Невеста смерти

Глава 13

Привычная обстановка готовящегося рейда, крайние приготовления, проверка оружия, негромкая перекличка — все это сразу же успокоило Гайю, заставило забыть о собственной боли. В этот раз командиром отряда отправлялся Дарий. А она — в той роли, в которой обычно выступал Фонтей: главного руководителя всей операции. Ей с ходу пришлось проверить десятки мелочей, каждая из которых способна свести на нет все усилия воинов. Одной храбрости и выучки мало, если не придет вовремя обоз за пленными и ранеными, если у засевших на вилле злочинцев будет возможность удрать виноградниками… Этих «если» было много, а Гайя подключилась к командованию буквально за час до начала операции… Но чувствовался уже накопленный ребятами опыт — никого не пришлось подгонять.

— А насколько необходимо присутствие там Марса? — уточнила она на всякий случай у префекта, потому что ничего необычного в том, чтобы незаметно проникнуть на виллу и обыскать ее вплоть до собачьей конуры и голубятни.

— Обеспечить присутствие там хозяйки. Это успокоит засевших там наемников. К тому же Марс проконтролирует ситуацию изнутри. И в случае заведомого провала даст сигнал.

— А если не успеет?

— Ты знаешь, что именно я разрешил ему сделать, если операция зайдет в тупик, в том числе и по твоей ошибке?

— Нет.

— Перерезать глотку Луцилле этой. Хотя у меня на нее серьезные виды и в дальнейшей разработке. Но если прирежет, то списать будет удобно на тех же поганцев, а дело примет громкий оборот и настроит весь город против них. Такая милая и несчастная, еще и зарезали в собственной постели.

Гайя подумала, что и сама бы не отказалась придушить эту Луциллу, но сдержалась, только кивнула командиру.

— Мы готовы, — подошел Дарий.

— Ренита с нами? — уточнила она, не будучи уверенной в том, что надо тащить среди ночи беременную врачиху, хоть бой мог получиться и нешуточным.

— Вилла не так далеко. Успеем довезти сюда, если что.

— Согласна, — заключила она с облегчением. — Но пусть бинтов все же даст с собой.

— Она капсария всегда посылает, если ее не берем. Молодой парень, он и пробежать может, и вынести на руках из боя.

— Логично.

Но тут у нее перед глазами оказалась таки Ренита, на своей белой кобылке, и обе были навьючены сумками, фляжками с водой. Капсарий, рослый, как и все спекулатории, парень, тоже присутствовал, и Гайя успокоилась — в конце концов, Ренита врач и сама знает, что ей можно, да и в пекло не полезет хотя бы потому, что она ей этого не даст.

Спекулатории пронеслись часть пути по дороге, а затем перешли на траву, чтобы стук копыт не разносился в ночной тишине. Уже издали стало понятно, что вилла не спит — горели факелы у въездных ворот, да и сам дом тоже был кое-где освещен. Часть отряда Гайя отправила еще заранее — окружить всю виллу, все подступы к ней, найти выход канализации и сторожить возле него тоже. Она для того и взяла людей с избытком — для того, чтобы обыскать сам дом, много народу и не надо, а вот не упустить никого и ничего, это задача труднее.

Гайя отправила вперед троих ребят, которые подкрались к высокому каменному забору, заплетенному виноградом, перескочили через него беззвучно, словно хорьки, и спустя короткое время уже распахнули им ворота. Вьезжая по широкой дороге, ведущей к дому, Гайя краем глаза отметила, что ребята не стали убивать рабов-привратников, а просто оглушили и надежно связали, и кивнула им одобрительно — рабы могли быть и не замешаны ни с чем, а разобраться время будет. Она оставила несколько человек охранять ворота, с ними же оставила и Рениту, погрозив ей для верности кулаком, чтобы не проявляла ненужного рвения. Они спешились, и она вместе с остальными ребятами и Дарием подошли к входу в здание, на пороге которого мозаикой было выложено обычное для римских торговцев изречение «Прибыль — радость».

Эта фраза напомнила ей о том, что как бы ни строила из себя благородную матрону Луцилла, а первый муж ее был все же не патрицием. Он много добился сам, пробившись от обычного торговца в высшее общество, но вот только зря решил при этом руки испачкать предательством. Хотя им еще предстояло разобраться, кто же из супругов первым начал — плывет ли по течению Луцилла, не в силах противиться освоившимся на принадлежащей ей теперь вилле злочинцам, или же ее покойный супруг был вынужден пойти на предательство под давлением шантажа — все же он приложил столько сил, чтобы начать жить жизнью благородного и успешного человека, что не заметил, как скучающая супруга стала посещать лудус…

Уже первые же шаги по дому принесли свои плоды — успокоенные присутствием хозяйки наемники с удивлением встретили двоих спокойно, с некоторой ленцой вошедших в триклиний спекулаториев в полной форме, в шлемах со спущенными налобниками и надвинутыми нащечниками и со всеми фалерами, но без масок. Мужчина, в котором сразу Дарий и Гайя почувствовали главаря, поднялся им навстречу:

— Что вам надо? Вас на ужин не приглашали, — и он нагло хохотнул, посматривая им в глаза, точнее, Дарию, потому что едва столкнувшись с взглядом Гайи, поспешил отвести глаза в сторону.

— А мы так, приятной неожиданностью, — промолвил Дарий, оттягивая время и давая Гайе оценить обстановку, а заодно выгадывая время, необходимое ребятам, чтобы занять позиции.

— Все проверяете всех подряд? — ухмыльнулся мужчина, опускаясь снова на пиршественное ложе рядом с очень молоденькой, сильно и грубо раскрашенной девушкой, в которой безошибочно можно было узнать квадрантарию. Еще несколько ее подруг по профессии тоже находились здесь, скрашивая досуг самых влиятельных из наемников. — Будете сейчас искать клейма? Облава на сбежавших рабов?

Гайя молчала, чтобы не выдать голосом то, что она женщина. Все остальное в ней ничем не отличалось от Дария, а изящные от природы, хоть и иссеченные шрамами, но форму не потерявшие, кисти рук с длинными ухоженными ногтями были скрыты алым плащом.

— И это тоже, — кивнул Дарий, с равнодушным видом складывая руки на груди.

— Мы здесь в гостях. И вы своим вторжением нарушаете правила гостеприимства. Еще хорошо, что ваше бесчинство не видит благородная хозяйка этого дома! — пафосно произнес главарь, демонстративно отхлебывая из чаши.

Гайя наметанным взглядом сразу определила — пили они неразбавленное, потому что ни кратеров для разведения вина, ни аутепсы с кипятком на столе не обнаружилось.

Они не боялись показать бандитам свои лица — потому что были полностью уверены, что ни один гад сегодня не уйдет. Единственное, о чем беспокоилась Гайя — это Вариний, который все же добился того, что его взяли на боевой выезд.

Она заметила его еще во время переклички — спекулатории всегда внимательно смотрели друг на друга перед выездом, чтобы ненароком не пропустить потерю бойца. И вот она заметила светящиеся счастьем в прорези маски глазищи:

— Вариний? Кто приказал?

— Старший центурион Дарий! — радостно отрапортовал юноша с такой интонацией, как будто старший центурион отправил его в булочную с приказом перепробовать лично все пирожки с ягодной начинкой.

— Задачу свою знаешь? — Гайя посмотрела нарочно строго и спросила как можно более грозным голосом, чтобы сбить немного слишком оптимистичный настрой Вариния.

— Так точно! Группа прикрытия!

Она кивнула:

— Не геройствовать, не вылезать. Действовать только по команде. Ясно?!

Вариний кивнул, и она перешла к следующему бойцу, пожалев еще раз, что так поздно прибыла в лагерь, когда группы были сформированы и даже одеты.

Гайя с Дарием обменялись еле заметными взглядами в тот момент, когда главарь опустил глаза, обшаривая ими стол в поисках хорошего куска себе на закуску. Гайя подняла руку, и со всех сторон к продолжавшим с прежним аппетитом жевать и пить наемникам подлетели спекулатории в масках и темных туниках, позволявших им быть незаметными в ночной темноте под окнами и в сумраке галерей, окружавших триклиний. Дарий успел скрутить почуявшего опасность первым главаря, и вскоре все «гости» виллы или стояли, расправленные вдоль стен, или лежали на полу, а спекулатории охлопывали их бока в поисках запрятанных ножей.

Гайя прошла по дому в сопровождении трех воинов, один из которых прикрывал их спины с небольшим луком. Она узнала по видневшейся из под скрывающей лицо и волосы маски одной завитушки татуировки на щеке Тараниса, и он быстро подмигнул ей, больше не оборачиваясь и внимательно отслеживая каждый темный угол и поворот безмолвного дома. Девушка оценила, что и тут ребята поработали хорошо — они успели проверить все помещения, а отловленные ими поганцы из числа мелкой сошки, которых, видимо, не пригласили в триклиний, а накормили попроще всех вместе и разрешили отдыхать, лежали ровным рядком в атриуме в одних сублигакулюмах, осознавая, не снится ли им кошмарный сон.

Домашняя челядь Луциллы была согнана и отконвоирована туда, где им и полагалось быть — в эргастул, где с ними утром займется Друз со своими помощниками, выясняя, действительно ли они всего лишь домашние рабы или знают и умеют чуть больше.

Гайя с замиранием сердца беззвучными шагами, дав знак рукой сопровождающей ее тройке остановиться, приблизилась к двери спальни и приложила ухо. Оттуда раздавались звуки, происхождение которых не оставило у нее сомнений — Марс выполнял свою часть задания самоотверженно. Луцилла стонала, но в ее голосе не было слышно боли — лишь наслаждение и животная страсть.

— Еще… Еще!!! — исступленно кричала женщина прерывающимся голосом.

Гайя приоткрыла дверь — она уже поняла, что Марс сделал все для того, чтобы эта женщина так и не поняла, что на ее вилле этой ночью побывало несколько десятков спекулаториев и что сейчас всех ее гостей ли, сообщников ли или же вовсе непрошенных мучителей грузят в связанном виде на повозки, словно снопы ячменя.

Она увидела напряженную, в каплях пота спину Марса и тихо свистнула ночной птицей — он знал этот условный сигнал, привычный им еще с разведдекурии в легионе, и просто приподнял чуть головуи слегка обернулся.

Их глаза встретились на миг, и он заметил там отблеск боли — но сделать ничего было нельзя, хотя сердце Марса и вздрогнуло от этой боли — свою роль ему придется доиграть до утра, чтобы не спугнуть Луциллу, роль которой окончательно выяснится только после допроса взятых в плен негодяев. Он прикрыл глаза в знак того, что понял, что операция завершилась успешно, и вновь стал покрывать поцелуями лицо лежащей под ним женщины, не давая ей обернуться на движение воздуха в двери и странный звук. Гая закрыла дверь.

Они вернулись в атриум, и Дарий в сопровождении нескольких декурионов доложил ей о том, что готовы возвращаться.

— Мы и так постарались как можно быстрее… Мы же с ребятами знали… И не хотели заставлять тебя быть здесь дольше.

Она благодарно сжала его руку, и Дарий успокоил ее:

— О Марсе не волнуйся, он сюда на колеснице приехал. С этой же метлой крашеной. Его колесница стоит на заднем дворе, и надо отдать должное, конюший тут свою работу знает. Кони накормлены и напоены.

Гайя усмехнулась — она знала четверку огромных вороных Марса, принадлежащих лично ему. Слушавшиеся его пальцев, легко перебиравших поводья, они могли в отсутствии хозяина и загрызть того, кто приблизится к оставленной на улице колеснице. Да и прокормить таких животных, привыкших к отборной пшенице и овсу, было накладно — так что Луцилла явно понесла ущерб, особенно, если Марс навещает ее не первый раз. А то, что Марс тут бывал, она тоже знала — именно он вычертил план виллы со всеми постройками, благодаря которому спекулатории сейчас не действовали наугад, а шли четко и уверенно. Оно принесло плоды не только в виде наловленных злочинцев и конфискованного оружия — у ворот маялись от безделия Ренита и ее помощник.

И Гайя не знала, радуется ли она самоотверженности Марса или хочет запрячь в колесницу его же коней, которые к ней бы пошли легко, как к нему самому, разогнать ее по ровной дороге — а затем острым ножом перерезать все постромки разом, отпуская животных на волю невредимыми…

Она, повинуясь безотчетному порыву, шагнула в сторону колесницы — и Дарий все понял, схватил ее за руку:

— Не надо, — он шепнул еле слышно даже не потому, что не хотел привлекать внимание остальных, а потому, что его горло внезапно перехватил спазм.

Дарий понял, о чем подумала Гайя, и даже сумел предположить, что вряд ли она направит разогнавшуюся колесницу в пропасть с обрыва — она пожалеет прекрасных животных, таких же сильных и свободных, как она сама и все то, что она любит. Он знал, что Гайя всегда носит на поясе боевой нож и сумеет одним махом рассечь сразу все ремни, и знал, как мастерски она управляет колесницей и до какой скорости сумеет ее разогнать.

И Дарий отчетливо представил себе то, что видел не раз — как неуправляемая колесница на полной скорости переворачивается, не оставляя вознице ни малейшего шанса, и летит, разбрасывая вперемешку куски металла, дерева и человеческой плоти. Она глянула на него, как во сне, но руку не отдернула — и они тихо покинули виллу, так же незаметно, как и пришли.

Гайя нашла глазами Вариния, который сопровождал одну их повозок с погруженными туда злочинцами, улыбнулась ему усталой улыбкой:

— Доволен?

Он кивнул, не сводя глаз с повозки, и глаза его уже были гораздо спокойнее и жестче, когда он с обнаженным мечом в руках внимательно наблюдал за каждым шевелением не оставляющих попыток удрать наемников.

Гайя не стала отвлекать молодого воина и отъехала от него успокоенная. Следом она отыскала в колонне Рениту и Тараниса. Они ехали рядом и о чем-то тихо переговаривались, но Таранис не взял Рениту к себе на коня — знал, что может потребоваться в каждое мгновение по сигналу дозорных, которых Гайя выслала по всем сторонам. Она не исключала того, что сведения об операции могут просочиться вольно или невольно — даже из уст проходившего мимо припозднившегося путника. И заговорщики предпримут попытку напасть на колонну, обстреляв из какой-нибудь придорожной рощи, чтобы отбить своих.

Только когда они миновали часовых преторианского лагеря, Гайя смогла чуть расслабиться и распустить завязки шлема, сдавившего её снова заболевшую голову металлическим обручем так, что ей казалось, будто голова внутри распухла.

Она умылась холодной водой прямо из лошадиной поилки и с трудом сфокусировала взгляд на подбежавшем к ней Друзе.

— Гайя, я понимаю, — начал Друз, и она продолжила за него.

— …но помоги с допросами… Так?

Друз кивнул смущенно:

— Все равно лучше тебя никто не справится.

— Да и сведения нужны к утру…

Она поправила мокрыми руками растрепавшиеся под шлемом волосы, еще раз ополоснула лицо и отправилась в штабную палатку.

— Значит, Луцилла все же знала, что за «друзья ее почившего супруга» отираются у нее на вилле? — постучал тихонько затупившимся уже острием стилуса по столу Фонтей, задумчиво крутя его в руках.

— Не могла не знать в любом случае, — заметил Друз, перебирая изъятые на вилле толстые хозяйственные кодикиллусы, соединенные по несколько. — Столько здоровенных мужиков едят, пьют, кормят коней. Ей же управляющий должен был счета показывать?

— А вот это не факт, — отозвался префект. — Это моя Гортензия привыкла отвечать за все сама. Да я и дом свой на нее переписал еще очень давно, через несколько лет после свадьбы. Так что у нас в семье счетов я и не вижу. Кстати, и Юлия Рагнару не досаждает мелкими хлопотами. А Луцилла жила при муже.

— Он отлучался по торговым делам, — напомнил Друз. — Так что мог и ей поручать хотя бы текущие хозяйственные заботы.

— Надо бы с ней с самой побеседовать, — устало сказал префект. — Но у меня на это нет ни сил, ни нервов. Допрашивать перепуганную молодую женщину с ее слезами и обмороками…

— Ее сюда притащить, она вообще уйдет в глубокое беспамятство, — хохотнул один из скриб, доливающий чернила в опустевшую после нескольких часов записей чернильницу.

— Так там же Марс с ней, — начал было Друз, взглянул на Гайю, закашлялся, рассыпал песочницу и уткнулся носом в кодикиллус.

— Прекрасно, — ровным тоном отозвалась Гайя. — Надеюсь, мы сможем для него подготовить список оставшихся невыясненными вопросов. И он получит на них ответы другими способами и в более привычной для этой женщины обстановке.

Префект кивнул в знак согласия и пробежал глазами еще раз записи допросов:

— Пиши, — махнул он скрибе. — Во-первых, кто именно подсказал ей обраться в Лудус Магнус за утехами?

— Так это и я отвечу, — снова ровно, как будто во сне, проговорила Гайя, сидя на краю стола со крещенными в лодыжках ногами и опираясь руками на край столешницы. — Марс, в прошлом году.

И она рассказала ту историю с покрывалом, раной Тараниса и визитами Луциллы в лудус сначала к Марсу, а затем и к кельту.

Префект выслушал это не дрогнув ни единым мускулом на лице — но про себя удивился, как может так спокойно рассказывать Гайя о подобных похождениях Марса, хотя бы и во имя Рима.

— Но ведь она туда, как ты говоришь, ходила и ходила. И не замечали, мужу не доносили.

Гайя едва не ответила, что мол, и тебе же не доносили про Юлию, но прикусила язык, в первую очередь из-за Рагнара, которому только дома неприятностей не хватало.

Покончив на сегодня с допросами и определившись с тем, что Марсу надо выяснить срочно у Луциллы, они разошлись из штабной палатки, чтобы хоть немного передохнуть. Гайя зашла в свою палатку и с наслаждением вытянула гудящие от усталости ноги на койке, бросив плащ поверх одеяла, потому что мыться сил не было, как и снимать кальцеи.

Квинт, заскочивший после утренней пробежки, мокрый, холодный, фыркающий после обливания ледяной водой, так и замер на пороге:

— Гайя! Ну хоть вот не уходи теперь… Хоть просто в одной палатке поспать с тобой…

— Что?? — с шутливой угрозой протянула она, не раскрывая глаз и узнав его по голосу. — А в лоб с ноги?

— Узнаю тебя! — расхохотался Квинт. — Жива и здорова! И собственный дом тебя не испортил и заносчивой матроной не сделал. И это радует. Все, спи. Вы молодцы. Надо же, впервые за много месяцев без потерь вернулись. Ренита там аж поет от счастья.

— Ренита? Поет? — Гайя приподнялась на локте.

— Поет… Правда, гимн Гигии, но сам факт.

— Послушать бы. Да сил нет приподняться…

— Хочешь, полевку принесу? — предложил Квинт, застегивая пояс и вбрасывая меч в ножны. — Попищит тебе. Впечатление абсолютно то же.

Она улыбнулась, чувствуя прилив сил — она снова была в привычном окружении:

— Ты сейчас куда? — поинтересовалась она у товарища, садясь на койке. Гайя поняла уже, что заснуть все равно не сможет.

— Известно куда. На тренировку. На стрельбище.

— Возьмешь?

— Да на руках отнесу! И Таранис тоже обрадуется!

Гайя провела на стрельбище до самого обеда, вдоволь и постреляв сама наперегонки с Таранисом, и помогая ребятам посылать стрелу за стрелой в цель из любого положения. Многие легионеры, приходя в когорту, стрелять толком не умели — обычно лучники в легионе были отдельным подразделением, которое выбегало в начале боя, заваливало противника градом стрел и отступало под прикрытие более тяжело вооруженных товарищей, стоящих плотным строем со щитами. А здесь им пришлось учиться стрелять и лежа, и убегая от стрел противника и даже с одной «поврежденной» рукой.

Гайя усмехнулась про себя, когда один солдат начал ей доказывать, что тяжелый лук не натянуть с раненой левой рукой, и ответила просто:

— Мне не мешало. Но, может, кавалерийский лук натянуть легче? Или климат сирийской пустыни благоприятен….

Воин выпучил глаза — кавалерийский лук был более тугим, а представить в пустыне в бою эту красивую, несмотря на заметную усталость, белокурую девушку с огромными кошачьими глазами и выпуклыми розовыми губами, его разум отказывался. Тем более, что перед его носом на тетиве лежали ровные, подкрашенные светло-красной краской длинные узкие ногти…

Гайя спохватилась уже тогда, когда солнце начало двигаться к закату — ей же надо было во дворец! Она распростилась с Квинтом и его ребятами, которые были рады несказанно потренироваться вместе с ней, и попросила Тараниса немного проводить ее.

— Ты счастлив? Скоро тоже будешь отцом.

Таранис опустил слегка голову, и распущенные по плечам длинные черные волосы частично закрыли его лицо от глаз Гайи, но и по его интонации она догадалась, что все не так, как она себе представляла:

— Дети это всегда хорошо…

— Но тебя же что-то угнетает? Если отсутствие жилища, то это поправимо. Можете перебираться в мой дом. Места хватит. И Рените с ребенком там будет спокойнее, да и в крайние месяцы беременности.

— Гайя, — растроганно посмотрел на нее Таранис. — Это же неслыханно щедрое предложение. Что бы ты хотела взамен?

— Разве не понятно? Мне дорого спокойствие лучшего стрелка нашей когорты. И врача. Не хочу, чтобы у вас обоих руки тряслись от усталости и нервотрепки. От вас обоих зависят во многом жизни ребят и успех когорты.

— Не преувеличивай. От Рениты да, конечно. А я… Авл лучше.

— А тебе я больше доверяю. Не спорь сейчас со мной, у меня не совсем сил. Просто поверь… Так что предложение в силе, перебирайтесь, когда сочтете нужным, и управляющему я отдам распоряжения как только приеду.

— Мое тоже. Могу тебе коня объездить, если решишь купить нового. Я же знаю, что ты мечтаешь о более крупном и норовистом.

— А вместе можно?

Таранис заметил, как потухшие от усталости глаза замученной и осунувшейся Гайи загорелись радостным огнем.

— Конечно. Ты же не боишься ни клыков, ни копыт. Еще на арене заметил.

Она улыбнулась другу:

— Иди, Рениту уговаривай. Ее точно не объездить, только уговорить.

