Нет моей вины

Глава первая

Очень тяжело разговаривать с уставшими людьми. На их лицах — равнодушие, в глазах — безразличие, в руках — карандаш, нервно стучащий о стол. Может быть, они просто перегорают, а может, на такую работу и не идут те, у кого есть сердце. Но почему они тогда устают?

— Мне даже не нравится эта девочка, — наконец выдавила она и еще раз посмотрела на следователя. Тот дернул краем рта, но лицо осталось неподвижно-безэмоциональным.

— При чем здесь вы? — ровно спросил следователь. — Обвинение... простите?

— Кира Игоревна.

— Да, — кивнул он, — обвинение предъявлено не вам. Я и так сделал более чем достаточно. Согласитесь, что подписка о невыезде по этой статье с моей стороны — одолжение. То, что я вообще говорю с вами по делу, которое вас касается лишь постольку-поскольку…

Следователь встал, оперся на стол руками, давая понять, что разговор закончен, но Кира не пошевелилась.

— Послушайте... — Она на секунду задержала дыхание. — Ну... я категорически против брака. Мне не нравится эта семья, и...

Кира снова замолчала, понимая, что говорит и делает совершенно не то и не так, как нужно. Но в подобную ситуацию она попала впервые и шла как по тонкому льду. Следователь истолковал ее замешательство по-своему.

— Вы что же, хотите предложить им денег? — И опять в его голосе не было ни капли интереса ни к Кире, ни к делу, по которому она пришла. — Этот вопрос адресуйте адвокату. — И на его губах появилась уже откровенная усмешка.

Кира знала почему. Это было первое, о чем она спросила адвоката, но тот, солидный, уверенный в себе мужчина в дорогом костюме, быстро, не допуская возражений, пояснил, что согласно статье двадцать пятой Уголовного кодекса прекращение уголовного дела в связи с примирением сторон возможно при преступлениях небольшой и средней тяжести. Это был не случай Киры, и на адвоката, несмотря на всю его помпезность, надежд она не возлагала. Уже потом она узнала, что этот серьезный дядька, известный в городе «экономист», вынужден был подменить своего помощника, вместо рабочего кабинета угодившего на операционный стол...

— У меня нет денег, — просто сказала Кира. Это было правдой — банки не давали ей потребительский кредит даже под бешеные проценты. Только на покупку вещей. — Ну вы же знаете, как все было.

— Конечно, знаю, — кивнул следователь и обреченно сел. — Ваш сын привел домой девушку, потребовал вступить с ним в интимную связь, она отказалась. Он ее изнасиловал. Все.

— Нет, не все! — Кира, вопреки собственному зароку держать себя в руках, что бы ни случилось, вскинулась и даже крикнула, вскочив с места. — Не все, — уже спокойнее, словно извиняясь, добавила она и села. — И все было не так. Они же встречались. Долго, и... в общем, вы же понимаете.

— Да все я понимаю. — Наверное, он искренне считал, что перевидал таких, как она, сотни тысяч... — Соседи вот только не поняли, вызвали полицию. Вы, конечно, можете сказать, что в одной квартире — бабка, с которой вы на ножах, а в другой — узбеки без регистрации, но что это изменит? Ваш сын так увлекся, что бил девушку головой о стену. Скажите спасибо, что не сильно бил... набил бы себе срок лет на десять по совокупности.

Кира заставила себя посмотреть следователю в лицо. Красивый, подтянутый, эффектный, даже кинематографичный мужчина лет тридцати, уверенный в себе, своих словах, поступках, решениях и своей жизни.

Кира встала.

— Спасибо, что уделили мне время, — твердо сказала она, потому что это был единственный способ не разрыдаться отчаянно и безнадежно.

Закрыв дверь, она все-таки всхлипнула. Очередь посмотрела на нее равнодушно — здесь все пришли со своей бедой.

Кира вышла на улицу. За окном бушевало лето — вторая неделя жары и яркого солнца после длительных, затяжных дождей с самого начала весны. Легкий ветер гонял по улицам тополиный пух, солнце беспощадно выжигало окна машин и зданий, и асфальт был раскаленным, как вход в преисподнюю.

