Невеста смерти

Глава 15

Префект когорты спекулаториев Секстус Фонтей метался по атриуму собственного дома, а следом за ним, нарочно приотстав на полшага, спокойно и размеренно шагала Гайя своими бесшумными шагами.

— Кто б мне такое сказал бы еще вчера… Я, в своем доме, не могу зайти к собственной супруге… — ворчал префект, оказавшийся без формы и без оружия сразу постаревшим, уставшим и немного милым.

В глубине дома послышался и тут же стих детский плач, это Юлия купала на ночь двойняшек. Гайя в первый же день разогнала толпу добросердечно дающих советы соседок с их жеваным хлебом в тряпочке и прочими безумными ухищрениями, которые, по мнению соседок, были способны облегчить жизнь молодой матери.

— Младенцу нужна только грудь матери, — успокоила она Юлию. — И плакать они у тебя не будут, если ты сама будешь совершенно спокойна.

— Да как я могу быть спокойна, если Рагнар постоянно рискует собой?

— Рагнар умелый воин, и достать его не так просто. Поверь, я же билась с ним на тренировках. Он действительно очень хорош. Тебе не о чем беспокоиться, — заверила ее Гайя. — Думай о себе и детях. Этим ты и его успокоишь, он будет более сосредоточен на заданиях.

Юлия была умницей, и Гайя это знала, просто лишний раз поддержала в молодой матери уверенность. Дети родились здоровыми и крепкими, молока у Юлии хватало, домашние рабыни, выбранные лично Друзом в помощь той старухе, которая помогала Гортензии всю жизнь, отлично справлялись со своими обязанностями. Поэтому Гайя была совершенно спокойна за Рагнара и его внезапно разросшееся семейство. Но вот на подходе оказалась и сама Гортензия, и тут волновались и Ренита, и привезенная снова та же повитуха, и даже Гайя.

— Командир, — осторожно окликнула она Фонтея. — Мы тут явно ничем не поможем. Все идет своим чередом. Осмелюсь посоветовать тебе сделать самое разумное. Зайти к Гортензии, ободрить ее и ложиться спать. Я посижу с ней. И если что-то будет требовать твоего решения, то немедленно разбужу. Уж мне-то ты веришь?

— Верю. Наверное, ты права. Но ведь не засну. Она мучается уже третий час. И меня попросила уйти. Сказала, что не хочет при мне выпучивать глаза и кусать губы. И ты мне предлагаешь лечь спать?

— Предлагаю скопить силы. Они тебе понадобятся утром.

— Уверена?

— Абсолютно.

Фонтей попытался еще раз прорваться в спальню к Гортензии, но быстро вернулся к Гайе, устало сидящей возле имплювия:

— Ренита и еще какая-то кучка женщин стояли намертво, как будто защищали римский форт от батавов.

— Не ожидал?

— От Рениты? Теперь уже был готов. Но сначала она мне показалась такой… — он замялся, подбирая слова. — Словно мокрая серая тряпка…

— А сейчас? — подняла на него Гайя смеющиеся глаза.

— Это ты научила ее распоряжаться? — вопросом на вопрос резко ответил Фонтей. — Твоя школа?

— Вряд ли. Она просто обрела себя. И она такая, какая есть. Ребята ее приняли, доверяют и не прячутся.

— Но смеются же. А Волк жаловался на нее не далее, как вчера.

— Смеются не со зла. Она действительно слишком резко сбросила ту коросту с души, которую умышлено заставила себя отрастить в лудусе. Она искренне любит ребят и жалеет. Не забывай, она же замужем за Таранисом.

— И с тобой она дружит.

— Волк тоже со мной дружит. Но почему-то мне не пришел на нее жаловаться.

— Тебя просто не оказалось в тот момент рядом. Он собирался заступить на дежурство у императора. А Ренита запретила. Сказала, что он не восстановился еще.

— Ей виднее. Хотя могу представить, как именно она это сделала… Не хватает ей иногда житейской мудрости. Поговорю с ней при случае.

Фонтей кивнул:

— Ты умеешь… Кстати, и меня уговорила… Пойду спать.

И он ушел в свой кабинет, где иногда ночевал, когда засиживался допоздна и не хотел беспокоить Гортензию.

Гайя тоже придремала, откинувшись в кресле с жесткой деревянной спинкой, инкрустированной серебряными вставками. Она безумно устала — дни сменяли друг друга с бешеной скоростью. Наступившая осень принесла с собой ветер и сплошные дожди — и тут же напомнили о своем существовании все когда-то выбитые в рукопашных схватках суставы, нестерпимо болела голова, а ночью наваливались кошмары.

