Невеста смерти

Глава 9

Таранис без особого труда справился с дальнобойным луком Авла — оружие привычно легло в руку, заставив кельта усмехнуться — в прошлый раз он натягивал лук, чтобы стрелять в римлян, штурмующих святилище в роще. А теперь ему тоже предстояло стрелять в римлян — но уже с их согласия. Он не особо вдавался в подробности кто тут против кого. За время общения с Гайей и Марсом уяснил, что есть Рим со своей мощной военной машиной, частью которой и являлась когорта спекулаториев, и есть враги Рима, в том числе не только недовольные римским порабощением народы Ойкумены, но и вполне римские внешне граждане. И вот как раз это Таранису принять оказалось легче: он хотел воевать с римлянами, но друзья Гайи и Марса стали и его друзьями. Так что Таранис хладнокровно прицелился и снес с крыши сначала баллистария, а затем и весь запаниковавший расчет баллисты.

Он спустился к Авлу, ждавшему его, а точнее, свой лук. Несмотря на простреленное и наспех перевязанное плечо, лучник преторианцев держался уверенно, хотя и несказанно злился:

— Да лучше в задницу! Да куда угодно, кроме глаз и рук!

— Поправишься, — успокоил его Таранис, бережно передавая лук.

— Конечно, — согласился Авл. — Если только козел Кезон не изуродует, как Зевс черепаху, вытаскивая стрелы.

— Это что за зверь?

— Черепаха?

— Кезон. Что-то я про него уже слышал недавно нелестное.

— Не удивлен, раз ты в отряде Гайи. Он же ее травит, этот горе-врач.

— Как?! Отраву подсовывает?! — не совсем понял Таранис гневную латынь лучника.

— До этого не дошло, Гайя же принципиально предпочитает терпеть боль, а не глотать снадобья. Но была б возможность, наверное, траванул бы. Он ее ненавидит.

— За что?!

— Женщина. Красивая. Умная. И офицер к тому же, — на этом у лучника желание откровенничать пропало, и он снова погрузился в полудрему, вызванную тяжелой раной.

Таранис даже сквозь окровавленную повязку видел, что наконечники стрел не вынуты, и подумал, что Рениту бы сюда…

Между тем дворец заволакивало дымом. Сначала его защитники решили, что это ночным ветром натягивает в окна, но затем оказалось, что кто-то сумел поджечь подвальные помещения, где хранились запасная утварь и те ненужные подношения, во множестве стекавшиеся к императору, но не находившие применения даже в качестве бесполезного украшения. Среди них были даже обычные ивовые корзинки с овечьей шерстью, подаренные наивными селянами и принятые с благодарностью и ответными подарками. Октавиан требовал от скриб и виликов, чтобы они передавали это добро для бедных граждан для раздачи вместе с хлебом, но что-то не всегда у них там складывалось.

Командир охраны собрал своих воинов:

— Штурм дворца сейчас, когда император в безопасности, нам уже не страшен. Но дать сжечь дворец тоже не резон, сгорим вместе с ним. Будем тушить.

— А вигилы? — спросил кто-то.

— Похоже, им есть чем заняться в городе. Увидят пламя, и сюда примчатся. Но во когда? Да и не факт, что обстрел прекратился. Нам еще надо наших ребят с лестницы вытащить.

Он отправил нескольких воинов принести тех преторианцев, которые были ранены или убиты на лестнице при обстреле, а с остальными принялся заливать разгорающееся пламя. Для сильных и здоровых мужчин не составило труда, сбросив лишние доспехи и шлемы, таскать воду из бассейнов и фонтанов вниз, заливая горящие склады. Они подняли на лицо свои черные маски, напитав их водой, и только щурили слезящиеся от едкого дыма глаза.

Командир дворцовой охраны, человек неглупый и опытный воин к тому же, оставил все же людей наблюдать за состоянием дел в остальных помещениях дворца — и не зря. Пока основные силы были заняты тушением пожара, еще несколько смельчаков покрепче под угрозой тоже получить стрелу втащили под защиту стен тех своих товарищей, которые получили ранения при обстреле лестницы. Ребят наскоро перевязали, выяснили, кто из них еще способен держать в руках оружие, чтобы в случае жесткой обороны и боя в помещениях дврца защитить себя и товарищей. Оставили с ними на всякий случай одного здорового солдата для охраны — и это все, что защитники дворца могли для них сейчас сделать, разве что водой еще напоили.

— Тревога! Проникновение противника через западную лестницу! — раздался окрик дозорных. — Зашли через подвал!

Преторианцы, тушившие пожар, спешно выливали оставшуюся воду, добивая кое-где пробегающие по тлеющему мусору язычки пламени. Подвальное помещение, лишенное естественной вениляции, было заполнено едким дымом пополам с паром, образовавшимся от щедро вылитой на угли и раскалившийся камень пола воды. Ребята наперебой кашляли, сплевывая тягучую черную слюну, и проклинали на чем свет стоит всех злочинцев Рима во главе с Исидой и ее не в меру бодрыми жрецами.

Услышав тревогу, они, как были, потные и закопченные с головы до ног, не успев надеть доспехи, в мокрых насквозь грязных и прожженных туниках, выхватили мечи и ринулись в бой.

Отряд защитников дворца снова поредел — командиру пришлось оставить троих дотушивать пожар: разгрести и пролить как следует все угли, чтобы затаившийся жар не дал новой вспышки.

Таранис с ходу врубился в схватку — им пришлось вчетвером, включая командира, противостоять десятку вооруженных кривыми мечами египетских храмовых воинов, которыми, как ни странно, управлял вполне римского вида молодой мужчина с хорошей военной выправкой.

— Этого живым брать, — отрывисто бросил командир, и в то же мгновение едва не выпустил меч из рассеченной руки, но успел перекинуть его в левую.

Командир выругался страшным и грязным ругательством, но не отступил. Таранис, понимая, что как бы ни пытался мужчина не показывать боли и нахлынувшей слабости, долго он не протянет и уже не воин. Кельт, вглядываясь в лица нападавших, вдруг отчетливо понял, что под внешним египетским антуражем — подведенными черной краской к вискам глазами, выбритыми наголо головами, своеобразными доспехами в виде широких полукруглых нагрудников — за всем этим видны вовсе не египетские черты лица. И его взяла ярость — он, военнопленный, воевавший против Рима, сейчас увидел, что может принести пользу этому Риму, не предавая своего народа. А эти, с позволения сказать, римляне — пакостят в своем же гнезде, как не делает самая гадкая птица. И его уже было не остановить — помнил, что стрела, которой его подстрелили после одержанной таки победы в роще, была своей, а не римской. Цена предательства была записана шрамом на его груди.

— Падла ушастая, — он прижимал к полу предводителя лже-египтян, успокаивая его ударами головой о мрамор.

— Не убей его, нам еще поговорить бы, — негромко и резко сказал командир, затягивая зубами повязку на руке.

— Эх, — приподнял пленника, имеющего весьма жалкий вид, Таранис. — Убил бы с радостью.

— Странно, они же шли четко в покои цезаря, минуя посты охраны. И ведь почти дошли, мы сейчас в приемной, — негоромко, словно сам с собой, рассуждал командир охраны. — Я не первый день на этом посту. И ребята мои тоже. Ничего не понимаю. Как будто поганцы знали расположение постов и даже пароли.

— Командир, там вигилы! — в зал вбежал один из дозорных.

— Как они пробрались?!

— Они центонами своими укрылись, стрелы в толстых тюфяках вязнут. Говорят, дым черный и отблески в нижнем ярусе портика заметили.

— Пусть доливают, — устало махнул здоровой рукой командир.

— У них повозки внизу. Они готовы раненых вывезли.

— А на улице как они защитят?

— У них же топоры и багры. Сказали, сюда же приехали, значит, отбились. Ребята они все как на подбор, крепыши, и большинство в этом расчете фракийцы. Спокойные и деловые.

— Их только прикрыть бы, когда они наших раненых будут грузить. И выпустить не через лестницу, а открыть нижний портик.

— Будет сделано, — приготовился бежать передавать распоряжения солдат, но остановился. — А прикрывать кто будет? Авл же лук держать не может.

— Таранис, — кивнул на переводящего дыхание кельта командир охраны. — Авл ему уже свой лук доверял.

Таранис занял позицию в нише лестницы, простреливая все то пространство, где находились повозки вигилов. Он старался выследить и выцелить вражеских лучников, которые пытались подстрелить мулов, впряженных в пожарный обоз. К счастью, вигилы тоже что-то соображали в военном деле, и они выбрали достаточно безопасное место для стоянки, так что Таранису важнее было расчистить им коридор для движения по взвозу, чтобы они могли беспрепятственно свернуть к Марсову полю, где располагалась вигилия, или же выбраться на дорогу к Дубовым воротам, чтобы отвезти раненых непосредственно в преторианский лагерь.

Вигилы, наполнившие пустые помещения дворца гортанными громкими голосами, заверили командира, категорически отказавшегося ехать с ними, несмотря на ранение:

— Не переживай, доставим мы твоих ребят по возможности к вам туда. Уже отвезли по дороге нескольких от Бычьего рынка. Там тетка какая-то у вас делами заправляет, суровая такая, хоть и мелкая. Она там всех ваших ребят прямо на пороге санитарной палатки раздевает догола и моет сама, ей даже воду греют в котлах. Как уж она заставила? Да, нам в вигилии проще, у нас водопровод и баня своя.

Таранис, услышав эти разговоры, почувствовал тепло в груди — бесспорно, Ренита каким-то образом сумела пробиться в лагерь.

Авл, прежде чем дать вигилам себя утащить, попрощался с луком — провел рукой по его отполированной древесине:

— Таранис, сохрани мне его! Это самое дорогое и родное, что у меня есть. Воюй им за меня сегодня. И сам тоже уцелей, а то ведь я лук именно тебе доверил. Другим бы не оставил.

— Постарюсь. А ты давай лечись. Знаешь, — сказал он доверительно лучнику. — Там моя жена будущая. Она тебя на ноги обязательно поставит.

— Да мне б руку сберечь, — простонал Авл. — Мне ж стрелять!

— И на руки поставит.

Вигилы уехали, пообещав передать заодно сведения о состоянии дел во дворце.

Им предстояло продержаться до прихода подкрепления.

Ренита перевела дыхание. У нее уже давно ныла спина от напряжения и бесконечных наклонов к лежащим тут и там мужчинам, но она из последних сил старалась не показать усталости — по-прежнему улыбалась им, поддерживала под голову, когда поила и успокаивала, обещая, что милость Эскулапа почти бесконечна.

Ребята слегка смущались присутствия женщины — все же они привыкли показываться народу Рима не в таком беспомощном состоянии, но вскоре успокоились, видя, что она держится просто и совершенно естественно, даже подавая уринарий.

Когда вигилы привезли партию раненых из числа дворцовой охраны, Ренита услышала краем уха от них, что там все еще идет бой и что у них там новый лучник — хоть и странно раскрашенный, длинноволосый, но бьет без промаха. Она попробовала уточнить осторожно у ребят во время перевязки — но имени этого воина никто не знал, хотя сомнения ее почти развеялись тогда, когда один из преторианцев, которому она вынимала засевшие в плече и чуть ниже наконечники стрел, негромко сказал:

— А повезло тому парню, если ты и правда его будущая жена.

Ренита предпочла не ответить, только улыбнулась привычной улыбкой, получающейся уже с трудом от усталости. Ей хотелось верить, что это о Таранисе, но вот смущали слова про жену. Да и времени прошло много с того момента, как вигилы забрали раненных из дворца и сумели проехать с ними в преторианский лагерь — она слышала, как они поминали аидовых змей, рассказывая про медленное путешествие пожарного обоза через заваленные мусором улицы города.

Светало.

Вернулись Гайя и ее группа. Марс, проводивший Дария к врачу, был несказанно удивлен, увидев тут Рениту:

— Ты мне существенно жизнь облегчила. Я ж собирался сейчас за тобой ехать на Квиринал. Кстати, Дарий, знакомься, это та Ренита, ночь которой ты собирался купить перед зачисткой лудуса.

Ренита зарделась, а Дарий, полуобнаженный и мокрый после тщательного мытья у кринцы, рассмеялся, опираясь на плечо друга:

— Ты при Таранисе не скажи!

— Да, а Таранис где? — спохватилась Ренита. — И Гайя?

— Гайя домывается, скажу ей сейчас, что ты здесь. А Таранис… Когда мы уходили из дворца, он был жив и здоров.

Ренита снова замкнулась в себе, направив все свои силы на Дария и видя только его рану:

— Давай, милый, сейчас посмотрим, что там с твоей ногой. Как же тебя угораздило? У большинства руки рассечены. Бедра кое-где. У некоторых лица повреждены. А в основном все же доспехи у вас тут хорошие, много тела закрывают. Мало кому в щели между пластинами попали, единицы таких. А нога сзади…

— Он меня прикрыл, — с порога отозвалась Гайя, приветствуя и Рениту, и отлеживающихся после перевязки ребят, которых Ренита еще не отпустила в свои палатки.

— Да ладно тебе, — отмахнулся лежащий на животе Дарий, чувствуя себя неловко и от вопроса Рениты, и от позы, в которой ему пришлось лежать, чтобы она могла заняться его икрой.

— Гайя! — Ренита была теперь спокойна, увидев подругу невредимой, хоть и усталой. — Тебе надо отдохнуть.

— Конечно. Сейчас заберу Дария, мы же все равно в одной палатке. Риса пристрою.

Гайя говорила легко, а сама мучилась в душе. Друз, распоряжавшийся местами в палатках и выдачей продовольствия, твердо ответил на ее вопрос о Рисе:

— В твоей палатке места полно. Она на десять человек, а вас там ты, Марс, Дарий, Квинт. Ну и эти двое варваров. Так что Рис у вас. А куда мне его? На аквилу поднять и сегнифера приставить?

Рис, тоже умытый и полуобнаженный, потому что туники они тщательно отстирали и раскинули на край палатки просыхать, уверенно зашел в палатку.

— Гайя? Вот уж поистине рука богов. Будем спать с тобой рядом. А хочешь, можем и сразу вместе лечь, все равно завтра в магистрате наш брак зарегистрируют, я уже договорился. Если хочешь, то и префект имеет право нас сам поженить, тем более если сейчас боевые действия идут.

— Вот именно, — отозвалась Гайя, осматривая свой меч, — Боевые действия. Так что и разговаривать нет смысла ни о каких женитьбах. И вообще, Рис, твои шутки далеко зашли. Мне они неприятны. Давай хватит, все устали, снова дернуть могут в любой момент. Так что давайте отдыхать.

Она видела, как напрягся Марс, войдя в палатку и увидев тут Риса. Дарий, опиравшийся на его плечо, только приподнял бровь и прохромал к свой койке.

— Гайя, — подошел к ней совсем близко Рис в тои момент, когда она уже собиралась заползти под одеяло. — Это не шутки. Твои родители обещали мне тебя. У меня сохранился даже брачный договор, который я подписал с твоим отцом. Вот только незадача. Когда он послал за тобой, чтобы объявить о том, что выходишь замуж за меня, оказалось, что ты сбежала из дома. Ну а как искал, я тебе уже говорил. Искал.

Гайя сжала виски руками — мир закрутился не в ту сторону:

— Спаси меня, Ата, богиня безумия, от своего приставания. Рис, я отказываюсь что-либо понимать.