— Знаешь, — искренне сказал Таранис, и глаза его заметно потеплели, когда он заговорил о жене. — А я ее люблю. Она такая, как есть, и все равно любимая. И ребенок ее.

— Стой-ка, — Гайя приземлилась снова на землю, а не на спину своего коня, потому что уехать спокойно после таких слов не могла. — Как это «ее ребенок»?! А ты?!

И вот тут Таранис заговорил. Тихо, короткими фразами, рвущимися через боль. Гайя похолодела — как же она, видя все это смятение Рениты, новый поток ее слез, списала это все на поведение, присущее многим беременным, решив, что вот Юлии повезло, а Гортензия в силу возраста и воспитания умеет держать себя в руках. А оказывается, и Ренита, и Таранис оба мучились, вдруг не сумев полностью довериться друг другу.

Гайя выслушала его до конца, что-то переспросила, подумала несколько мгновений:

— Оба вы великие путаники. А самой простой мысли ты не допустил, что она тебя вылечила? Да мало ли что какой выживший из ума старик сказал мальчишке? Годы прошли. И, прости уж за откровенность, ты все то время, что я тебя знаю, хорошо тренировался и этим местом тоже.

Таранис взглянул на нее ошеломленно — к воинской доблести ее он привык, но вот услышать такие мужские откровенные шутки не ожидал.

— Да ты в чем-то и права. В святилище мы принимали женщин раз в год, в день весеннего равноденствия.

— Вот и ответ. Открою тайну, что и женщина не всегда готова забеременеть. А римлянки, которые покупали твои свидания в лудусе, вообще предохраняются. Кстати, в состав входит крокодилий помет. Древний египетский рецепт.

— Гайя! — татуировка на бледнеющем и краснеющем на глазах лице Тараниса полыхала всеми оттенками черно-синего. — Мерзость какая… Какашки крокодила. Бр…. Погоди! А ты откуда знаешь?!

— Дружище, ты бы покрутился бы во дворце среди этих куриц откормленных! Не то бы узнал! Ладно, все, мне пора.

— К курицам за новыми познаниями? — он уже улыбался, и это было неплохо.

— И за этим тоже. Рениту береги. И выброси глупые мысли из головы. Ренита никогда не хотела ребенка просто ради ребенка. А то давно бы родила бы в лудусе. Там что, ты один такой красивый был? А она там намного дольше просидела. Так что твой ребенок у нее в животе, не сомневайся.

Гайя была совершенно выжата и обессилена всеми разговорами — и трудными, как с Таранисом, но доставляющими радость хотя бы тем, что общаешься с другом, и не менее тяжелым, но еще и неприятным общением с главарями наемников, которых они захватили ночью. Но это состояние полного опустошения радовало девушку — не оставалось сил чувствовать боль от того, что происходило сейчас с Марсом.

Гайя слегка припоздала к началу праздничного вечера во дворце, посвященного все еще продолжающимся играм Аполлона, и прошла через атриум, уже заполненный гостями до отказа. Но даже сквозь головную боль и полусонный туман в голове она услышала, как при ее появлении стихли разговоры, а все лица повернулись в ее сторону. Она не видела их черт — все плыло перед глазами от усталости и отвращения, и она только ловила эти липкие взгляды и осторожный шепот:

— Смотрите, смотрите, какая бледная…

— А что ты хотела? Император мужчина в самом соку, а сложен точно как Аполлон.

— А она ему подошла точно в любовницы. А что? Красивая, рослая. Да и выносливая, раз в армии служила.

— Интересно, чем он ее наградит за ночь утех? Вон как вчера бежал следом, когда ее домой отправил… Ну так ей сегодня и притворяться не надо, что голова болит.

Гайя слышала все это и даже не хотела никак реагировать — она и без них прекрасно знала, что Октавиан покинул празднество, как только начали свое выступление гладиаторы и флейтистки. Воспитанный Юлием Цезарем, Октавиан питал отвращение к подобным развлечениям, но вынужден был идти на поводу своих подданных, чтобы держать их возле себя.

От нее не укрылось и то, на что именно смотрели все в атриуме все за мгновение до ее прибытия — у изящного жертвенника, заваленного свежими лепестками ярко-алой троянды, стояла пара. Высокий, статный темноволосый мужчина в форме преторианской гвардии, но без шлема, а рядом с ним — изящная, миниатюрная женщина с милым улыбчивым лицом и мягкими каштановыми локонами, собранными на затылке жемчужной диадемой и ниспадающими крупными подвитыми кольцами до самой талии. И Гайя была даже рада, что все отвернулись оттуда, и пусть лучше говорят гадости про нее, чем восхваляют удачный выбор Марса.

Она прошла к фонтану и опустила туда кончики пальцев, чтобы их свело от студеной водопроводной воды и хоть немного заглушило боль, которую ей причиняли слова за спиной. Про нее уже забыли — или не хотели болтать языками про императора, что было неизбежно, раз уж взялись обсуждать пикантные истории трибуна Флавии, обласканной императором всеми способами. И все снова обернулись к Марсу и Луцилле:

— Достойный выбор достойного воина! Она такая красавица!

А за их спинами и в отдалении шептали:

— Да и он ничего, если только под туникой не изрублен.

— Изрублен! И это самое место.

— Да?!

— Отрублено, как есть! Гладко, как бочок амфоры!

— Постой, а ты-то откуда знаешь, почтенный Клавдий?!

— Да при чем тут Клавдий! Ты лучше скажи, а как он управляется? Луцилла не из тех, кто свое упустит!

— А он языком!

Зато вслух звучали поздравления и вопросы о том, когда назначена свадьба. Марс слушал вполуха, увидев, как наконец-то появилась в атриуме Гайя, о которой он уже начал волноваться так, что даже тихо поинтересовался у стоявших на посту ребят, которые так же незаметно, одними губами ответили, что до обеда точно была в лагере, а дальше они в караул сюда ушли.

Марс слышал то, что говорили в зале — и верил, и не верил. Ночь она провела, командуя операцией по зачистке виллы, а если ребята не обманывают и не прикрываю ее, то день в лагере. Но оставалось же и время от обеда до ужина… Но он знал, как отдается Гайя тренировкам и службе, и если она оставалась в лагерь, то сил у нее могло после хватить только на ванну, а где уж там принимать императора… Его мозг был готов взорваться, и только билась в голове одна фраза, услышанная им от кого-то при появлении Гайи, и осознанная им, прочувствованная до мелочей: «Императорам не отказывают».

Он ловил взглядом ее глаза — хотел хотя бы взглядом попытаться передать свою любовь и сочувствие. Но его вниманием настойчиво пыталась завладеть немолодая пара — оба улыбчивые, полные, в белых одеждах, украшенные неимоверным количеством золота так, что марс подумал, что им и нельзя быть не такими дородными. Иначе просто рухнут под тяжестью навешанных украшений.

— Доблестный старший центурион! Марс! — женщина протянула к нему пухлые, белые, ухоженные руки, на каждом пальце которых красовались крупные кольца хорошей работы. — Милый мальчик! Мы ведь знали еще и твоего отца! Ну весь в него! Ах, ты, лапочка какой вырос! И девочку себе какую хорошенькую сумел найти! Давай, женись скорее, пока она не убежала! Да, милая моя Луцилла? Ты же у нас проворная?

Толстуха заморочила ему голову своей болтовней и сверканием золота, и он вежливо отрешенно кивнул в ответ на очередной всплеск ее поздравлений в приближающейся свадьбой.

Гайя слышала радостные визги толстухи, активно призывающей всех собравшихся разделить ее восторги — и словно снова тот нож под лопатку. Но на этот раз лезвие прошло таки через сердце.

Она не упала — только побледнела окончательно, отчего каждый штрих умело положенной краски стал отчетливым, как на тонкой и яркой фреске, сделанной по белоснежной штукатурке.

Он вздрогнул, поняв, что и Гайя услышала эти слова о свадьбе, которые и он-то пропустил мимо ушей, наблюдая, как ее приобнимает за плечи император.

Гайя негромко ответила Октавиану, который подошел к ней вроде бы с вопросом о самочувствии, а затем, приобняв за плечи, вполне деловым тоном поинтересовался, что именно вчера удалось выяснить:

— Я хочу знать все, раз уж я по сути выполнял тут твои приказы, трибун Флавия.

Она вскинула на него глаза:

— Я никогда не посмела бы отдать приказание светлейшему августу. Мой долг служить императору и Риму до последнего вздоха.

— Знаю, трибун. Потому и согласился помочь тебе. В конце концов, все, что ваша когорта тут делает, она делает во славу Рима. Хотя, признаться, методы у вас жесткие. Даже для меня.

Гайя кратко пересказала Октавиану самое важное, что успели они вчера узнать, и он вздохнул с заметным облегчением.

Но вот она обернулась, поправляя сползшую с плеча шаль, и в этот момент и услышала поздравления толстухи, желающей Марсу и Луцилле отпраздновать свадьбу поскорее и повеселее, и непременно с гладиаторскими боями.

Она отсалютовала императору, получила от него разрешение идти — и пересекла зал стремительными шагами, окруженная облаком ярко-голубых одежд. Она даже не стала проходить атриум насквозь — не могла снова вынести эти взгляды и шепот в спину.

Гайя выскользнула в портик, обрамленный широкой балюстрадой с перилами, глянула вниз — дворец стоял на холме, и здесь был перепад высоты. Поэтому задний портик был выше по уровню, чем вход в атриум, да и вела же в атриум широкая и лестница в несколько пролетов, поднимающихся на холм террасами. Гайя легко вскочила на парапет, оглянулась — и спрыгнула вниз. Последнее, что она услышала — выдох зала и чей-то высокий, протяжный женский истерический визг, напоминающий крик подстреленного зайца.

Она легко спружинила на мягкой траве, расправила подол взметнувшегося ветром паллия во время ее прыжка. Она знала, что здесь стоят кони дежурного караула — на случай. Если придется посылать вестового в лагерь за подмогой. Она свистнула — и умное животное предстало перед ней, готовое скакать в преторианскую когорту.

Гайя взлетела на спину коня и подхватила поводья. Ребята, стоявшие на подъездных путях ко дворцу, беспрепятственно выпустили ее — раз трибуну Флавии надо схватить служебного коня и куда-то мчаться на нем прямо в развевающихся женских одеждах, значит, дело достаточно серьезное.

Марс обомлел — он видел голубую птицу, вспорхнувшую на парапет, видел, как спрыгивает вниз Гайя, и испугался не за ее приземление. Он знал, что на учениях они всей когортой не раз пробежали по всем ходам и выходам, и если Гайя решила прыгнуть вниз, значит, уверена, то не попадет на отвесные камни. К тому же Марс не раз видел, насколько владеет Гайя своим телом и совершенно не боится высоты, приземляясь, словно кошка, всегда на ноги.

Страшно ему стало другое — что он потеряет сейчас Гайю навсегда. Полгода назад именно так, по злому стечению рока и произошло — слухи о свадьбе, выезд, из-за которого они не сумели толком поговорить, а утром то мрачное построение, окровавленный наруч гайин в руках неразговорчивого, мрачного спекулатория Волка, о котором в когорте и то ничего толком не знали, даже имя…

Марс выпустил из рук узкую, маленькую и теплую ладошку Луциллы — и впервые в жизни нарушил приказ, провалил задание.

Он пронесся через атриум, проскакал по ступенькам, рискуя свалиться и сломать ногу в тонких, не предназначенных для подобных упражнений эпадиматах, которые надел вместо тяжелых форменных кальцей, собираясь возлежать на пиршественном ложе триклиния.

— Коня. Срочно, — выдохнул он стоящему на посту преторианцу, и вот уже он несется по ночным улицам Рима, прислушиваясь к затихающему вдали стуку копыт и молясь всем богам, чтобы это оказался именно конь Гайи.

Патруль урбанариев, мимо которого на бешеной скорости на хорошо узнаваемых белых конях преторианской гвардии промчалась сначала трибун Флавия, причем не в форме, а в нарядном палии и с развевающимися на ветру волосами, а следом еще какой-то их офицер, причем в парадной форме — сначала обомлели, не зная, следует ли их останавливать и напоминать указ Юлия Цезаря, запрещающий такое быстрое передвижение всадников в пределах городских стен. А после быстро сообразили, что это не к добру все, и объявили повышенную боевую готовность — не будут же старшие офицеры спекулаториев носиться просто так на служебных конях.

Он влетел следом за ней во двор, и Гайя, увидев его, крикнула:

— Оставь меня в покое! И возвращайся к своей очередной невесте. Хватит! Сколько можно одно и то же…, - она соскочила с коня и метнулась в дом.

Марс одним прыжком оказался на крыльце, слетев туда прямо с коня — он боялся, что если она захлопнет дверь и закроет ее на засов, ему придется лезть на крышу и спрыгивать в имплювий через отверстие в крыше атриума над этим плоским декоративным бассейном.

Он успел влететь в дверь следом за Гайей — сказался отточенный навык спекулатория, и она даже не успела прищемить его тяжелой окованной дубовой дверью.

Она, услышав его дыхание и поступь, резко развернулась, неуловимым движением выхватив откуда-то из складок столы боевой нож:

— Убирайся, — ее глаза полыхали обжигающей яростью, когда она приставила нож к его груди над верхним краем доспехов, направив кончик лезвия вниз.

— А если нет?

— Убью, — тихо и твердо сказала Гайя, не разжимая белых губ.

— Убивай. Лучше смерть, чем жизнь без тебя.

Она таки растерялась на миг, потому что в его голосе не было ни ярости, ни страха, ни вызова — только тихая боль и отчаяние. И Марс поймал этот момент ее замешательства — он прижал ее к стене, схватив за обе руки, и даже забыв, что ее левое запястье неминуемо полыхнет болью, заставил уронить нож на пол и отбросил его на всякий случай в имплювий.

Гайя рванулась, снова крикнула:

— Убирайся! Я не могу больше. И не хочу больше тебя видеть, слышать…

Но Марс уже распял ее на стене и поцеловал — отчаянно, страстно и жадно, как будто дышит только ей, живет только ей, а потом оторвался и сказал прерывистым голосом:

— Никто, кроме тебя мне не нужен! — и замер на миг глаза-в-глаза, а потом снова поцеловал, потому что увидел в ее глазах недоверие и буквально простонал. — Гайя!

Он простонал так, как будто она все же успела ударить его ножом, и еще более отчаянно поцеловал ее прямо в сжатые губы, настойчиво и жарко, все крепче прижимаясь к ней.

И Гайя, спеленатая по рукам и ногам его объятиями, прижатая к двери собственной спальни — против воли сдалась его настойчивости и жару, ответила на поцелуй сначала неуверенно, но Марсу и этого было достаточно, чтобы вновь обрести жизнь. Его руки скользнули по ее плечам, сжали талию, а затем пробежались под одежду и коснулись кожи, а он все ее целовал то страстно, то нежно и уговаривающе, все больше теряя голову от ее близости, нежности ее кожи.

И тут свершилось невозможное — ему удалось пробудить в ней убитые им же чувства, Марс поймал губами ее стон и пропал окончательно. Он не смог себя уже сдерживать, потому что понимал, что сейчас он целует и обнимает Гайю или крайний раз в своей жизни, или она останется с ним навсегда. Он сорвал и сбросил к ногам ее паллий, вцепился пальцами в ее столу — тонкая ткань не выдержала и распалась, обнажая ее грудь, едва прикрытую узким строфосом из той же материи, а он стал покрывать поцелуями ее шею и плечи.

Гайя чувствовала, что теряет связь с миром и что она может только цепляться за него, ошеломленная его страстью — не в силах больше сказать ему «нет» и желая с каждой секундой все сильнее большего.

И Марс понял, что почти победил — и дал ей то, к чему они оба стремились. Он ворвался в нее так решительно, что сам был ошеломлен той легкостью, с которой смог проникнуть в ее узкое лоно. Гайя отчаянно вцепилась руками в его плечи, прикрытые наплечниками доспехов, подавая свое тело вперед, к прильнувшему к ней Марсу, так и не сумевшему в суете снять панцирь, и ошеломленно распахнула глаза.

Она даже не почувствовала, как его фалеры врезаются ей в обнаженную грудь, и полностью отдалась своим инстинктам, и взгляд у обоих был ошеломленный, удивленный, пораженный. Марс, с трудом переведя дыхание, подхватил ее на руки, ногой распахнул дверь и, не обращая внимание на робко высунувшего нос и тут же спрятавшегося управляющего, прошествовал со своей драгоценной ношей в спальню, положил ее на кровать, все еще обессиленную и окутанную обрывками голубого тумана, в который превратился ее наряд.

Марс теперь, удовлетворив первую отчаянную страсть, любил ее медленно и нежно, скользил губами по ее коже, обводил кончиками пальцев драконов, а затем повторял их путь губами, заставляя ее стонать и плавиться от наслаждения. Он только под утро разглядел, что на ее безупречно мраморной коже действительно нарисованы драконы и они не привиделись ему в пылу страсти.

Гайя только под утро уснула в его объятьях, и он просто смотрел, как она спит, доверчиво прижавшись к нему — и боялся уснуть. Он не знал, правда ли то, что сейчас произошло, или это как раз и есть сон, и стоит ему опустить голову на подушку рядом с ней — и сон закончится.

Едва утренние лучи согрели спальню, Марс встрепенулся и снова залюбовался девушкой, невесомо лежащей на его плече. Он уже давно перестал чувствовать руку, и лишь осторожно пошевелил пальцами, боясь разбудить Гайю. Гелиос оказался смелее какого-то старшего центуриона, и решительно коснулся своими лучами ее губ, щек, век, высокого лба. Гайя во сне слегка сморщила нос, разбуженная солнечными лучами и дрогнула ресницами. Марс, с трепетом наблюдавший за движениями солнечного луча и завидуя ему — ведь он касался ее губ, таких розовых, выпуклых, четко очерченных, к тому же слегка приоткрытых, что сводило его с ума, не выдержал, когда кончик ее язычка как-то совсем по-кошачьи показался и коснулся нижней губы. И он прижался к этим губам, на которые смотрел несколько часов…

Он снова ласкал ее, выцеловывал контуры рисунков на ее теле, рассматривая их уже при ярком свете — ночью, когда они шевелились в такт движениям ее мускулистого тела, зрелище перед глазами Марса стояло настолько фантастическое, что он даже решил, что все это продолжение того сна на триреме, где Аид в подземном царстве посредине поля, заросшего белыми восковыми цветками, объявил ее невестой. Невестой его и Кэма — и только ради них обоих отказался от желания оставить Гайю себе, чтобы она заменяла Персефону, когда та возвращается ненадолго к матери на землю.

Гайя пошевелилась, прильнула к нему, потягиваясь и окончательно просыпаясь. Она почувствовала его горячие губы на своей коже — и ответила на поцелуй, выгнувшись всем телом и прижимаясь к нему, потёрлась грудью о его грудь и мурлыкнула. Марс не смог сдержать стон и накрыл ее свои телом, сначала удерживаясь на руках, а затем, провожаемый ее сильными руками, опустился, закрывая собой от солнечных лучей и наступающего дня. Он был бы рад закрыть ее так от всех невзгод, и от холодного ветра, и от вражеских стрел, и от злых слов. Он снова был очень осторожен и нежен…

После какое-то время они лежали обессиленные, влажные от испарины, с припухшими губами и неровным дыханием. Наконец, Гайя первой пришла в себя, стыдливо набросила на плечи простыню и на высоких полупальцах выскользнула из спальни, пройдя по тонкой солнечной дорожке, согревшей белоснежный мраморный пол.

Она вымылась, получая наслаждение от прикосновений воды — тело было необыкновенно чувствительным после того, как губы Марса прошлись по всей коже, не оставив ни одного непоцелованного куточка, и не по разу. Освеженная, чувствующая необыкновенную легкость и гибкость во всем теле, она пробежала назад, в спальню, чтобы разбудить Марса прикосновениями прохладных после воды пальцев. И тут ее взгляд упал на имплювий — она увидела свой нож, который носила обычно во дворец под столой, в набедренных ножнах, и обомлела… Она не могла вспомнить, как оружие оказалось там. Страшного ничего не произошло — случись нападение на дом, у нее полно другого оружия. Да и пребывание под водой за ночь не испортит клинок — страшнее было бы оставить его просто мокрым. Но Гайю напугало другое — неужели она настолько потеряла контроль над собой? Прекрасное утреннее настроение сошло на нет мгновенно.

Она подошла к краю имплювия и ступила в воду, достигавшую ей едва середины голени по-прежнему босых ног, ощутила под ступнями гладкий холод все того же мрамора, которым был вымощен весь атриум и весь ее дом. Она беззвучно прошла по воде, стараясь не наступить на толстых и сонных золотых рыбок, которых откормили из лучших побуждений девчонки-рабыни, не слишком то загруженные поручениями хозяйки. Гайя действительно не просила их помогать ей мыться, одеваться и причесываться, хотя подавляющее большинство состоятельных римлянок сами даже ногти себе не подпиливали. И девчонки, старясь услужить красавице трибуну и не быть проданными за ненадобностью, все силы бросили на уход за домом. Гайю это радовало — все необходимое было под рукой, и она могла в любой момент, вернувшись домой среди ночи с выезда или под утро из дворца, рассчитывать на ванну и чистое белье. А большего ей и не надо было. Кухонная рабыня иногда даже сокрушалась — ела ее хозяйка в основном свежие фрукты, могла выпить свежего молока, а из всех блюд предпочитала едва обваренную печенку — и кухарка не могла продемонстрировать свое искусство, с жадностью ожидая очередного визита друзей Гайи, которые хоть в чем-то могли отдать должное ее искусству.

Она нагнулась взять нож, придерживая простыню на бедрах одной рукой.

— Гайя? Вот ты где? — раздался радостно-удивленный голос Марса. — А я уже испугался, что ты уехала в лагерь, ничего не сказав мне…

— Вообще-то, собираюсь… Вот только нож вытащу из воды. Твоими стараниями он там оказался? — она смутно припомнила обстоятельства, в которых впервые в жизни оружие было выбито у нее из руки, и то, только потому, что она держала нож левой рукой, намереваясь правой отбить удар, если Марс решился бы на еще более решительные меры.

