Нестор Бюрма в родном городе

Глава VIII «Бонапарт»

В помещение криминальной полиции, с паркетом, вымытым жавелевой водой, звуки города доходят слегка приглушенными. Окно выходит в тихий внутренний дворик, выглядящий немного грустным под косыми лучами заходящего солнца. То и дело в комнату влетают мухи, как будто несут дружественные послания хозяевам дома. Комиссар Вайо, держа телефонную трубку у кроваво-красного уха, говорит, неотрывно глядя своими голубыми глазами с редкими ресницами на подаренный Мартини календарь, который висит на косо вбитом в стену гвозде. Полицейский в штатском, выполняющий функции секретаря, тихо сидит за своим столом. Дорвиль, явно подавленный случившимся, время от времени начинает ерзать на стуле, который под ним жалобно поскрипывает. Я на своем стуле жду приговора.

А среди нас, повсюду, ощущается присутствие мертвой Аньес.

Ее вытащили из опилок, вроде тех, которыми бывает устлано дно корзины с головой гильотинированного. На ней вечернее платье, которое я видел на фотографии. Но в каком плачевном состоянии и тело и одежда! Труп уже начал разлагаться. Лица почти нельзя узнать. (Да уж, после пули, выпущенной в затылок, мало что остается!) Ее единственное «украшение» составляли наручные часики, остановившиеся на трех часах (это может ничего не значить). «Ни бус, ни сережок не обнаружено»,– сочли своим долгом записать полицейские. На ногах у нее были самые обычные туфли, на низком каблуке. Был найден пистолет, из которого стреляли,– с пустой обоймой. Это армейский револьвер, по-видимому принадлежавший Дакоста и «репатриировавшийся» вместе с ним. В доме не обнаружили никаких подходящих к нему патронов.

Когда комиссар Вайо приехал на место происшествия, он так взялся за меня, что мне пришлось ему все выложить. Ну, не все, конечно, но кое-что. Я назвал ему некоторые имена, среди них и Дорвиля. Короче говоря, мы все очутились в правлении фирмы Пулага, где между нами завязалась оживленная беседа. Почувствовав некоторую предубежденность комиссара по отношению ко мне, я предложил ему позвонить его коллеге Фару, начальнику Центрального отдела криминальной полиции на набережной Орфевр в Париже. Он сделал это, думая, несомненно, что я пускаю пыль в глаза.

Поговорив, Вайо кладет трубку и смотрит на меня потеплевшим взглядом.

– Да,– говорит он,– по словам Фару, вы неплохой парень. Просто у вас мастерски получается оказываться втянутым в дела, где много трупов.

– Да, но не беспокойтесь. Мои возможности тоже не безграничны. После двух сегодняшних трупов, по-видимому, должна наступить передышка.

– Я очень надеюсь на это. Прежде чем мы расстанемся, давайте еще раз все просмотрим.

Он все снова проверяет, пользуясь бумагами, лежащими перед ним.

– По словам Дорвиля,– говорит он,– Дакоста рассказал ему об исчезновении дочери неделю назад. Дакоста не сообщил в полицию, и, как вам показалось, судьба дочери его не очень волновала. Здесь есть один важный момент: Дакоста не сообщил в полицию, но и не он подумал о частном сыщике. Г-н Дорвиль и г-жа Ламбер практически вынудили его это сделать. Кстати, г-н Дорвиль. Эта г-жа Ламбер, вы нам дали ее адрес, но вы говорите, что ее сейчас нет в городе, так? Она – медсестра и ездит по вызову. В ее сферу деятельности попадают несколько департаментов, расположенных недалеко друг от друга. Вы не знаете, где ее можно найти?

– Нет, не представляю.

Комиссар Вайо хмурится. То, что можно вот так скитаться, как перекати-поле, оскорбляет его чувство любви к порядку. Но потом он смиряется.

