письмо Аньес. Адриан вынимает из магазина пистолета все пули, кроме одной. Потом тщательно вытирает оружие платком, чтобы уничтожить свои отпечатки пальцев, и медленно кладет его на стол, в то время как его товарищ, похожий на школьного учителя, развязывает Дорвилю руки.

Мы выходим в теплую ночь, оставляя его наедине с пистолетом, почерневшая сталь которого тускло блестит при робком свете свечей.

Алжирцы собираются вокруг капитана, около калитки. Зажав во рту трубку, я сажусь под приятно шелестящими соснами, там, где я так часто мечтал мальчишкой. О чем? Летучая мышь – «крысопенада», вспоминаю я ее имя,– снова появляется над развалинами и на фоне звездного неба расправляет свою траурную вуаль.

Звук выстрела пугает ее, и она улетает.