— Вообще-то, кое-кто первым достал оружие. А что мне оставалось? — он одним махом спрыгнул к ней в имплювий, обдав тучей брызг их обоих. — Милая моя Гайя! Я бы никогда, ни за что не ударил бы тебя! Неужели ты так плохо меня знаешь…

В его голосе, в начале игривом, прозвучала отчетливая боль, и Гайя подняла на него глаза:

— Нет… Ты нет… Но в тот момент нами обоими властвовала Ата, богиня безумия.

— Знаешь, мне кажется, она не отпустила меня и сейчас… Я не могу на тебя смотреть спокойно… — он обнял ее, и они оба вздрогнули от того, что между телами оказалась промоченная брызгами простыня.

Марс настойчивыми, но нежными движениями рук избавил ее от мокрой и холодной тряпки, отбросил ее на край бассейна и прижался всем телом к Гайе:

— Ты прекрасна! Я согрею тебя, — и он снова стал ласкать ее нежно и жадно одновременно, снова покрывая ее поцелуями.

— А я, кстати, успела умыться. А кое-кто тут нет, — Гайя отворачивалась от его ставшего за ночь колючим от выросшей щетины лица, а затем провела пальчиком по лицу и чуть поморщилась.

Он шепнул:

— Не нравится?

Она отрицательно качнула головой, и он отпрянул:

— У тебя такая нежная кожа, любимая моя… Я буду осторожен, — и он прикоснулся к ее плечу самыми краешками губ, стараясь не царапать небритой щекой.

Гайя скорее пошутила, а Марс испугался всерьез, и теперь старался быть еще осторожнее — и эти старания заставили его потерять ненадолго бдительность — и вот он уже летит в имплювий, окунаясь туда с головой и распугивая туповатых рыбок.

Гайя, спев грациозно выгнуться назад и отложить нож на край имплювия, свалилась на его грудь, выступающую из поды широким надежным островом и придавила, не давая подниматься.

Он забарахтался под ее ставшим совсем мокрым телом, и от этого еще больше соблазнительным и желанным в каплях воды. Марс слизывал капельки воды с ее лица и шеи, и целовал, целовал — до тех пор, пока им обоим не стало нестерпимо жарко в холодной воде…

Они выбрались из воды, и Гайя отжала воду из кудрей, ставших совсем тугими от влаги.

— Завтракать? Раз уж ты тоже умылся? — лукаво спросила она Марса, подбирая нож.

— Не откажусь, — он улыбнулся ей широкой открытой улыбкой.

Они обнялись снова — оба высокие, ладно сложенные, мускулистые и отмеченные боевыми шрамами, хотя шрамы Гайи почти скрыли искусно сделанные Кэмом татуировки. И Марс решился спросить:

— Гайя… Эти драконы… Они так прекрасны на твоем теле, но все же… Как ты решилась? И зачем?

— Мне так захотелось. Мне кажется, что они охраняют меня.

— Помню что-то с детских лет из лекций ментора. Дракон, охраняющий кастальский источник…

— Почти так… — она закрыла ему рот ладошкой, показывая, что не хочет продолжения разговора, и он не стал перечить.

Они едва успели накинуть на двоих одну мокрую простыню, как в атриум вбежал Кэм — управляющий еще давно получил распоряжение пускать его и Марса без доклада, и тем более мудрый виллик понимал, что не следует ему лезть к хозяйке, раз она вчера ночью так бурно вернулась домой. Он знал, что Гайя не может поддаться чарам Бахуса, а в остальном постоит за себя сама прекрасно, к тому же он в щель приоткрытой двери своей комнаты возле главного входа в дом отлично видел, как следом в дом ворвался Марс, которого он тоже знал и которому доверял. И управляющий предпочел незамысловато закрыть свою дверь и лечь спать.

— Привет любителям водных процедур! — радостно воскликнул Кэм, хлопая Марса по спине и легко касаясь виска Гайи поцелуем. — Только встали? А тут уже в мыле все остальные, кто Рим защищает.

— Что-то случилось? И мы не знаем? — встревожилась Гайя и едва не выскользнула из-под простыни, чтобы бежать одеваться и мчаться по тревоге.

— Да ничего не случилось, — остановил ее Кэм, а Марс тоже обхватил за талию под простыней, поняв, что побеги она, и он тоже останется голый.

Кэм невольно улыбнулся, все поняв с ходу:

— Ребята, я отворачиваюсь и считаю до пяти. Вам же хватит добежать до спальни? Поговорим, когда оденетесь. И да, Гайя, я, кажется, успел таки к завтраку? И моретум у тебя как всегда, свежайший?

Она кивнула и убежала, слыша сзади шлепки босых ног Марса, которые вдруг приостановились, но не придала этому значения — подумаешь, остался что-то спросить у Кэма.

Гайя привела себя в порядок быстро, но старательно — ей было приятно, что она будет завтракать в кругу друзей. И хотелось сделать им приятное. Она знала, что не успеет высушить волосы никаким вытиранием полотенцем, поэтому не стала их собирать в небольшой хвостик, как стала это делать на тренировках, когда волосы чуть подросли, а оставила спадать на плечи, лишь слегка пригладив гребнем.

Наконец, в коротком домашнем хитоне розового цвета она вошла в триклиний. Ей показалось, что лица ребят мрачнее, чем она ожидала. Но, увидев ее, они оба заулыбались широко и искренне. Но едва закончился незатейливый, но легкий и сытный завтрак, Марс поднялся:

— Мне пора, командир срочно вызывает.

— А меня? — Гайя обернулась к Кэму, понимая, что весть привез он.

Тот пожал плечами:

— Про тебя вроде не говорили. И у меня есть немного свободного времени, буду рад скрасить твое одиночество.

Марс кивнул:

— Отлично! Гайя, можешь загонять его в спарринге и от меня, — и он ушел, почти убежал.

— Что все это значит? — с подозрением спросила Гайя у Кэма, сидевшего с непроницаемым выражением лица.

Кэм снова пожал плечами, прикрытыми форменной туникой так, что татуировок не было видно:

— Так ты готова? Какое оружие сегодня?

— Парные мечи? Такие, как у Дария, — она давно хотела выбрать время для этого необычного для римской армии вида оружия, но показавшего себя в руках Дария необыкновенно эффективным.

— Не уверен, что это совсем мое, но тем интереснее будет попробовать, — с готовность поднялся Кэм, и они отправились в ее домашнюю палестру.

— Марс, — обнала его за шею Гайя, прощаясь легким поцелуем и совсем не стесняясь Кэма. — Что-то у меня нехорошее предчувствие. Все же мы вчера оба дел натворили во дворце.

— Все будет хорошо. Голову за такое не рубят. Ну посадят в холодную яму на пару дней. Самое страшное, что мне грозит после такого наказания, так это сопли до колен.

— Марс, — простонала она. — Тебе шутки…

Он обнял ее:

— Все будет хорошо. Главное, ты будь умницей.

На душе Кэма скребли кошки, хоть он и пытался выглядеть безмятежным. Только что у него с Марсом произошел тяжелый разговор. Сначала Марс накинулся на него с вопросом, едва за Гайей захлопнулась дверь ее спальни:

— Кто?!

— О чем ты? — опешил Кэм.

— А сам догадайся! О драконах, — Марс кипел от ярости.

— Не понравилось? — прищурил васильковый глаз Кэм, пытаясь свести разговор к шутке, зная, что ему еще предстоит сообщить своему горячему не в меру товарищу.

— Понравилось. — рыкнул Марс.

— Тогда в чем дело? Это ее решение.

— Да? Вот это я и хотел спросить. У кого из вас такая светлая оказалась голова?!

Кэм расхохотался:

— Светлые тут только у Гайи, Рагнара и у меня.

— Вот! А Рагнар бы ее на такое не толкнул бы. Так кто? Она тебя уговорила? Или ты сманил? Фреска ходячая!

Кэм ухватился рукой за колонну от смеха — ходячей фреской его еще никто не называл.

— Я уже сказал тебе, и ты сам прекрасно знаешь. Гайя все решения принимает сама. И не согласись я, она бы пошла к какому-нибудь инородцу в Субуре. Не хуже твоего знаю, что у нас в Риме такое не принято. И я свои татуировки ношу не по своей воле. И ты знаешь, что они являются частью ритуала.

— Но можно же было маленькие сделать. Закрыть шрам на лопатке каким-нибудь цветочком, — Марс уже лепетал что-то бессвязное, укладывая в голове все услышанное. — Это же боль дикая наверное?

— Хочешь попробовать? Не щекотно. И кстати, тебе сейчас нечто похожее предстоит.

Марс поднял бровь:

— В смысле?

— Тебя вызывает Фонтей не глобулями кормить. Так что давай, как можно спокойнее отправляйся, а я нашу Гайю задержу и отвлеку. И буду молить Виртуту, чтоб они там ограничились плеткой, а не отрубили тебе буйну голову. Ликторов вызвали с утра уже.

Марс кивнул:

— Я так и думал. Лишь бы Гайе не попало. Точно ее не вызывали? А то еще и неявка…

— Нет, про нее точно ничего командир не сказал. Так что не волнуйся. Я с ней. Иди. Не беги! Не пугай ее. Позавтракай и езжай. Побрейся, кстати.

Марс провел рукой по щетине и ушел приводить себя в порядок.

Фонтей кипел от плохо сдерживаемой злости. Мало того, что дома беременные жена и племянница, мало того, что интриги заговорщиков сплелись в такой клубок, что он уже потерял здравый смысл, распутывая все это. Так еще двое его лучших офицеров устраивают дикую, бессмысленную сцену прямо на приеме императора — и рушат с таким трудом выстроенную схему операции под прикрытием. И теперь ему надо заново что-то придумывать, находить общепонятное и логичное объяснение их поведению и предпринимать меры.

— Ты осел! Молодой, брыкливый и похотливый! — Фонтей грохнул кулаком по столу так, что кодикиллусы подпрыгнули и грохнули в свою очередь, как будто в штабной палатке выстрелили из баллисты.

Марс стоял, потупив голову. Он знал, что виновен в том, что кинулся за Гайей, вместо того, чтобы изображать неземную любовь к Луцилле.

— Виноват, командир.

— Ясно дело, что виноват! Одно тебя извиняет. Ты осел влюбленный! Думаете оба, я старик и ничего не вижу?!

Марс отрицательно помотал головой.

— И она хороша. Трибун! А сигает со второго этажа.

— Портик на первом, — машинально поправил Марс, просто потому, что они все знали расположение каждого помещения дворца и время от времени проводили учения, на которых никуда не бежали, а наизусть рассказывали маршрут из любого названного товарищем помещения к одному из выходов.

— Не учи ученого! Не дерзи, мальчишка! — огрызнулся Фонтей, а затем прибавил уже с озабоченностью в голосе. — Высота там второго этажа причем высокого! А если бы она ногу сломала? Шею?

— Гайя? Сломала бы шею?

— Тьфу, — махнул рукой Фонтей. — Врезал бы обоим.

— Не надо! — Марс распрямился и шагнул к нему вплотную. — Не надо, заклинаю. Со мной делай, что хочешь.

— Что положено! — перебил его Фонтей, сводя брови для грозного вида.

— Что положено, — покорно повторил Марс. — Мне не страшно ничего. Но ее, прошу, не трогай! Я виноват во всем.

— С баллюстрады ты ее толкал?! В вечерних одеждах? В сандалиях с высокой подошвой?! Она же не в кальцеях летела.

— Считай, что я толкал… всеми своими действиями. Дурак, не сказал ей про операцию с Луциллой. Не успел…

— И не должен был. У стен мыши с ушами сидят. Есть в нашем деле вещи, о которых даже близким друзьям не говорят.

— Не трогай ее!

— Да что ты заладил! — досадливо махнул рукой префект. — О себе думай. Часовой, ликторов! Раздевайся…

Марс спокойно сбросил тунику на табуретку, оставшись в сублигакулюме, но в поножах и наручах. Ликторы, четверо коренастых сумрачных мужчин средних лет, привычно заломили ему руки и погнали на плац, где уже была выстроена вся когорта.

— А куда его привязывать-то? — страшным шопотом поинтересовался старший ликтор у Фонтея, не обнаружив обычного для такого места позорного столба, к которому полагалось привязывать жертву.

— Да как-то не удосужились, — пожал плечами Фонтей, беспомощно оглянувшись на Друга.

Они стояли в этом месте лагерем полтора года, рядом с лагерем когорты преторианской гвардии, но все же не с ними вместе. А наказывали за все это время только одного — предателя Порция, д и того не пришлось привязывать, потому что он так извивался и кричал, что проще оказалось разложить его просто на земле.

Марс с усмешкой взглянул на ликтора:

— А меня и не надо привязывать. Я ж никуда не бегу.

Ликтор усмехнулся в ответ:

— Это ты сейчас такой храбрый… — и достал фасции.

Строй молчал. Спекулатории понимали, что римская армия держится на железной дисциплине, и префект имел право за самовольное оставление Марсом своего задания объявить децимацию — построить их в одну шеренгу, рассчитать на первый-десятый и отрубить голову каждому десятому. Но Марса уважали все, и видеть его сейчас полуобнаженным и уже с первыми струйками крови, сбегающими по рассеченной спине, им всем было больно. Две сотни мужчин сжали кулаки и челюсти, как будто фасции снимали кожу и с них самих. И все они с затаенным ужасом ждали, что следом выведут Гайю…

Фонтей наблюдал за наказанием — вторым за все время существования его когорты тайной стражи. Он строго настрого, погрозив кулаком перед носом всех ликторов и каждого по отдельности, запретил им калечить Марса:

— Этот офицер мне нужен живым и здоровым. Знаю, что можете шкуру спустить до костей. Но не сметь мне!! Ясно?!

— А что делать тогда? — пробасил старший ликтор. — Мало того, что вызвали нас срочно, а нам весталок сопровождать в Большой цирк. Гладиаторские бои сегодня же. Так теперь мы голову ломай, что делать. Хочешь, вместо фасций траву в луговине нарву? Крапиву?

— Не ерничай, — устало и грозно рыкнул префект. И ликтор все понял.

— Ладно. Сам его отлуплю. Кровь пущу, но даже кожу не просеку на всю глубину. Врач же есть у вас тут? Намажет мазью, и все бесследно пройдет за пару дней.

Префект кивнул.

И вот теперь он только успокоился, видя, что раны на спине Марса действительно не смертельны, как возле него оказалась Гайя:

— Не надо…

Он оглянулся на ее смертельно бледное лицо, частично скрытое шлемом.

— Ну вы оба даете. Заступаетесь тут друг за друга. Лучше б не валяли дурака на задании, — прошептал он ей одними губами.

Кэм, едва подоспевший за ней, потому что привязывал их коней, распрягая из колесницы, схватил девушку за руку, видя, что она готова рвануть к Марсу и разделить с ним его наказание.

— Не смей, — прошептал он ей в затылок. — Только хуже сделаешь. Старик уже все уладил.

Он шепнул ей в самое ухо, и она услышала, перестала выкручивать руки из его железной хватки. Кэм ослабил объятия, незаметные остальным, кроме Фонтея — и с горечью увидел, как она тайком растирает левое запястье и потряхивает им, еще больше побледневшая так, что глаза казались огненными ямами из-под тени налобника.

Ликтор взмахнул фасциями крайний раз:

— Сорок, — выдохнули разом двести охрипших глоток.

Марс, так и не согнувший спину, повел окровавленными плечами, подмигнул друзьям — и встретился с взглядом Гайи.

— Оно того стоило, — улыбнулся Марс ей, когда его вели мимо строя двое ликторов. Он стряхнул их руки со своих локтей сразу, и просто спокойно шел между ними.

— Куда его? — простонала Гайя, обращаясь к Фонтею.

— В холодную. Горячую голову лечить.

— А спину?! Там же грязь, муравьи какие ползают, — Гайя видела яму для наказаний, когда при ней доставали оттуда пленных наемников на допрос. Но даже пленных не держали там долго — только пока те ожидали очереди на допрос, а затем, как и положено, конвоировали в тюрьму.

— А спину Ренита полечит, — проворчал Фонтей. — И ты тоже о себе подумай. Дел натворила. С головой перестала дружить?! Идем в штаб, поговорим. Надеюсь, ты уже знаешь, что делать дальше…

К вечеру план был готов. Они сумели продумать все слова и дальнейшие поступки так, что все случившееся даже оказалось им выгодным — по крайней мере, привлекло внимание к Гайе как к женщине, а не к трибуну. Она дала много поводов для сплетен, да и предыдущие сплетни про нее и императора им на руку — это даст возможность ей в открытую уединяться с Октавианом, а не пробираться украдкой во дворец, чтобы затем также украдкой исчезнуть и вернуться уже в парадных одеждах с главного входа.

— Командир, — Гайя вложила в голос сколько смогла обаяния.

— Знаю, о чем ты. Лиса… Ладно, забирай по-тихому. В яме ему и правда делать нечего, показали чтоб другим неповадно будет. И хорошо. А Рените тоже руки развязать надо.

Гайя была готова поцеловать его темную от загара щеку с начавшей седеть легкой щетиной — префект опять не ночевал дома, да и вообще вряд ли спал. Она уже знала, что сразу после их бегства немедленно послал вестового за Фонтеем, а еще раньше в лагерь влетел вестовой урбанариев с вопросом «Что случилось, а мы не знаем?»

— Марс! — она бросилась к нему, вышедшему к ней в сопровождении одного из подручных Друза.

Он улыбнулся ей:

— Видишь, все хорошо, — и слегка пошатнулся, вдохнув свежий воздух после ямы и смешавшийся с легким ветром запах духов Гайи.

— Вижу, — она подхватила его под руку, заглянув на его обнаженную спину и содрогнувшись при виде коричневого от крови сублигакулюма.

— Ренита там уже возилась, — успокоил ее Марс.

— Вижу, — успокаиваясь, проговорила она, убедившись, что все рассечения аккуратно промыты и смазаны. — Командир разрешил отвезти тебя ко мне домой. Долечиваться. Хорошо, Кэм настоял на колеснице. Куда тебе верхом сейчас…

Она накинула ему плащ на плечи и, когда он неожиданно легко вспрыгнул на колесницу, хотела обхватить его рукой за талию, но быстро поняла, что спина рассечена до самого низа:

— Возьми меня за талию. Сам знаешь, я медленно ездить не умею. А они, — она кивнула на двух крупных белых жеребцов той же породы, что использовались у них в когорте. — А они не любят. Так что держись!

Едва оказавшись дома, она загоняла рабынь приказами — и устроила Марса с всеми возможными удобствами.

— Вот мазь, Кэм для тебя передал. Кстати, этой мазью мне удалось легко залечить все татуировки. Она снимает всю боль и не оставляет следов от повреждений. Ложись поудобнее на животе, разотру.

— Можно подумать, я могу на чем-то другом сейчас лежать, — проворчал Марс, с наслаждением подставляя ей спину.

Он лежал совершенно обнаженный, потому что окровавленный сублигакулюм Гайя с него сорвала, когда отмывала от засохшей крови и той грязи, в которой он успел измазаться в яме, несмотря на заботы Рениты, которая примчалась сразу же со своими корзинками и фляжками.

Марс слышал, как она попререкалась с Друзом, настаивая, чтобы его отдали ей на лечение, а не бросали в яму, но Друз был непреклонен:

— Да пойми! Есть приказ! Положено так. На нас же смотрят все! Велено так поступить. Неужели ты думаешь, что я столб соляной?! И сам его туда засунул?

— Лоб ты точно твердокаменный! — шипела врач.

— Ренита, — с угрозой, но тоже негромко отвечал ей Друз. — При всем уважении и к тебе, и твоему состоянию… Еще слово, и я тебя отправлю восвояси. А спину ему промыть и смазать сам сумею.

— Нет! — отчаянно выдохнула врач, и вот уже она накрывает его горящую спину чем-то влажным и прохладным.

Марс даже забылся под ее умелыми руками, а после и заснул.

И проснулся, когда Друз окликнул:

— Эй, счастливчик! Кажется, тебе отпуск выпал вместо хорошего урока. Да ладно, заслужил. Видел бы ты все, что мы нарыли на эту Луциллу. Я б лучше козу своей бабушки бы поцеловал.

Марс нежился под руками Гайи:

— Еще немного, и я замурлыкаю от счастья.

— Да уж, счастья у тебя мешок.

— Гайя, родная моя Гайя! Я жив, я с тобой, и ты меня всего ласкаешь! Да что еще желать?!

— Наверное, и правда нечего, — насмешливо сказала она и протянула ему чашу. — Разве что молока и выспаться.

— А ты?

— На работу. А ты спи и выздоравливай. Мне придется уладить все, что мы с тобой натворили.

Дворец встретил ее новой волной сплетен — там не теряли времени даром.

— Этого красавчика старшего центуриона ликторы иссекли розгами.

— Да что ты? Старшего центуриона? Героя войны?

— Он что-то там нарушил. У меня двоюродный племянник знаком с сестрой одного из ликторов. И то рассказывал. Что мол, у них в когорте все так строго, все так по закону, что уж если кто виноват, то накажут, будь он сам префект спекулаториев.

— И что, и префекта отлупили?

— Нет, на него не хватило розг. Об Марсиуса Гортензия обломали все! Все четыре связки фасций!

— Неправда, восемь!

— Постойте, как как бы префект спекулаториев бы отдал приказ о лупке самого себя?!

— А и правда…

— Ой, да что вы все говорите!

— Он и Марсиуса не он приказал.

— А кто же? Сам попросил?

— Октавиан! Только я вам ничего не говорил!

— Из-за того, что позволил себе выходку на празднике?

— А ты что, не видела. За кем он погнался? За это самой Гайей Флавией!

— Бесстыжая! Все ей мало. Она же с самим императором ночь накануне провела!

— А при чем тут она? Не она ж за Марсиусом бежала.

— И все равно, почтеннейшие квириты! Прыгать с парапета это так не женственно!

— А что ж мы все хотели…

Гайя повела плечами, как будто слова падали на нее мокрыми липкими осенними листьями. Отыскала глазами Луциллу, или правда потерянную и раздавленную случившимся, или умело изображающую горе. Женщина была окружена целой толпой сочувствующих женщин, сокрушавшихся по поводу непостоянства красивых военных.