Ей уже начал сниться очередной бой, в котором она снова и снова выводила детей из готового вспыхнуть по четырем углам амбара, но вот в отличие от реальности сюда примешивались подробности другого сражения, все соединялось в немыслимом узоре боли, струящейся по лицу крови вперемешку с холодным дождем, она слышала хруст собственных ломающихся пальцев и ребер — но знала, что должна стоять на ногах несмотря ни на что, и стояла, отражая удары…

— Гайя! Гайя! — голос Рениты вывел ее из темного забыться, в которое она провалилась вместо сна, обещавшего в начале отдых и покой. Ей на мгновение показалось, что Ренита не здесь, в доме префекта, а склонилась над ней там, на покрытом размокшей, скользящей под ногами глиной поле боя.

Она вскочила на ноги, успев удивиться, что они послушались — и открыла глаза, вспомнив, что цела и сидит в атриуме у префекта.

— Гортензия? — настороженно спросила она, вглядываясь в усталое лицо Рениты и следы крови на ее хитоне.

— Мальчишка. Крупный, и голос командный. Весь в отца.

— Я не слышала крик.

— А он особо и не кричал. Так, возвестил о своем появлении и бросился есть, — рассмеялась Ренита.

— Гортензия как?

— Счастлива, — Ренита присела рядом с Гайей. — И я тут не нужна уже. Поедем домой?

— Поедем. Только разбужу командира. Пусть порадуется.

— Он у же с ними.

Гайя про себя отметила, что впервые услышала от Рениты слово «дом», а ведь единственным домом Рениты и Тараниса была палатка в лагере, да и в той кипела жизнь, особенно после появления Рыбки. Гайя и сама не знала, как было бы лучше поступить им с самого начала — может, стоило поселить девушку вместе с тем контубернием, в который она входила. Но это не охладило бы ее отношений с Дарием — только еще и ребят бы поставило в неловкое положение, потому что все бы знали, куда отлучается Рыбка в часы отдыха. А так хотя бы честно.

— А ты на чем приехала? — поинтересовалась Гайя у Рениты, потому что сама она примчалась вместе с Фонтеем верхом, но вряд ли беременная врач была способна на такой подвиг, да и не надо это в ее ситуации.

— Меня Таранис привез сам.

Гайя успокоилась — Таранис был прекрасным наездником, и действительно мог доставить беременную жену, не повредив ей.

— Придется мне самой тебя ему вернуть, — бодро сказала Гайя, раздумывая о том, что придется кого-то из ребят, охраняющих дом префекта, попросить подсадить Рениту ей на коня, потому что левое запястье болело настолько немилосердно, что на тренировке ей пришлось отказаться от щита.

Пока они ехали улицами только готовящегося проснуться города, Гайя как бы невзначай поинтересовалась:

— Как там Волк? Он скоро придет на подмену Кэмиллусу и Марсу? А то они там уже с ног валятся от усталости.

— Не думаю, что скоро, — задумчиво протянула Ренита.

— Все так плохо?

— Не сказала бы. Он выздоровел с удивительной скоростью. Признаться, я с такими случаями не встречалась сама, но советовалась с другими врачами. Все в один голос говорят о лечении не меньше года, о поездке на море или хотя бы на горячие источники. Массажи, сон.

Гайя рассмеялась:

— Не думаю, что он согласится лечиться год. Хорошо, удержали хоть пару месяцев.

— Сама его проверь. И докажи этому упрямцу, что он еще меч в руках не удержит.

— Почему ты так думаешь?

— Не думаю, а знаю. И знаю, как выздоравливают мужчины. Волк не ходит к женщинам, как другие ребята.

— Думаешь, это результат ранения?

— Скорее, следствие того, что он не вполне еще набрался сил. Он разумный человек. Вот и экономит. Охранять императора все же очень сложное и важное дело, и я как его лечащий врач и врач всей когорты должна быть уверена, что он полностью к этому готов.

Гайя отыскала Волка на тренировочной площадке, сосредоточенно отрабатывающего удары с невидимым противником. Она сняла с плеч теплый плащ, в который завернулась от пронизывающего ветра, и осталась в простой тунике, в которую переоделась специально для тренировки.

— Не составишь компанию? — она вытянула меч из ножен, привычно проверив пальцем его остроту.

— Хочешь боевыми? — приподнял бровь Волк. — Рискуешь…

Она пожала плечами:

— Нет. И не больше твоего. Мы же оба умеем контролировать себя. И остановить клинок в волоске от кожи.