– Впрочем, это не имеет значения. Я не вижу, чем эта дама могла бы быть нам полезной. Я продолжаю. В общих чертах дело мне представляется так: этот Дакоста был немного чокнутым. В этом нет ничего удивительного, если учесть все то, что происходило в Алжире в течение восьми лет. Свихнувшихся репатриантов гораздо больше, чем указывается в официальных статистических данных. Итак, он с приветом. Я не понимаю, почему он, убив свою дочь (если только она ему дочь), ждет больше недели, чтобы наложить на себя руки. Но возможно, что это как раз следствие его сумасшествия. Или того, что у него не было больше пуль. Если бы пистолет был заряжен, он, возможно, сразу бы застрелился. В конце концов, совсем обезумев (или не совсем, хотя я думаю, что совсем, иначе зачем было сжигать эти десятитысячные купюры, совершенно новенькие, насколько мы могли установить), он повесился. Этой ночью или утром – вскрытие покажет. Оно определит также, когда погибла Аньес. Мы, наверное, никогда не узнаем, где Дакоста хранил тело сначала… Похоже, что оно лежит под опилками совсем недавно… Может быть, в подвале… на ее платье обнаружили следы земли. А само это платье? Аньес, видимо, возвращалась с вечеринки… а может, это платье ее заставил надеть Дакоста… Платье, опилки, сгоревшие деньги – все это инсценировка сумасшедшего. Нечего ломать над этим голову…

Он поворачивается к Дорвилю.

– В последний раз вы видели Дакоста когда?

– Вчера днем,– отвечает Дорвиль.– Я пошел к нему, чтобы передать сообщение г-на Бюрма.

– А сами вы не передаете сообщений? – спрашивает комиссар, глядя на меня.

– Дакоста не вызывал у меня симпатии. Чем меньше я его видел, тем лучше.

– Вы всегда так относитесь к своим клиентам?

– Я не считал Дакоста своим клиентом. Моими настоящими клиентами были г-н Дорвиль, г-жа Ламбер и эта несчастная малышка.

– Понимаю. И это сообщение состояло в чем?

– Ни в чем. Я как раз просил передать, что ничего не нашел.

– Ха-ха!– смеется комиссар.– У вас случаются осечки?

– Как и у всех. И к тому же, если говорить искренне, я не так уж стремился вернуть Аньес в отчий дом. Я понял, что она не была там счастлива. Я решил, что она удрала с любовником. Мир праху ее. Я не испытывал потребности стараться изо всех сил.

– Даже если бы вы это делали, это ничего не изменило бы. Ведь все было закончено до вашего приезда сюда. А вчера, г-н Дорвиль, каким вы нашли г-на Дакоста?

– Как всегда, в состоянии отупения. Жвачное животное.

Вайо сверяется со своими записями.

– Ролан Шамбор и Андре Ковэн, знакомые покойного… обнаружили его… Они предупредили полицию и т. д.

Он поворачивается к фараону, выполняющему обязанности секретаря, и протягивает ему листок.

– Ради приличия вы их вызовете сюда или пошлете за ними, чтобы они подтвердили свои показания. Так положено.

– Хорошо, шеф.

– Г-н Бюрма! Вы были убеждены, как вы сами сказали, что чем меньше вы будете встречаться с Дакоста, тем будет лучше. Но тем не менее вы оказались на месте происшествия.

– Совершенно случайно. Я ехал в Праду навестить дядю с тетушкой. Проезжая по дороге, я заметил около «Дубков» оживление. Я подъехал. Из чистого любопытства.

– Ну что ж, это законное чувство. С вами, кажется, кто-то был?

– Случайный попутчик – он голосовал на дороге, и я решил его подвезти, ему тоже надо было в Праду. Он незаметно смылся, до того как обнаружили Аньес. И правильно сделал. Ему уже при виде Дакоста стало не по себе.

– Да, такие люди попадаются. Не все похожи на вас. Скажите-ка, среди знакомых Аньес, в списке лиц, которые могли что-нибудь знать о ее судьбе, предоставленном вам вашими клиентами, фигурировала некая Кристин Крузэ, так? Вы ездили к ней?