— А и не надо. Просто пока поверь. А выспишься, успокоишься, и документы почитаешь. Кстати, твой же дом родители сразу тогда тебе завещали, а родичи могли в нем жить и присматривать, если бы я тебя увез бы надолго к своему месту службы.

— Нет, все равно какой-то фарс, — прошептала Гайя.

— Моя милая и любимая Гайя! — погладил ее по плечу Рис. — Спи. Набирайся сил. Ты стала настоящим воином за эти годы. Вот мышцы-то какие на руках, на плечах. Постой-ка, дай гляну… Да не прячься ты в одеяло, я уже все заметил. Этот шрам на боку от меча, и он довольно давний. Года четыре? Угадал? А этот на ребрах совсем свежий… И на скуле вот еле заметный… И брови рассечены не раз. Дай-ка руку…

Она сжалась, помня слова Кезона о том, что никому она такая не нужна, и ни один мужчина не захочет, чтобы его ласкали руками воина — сильными и в шрамах. Но голос Риса был нежен, он завораживал и обволакивал, как и его прикосновения к ее телу.

— Гайя моя! Ты прекрасна. Ты сильна, и родишь мне красивых сыновей, одного за другим. И вместе мы вырастим из них настоящих воинов. Таких, как мы сами.

— Рис… Прошу тебя… Не надо… Ложись спать.

— Хорошо, ложусь. Так уж и быть, забуду, что трибун, и подчинюсь старшему центуриону.

И он коснулся шрама на ее брови легким прикосновением губ.

Марс, видевший это, хоть и не слышавший очень тихого разговора, понял, что Рис каким-то образом оказался проворнее него и яро борется за внимание Гайи. Но вывело Марса из равновесия даже не это — Гайю вожделели многие, и после долго лечили выбитые челюсти. А вот этого неизвестно откуда взявшегося, но уже пользующегося определенными позициями Риса она не ударила, хотя Марс и успел злорадно подумать в момент поцелуя, по какой же траектории полетит трибун — в дверь палатки или на койку Рагнара, который уже задремал и спросоня мог бы не пощадить.

Но усталость взяла верх, и все они заснули — хотя никто и не безмаятежно. Рагнар думал о Юлии, остававшейся хоть и под охраной, но в городском доме префекта. Марс — о Рисе и тех неприятностях, которые он несет своим вниманием к Гайе. Дарий, отказавшийся от обезболивающего, в полусне думал о том, что такая вроде пустяковая рана надолго вывела его из строя, лишив возможности бегать, да и во веревке спуститься в ближайшие дни будет трудно. Гайя, засыпая, сравнивала зрелую красоту Риса и привычную ей уже, но такую близкую — Марса. И где-то на краю души пожалела о том, что, может, и поторопилась, отдав свою евственность именно Марсу.

Дворцовую охрану сменили только под утро, и на хораприме, с первыми лучами солнца, они уже были в лагере. Командир, которого подхватили солдаты, стоявшие на посту у входа в лагерь, чтобы проводить к врачу, на прощание хлопнул Тараниса по плечу:

— Спасибо, дружище. Хочешь, пока Авл выздоравливает, я тебя на его место возьму в свою смену?

— Видно будет, — уклончиво отметил Таранис. — Мой командир вроде пока Гайя.

— С ней-то я договорюсь, если что. Было бы желание.

Таранис сначала хотел пойти вымыться как следует, чтобы не представать перед Ренитой в таком виде, в каком они все вернулись сейчас. Да и не хотел ее отвлекать от работы — пусть уж сначала займется командиром охраны. Тем более, что он был совершенно спокоен, потому что выбежавший ему навстречу Вариний сразу выпалил:

— Ренита у нас! — и осекся при виде замученных и грязных воинов, с трудом передвигавших ноги к кринице.

— С ней все в порядке? — Таранис нашел силы улыбнуться юному другу, тем более вести он принес радостные.

— Наверное, — пожал плечами Вариний. — Мы с ней толком не виделись. Она из палатки санитарной еще не выходила. Кезон же сбежал жаловаться. Так что все на нее одну, как в лудусе. Там к ней пару капсариев приставили, хотя бы носилки носить, ребят перекладывать. Ты к ней пойдешь?

Таранис задумался на мгновение:

— Побегу!

И, как был, рванул в сторону хорошо заметного символа Эскулапа, поднятого над несколькими палатками в центре лагеря.

Ему повезло — Ренита как раз вышла на утоптанную ровную площадку, где стояла горячая вода в котле, и вместе с легионером-капсарием, в обязанности которого и входило оказывать помощь раненым непосредственно в бою и вытаскивать их, помогала вымыться командиру охраны, который упорно не соглашался раздеться:

— Перед женщиной? Я, боевой офицер? Да вы что тут все, смеетесь?! Дури нанюхались? У меня всего лишь рука задета, я что, сам после перевязки не помоюсь?

— А при чем тут женщина или вообще медуза-горгона? — ворчливо возражала Ренита. — Я же не на сатурналии собралась поплясать с тобой. Мне надо, чтобы ты всю эту грязь не тащил за собой на стол и в постель. Другие раненые не виноваты, что у тебя тараканы в голове такие, что раздеться при мне не можешь. Они-то заслужили чистоту, как того и требует незыблемый Гиппократ!

Таранис остановился в нескольких шагах от любимой, наслаждаясь ее решительностью и уверенными жестами. Она краем глаза заметила движение:

— А это кто тут еще один такой же чумазый? Куда ранен? Сейчас обмоем и перевяжем, не волнуйся, мой хороший. Сам разденешься или тоже упрашивать?

— Милая, для тебя я разденусь сразу и по первой твоей просьбе. Если только тебя не огорчит, что у меня ни царапинки.

Она услышала родной голос и, позабыв свое твердое решение больше не мешать Таранису жить так, как ему подсказывает судьба, бросилась на шею любимому:

— Ты жив! Родной мой, любимый…

Он зацеловал ее на глазах у всех, не обращая внимания, что снова пачкает ее лицо и одежду, как тогда в сполиарии.

— Таранис, — она отстранилась от него. — Ну вот опять…

— Зато ты теперь тоже чумазая, так что вместе и помоемся. Я согласен подождать, пока ты зашьешь ему рану. Можно, я прямо тут посижу, возле палатки?

— Посиди. Тут не долго, — она вдохнула исходящий о него запах пота, железа, гари и крови, и он показался ей совершенно иным, чем тот, что исходил от остальных ребят, гораздо приятнее. Запах Тараниса кружил ей голову, а его лицо было для нее красивым и в копоти. Отважный, сильный, и при этом нежный и игривый — он сам кружил ей голову каждым своим словом и движением.

Закончив с оказанием помощи и еще раз проверив всех тех, кого она не рискнула отправить на свои места, а оставила возле себя, чтобы не прозевать поднимающийся жар или открывшееся кровотечение, Ренита дала указания капсариям и вышла на улицу.

Таранис и правда был там, где и обещал — возле палатки. Мужчина сидел прямо на утоптанной земле, согнув одну ногу в колене, а другую вытянув вперед, по-прежнему грязный настолько, что даже его татуировка не так бросалась в глаза, и спал, откинув назад голову со слипшимися от пота волосами.

Ренита с замиранием сердца подошла к нему, чувствуя, как острая жалость затапливает ее, опустилась рядом с ним на колени, провела пальцами по закопченному лбу:

— Милый…

Он встрепенулся, распахнул глаза и его бездонные синие озера стали сразу теплеть, встретившись с встревоженным взглядом Рениты.

— Идем? — она помогла ему встать. — У меня осталась теплая вода. Я принесла полотенца, давай за палаткой вымоемся. Я помогу тебе, да и сама уже тоже явно нуждаюсь в том, чтобы освежиться. Сто потов сошло, пока всех перевязала и осмотрела… Безумие какое-то. Бойня на улицах, и не понятно, с чего… А ребят жалко.

Они разделись, оставив только сублигакулюм у него и тонкий нижний хитон у нее. Ренита вылила на Тараниса ковш воды и стала растирать его грудь, плечи и спину густым мылом, сделанным по галльскому рецепту, из листьев и корней мыльнянки. Он пошатнулся от того, что голова пошла кругом в сладком дурмане от ее прикосновений, и она придержала любимого, обвив рукой его талию:

— Немного еще осталось, сейчас волосы тебе промою, а дальше сам. А я за это время тоже помоюсь быстренько.

Он воспользовался случаем, и, несмотря на валящую с ног усталость, прижался к ней еще ближе.

— Осторожно, — шепнула Ренита, отвечая на его поцелуй. — Знаю, что у тебя на уме, но тут все видят караульные.

Они завернулись в широкие полотенца.

— Ты куда теперь? — спросил у нее Таранис.

— К себе. А вдруг кому моя помощь опять потребуется?

К ним подошел Друз, деликатно сделав вид, что не замечает их вида:

— Ты Таранис? Тебе в ту палатку, — он показал рукой на одну из стоящих ровными рядами больших палаток лагеря. — Там Гайя и ее группа. А тебе… Ренита, давай сейчас ты тоже туда, чтобы хоть выспаться. Уже наслышан, как ты ту пахала всю ночь.

— А раненые?

— Я же знаю теперь, где тебя искать. Что ты думаешь, тут трудно позвать?

Таранис не заставил повторять дважды — подхватил ее на руки и унес, не забывая целовать по дороге.

Но вот когда они, тихонько откинув полог, скользнули в полутьму, то оказалось, что свободная койка приготовлена одна. Они легко узнали золотые влажные локоны Гайи, свешенные ею вниз для просушки, приметную руку Рагнара, покоящуюся на одеяле, четкий профиль Марса на подушке. Квинта, доставившего ее в лагерь, Ренита узнала сама и шепнула о нем Таранису:

— Вот он вместе с префектом меня спас с улицы.

Дарий глянул на них из своего угла и приложил палец к губам, поманив Тараниса:

— Привет! Давай, устраивайся тихонько. Придется вам уж вместе с Ренитой, ее койку занял Рис.

Таранис мысленно благословил Риса и затолкал слабо возражающую Рениту к себе под одеяло, заполз следом сам. Он обнял ее так крепко, словно боялся, что она исчезнет. А Ренита прильнула к нему, успев подумать: «А Таранис же и не знает, что я хотела от него сбежать…»

Тех, кто отработал в ночь, подняли только к обеду — волнения на улицах пошли на спад, и урбанарии, подкрепленные солдатами одного из стоящих лагерем недалеко от города легионов, взяли дело в свои руки.

— Мне тут надо кое с кем побеседовать, — предупредила друзей Гайя, тщательно заплетая волосы в косу.

— А мы тогда умываться, перекусим и на тренировку, — ответил ей Марс.

Дарий порывался встать тоже, но друзья его осадили.

Таранис не удивился, не найдя Рениты рядом с собой — он слышал сквозь сон, как за ней тихонько проскользнул караульный, и она, шепнув ему что-то ласковое на прощание и поцеловав прямо в покрытую татуировкой щеку, накинула тунику и исчезла.

— Гайя, тебе там помочь? — поинтересовался с готвностью Рис.

— Не уверена, что тебе полагается присутствовать при допросе. Там кроме «наших» двоих, еще Таранис приволок фрукта. С тем мне особенно хочется пообщаться.

Она ушла, пытаясь прикинуть в голове схему допроса — ибо захваченный Таранисом предводитель лже-египтян явно был подготовлен не в Египте изначально, как ей уже успел вкратце рассказать кельт, поделившись своими впечатлениями от ночного боя. Ей казалось, что и те воины, с которыми они сами столкнулись в канализации, тоже не были по происхождению египтянами, во всяком случае, те двое, кого они захватили. К сожалению, трупы остальных, свалившись в воду, уже давно были вынесены зловонным потоком через Большую Клоаку в Тибр.

Гайя вспомнила допрос старого жреца — он тогда намекнул что-то про то, что и в легионах есть сторонники учения культа Исиды. Да и Публий, печально известный предатель, тоже когда-то служил в их рядах и кое-какие навыки все же мог усвоить… Сердце девушки сжалось от нехорошего предчувствия, и мысли полностью занялись работой, освободив ее от переживаний по поводу выбора между Рисом и Марсом. Она успела только устало и злорадно подумать, что, естественно, никакого бракосочетания ни сегодня, ни в ближайшие дни не предвидится…

— На мечах? Два? Один? — предложил Марс Рису после пробежки вокруг лагеря.

— А ты умеешь двумя? — прищурился Рис, выбирая второй клинок, и, увидев в руках Марса вполне уверенно взятые на изготовку мечи, ухмыльнулся. — Думал, ты такой простой рубака, весь состоящий из устава.

— Чтоб я тогда здесь делал? — в тон ему ответил Марс, изготовившись к атаке.

— Эй, ребята, не так ретиво! — крикнул им Рагнар, тренировавший Вариния и успевающий отбиваться от наседавшего на него Квинта. — Это же не лудус, тут оружие все боевое!

— Лудус? — скривил губы Рис. — А, Марс? При чем тут лудус? Ты что, еще успел побыть презренным гладиатором? Или варвар только о себе?

И тут Марс сорвался — потому что гладиатором была и его любимая Гайя, и никто никогда не посмел бы при нем не только сказать, но и подумать, что она презренная. Да и друзей обижать тоже не давал никогда.

— Ах ты гад, — обрушил он на Риса оба клинка, контролируя себя все же, чтоб не ранить чужого трибуна ненароком. — Что ты знаешь о презренных гладиаторах, лудусе? Да что ты знаешь о Гайе, что так запросто посмел набиваться ей в женихи?!

— Набиваться? — резко и четко парировал его выпады и с мечами, и на словах Рис. — У нас все было договорено с ее родителями, когда ты, мальчишка, еще учился меч в руках держать.

— Но ведь выучился.

— Не спорю. Но Гайя моя.

— Мы с ней бок о бок прослужили восемь лет. Где ты был? Отсиживался?

— Воевал, — коротко ответил Рис, не скрывая раздражения. — И да, даже не отсиживался, а отлеживался. Время от времени. И поэтому ее боевые шрамы меня не пугают. Знаю им цену.

— А я был с ней все это время. И тоже знаю цену ее отваге и выдержке. Думаешь, она заплакала хоть один раз, получая свои раны?

— Не думаю. Такая жена мне и нужна. Сильная, храбрая, умеющая защитить себя и своих детей.

— Не получишь!

— Эй, эй, ну-ка, мечи положили! — встревожился не на шутку Квинт, слышавший их хриплые реплики и видивший полный неподдельной ярости поединок.

Они, повинуясь здравому рассудку, положили мечи, но тут же сцепились в рукопашной схватке, уже потреяв всякий контроль. По лицу Риса стекала кровь из ноздрей, Марс с трудом ловил воздух, ощущая шелест двух сломанных ребер.

— Марс, держись! — раздался юношеский крик, Марс узнал ломающийся голос Вариния, бросившегося между ними, но не смог задержать занесенный кулак. Не смог и Рис.

Юноша вскрикнул и откатился кубарем по земле. За ним следом уже неслась чудом оказавшаяся тут же Ренита, а Рагнар и Таранис скручивали драчунов.

— Малыш, ну опять тебе досталось, — Ренита помогла встать юноше, который вроде легко отделался, во всяком случае, встал сам и крови на нем не было. — Идем, я осмотрю тебя как следует.

Он попытался вырваться из ее цепких рук:

— Ты Марса посмотри! Он же его почти убил!

— Да оба хороши, — ответил сквозь зубы Таранис, едва сдерживая разъяренного, но теперь уже рвущегося не бить Риса, а удостовериться в целостности Вариния Марса.