— Думаешь? А вот Ренита наша благословенная в обратном уверена.

— Она с тобой скрестила клинки?

— Языки.

— А я с тобой, если помнишь, и клинки, причем много больше месяца назад. У тебя было время восстановиться.

Они начали схватку, и Гайя довольно быстро убедилась, что сила воли Волка и многолетняя мышечная память совершили невозможное — мужчина был так же быстр, как и она сама.

— Зря ты сомневался, — Гайя вытерла пот, струящийся по лицу.

Волк, тоже весь мокрый, тяжело дышащий всей грудью так, что мощные мышцы ходили ходуном, вдруг улыбнулся ей в ответ совершенно счастливой улыбкой:

— Благодарен, что не делала поблажек. Давно хотел тебя попросить о поединке.

— Что мешало? — она развернула плащ и накинула его себе на плечи, чтобы не простудиться разгоряченной на ветру. — И ты бы тоже бы оделся. А то мышцы схватит, и снова «привет тебе, Ренита!».

— О нет! Только не это! — буркнул Волк, заворачиваясь в плащ и торопясь вместе с ней с тренировочной площадки. — А тебе не докучал просьбами, потому что и так чувствую себя должником. Ты много возилась со мной. А сейчас ты постоянно занята службой. И я же вижу, тебе и самой не сладко. Раны ноют на погоду?

— Почему ты спросил? Разве у меня есть следы?

— Не приглядывался. Но твой опыт говорит сам за себя. Обычно такой оплачен кровью. И не пытайся меня разуверить.

Она прикрыла глаза в знак согласия:

— Не люблю об этом говорить.

— А кто любит? — вопрос Волка не требовал ответа, и они просто понимающе улыбнулись друг другу.

Гайя поймала его взгляд, и все внутри у нее сжалось — Волк исподволь пожирал ее глазами. Она плотнее завернулась в плащ, перекинув свободный конец через плечо, но глаза мужчины пробирались сквозь грубую плотную ткань. Волк интриговал ее — вся его жизнь оставляла больше места для домыслов, чем для реального знания, но многому у него она хотела бы поучиться. И девушка, заметив не в первый раз такие его пронзительные и красноречивые взгляды, опасалась, что ее неосторожный шаг навстречу сближению с этим неординарным мужчиной будет им неправильно истолкован. Она и поединок-то предложила только потому, что обещала Рените доказать, что Волк готов встать в строй — и в первую очередь потому, что видела переутомление у Марса и Кэмиллуса, а в таком состоянии телохранитель может допустить фатальную ошибку.

Самой Гайе нравилось работать с Октавианом — он сам был прекрасным воином, но никогда не спорил со своими охранниками. И еще у него вошло в привычку тренироваться не только в Кэмом, но и с ней, что тоже доставляло радость девушке, чье тело скучало по настоящим сражениям.

Она ловила себя на мысли, что часто вспоминает те битвы, в которых участвовала, когда служила в легионе у Фонтея — это не штурм поганского логова, который длится меньше часа, и часто вообще обходится без настоящей схватки, потому что выучка спекулаториев настолько высока, что, как правило, они быстро и бескровно делали свое дело так, что никто вокруг мог и не заметить необычного движения рядом с собой.

Гайя помнила то упоение схваткой, когда чувствуешь рядом надежные и сильные тела товарищей, когда не боишься быть раненой или убитой, потому что знаешь, что ребята вынесут и прикроют, не дадут втоптать в размолотую ногами и копытами землю, пропитанную кровью и испражнениями погибших людей и лошадей. Радостная уверенность в победе позволяла им не чувствовать боль от мелких ран, а послушные тренированные мышцы делали свою работу сами.

Она удивилась про себя — ведь в ту пору там, в чужой и враждебной земле, она не ощущала такой усталости, которая стала наваливаться на нее здесь даже после обыкновенного выезда или упорной тренировки. Тогда они, закончив сражение, заляпанные с ног до головы кровью и грязью, обходили поле боя в поисках тех товарищей, которые не смогли выйти сами. Вытаскивали раненых, погребали убитых, и только после чистили свое снаряжение, точили мечи и выправляли погнутые доспехи. Если рядом оказывался водоем, то могли помыться, отталкивая ногой куски прибрежного льда — и никто не слег после этого с простудой. Еще и находили силы пошутить и посмеяться… А теперь она иногда буквально вползала в ванную собственного дома — и понимала, что если позволит себе понежиться в теплой душистой воде чуть дольше, то просто заснет и захлебнется. «Старею?» — с горечью подумала Гайя, замечающая каждый день все новые и новые седые пряди в своих волосах, пока что удачно маскирующих седину — она становилась такой же переливчатой, как и Рагнар.