– Нет. Я сначала отправился к алжирцам, которым мои клиенты могли сами захотеть задать вопросы. Я поехал к ним, чтобы потом мог сказать, что я их видел. Я не спешил. Я не хочу сказать, что я не собирался навестить мадемуазель Крузэ, но у меня был вагон времени. А потом я узнал от Дельма, журналиста из «Эко», который брал у меня интервью, что…

– Да, что она повесилась. Все это явно дело рук сумасшедшего. Меня не удивило бы, что и здесь не обошлось без Дакоста. Может быть, ей стало известно, что он убил Аньес. Вот так. Ужасная трагедия, но здесь все ясней ясного. Это не испортит нам выходные дни.

Я молчу и только смотрю на него. Невозможно понять, верит ли он сам тому, что говорит. Я не могу разобраться, кто он такой: то ли действительно такой болван, каким описал его Дельма, то ли суперумник.

– Я хотел бы кое-что добавить,– произносит глухим голосом Дорвиль.– Дакоста, возможно, не был таким уж сумасшедшим. Там, в Алжире…

Он вытаскивает на свет божий историю предательства, заочного приговора…

– Это он был предателем, и в конце концов сознание своей низости стало для него невыносимым. Может быть, дочь его разоблачила, и он сжег то, что оставалось от полученных денег…

– Вот те на! – шепчет комиссар, наполовину заснувший.– Мне-то какое дело до ваших семейных историй, мой дорогой г-н Дорвиль? ФНО, OAS, и все эти ЗАД! Хватит! Вел ли себя Дакоста так, потому что он продал своих товарищей или потому что спятил, результат один. Возможно, ваши объяснения, мотивировки и т. п. понравятся журналистам, так как это даст им материал, но что это меняет в том, что я вам только что рассказал?

– Ничего, конечно, простите.

– Ну что ж, остановимся на этом. До свидания, г-н Бюрма. Я очень сожалею, что вы нашли эту девушку уже мертвой.

– И даже нашел ее не я,– говорю я с горечью.– Ее нашла собака.

В коридоре, среди людей, ждущих приема, я замечаю журналиста Дельма. Увидев меня, он украдкой шепчет: «Привет!» Я заговорщически улыбаюсь ему и выхожу вместе с Дорвилем. Мы подходим к моей машине и садимся в нее.

– Невозможно представить, что Дакоста виновен,– вздыхает Дорвиль.– Я имею в виду алжирское дело. Я бы хотел не верить, но невозможно отрицать очевидное. Он не стал бы убивать Аньес и парикмахершу и сам бы не повесился, если бы был невиновен. К тому же эти деньги… Много нашли денег?

– Трудно сказать. Единственное, что можно утверждать, судя по обрывкам, что это серия «бонапарт», не поступавшая в обращение. Но там не было пятидесяти миллионов.

– Может быть, они лежали еще где-то, кроме камина?

– Нет. Вы жалеете, что вам не удалось наложить лапу на эти денежки, да?

– О Господи, Бюрма! Поверьте, что я уже давно выбросил из головы эти грязные мысли.

– Тем лучше. Зачем вы заговорили с этим фараоном об алжирском деле?

– Чтобы он потом не узнал этого сам, стороной. Честно говоря, вы меня пугаете, Бюрма. Вы, конечно, не лгали комиссару, но вы о многом умолчали. Я следил, но неважно… Это нам выйдет боком… Вам-то на это наплевать, вы вернетесь в Париж. А я останусь, и я решил немного подстраховаться. К тому же это нисколько не повлияло на версию комиссара… А Лора?-добавляет он.– Когда она узнает, она не захочет в это поверить!

– И правильно сделает,– говорю я.– Дакоста виноват не больше меня – что в алжирском деле, что в убийстве двух девушек. Тот тип, голосовавший на дороге в Праду, о котором я говорил комиссару Вайо,– бывший шпик, он видел алжирского предателя своими глазами, и он сказал, что это не Дакоста. А теперь мы продолжим разговор в гостинице, за выпивкой.