— Ну, ребята, чудные же вы тут собрались, — сплюнул сгусток крови Рис, выкручиваясь из рук Рагнара, расписную руку которого он только что заметил.

— Разбегаемся и прячемся! Гайя идет! — крикнул Квинт, делая попытку исчезнуть с тренировочной площадки.

Но было поздно. Она, торопившаяся поделиться с друзьями теми подробностями, которые узнала от пленников, была ошеломлена не только зрелищем настоящей драки, чего не могло быть в когорте спекулаториев, но и теми словами, которые она услышала. Ей было до глубины души неприятно, что и Марс, и Рис треплют ее имя. Решают ее судьбу как два кабана-секача на болоте, в кровавом поединке. Она сама считала себя в силах разобраться со своей жизнью и своими чувствами.

Гайя посмотрела грустно, переводя взгляд с одного на другого, развернулась, как на плацу, и ушла, все быстрее и быстрее переставляя ставшие непослушными ноги, пока не побежала бегом. Она добежала до загона, вскочила на своего коня и умчалась куда глаза глядят.

Девушка слышала, как ее нагоняет другой всадник, но даже не обернулась, тем более, что это было бы и бесполезно — ее волосы распустились из косы и на сильном ветру неслись сзади густым покрывалом. А придержать их тоже было нечем — она не удосужилась взнуздать коня, и удерживалась на нем только пятками, закинутыми на круп, и слегка руками за гриву, чтобы не причинить боль животному.

Она остановилась, пустив коня тихим шагом — он-то был ни в чем не повинен, и загонять боевого скакуна ради своей прихоти она не собиралась.

— Гайя, — дотронулся до ее плеча подъехавший Рис.

И она поняла, что ждала не его — ей в душе хотелось, чтобы это Марс ее догнал. Но Марса не было, а Рис заглядывал ей в глаза своими, пронизывающими насквозь и в тоже время любящими.

— Прости, Гайя. Не сдержался.

— Бывает.

— Гайя, пойми, мне нужна только ты!

— Кто тебе дал право заявлять о своих желаниях так?

— Брачный договор. И усталость. Прости еще раз.

— Рис, мне не хотелось бы начинать разговор с обсуждения таких подробностей. Но раз уж ты так серьезно настроен, думаю, тебе надо знать. Я не девственница.

— Это было понятно с самого начала. Не удивлюсь, если ты и рожала. Восемь лет в армии… Конечно, столько достойных и храбрых мужчин рядом. Гайя, я тебя пойму. И приму такой, какой есть.

Она задохнулась от его страшного откровения.

— Не смей! Не смей так говорить!

— Да что с тобой, глупышка! Ты была глупенькой девочкой, когда бежала за этим папугой Валерием. И ясно, что ничего хорошего тебя не ждало. Но все позади. И повторяю, мне плевать, с кем и когда ты спала. Отныне будешь только со мной. Ты же не изменяла! Ты же и не знала, как оказалось, что отец тебя сосватал мне! Он боялся говорить именно потому, что опасался твоего побега или еще какого чудачества!

— Рис, ты не понимаешь! Я ни с кем не спала. Ни разу. Все эти годы. И только вчера, наконец, осознала, что люблю Марса и отдалась ему. Ты опоздал на несколько часов.

— Не опоздал. Марс так Марс, и то, что с ним ты тоже была, я понял по его ярости. С которой он напал на меня.

— Тоже? Не тоже! А только с ним! — слезы брызнули у нее из глаз. Ей было плевать уже на Риса, потому что жить жизнь с человеком, не способным поверить ее простым и искренним словам, была бы невыносима. Ей стало больно за себя, за Марса. — Что ты с ним сделал?!

— Пару ребер сломал вроде. Разве это страшно? А тебя это так задевает? Тебе Марс какой-то важнее, чем прекрасное будущее? Жена трибуна. Сама овеяна славой. Я даже не потребую от тебя запереться в четырех стенах с детьми и пеленками. Моего жалования достаточно, чтобы нанять хороших нянек и воспитателей. Ты будешь служить. Рядом со мной.

— Нет. Спасибо, конечно, что не настаиваешь на том, чтобы я вышла в отставку. Но замуж за тебя я не пойду. Я действительно люблю Марса.

— Да что ты в нем нашла?

— Трудно сказать. Не искала особенно. Мы долго просто дружили. Вместе воевали, вместе теряли друзей и обретали новых. Это такой большой кусок моей жизни, что все, что было, кажется нереальным.

— Ты уверена? — в его глазах и голосе была запредельная горечь.

— Да, — она наклонила голову к самой гриве.

— Что ж, — поцеловал он ее на прощание. — Больше мы не увидимся. Не хочу тебя ничем тревожить. Служи. Люби Марса. Пусть боги вам помогут обоим. Я искренне желаю тебе счастья, отважная и гордая Гайя. Ты выросла хорошим человеком и воином, твои родители могли бы гордиться. И да, документы на дом я оставлю на твоей койке. Прощай.

Он пустил коня вскачь, а она не стала догонять, нарочно давая ему время.

Вернувшись, она натолкнулась на прячущееся за маской невозмутимости любопытство в глазах часового. Обиходила коня. И только после этого спокойно пошла к Рените, чтобы узнать о состоянии мальчишки. Но Вариний встретил ее сам:

— Гайя? Где ты была? Ренита там волнуется, что ты утопилась в Тибре.

— Утопилась? Это нереально…, - девушка даже вымученно улыбнулась, потому что Ренита не знала, что второй стихией для Гайи была вода.

— Ты к ней заглянешь, или мне передать?

— Марс где?

— В палатке. Составил компанию Дарию.

— Я туда, а ты и правда, не в службу, а в дружбу, Рениту успокой.

Юноша кивнул и умчался по проходу между палатками.

Гайя откинула полог и пригляделась в полусумраке:

— И как вы тут оба?

Она поискала глазами Риса, и с облегчением увидела пустую койку, под которой не было его вещмешка.

— Уехал. Получил новое назначение, — ответил на ее безмолвный вопрос Марс. — Будешь скучать?

Она пожала плечами:

— Скорее, злиться. И на тебя тоже. Вот ты слег на декаду, не меньше. И еще месяц болеть будет. А ты мне нужен живым и здоровым! Тем более, что и Дарий лежит. А если штурмовать через окна?

— Ты и Квинт, еще есть пара ребят.

— Да мне что, раздвоиться, растроиться?

— Это да, — вздохнул Марс. — Могла б раздвоиться, не пришлось бы Рису уезжать. Так-то он воин неплохой, я его когда в бою увидел, решил, что нам повезло. А оно вот как обернулось.

— А разделилась бы на три части, как же я был бы счастлив! — со смехом ответил со своей койки Дарий, уже порядком уставший лежать полдня с задранной на подушку ногой. — Мне б тоже кусочек Гайи бы достался.

— Балабол! — бросила в него Гайя своей подушкой, которую он ловко поймал и подсунул себе под спину.

Девушка подсела на койку к Марсу:

— Показывай, драчун.

Она отвернула край одеяла, посмотрела аккуратно наложенную Ренитой повязку на его ребрах.

— Ерунда, — заверил ее Марс. — . Если бы не Ренита, никто бы ничего бы и не узнал. Подумаешь. Два ребра, да и не сломаны, а так, трещины. До свадьбы заживет.

— И ты о свадьбе?! А у тебя с кем?

— С тобой, — Марс посерьезнел. — Рис тут документы тебе какие-то оставил. И попросил, чтоб я проследил, чтобы ты права на свой дом оформила как можно скорее. Он толковый в этом деле оказался, за что и спасибо. А насчет свадьбы… Наверное, не стоит с тобой так. Потому и не предлагаю ничего. Захочешь, я всегда готов. И даже сейчас.

— Лежи уже, жених, — она поправила на нем одеяло. — Так, вы тут не подеритесь, а у меня куча дел.

И она выпорхнула из палатки, потому что день еще не думал заканчиваться, и ей надо было рассказать префекту о том, как допрашивала пленных. Она сожалела только о том, что, возможно, поторопилась их прикончить, хотя другого выхода у нее и не было — сведения они выложили все, сомнений не оставалось, слишком решительно она их попросила об этом. Гайя знала, что далеко не все даже в их когорте одобряют ее способы ведения допросов, считая ее излишне жестокой. Но она утешала себя тем, что те, с кем она имела дело — даже не военнопленные, а предатели Римской империи, заслуживающие самого жесткого и безжалостного обращения.

Ренита забежала проведать Дария и поменять ему повязку. От мужчины не укрылась задумчивость в ее глазах. Она делала привычную работу, но ее мысли были далеко отсюда.

— Ренита, а как ты вообще оказалась на улице тогда? Что тебя надоумило вылезти в такой день?

— Мы же не знали. Из разговора с Гайей я поняла, что их подняли по тревоге уже после того, как я ушла.

— Хорошо хоть, Таранис не знал, что ты бродишь где-то! Он бы сошел с ума. А так… Он был спокоен, что ты в доме Марса.

— Я так и не сказала ему, что и как делал в тот день. Сказала, что, мол, вышла и сразу встретила Квинта, и он меня сюда отвез.

— А Квинт? Мне-то он как раз все и рассказал.

— Ой, — она схватилась за щеки. — И Гайе?!

— И Гайе. И Гайя тобой гордится. И Марс, который сейчас отсыпается, как суслик, тоже гордится. Ты хоть сама понимала, что рискуешь? Вот мне и то досталось шальной стрелой, а уж что о тебе говорить.

— Я не задумывалась. И вообще, тот урбанарий мне случайно попался, я же не шла специально раненых подбирать на улице. Я…, - она задумалась, сосредоточенно расправляя складки бинта на ноге Дария.

— Правду, Ренита, — мягко попросил мужчина, оборачиваясь к ней, для чего ему пришлось выгнуть шею, потому что он лежал на животе, подставив ей голень. — Я не случайно с тобой об этом заговорил. Прости, привычка спекулатория замечать то, что многим не видно. Таранис так рад тебя видеть, что забыл, как ты от него пряталась на вилле Марса, а я запомнил, когда приезжал к вам всем туда накануне. Вы поссорились тогда?

— Нет. Я сочла, что не хочу обременять его своим существованием.

— Обременять?! Да где ему еще такую подругу найти, чтоб и понимала, и не смущалась того, что он варвар, пусть и на службе империи, да и подштопать можешь, когда надо. Ты о чем?

— Наверное, я уже стара для любви, для отношений.

— Ты, конечно, не те девочки-невесты, которых в Римме принято отдавать замуж в шестнадцать-семнадцать лет. Но ты умна, и это то, что Таранис ценит в тебе.

— Не понимаю, а ты почему со мной об этом заговорил? Мы же едва знакомы.

— Ты дружишь с моими друзьями. Таранис тоже мой друг. И мне хочется, чтобы он был на заданиях совершенно спокоен. А не метался в мыслях о том, что тебе взбредет в голову.

Она замолчала, задумавшись.

— Я хотела как лучше и спокойнее.

— Могла бы у него спросить. А заговорил еще и потому, что донесся уже слух о том, что ты кому-то сказала, что ты здесь вроде как временно, что придет другой врач вместо Кезона, и ты вернешься в храм Эскулапа. Это так?!

— Так, — она потупилась. — Мне здесь бесприютно. В лудусе было подобие своей норы, куда я могла спрятаться от всех. А здесь все навиду, эти палатки… И с меня потребовали не носить мои хитоны. И убрать головное покрывало… И я чувствую себя голой.

Ренита встала с краешка его койки и распрямилась во весь рост, смущенно показывая ему форменную тунику преторианской гвардии.

Дарий присвистнул:

— Ну вот теперь я окончательно понял Тараниса. Как в свое время понял, почему Марс влюблен в Гайю по уши. Ты ж красавица! И ноги у тебя стройные!

Она зарделась.

— Мне так неловко. Солдаты смотрят…

— Вряд ли. Боюсь, им не до того, по крайней мере, сейчас. Да и Таранис сразу показал, что ты его невеста. Так сказать, если тебя это не обидит, заявил свои права…

— Нет. Не обидит. Я не такая гордая, как Гайя. И мне даже приятно, что он берет какие-то сложные моменты на себя. Но ведь я помню, как Марс бешено дрался за Гайю в лудусе! И не хочу, чтобы служба Тараниса началась с драк!

— В нашей когорте такого беспредела и не может быть. Все люди разумные.

— Да? А ребра Марса, сломанные тем черноволосым мужчиной, что промелькнул тут? Поломал Марса, довел Гайю до слез, пнул Вариния… Герой, нечего сказать.

— Ренита, тебе некоторые вещи еще сложно понять. Рис и правда герой. Но на его долю столько испытаний выпало, что крыша у него иногда едет. Да она у всех нас едет, просто у всех по-разному. Так что привыкай. Не держи зла на Риса. Гайя с Марсом его простили. Думай о Таранисе. Вот если он тебя потеряет, тогда точно его никто и ничто не остановит. И жить он не будет. Разве что кучу людей за собой на поля асфоделий уведет. И хорошо, если поганцев.

Она задумалась.

— То есть ты считаешь, что все пока нормально складывается? И мой вид тоже?

— Конечно. А что вид? Обычный легионный врач.

— Спасибо, — она собрала медикаменты в корзину, с которой обходила палатки. — Я пошла дальше.

Спустя несколько дней, которые прошли в бесконечных тренировках и выездах, замученная Гайя буквально рухнула на койку.

В палатке никого не было, даже Дарий уже стал понемногу выходить на прогулку, для чего по настоянию Рениты к нему приставили Вариния — чтобы Дарий мог опереться на его плечо, а сам в это время заниматься с ним и остальными молодыми воинами, разъясняя им задачи службы. Учить других для Дария было мучением, ему было проще самому пробежать и залезть куда угодно, при этом как следует подравшись. Но глаза новобранцев горели огнем, схватывали они все налету — и мужчина оттаял, увлекся, тем более. Что и разница в возрасте у них была не столь велика — в свои двадцать три Дарий был старше восемнадцатилетних мальчишек разве что на свой боевой опыт. А так — он бы не отказался бы погонять с ними харпастром на широкой луговине за лагерем. Сейчас ему мешала нога, хотя и быстро подживающая благодаря усилиям Рениты, а до этого мешали бесконечные дела.

Гайя, удостоверившись, что все заняты делом, а Марс, ребра которого еще были затянуты повязкой, ушел помогать Друзу разобраться с запасами оружия, задремала, наслаждаясь покоем и ощущением свежевымытого тела.

Ее разбудили осторожные нежные поцелуи:

— Спокойно, Гайя, это я…

— Марс, что ты здесь делаешь?

— Освободился побыстрее. Если к занудству Друза присоединить мои способности командира… — в его голосе слышался смех.

Марс спеленал ее руками и ногами, не давая даже пошевелить головой, но при этом успокаивал нежными частыми поцелуями, и Гайя успокоилась, расслабилась в его надежных руках, только сейчас поняв, что мужчина совершенно обнажен.

— Марс, а если кто войдет?!

— Никто не войдет. Я велел часовому никого близко не подпускать к твоей палатке, разве что боевая тревога. Тогда уж извини.

Он настойчиво, но осторожно развязал ее сублигакулюм и провел пальцами по внутренней части бедер девушки:

— Признайся, ты видела меня сне?!

— Почему ты так думаешь? Мне снятся только кошмары. И те не о тебе..

Он остановил ее речь долгим поцелуем в губы, а сам продолжил ласкать ее бедра, живот и нежные влажные складки возле них.