Гайя была готова завести с действительно вызывающей жалость женщиной заговорить как можно теплее и даже попытаться подружиться с ней, чтобы довершить начатое Марсом расследование. Но едва Луцила увидела ее, как выражение вселенской скорби сошло с ее заплаканного личика и выглянула истинная фурия:

— Ты!!! Дрянь! Мало тебе мужиков в когорте! Ты увела моего милого, дорогого Марса!

— Успокойся, Луцилла, — протянула к ней руки и улыбнулась Гайя. — Все не так, как ты думаешь…

— Нет! Не подлизывайся! Лошадь ломовая! И зачем ты вообще во дворце оказалась? На тебе же воду возить! Из твоего паллия три моих можно сделать! И как такие маленькие ножки такую тушу воловью таскают?

Гайя приобняла Луциллу:

— В тебе сейчас говорит гнев. А он плохой советчик. Ты же сама устыдишься своих слов. Не надо, милая Луцилла. И ведь Марсиусу пересскажут все твои слова. И даже гримасы покажут, — она, все понижая голос, пыталась уговорить Луциллу.

Но та что-то увидела и услышала свое:

— Ой, да ты же Невеста смерти! Та гладиаторша! О которой гудел Рим! Это тебя Марс, мой Марс унес с арены прошлой осенью!

— Успокойся, — не на шутку перепугалась Гайя. — Ты что-то путаешь. Я долго воевала в Сирии, и вернулась в Рим совсем недавно.

— Лжешь, — зашлась в истерике Луцилла.

Гайя обвела собравшихся плотным кольцом людей своим чарующим взором и сказала как можно более сочувственно:

— Бедняжка! Она тронулась умом. Потеряла мужа. А тут такое досадное происшествие. И, может, она пила частенько неразбавленное, пока грустила о безвременно ушедшем супруге?

И языки заработали крепче мельничных жерновов:

— Больна! Точно больна!

— И пила! Метретами!

— Рехнулась с горя, бедненькая.

— Столько горя, а после столько радости, и снова удар по нервам. Вот и не выдержала.

— А женский мозг вообще слабый.

К ним уже пробивался личный врач Октавиана, пощупал пульс у бьющейся в истерике Луциллы:

— Разлитие черной желчи. Идем, голубушка, я займусь тобой.

— Куда он ее увел? — возник новый шквал обсуждений, и Гайя, никогда с этим не сталкивавшаяся, с содроганием услышала о способах лечения буйнопомешанных…

Единственное, на что надеялась она — это то, что мнения людей о медицине несколько не точны, как, например, о ее личной жизни и императора… Ей искренне не хотелось, чтобы Луциллу обрили наголо и держали в холодной ванне.

Луцилла удалилась, и о ней тут же забыли. Теперь уже жалели Марса — известие о том, что ему выдали сорок розг, невероятным образом переплелось с новостью о сумасшествии Луциллы. И все судачили:

— Одна невеста удрала прямо накануне свадьбы. Вторая рехнулась, и тоже внезапно. Что-то с ним не так. Может, они обе что-то увидели и узнали? Да уж, никто теперь не решится стать его невестой. Так смерти в женихи и достанется где-нибудь в бою. Говорят, воин он отчаянный, каких поискать…

Гайя едва сдержала усмешку — свое прозвище Невеста смерти она помнила хорошо. Да и странный сон про то, как едва не вышла замуж за Аида — тоже.

Терять Луциллу было не с руки — они с таким трудом установили благодаря дотошности Друза, что Луцилла была не столь невинна. Милая вдовушка не стеснялась брать наличные, и не только в сестерциях, но в динариях за то, что не возражала, что «друзья» ее покойного мужа продолжали беспрепятственно пользоваться ее виллой. Что особенно покоробило всех спекулаториев, это то, что супругу-то как раз Луцилла представила наемников как своих дальних родственников, приехавших из Остии и решивших открыть в Риме свое дело, да вот только что-то не складывается…

Гайе и самой стало интересно пообщаться с кареглазой красавицей — как у внешне недалекой молодой женщины хватало ума и такта, житейского чутья так искусно лгать супругу, которого, судя по успехам его торговли, особо дураком-то и язык не поворачивался назвать. У Гайи закралось подозрение, что Луцилла при всей ее житейской хватке и сообразительности, смешанных с природным обаянием, все же имела хорошего наставника, который вовремя подсказывал ей, кому и что проворковать. И лично ей самой было больно за Марса — Луцилла не любила его, а просто хотела получить его высокий статус, а с ним и деньги, которых ей отчаянно не хватало на привычный образ жизни — ее «друзья» стали достаточно скуповаты.

Гайя еле дождалась конца праздника — она помнила все время, что дома ее ждет Марс, и волновалась, как он там. Девушка знала по своему опыту, что мазь Кэма действует безупречно, и вряд ли Марс мучается от боли, но на душе все равно было тревожно. Опять же по себе она знала, как мучительно беспомощное состояние сразу после ранения, когда вдруг внезапно становишься зависим от помощи извне в самых простейших мелочах — а это унизительно. Гайя всегда старалась, сжав зубы, рискуя потерять сознание от боли, но доползти самой до каких-нибудь кустов… Марс тоже был гордым и выносливым — но там были и девчонки-рабыни. И мысль о них тревожила Гайю особенно — она помнила, как липли они и к Дарию, и к Кэму.

Наконец, она смогла вырваться из душного зала на ночной воздух, который тоже нельзя было назвать особенно свежим — Рим стоял на бывшем болоте. Кое-где сохранялись чрезмерно влажные участки, а дальняя оконечность Эсквилина вообще представляла собой трущобы, заканчивающиеся огромными ямами, куда сваливали трупы рабов и животных, присыпая их негашеной известью.

Она предпочла бы промчаться на коне или в крайнем случае на колеснице — но пришлось покорно заползать в лектику, которую несли присланные ей огромные нубийцы, готовые выступить и в роли телохранителей. Поближе познакомившись с этими уравновешенными, умными и слегка насмешливыми ребятами, прекрасно изъяснявшимися не только на родном языке, но и на хорошей латыни, Гайя лишний раз убедилась в прозорливости Фонтея, не стеснявшегося принимать в когорту не только римских легионеров, зарекомендовавших себя в легионах и имевших безупречное происхождение. Нашлось место и Рагнару и с Таранисом, и этим африканцам. Пока что из них всех в строю и в форме стоял только Таранис. Гайя как-то поинтересовалась у нубийцев — а не больно ли им, что новая родина, дав им свободу и гражданство, требует оставаться под маской рабов? Они только невозмутимо повели мощными эбеновыми плечами:

— Но это же лучше, чем наняться в подручные фуллона? У себя на родине мы были воинами, воинами служим и здесь. А воин не выбирает.

Они доставили ее домой и отправились ужинать и спать — пока что они жили в ее доме, где пользовались достаточно хорошими условиями. Гайе просто не позволила бы совесть и у себя дома за закрытыми дверями продолжать заставлять их исполнять отведенные роли. А вот к общению с остальными спекулаториями нубийцы и не стремились, предпочитая проводить время в своем тесном кругу. Исключение они составили только для настойчивых девчонок, искренне считавших их своими товарищами по несчастью — домашними рабами. Гайя, безусловно, знала, что твориться у нее в задней части дома — но не возражала, только удивлялась: нубийцев четверо, а девчонок двое.

Она прошла не в свою спальню, а сразу к Марсу — так хотелось его увидеть. Марс дремал, но на ее беззвучные шаги все же приподнял голову:

— Знаешь, я тебя кожей чувствую.

Она подсела к нему:

— Болит?

— Нет. Разве что плечи затекли лежать на животе весь день. Неудобно просить, но, может, разотрешь?

Она глянула на его плечи — хвататься там было не за что, вся кожа в неглубоких, но длинных порезах от ивовых прутьев, вымоченных в морской воде.

Гайя помолчала в оцепенении, но нашла выход — сбросила мешающий ей паллий, сняла кольца, взяла со столика сосуд с мазью. Марс вздрогнул от первого прикосновения — а затем расслабился, уронил голову на подушку и пробормотал чуть хрипло:

— Да я бы согласился, чтоб они меня на ломтики покромсали, лишь бы ты со мной вот так возилась, милая моя Гайя…

— Не надо, — совершенно серьезно и встревоженно оборвала она его.

— Ну хорошо, — согласился он, слегка поводя мышцами под ее руками, словно пробуя их.

Марс дождался, пока она вотрет всю мазь ему в спину и плечи, и схватил ее руки своей ладонью, когда она поправила ему подушку, стал покрывать поцелуями, подтягивая к себе так, чтобы подниматься губами к локтям, а затем и плечам.

— Гайя… — его голос стал низким и хриплым, полным чувственности.

— Марс, что ты творишь, — она попыталась освободиться от его цепких и сильных рук.

— Ничего. Просто люблю тебя, красавица моя, и хочу быть с тобой прямо сейчас.

Он приподнялся на постели, слегка поморщившись от боли, но не оставляя рвения, и стал расстегивать фибулы ее столы, обнажая плечи и грудь. Гайя не стала сопротивляться, боясь причинить ему лишние страдания — так же, как совсем недавно уступила Кэму перед тем, как окончательно потерять голову. Она запоздало подумала. Что теряет ее и в этот раз, и не готова к тому, чтобы не контролировать ситуацию — но голова закружилась от усталости и небывалых ощущений, которые дарил ей Марс своими прикосновениями и поцелуями…

И он утянул ее на постель, а затем накрыл своим большим и сильным телом, спеленал по рукам и ногам нежными объятиями. Гайя хотела было ухватиться за его плечи — ей хотелось слиться с ним в едином движении — но вовремя спохватилась, что плечи Марса все изранены, и обвила ногами его бедра, отвечая на каждое его движение.

Забывший уже о собственных ранах Марс еще долго благодарно ласкал и целовал любимую и все шептал:

— Гайя, моя милая и родная… да я благодарен командиру и ликторам, что они подарили мне этот день рядом с тобой…

Замечательная мазь Кэма, хороший уход и природная живучесть Марса сделали свою работу — пролежав у Гайи дома пару дней, он на третьи сутки все же встал.

Марс боялся спугнуть свое счастье — он дожил до того долгожданного момента, когда Гайя сама первой обняла его и поцеловала, а затем робко юркнула к нему под простыню, вернувшись из дворца. Он спал, хотя и вполглаза — Марс безумно мучился оттого, что он вынужден прохлаждаться обнаженный по пояс и натертый мазью от шеи до ягодиц, в то время, как Гайя вынуждена одна продолжать выполнять задание, которое они едва не провалили из-за его горячности. Но он проснулся, едва заслышав ее легкие шаги на крыльце и в атриуме — и даже не ее скорее, а носильщиков-нубийцев, а ее негромкий усталый голос, отдающий распоряжения управляющему, чтобы он как следует покормил ребят и проследил, чтобы они спокойно отдохнули.

— Ты не поторопился? — осторожно поинтересовалась Гайя, стараясь казаться как можно спокойнее, чтобы не показать Марсу, как же ей не хочется отпускать его.

— Это же такая ерунда, — с таким же напускным равнодушием ответил ей Марс, которому тоже не хотелось покидать дом Гайи, а еще меньше хотелось покидать ее объятия, которыми она вознаграждала его за все страдания.

Они оба были слишком гордыми — и каждый не мог вымолвить такую простую фразу: «Останься со мной!»

Гайя с тоской смотрела, как он затягивает подпругу своего коня — и не могла разрешить себе кинуться к нему, схватить за взбугрившиеся от напряжения предплечья, посмотреть в глаза — и пропасть окончательно. Она лишь кивнула ему:

— Осторожнее там.

А Марс ждал, что она сама его окликнет, предложит остаться — ведь это был не его дом, и он не мог напрашиваться.

— Ты тоже, — посмотрел он на нее, а про себя подумал: «Дожить бы нам обоим до рассвета…»

Гайя в очередной раз окинула наметанным взглядом дворцовый триклиний. Все шло, как обычно — собравшись на пиршественных ложах в компании по интересам, цвет Рима ел, пил и судачил. Все эти люди были неплохи сами по себе — кто-то родовит так, что его предок чуть ли не из одной миски ел с Нумой Помпилием, а кто-то пробился наверх исключительно своим неимоверным усилиям в торговле, политике или на полях сражений. Гайе повезло — она была и родовита, и отмечена боевыми заслугами, как и Марс.

Но вот послать ей в помощь никого, кроме Марса, префект и не смог:

— Да пойми ты, почему я так озверел. Сам себя, честно говоря, клял… не хотел тебе признаваться. Да ты ж в душах читаешь, — он нервно вышагивал по штабной палатке. — Жалко мне этого Марса стало еще в тот момент, когда он попросил тебя не наказывать и обещал вынести все кары мира.

— Что? — выдохнула одними губами Гайя.

— Да что слышала, — рыкнул он беззлобно, сам не понимая, чего же хочет лично он, видя и понимая, как мучаются два его лучших офицера.

Фонтей заметил взаимную симпатию Гайи и Марса несколько лет назад, когда понял, что их армейская дружба перерастает в нечто большее, вместе с тем, как из ободранного сорванца прорезается потрясающей красоты и совершенных форм девушка. Но Гайя, так и не осознав до конца своей привлекательности, была со всеми ровна и приветлива, а ничего лишнего никому не спускала — и била без слов, но с таким взглядом, что надолго охлаждала горячие головы во всем легионе. И только в Риме, надев впервые на его памяти женское платье, и входя в роль племянницы императора, она позволила своей женственности выйти наружу — что и скосило Марса окончательно. Сначала Фонтея это позабавило и обрадовало — и он послал в лудус на ее прикрытие именно Марса, рассчитывая, что тому будет легко показать свою к ней симпатию и даже вожделение, даже изображать ничего не придется. Но в декабре он чуть не лишился Гайи — до сих пор перед глазами ее белоснежное ледяное лицо и запавшие глаза: «Да я на любое задание готова, командир! И чем дальше отсюда, тем лучше! А стреляют там, так это вообще прекрасно!»

— Хорошо, я и сама понимаю, что Марсу сейчас лучше не показываться в обществе. Луцилла в глазах женской части Рима пострадала по его вине. Сошла с ума от любви…

— Луцилла… А кстати, как она? Ты справлялась?

— Да, — просто ответила Гайя, понимая, что Фонтею Луцилла интересна вовсе не как женщина, а как объект, который они так удачно разрабатывали и вдруг едва не упустили. — Я посетила ее дом. Пообщалась с врачом и заплатила ему. И что самое удивительное, нашу бедняжку Луциллу испугала даже не ванна с ледяной водой водопровода!

— А что же? Перспектива пообщаться с тобой?

— Бритье, — Гайя недоуменно провела рукой по своим волосам, уже падавшим ей волной на плечи после того, как Дарий своим ножом смахнул их начисто в Остийском порту еще перед отправкой их в Сирию. — Она сочла, что самым страшным будет потеря волос.

— И прям удивительно. Марс вот был готов ради тебя голову потерять. Да и потерял в некотором смысле. Но он и к ликторам не дрогнув шел. А она ради него пару локонов пожалела?

Гайя пожала плечами:

— При чем тут ради Марса? Ей же не обещали его вернуть после того, как ее обреют наголо.

— А ты пообещала ей Марса? — прищурился префект, понимая, что Гайя просто так не пошла бы к Луцилле и уж тем более не ушла бы с пустыми руками.

— Пообещала спасти ее красоту. Не дать побрить. Я вовремя пришла.

— У тебя вообще редкий дар появляться вовремя, девочка моя.

— Да? — она приподняла бровь, слегка изломанную давним шрамом, но от этого ставшую более привлекательной своим прихотливым изгибом. — Как бы то ни было, Луциллу не побрили. И не сунули в холодную воду, хотя я тоже там ничего страшного не вижу. И она готова выполнить мою любую просьбу. Она и правда была напугана.

— И как ты думаешь ее использовать?

— Все так же. Вилла. Мы сняли вершки. Но если вилла использовалась как перевалочная база ползущих в Рим со всех концов Ойкумены и всеми способами поганцев, то приползут еще.

— Логично. Тогда наблюдай за этой Луциллой.

— Уже. Я с ней подружилась. Но она чувствует себя опозоренной и правда больной. Пусть отсидится дома. Общаться с безумицей никто особо не рвется. Так что я поскрашиваю ее одиночество.

— Давай. Но учти. От дворца это тебя не освобождает, — он сурово взглянул на свою любимицу, которую был готов прижать к сердцу и расцеловать за ее удивительную сметливость.

— Поняла, — ссутулила на мгновение плечи Гайя и снова распрямилась с гордо вздернутым подбородком. — Одна?

— А кого?! Квинта? Этого круглолицего с веснушками сына огородника?

— Он отважный воин. Умелый. Толковый командир. Ребята за ним в огонь и в воду, — обиделась Гайя за товарища, потому что Квинта она уважала еще и за то, что он прошел свой путь с самого простого пехотинца без доспехов, а к двадцати пяти годам стал центурионом, подарив своим родителям радость до конца дней. Гайя видела их как-то, когда они приехали навестить сына — свободные римские крестьяне откуда-то из Лукании, где сами под стенами города Грумента всей многочисленной семьей с какими-то бесконечными братьями, племянницами, их мужьями, женами и детьми выращивали капусту на продажу. Квинт в них и пошел — трудолюбивый до упрямства, самостоятельный и отдающий всего себя делу, за которое взялся. Но при всем уважении к отважному парню, во дворце бы Квинт потерялся…

— Я не о ребятах. И не о его толковости в бою. Сам видел. А ты слышала, что он говорит, когда в бой идет?! — снова рыкнул Фонтей.

Гайя хихикнула — действительно, та брань, которой Квинт сквозь зубы осыпал и веревки, по которым слетал с крыши в окно, и самих поганцев, слышать было невозможно. А еще более интересно ей становилось, когда Квинт, высказав все свои познания о мужской любви фавнов, вдруг замечал ее взгляд — и тогда его покрытое веснушками скуластое круглое лицо с немного вздернутым чуть закругленным носом становилось пунцовым, как полосы на тоге сенатора.

— Поняла… Разрешите идти?

Фонтей махнул рукой, отпуская ее, но в дверях окликнул:

— Ты бы время выбрала, к Юлии бы зашла. Она там совсем истосковалась. И перед ней я тоже, получается, виноват. Рагнара-то я по службе гоняю.

— Так он вроде не жаловался, — поспешила уточнить Гайя, которая Рагнара и Кэма видела во дворце и на других увеселениях почти ежедневно, и даже успевала быстро перемолвится с ними парой словечек, причем с Рагнаром в первую очередь, потому что его-то в гости и не дождешься обстоятельно поговорить.

— Он не жаловался. А Юлия мне всю плешь проела, какой я безжалостный. Это еще хорошо, его тогда не подстрелили! А то б она меня бы и укусила бы.

— Это заслуга Кэмиллуса. Он закрыл и сенатора, и Рагнара собой.

— А ты его прикрывала. Думаешь, если я с вами не выезжаю, то не знаю подробностей?!

Гайя улыбнулась и посмотрела ему в глаза — она любила своего командира прощала его ворчание и верила ему бесконечно.

— Я обязательно зайду к Юлии, да и почтеннейшую Гортензию тоже рада буду видеть. Но не сегодня точно. Мне уже пора.

Фонтей взглянул на клепсидру, в которой капли воды отмечали прошедшие часы.

— Иди. И береги себя.

— Это уж как получится…

И вот теперь Гайя снова сидела в триклинии, вертя в руках серебряную чашу с разбавленным цекубским. Она мило поболтала с несколькими матронами, улыбнулась легату Клавдию и снова сделал вид, будто захвачена выступлением танцовщиц. Девушки были родом откуда-то из Африки, темнокожие, гибкие, с длинными гибкими шеями, увенчанными маленькими вытянутыми к затылку головами — и тоже обритыми, отчего Гайя порадовалась даже, что нет под боком Луциллы, которая так страстно была уверена, что волосы являются ее главным украшением.

Гайя подумала мимоходом о Рените — та особо и не задумывалась, закручивала в тугой узел на затылке свои длинные, но довольно тонкие и какого-то неопределенно коричневого цвета волосы, такие же, как и ее глаза, похожие цветом и формой на желуди. И все равно невзрачная Ренита казалась Гайе намного привлекательнее ухоженной, завитой и накрашенной Луциллы — хотя бы тем, что в глазах Рениты светилась доброта. И когда она наклонялась над раненым со своим уже вошедшим в поговорку в когорте очередным «маленьким зайчиком», то думала не том, сколько сестерциев ей положено за очередную бессонную ночь.

Гайя отхлебнула из чаши, в которую проскользнувший мимо юноша-виночерпий подлил вина из кратера, которым обносил всех гостей. Она не заметила никакого подвоха — он почтительно налил вина и ее соседям по столу, и дальше отправился, как ни в чем не бывало. Но девушка почувствоала, как ее бросило сначала в жар, а заме в холод и снова обдало даже не просто жаром — все ее тело горело в ожидании прикосновений. Она сначала даже подумала, что на нее напала хворь, которая как-то в лесу подстерегла некоторых ее товарищей по легиону — они набрели на огромный малинник, и принялись есть ягоду прямо с куста. Железные солдатские желудки приняли бы ягоду и с листьями, и даже с ветками, и все остались сыты и довольны, и друзьям набрали в оказавшиеся под рукой котелки — но несколько ребят, переусердствовавших у малинника, кожа пошла красными пятнами и стала страшно чесаться. Они промучились так пару дней, а затем все прошло бесследно, но врач их легиона, к которому Гайя оттащила упирающихся ребят, опасаясь заразы, которая расползется по всем, успокоил, сказав, что бывает так, что не всякая пища нам оказывается полезна. Но за собой Гайя подобного никогда не наблюдала — и уж покрыться почесухой, похожей на следы крапивы, с пары глотков вина точно не могла.

А между тем голова кружилась все сильнее, во рту пересохло, и она отхлебнула еще несколько больших глотков, не в силах видеть перед глазами прохладную розовую влагу и томиться от жажды.

Кэм, стоя позади Марциала, наблюдал исподволь и за Гайей. Он получил указание префекта прикрывать и ее по возможности. Сам он, будучи восстановлен негласно, на уровне документов, в наследных правах и принадлежности к фамилии, пока что не мог в открытую заявить о том, что он Кэмиллус Марциал. И был вынужден охранять своего родственника, прикрываясь личиной воина-северянина, соотечественника Рагнара и собрата по плену.