Все то время, что я говорю, Дорвиль смотрит на меня округлившимися глазами. Он выслушивает все мои рассказы – о существовании «бале роз», о том, как меня похитили алжирцы, о моей встрече с капитаном Шамбором, о сцене с блондинкой и шпиком Морто и т. п.,– явно не зная, верить мне или нет.

– Ну а что в случае с Дакоста? – наконец произносит он с трудом.

– Все это инсценировано настоящим преступником, чтобы запутать следствие. Вскрытие, если оно будет проведено тщательно, скорее всего, покажет, что перед повешением Дакоста накачали наркотиками. Если только он не напился (или его не напоили) своего безумного абсента. Ну так что ж! Что мешает человеку нализаться, перед тем как пойти и удавиться? В зависимости от хода мыслей комиссара весь этот камуфляж, все это нагромождение фальшивых улик либо рухнет как карточный домик, либо, наоборот, станет прочным как скала. Если ему не нравится, когда ему отравляют выходные (и будни тоже), то дело на этом и остановится: преступник – Дакоста; он убил свою дочь, а потом повесился. Но что на самом деле думает комиссар, я не знаю. Аньес была убита не в «Дубках», а в этом подпольном борделе, где она, по-видимому, узнала правду об алжирском деле. Я скоро выясню, где находится это… место разврата.

– Каким образом? – спрашивает Дорвиль, не переставая удивляться.

– Адрес этого места и имена участников известны одной девице, сидящей в исправительном доме. Ее зовут Мод Фреваль, и ей платят за то, чтобы она молчала. Я послал к ней свою секретаршу – она постарается что-нибудь вытянуть из нее.

В первый раз за все время Дорвиль недоверчиво улыбается.

– О, вы знаете, эти девки лгут так же легко, как дышат.

– Все же всегда можно попробовать выудить у них правду. Справился же я с Морто, а его нельзя назвать очень сговорчивым. Кстати, мне пришло в голову, что там, из-за всех этих событий, я забыл спросить его, зачем он стащил у меня ту ассигнацию, помеченную OAS.

– Вы… вы все еще придаете значение этой банкноте… я имею в виду ее пропаже?

– Да. Я убежден, что на ней было что-то, какой-то знак, какое-то указание, которое ускользнуло от всех. Черт! Он, возможно, провел меня, этот шпик. Возможно, у него в руках есть еще козырь. Поедем к нему.

Мы встаем, и в этот момент звонит телефон. Это Шамбор. Он рассказывает, что в полиции, куда его вызывали для подтверждения показаний по делу Дакоста, он узнал о смерти Аньес, и напоминает мне опечаленным голосом, что хотел бы меня видеть. Мы договариваемся вместе поужинать. Я кладу трубку.

– Это капитан,– говорю я Дорвилю.– У меня такое впечатление, что в «Дубках», помимо повесившегося Дакоста, он обнаружил еще что-то. Вы едете со мной?

– Если я вам не помешаю. Мне не хочется оставаться одному.

Он достает из кармана пачку сигарет «житан», роняя на ковер розовую картоночку. Немного смутившись, он поднимает ее и бросает в пепельницу.

– Я был в кино, а в это время… убивали Дакоста,– шепчет он глухим голосом.– Мне стыдно.

– Ну и что же,– бросаю я ему.– А если бы вы спали или играли в шахматы, что-нибудь изменилось бы? Ну, поехали на виллу «Лидия».

Он не спрашивает, что это за вилла. За все время пути он не произносит ни слова. Он пытается привести мысли в порядок. Это явно дается ему с трудом.

На вилле мы находим За и блондинку. Они при параде, как будто готовятся отметить какое-то событие.

– Где Морто?

– Не видел,– говорит За.– Он что, удрал от вас?

– Да нет, я сам его отпустил, после того как нашли первый труп. Я велел ему возвращаться сюда.

– Ну так он не приходил,– отвечает За спокойно.– Может быть, от вида трупов он потерял способность ориентироваться? Кстати, чьих трупов?

– Дакоста и его дочери.