Гайя слегка пошевелилась и застонала, но в ее стоне Марс услышал не боль, а наслаждение, и от осознания того, что Гайе хорошо с ним, мужчина окончательно потерял голову. Последнее, что он слышал отчетливо, это был недоуменный Гайин вопрос, перешедший в очередной стон наслаждения:

— А твои ребра?

Такие робкие встречи вдвоем стали входить у них в привычку. В лагере они больше не рисковали — все же там вся жизнь на виду, но время от времени, упорядочив свои дела хотя бы в том, что действительно можно ввести в какое-то расписание, как тренировки и отчеты, они уезжали в дом Марса на Квиринал, предупредив вестовых, где их искать.

Товарищи и даже префект понимающе кивали, хотя и отводили взгляд. Прошла пара месяцев, уже наступила глубокая осень, готовая перейти в зиму, небо над Римом было затянуто низкими тучами.

Когорта готовилась отметить свадьбу Юлии и Рагнара — префект дал согласие, хотя и долго сомневался.

— Юлия еще так молода…

— Она пока что неиспорченна. А кто знает, что ей взбредет в голову. Характер у девчонки сильный, а жизненного опыта с воробьиное крыло, — выразила свое мнение Гайя.

— Сама ты вроде замуж не стремишься, — испытующим взглядом посмотрел на нее Фонтей. — Думаешь, никто не видит, как вы с Марсиусом по углам прячетесь?

Она вспыхнула до корней волос:

— Разве это так заметно?

— А то нет! И врач эта, Ренита, с лучником. Не когорта, а лупанарий форменный! Если так дальше пойдет, то мне придется всем солдатам и офицерам разрешить притащить в лагерь жен, а с ними детей и кур.

— Каких кур?!

— Как каких? — смешался префект. — Детей же вроде яйцами свежими кормят.

— Их и молоком кормят. Тогда уже сразу коз, — улыбнулась Гайя.

— А ты-то откуда знаешь? — удивленно воззрился на нее префект. — Можно подумать, детей она растила.

— Разведчику много положено знать, — спокойно выдержала его взгляд Гайя.

— Да? Ну тебе видней. Тогда скажи мне, доблестный старший центурион, — и префект развернул перед ней пергамент с очередным приказом императора.

Гайя и сама задумалась после слов префекта о детях. Они с Марсом занимались любовью уже пару месяцев, но внутри себя она ничего не ощущала, хотя знала еще с детства по рассказам матери, что дети должны появляться чуть ли не от нескромных взглядов. Ну, а посидев у костров на привале, узнала об этом гораздо подробнее и уж вовсе не возвышенно.

Она спросила у Рениты, набравшись храбрости, и получила смущенный ответ:

— Мне так стыдно. Но мои знания по медицине тут бессильны. Я же сколько лет в основном только раны всех сортов и лечу. Даже простуженных на моем счету меньше, чем пальцев на руке. Но, знаешь, на острове Эскулапа есть врачи, которые именно в этом хорошо разбираются.

— И как я туда заявлюсь?

— А тебе обязательно или в маске, или при полном параде с фалерами? Просто в палии не судьба?

Гайя задумалась.

— А если ты со мной сходишь?

— С удовольствием.

— Кстати, а у тебя тоже вроде животик не округлился, хоть вы с Таранисом давно вместе спите, и гораздо чаще, чем мы с Марсом.

Ренита потупилась.

— Понимаешь, это же не моя тайна.

— Ты мне не доверяешь? В конце концов, твое дело. Я не обижусь.

— Ты не подумай, что я нарушаю клятву Гиппократа и вытравливаю плод. За это отрубают руки. Семя Тараниса мертво. Он мне сам сказал сразу об этом, но я не верила. А вот теперь и сама убедилась.

— А ты хотела детей?

— Честно говоря, нет.

— Вот и я особо не готова пока стать матерью. Мне нравится служить и я вижу пользу отечеству, которую стараюсь приносить. А дети? Хотя, конечно, когда я представлю детей Марса…

— А Марс?

— Марс уже заговаривал об этом. Он хочет иметь наследника. Он остался последним в роду, ему надо передать сыну дом, имя.

— Тогда давай завтра и пойдем.

— Завтра я обещала с Юлией сходить за покупками. И посоветовать что, и поохранять ее. Заодно и себе куплю что-нибудь.

— Голубушка, — пожилой врач с седой опрятной бородкой обмыл руки после тщательного осмотра пациентки под тонкой струйкой воды в водоразборнике в виде головы медузы-горгоны. — Мне нечем тебя утешить. Скажи, где же ты могла так замерзать? И еще мне кажется, что тебя могли ударить по животу когда-то так сильно, что и этим тоже повредили детородные органы.

Гайя молчала, не зная, есть ли смысл сейчас признаться врачу, что да, замерзала, и не раз, то лежа часами в засаде на снегу, то бредя по пояс в болотной жиже, то преодолевая по крошащемуся льду реки, еще и помогая вытаскивать тонущие баллисты и обозные телеги. И после этого еще часами приходилось шагать в строю, пока возникала возможность развести костер и просушиться. И длительные переходы под косыми струями сбивающего с ног дождя, когда дорога превращалась в сплошное месиво, а колеса и копыта постепенно забрызгивали легионеров жидкой грязью с головы до ног, превращая в упрямо движущиеся глиняные статуи.

Как она могла рассказать все это тихому, опрятному врачу, всю жизнь лечащему римских матрон от женских болезней? Как и поведать ему, что рукопашный бой входит в ее ежедневные тренировки, а там всякое случается, не говоря уж о ситуациях, когда эти навыки приходится применять в реальной схватке.

Она только подняла на врача глаза:

— Да, замерзала. Ударяли. Что же теперь со мной будет?

— С тобой? Ничего особенного, если это не причиняет мучительной боли. А вот матерью ты точно не будешь.

— Никогда?

— Тебе двадцать семь почти. И ты только два месяца, как узнала мужчину. Что так? Твоих женихов пугали шрамы на твоем теле? Откуда они? Это же явно не веретеном укололась или неудачно курицу зарезала. Ты кто? Врач обязан хранить тайны своих пациентов.

— Старший центурион преторианской гвардии.

— Ого! Сильно, голубушка. Но тогда мне остается только развести руками. Старшие центурионы как-то ни разу еще ко мне за сорок лет работы не обращались по такому поводу. Да и вообще не обращались, они чаще к хирургам… Так что, прости, голубушка. Ничем не могу тут помочь. Но милость богов бесконечна. Возноси мольбы и жертвы Диане, покровительнице материнства, Деметре, богине плодородия. И, конесно же, Панацее. Может, они и услышат тебя. Иди с миром.

Гайе хотелось рыдать вслух.

Ренита, дожидавшаяся ее в роще неподалеку, поняла все без слов, прижалась к подруге:

— Значит, мы с тобой так и будем рядом служить. Что поделать? Кто-то рожает детей, мы будем их защищать.

Гайя улыбнулась ей и кивнула.

Марс, которому она вкратце рассказала подробности своих злоключений у врача, сжал виски руками:

— О нет… Столько сегодня грустных новостей!

— А еще?

— Свалились на мою голову родичи по матери, двоюродная тетка. Они живут в Капуе, прослышали, что я вернулся в Рим, что Октавиан август вернул мне дом и снял позор с родового имени, и поспешили заверить меня в том, что я у них любимый родственничек, надежда и опора.

— Это же прекрасно! Родные люди.

— Да?! А ты их видела? И к тому же…

— Что именно к тому же?

— Да не важно, — он отмахнулся рукой и попытался заключить ее в объятия, но настроения не было ни у нее, ни у него.

— А что важно? Ты расстроен, что у тебя не будет наследника?

— Понимаешь…, - в его голосе слышались горечь и сомнение. — Я даже предположить не мог. Ты такая сильная и здоровая! И вдруг…

— Тревога! — разнеслось над лагерем.

Марс, опоясываясь мечом, подгоняя снаряжение и вскакивая на коня, думал о том, хорошо ли он поступил, не сказав Гайе, что тетка не только прибыла в гости со всем семейством. Но и привезла ему невесту, ссылаясь на какие-то давние договоренности между семьями. Все это напомнило ему историю с внезапно свалившимся на голову Гайи Рисом. Но если у Риса хватило чести и разума отступить, принять мир таким, как он сложился в его отсутствие, то тетка была настойчива и орала, сотрясая своды старинного дома Марсиуса:

— Нет, ты подумай! Всеблагие боги, поразите меня молнией прямо на этом месте!

— Тетя, не надо на этом месте, тут статуэтка этрусской работы.

— Марс! Я серьезно с тобой говорю!

— Тетя, а я суровый центурион, и тоже не шучу. Не надо решать за меня мою судьбу. Это никогда ни к чему хорошему не приведет.

— Но тебе нужны наследники!

— И они будут. И не от худосочной бледной моли Лавинии, а от моей красавицы Гайи.

— Красавицы! — фыркнула тетка. — Представляю эту красавицу. Если она так выглядит, как ты…

— А что я? Меня выдернули с тренировки. Я думал, дом горит, когда сюда примчался гонец от вилика с выпученными глазами. И мой вид… Прости, тетя, если позволишь, я вернусь в лагерь, вымоюсь и предстану перед тобой в парадной форме. А не после двух часов рукопашного боя на пыльной земле.

— А что, — вмешалась Лавиния, худенькая и миниатюрная девушка, лицо которой густо покрывали белила, румяна, синяя и черная краска на веках и кармин на губах. — Он и так выглядит возбуждающе. Как Геракл, победивший Лернейскую гидру.

Марс с ужасом и отвращением посмотрел на свою так называемую невесту. Мало того, что трогать ее было страшно из-за нездоровой хрупкости, так еще ему показалось, что если Лавинию прижать осторожно лицом к беленой поверхности альбума, то ее портрет останется на белой стене подобно фреске. Он невольно улыбнулся, а девушка приняла это на свой счет и сочла признаком восхищения ее словами.

— Марс, я готова выйти за тебя замуж. Меня, конечно, никто не спрашивал, но вот уж упускать такого завидного жениха я не намерена. И дом у тебя роскошный, и сам ты такой огромный, сильный.

— Благодарю тебя, прекрасная дева, — склонил голову Марс перед Лавинией исключительно из вежливости. — Но позволь мне все же покинуть тебя, дабы не оскорблять твой изящный нос вонью моего пота.

И он, не дожидаясь ответа от остолбеневших женщин, выскочил из атриума собственного дома, вскочил на коня и умчался в лагерь, где и столкнулся с Гайей, такой непривычно красивой в новом бледно-салатовом палии, с заколотыми серебряной диадемой тщательно причесанными волосами, но почему-то смертельно бледной.

Бой был долгим и яростным. Гайя, едва успевшая переодеться в форму и скрутить волосы в привычную косу, рубилась плечом к плечу с Марсом и Дарием.

На этот раз снова небольшой отряд лже-египтян, вполне рослых молодых мужчин обучной внешности римских предместий — более или менее правильные черты лица, карие, но не черные, как у настоящих египтян, глаза. И снова — опьяненные египетским снадобьем до странного состояния, в котором они могли сражаться, демонстрируя чудеса выносливости и храбрости. Вот только действия их не поддавались никакому здравому объяснению. Что они хотели, захватив небольшую лавку с благовониями и лентами, в которой находился торговец, грек-вольноотпущенник преклонных лет, да несколько римлянок с достатком выше среднего, но и не принадлежащих к знатным фамилиям, чтобы пытаться их пленом и позором шантажировать мужей и отцов?

— Будем готовить штурм? — спросил у нее Марс, как только спекулатории приехали, поднятые по тревоге урбанариями.

— Не думаю. Тут очень трудно заходить, да и сдается мне, что лавка благовоний выбрана не случайно. Здесь все рассчитано. Мы запутаемся в ее узком пространстве, заставленном посудинами, не успеем, и поганцы перебьют заложников. Да и подожгут помещение. Большинство благовоний еще и отлично горит.

— И чего они добьются?

— Во-первых, нас будет ненавидеть весь город. Одна неудача в нашем деле перечеркивает сотни побед. И если бы женщины были женами сенаторов, то еще нашлись бы те, кто даже позлорадствовал бы. А здесь такие уважаемые, солидные семьи. Жена врача, дочь старшего писца из Табулярия.

— А во-вторых?

— А во-вторых, не исключено, что на владельца лавки и будут указывать все улики как на главного поставшика египетского зелья. Тоже легко замаскировать под благовония.

— Логично, — вздохнул Марс.

— Да я сама логика, — пожала плечами Гайя. — Так что будем выманивать и добивать на улице.

Гайя разговаривала с Марсом как ни в чем не бывало, а внутри все переворачивалось от боли. Перед самым выездом она хватилась Марса — и получила невозмутимый ответ проходившего мимо Друза:

— Так он же домой отпросился ненадолго. У человека свадьба послезавтра, надо же подготовиться, гирлянды заказать, гладиаторов…

Гайя ощутила, как будто ее полоснули мечом под коленями, и лишь с трудом совладала с собой. Друз не был похож на человека, склонного к злым шуткам и необдуманным фразам — уж если он упомянул о свадьбе, значит, так оно и есть…

Она видела, что мужчина отводит от нее взгляд, старается не смотреть в глаза, как будто она была в чем-то глубоко виновата перед ним. Или он перед ней. Ее гордость его отведенный взгляд особенно задевал, потому что она прекрасно помнила, с каким нескрываемым восхищением он смотрел на нее даже тогда, когда ей самой хотелось стать невидимой.

И ведь после той разведки в водостоках, где они целый день ползали по уши в черной вязкой грязи, Марс смотрел на нее, как на юную Флору, так и норовя обнять, едва они, заляпанные и усталые, прибежали бегом отмываться на берег Тибра. Пока они по горячим следам докладывали префекту, она, захваченная работой, даже не обращала внимания, что вся измазана до неузнаваемости, и лишь выйдя из штабной палатки, осознала, что выглядит и пахнет также пугающе, как и ребята.

Ей и на войне не раз приходилось оказываться грязной с головы до ног при марше по раскисшим дорогам или форсировании болот, подолгу не мыться, пропотевая насквозь так, что запах собственного тела вызывал отвращение — но все остальные были такими же, начиная с командира легиона и включая Марса. А уж вымазывать полностью лицо, шею и обнаженные руки густым слоем смывающейся после с трудом сажи с котла, отправляясь ночью в разведку, вообще было привычным делом и для нее, и для Марса. Но только впервые Гайя почувствовала себя неуютно — уж слишком пристально смотрел на нее Марс и у префекта, и сейчас, по дороге к берегу. Потому и предложила бежать бегом к берегу — заодно и не засохнет окончательно глина, если взмокнут как следует на бегу.

— Гайя, тебе спинку помыть? — шутливо поинтересовался Дарий, едва завидев воду.

Она ответила молодому воину с такой же легкой интонацией, чтобы не обидеть:

— Долго ждать придется, пока ты сам отмоешься. А то сейчас ты меня только хуже испачкаешь.

Тот расхохотался на весь берег:

— Куда уж хуже?!

А Марс, не долго думая, подхватил девушку на руки, прижал к себе ее горячее после бега тело и вбежал вместе с ней по пояс в нагретую за день жарким летним солнцем воду.

— Пусти, — рыкнула она ему, и Марс от неожиданности разжал руки, а когда хлопнул ими по воде в надежде опять схватить ее, она была уже далеко, кувыркалась в воде, с наслаждением избавляясь от покрывающей ее грязи.