В самом начале вечера он просто откровенно любовался грациозной, нежной и уверенной в себе девушкой, с удивительной легкостью и остроумием поддерживающей беседу на любую тему и при этом действительно являющуюся украшением зала. Он изящно ела, охотно бросала темно-красные лепестки троянды своего венка в чаши с вином, которыми обносили гостей. Кэм видел, что ее глаза, полуприкрытые густыми и слегка потяжелевшими от краски ресницами для того, чтобы спрятать пронзительный жесткий взгляд, делают свою работу — Гайя внимательно наблюдала за гостями. Но вот Кэм заметил нечто странное — ей как будто перестало хватать воздуха, она приспустила паллий с плеч, а затем попыталась ослабить фибулы столы так, чтобы и она соскользнула по спине так, чтобы открыть ее почти до талии.

Многие знали уже после того купания Гайи в бассейне в термах, о том, что на ее теле нарисованы драконы — но большинство решило, что это сделано временно, и смоется через пару посещений кальдария и очистки кожи стригилисом с хорошим оливковым маслом. О драконах поговорили, а затем и забыли — столько новых впечатлений приносила жизнь дворца, да и сама Гайя дала повода для разговоров своим прыжком с террасы. Теперь уже поговаривали, что и прыгала она прямо на спину коня, и удивлялись, как не переломила ее — все же по сравнению с большинством знатных римлянок, Гайя была высокой и широкоплечей. Это рядом с Рагнаром и Кэмом, да и вообще среди ребят казалась иногда, в особенности без доспехов, совершенно крошечной и тоненькой. Тот же Рагнар мог посадить ее себе на ладонь и поднимать на разминке вместо гири — он проделывал это как-то и в лудусе, но Кэм об этом узнал, естественно, только из рассказов друзей. А вот навещая его, когда он отлеживался после ранения у Гайи дома, Рагнар как раз и развлек его таким фокусом, даже перебросив гибкую девушку с руки на руку над головой. Гайя только посмеивалась счастливым смехом, делая стойку на руках, опершись на огромные мощные ладони Рагнара:

— Твоей будущей мелюзге можно позавидовать! Вот уж не будут гулять сами по себе. Будут лазить по отцу.

Кэм тогда помрачнел, но постарался не показывать друзьям боли, которая полоснула его в душе — он слишком хорошо помнил свое детство безотцовщины. Потому и оттолкнул, не раздумывая, Рагнара, принял в тело предназначенную ему стрелу.

Кэм с возрастом и сам стал задумываться о продолжении рода — тем более, теперь он был не уличным щенком, пробившимся наверх зубами и лапами, а еще и наследником древнего рода римлян, увенчавших себя многовековой славой. Но если он и хотел подарить свое семя, то только в такое лоно, которое сможет выносить ему достойных сыновей — выносить и воспитать. А кроме Гайи, смешивать свою кровь ни с кем он и не хотел пока что — чем дальше наблюдал за жизнью дворцовой знати, ровни себе, тем меньше хотел найти невесту среди них. Да и не был уверен, что юная невеста, в оранжевой фате, осыпанная зернами пшеницы и слегка сбрызнутая на счастье по подолу кровью невинно пострадавшего на празднестве гладиатора, оказавшись с ним наедине в кубикуле, не вылетит с криком о помощи в атриум нагишом, увидев его татуировки.

Он в своей жизни познал много женщин, и далеко не всех по своему желанию выбирал — была и жрица Изиды, да и просто надо было в определенный момент поддерживать репутацию повесы, красавца-варвара, нахального торгового гостя. И только Гайя смогла затронуть его душу, только с ней он вновь ощутил себя сбросившим коросту с души. Умная, сильная и при этом потрясающе красивая, свободная, не боящаяся ничего в жизни — такой он ее узнал в первый же момент их встречи, когда она перехватила рукой цепь, летящую ей же в лицо, а затем и вовсе кинулась за ним в море, решив, что он покончил с собой от пыток. Кэм помнил ее и взбирающейся вместе с ним по снастям к самому верху главной мачты, и беспомощно мечущуюся в жару у него на руках, стянутую бинтами и кашляющую кровью. Помнил он и ее нежные руки, когда настал ее черед врачевать уже его рану.

Кэмиллус продолжал наблюдать за Гайей — и уже с тревогой в душе. Уж очень свободно она раскинулась на пиршественном ложе, задевая обнаженным плечом спину сидящего рядом немолодого, красивого статью состоявшегося и уверенного в себе человека, известного юриста и оратора, часто и помногу выступающего на Форуме с пламенными речами, прославляющими Октавиана и мудрость его решений.

Вот она повернулась так, что он смог увидеть ее лицо — и ему все стало понятно. Не случайно он несколько лет посвятил тайной страже императора, мотался по Египту и Сирии — видел, что может сделать с женщиной невинный внешне яд, практически не заметный в вине, не выдающий себя ни запахом, ни вкусом, но сводящий женщину с ума, превращающий ее в обезумевшую вакханку, жаждущую животного плотского наслаждения. И без того бледная, сейчас Гая была совершенно мраморной статуей, и лишь на скулах играли пятна яркого румянца, такого же цвета, как и троянда в ее венке. Ее глаза уже не были прикрыты ресницами, да и не смотрели тем самым ее знаменитым взглядом положившего стрелу на тетиву лучника. Они были широко распахнуты, мерцали зеленоватым огнем и влажным блеском. Ноздри тонкого, слегка вздернутого носика девушки трепетали, как у хищной пантеры или тигрицы, почуявшей добычу.

— Рагнар, побудь пока сам тут, — бросил он товарищу и стал пробираться вдоль стены, старясь не привлекать к себе особого внимания. Кэм знал, что сейчас яд заставит ее встать и начать искать выход тому томлению, которое постепенно охватывает все ее тело и затуманивает разум. И действительно, она спустила ножку, взмахнув при этом подолом легкой столы так, что тончайшее полотно взметнулось вокруг не волной, обнажив ноги до самых бедер, а она с ленивой грацией замерла на мгновение, давая окружающим ее мужчинам вперить разгоревшиеся взоры в ее стройные мускулистые бедра, на одном из которых виднелся рисунок спускающегося по ноге дракона. Вот она встала и неизвестно откуда взявшейся манящей походкой со слегка покачивающимися бедрами пошла по залу, даже не видя его — но Кэм умело и незаметно для окружающих преградил ей путь как бы невзначай:

— Трибун, езжай домой.

Она вскинула на него свои и без того сводящие его с ума глаза, а сейчас — жадно зовущие его за собой:

— Да? — в ее голосе, слегка охрипшем и ставшем от этого еще более глубоким и манящим, загадочным, он услышал пугающие нотки и окончательно уверился в правильности своего предположения.

— Да. Немедленно. Иначе утром бросишься животом на собственный меч.

— А я бы предпочла не животом, не утром и не на собственный. И не на стальной, а куда более нежный…

— Гайя. Остановись. Немедленно домой. Я не могу тебе приказать. Но прошу, — Кэм понимал, что их разговор затянулся, что и так уже Гайю треплют грязные языки сплетен, марающие ее гораздо чернее, чем та сажа, в которой она измазала спину, отбивая маяк. Сажу он тогда смыл в два счета душистым мылом и морской теплой водой — а вот сплетни прилипали. Раздражали, а ему самому резали сердце ножом. Уж он то знал, насколько она чиста и невинна.

— Да? Просишь? И как сильно?

Он посмотрел ей в глаза так, как никогда еще не смотрел:

— Очень. Езжай домой и жди меня. Согласна?

Она кивнула с готовностью и скользнула послушно к выходу — Кэм вздохнул с облегчением, его уловка сработала, но как бы он хотел, чтобы это не было уловкой. Но он понимал, что сейчас в ее крови гуляет яд, и никогда бы не позволил бы себе надругаться над ней, воспользоваться беспомощностью этой сильной женщины.

Кэм проследил глазами, что она запрыгнула в свою лектику, и «рабы»-нумидийцы рванули с места, тоже поняв, что с их командиром что-то не так.

Он вернулся к Рагнару:

— Все тихо?

— Пока да. Но сам же понимаешь…

— Мне надо срочно уехать. Гайю опоили.

— Чем?

Они переговаривались на родном наречии Рагнара, которым в совершенстве овладел в свое время и Кэм.

— Она сейчас похожа на мартовскую кошку.

— Как ты можешь, — дрогнул скулой Рагнар. — О ней и так?

— Не о ней. А о той дряни, которую ей подлили. Справиться с действием этого яда не под силу даже ей.

— И что будет?

— Смертельного ничего, если она не раскидает негров и управляющего и не вырвется на улицу искать приключений. Именно этого я и боюсь.

— Ладно управляющий. Но четыре воина-африканца?

— Думаешь, ей не под силу?

Рагнар сокруженно вздохнул:

— Да под силу… Тем более что ты говоришь, она опоена. Ничего же не соображает.

— Именно. И ломать ее в судорогах ближе к утру начнет.

— Давай, езжай к ней.

— А ты справишься?

— До твоего появления справлялся. Да и ребят наших много тут. Будем уезжать домой, возьму с собой конный разъезд.

Они попрощались, и Кэм незаметно исчез.

Он, забрав одного коня у ребят из внешнего кольца караулов, изо всех сил ринулся за Гайей, молясь, чтобы она не покинула стены дома.

Он взбежал по ступеням и ударил в дверь кольцом, сделанным в форме львиной морды. Управляющий, высунувшийся на стук, узнал его сразу и впустил без лишних вопросов, лишь проводив испуганными глазами. Кэм понял, что успел вовремя.

Кэм пробежал через атриум, натыкаясь на еще неприбранные рабынями то сброшенный венок, то небрежно свисающий с кушетки паллий, а у двери ее спальни нашел крошечную сандалию с ремешками красного цвета и слегка поднятой к пятке подошвой — изящные и очень дорогие, судя по качеству кожи. Вторая сандалия отыскалась по ту сторону осторожно приоткрытой им двери.

Она лежала, совершенно обнаженная, на кровати и слегка постанывала, изгибаясь всем телом, словно греющаяся на солнце пантера — гибкая и сильная. Он опустился рядом, провел рукой там, где проводила по своему телу она пальцами расслабленных кистей рук. Девушка застонала громче и вдруг обвилась кольцом своего тела вокруг его талии:

— Люби меня, Кэм…

— Ложись, моя милая. Сейчас, — он осторожно, так, как успокаивал ее на корабле раненую и бредящую, распрямил ее ставшее под его руками податливое тело.

И до утра Кэм лежал рядом с ней, успокаивая безумную боль страсти легкими ласками, больше похожими на массаж, а не на ответ на ее призыв. Она металась, выгибалась в судорогах — но Кэм не смел воспользоваться ее помрачением. Знал, что такого не простит и он сам себе, и она — она слишком гордая, чтобы жить после с таким унижением. И он не кривил душой, когда предупредил ее, что наутро она может кинуться от осознания бесчестья на свой меч, как это не так давно сделал Марк Антоний, зайдя в тупик со своими отношениями к Клеопатре.

Гайя смогла осознанно посмотреть на мир только к утру — все тело ломило, как после тяжелой рукопашной схватки, голова кружилась и раскалывалась. Она распрямилась на кровати и невольно застонала, тут же прикусив губы — рядом на подушке она увидела белоснежные волосы Кэма и его покрытое черными узорами плечо.

Девушка содрогнулась — неужели она снова была с ним? Она усилием воли заставила себя вспомнить все подробности вчерашнего вечера — Гайя помнила, что ей стало плохо, что она вроде захмелела, чего с ней никогда в жизни не случалось. Да и выпила она лишь несколько глотков сильно разбавленного вина. Гайя сосредоточилась на обрывочных воспоминаниях — она не могла припомнить особого привкуса у вина, как могло бы быть, если бы ее хотели отравить. А в том, что была отравлена. Она теперь и не сомневалась — чтобы вот так потерять контроль над собой, чтобы толком не помнить, как заявилась домой. И больше всего ей хотелось понять, каким образом здесь оказался Кэмиллус, полностью одетый — если то, как он выглядел при исполнении своих обязанностей варвара-телохранителя, можно было бы назвать одеждой с римской точки зрения. Гайя перевела взгляд на его обтягивающие штаны из хорошо выделанной кожи, перехваченные в талии широким ремнем с чеканными накладками и несколькими ножнами для ножей разного размера и назначения. Она заметила, что он все же разулся — и довольно высокие сапоги из мягкой кожи лежали рядом с кроватью вместе с ремнями, которые поддерживали их на щиколотках и голенях.

Гайя посмотрела на лицо Кэма — она не могла понять, спит он или нет, или просто лежит, уткнувшись лицом в подушку, слегка подрагивая мышцами на виске и скуле. Она набралась храбрости и провела кончиками пальцев по его щеке и плечу:

— Кэм?

Он встрепенулся и посмотрел на нее встревоженно покрасневшими, усталыми глазами:

— Проснулась? Не шевелись. У тебя же голова раскалывается?

Она прикрыла ресницы в знак согласия, но все же попыталась уточнить:

— Откуда ты знаешь?

— Гайя, — он приблизил к ней свое лицо с удивительно правильными, чисто римскими чертами, причем настолько римскими, что Гайя никак не могла взять в толк, как застилают людям глаза все внешние атрибуты его варварского облика и они не замечают откровенного сходства Кэма с сенатором Марциалом. — Тебя опоили, и мне удалось понять, каким ядом. Ты оказалась крепче, чем рассчитывали отравители, и не сотворила ничего постыдного. Но ты искала уже глазами мужчину. С которым хотела бы быть немедленно. Поэтому прости, но мне пришлось быть резким и грубым с тобой, буквально выгнать домой.

— Не помню, — она ошеломленно потрясла головой. — Но знаешь, если и так, то во всем зале единственным мужчиной, с которым я бы хотела бы быть, был ты.

— Вот как? — он закрыл глаза и вытянулся, пытаясь справиться с дрожью, теперь терзавшей его после нескольких часов, проведенных рядом с Гайей.

Невероятных усилий стоило Кэму сдержать себя и не воспользоваться слабостью отравленной Гайи, и вот теперь наступила горькая расплата даже за несодеянное — у него ломило все от поясницы и до бедер, во рту стояла сушь, как в той африканской пустыне, где он валялся израненным и пожираемым скорпионами заживо.

Гайя посмотрела на Кэма еще раз — она уже чувствовала себя окончательно овладевшей собой и вернувшейся к своему нормальному состоянию. Этот красивый и сильный мужчина с железной волей привлекал ее все больше и больше, и она поняла, что разрывается между ним и Марсом. Сблизившись в недавнее время с Марсом и в особенности, узнав от командира, как заступался он за нее, Гайя даже думала. Что не позволит себе больше ни одного лишнего взгляда в сторону Кэмиллуса, не будет провоцировать его и подталкивать к вражде с Марсом. К тому же она видела, с каким трудом Марс, прославившийся уже своей горячностью, сдерживает приступы ревности, когда видит ее дружеское общение с Кэмом. Гайя не столько боялась за себя и даже не за них — ей не хотелось сбивать с толку подразделение, заставлять отвлекаться на их личные перипетии.

Но неподвижно, напряженно лежащий Кэмиллус, по спине и боку которого тоже пробегали волны крупной дрожи, привлекал ее внимание все больше. Она осторожно коснулась кожи на его плече. Он вздрогнул, и она спросила:

— Что с тобой?

Он не ответил, но простонал и попытался отвернуться. Гайя захотела удержать его и сжала пальцы на плече Кэма — но его огромное по сравнению с ней тело уже начало движение, а она спросоня еще не совсем уверенно владела телом. К тому же Гайя, удерживая его правой рукой, невольно оперлась на больную левую — и в результате всего завалилась прямо на него, почувствовав бедром что-то твердое и огромное на его бедрах.

Она сползла осторожно на свое место и дотронулась рукой до выпирающего на его штанах бугра — а он дернулся, пытаясь все же спрятаться от нее в простынях, но не успел. Гайя уже расстегивала ремень и стягивала аккуратно штаны — она на самом деле понятия не имела, что с ним. Парни, которых она довольно часто видела обнаженными — ни в легионе, ни в лудусе, ни в когорте ее особо не стеснялись, моясь или переодеваясь, да и трудно было бы такому количеству молодых мужчин спрятаться от одной-единственной женщины. Да они не думали о ней, как о женщине — воин, такой же, как и они. Да и у моющихся в холодной воде усталых парней не было сил на какие-то возвышенные мысли — и их естетство съеживалось, пряталось в бедрах, не пугая Гайю и не привлекая ее внимания. Тем более, когда она помогала в полевом госпитале — там они страдали и от боли, и от неловкости, что за ними ухаживает совсем юная девочка.

Те мгновения, когда она была с Дарием, Марсом и тем же Кэмом, ее роль была довольно простой — они сводили с ума ее своими нежными и умелыми ласками, заставляя забыть обо всем на свете. А сейчас Кэм лежал перед ней — уже раздетый ее руками и потрясший ее до глубины души тем, что она обнаружила под его натянутыми на голое тело штанами.

— Что это? — прошептала девушка, невольно дотрагиваясь пальчиками до его вздыбленного естества, по своим размерам вполне гармонирующего с размерами всего его тела. Она погладила горячий, пульсирующий столбик, потрясающе напоминающий ей обычные римские верстовые столбы — гермии, установленные в честь бога Гермеса и тоже имеющие форму возбужденного фаллоса, но так то камень, столб, а тут живое и нежно-шелковистое. Нечто подобное она видела и у Марса, когда впервые отдалась в его власть — но то впечатление уже стерлось из ее памяти. И она обхватила осторожно всей ладошкой этот удивительный отросток Кэма и еще раз провела по нему, как по рукоятке меча.

— Гайя, — простонал он уже громко, выгибаясь дугой от невероятной сладкой муки.

И она все поняла без слов — отбросила простыню и прильнула к нему всем телом. Кэм попытался остановить ее:

— Гайя, я не посмею…

— Я посмею, — накрыла она ему рот своей ладонью, и он приник к этой теплой узкой ладошке, целуя ее.

Его пальцы мягко скользнули по ее спине, нежно лаская кожу и бережно прижимая ближе, а глаза опалили тщательно сдерживаемой страстью пополам с удивлением. Она была так неотразима, встрепанная после беспокойного сна, теплая, расслабленная и нежная, и он был не в силах устоять. Стон вырвался из его груди, а затем его губы нашли ее. Гайя отвечала на его поцелуи так охотно, но неумело, и от этого настолько искренне, что у Кэма сжалось все внутри — он понимал, какое истинное сокровище встретилось ему в жизни, и так поздно…

Она поцеловала его прямо в грудь, выбрав какую-то ей одной понятную точку в сплетении линий татуировки — и оба потеряли ощущение времени и пространства.

А после Кэм долго не мог заснуть — нежно обнимал и покрывал едва ощутимыми поцелуями спину плечи и шею Гайи.

Когда они открыли глаза, была уже середина дня.

— Мне же снова во дворец! — спохватилась Гайя, лихорадочно убегая в ванну. — А тебе когда менять Рагнара?

Она крикнула уже на бегу, исчезая за дверью в облаке струящейся за ней простыни, и он ответил также громко:

— Часа три назад! — подхватил он свою одежду и в два прыжка догнал ее. — Прости, но мне придется потеснить тебя в ванне. Опаздываем оба, сама понимаешь.

Гайя кивнула. Сейчас наваждение рассыпалось под лучами света и брызгами воды — и они снова были просто хорошими друзьями, сослуживцами, оба опаздывали на службу.

Когда Гайя предстала перед ним в столе глубокого темно-синего цвета, украшенном серебряными фибулами и серебряным пояском, с серебряной диадемой в кудрявых светлых волосах и длинных серьгах, спускающихся почти до обнаженных плеч — Кэм снова задохнулся от восхищения.

— Красота твоя тоже оружие. Кто увидит, потеряет дар речи и рухнет.

— Не уверена, — она приподняла разрез подола, показала ножны на бедре, а затем отвернула длинное полотнище паллия, показав еще одни, на плече.

Кэм подмигнул ей:

— Ты опасна! И все же при этом очень красива.

И он умчался, вскочив на подведенного управляющим коня.

Кэм сжимал коленками спину коня и клял себя в очередной раз — он снова не успел сказать Гайе, что любит ее больше жизни и готов идти на любые жертвы, лишь бы быть рядом с ней. Кэм лучше Гайи знал, как бестрепетно собирался принять Марс и ее долю наказания — и даже немного ему завидовал. Физическая боль их обоих не страшила — но Марс сумел хотя бы в душе успокоиться мыслью, что сумел сделать что-то для Гайи. Кэм даже не подумал о том, что не так давно, как накануне вечером спас девушку от неминуемого позора — того, чего и добивались те, кто подлил ей это зелье. Сейчас его мысли были заняты совсем другим — он летел к Фонтею рассказать в подробностях о происшедшем, пытаясь на ходу понять, кто мог это осуществить и кто за всем этим стоит.

— Происки Луциллы нашей ненаглядной? — задумчиво протянул Фонтей. — Вряд ли. Луцилла фактически под домашним арестом. Гайя ее днем навестила. Сидит посрамленная птичка и думает о том, как Гайя ее спасла от злых врачей. Сам понимаешь, личный врач Октавиана способен отличить женскую истерику от сумашествия. Но молодец, Гайе подыграл.

— И что, не обрили красотку? — хохотнул Кэм.

— Не успели типа, — в тон ему ответил префект. — Для нее это оказалось и правда страшным. Так что согласилась на нас работать.

— За пару крысиных хвостиков? Продать обратно проданное отечество? — расхохотался Кэм. — Вот Гайя! Вот это работа!

Фонтей кивнул, соглашаясь:

— Она умеет уговорить кого угодно и без особого труда.

— Это да, но ее самою надо охранять все больше и больше, чем ближе мы подбираемся к поганскому гнезду.

— Что опять? — встрепенулся Фонтей.

— Отравлена. Хорошо, я распознал яд и сумел ей помочь.

— Где она? И где эта Ренита?!!!! — взревел недослушав, Фонтей, уже готовый отдавать распоряжения. — Почему она не у ее постели?!

— Остановись, командир, — негромко, но твердо произнес Кэмиллус. — С ней все хорошо уже. И она отправилась снова во дворец.