– Вы неплохо, шеф, ознаменовали возвращение в родной город. Муниципальный совет наверняка захочет попросить вас остаться для урегулирования жилищного кризиса и для обеспечения поставок сырья медицинскому факультету. Но что подумает местная полиция?

– Фару им объяснил. А Морто, наверное, смылся… если только не готовит какой-нибудь подвох. Впрочем, плевать! Завтра благодаря Элен мы узнаем разгадку этого темного дела. Если что-то и останется неясным, то ничего не поделаешь – такова участь всех расследований. Да, вы куда-нибудь выходили?

– Да,– простонала блондинка,– и после того, что вы тут нам наговорили, мне еще надо выйти прогуляться. Я бы с удовольствием совсем смоталась отсюда, к чертовой матери.

– Ну, лапочка, не надо упоминать чертей,– говорит За, гладя ее.– Мы пойдем в ресторан, в кино, в ночной кабачок, а потом вернемся сюда, и я раскрою тебе тайну Полой Иглы.

– Да, нельзя сказать, что эти двое подыхают со скуки,– констатирует грустно Дорвиль, усаживаясь в мою машину.

Он дорого дал бы за то, чтобы оказаться на их месте. И не он один.

Когда мы приезжаем к Шамбору, он ведет нас в ремонтную мастерскую, куда вчера меня доставили мои похитители. Там, вдали от нескромных взглядов, Андре вынимает из тайника маленькую коробочку из-под печенья и открывает крышку.

Перед нами появляется толстая пачка совершенно новых купюр с Бонапартом. Все – выпуска июня 1962 года. Там их – на четыре или пять миллионов.

– Это было в камине, в «Дубках»,– объясняет Андре.– Сам не знаю почему, не сказав ничего полицейским, я решил их взять… Может быть, потому что эти новые деньги меня заинтриговали. Говорили, что Дакоста был на мели, а у него оказалось столько денег. Ведь я видел, что их там большая пачка. Похоже, что он покончил с собой из-за этих денег, они лежали на нем слишком тяжелым бременем… Капитан думает, что это часть денег, которые ему заплатили за предательство. А вы как считаете?

– Я думаю точно так же. Это и есть те самые деньги. Но ими пожертвовали, оставив их у Дакоста, только для того, чтобы заставить всех поверить в его вину. Поэтому, Шамбор, перестаньте изводить себя. Вы растерялись сегодня. Но вас никто не пытался обмануть там, на вилле «Джемиля». Дакоста не был предателем.

И я излагаю им свою теорию.

– А что мы сделаем с этими деньгами?– спрашивает потом Андре.

– Придется оставить их у себя,– отрывисто говорит Дорвиль.

– Да, оставьте их,– соглашаюсь я.– Пусть ими воспользуются ваши соотечественники, у которых нет других средств к существованию, но не пускайте их в обращение сразу. Дождитесь, когда все уляжется. Это не замедлит случиться. Завтра, или в крайнем случае послезавтра, моя секретарша раздобудет мне имя этого типа. Но, конечно, отныне он будет находиться вне вашей юрисдикции, так сказать. Его будут судить не за алжирское дело. Убийства Сигари, Кристин Крузэ, Дакоста и Аньес затмят все самые блистательные подвиги из его послужного списка.

Лелея эту надежду, мы возвращаемся к Шамбору отведать кускус[25] – вот уж действительно везет как утопленнику: я его видеть не могу. Не хватает только абсента Дакоста. Я много пью, чтобы заглушить вкус этой гадости, видимо нарочно придуманной арабами для разжигания расизма.

Уже довольно поздно, когда я везу Дорвиля к нему домой. У него мрачный и задумчивый вид, как будто он решил занять место, освободившееся после смерти Дакоста.

– Послушайте, Бюрма,– говорит он.– Это принимает уже такие размеры… Может быть, лучше пойти к фараонам и все им выложить?