А когда, отмывшись, расслабленные после купания и усталые, они медленно шли вдоль кромки воды в лагерь, и Гайя, подставляя ветру для просушки волосы, снова ловила на себе странные, долгие взгляды Марса.

А сейчас… Сейчас она стояла в полных доспехах, начищенных до зеркального блеска, и даже со слегка подведенными нежно-синей краской глазами, а он… Он старательно отворачивался.

Она проглотила горечь обиды и сосредоточилась на предстоящей операции. «Кто знает, может, мне суждено здесь лечь. Или ему. Или нам обоим. Так что толку сейчас забивать голову сиюминутным? На кону жизнь нескольких женщин, и все они достойны жить дальше. Так что я буду рыдать о своем мелком горе?» — подумала она.

— Так как ты собираешься их выманивать? — вырвал ее из раздумий Дарий.

— Мы попробуем с ними поговорить.

— И?

— А в это время ты и ребята зайдете с тыла. Наверняка там есть или черный ход, или подвал, через который можно пролезть. Кошкин лаз. Как-то надо туда просочиться.

— Ты разрешишь нам провести разведку? Это надо зайти со стороны другой улицы.

— Идите. Только предельно тихо. А мне придется начать отвлекать их уже сейчас.

Когда бой закончился, все они поспешили высказать то, что в очередной раз потрясло в облике и повадках врага.

— Не понимаю, — бросил Дарий, стряхивая свои парные кривые боевые ножи от крови. — У них прекрасная выучка.

— Это не просто опьяненные дурью юнцы, и не приехавшие из Египта тамошние жрецы.

— Такое впечатление, что их готовят римские офицеры. Причем не самого простого пошиба. Эти люди готовы сражаться врассыпную, малыми отрядами, и не в поле, а в любых условиях, — Гайя по крупицам собирала то, что они все наблюдали эти месяцы, выкорчевывая тлетворное влияние последователей Изиды. — И это уже не те фанатики культа Изиды, как тот старый жрец, который так и предпочел покончить с собой одним ему ведомым способом, но не сотрудничать с нами дальше. Те, с кем мы имеем дело сейчас, разве что внешнюю атрибутику используют. Все эти подведенные глаза, даже кривые мечи, не более, чем дань внешнему виду, своего рода маскировке. И по подземного египетского мира им как до геркулесовых столпов.

— Кто-то же должен все это оплачивать? — задумчиво промолвил Марс, пытаясь на себе подтянуть надрубленный ремешок наплечника, чудом не пропустивший удар к телу. — Снаряжение, жалование офицерам, еда для солдат. И где-то они должны стоять лагерем.

— А если ходят на занятия, как в грамматическую школу? — бросил идею Дарий, который сам, будучи из хорошей квиритской, но не очень богатой семьи, вынужден был учиться не у наемных учителей, как Марс, а ходить сначала в грамматическую, а затем и в риторическую школы.

— А ты представь место, куда долго, несколько месяцев подряд, каждый день, ходят взрослые молодые мужчины. Много мужчин. И что, соседи не заметят? Урбанарии на своем участке пропустят? Да даже фуллон будет знать, потому что его уринарии будут полны возле этого дома! — опровергла его идею Гайя.

— Надо Друза попросить, пусть постарается узнать у пекарей, у владельцев термополий, не появились ли за четыре месяца где-то дополнительные приработки, постоянные клиенты в большом количестве? Если они где-то собираются, то наверняка после заходят в ближайшую таберну или термополию перекусить, — поделился своими соображениями Квинт, которому мысль Дария очень понравилась.

— Ну хорошо, — сдалась Гайя. — Эту возможность мы тоже проверим. Но все же надо искать где-то лагерь, похожий на наш. С палатками. Местом для тренировки, кострищами. И, конечно же, боевым охранением. Возможно, даже более серьезным, чем у нас сейчас. Таким, как выставляется на вражеской территории.

Префект, которому она доложила все накопившиеся выводы, вздохнул:

— Вот и я так думаю. Готовят их где-то. Вот что, Гайя. Учти, не мы одни работаем. Риса ты знаешь ведь?

Она кивнула и насторожилась. Слышать о неудачном сватовстве ей сосвершенно не хотелось, пусть он был трижды красавец и вообще замечательный разведчик.

— Рис сейчас опять в глубинном проникновении. Везучий до ужаса. Не только все еще жив… Ну, по крайней мере, был жив декаду назад, пока посылал донесение. И знаешь, его сведения совпадают с твоими выводами.

— Рада.

— Ты в Сирии когда-нибудь была?

— Нет. И тебе это прекрасно известно, — удивилась Гайя.

— Теперь побываешь! Если только согласишься. У вас же с Марсом все же к свадьбе дело идет, я надеюсь.

— Служба прежде всего.

— Не сомневался в твоем ответе. Ну ничего, вы еще молодые, все впереди. Это моя Юлия такая торопыга…

И префект, проверив, нет ли кого лишнего за дверями, стал негромко посвящать Гайю в план предстоящей операции.

Спустя час она и вызванный к префекту, поднятый среди ночи Дарий, вышли из таблиния префекта спекулаториев и спокойно, как ни в чем ни бывало, отправились в лагерь, переглянувшись с понимающими улыбками.

— Тишина. Смирно, — лицо префекта, построившего на рассвете когорту, не выражало ничего хорошего. — Сегодня ночью в случайной уличной схватке ушли наши боевые товарищи. Гайя и Дарий.

Строй выдохнул одной грудью. Гайю и Дария знали и любили все в подразделении.

Стоящая на дальнем фланге Ренита, не сдержав себя, разрыдалась в голос.

Смотреть на Марса было страшно — его лицо в одно мгновение потемнело и заострилось.

— Не может быть… — прошептал он, но тут же вспомнил, что и правда койки Дария и Гайи пустовали всю ночь.

Он, занятый своими домашними делами, разрываясь между службой и назойливой родней, сразу после выезда помчался разбираться с претензиями Лавинии, которая, как оказалось, уже начала под руководством его тетки готовиться исподволь к свадьбе. И усталого, запаленного после схватки Марса ждала полная восклицаний и воззваний ко всем богам табличка от вилика, ошеломленного таким самоуправством. Поэтому Марс в полуха услышал слова Гайи, что она у префекта, и успокоился.

— Когда похороны? — подошел он к командиру когорты после построения.

— Сегодня к вечеру. Я уже распорядился насчет саванов, урны, дров. Ароматических смол.

— Где?

— Здесь. Вот вигилы, те вообще позаботились, когда строили на Марсовом поле свое здание. Они там сразу погребальное ложе мраморное сделали. А нам придется, как в походах. Сложим погребальный костер за воротами лагеря.

Марс застонал и едва не рухнул на колени.

«Не сберег. Не удержал», — билось в висках.

«Но, с другой стороны, теперь руки развязаны. Может, это происк богов? И на Олимпе виднее, на ком мне жениться? И не надо спорить с Парками?» — шевельнулась гаденькая мысль и была тут же отброшена.

— К воронам! — вслух рявкнул Марс, не заметив стоящей рядом заплаканной Рениты.

Он вскочил на коня.

— Вон. Убирайтесь вон из моего дома, — твердым ледяным голосом приказал он непрошенным родственницам. — Иначе я, клянусь Юпитером, вызову наряд урбанариев. Или вовсе вигилов, потому что подожгу дом вместе с вами и вашим барахлом.

Тетка, увидев безумные глаза молодого офицера, предпочла ретироваться вместе с привезенной ею невестой, бормоча о разнузданности нынешнего племени.

В сумерках, подсвеченное заходящим солнцем, пламя факела казалось таким же рыжим, как и волосы Гайи. Факел дрогнул в руках Марса. Еще мгновение — и огонь поглотит то, что осталось от его любимой. Никому не дали даже взглянуть на тела, даже приоткрыть саван, чтобы поцеловать, вложить монетку Харону в рот.

— Они изрублены. Изуродованы до неузнаваемости, — негромко проговорил префект. — Не надо. Запомни, Марс, ее такой, как она была при жизни.

Марс медлил возле аккуратно сложенной поленницы пропитанных маслами и смолами дров, на вершине которой лежали два тела, обернутые в белоснежные саваны. Он еще раз присмотрелся к трупам, чтобы запомнить каждый изгиб тела любимой, навсегда уходящей от него. «Надо же, досталась Дарию все же. Он поведет ее по полям асфоделий, он будет сопровождать ее в путешествии через Стикс».

Пламя взметнулось сразу по всем углам, жадно пожирая тонкую ткань саванов. И Марс, не замечающий нестерпимого жара, так и не отошедший на безопасное расстояние, похолодел: нога тела, которое было названо и оплакано, как тело Гайи, была гораздо больше размером, грубая и широкая. Но он же прекрасно помнил ее узкие, маленькие, нежные, несмотря на постоянное ношение армейский кальцей, ножки. Она даже стала последнее время пурпуром подкрашивать ноготки на ногах, чтобы сделать ему приятное. Он вгляделся еще раз — ошибки быть не могло, потому что второе тело явно было мужским, а это — женским. Но это была не Гайя.

Он пробрался к префекту:

— Нога…

— О чем ты? — осторожно поинтересовался командир, обреченно подумав, что вот теперь, инсценировав смерть двух лучших офицеров, третьего лишится реально.

— Это не Гайя?!

— А кто же, — устало вздохнул префект, лихорадочно ища объяснения происходящему.

— Там не ее ноги! У Гайи маленькие ноги! Ты же знаешь! Над ней всегда смеялись легионные сапожники! А на костре я увидел огромную толстую стопу!

— Раздуло от жары… Сам не знаешь, разве?!

Марс отошел, не в силах справиться с волнением.

И утром, проведя бессонную ночь у остывшего костровища, снова предстал перед префектом.

— Вон отсюда, центурион! — рявкнул Секст Фонтей во всю мощь своих легких. — Вон! И что б я тебя в таком виде не видел! Ты еще с запахом вина заявись! Небритый, в пепле. Это что? Римский офицер?! Мало мне этой плакальщицы-врачихи.

Марс развернулся, вышел и через час снова был у префекта.

— Тебе нечем заняться?! Учти, хоронили не тебя. Так что вот тебе задание. Берешь троих толковых ребят и на обходы лавок. Урбанарии тебе в помощь.

Марс двое суток без отдыха выполнял поручения префекта, которые сыпались на него, как из рога изобилия. Вдобавок, ему пришлось взять на себя обязанности и Гайи, и Дария, лишь частично разделив их с Квинтом. Рагнар был на задании, и не присутствовал даже на церемонии прощания с Гайей и Дарием — его приставили телохранителем к одному из тех немногих сенаторов, которым полностью доверял Октавиан и на которого постоянно происходили покушения — расплата за принципиальные взгляды и острый язвительный язык, которым он эти взгляды не ленился высказывать и в Сенате, и на Форуме и даже в термах.

Таранис был целыми днями то занят упражнениями в меткой стрельбе, в чем ему равных не было, кроме Авла. Поэтому и заданий у обоих метких лучников было много, и не всегда со своими группами. Ренита каждый раз переживала, когда Таранису приходилось подолгу сидеть где-нибудь на крыше или в специально нанятой комнате на верхнем этаже инсулы с луком наизготовку, чтобы не пропустить покушения на передвигающегося по улице с торжественной процессией императора — Октавиан любил покинуть тщательно охраняемую лектику и выйти побеседовать с простым римским народом.

Ренита, утратив подругу и переживая за Тараниса, с которым они все же поженились по римским законам, мрачно сидела в санитарной палатке, занятая приготовлением очередной порции снадобий. Она уже не плакала, потому что боялась за слезами пропустить деления маленьких весов, на которых тщательно взвешивала компоненты лекарств. Немного успокоившись, женщина задумалась — ведь ее не позвали подписать свидетельство о гибели этих офицеров, а без такого документа, как она уже знала, их родным трудно будет оформить пенсию. Хотя, насколько она знала, у Гайи семьи не было, она же так и не успела выйти замуж за Марса. Да и вряд ли Марс польстился бы на деньги, которые выплачивает империя за гибель своих лучших сынов.

Но вот за ее спиной тихонько прошелестел полог. Она резко обернулась — неужели опять кого-то достали поганцы в схватке? И встала, увидев родную фигуру:

— Таранис! Ты жив! Ты цел? — она по привычке пробежалась по его телу, рукам, бедрам, доставив ему никогда не надоедающее наслаждение.

Таранис даже прикрыл глаза от удовольствия, давая ей исследовать всего себя.

— Моя милая, если у меня что-то и болит, то это губы. И то, только потому, что они жаждут твоих поцелуев.

Ренита вся растворилась в его руках и губах, наслаждаясь каждым моментом, который им даровала жизнь. И, несмотря искреннюю скорбь о гибели Гайи, она не испытывала сейчас угрызений совести — ведь именно Гайя и научила ее жить полной грудью.

Еще декаду не удавалось Марсу попасть на глаза префекту и переговорить с ним с глазу на глаз. Точнее, как только он приближался к штабу, так сразу же возникал Друз и оглашал следующее задание. Зачистки каких-то притонов, проверка несения службы вигилами, допросы мелких лавочников, подторговывающих египетским зельем… Голова у Марса шла кругом.

Но вот он решился, и зашел к префекту прямо домой.

— Как ты мне надоел! — префект прикрыл глаза рукой при виде Марса, худого и бледного, превратившегося в собственную тень за эти дни.

— Надоел? — Марс, теряя контроль над собой, зарычал. — Нет, это ты мне сейчас ответь, как старому другу. Они ведь от тебя шли? Гайя сразу после штурма отправилась на доклад, а за Дарием прислали в середине ночи. А на рассвете выяснилось, что их зарубили на ночной улице. Да кто и как?! Они не те бойцы, чтобы лечь сразу! И если ты говоришь, что они изрублены… То это сколько же шел бой?! И где были те же урбанарии пресловутые?

— Урбанарии их и нашли. Не успели ребята вовремя. Пока бежали со своего вызова… Вот и припозднились.

— Не на столько! И вообще, имя же командира наряда урбанариев известно? Назови мне его, я ему в глаза посмотрю. Да я весь их курятник переверну!

Префект увидел, что глаза Марса налились нездоровой краснотой, и что мужчина впервые в жизни потерял контроль над собой. Он тихонько дернул за шнурок под письменным столом. И скомандовал вошедшему бесшумно караулу:

— Взять его. В карцер. На трое суток.

А сам молча отвернулся к окну, чтобы не видеть, как разлетается один караул, опрокидывая спинами лампионы, еще не зажженные в этот час, за ним вбегает второй и третий, и, наконец, утирая разбитые окровавленные носы и губы, несколько дюжих преторианцев волокут своего же офицера в холодный подвал дома префекта.

— Марс! — из забытья, вызванного голодом и холодом, его вывел голос Юлии. Он приподнялся на локте, ощутив под собой свежую солому, пахнущую медом и хлебом.

— Юлия? Тебе что здесь надо?

— Я вообще-то, живу здесь, — обиженно буркнула Юлия. — А пока дядя не видит, я решила тебя покормить. Ты можешь подняться?

Марс пошевелил руками и ногами, ощущая только слабость от голода, но никаких следов побоев не обнаружил. Он вспомнил все предшествовавшие события и застонал. Ему было невыносимо стыдно, что он так сорвался, устроил дебош в таблинии префекта, сгоряча поколотил своих же товарищей…

— Юлия, а ребята там сильно пострадали? — осторожно поинтересовался у девушки, замершей по ту сторону решетки с корзинкой в руках.