— Тогда какого фавна ты тут стоишь?

— Там Рагнар. А я доложить тебе ситуацию заехал. И тоже направляюсь туда.

— Знаешь, я бы сказал обычное «благодарю за службу», но не могу. Все же Гайю-то вы оба с Рагнаром проморгали.

— Виноваты. Но мы заняты Марциалом. Поглядываем и за Октавианом, хотя с ним Волк и его парни. Был Марс, все же ей было спокойнее, и нам всем, — Кэм старался быть объективным, и присутствие Марса во дворце действительно облегчало им всем задачи.

Фонтей развел руками:

— А я что могу? Марс шороху там наделал. Квинт репа с ушами, его людям только в маске и показывать. Риса Гайя сама шуганула, парень даже похлебки не похлебал, умчался на новое задание. Лонгин лег, не успев в строй толком встать. Дарий после дворца из уборной не вылазил, у него же там кишки перерезаны вроде, Ренита бушевала, что ему и шевелиться нельзя.

— Он же вроде со всеми носится?

— Носится. Все вы носитесь, — устало отозвался префект, уже привыкший к поразительной выносливости своих подчиненных.

— Так что делать будем? — Кэм уже собрался уходить, он переживал, что Рагнар там один.

Он знал, что Рагнар бы прикрыл его и сегодня. И завтра — тем более, что зеленоглазый варвар знал причину. И ради Гайи был готов даже лишиться встречи с женой — во всяком случае, отпустив Кэма ухаживать за Гайей, Рагнар не смог увидиться с Юлией, которая носить осталось полтора месяца, и она изнемогала от жары и тяжести своего шарообразного живота в синих прожилках набухших вен.

Кэм нашел Рагнара еще у Марциала — сенатору нездоровилось. И он решил сегодня не почтить вниманием общество, собирающееся у императора — он мог себе позволить такую вольность. Кэмиллус вздохнул. С одной стороны, он был рад отпустить Рагнара к жене. А с другой — волновался за марциала. Который оказался его единственным близким родственником, готовым с ним общаться. Возможно, нашлись бы и другие — теперь, когда Кэмиллус был старшим центурионом в приближенной к императору когорте и имел несколько наград, обеспечивающих ему приличное жалование, возможно, родня и стала бы дружелюбнее, но теперь уже сам Кэм не спешил раскрывать свое истинное лицо и имя.

— Дружище, — подошел Кэм к Рагнару, стоящему у дверей таблиния сенатора, который не переставал работать и дома в любую свободню частичку времени. — Езжай отдыхай. И раньше завтрашнего вечера не появляйся. Сутки в твоем распоряжении. С префектом я согласовал.

— Как она? — вместо ответа поднял на него свои изумрудные глазищи Рагнар, сморгнув пару раз, борясь с навалившейся усталостью.

— В порядке, — ответил Кэм, пожимая плечо друга. — Иди, отсыпайся. Юлии привет.

Рагнар не заставил себя долго упрашивать — он и правда устал, и боялся не за себя, а за охраняемое лицо: усталый телохранитель может пропустить врага слишком близко.

Кэм вздохнул с облегчением, проводив его взглядом, и зашел в таблиний. Ему много сил стоило переломить себя и начать называть Марциала дядей — наедине, но все же. Он предпочел поприветствовать его обычным воинским приветствием, но старик заулыбался и распахнул руки ему навстречу:

— Мальчик мой! Как же радуется мое сердце, когда я вижу тебя!

— Дядя, — с трудом вымолвил Кэм, опускаясь на одно колено рядом с его креслом, чтобы глаза были в глаза.

— Ты помнишь свою мать?

— Очень хорошо помню, — кивнул Кэмиллус. — Иногда мне кажется, что ей там даже лучше. Ей не пришлось провожать меня в один конец. И ей не пришлось увидеть меня таким.

— Марциала любила бы тебя в любом виде, — мягко произнес сенатор, поглаживая совершенно седые волосы своего в общем-то молодого еще племянника. — Но все чаще я начинаю думать, как ты. Мы живем в слишком страшное время. И что-то просвета впереди нет.

— Есть, — убежденно ответил Кэм. — А иначе зачем была бы наша когорта?

— Ты все такой же честный и верный, мой мальчик, каким и был в пятнадцать лет, когда я впервые тебя увидел. Я в тебе не ошибся. Жизнь не сломала тебя.

Жизнь дворца, казалось, не затихала ни на один час — и Гайе оставалось удивляться, где берет силы Октавиан. Ему было тридцать с небольшим, он сумел покорить Египет и большинство своих врагов, а его супруга Ливия достойно несла свою высокую миссию. Единственным недостатком Октавиана была привычка читать речи с листа, а не декламировать их наизусть, как это делали все, начиная с древнегреческих ораторов, но Гайю эта привычка императора волновала только в одном — чтобы никто не смог похитить записи Октавиана. Поэтому таблиний императора охраняли особенно — и там, в глубинах дворца, того крыла, которое занимал лично Октавиан, нес службу Волк и несколько его помощников.

Волка даже Гайя не знала очень хорошо, и тем больше было ее удивление, когда этот мрачный, неразговорчивый, к тому же немолодой, тридцатишестилетний, но очень крепкий и мощный, практически как тот же Рагнар, мужчина шагнул навстречу Кэму с искренней улыбкой и они заключили друг друга в объятия.

Гайя попыталась спросить осторожно у Кэма — откуда они хорошо знают друг друга с человеком, о котором даже она не знает ничего, включая имя. Но Кэм лишь покачал головой и промолвил:

— Мы же с ним с самого начала…

С начала чего, Гайя так и не поняла — познакомился ли Кэм с Волком у истоков когорты спекулаторум, или успел, судя по возрасту, Волк послужить в аналогичной разведке армии Марка Антония? А может, они вместе росли на улице? Гайе, как и всем остальным, оставалось только догадываться. Скорей всего, правду знал, префект. Но и он не распространялся — а Гайя и не спрашивала, понимая, что лишняя информация может повредить не только Волку, но и ей самой.

Гайя не могла понять, что именно ее насторожило сегодня — танцовщицы были такие же, как обычно, юные и гибкие, стелющиеся под заунывную египетскую музыку, немного тяжелую с точки зрения Гайи, предпочитавшей легкие греческие мелодии и более высокий темп движений.

Миновал час первого факела. И Октавиан, сославшись на головную боль и необходимость подготовиться, несмотря на усталость, к завтрашней речи в Сенате, покинул зал. Гайя знала, что Ливия достаточно редко присоединяется к нему во внутренних покоях — супруга императора покинула зал, но направилась в свое крыло. Все знали, что Ливия всеми силами стремиться уломать Октавиана назначить своим наследником и правопреемником ее старшего сына от первого брака — Клавдия Тиберия Нерона, хотя сам Октавиан предпочел бы младшего пасынка, Друза, раз уж боги не дали ему своих сыновей.

Гайя как бы невзначай поднялась со своего места и по возможности незаметно постаралась выскользнуть в тот переход, который вел в покои императора. Но все же, и она прекрасно знала это, несколько внимательных глаз проследили все ее движения. «Привет, новые сплетни!» — подумала она с усмешкой.

В галерее ее удивила тишина — она миновала исправно стоящий на входе в галерею караул преторианской гвардии, но дальше должны были быть ребята Волка, и их не оказалось. Гай ускорила шаг, радуясь, что сделанные на заказ сандалии были подбиты снизу мягкой кожей. Это намного сделало их дороже, зато по коридорам дворца они передвигались совершенно бесшумно.

Дорогу ей преградило лежащее тело — лицо было залито кровью, вылившейся из носа, ушей и даже глаз, но по всему остальному она узнала напарника Волка. Гайя на бегу наклонилась к его шее — пульса уже не было, и она рванула вперед.

Картина открывшаяся ей у двери в таблиниий Октавиана была уже просчитанная ею после того, как она поняла, какой смертью погиб парень, дежуривший в галерее. Поэтому, увидев застывшего с разведенными руками Волка, стоящего в небольшой приемной, куда выходили двустворчатые двери таблиния и находились несколько бюстов великих ораторов древности, установленных на невысокие постаменты-колонны так, чтобы глаза статуй находились на уровне глаз среднего человека, Гайя знала, что делать.

Она стремительно подбежала к мужчине, нащупала на его затылке воткнутую в основание черепа длинную и тонкую металлическую иглу, резко выдернула ее — и тяжелое, сразу обмякшее тело воина рухнуло к ее ногам. Зная, что все страшное позади и что все равно ответить на ее вопросы и вообще говорить Волк сейчас не в состоянии, она кинулась к дверям. Девушка уже не церемонилась. И просто распахнула их ударом ноги, выхватывая в это время нож с бедра.

Танцовщица была в таблинии, одна из тех, что только что извивались в зале или точно такая же — их было много, они менялись во время танца, то высыпали горохом, заполняя все свободное пространство, то оставляли одну, двух, трех исполнительниц. Это мелькание полуобнаженных смуглых тонких тел, золотых браслетов, легких шарфов, аромат благовоний и усыпляющий ритм барабанов в сочетании с взывающей флейтой смогли сбить с толку даже Гайю, если она пропустила момент, как женщина просочилась в покои. Но Гайя подумала. Что, возможно, именно этой танцовщицы вообще не было в зале — она изначально сумела прокрасться сюда, притаиться, а затем вывести из строя телохранителей тогда, когда император зашел в покои.

В тот момент, когда Гайя ворвалась в таблиний, египтянка обвила руками шею Октавиана, стараясь его поцеловать — именно так она и вогнала иглу в затылок Волка и его напарника.

Гайе оставалось недоумевать — как же Волк при его опыте сумел пропустить такую угрозу. Она сталкивалась с ним вблизи один раз — когда отдавала свой наруч, чтобы имитировать гибель в уличной драке. И у нее осталось сложное впечатление от этой мимолетной встречи — Волк явно знал и умел очень многое. И красив он был истинной римской красотой, в чем-то смахивая на ее несостоявшегося жениха Аполлинариса и того же префекта — тот же волевой подбородок с ямочкой, высокие твердые скулы, прямой нос с трепетными ноздрями, глубоко посаженные темные глаза под широкими бровями. Его взгляд был жестким и проницательным — но этим удивить кого-то в когорте спекулаториев было невозможно, тем более Гайю.

Октавиан не был склонен к вольному времяпрепровождению — поэтому был несказанно удивлен, обнаружив египетскую танцовщицу у себя в таблинии, куда как раз и удалился, чтобы не видеть их призывных и чувственных изгибов. Он попытался отстраниться от горячих объятий женщины, но почувствовал, как она обвивается вокруг него, как будто виноградная лоза о ствол дерева, сжимая его всем своим узким вертким и сильным телом. Ударить, отбросить на каменный пол хрупкую женщину он не мог себе позволить, и пытался мягко отстраниться от нее. Октавиан успел подумать, что провокация может заключаться и в этом — он оттолкнет, она нарочно покрепче ударится о мрамор, и наутро все будут знать, что он принимает по ноам танцовщиц и что он способен ударить невинную женщину, всего лищь желавшую наедине выразить ему свое восхищение богоподобным цезарем.

Он увидел ворвавшуюся Гайю, еще раз попытался отбросить египтянку. Но в этот момент сам отлетел в сторону, заметив только вихрь ее светло-бирюзовых одежд.

Гайя не стала пускать в ход нож — ей удалось сразу отшвырнуть египтянку на безопасное для Октавиана расстояние и успеть понять, что третью иглу та в ход пустить не успела. Смертоносное жало с тонким звоном покатилось по полу и завалилось в щель за постаментом бюста Цезаря — достать его оттуда можно, но придется изрядно потрудиться, и сейчас египтянка оказалась безоружна. Но Гайю ждал сюрприз — женщина отбросила назад длинные черные волосы, достигающие ее бедер, и встала в позицию. По ее движениям Гайя сразу распознала умелого рукопашника — и не стала стесняться. Гайе не доводилось сражаться или просто драться с женщинами — за исключением тех дней, когда тренировала Рениту, но Рениту и нельзя было назвать противником. Так что Гайя постаралась отрешиться от того, что рядом с ней женщина — и действовала, как в обычной схватке. А ей приходилось выходить победительницей, и сцепившись с мужчинами гораздо сильнее и тяжелее ее самой.

Ей хватило несколько приемов, чтобы свалить египтянку, оказавшуюся достойным противником, на пол и скрутить по рукам и ногам поднесенными Октавианом ремешками, даже не дав отчаянно сопротивлявшейся египтянке оборвать бирюзовую столу:

— Поганка, на тебя еще пояса от императорских одежд тратить! — возмущалась Гайя, затягивая узлы. — Может, сразу скажешь, кто послал? И я тогда тебя быстренько в уборной притоплю. А так еще и помучаю.

Египтянка яростно сверкала огромными черными глазами — она оказалась действительно настоящей египтянкой — и мотала из стороны в сторону небольшой, похожей на птичью, головой.

— Хорошо, — примирительно сказала Гайя, поднимаясь с полу и бросаясь к выходу. — Поговорим в другом месте.

Она вылетела в приемную, а следом за ней выглянул и император:

— Что с ним?! — воскликнул он при виде распростертого на полу и неподвижного своего верного телохранителя, который начал охранять его еще во время египетского похода.

Доведя переговорами Клеопатру до самоубийства вслед за сдавшимся первым и бросившимся на меч Антонием, Октавиан тогда сделал широкий жест на публику — разрешил похоронить их в одной гробнице. И уничтожить Клеопатриных отпрысков помогал ему именно Волк — именно он настиг пытавшегося бежать Цезариона, приходившегося ему по сути близким родственником, как родной сын Юлия Цезаря, хоть и от Клеопатры. Участвовал Волк и в ликвидации Антулла, старшего сына Марка Антония от Фульвии — молодой человек пытался спрятаться в подножии статуи Цезаря, но Октавиан отдал приказ оттащить и казнить. Были и другие убийства на руках Волка — но не на совести. Он всегда убивал, исходя из интересов своего повелителя и отечества, а император и Рим для Волка были неразделимы. Прекрасного происхождения, прошедший суровую школу военной службы в Александрии, Волк был умен и молчалив, чем и нравился Октавиану, чувствовавшему его затаенную силу и железную волю. Случалось и при Октавиане Волку получать раны — но ни разу Октавиан не видел его потерявшим сознание, даже поморщившимся.

Гайя присела рядом с мужчиной, расправила его руки, подмятые тяжелым телом:

— Ему повезло. Тварь вогнала иглу в основание черепа, причем знала, куда колоть. Кровь начала поступать в мозг, а тело оказалось парализовано. Его напарнику повезло меньше, игла пробыла чуть дольше. И он умер, истекая кровью из носа, ушей и глаз.

— Но он не двигается!

— Паралич не пройдет мгновенно. Мне удалось выдернуть иглу сразу. Но Волку все равно придется восстанавливаться.

— Значит, и меня…

— Да, и тебе она готовила такую же участь.

— Ты сможешь выяснить, кому я так не угодил на этот раз?

— Изиде, — вздохнула Гайя, продолжая поглаживать лицо и шею Волка.

— Добей, — прохрипел он, тщетно силясь пошевелиться.

— Ты восстановишься. Я точно знаю, — глядя ему в глаза, раздельно ответила Гайя. — А если нет, то обещаю в присутствии императора. Сама добью. А пока лежи. Все будет хорошо.

— Что тут у вас?! — в приемную ворвался Кэмиллус с мечом наготове.

Увидев императора, спокойно стоящего на своих двоих, он смутился и приложил руку к груди. И тоже опустился возле Волка:

— Эх ты, дружище. И как же тебя снова угораздило вляпаться?

Веки мужчины дрогнули, и он с трудом сфокусировал взгляд на Гаей и Кэме.

— Август…

— Лежи. Император цел. Поганку повязали, — ответила на все его вопросы Гайя.

— Что со мной? Рук и ног не чую, — заплетающимся языком проговорил Волк, силясь поднять голову.

— Призвать моего личного врача? — предложил Октавиан.

Гайя отрицательно качнула головой:

— Нет, наш врач справится. И ни к чему привлекать внимание к событиям.

Кэм осторожно, с помощью Гайи поднял его на руки товарища и понес к потайному выходу через таблиний — тому самому, через который выводили Октавиана Гайя и ребята во время массовых беспорядков в городе.

— Ты хочешь тащить его на руках через подземный ход? — посомневалась Гайя. — Не следовало бы. Не выдержит. Ему покой нужен.

— Нет, — мотнул головой Кэм, ухватываясь за бессильное и сползающее тело поудобнее. — Я выйду раньше, на Квиринале, в самом начале длинной улице, она как раз паралелльно Виминалу идет. Там в лавке пекаря явочная квартира. Сможешь туда отправить повозку?

— Лектику. Она не трясет. И ребята наши. Стой. А почему не отсюда сразу? Лектика же моя. И занавески задвинуты.

— Ты гений! — воскликнул Кэм. — Организуй, чтобы к дальнему выходу лектику твою ребята подали.

— Им придется и обратный путь проделать. Забрать меня и поганку.

— Я распоряжусь выделить тебе лектику, — вмешался император, остававшийся все это время в приемной. Он действительно был обеспокоен состоянием Волка, и не держал на него зла, что так близко пропустил наемную убийцу — если она сумела свалить такого воина, значит, враг действительно стал еще сильнее.

Когда Гайя добралась с задержанной египтянкой до лагеря, то, оставив ее под надежной охраной, она сразу побежала в госпиталь.

Рените уже удалось раздеть мужчину, бестрепетно срезав с него невольно промоченный сублигакулюм. Она лишь шепнула Кэму:

— Поговори с ним, — и Кэм, поняв все, наклонился к другу, опершись локтями о край операционного стола и заслонив происходящее своим телом, давая Рените возможность раздеть и обмыть раненого.

— Да что со мной? Хоть ты скажи, — ему все еще было трудно говорить, а шевелиться и вовсе не получалось, но он пытался осознать случившееся и принять решение.

— Ничего необычного для нашей службы, — улыбнулся Кэм, давая ему воду так, как велела Ренита, слегка отжимая на пересохшие приоткрытые губы мокрый лоскуток. — Мы все время от времени не даем скучать нашей Рените. Так, Ренита?

Женщина что-то пробурчала, внимательно осматривая все его тело, сгибая и разгибая каждый палец на ногах и руках.

Кэм чувствовал, что Волк буквально разрывается от злости — он рухнул от укола тонкой иголки в то время, как другие сами доходили своими ногами, простреленные насквозь, как Дарий со своим плечом. Да еще и увидев Рениту, Волк окончательно обозлился — он не особенно доверял женщине-врачу не потому, что она женщина, а потому, что работала она до этого всего лишь в лудусе. И истинный римлянин и воин Волк не особенно был склонен всерьез воспринимать ни самих гладиаторов, ни их врача.

Гайя неслышно прошла в палатку и встала тоже у изголовья Волка, уже осмотренного Ренитой, растертого какой-то душистой мазью и перенесенного на постель.

Он нашел ее глазами и попросил снова:

— Добей. Это необратимо. Я едва языком ворочаю. И все… больше ничего нет…

— Вот как? — подняла бровь Гайя. — Добить? А всю работу нам? Нет, так не выйдет. Давай лечись. Неделю полежать придется. И слушайся Рениту. Она не навредит.

— Эта мышка? — прошептал Волк. — Легионных врачей у нас нет…

— Нет, — кивнула Гайя. — И мне она помогла неплохо. Так что лежи спокойно, если хочешь вернуться на службу.

— Да перестань ты паниковать раньше времени, — вмешался Кэм. — Видел я такое. И ты, кстати, в Египте этом гадостном тоже видел. И сам знаешь, что восстановишься. Так что наслаждайся отдыхом.

Они оставили Волка на попечение Рениты, которая с жаром взялась за своего нового пациента — благо, госпиталь в эти дни пустовал.

Гайе на следующий день снова пришлось вмешаться — когда она забежала проведать товарища, то застала Рениту рыдающей в одном углу, а силящегося подняться и кряхтящего от ярости Волка в другом.

— Что? Ренита, честно… — Гайя устала, допрашивая второй день подряд египетскую танцовщицу, оказавшуюся опытной жрицей Изиды, причем почти вдвое старше Гайи, чего нельзя было определить по ее внешности.

— Он отказывается есть.

— Ты лучше меня знаешь, что ему трудно жевать и глотать, — осторожно напомнила она Рените.

Та кивнула:

— Конечно. И я сварила совсем жидкую кашу. С молоком, медом и маслом. Попыталась кормить с ложки. Я всех так кормлю. Никто не отворачивался. Я не девочка, и не могла сунуть в ухо или дать кипяток какой пересоленный! — врач уже была готова взорваться и взволновано положила руки на свой слегка выпирающий под форменной туникой живот.

— Верю. Успокойся. Идем, если каша еще не остыла. Попробуй при мне.

И, как только Ренита склонилась над замершим напряженно при ее приближении Волком и произнесла:

— Ну-ка, мой хороший маленький зайчонок, открывай-ка ротик, — Гайя подскочила и выхватила ложку и котелок.

— Ренита. Иди отдохни. А мы тут сами, — она давилась от смеха. Но не хотела обидеть Волка еще и своим хохотом, да и не особо умела смеяться вслух.

Скормив Волку весь котелок, Гайя подмигнула ему:

— Пригляди тут за Ренитой. Она тяжело носит, все же возраст дает себя знать.

— Сколько ей? — Волк приподнял бровь, и Гайя улыбнулась, видя, что к нему постепенно возвращается способность управлять телом, пусть и такими воробьиными шагами.

— Двадцать восемь. Многие римлянки в ее возрасте задумываются о будущем женихе для своей дочери.

— Ты ненамного ее моложе…

— На год.

— И женихов не ищешь даже самой себе.

— Не ищу. А надо? Или напрашиваешься?

— Я развалина. И мне не свататься надо, а найти нож и попытаться надеться на него горлом.

— А для чего я тогда теряла время и кормила тебя кашей? — всплеснула руками Гайя.

— Зов материнства.

— Ты пытаешься сделать мне больно? — Гайя недоумевала, с чего это Волк, который и здоровым-то не особенно вступал с ней и с остальными в разговоры, вдруг так решительно бросился ей напоминать о том, в чем она порой чувствовала себя ущербной.

— Ты же солгала мне. Это навсегда.

— А Кэм? Уж он бы не стал лгать.