Я устраиваю ему нагоняй, и в конце концов он внимает голосу рассудка… Я, совершенно измученный, возвращаюсь в «Литтораль», думая о Дорвиле. Затем мои мысли переключаются на Лору Ламбер. Без всякой определенной причины мне приходит на ум мысль, что я не знаю, где ее найти, и это очень досадно. Эге! Не собираешься ли ты вообразить, что она исчезла?! Ну, пора баиньки, старый болван! Ты явно в этом нуждаешься.

Я ложусь и засыпаю, решив, однако, раздобыть завтра адрес Лоры – у меня есть только ее телефон.

Меня будит телефонный звонок. Я смотрю на светящиеся стрелки часов – два часа. Снимаю трубку, телефонистка соединяет меня. Это – За. У него странный голос, и я говорю ему об этом.

– Это потому, что я немного выпил,– объясняет он.– Но это пройдет. Это пройдет очень быстро. Вилла «Лидия» приберегла зрелище, хорошо действующее против сильного опьянения. Вы можете приехать сейчас? Желательно с гробом. Формат – Морто.

– Мы обнаружили его, когда возвращались,– говорит За, показывая мне шпика, лежащего лицом на паркете с миленькой дырочкой у основания черепа; вся картинка освещается мягким светом лампы с розовым абажуром.– Нам было ужасно весело.

Сейчас они уже не так веселы. Особенно блондинка, Раймонда. Сейчас она сидит в темном, неосвещенном углу комнаты. Развалившись в кресле, в мини-юбке, задравшейся до самого пояса, в перерывах между икотой она то и дело прикладывается к стакану виски, явно неразбавленного. Я смотрю на Морто, его фамилия начинается со слова «мор», что означает «смерть».

– Ему повезло,– говорю я.

Конечно,– соглашается За.– Его мог, например, покусать комар. А теперь от этого несчастья он избавлен.

– Я хотел сказать, что он дождался того, о чем мечтал с воскресенья. Сегодня днем или вечером он встретил этого самого Блуа (таково одно из имен предателя) и, видимо, попросил его приехать сюда, чтобы сторговаться. А может быть, Блуа засек и выследил его. Во всяком случае, мне придется похоронить надежду задать ему тот вопрос, который я хотел.

Я подхожу к блондинке.

– Вы случайно не знаете, почему в ту ночь в «Литтораль» Морто стащил у меня десятитысячную купюру, такую – не совсем обычную?

Рыдая, она начинает ругаться и велит мне убираться к черту со своими десятью тысячами. Ей все осточертело, неужели так трудно понять, вопит она. Осточертело! Она хочет смотаться отсюда, вернуться в Париж, Марсель, неважно куда, лишь бы подальше от этого проклятого города! Она швыряет бокал мне в голову и начинает топать ногами. За, умеющий говорить с дамочками, успокаивает ее светским апперкотом, после чего взваливает ее себе на спину и относит в кровать. Когда он возвращается, я занят тем, что обыскиваю труп. В кармане штанов и в бумажнике я нахожу деньги. В бумажнике же я обнаруживаю ту ассигнацию, помеченную буквами OAS. Точнее, какую-то ассигнацию, помеченную OAS. Это «бонапарт» (к чему я уже начинаю привыкать), практически новый, выпущенный в начале июня 1962 года (дата выпуска подчеркнута). На нем красной губной помадой начертано губительное сокращение, но у меня нет уверенности, что это та же самая купюра, которая была послана Дакоста.

– Это напоминает мне одну забавную вещь, говорит За, показывая на купюру.

– Да? Ну, так что же? Расскажите, чтобы и я позабавился. Мне страшно хочется услышать что-нибудь забавное.

– Когда я возвращался, только что… а может быть, раньше, я уже точно не помню… в городе… я заметил грузовик, на боку которого были написаны буквы OAS.

– Ну и что? Что здесь необычного? Это генерал Салан[26] ездит с инспекцией. Тринадцатое мая – его выездной день. А вообще-то блондинка пошла вам на пользу!

– Ну ладно…

Он пожимает плечами.

– Плюньте на то, что я сказал. Я был пьян, наверное, мне померещилось. А может быть, это начало слова «Оазис». Гостиница «Оазис» или что-нибудь в этом роде.