— Как сказать… Они сказали, что им и хуже перепадало. Знаешь, даже хвалили тебя, мол, рука твердая и тяжелая, невзирая ни на что. А так… Ну, да, я им сама помогала умываться и кровь остановить. И тетя Гортензия…

— Рагнар где?

Юлия вздохнула:

— Опять на задании. Да что же это за жизнь такая. Я думала, что не повторю судьбу тетки никогда. А вот опять сижу и жду.

— Рагнара?

— И Рагнара, и дядю. И еще кое-кого…

— Кого же? — не понял Марс.

— Да я еще не знаю, — замялась Юлия. — Да и какая разница? Рагнар, конечно, хочет сына. А мне так и дочка хороша. А сын тем более.

— Поздравляю, — Марс окончательно пришел в себя от этих новостей.

Он поднялся, но заметил, что тяжелая цепь удерживает его за правую руку и левую ногу.

— Эк меня стреножил твой дядя. Тебе, кстати, не попадет, что сюда пришла?

— Не попадет. А заковали тебя для того, чтоб сам себе бед не наделал. Дядя очень переживал, когда ты взбесился.

— Где он сейчас? Я ему так взбешусь!

— Марс, давай-ка сначала поешь. А то сил беситься не будет.

Он вздохнул и взял протянутую ею снедь, начал жевать, не чувствуя вкуса.

— Ну как? Эти пирожки я сама пекла. Меня Гайя научила.

Марс чуть не подавился, с трудом проглотив сразу ставший шершавым и горьким нежный медовый пирожок, и снова застонал.

— Что с тобой? — испугалась Юлия. — Тебе нехорошо? Пирожки не понравились? Они свежие, ты не думай. Я надеялась, что Рагнар сегодня утром вернется, нажарила с утра пораньше. А вестовой передал, чтоб не ждала раньше декабрьских ид. Это еще почти декада…

— Нет, что ты, пирожки замечательные. И пропадать им не надо. Ребятам скорми, которые дом охраняют.

— Скормлю, — печально кивнула Юлия. — Они уже тут так отъелись, что сменяться не хотят.

Она вздохнула еще раз, пожелала ему терпения и ушла. А Марс остался в раздумии — неужели префект ничего не сказал своей племяннице о гибели Гайи, опасаясь за ее беременность?

— Остыл? Готов слушать? — префект выглядел еще более усталым и измученным, чем пару дней назад, когда Марс буянил у него в таблинии.

Марс потупил взор.

— Тебе предстоит серьезное задание. Вот пергамент. В нем приказ, подписанные Октавианом Августом. Тебе надо добраться в Сирию, на самую ближнюю границу. Там стоит наш небольшой гарнизон. Они не дают бандам прорываться в сторону моря. Найдешь командира гарнизона, вручишь приказ, и вернешься вместе с двумя нашими воинами, выполняющими там срочное оперативное задание. Надеюсь, к тому времени, когда ты доберешься, они с ним уже справятся. Разница у вас в полторы декады.

— Их имена я узнаю, когда командир гарнизона прочитает приказ?

— Да почему же? Гайя и Дарий.

Марс едва устоял на ногах.

— Да, — кивнул префект. — Зная тебя, я не мог так сразу во всем признаться. Ты бросился бы следом, сорвал бы всю операцию. Зачем? А так они абсолютно для всех мертвы. И никто не будет выслеживать их. Пойми…

Марс кивнул — он имел представление о работе под прикрытием, хотя бы из своего гладиаторского опыта, и к тому же знал, что Гайе эти задачи приходилось выполнять гораздо чаще.

— Когда отправляться?

— Сейчас. Мойся, проверяй оружие. Бери коня и путь. В Остии сядешь на корабль «Ворон Аида». Вот пергамент его капитану.

— Веселое название.

— Так и дорога у него веселая. И напоминаю, никому ни слова. Даже друзьям.

Марс без приключений добрался до сирийского порта. Едва трирема «Ворон Аида» разгрузилась, как рабы стали грузить на нее бочки с водой и корзины с провиантом, готовая в обратную дорогу. Марс, прощаясь с капитаном, с которым даже сдружился за время путешествия, заметил:

— Даже отдохнуть тебе не дают! Хоть несколько дней бы здесь погулял, — обвел он рукой шумный и пестрый портовый город, бурливший у причала.

— Какое там, — вздохнул немолодой морской трибун. — Сейчас и главный груз привезут, сам поймешь, почему я так спешно отплываю назад.

И точно, не успел Марс осмотреться в порту и понять, куда ему двигаться дальше, как причал заполнился повозками, которые тащили облепленные мухами мулы, издающие характерные неприятные звуки. На повозках лежали и полусидели изможденные люди, в которых, несмотря на худые, измученные лица и покрывавшие их тела выношенные, потемневшие от грязи туники, Марс узнал легионеров. Все они страдали или от тяжелых болезней, или от ран, закрытых пропитанными желто-зеленым гноем повязками.

Марс остановился, наблюдая, как раненых грузят на трирему. Вдруг на одинх носилках, что пронесли мимо него, он увидел знакомое лицо и кинулся следом:

— Дарий!

Рабы, повинуясь жесту Марса, поставили носилки на песок, и Марс опустился на колени возле друга:

— Крепко тебе досталось?

— Ничего. Жить буду, — попытался слабо улыбнуться Дарий.

Марс вглядывался в его дочерна загорелое, исхудавшее лицо, от этого казавшееся намного старше, да и глаза Дария, и без того жесткие, сейчас стали еще более холодными и пронизывающими.

— Дарий, а я тебе приказ вез. О возвращении вас с Гайей в Рим по окончании задания, — растерянно проговорил Марс, боясь спросить про Гайю. Но Дарий сам догадался:

— Гайя жива. Позавчера точно жива была. Они опять в рейд ушли. А меня вот, как видишь… Лечиться отправляют домой. Она и настояла.

— Жарко вам тут пришлось?

Дарий пожал полуголыми плечами, на которых расползалась разорванная, очевидно, при перевязке, туника:

— Да тут вообще не холодно. Да и я здесь не первый раз. Гайе тяжелее пришлось. Знаешь, я постарался быть с ней рядом. И вообще — быть. Как же ты смог…

— Как она? — жадно выспрашивал друга Марс, но говорить Дарию было трудно, он впадал в забытье, приходил в себя снова, а рабы торопили Марса, им надо было закончить погрузку скорее.

Марс сжал ладонь Дария:

— Ты держись. Тебе главное, до Рима добраться. А там уж Ренита тобой займется.

— Добраться бы, — прошелестел Дарий, рука которого лежала на забинтованном животе, словно оберегая рану от неосторожных прикосновений. — И да… Учти…

Но тут мужчина вновь заскрежетал зубами и потерял сознание, а рабы подхватили носилки, опасаясь крика выходившего из себя на жаре надсмотрщика, руководившего погрузкой.

Марс проклинал себя. Если бы он не устроил скандал, может, префект бы направил бы его пораньше сюда, и он бы успел — не пропустил бы тот бой, в котором тяжело ранили Дария. Оставалось надеяться на Нептуна, который донесет трирему до ближайшего мирного порта, где раненых встретят настоящие римские врачи, где будет вдоволь еды и питья.

Все его мысли были только о Гайе.

Еще несколько дней ушли на то, чтобы, купив нового коня, потому что везти животное капитан «Ворона Аида» категорически отказался, и коня пришлось оставить в Остии в тамошней вигилии, отыскать затерянный в приграничных песках оазис, в котором располагался крошечный римский гарнизон.

Командир равнодушно прочитал приказ:

— И что? — устало спросил он Марса, тоже, конечно, за время путешествия подрастерявшего столичный лоск, но не до такой же степени.

Командир форта был небрит и немыт, несмотря на то, что Марс видел колодец в оазисе, и даже довольно большую поилку для коней, куда и отвел своего скакуна после того, как дал ему остыть после бешеной скачки по пустыне.

— Как что? — не понял Марс, вглядываясь в эти потухшие, воспаленные от песка и яркого солнца глаза.

— Что я должен делать с этим приказом, центурион? — устало повторил командир, и совсем другим тоном добавил. — Выпить хочешь? Тут неплохое местное вино. Не фалерн, но по мозгам дает. И сразу все забываешь.

— Что именно, центурион? — холодно осведомился Марс.

— А все, — махнул рукой офицер, и Марс догадался, что он и сейчас пьян. — Этот бесконечный песок, отупляющий ветер, этих дикарей, налетающих из пустыни.

— Ясно, — присвистнул Марс. — Так что с приказом будем делать?

— А ничего. В костер. Дарий? Так отправили его с партией раненых. Доживет ли? Не знаю, у нас и врача-то нет. Был, да сам заболел. Пожелтел да и помер.

— И ты не сообщил в Рим? Не попросил прислать замену?!

— А толку? Да плевать на нас Риму. Мы далеко. У нас песок, ветер и дикари. Это вы там в Риме жрете лежа соловьиные языки в меду, — офицер терял контроль над собой, к тому же он и во время разговора несколько раз приложился к небольшому бурдюку, валяющемуся тут же на полу палатки, заваленной в беспорядке разбросанными доспехами.

— Гайя где? — взяв его за грудки и встряхнув пару раз, рявкнул Марс.

— Так вот в том и дело, — пьяно возразил ему командир гарнизона, так и не удосужившийся представиться. — Что никакой Гайи и не было.

— Что?! Да я Дария видел в порту! И он мне сказал. Что здесь она! Да без него я бы не нашел твою задницу мира, которая по ошибке называется римским фортом. Распустился! Еще одна пьяная выходка, расстреляю, как собаку. Перед строем. Хотя, наверное, у тебя и солдаты такие же… Так где Гайя?!

— Да что прилип? Нет Гайи. С Дарием вместе мальчишка какой-то приехал, — от нешуточной угрозы Марса офицер начал трезветь. — И надо сказать, лихой разведчик. Отчаянный. Под все стрелы лезет. Так он тут как в рейд ни пойдет, так банду и разнесет. Еще рейд — еще банда. Так что простительно, что парень греческому греху подвержен. Да пусть спит с мужиками, все одно баб тут толком нет, зато воюет неплохо.

— Как его зовут? — уточнил Марс, с ужасом пытаясь осознать последнюю фразу.

«Неужели Гайя спала с Дарием? И при этом все же выдавала себя за парня? Как ей это удалось-то при ее красоте? Эти глаза, эта грудь, это все не спрятать. И принять на себя такой позор…» — у него не укладывалось в голове, и припомнились слова Дария про «только учти…». Что хотел сказать друг, прежде чем впал в беспамятство? Предупредить, что Гайя переодета в мужчину и работает под прикрытием? Или признаться, что спал с ней все это время?

Марс настороженно ждал ответ командира форта.

— Хель. Сам понимаешь, это же не его настоящее имя. Вроде, припоминаю, Дарий его Гаем вроде как-то назвал. Да, вот, на днях, когда ранили его, в бреду. Хель его сам перевязывал и настоял, чтобы отправили все же с кораблем в Рим.

В душе у Марса все запело. Это могла быть только его Гайя.

— Да вот и они вроде возвращаются! — ткнул его в бок локтем командир форта.

Вдали показалось облако пыли. Небольшой отряд в десять всадников ворвался на территорию форта. Впереди скакал хрупкий юноша, в котором сразу можно было распознать великолепного наездника, тем более конь под ним был полудикий, местной горячей породы — сам Марс намучился с таким вдоволь только что, а этот парень управлял бешеным животным одной рукой, потому что вторая висела на перевязи у груди. Лица всадника Марс не видел — оно было обернуто тряпкой, как и у остальных. Но фигура, движения, с которыми он спрыгнул с еще не остановившегося скакуна, как бросил поводья подбежавшему караульному и выслушал его доклад — Марс окончательно узнал любимую.

Он бросился к ней, увязая в сухом и колючем песке, сразу набившемся в кальцеи:

— Гайя!

Юноша повернул к нему голову, распуская здоровой рукой закрывающую лицо ткань:

— Гайя мертва, — и медленно, равнодушно развернулся к нему спиной, намереваясь идти дальше.

Марс, чувствуя, что снова находится на границе разума, бросился за ней:

— Ты меня не узнала?

— Приветствую тебя, центурион Марсиус.

— Я привез приказ. И заберу тебя с собой. Тебя отзывают в Рим.

— Что ж, приказ есть приказ. В Рим я прибуду. Задание выполнено, сегодня мы окончательно разгромили лагерь, в котором готовили лазутчиков для засылки в Рим. Их переправляли под видом раненых легионеров, которых убивали по дороге, перехватывая обозы, везущие их в порт для отправки в Рим.

— Дарий жив. Я видел его в порту.

— Хорошая весть. Мы позаботились об охране этого обоза. Можешь не беспокоиться, центурион, возврашайся в Рим, к жене. Не думаешь же ты, что я проигнорирую приказ? Тебя не конвоировать прислали?

В ее голосе было столько усталости и равнодушия, что Марс оторопел. Она оживилась только при известии о Дарии, и его сердце сжала ревность.

— Гайя? — сделал он последнюю попытку, но она его не слышала. Обернулась к своему отряду, что-то стала с ними обсуждать, даже послышался короткий мужской смех.

Он не мог отделаться от мысли, что видит дурной сон. Встретив Дария, он, конечно, умом понимал, что время, проведенное здесь, конечно, не могло не отразиться на внешности его любимой, но не настолько же! Исхудавшая почти до костлявости, но не ослабевшая — он видел, как стальные канаты мускулов обвивают ее обнаженные руки и широкие плечи. И, самое главное — она лишилась своих золотых локонов! Ее волосы, свалявшиеся от пота и грязи под головным покрывалом, которым здесь пользовались все, были коротко, как и положено римскому воину, острижены и казались темнее, чем привычные Марсу ее золотые локоны. От короткой стрижки и темно-коричневого пополам с пылью загара черты ее лица казались тонкими, как будто вырезанными из драгоценного дерева. И только огромные глаза оставались прежними — прекрасными, умными, но еще более жесткими.

Марс с тоской смотрел на нее издали, не смея подойти еще раз. Она и сейчас, покрытая сплошным слоем пыли, в задубевшей от пота оборванной грязной тунике, с этой небрежной, в бурых пятнах повязкой, была для него прекраснее всех. Он уже и забыл, как выглядела Лавиния, его несостоявшаяся невеста.

Гайя, закончив дела и отпустив отряд отдыхать, ушла в свою палатку. С тоской посмотрела на пустующее место Дария, и бессильно опустилась на пол. Ее сотрясали беззвучные рыдания. Ей вдруг, впервые за все свои двадцать семь лет, стало невыносимо жаль себя. Разом навалилась боль от потери друзей, от многодневной скачки по раскаленной пустыне, от простреленного левого запястья. Она была готова заплакать по-настоящему — слезами, в голос, но не умела. Поэтому просто сидела на полу маленькой палатки, лишенной каких-либо удобств, даже складных коек, и раскачивалась из стороны в сторону.

Она сдернула полосу от плаща, на которой была подвешена раненая рука, и зубами дернула залипший узел. Повязка, пропитанная кровью и так и не смененная за те три дня, что они были в рейде, крепко прилипла к ране, и она просто сорвала ее вместе с коркой крови, не имея ни сил, ни желания отмачивать. Боль в запястье невольно заглушила боль душевную.