Кире было всего тридцать семь — возраст, когда многие отряхиваются от беспощадной гонки за благополучием, защищают докторские диссертации, отпускают детей гулять без присмотра и не заботятся о том, что подумают люди. Ее коллеги в большинстве своем были именно такие — женщины, получившие право жить, как считают нужным. У кого-то были мужья, у кого-то дети, у кого-то — и те, и другие, у некоторых не было никого, но всех их роднило одно: они начали жить в свое удовольствие. Независимо от зарплат, оценок ребенка в школе, мужа, втягивавшего живот при виде длинных молоденьких ножек. Кира так не могла — ей все время казалось, что кто-то пристально, сурово следит за ней и требует отчета. Верующей она не была — росла не в то время, а лукавить так и не научилась, и этот кто-то в понимании Киры был совершенно безлик или, может быть, с тысячью лиц, но он имел абсолютное право и абсолютную власть.

Сыну ее было уже восемнадцать, и отца его она не видела четырнадцать лет — с тех пор, как он предложил: или она едет с ним, или других вариантов не будет. Кира уехать никак не могла и в своем решении до сих пор не раскаивалась. Она понимала, что там, в чужой стране, она не будет нужна никому. Может быть, даже сыну.

Кира медленно брела к остановке. На работе никто не знал, куда она отлучалась, начальнице своей она сообщила, что возникли проблемы с оплатой учебы сына в колледже. Начальница только пожала плечами, сказав, что платеж можно переводить через их бухгалтерию, и тогда — никаких накладок. Кира пообещала, что так и сделает в следующий раз.

«Если он еще будет», — с тоской подумала она. Адвокат, с которым она общалась лишь однажды, был уверен, что Леня вряд ли отделается минимальным сроком. Было понятно, что сам он и пальцем не пошевелит для того, чтобы что-нибудь сделать, и Кира по ночам терзала старенький компьютер, пытаясь среди форумов, кодексов, разъяснений, советов отыскать то, что ей могло бы помочь. Спрашивать она опасалась, а чужие случаи, хоть и были похожи, получали столь разные варианты развития, что Кира боялась тешить себя напрасной надеждой.

Подошел автобус. Он был старый, без кондиционера, и по спине Киры поползли капли пота. Она ехала, глядя в окно, и понимала, что ей надо что-то придумать самой.

Поговорить с соседками. Следователь почти угадал — с Настасьей Сергеевной она была на ножах, потому что Леня слушал музыку, а колонки стояли как раз у стены, за которой спала соседка. Кровать она переставлять отказалась категорически, каждый раз, когда Леня включал колонки, стучала в батареи, и на нее не действовали доводы, что до одиннадцати часов Леня слушать музыку имеет полное право. Но позвонившей в полицию была не она, а Юлия — или как там ее звали на самом деле — то ли мигрантка, то ли беженка; и почему Юлия при своем сомнительном статусе осмелилась беспокоить власти — оставалось загадкой. Потом — эта девочка. Кира не хотела произносить ее имя. Ее мать и ее отец. Кира знала, что с ними будет сложно, невероятно сложно, семья была своеобразная, что называется — «творческая», таким плевать на других людей, плевать, какими будут последствия. Возможно, еще эксперт, нашедший какие-то «телесные повреждения». Экспертиза, по словам адвоката, была «хоть в учебник», и когда он сообщал это Кире, был в диком восторге...

И сын, разумеется. Отпущенный под подписку — беспрецедентно, сказали Кире, но помогло, может быть, то, что он работал и отлично учился. Никто не сомневался в его вине, никто не думал, что следствие допустило ошибку. Нет, Леня не отрицал, что действительно лишился девственности с этой глупой девчонкой, не упорствовал на допросе, не стал юлить, когда Кира прямо спросила об этом. Да, он ее трахал, да, неумело, да, конечно, девчонка орала, но бежать с заявлением было подло.

И все теперь на ее стороне. Все, кроме Киры.