— Точно, не стал бы и не стану, — раздался громкий и бодрый голос Кэма, незаметно для них обоих вошедший в палатку. — А вы что, оба что-то наврали Рените?

— При чем тут Ренита?

— Во-первых, она надутая. Во-вторых, она там отгоняет целую толпу желающих тебя. Волк, проведать.

— Посмотреть и посмеяться над моей беспомощностью?

— Нет. Не угадал. Пожелать тебе выздоровления. Сказать, как им тебя не хватает.

— Правда? — очень тихо вымолвил мужчина, силясь приподняться и сам удивился, что его руки сумели напрячься и слегка приподнять грудь над койкой.

— Конечно, правда, — повел плечами Кэм, едва не разрывая тунику напрягшимися мышцами. — Скоро сам убедишься, когда они сметут весьма условную преграду в виде полотенца.

— Она вывесила в дверях полотенце? — не поняла Гайя, решив, что Ренита перегородила вход в палатку натянутым полотенцем, как бы говоря всем любопытным, что проход закрыт.

— Она им машет, — и Кэм изобразил то, что видел у госпитальной палатки.

Волк невольно улыбнулся — одними уголками губ и глаз. Но и это для него было неожиданно.

За пологом палатки явственно слышались голоса, причем выделялся женский, убеждавший несколько молодых мужчин в том, что раненому нужен только покой, тишина, полутьма и сон.

— Так мы ж без факелов и букцин, — отвечали ей ребята, и Гайя прекрасно представляла себе их выражения лиц.

— Одни ваши голоса… — бурчала Ренита.

— Ренита, нам безопасность всего Рима доверяют! Неужели мы другу своему можем быть опасны?

Кэм прислушался к голосам и перевел взгляд на друга:

— Ты-то сам хочешь их увидеть?

— Да. Но не сейчас. Пойми…

Кэм кивнул и неспешно вышел из палатки. Даже Гайя не слышала, о чем он говорил с ребятами, но голоса стихли.

Гайя нагнулась к Волку, взглянула в его напряженно сощуренные глаза:

— Давай, лежи, выздоравливай, — и поцеловала его в твердо очерченные губы, побледневшие и искусанные.

Она нарочно вложила в нежный, ласковый, бережный поцелуй всю чувственность, на которую была способна, представив на месте Волка Кэма и Марса одновременно с Дарием впридачу. Гайя слегка даже коснулась его рта кончиком своего языка и пощекотала его, ощущая, что суровый Волк отвечает ей и даже дрогнул рукой, до этого безвольно лежавшей на одеяле — он явно силился ее обнять. И вдруг она заметила то, ради чего и проделала столь неожиданные вещи — мужчина замер, прислушиваясь к себе, и вдруг расслабленно вздохнул с огромным облегчением. Она скосила глаза — тонкое одеяло было вздыблено там, где вырисовывались его длинные мускулистые бедра.

— Ага, — тихонько с лукавой улыбкой ответила она на его безмолвный вопрос и провела его рукой по одеялу. — Раз уж там ожил…

— Ну ты и хулиганка, — только и выдохнул Волк.

— Отплатила той же монетой…

— Но я твой должник. Вот встану…

— Встанешь. А куда денешься? Главное, чтоб Рениту на клочки не порвал, когда сила в руки вернется. А я так понимаю, ей недолго осталось. Ты уж поосторожнее! Она моя подруга все же.

— Постараюсь, — улыбнулся Волк.

— Все, я побежала.

— Завтра зайдешь?

— Надеюсь.

— Буду ждать.

Гайя вышла из палатки и увидела там Кэма.

— Ты меня ждешь?

Он кивнул.

— А где ребята?

— Спровадил. Попросил подождать до завтра. Объяснил им, что Волк хочет их видеть, но сейчас слишком беспомощен и это его убивает. Знаешь, я бы тоже не хотел в таком виде показываться кому-то на глаза.

— Понимаю.

— Ты там как с этой египтянкой, столковалась?

— Немного. Она взрослый человек, яростно верит в учение Изиды, прожила с ним жизнь.

— Жизнь это сколько?

— Ей сорок три.

— Ого, — присвистнул Кэм. — Это же старуха! А на взгляд так девчонка моложе тебя.

— На лице слой грима. А фигура да, молодая. Она же профессиональная храмовая танцовщица.

— И что? Это обещание вечной молодости?

— Это гарантия стройности, гибкости и осанки. Пока продолжаешь ежедневные упражнения.

— А ты откуда знаешь?

— Я занималась с подобной танцовщицей лет с четырех и до самого дня, когда удрала в армию.

— Неожиданно! Ну. С упражнениями-то ясно, ты ими и так занимаешься, той же борьбой. А вот музыка, движение вместе с ней… Не тянет снова?

— Боюсь, я многое подзабыла. Больше восьми лет прошло… Движения помню, конечно. Иной раз в зале у императора так и хочется подойти и ноги поправить какой-нибудь девчонке-танцовщице. И показать, как надо…

— А мне?

— Что тебе?

— Мне покажешь? — он остановился так, что оказался с ней совсем близко и заглянул в ее глаза. — Станцуешь для меня?

Он спросил хрипловатым шепотом, едва удерживая ровное дыхание — уж танцовщиц он навидался в своей жизни предостаточно, и представив Гайю полуобнаженной, двигающейся в такт музыке, сам едва не рухнул так же беспомощно, как и Волк.

— Не уверена, что решусь. Но по крайней мере, знаю, чем займусь сегодня днем.

— И чем же?

— Попробую все же вспомнить танцы. Интересно, мои рабыни умеют играть на флейте? Мне же надо себя чем-то занять. Фонтей отстранил меня пока что от работы во дворце. Слишком много сплетен там на мою голову.

В глазах Кэма мелькнули озорные искры.

— Не возражаешь, если вечером навещу?

— А Рагнар?

— Марциал болеет, и сегодня никуда не идет.

— Что ж, буду рада. Может, и Марс заглянет на свежую ягнятину.

— Не заглянет. Квинт уехал к родне, урожай капусты в этом году безумный, помогает собирать. Так что Марс с Дарием сегодня надежда всего Рима.

Гайя действительно ждала Кэмиллуса. Она даже ощутила странное волнение — оно было не таким, как перед боем.

Гайя весь остаток дня после того, как вернулась домой из лагеря, закончив с допросом египетской танцовщицы и навестив Волка, провела одна. Она так и не решилась узнать, умеют ли играть на музыкальных инструментах ее рабыни — не хотелось лишних разговоров и лишних глаз. Почему-то после месяца работы во дворце она полюбила быть одна, хотя никогда раньше ее не тяготило то, что в подразделении все были всегда на виду друг у друга — вместе на тренировках, вместе ели и спали.

Она действительно постаралась вспомнить все танцевальные движения, которые помнила с детства. Хотя и не танцевала на службе, но послушное, тренированное тело легко справилось с задачей — каждая ее мышца смогла вспомнить упоительное ощущение танца. Музыка звучала у нее в голове, гладкий, идеальное вычищенный мраморный пол не был холодным в середине лета, и ее босые ноги скользили по нему, едва касаясь пальцами.

Девушка поддалась настроению и решила дополнить танец соответствующей одеждой — выбрала из своих домашних хитонов самый тонкий и легкий, едва достигающий середины бедра и ниспадающий вниз глубокими складками. Она надела на руки по несколько браслетов, тонких и легких, вместо того широкого, который закрывал иногда от посторонних глаз ее татуировку на запястье. В последнее время она уже не носила его — общество уже привыкло к вязи узора, охватывающего ее левую руку выше кисти. По сложившейся уже привычке она провела легкими мазками краски по векам, зрительно поднимая их к вискам, что придало ее точеному лицу с правильными чертами несколько хищное выражение, напоминающее гибкую золотистую кошку.

Ближе к вечеру ее снова охватило волнение — настолько сильное, что девушка невольно прижала смоченные в фонтане ладони к пылающим щекам. Ей стало казаться, что все, затеянное ею — нелепо, а Кэмиллус только посмеется. Но она тут же гнала от себя такие мысли — ведь сложилось же так, что именно Кэм помог осуществить ей мечту с татуировками, и при этом ему еще и пришлось видеть ее совершенно обнаженной, и не один раз.

Кэм пришел, как и обещал, когда уже начало окончательно смеркаться. Он привычно взбежал по крыльцу открыл тяжелую дубовую дверь, ведущую в атриум — управляющий молча склонился в поклоне и запер за ним, потому что больше никого сегодня в гости не ждали. Он прошел мимо недвижно-прозрачной воды бассейна, в котором плавали неповоротливые золотые рыбки, и остановился как вкопанный — Гайя вышла ему навстречу, и Кэм забыл обо всем. Она была настолько не похожа на нею самою — совершенно другая, воздушная, легкая, в полупрозрачном тончайшем хитоне, сквозь ткань которого просвечивали драконы, вольготно расположившиеся у нее на теле.

Он протянул было руки, чтобы обнять ее, но не решился — она была слишком загадочна и прекрасная в этот вечер.

— Гайя, — у Кэма перехватило дыхание. — Ты и правда…. О боги, я уже счастлив….

Она смущенно улыбнулась:

— Что же ты встал? Я помню о своем обещании. Но не пущусь же в пляс прямо у порога перед тобой, голодным и усталым? Пойдем, я тебя накормлю ужином.

— Да честно говоря, я и не вспомнил бы ни об ужине, ни о чем другом. Понимаешь, вроде ведь и не мальчишка, но как тебя вижу…

— Да ладно тебе, — Гайя мягко увлекла его за собой, и остановилась, разглядев у него за спиной странной формы сверток. — Это какое-то новое оружие?

— Увидишь, — Кэм поцеловал ее в висок легким и нежным поцелуем. — И ты же обещала покормить. Я и правда проголодался.

Он с аппетитом поужинал, недоумевая, как это Гайя не проглотила ни кусочка.

— Давай-ка я тебя покормлю сам, — решительно взялся он за ломтики фруктов, очищенных и нарезанных так, чтобы не пришлось возиться со стекающим по рукам сладким липким соком.

Он пересел ближе и поднес ломтик сочного фрукта к ее губам. Под его горячим взглядом она замерла, а потом медленно открыла рот и прихватила кусочек, чуть коснувшись при этом губами его пальцев. Замирая от восторга, Кэм скормил ей еще кусочек, но против третьего она запротестовала.

— Неужели наелась?

Она кивнула — Гайе не хотелось наедаться сейчас, перед танцем. Она и так волновалась неимоверно, и кусок не лез в горло.

— А еще по глазам вижу, — не унимался Кэм. — Что тебя разбирает любопытство, что же я принес.

Она снова кивнула, а он развернул мешок и извлек оттуда музыкальный инструмент, один из тех, что перенял Рим у завоеванной им Греции. Гайя сразу узнала кифару — считалось, что на ней, в отличие от самбуки, играют мужчины. Ей осталось только гадать, где и как сумел этому выучиться Кэмиллус, которого растила одна мать, да и то без таких излишеств, как музыка и развлечения. Тем более, даже если Марциала и умела играть, то на самбуке, а принесенная Кэмом кифара явно не была новой, и от такого инструмента следовало ожидать глубокого, устоявшегося звука. Но и играть на таком инструменте, привыкшем, что его плектром водит по струнам рука мастера, надо было уметь. Кэм бережно провел рукой по потемневшему тяжелому деревянному корпусу, на котором были натянуты струны, поймал висевший на шнурке плектр, сделанный из тонкой костяной пластинки, и осторожно извлек звук.

Мелодия сразу заворожила Гайю — это была именно та музыка, которая кружилась у нее в голове целый день. Она тихонько приподнялась, сделала шаг на свободное пространство триклиния. Пальцы Кэма как будто следовали за ее ногами — извлекаемые им звуки совпадали с ее сердцебиением и послушно ложились под каждое ее движение.

Кэм чувствовал, что его руки сами ткут музыку, а глаза неотрывно следят за каждым движением Гайи.

В рисунке ее танца были гибкость и томность соблазна, а потом резкие всплески, мах ногой с прогибом, прыжок, вращение и снова соблазнительные волны. Завораживающая гибкость заставляла кружиться голову Кэма. Прогиб почти до пола, и снова взрыв с прогиба, вот Гайя резко вытянулась верх, на одной ноге сделала мгновенный шаг, скорее, выпад в сторону… И снова гибко-резкое скользяще движение и сумасшедшее вращение по кругу, и опять медленные и тягучие соблазняющие движения. Под тончайшей тканью были видны драконы, котторые при вращении ее гибкого тела тоже шевелились.

Перебор струн и танец Гайи слились воедино, и Кэм не мог остановиться, хотя и понимал, что девушка уже, наверное, устала. Гайя же усталости не чувствовала — к ней вернулось то удивительное чувство полета, которое она помнила с юности. Но вот музыка стала все более плавной и, наконец, остановилась. Васильковые глаза Кэма сияли от восхищения, он отложил кифару и подошел к замершей посреди зала девушке, словно присевшая на ветку маленькая птичка.

Не в силах что-то сказать, он обнял ее, вдохнул усилившийся от движений запах ее благовоний — и пропал. Он целовал ее так, как будто за ними гналась армия Спартака или Везувий уже начал извержение. Гайя, ошеломленная натиском его страсти и не ожидая такого бурного проявления чувств от всегда сдержанного Кэма, невольно начала ему отвечать — ведь в ее крови еще бурлило упоение танцем и музыкой.

— Я люблю тебя, Гайя… — выдохнул Кэм, глядя ей в глаза, сам похолодев от своей смелости. Он не боялся ничего, мог стрелу на лету поймать — а вот признаться в любви этой красавице с кошачими глазами смог только сегодня, да и то опьяненный без вина, потерявший разум от ее танца.

Гайя не ответила словами — но ее поцелуи и объятия стали не такими целомудренными как раньше, она перестала бояться его и вложила в свои ласки все то, что хотела бы сказать ему в свою очередь.

Кэм, не переставая целовать ее, осторожно освободил девушку от туники но не стал рвать нежную ткань, а на оборот, бережно и аккуратно, наслаждаясь самим действом, развязал пояс, расстегнул фибулы на плечах и невредимым отбросил невесомый нежно-розовый лоскуток. Гайя чуть слышно простонала в его объятиях, выгибаясь навстречу поцелуям, прижимаясь своей роскошной упругой грудью к его, широкой и твердой. Кэм только еще сильнее прижал ее гибкое тело к себе, продолжая целовать жадно и страстно, но в тоже время невыразимо нежно. Он только хрипло выдохнул, когда ее ноги обвились вокруг его талии и прерывистым голосом шепнул:

— Ты сводишь меня с ума, — замерев за миг до этого момента и награждая ее головокружительным поцелуем. Она улыбнулась и уже сама поцеловала его, зарываясь пальцами в его короткие и на удивление невероятно мягкие волосы. Эта ее улыбка и этот невероятный поцелуй окончательно заставили его потерять голову, и он уже не помнил как сумел добраться до ее спальни. Он не помнил ничего кроме нее — его Гайи — такой сильной, такой страстной и такой нежной. И снова головокружительный поцелуй и еще более головокружительный древний танец.

Гайя проснулась в объятиях Кэма — он прижимал ее к груди, словно боялся, что она сбежит или ее унесет Геката. Она открыла глаза и поняла, что разбудил ее нежный поцелуй:

— Прости, — прошептал Кэм и потерся носом о ее волосы, еле слышно пахнущие лотосом, вдохнул этот запах, словно пытался запомнить его навеки. — Прости, что разбудил. Но мне пора, а я не мог просто так уйти, не попрощавшись с тобой.

— Я провожу тебя, — она тихонько заворочалась в его руках.

Но Кэм остановил ее так, как останавливают просыпающегося не вовремя котенка — погладил по спинке, расправил волосы на голове, убрал со лба и шеи непослушные пушистые кольца:

— Не надо. Отдыхай.

— Но я не могу допустить, чтобы ты ушел голодным!

— Нас с Рагнаром кормят у Марциала. А промчаться верхом мне приятнее на пустой желудок. Ванной твоей воспользуюсь, если не возражаешь.

Он осторожно переложил ее голову со своей руки на подушку:

— Спи, красавица. Отсыпайся. Тем более, что завтра у нас всех непростой день.

Он ушел, а Гайя успела вспомнить, что завтра, на четвертый день после июльских ид, отмечаются Лукарии, праздник в честь освобождения Рима от нашествия галлов. И все те, кто защищает Рим ныне, соберутся в храме Беллоны на торжественную церемонию. Придется и ей там присутствовать — храм Беллоны небольшой, и пригласили по традиции только офицеров, начиная со старшего центуриона. Она вздохнула с облегчением — большинство ее друзей будет там.

Церемония в храме Беллоны, богини войны, почитающейся в качестве то матери, то сестры, а то и вовсе кормилицы бога войны Марса, как и ожидалось, тянулась долго. Гайя и Кэмиллус сумели отрешиться от происходящего, и, сохраняя безупречную выправку, с выражением проникновенности таинством момента на лице и с начищенными шлемами на сгибе левой руки думали каждый о своем, а точнее, друг о друге. Более горячие и подвижные Марс с Дарием уже извелись от необходимости слушать мерный речитатив жрецов, повторяющих слова ритуала, сложившегося сразу после того, как «гуси Рим спасли». Но гуси и те жили при храме Юпитера, а небольшой двор храма Беллоны, построенного почти пятьсот лет назад, когда и Форум-то представлял собой заболоченную низину, и не рассчитанного на такое количество людей, с трудом вместил всех если и не особо желающих участвовать в церемонии, то хотя бы обязанных делать это. Единственным из спекулаториев, кто откровенно наслаждался происходящим, был Квинт. Он вырос в деревне, с трудом поступил в армию в самую легковооруженную пехоту, то есть на верную смерть, и за свое первое жалование не мог даже расписаться, неумело вертя стило в черных заскорузлых пальцах, еще не отмывшихся от въевшейся с детства земли. И вот он центурион элитной спецкогорты, и этот путь проделал совершенно самостоятельно — а кто мог бы порадеть сыну крестьянина, выращивающего всей семьей капусту?

Префект спекулаториев в это время вместе с императором, сенаторами и высшими военачальниками — легатами и префектами — участвовал в такой же церемонии, но в храме Марса.

Но вот наконец, беллонарии в черных одеяниях и своих несуразных колпаках, потрясая двойными секирами, исполнили заключительный гимн, пронесли по кругу атрибуты богини, меч и бич, возложили на место, возле ее же колесницы, на которой рона и изображалась на многочисленных фресках, причем все время в центре битвы.

Некоторые офицеры, знавшие Гайю, заметили это совпадение и стали подмигивать ей по-дружески, показывая глазами на изображение статной женщины, управляющей бешено мчащейся в гущу сражения колесницей. Девушка слегка зарделась, улыбнулась и предпочла отвести от них глаза.

Но тут к ней, стоявшей в кругу друзей и среди других офицеров, не торопившихся расходиться в этот праздничный день, подошел один из старших центурионов легиона, лишь месяц-полтора назад вставшего под стенами города на отдых и переформировку. Офицеры этого легиона уже успели познакомиться поближе в основном с товарищами из когорт урбанариев и вигилов, потому что их отправляли дежурить в патрулях, а с кем еще можно поболтать по-свойски на ночной улице? Только с таким же патрулем.

Довольно молодой, чуть старше Кэма, который в компании друзей Гайи был по возрасту самым взрослым, старший центурион был бы красив, если бы не наглое, развязное выражение лица и кривящая большой рот самодовольная усмешка. Он уверенно, в развалочку прошел через двор, заполненный группками офицеров, оживленно обменивающихся новостями и вспоминающих общих знакомых — воюющих на всех пределах Ойкумены или уже охраняющих поля асфоделий в царстве Аида.

— А сегодня кто с тобой? Стоишь, выбираешь? — обратился он к Гайе, удивленно поднявшей на него глаза, не понимая, о чем вообще речь.

— Ты о чем?

— О празднике Венеры, вообще-то, — ответил нахальный офицер. — О нем как-то незаслуженно забыли из-за каких-то галлов, когда-то припершихся в Рим. Или вы тут все такие правильные, что вам не до любви?

На него уже смотрели и Марс, и Дарий, и все остальные. Кэм сложил руки на груди, чтобы не пнуть наглеца сразу — он догадался уже, о чем думает этот дорвавшийся наконец до столичной жизни парень. Затевать ссору не хотелось первым, утащить по-тихому не получиться, но того, что за этим последует, не мог предугадать и Кэмиллус.

— Да брось, — подмигнул он остолбеневшей Гайе. — Не строй невинную овечку. Я ж как с патрулем мимо твоего дома ни пройду утром, так от тебя новый ухажер выползает. Кстати, ребята, я ж вас узнал! Вы как ее делите? По дежурству?

Марс схватился за меч, но не успел его выхватить:

— Замолчал. И отошел со мной за угол.

— Не надо, — Гайя его руку накрыла своей, удерживая и проговорив это совершенно не изменившимся, негромким и бархатистым голосом. — Он же не тебя оскорбил. Я и сама способна постоять за свое доброе имя.

— Но не здесь же? — все еще не продолжая гнуть свое, насмешливо произнёс офицер, растянув в ухмылке выразительные крупные губы. — Я готов к неплохому поединку с тобой, лапушка. Но ты же вроде всех к себе домой зовешь? Что ж для меня исключение делаешь? Или не терпится?

Гайя молча вытянула меч из ножен:

— А я тут дома, — ее взгляд, пересекшийся с его, заставил поблекнуть в глазах у мужчины радость предвкушения развлечения.

К ним неслышными шагами приблизился беллонарий, чьи глаза и верхняя часть лица были скрыты капюшоном, а сильная челюсть, покрытая хоть и свежевыбритой, но темной щетиной, выдавала в нем каппадокийца — в жрецы Беллоны специально приглашали чужеземцев.

— Мы будем только рады, если на плиты нашего двора прольется свежая кровь. В нашем храме всегда объявляли войну, но обагрить его кровью не удосуживались уже пару столетий, как стали строить амфитеатры.

— Что это значит? — встревоженно в полголоса переспросил Кэм у жреца, ощутив неприятный холодок по спине. Он уже раздумывал, как ему уволочь уже без всякого стеснения испортившего всем праздник похотливого козла, но не делал этого только из уважения к Гайе — наказать его самим означало им всем признать его правоту, и Дария он тоже успокоил неумолимым взглядом. А Дарий уже был готов не только меч вытащить, но и вынул уже откуда-то сзади доспехов свои парные кривые ножи.