«Зачем? Зачем все это? Для кого беречь себя? Плевать. Мне плевать на все, кроме задания. А его я выполнила. Осталось только выполнить приказ и вернуться в Рим. А что там делать?! Жить в палатке рядом с Марсом, бежать на штурм рядом с Марсом, а после провожать его к жене? И ходить к ним в гости на Сатурналии?! Нет…» — она уже давно приняла решение. И официальный приезд Марса был ей на руку — он просто подтвердит в Риме ее решение и отвезет соответствующие пергаменты.

Она с первого дня пребывания в форте поняла, что его командир, центурион Порций, никуда не годится. Немногим ее старше, он выглядел опустившимся и разочарованным в жизни. Вяло выслушав приказ, он повел на них с Дарием сонными глазами:

— Ваш приказ, вы и выполняйте. Я не мешаю.

Он не мешал, когла она сумела где взглядом, а где и окриком, за пару дней привести в чувство его солдат и фактически возглавить гарнизон. Порций был сам потрясен, как эти двое столичных офицеров, молодые парни, сумели вывести всех здесь из сонного отупения и заставить воевать — собственно, для этого гарнизон тут и стоял.

Когда Хель и Дарий привели отряд из рейда, почти не потеряв бойцов, да еще и захватив пленников, которые вывели их на следующую банду — Порций удивился и напился. А дальше напивался без удивления.

Гайя потому и обрадовалась Марсу, что уже давно они с Дарием решили, что ей надо в интересах империи брать командование на себя, а Дарий был готов сопроводить Порция в Рим, чтобы отдать под трибунал — ведь именно благодаря его попустительству свилось такое змеиное гнездо под самыми дверями Римской империи.

Немного отсидевшись и успокоившись, Гайя все же решила пойти помыться — въевшийся в кожу мелкий песок до кровавых ссадин стер нежную кожу бедер и под ее тяжелыми, затянутыми плотной тканью грудями, которые она тщательно стала прятать еще перед посадкой на корабль, твердо решив больше никому и никогда не показывать, что она женщина.

Она приподнялась, но почувствовала, что сил нет. Да и Марс бродит где-то неподалеку, и, если на остальных солдат ей было наплевать, то снова показываться ему на глаза в таком виде она почему-то не захотела — и сама удивилась себе. «Неужели его мнение мне небезразлично? Да ему же плевать на тебя, дурочка ущербная! У него красавица жена в Риме. А ты кто? Ободранная, тощая, рука и та гноится… Гадость… Все, забудь о нем. Мыться и спать. Отсыпаться. А там отправить Порция с Марсом в Рим, и вообще забыть обо всем, кроме дела. И давить поганцев прямо в их гнезде, как гадючат. А там, может, стрела и успокоит» — думала она.

Выглянув из палатки, подозвала караульного и попросила принести ей сюда побольше воды — во всех ведрах, какие он найдет. Она не боялась налить воду прямо в палатке — она все равно стояла на песке, и вода уходила бесследно.

Спартовые осмоленные ведра появились очень быстро, и она, превозмогая усталость, тщательно вымылась, с наслаждением избавляясь от конского запаха, которым пропиталась за эти дни, и слоя пота пополам с коричневой пылью. Воды было так много, что она напоследок несколько раз окатила себя с головы до ног, чувствуя, как наполняется влагой ее пересохшая кожа.

Наконец, девушка вытянулась на свернутом запасном, выстиранном перед рейдом плаще. Она лежала полностью обнаженная, потому что в остатках воды выстирала тунику и сублигакулюм и развесила их на веревках, поддерживающих изнутри палатку. В случае тревоги она успеет быстро одеться — проверено не раз.

Из последних сил она все же перевязала руку чистым бинтом и даже приложила мазь — рука ей еще нужна была в бою.

Во сне она снова увидела Дария — его серые смеющиеся глаза над своим лицом, его умелые руки.

— Дарий, ну разве так можно? — воспротивилась она тогда, когда он предложил ей впервые помыться в палатке, которую они делили на двоих.

— А что такого? — удивился он. — Ты же моешься вместе со всеми, и ничего. А тут и сблигакулюм можешь скинуть.

Он обдал ее полным восторга взглядом, как будто и не было за плечами трехсуточного рейда по пустыне, и прибавил заговорщицким шопотом:

— И складочки потайные все свои промоешь. А?

— Что ты несешь? — вытаращилась она на друга, от которого такой вольности не ожидала.

— Несу? Воду. Нам с тобой, моя красавица Гайя.

— Красавица! Нашел красавицу, — горько усмехнулась она, проведя рукой с въевшейся под обломанные ногти чернотой по почти наголо, как и у него, обритой голове. Это тоже была идея Дария, успевшего до когорты спекулаторум повоевать в здешних краях.

— Гайя, ты и правда красавица! А египетские царицы тоже, кстати, голову брили. Они парики носили.

— Все-то ты знаешь! — усмехнулась она, но признала, что такое мытье гораздо удобнее и приятнее, чем на глазах у всего гарнизона, так и не понявшего, парень она или девушка. Да и не гадавшего особо — не бывает же таких римских девушек, обритых наголо и скачущих на диких лошадях за бандитами.

Они помогли друг другу содрать с себя многодневный пот, покрывавший их тела липкой коричневой грязью, причем Дарий откровенно хулиганил и, пользуясь теснотой палатки и прикрываясь необходимостью помочь Гайе то отмыть спину, то и вовсе ягодицы, всячески норовил провести своей грудью по ее груди, соприкоснуться животами, размазывая по ним обоим нежную, густую пену местного мыла с одуряющим запахом троянды. Эти ощущения будоражили Гайю, несмотря на усталость.

— Гайя! Ты такая теперь чистенькая, — не унимался Дарий. — Так и хочется тебя всю обцеловать, как приносящую удачу статую. Всю-всю, не пропуская ни единого куточка твоего прекрасного тела.

Он прижал ее к себе, такой же отмытый дочиста, влажный от прохладной воды и тоже полностью обнаженный. Стал целовать губы, продвинулся к уху, спустился по шее. Она сначала вяло протестовала, а затем ее тело стало невольно отзываться на его ласки.

— И твои потайные складочки я тоже поцелую, — игриво шепнул ей Дарий, опускаясь медленно перед ней на колени, спускаясь губами по животу и ниже.

Она невольно издала короткий стон, а он мгновенно выпрямился и подхватил ее на руки, опуская на расстеленный плащ.

— Гайя! Забудь все. Я люблю тебя. И всегда любил. С первого раза, как увидел. Но ты любила Марса, и я не стал тебе мешать. И не важно, что ты старше меня на четыре года. Война всех сравняла.

Она унеслась к ярким сирийским звездам в его руках.

А ночью их подняли по тревоге — поганцы прорвались к самому форту. И вот уже Дарий кусает губы, силясь вырвать стрелу, пробившую пластину его доспеха на животе…

— Гайя, — хрипел он, пока она его бинтовала. — Не плачь. Все образуется. И я еще снова и снова буду тебя целовать. Тебе же хорошо со мной?

Она кивнула:

— Конечно! И я вовсе не плачу. Это песок попал в глаза.

Она чувствовала себя виноватой перед Дарием — эта стрела предназначалась ей, как и та, что летела в нее на лестнице императорского дворца. Дарий второй раз закрыл ее собой. Она ни к месту вспомнила, что вовремя их безумной ночи Дарий вдруг шепнул:

— Я Дарий, а не Марс…

Видимо, имя Марса невольно сорвалось тогда с ее губ.

Марс, видевший, в какой палатке скрылась Гайя, не сдержался и все же решился зайти к ней. Он долго выжидал, пока форт погрузится в относительный покой и не будет столько лишних глаз.

Наконец, неслышной тенью он скользнул к палатке и еще успел подумать про себя, что если бы вот так просочился бы враг, то Гайя была бы мертва. И караул не заметил его. Марс решил, что во что бы то ни стало завтра же вместе с Гайей покинет это проклятое место.

Девушка спала, раскинувшись на плаще, и совершенно обнаженное ее тело, на котором причудливо выделялись дочерна загорелые лицо, шея, руки, ноги и молочно-белое тело с похудевшими, но все равно упругими грудями, нежно светилось в темноте.

Марс приблизился и поцеловал ее губы, сухие и растрескавшиеся.

Она пошевельнулась и пробормотала его имя. Он прислушался — нет, он не ошибся. Во сне она все же звала его, а не Дария.

— Я здесь, моя хорошая, — и он уже не смог остановиться.

Он целовал ее, покрывая поцелуями все ее исхудавшее, ставшее еще более крепким тело, наслаждался вкусом промытой нежной кожи, гладил короткие завитки золотистых волос. И, уже совсем готовый пойти до конца, он раздвинул рукой бедра девушки, усталой и измученной настолько, что у нее не было сил не только отогнать его, но и открыть глаза. Но, увидев стертые песком до кровавых ран ее бедра, он в ужасе отдернул руку — не из отвращения, а из страха причинить ей еще больше боли.

— Милая моя Гайя… Прости меня, — бормотал Марс между поцелуями и ласками. — Прости, если сможешь. Знаю, ты вышвырнешь меня вон, как только проснешься… Но позволь мне напоследок насладиться прикосновениями к тебе. Моя нежная, милая, прекрасная Гайя… Как же я, дурак, виноват перед тобой! Что же ты с собой позволила им сделать!

Он обнял ее осторожно и бережно, положив рядом меч — надежды на гарнизон форта у него не было окончательно, да и Гайя спала настолко крепко, что вряд ли бы проснулась сейчас при приближении врага. А ведь он знал, что она сумела в лудусе, даже напоенная Ренитой сонным отваром, сразиться с наемными убийцами, проснувшись за мгновение до своей смерти.

Наутро, проснувшись в его объятиях, Гайя прикрыла глаза снова, взмахнув густыми, даже здесь не выгоревшими ресницами.

— Марс…

— Да, моя любимая.

— Зачем? Зачем ты будоражишь прошлое? Оно осталось за сотни миль отсюда. И Гайя там мертва. К кому ты пришел сюда этой ночью? На что надеялся?

— Я здесь, с тобой. И больше уже никуда никогда тебя не отпущу! Нет, ты, конечно, можешь служить хоть в Парфии, хоть вовсе в Гиперборее, но я везде буду с тобой.

Она недоверчиво взглянула на него:

— А жена тебе позволит?

— Какая жена, к Эребу?! У меня есть только ты!

— Но у меня никогда не будет детей. И полно шрамов. А теперь еще больше. А у тебя невеста же была, так разве ты не женился?

— А ты тут не к Рису отправилась?! — в тон ей возмутился Марс. — Может, пожалела, что не приняла его предложение, и отправилась догонять?

— Как ты можешь! Как ты мог так подумать! — вскинулась она, но он спеленал ее по руками и ногами.

— Лежи и не рыпайся. И слушай. Я без тебя жить не хочу и не буду. Знаешь, я же чуть нашего старика Фонтея не укусил за ляжку!

Она улыбнулась, а он поцеловал ее ушко и шепнул:

— Хочешь, расскажу?

— Хочу.

— Но сначала я посмотрю твою руку. Мне даже сам вид повязки не нравится, — он ножом смахнул витки пропитавшейся гноем ткани и в ужасе присвистнул.

Ни слова не говоря, он раздул угли возле палатки и раскалил нож. Она с расширенными глазами, не поднимаясь, смотрела за его приготовлениями, понимая их смысл. И, когда он подошел к ней с раскаленным добела клинком, она просто доверчиво прижалась к нему и прикрыла глаза.

Марс, не услышав от любимой ни единого стона, сам был готов кричать в голос, зная, какую безумную боль она терпит.

— Вот и все, — он опустил на скудное ложе обмякшее внезапно тело девушки, показавшееся ему необыкновенно легким. — Моя милая, мужественная Гайя…

Марс бережно перевязал ей руку и прилег рядом, обнимая ее и баюкая в своих объятиях.

Справившись с ошеломительной болью, Гайя постаралась осознать, что же происходит: Марс явился сюда не просто за ней, он прибыл с приказом Октавиана. С таким же успехом могли послать и Квинта, и Друза и еще пару сотен воинов их когорты. Но он пробрался к ней в палатку, ночью — и сквозь сон, Гайя, конечно слвшла его слова, чувствовала объятия, но предпочла отпустить все на самотек, потому что сил спорить и бороться в тот момент не было. А сегодня утром он помог ей справиться с раной, которая начала уже пугать и ее самою — девушка привыкла одинаково уверенно держат оружие в обеих руках, и возможность потерять левую ее настрожила.

— Марс, так что за приказ? Понимаешь, я не могу сейчас вот так взять и бросить здесь все.

— Но ты же сама сказала, что банда разгромлена, и теперь нашим ребятам ничто не угрожает по пути домой.

— Банда… Да кто их знает, сколько их тут. Надо выждать, понаблюдать. И к тому же, я не могу бросить солат форта. Сам, наверное, заметил, что за кусок навоза этот Порций. А ребята поверили в себя, научились воевать и чувствовать себя при этом единым кулаком. И уехать сейчас, будет означать предать их.

— Они не маленькие дети. Взрослые мужики, легионеры. О чем ты?!

— Любому отряду нужен командир.

— Понимаю. И что, лучше тебя не нашлось? Ты не переоцениваешь себя?

Она вспыхнула:

— Что ты знаешь о войне здесь?

— Но и ты провела здесь не так долго. За полтора месяца все равно не спасти границу империи. К тому же ты ранена, измождена.

— Как и все тут, — отрезала она.

— Гайя, приказ есть приказ. Мы можем сколько угодно рассуждать о судьбах этого гарнизона, но тебя ждет Рим, и ты нужна там. Вернемся, доложим вместе обстановку тут.

— Вот я и думаю… За невыполнение приказа меня, естественно, накажут. Могут и отдать ликторам.

Марс задохнулся, осознав, на что совершенно сознательно пытается пойти Гайя — розги и обезглавливание, причем перед всем строем, с позором. Он представил, как его гордую красавицу Гайю выведут на помост — вряд ли втянут, она слишком горда, чтобы унижать себя сопротивлением и мольбой о пощаде. Сорвут со спины тунику, опустят на колени и исхлещут розгами. А затем голова в золотистых кудрящках скатится на землю под ударом топорика ликтора. Он взвыл от боли и скрипнул зубами.

— Да что тут думать! — взорвался Марс, хватив кулаком по полотняной стенке палатки так, что чуть не вырвал колья, на которой она крепилась. — Ты о себе подумай! Руку потеряешь!

— Я больше потеряла, — безжизненным голосом проговорила Гайя, глядя в бесконечную желто-бурую даль пустыни.

Марс совсем задохнулся от раздирающей его душу боли — он понял, о чем говорила любимая. Он только замешкался в одном — валиться перед ней на колени? Но примет ли она такое его унижение? Или, наоборот, проявить мужскую решительность, и, как недавним утром, спеленать ее руками и ногами, еще раз заставить выслушать его признания?

— Послушай меня. Не как старший центурион. Как человек. Как женщина. Моя женщина, — он с трудом выговорил эти слова. — Я не могу без тебя.

— А как бы ты жил с женой? Так бы и рвался всю жизнь?

— Да какой женой?! — ему казалось, что он кричит так, что слышно на всю пустыню, а на самом деле его внезапно севшее горло издавало хрип.

— Матерью твоих будущих наследников, — спокойно ответила Гайя, пальцами приглаживая непослушные после вчерашнего мытья отрастающие и сильно кудрявящиеся волосы.