– В любом случае,– я показываю на Морто,– это не померещилось. Комиссар Вайо явно считает, что двух сегодняшних трупов уже вполне достаточно. Если сообщить ему о третьем, это может испортить ему выходные. Надо засунуть этого шпика в холодильник, пока не наступят более походящие для откровений дни. В этом доме есть подвал?

Подвал находится, довольно глубокий и очень сырой, как будто специально созданный для наших целей. Мы кладем туда Морто, завернув его в одеяло.

– А теперь,– говорю я За, когда мы возвращаемся в гостиную,– слушайте меня внимательно. Блондинка не должна больше путаться у нас под ногами (как бы ни был приятен такой контакт). Оставайтесь около нее. Когда она проснется, утихомирьте ее – деньги Морто, да и я что-нибудь добавлю, помогут вам в этом – и как можно скорее запихните в поезд на Марсель или в любое другое место, неважно. А потом вы отправитесь на улицу Сен-Луи и будете наблюдать за домом Дорвиля. Это тот тип, с которым мы приехали сюда, когда вы с блондинкой собирались куда-то выйти. Наш клиент, так сказать. Надо за ним последить.

– Вот здорово! Мы теперь следим за своими собственными клиентами?

– Да, если они могут нас заложить. Надо последить за ним и помешать ему обратиться в полицию, если он вдруг соберется это сделать.

– С удовольствием. Но вы не подумали, что этому Дорвилю, чтобы выложить свои бредни, совершенно не обязательно идти самому к фараонам. А телефон на что?

– Верно. Я, пожалуй, немного переутомился. Но все же сделайте так, как я сказал. А теперь посмотрим, сколько денег мы можем пожертвовать в кубышку блондиночки.

Я раскладываю на столе деньги, взятые из бумажника шпика, и добавляю туда несколько купюр из моих собственных ресурсов.

– Вложите немного, За. После того, что между вами было, это самое меньшее, что вы можете сделать. Правда, может быть, вы не захватили деньги из Парижа?

– Вот именно. Но я предусмотрителен. У меня всегда при себе чеки, которые везде годятся к оплате. Сегодня утром, перед тем как прийти к вам в номер, я обменял один из них.

Он показывает несколько десятитысячных купюр, среди которых новенькие «бонапарты». Я хватаю их и проверяю дату выпуска. Начало июня 1962 года…

Я чувствую настоятельную потребность выпить чего-нибудь. Я нахожу бутылку и делаю большой глоток прямо из горлышка. Потом я говорю:

– Вам дали эти деньги в обмен на чек?

– Ну да.

– В «Литтораль»?

– Нет. В банке рядом с гостиницей – банк «Бонфис». Маленький местный банк, что-то в этом роде.

Я выпиваю еще рюмочку, сажусь, закрываю глаза и прокручиваю в голове всю цепь событий.

– До меня дошло теперь, За. Для Блуа – будем его пока так называть – эти деньги оказались тяжким бременем. Ему надо было найти способ обменять эти новенькие купюры с номерами, идущими друг за другом, на обычные деньги. Он не мог положить их в банк. Как, по-вашему, будет выглядеть человек, который кладет на только что открытый счет пятьдесят миллионов купюрами, недавно сошедшими с печатного станка. Он не мог положить их в банк, но банк ему был нужен. Или банкир. Или кассир, который потихоньку обменяет их. Короче говоря, сообщник! Вольный или невольный, которого будут держать в руках, благодаря (почему бы и нет) организации «бале роз», созданной специально для того, чтобы заманить в нее какого-нибудь простака, а затем скомпрометировать с помощью фотографий. Ну, как вам нравится моя речь? Я по-прежнему кажусь усталым?

– Никто не говорил, что вы устали.

– Говорил, я сам. А теперь я действительно устал. Пойду спать. Завтра я отправлюсь в этот банк «Бонфис».

– Завтра, то есть сегодня – в субботу,– банк закрыт.

– Подождем до понедельника. Если в этом будет еще смысл. За это время мы получим известия от Элен. Пока, За.