— Мы не будем мешать поединку… — прошелестел беллонарий и отошел.

Постепенно все оглянулись на них, поняли. В чем дело и образовали широкий круг, внутри которого остались Гайя и легионный офицер с обнаженными мечами.

Спесь немного сошла с мужчины — он не того ожидал, хотя сам по себе поединок на мечах его не особенно пугал.

— Девчонка, а ты не погорячилась? Отлюбил бы я тебя наедине, а тут придется личико-то твое ненароком попортить хорошенькое, или чего хуже, тунику твою в пыли извозить. Все равно же ляжешь под меня, но не такая красивая… Может, не надо?

Гайя улыбнулась нежной улыбкой, отдавая тяжелый парадный шлем Дарию и встряхивая собранными в короткий пушистый хвостик на затылке волосы, гладко убранные с высокого лба.

Она встала в позицию, и все замерли. Большинство собравшихся офицеров знали ее хотя бы отдаленно, а уж урбанариии и вигилы сталкивались на выездах, наблюдая за виртуозной работой отважного спекулатория, не боящегося спуститься на веревке с крыши пятиэтажной инсулы в окно, где засели очередные поганцы. Они уже привыкли, что у командира прибывшего отряда спекулаториев могут и рыжеватые кудри из-под маски на плечо выпасть после жаркой схватки, и глаза в прорези черной ткани сверкают не только праведным гневом, но и безупречными мазками черной и синей краски.

Гайя не успела даже сбить дыхание — она улучила момент, когда вояка отвлекся на ее глаза, и отправила его на землю даже не ударом меча, а простым ударом кулака в челюсть.

— И ты его не стала убивать? — раздул ноздри Дарий, искренне сожалея о происшедшем, он бы лучше перехватил бы поединок и не просто убил бы, а порезал бы ломтиками, как вареную колбасу, щедро нашпигованную чесноком и сельдереем.

— А зачем? — снова улыбнулась Гайя, вкладывая меч в ножны и пробегаясь тонкими пальцами по выбившимся из гладкой прически едва отросшим прядям челки. — Зачем своих-то убивать? Пусть за Рим жизнь кладет, а не в глупом споре. Он воин хороший, да только с головой не особо дружит, вот и попыталась мозги немного вправить.

— Похоже, ты их ему не вправила, а выбила окончательно, — опустился на одно колено Квинт, проверяя пульс на шее у лежащего в пыли офицера. Как ни старались беллонарии перед церемонией навести порядок в храмовом дворе, но ветер в этот день был сильный, и пыль невольно витала над всем городом.

— А было что выбивать? — громко спросил Марс, подходя ближе к Гайе и чувствуя себя виноватым даже не в том, что не смог сам покарать пошляка, а в том, что невольно стал причиной его гнусных идей.

— Да как-то не особо, — пожал плечами вигил, командир фалькариев, которые первыми шли в огонь с мощными топорами на длинных ручках, отсекая горящие части здания от еще нетронутых пламенем. — С таким на одной связке в пожар не пошел бы.

И вигил сплюнул в пыль рядом с начавшим подавать признаки жизни офицером.

— Прости, — он сел, потирая опухшую на глазах челюсть. — Прости, трибун! Фавн какой попутал…

— Ты и есть фавн, вон рога и хвост торчат из-под доспехов, — рыкнул на него Дарий, помогая встать. — Оклемался? На ногах стоишь?

Тот кивнул утвердительно, и пока Марс отвлек Гайю каким-то вопросом, Дарий коротко и резко ударил офицера кулаком в живот, умудрившись погнуть набрюшную пластину. Тот охнул и слегка согнулся, но тут же выпрямился.

— И что? Кто следующий? — он уже обрел ясность сознания, а в глубине души все кипело от обиды, что хрупкая накрашенная девчонка не просто отказала ему, боевому офицеру, с честью прошедшему всю Испанию и ни разу не терпевшему такого поражения в настоящем бою. — Вы все делаете хором? И в гости ходите, и колотите всех подряд?

— Не всех, — спокойно ответил Марс, и его друзья поняли, что стоит за этим напускным спокойствием. — Но вот тобой я сейчас эту стену заштукатурю. Барельеф из тебя сделаю, мерзавец такой.

Гайю в это время почти силком отвел в противоположную сторону двора и оттуда на улицу Кэмиллус, и она не видела, что ребята все по очереди навешали зарвавшемуся парню — ровно до тех пор, пока он мог им достойно отвечать. Даже выдержанный и почти равнодушный ко всем жизненным страстям Друз подошел, взглянул на уже порядком побитого и вывалянного в пыли вояку сквозь вставленный в глазницу округлый кристалл турмалина, помогающий порядком ослабевшему глазу разбирать неровные буквы скорописи, который скрибы записывали допросы, или изучать изъятые у изменников кодикиллусы с записями, за сколько монет продавали они отечество. Друз изучающе взглянул сквозь турмалин, вздохнул, покачал головой, заставив парня улыбнуться просящей вымученной улыбкой под его ледяным и пронизывающим насквозь взором, затем с таким же вздохом вынул турмалин, бережно переложил в левую руку, а правой врезал по носу так, что офицер рухнул снова. А Друз невозмутимо вставил свой зеленоватый кристалл на место и удалился с таким же невозмутимым выражением лица.

— И что нам с ним делать? — пожал плечами Марс. — Не оставлять же здесь. Беллонарии не жрицы Флоры, кто знает, что им на ум придет.

— Рените подарочек принесем? — удивился Квинт.

— А куда? И вообще, для него это будет окончательным просветлением, — хохотнул Дарий, сам успевший за лето два раза пообщаться плотно с Ренитой.

— Ну Волк уже там чудеса исцеления показывает, — напомнил Марс. — Он сегодня утром встал пройтись. От койки до койки, но сам. Говорит, как только до двери сможет дойти, сбежит.

— И что там такого особенного произошло у них? — спросил Квинт, не особо вникающий в отношения товарищей за пределами службы.

— Ренита прописала ему целебные ванны, — ответил Дарий, который тоже был в курсе дела, как ближайший друг Кэмиллуса, а, следовательно, водивший дружбу и с Волком.

— Так это же хорошо, — пробурчал Марс, взваливая незадачливого искателя любви себе на спину. — Ее ванны это чудо, она и Гайю, и Тараниса так лечила.

— Она хотела отволочь его на горячие источники за городом. На повозке… Дальше продолжать? — Дарий искренне понимал отказ Волка от таких процедур.

— Так. А ко мне в бассейн он согласится? Домой? — поинтересовался Марс.

— К тебе? — задумался Дарий. — А неплохая идея. Тем более, что тебя-то никто не обвинит, что от тебя по утрам выходят офицеры.

Марс рыкнул:

— Ну пользуйся, что у меня руки этой тухлятиной заняты.

По дороге благоразумный Квинт предлагал отвезти того сразу в их легион, для этого и не надо было лишних усилий — выехать не в Соляные ворота, а в Аппиевы. Но Дарий с Марсом запротестовали:

— Мы ж хотим как лучше! Ренита точно ему поможет!

— Да у нее своих дел полно. Она вон и правда на полевку похожа. Пузик на веревочке, — пожалел женщину Квинт.

— Погоди, а веревочку ты у нее где нашел? — Марс так обернулся к другу, что едва не уронил с коня свою ношу.

— Ну как… — смутился Квинт. — Косичка ж у нее сзади… тоненькая…

Тут уже и Дарий, несмотря на то, что ехал все это время молча от еле сдерживаемой ярости, расхохотался в голос:

— При Таранисе не скажи. А то он тебе в кончик языка стрелу вгонит. Или еще в какой кончик.

Квинт коротко хохотнул и послал коня вперед:

— Поеду обрадую ее.

Благополучно довезя до лагеря побитого офицера, незатейливо перекинув его через спину коня, и убедившись, что дорога пошла на пользу и он может стоять на ногах, Марс перекинул его руку себе через плечо и отвел в санитарную палатку.

Оттуда слышались голоса: низкий, глубокий и чуть глуховатый мужской, что-то односложно отвечавший женскому, тоже негромкому, но со сварливыми нотками, в которых иногда проскальзывал тот звук, который издает меч, доставшийся сыну от погибшего в бою отца — скрежущущий звук металла, оставшегося без хозяина.

— Ренита, — окликнул врача Марс, давая возможность Волку не оказываться на глаза товарищам во время бессмысленного спора.

— Иду! — отозвалась она из глубины палатки. — Меня Квинт предупредил! Сейчас, только уложу пациента.

— Не надо меня укладывать, — устало и бесцветно проговорил Волк, и Дарий понял по его голосу, что за этим сейчас последует буря.

— Как это не надо? — возмутилась Ренита. — Я врач и лучше знаю, кому лежать, а кому ходить. В том числе кому ходить на фуллонову чашу. Подумаешь, гордый какой. Я что, впервые вижу мужчину на горшке?

— Почтеннейшая Ренита… — простонал Волк, понимая, что их разговор уже стал достоянием Марса и Дария, чьи голоса он узнал, а также всех тех, кто там еще с ними подошел к госпиталю.

— Я почти тридцать лет Ренита! А это фуллонова чаша.

— Так, — положил конец спору Марс, зайдя в палатку один, оставив свою добычу под охраной Дария. — Ренита, что именно тебе передал Квинт?

Женщина обернулась к нему, полыхая неожиданно глубоким гневом в своих коричневатых, обычно невыразительных глазах, подбоченилась, удерживая при этом полотенце в левой руке:

— Да все! Вот паук похотливый! Ну уж я ему помогу… Давайте его в соседнюю палатку на стол.

— Раздеть? — с готовностью предложил Марс.

— Да я сама могу.

— А мы с него доспехи поснимаем, да тунику грязную. Его ж Гайя в пыли как следует вываляла, весь двор храма им протерла, они ж должны теперь сандаловым маслом там побрызгать, раз уж вычищено лично трибуном спекулаториев.

— Хорошо, — неожиданно легко согласилась Ренита. — Так Волк, мне надо идти, и я хочу удостовериться, что ты лежишь уютно и тепло в гнездышке. И все же отдал дань фуллону.

— Ренита, — ужаснулся Марс выражению глаз Волка и мысленно ругнул Кэмиллуса, который увел куда-то Гайю, а справиться с ситуацией могла только она. Но тут же осек свои мысли — он же сам обрадовался, когда Кэм увлек девушку за собой из храма прочь, и она не видела расправы, которую они с ребтами учинили над ее обидчиком. Он был готов и правда разнести его на мелкие клочки, как жрицы разбирают цветки троянды на лепестки, чтобы усыпать ими подножия статуй богов и героев. Но поразмыслил — и взял себя в руки. Все же поединок или просто драка — для мужчины в общем-то привычное явление. А вот то, что может сотворить Ренита с объективно нуждающимся в ее помощи человеком, ему и самому было представить страшно. А уж уловив край ее спора с Волком, и вовсе убедился, что был полностью прав.

Марс удержал пытавшуюся разойтись с ним в узком проходе между койками врача, прикрывающую рукой живот:

— Ренита, а Волку действительно надо лежать, не вставая?

— Не совсем. Я поднимаю его, мы делаем лечебную гимнастику, ту, которую разработали еще греческие врачи.

— А ванны? Помнится, ты Гайю каждый день в ванне с травами держала, а после массировала.

— Ванны? Ему очень надо! Массажи я делаю. А вот ванна, — она задумчиво покачала головой и добавила с обидой. — Хотела отвезти к целебным источникам за городом, горячим. А он отказался!

— Что, не смог сеть на коня? — Марс нарочно изобразил незнание о предыдущей ссоре Рениты со своим непокорным пациентом.

— На коня?! Не дам! Рухнет на дорогу. А вот в повозку он сам не полез.

— А на колеснице?

— Я не умею водить колесницы, — обиженно буркнула Ренита.

— Мы-то все умеем, — примирительно провел по ее руке Марс. — Главное. Понять, можно ли ему постоять полчаса? Я его же и придержать могу.

— Может. Если ты еще и подстрахуешь, — пожала плечами Ренита. — Идея хорошая.

— Прекрасно. Тогда я его сейчас к себе и заберу. Мою ванну и бассейн ты видела.

Она притихла на мгновение и улыбнулась:

— Разумно. У тебя хорошие условия. И не будет этого ужасного спора утром и вечером из-за горшка… Понимаешь, он же удирает и плетется сам в уборную. А если свалится в яму?

— Все, Ренита, давай не будем нагнетать страсти. Разрешаешь забрать пациента? Я ж тебе привез нового больного!

— Разрешаю. — выдохнула она. — Волку и правда здесь неуютно, а это скажется и на результатах лечения. Ты мне разрешишь приезжать делать ему массаж?

— Естественно.

Волк ответил ему благодарным взглядом, и вскоре они покинули лагерь.

А Ренита зашла в палатку, где ее дожидался пациент, почему-то абсолютно мокрый и подрагивающий от холода. Возле входа в палатку прохаживался Дарий:

— Ренита, я его даже помыл.

— Сам? Ну хоть мне бы сказал, я б простыню дала завернуться. Простудится же.

— Середина лета. Это раз. А два, отряхнется как собака. Тявкать умеет, пусть и отряхивается.

— Помыл? — прокряхтел впервые подавший голос бедолага. — Да он меня сунул в поилку конскую. И прополаскал, словно тряпку.

— А ты кто же? — невозмутимо поинтересовался Дарий и уже более тепло, с подчеркнутой почтительностью добавил для Рениты, но так, чтобы слышал и офицер. — Почтеннейший врач, вручаю тебе нашего драгоценного гостя. Надеюсь. Он теперь в надежных и милосердных руках. И сможет убедиться, что спекулатории не мстят слабоумным. И никому не мстят. Гайя ему показала в честном поединке, что у нас тут офицеры служат, а не квадрантарии. Но у нее самоконтроль лучше, она ни одной царапины не нанесла. А мы все погорячились немного, но теперь исправляем ошибки гостеприимством. Наслаждайся, наш новый друг!

И Дарий ушел, оставив Рениту наедине с незнакомцем, осторожно ощупывающим пальцами свой распухший нос и посиневшую челюсть.

— На что жалуемся? — поинтересовалась она, бесцеремонно срезая с пострадавшего сублигакулюм и оставляя его совершенно обнаженным.

— А так не видно? — скривился в попытке усмехнуться мужчина.

— Нос сломанный я отлично вижу, — заверила его Ренита. — Но может, душа болит? Язык, гадостями натертый? Совесть печенку грызет?

Мужчина насупился, догадавшись, что влип окончательно: мало того, что врач оказался беременной и довольно невзрачной женщиной, так еще и по ее первым же словам и по тому, как она с кем-то ругалась в палатке, он понял, что решительностью она не отстала от своих боевых товарищей. Когда она сдергивала с него сублигакулюм, он пытался протестовать — мог же снять и сам, руки в порядке, разве что сбиты слегка, а мог бы и остаться в мокром, но все же прикрывающем интимные места. Но врач резко отстранила его руки:

— Пришел лечиться, так лечись. Ты мой пациент. А я за пациентами ухаживаю тщательно и заботливо.

Ренита вправила сломанный нос, внимательно осмотрела все его ссадины и взялась за небольшой сосуд с едко запахшим, как только она вытащила пробку, снадобьем. Он с безразличием наблюдал, как она отлила немного на клочок чистого полотна, и поднесла к его лицу — боли от жгучего лекарства он не боялся. Но вот когда она закончила обрабатывать его повреждения и отбросила ткань в ведро, он с ужасом увидел, что кончики пальцев врача, которыми она держала пропитанную снадобьем ткань, стали коричнево-зелеными, и этот цвет был очень насыщенным, ярким, заметно выделясь на фоне ее далеко не белоснежной кожи рук.

Он не успел спросить у нее, выглядит ли его лицо так же, как ее пальцы, как она проворно выхватила из корзины еще один кусок полотна, надорвала его с двух сторон и, получив какое-то подобие самой обычной пращи, накрыла середкой его нос, укутанный предварительно слоем мази, а концы связала где-то у него на затылке и макушке.

Ренита отступила на шаг, полюбовалась свеженаложенной повязкой, закрывшей пострадавший нос ее пациента, а затем взяла еще одну полотняную ленту, пошире и подлиннее. Она бережно нанесла мазь на припухшую синюю челюсть там, где ее коснулся кулак Гайи, проложила салфетку и подвязала челюсть, заботливо расправив складки ткани.

— Вот, — заключила она с радостным вздохом. — Помощь тебе я оказала всю, в которой ты нуждался. Свободен.

— Как? — вытаращился на нее офицер, осознавая, что его грязную тунику куда-то небрежно бросил под ноги коням у поилки тот молодой старший центурион с серыми жесткими глазами, а врач только что срезала и выбросила в помойное ведро сублигакулюм. Он провел руками по голове, наткнувшись на повязки и понимая, что выглядит в них совсем не так, как должен выглядеть раненый воин. — И что мне теперь делать?!

— Долечиваться по месту службы, — буркнула врач, делая какие-то записи на небольшой навощеной табличке. — Вот записка врачу из того легиона, где служат такие недоумки, способные наговорить гадости трибуну. Так что бери, иди и хами там. Предложи переспать трибуну вашего легиона. Что уж далеко-то ходить было?

— Как я пойду?

— Ногами, — Ренита раскрыла футляр с египетским папирусом и раскатала по рабочему столу свиток, вглядываясь в рисунки.

— Как? — он уже был готов кричать.

— Раз-два, раз-два. Они же в порядке, я тщательно проверила.

— Я голый!

— Но позволь, доблестный кто ты?

— Старший центурион.

— Так вот, доблестный старший центурион, я же не препозит и складами не заведую. Ну простынку могу выделить какая потрепаннее. Какую не жалко выбросить.

— Согласен.

Он вышел из санитарной палатки, прищурившись на яркий солнечный свет — день был в самом разгаре. Старший центурион не так уж чтобы плохо себя чувствовал — врач действительно помогла, обработала все повреждения и напоила какими-то отварами.

Он обернул вокруг себя выданную ею простыню — действительно ветхую и застиранную, в несмывающихся пятнах каких-то снадобий наподобие того, которым она его всего обмазала. Взгляд мужчины упал на его же собственные доспехи, аккуратно сложенные возле входа в палатку. Он едва не споткнулся о них и с трудом скосил глаза на них из-за массивной, мешающей смотреть перед собой повязки на сломанном носу. Перебрав и натянув свое имущество, он убедился, что спекулатории не тронули ничего — возможно, их остановили две боевые награды на грудных пластинах парадных доспехов. Затянув все ремни, он почувствовал себя чуть увереннее — но из-под бедренных пластин предательски торчала отвратительная тряпка. Схватив свой меч, он спешно вытянул клинок и взглянул в него — так, как и привык бриться. И едва не выронил меч себе под ноги, рискуя приобрести еще одну рану — все лицо и почему-то уши были зелено-коричневого цвета там, где не было закрыто торчащей посередине шишкой повязки, убегающей назад тонкими ленточками, а подбородок казался обросшим короткой и неровной белой бородой.

Он побрел к выходу из лагеря — все римские воинские лагеря ставились по одной схеме и по одним правилам, поэтому он легко нашел дорогу. Но тут перед ним неслышной тенью вырос тот самый вежливый и немногословный, подтянутый офицер с невыразительным, отстраненным лицом и кристаллом турмалина в глазу. Наученный горьким опытом встречи с его кулаком, мужчина отступил в сторону, но тот улыбнулся официальной улыбкой:

— Друз, старший центурион когорты спекулаториев. И на правах, данных мне нашим префектом, запрещаю тебе покидать лагерь в столь непотребном виде. Ты собрался в Великий Рим, в праздничный день! И позоришь грязной тряпкой армию Великого Рима!

— А что мне делать? Ну пошлите вестового за моими вещами в наш лагерь.

— Мысль разумная. Заодно и напишем подробно причину такой странной просьбы.

— А может, не надо? Да что меня попутало к трибуну вашему прицепиться? Сам уже не рад, поверь, — сокрушенно махнул он рукой.

Друз внимательно заглянул ему в глаза:

— Тебя как зовут-то, герой?

— Тит. Да пойми, я ж четыре года мотался по диким лесам и видел неумытых местных. А тут она! Да еще в храме Беллоны. Сама как Беллона! С золотыми локонами, с этими глазами… А губы…

— Стоп, — усмехнулся Друз. — У Гайи, если не ошибаюсь, не только губы. Там еще меч и кулаки? Так?

— Так…

— Ладно, пойдем, я дам тебе нормальную тунику. И не столько из сострадания к тебе, сколько из уважения к гражданам Рима, которые не должны в праздник, да и по будням, видеть офицера в таком виде. Тем более, ты ж в боях был? — Друз кивнул на его фалеры.

— А тебя удивляет? — уже с некоторым вызовом ответил Тит, обретая почву под ногами.

— Нет. Ни капли. Был бы ты такой, для красоты, взрощенный в Табулярии где, Гайя вряд ли бы вызвала тебя на поединок. Не стала бы руки марать. А так радуйся. Значит, она все же равного себе воина увидела.

— Она мои извинения примет?

— Как принесешь. Думай.

— А эта женщина в госпитале? Она правда врач?

— А есть сомнения?

— Если у вас тут такой трибун, то и врач не удивляет теперь. Но эти дурацкие повязки снять можно?

— Я б не советовал. Она вроде ничего зря не делает. Ей виднее, а то вдруг нос твой отвалится, а ей отвечать в храме Эскулапа.

За разговором они дошли до палатки, где жил Друз, и он пригласил Тита зайти и переодеться спокойно. Тит заметил над одной из аккуратно заправленных коек висящую на внутреннем креплении палатки женскую столу темно-синего цвета, и вопросительно глянул на Друза:

— Это ее?

— Кого именно?

— Трибуна Гайи.

Друз рассмеялся:

— Это Рениты. Видишь, рядом койка ее мужа. Лук висит запасный.

— Ого! Лук-то дальнобойный.

— Вот и делай выводы. И, кстати, вот койка Гайи.

Он указал на идеально натянутое простое серое одеяло, на котором лежали ножны для метательных ножей.

Тит вздрогнул.