Марс хотел что-то возразить, обнять ее, успокоить — но в палатку ворвался караульный:

— Гай! — и осекся, увидев ее незатянутую грудь и руки Марса, протянутые к ее талии.

Парень закашлялся и не знал, то ли ему выходить спиной, то ли вообще протереть глаза — ему показалось, что и выражение лица у бесстрашного разведчика Гая сейчас другое, более мягкое и действительно женственное.

— Гай…

— Докладывай, что ты встал столбом? — ее голос вновь был сдержанным и отрывистым, и угадать, кому он принадлежит, было невозможно.

— Нападение на наш дальний разъезд. Вернулся один конь, без всадника. На шкуре и попоне пятна крови.

— Поднимай всех! — она стремительно застегивала доспехи. — Марс, ты как?

— С вами.

К их удивлению, наготове оказался и Порций — неожиданно выбритый и трезвый. Но скрыть подрагивание рук, которыми он небрежно придерживал узду, было сложно.

— Уверен? — негромко спросил Марс, понимая, что в таком состоянии Порций, каким бы умелым воином он ни был бы, станет легкой добычей для врага, и хорошо еще, если просто ляжет, а не попадет в плен.

Порций смерил его презрительным взглядом:

— Да кто ты такой, что б за меня решать? Нашелся столичный щеголь. Это ты учти, что пустыня не похожа на мозаичный пол триклиния.

Гайя махнула рукой, и десяток всадников устремился за ней. Марс даже не удивился ни тому, что Порций так легко отдал ей бразды правления фортом, ни тому, что девушка так легко за короткий срок сориентировалась в незнакомой обстановке этой войны.

Они нагнали банду пустынных кочевников за барханами, предварительно наткнувшись на изуродованный, полуразорванный труп одного из легионеров. Лошадь Марса попятилась и встала на дыбы, едва не сбросив всадника.

Порций глянул на него с нескрываемым презрением, за которым видна была с трудом скрываемая горечь:

— Что? Впервые такое видишь? А у них забава такая. Вроде нашего харпастрома. Только вместо набитого опилками овечьего желудка у них, поганей, сам видишь, что. Не боишься стать следующим?

Марс пожал плечами:

— Рано или поздно все равно все у Харона в лодке будем.

— Это да, — криво усмехнулся Порций и пустил коня вперед.

— Продвигаться дальше смысла нет. Они сидят и поедают те запасы пищи, которые отняли у нашего разъезда, — показала Гайя рукой в сторону барханов, куда уходили быстро заносимые ветром следы.

Марс только тут заметил, что ее глаза, как и глаза многих мужчин, обведены широкими мазками сурьмы — он припомнил из рассказов товарищей по когорте, тоже начинавших службу в этих краях, про странный, но оказавшийся полезным местный обычай, который, вместе с закрывающими голову и лицо платками, переняли легионеры. Сурьма предохраняла глаза от воспалений, неизбежных при постоянном попадании в глаза мельчайшего песка, забивающего веки и ресницы. Но, в отличие от мужчин, делавших это небрежно, лишь бы краска выполнила свое предназначение, и в душе стеснявшихся необходимости «подводить» глаза, глаза Гайи были подкрашены очень четкими линиями, сделавшими их огромными на посмуглевшем и худеньком лице с заострившимися чертами. Вот она, поставив задачу воинам, снова натянула на рот и нос нижний край платка — и на ее лице вообще остались только эти глаза.

Марс встряхнул головой, сосредотачиваясь на предстоящем бое — если он выживет, то сможет снова полюбоваться ее глазами. Уцелеть бы ей самой, чтобы не пришлось ему — второй раз — оплакивать ее гибель. Для себя мужчина твердо решил одно — жить без Гайи он не будет. И если ее сразит шальная стрела, то следующая будет его, даже если придется проскакать полпустыни и вызвать на бой целое племя кочевников.

— Сколько человек было в разъезде? — спросил он у одного из легионеров.

— Трое.

— Мы видели один труп, и только один конь вернулся в форт, — сам себе произнес Марс, и легионер кивнул.

— Хорошо, если убиты, — легионер промолвил неожиданные для Марса слова и прибавил, поймав прищуренный взгляд еще незнакомого ему центуриона. — То, что они вытворяют с ранеными, попавшими к ним в руки, лучше даже тебе не знать. Так что живым не сдавайся.

Марс понимающе кивнул. На самом деле лн знал, на какие зверства были способны некоторые германские племена, расправляясь с пленными легионерами. Но все же там, где воевал он, чаще римлянам на чужбине грозила та же участь, что и германцам с галлами, захваченными римскими войсками — рабство. Причем у многих племен рабы становились почти членами племенной общины, а рубка леса, обработка полей, выпас скота и даже работа в кузнице не были смертельным трудом для крепких, закаленных мужчин, которых варвары даже подлечивали, притащив без сознания с поля боя и первым делом забрав себе добротные римские доспехи, оружие и обувь.

— Гай, — торопливо подъехал к Гайе один из легионеров. — Присмотрись-ка. Кажется, ребята наши у них. Глянь, на чем они сидят! Связали их, суки…

Гайя прищурилась, вглядываясь из-под руки:

— Похоже. Атаковать в открытую сейчас нельзя. Попробую снять хотя бы парочку гадов, а вы готовьтесь рвануть вперед, пока у них возникнет паника.

Она сняла с плеча лук, приладила стрелу, прицелилась, держа вторую наготове. Выстрел, второй — и она стремительно бросила коня в сторону, на ходу выцеливая третью и четвертую цели.

Марс видел, как один за другим забились в конвульсиях на песке четыре тела, как заметались остальные, вскакивая на лошадей, выхватывая кривые мечи и что-то пронзительно вопя. Он вспомнил, как вели себя сирийцы на арене в конном сражении — и успокоился, уже представляя их стиль боя.

Два отряда всадников стремительно сближались. Двое легионеров, отмахнувшись мечами на обе стороны от врагов, пронеслись дальше, не встревая в бой — они должны были успеть подхватить своих товарищей, живых или мертвых, забросить к себе на коня и вывезти в форт, где уже оставшиеся там караульные разберутся, что к чему.

Потяжелевшие с двойной ношей кони скакали уже не так резво, да и рубиться на мечах было затруднительно, потому что волей-неволей под удар подставлялось безвольно висящее тело, которое надо было еще и придержать своим телом или свободной рукой. Поэтому те, кто приняли бой, постарались сделать все, чтобы освободить им проход и не дать поганцам отвлечься на них.

Бой был явно неравным — бандитов, даже с учетом четырех застреленных Гайей сразу, было в полтора раза больше, чем римлян.

— Отступайте, — крикнул им Порций, тяжело дыша и не переставая рубиться с наседающим на него сирийцем, проявляющим чудеса упорства и храбрости.

Мимо Марса пропела стрела, и он заметил, что несколько сирийских воинов приотстали от основной схватки и поливают дождем стрел стремительно уносящихся с ранеными двоих легионеров. Вот лошадь одного из них споткнулась, заржала почти человеческим, полным боли голосом, и опрокинулась на колени, разбрасывая своих всадников. По тому, как упал на песок, легко перекувырнувшись и сдергивая с плеча лук, легионер, Марс понял, что его еще не задели. А вот раненый, которого тот пытался спасти, или получил еще один смертельный выстрел, или был в глубоком беспамятстве — несмотря на то, что товарищ даже в бешеной скачке успел перерезать на нем веревки, солдат лежал ничком на песке, не дела попыток ни отползти, ни даже пошевелиться.

— Уходите, — снова, через звон клинков, услышал он голос Порция и удивился, насколько твердо и резко в этот раз прозвучала команда. — Я прикрою. Гай, уводи ребят.

Гайя свистнула — и отряд развернулся в сторону форта, не забывая отстреливаться в сторону преследующих их кочевников. Они пронеслись пару стадиев и, снова повинуясь жесткому окрику и свисту Гайи, развернулись лицом к заметно поредевшим, но не утратившим боевого пыла врагам.

— Вперед. За Рим! — крикнула девушка, и легионеры буквально втоптали в песок остатки разбойничьего отряда.

Марс оглянулся в поисках Порция — но того не было видно. Он проскакал туда, где они расстались. Изрубленное тело центуриона лежало, полунакрытое погибшее лошадью. Вокруг громоздились трупы кочевников — собирать их было уже некому, банда была уничтожена полностью. Марс спрыгнул с коня, закрыл уже запорошенные песком глаза Порция:

— Наверное, так даже лучше для тебя, — проговорил он вслух, как будто мертвый мог его услышать, и с трудом перебросил тело через круп своего храпящего от непривычного груза коня.

Он неспешно подошел к остальным, дожидающимся его и осматривающим трупы кочевников, ведя коня в поводу. Марс заметил еще на одном коне такой же скорбный груз — одного раненого они все же не довезли, сирийская стрела догнала парня за полстадия до спасительных стен форта. Еще трое легионеров получили легкие ранения — у одного было рассечено предплечье, а у двоих Гайя как раз в тот момент, когда подошел Марс, обламывала древки стрел, чтобы вытащить наконечники уже в более подходящих спокойных условиях форта.

Легионеры, еще возбужденные боем, шумно переговаривались:

— А ты, Гай, как всегда, молодец. Лихой же ты парень. Слушай, а как ты стрелял-то с такой рукой?

— Да как все. Тетиву-то я правой рукой натягиваю. А левой что? Разве что лук придержать.

— Ну ты и шутник к тому же! — раздался взрыв хохота, и кто-то из воинов по-дружески ударил Гайю по плечу, а у Марса все перевернулось в душе от обиды и недоумения.

«Зачем?! Зачем ей все это? Неужели она хочет всерьез остаться среди этого хрустящего на зубах песка, недалеких рубак, не способных догадаться, что перед ними прекрасная юная женщина, а не сорванец, заслуживший фалеры старшего центуриона безудержной храбростью и удачливостью» — мучительно думал он.

Она заметила Марса:

— Цел?

Он кивнул:

— А ты?

— Да что со мной будет, — в ее голосе было столько беспечности, что ему стало страшно.

— Да ты за Гая не бойся, — весело ответил ему молодой, судя по чертам лица, но с уже взрослыми, жесткими глазами парень, который тут явно верховодил среди солдат, но с безусловной оглядкой на Гайю. — Он из таких передряг вылезал и ребят вытаскивал! Погоди, вечером тебе у костра расскажем.

— Цезоний, — оборвала его Гайя. — Вряд ли центуриону Марсусу Гортензию интересны сказки на ночь.

— Не такие уж и сказки, — фыркнул Цезоний. — Сам тогда расскажи, как выкрал из кибитки старшую жену ихнего вождя. Да так, что тот все племя привел в обмен на нее. Ты ее, кстати, не обрюхатил? Одну вернул, без добавки?

— Нет, — просто ответила Гайя, поразив Марса в очередной раз своей естественностью в любых ситуациях и умением найти нужные слова и тон. — На тебя понадеялся.

Вот тут уж дружный хохот едва не заставил оползти ближайший бархан.

— Отдохнули? — обвела глазами свой отряд Гайя. — Все, по коням. Раненых придерживайте.

Они вернулись в форт.

Гайя, как будто и не участвовала в схватке — спрыгнула с коня, отдала распоряжения, куда нести раненых, куда трупы, напомнила, чтобы обтерли и выводили коней, чтоб тут же привели в порядок оружие.

Марс сделал попытку заговорить с ней с глазу на глаз, но она остановила его:

— Погоди. Столько всего надо сделать. Тела нельзя оставлять надолго, распухнут на жаре мгновенно. И врача тут нет. Умер от какой-то местной гадости еще до моего приезда. Так что мне придется сейчас помыться наскоро и стрелы ребятам вытащить.

— Помочь?

— Давай, — неожиданно легко согласилась она. — Знаешь, у тебя неплохо вышло. Рука почти не болит.

— Большой личный опыт, — отшутился Марс, раздеваясь до сублигакулюма рядом с ней, чтобы полить друг другу воды на пропыленные тела.

Он, оглянувшись вокруг, сделал неуклюжую попытку дотронуться до нее — видеть ее обнаженное точеное тело, казавшееся мраморным из-за коричневых разводов смешавшейся с потеками пота пыли на белоснежной коже груди и живота, было для него невыносимой пыткой. Марс, борясь с сотрясающими низ живота спазмами, провел кончиками пальцев по ее груди, вырисовывая причудливый узор, скатился в тесную ложбинку между грудей, наслаждаясь ее бархатистой, скользкой и немного липкой от пота кожей. Еще немного, и он повалил бы Гайю на песок прямо так, как есть…

Она рыкнула на него:

— Отставить! Ошалел? Они и так меня извращенцем считают. Потому и приходится прикрываться хотя бы храбростью.

— Милая моя… Да за что же тебе такие мучения? — простонал Марс, убирая руки.

Она вместо ответа обрушила на него ведро ледяной воды и энергично принялась тереть ему спину прямо песком.

Только поздним вечером он все же вернулся к начатому накануне еще разговору:

— Гайя, хочешь ты или не хочешь, у меня на руках приказ. Ты немедленно должна вернуться в Рим.

— Тогда ты оставайся командовать фортом.

— Постой-ка, — в его голове созрело простое и здравое решение. — Этот парень, Цезоний. Видел его в бою. Посмотрел, как ребята с ним общаются. Он в каком звании?

— Декурион.

— Маловато, конечно, для командира форта, но ты же, как старший центурион, имеешь право составить на него представление к очередному званию. А пока что назначить временно.

— Могу, — кивнула она.

— Вот. И сделай так.

— А что? Мысль неплохая. И парень он смышленый и храбрый. Ребята за ним пойдут. Доживем до утра, так и поступим.

Она дочитывала приказ в полной тишине. Слышно было, как песчинки трутся друг о друга при слабом движении ветра, который в это утро тоже стих, как будто озадачился вместе с небольшим гарнизоном римского приграничного форта. Солдаты ловили каждое слово — услышав в начале вполне обычную фразу: «Я, Гайя Флавия, старший центурион когорты спекулаторум…», они ждали фразу заключительную, чтобы еще раз услышать, кто же все-таки подписал документ.

Она дочитала. Свернула пергамент, неспешно вложила его в цисту, вручила Цезонию и уже совсем простым тоном прибавила:

— Поздравляю. Искренне в тебя верю. И всегда верила.

— Верила? — переспросил ошарашенный Цезоний. — Так погоди… Гайя Флавия, старший центурион… А ты кто тогда? Гай, я ничего не понимаю.

— Вообще-то, я и есть Гайя, — улыбнулась она обступившим ее солдатам, которым Марс запоздало подал команду «вольно».

— Гай… — недоуменно пожал плечами один из них, потирая лоб. — Ты сейчас шутишь? Или валял дурака все это время? Хотя… Хотя, похоже, дураки мы все…

— Точно дураки, — поддержал его другой. — Кромешные. Один Дарий умным был. Вот и тискал по углам.

— Да, а мы-то думали, храбрые парни Гай с Дарием, да порченные…

Гайя залилась краской смущения, и Марс слегка приобнял ее за плечи, видя смущение и солдат, и девушки.

— Челюсти она ваши пожалела, — примирительно сказал Марс солдатам. — А то ломать бы пришлось, если б все к ней приставать полезли. Она ж с ноги бьет, не разбирая, за такие дела. А вам тут и так достается.

Он взглянул на Гайю:

— Так, боевой мой товарищ Гайя?

Она кивнула.

— Ну а раз все выяснили, то давайте прощаться. Готовы захватить письма, если, конечно, повезет их доставить.