Ренита прислушалась к себе — младенец в утробе все чаще и настойчивее напоминал о себе, начинал проситься на волю. Она молилась Деверре, покровительнице рожениц, чтобы это произошло как можно легче — просила не о себе, а о ребятах. Ренита боялась тяжелых родов — и не только из-за неизбежной боли, которую она боялась отдельно, но и от того, что не сможет встать по первому зову и придти на помощь. Ребята были дороги ей, и каждое повреждение у них она чувствовала как свое собственное. И она тут же начинала возносить мольбы и Беллоне:

— Сохрани их! Дай им легкой победы! Не дай чужим мечам, стрелам и ножам коснуться их тел…

Таранис зашел в палатку неслышными, как и у Гайи, шагами, обнял ее, прижав к холодной и мокрой после мытья груди:

— Что же ты не спишь, родная? Тебе надо больше отдыхать. Мы же договаривались, что будешь использовать каждую возможность.

— Не могу без тебя, — буднично сказала Ренита, обнимая его в свою очередь и по привычке пробегая пальцами в поисках повреждений. — Закрываю глаза, и начинает мерещиться все то, что может с тобой произойти. Понимаешь, я ведь вижу самую неприглядную сторону войны.

— Знаю. И поэтому ценю тебя все больше и больше. И ребята тоже.

Таранис смотрел на нее своими пронзительно-синими глазами, которые становились теплыми и глубокими при виде любимой и были совершенно ледяными тогда, когда он клал стрелу на лук и натягивал тетиву. Рядом с ним Ренита казалась совсем маленькой и хрупкой, несмотря на свой живот, и он легко подхватил ее на руки, укладывая в постель:

— Спи. Я обниму тебя и никуда не пущу. Грейся и засыпай, — он осторожно обхватил ее рукой, прижимая спиной к своей груди и вдыхая чистый травяной запах, исходивший от ее волос.

Ренита что-то сонно пробормотала нежное и вскоре задышала ровно, тихонько посапывая. А Таранис еще какое-то время полежал, слегка приподнявшись на локте и любуясь ее гладкой кожей, пусть и покрытой сейчас темными пятнами беременности — он знал, что это временно и что это вполне справедливая плата за счастье обрести своего ребенка. В душе Таранис надеялся, что у него будет сын, из которого он воспитает воина — но был согласен и на дочь, особенно, если она будет такой, как Гайя и сама Ренита: красивой, женственной, но готовой дать отпор врагу.

Рыбка, легкая и тоненькая, стремительно летела вниз, словно и не отталкивалась ногами от стены — даже на извести не оставалось следов ее ног, хотя верхние этажи инсулы были сделаны из переплетенных ивовых прутьев, лишь скрепленных между собой глиной, а сверху заштукатуренных и побеленных.

Дарий и Гайя не сводили с нее глаз, приставив ко лбу руки козырьком — осень радовала последними солнечными днями перед долгой чередой снега с дождем.

— А знаешь, сегодня закрытие сезона гладиаторских боев, — как бы невзначай промолвил Дарий.

— Хочешь развлечься? Или Рыбке не хватает впечатлений? — весело и спокойно поинтересовалась Гайя.

Дарий скосил на нее удивленные глаза:

— Вряд ли. Я и раньше-то не особо понимал интерес смотреть со стороны, а не рубиться самому. А после того, что они там сотворили с тобой и Марсом… Нет, не хочу и не могу. А вот интересно, тебя не тянет взглянуть на это дело с другой стороны?

— Нет. По той же причине, что и тебя. Мне скучно смотреть, как сражаются другие.

— А на арену бы вышла?

— Смотря с кем и во имя чего. А где именно, это не столь важно.

— У меня получается? — подбежала к ним Рыбка, улыбающаяся до ушей и с туго заплетенными на затылке косами.

— Неплохо, — кивнула Гайя, опередив Дария на правах старшего по званию. — Только отклоняйся сильнее. Совсем как будто спиной на землю. И тогда будешь идти увереннее. Как по обычному полу.

Рыбка благодарно взглянула на нее:

— Значит, я смогу и на выезде так зайти?

— Естественно, сможешь, — ответила Гайя. — В чем разница? Веревка та же. Сложнее внутри сориентироваться, не промедлить. Это надо отдельно тренировать.

Девочку окликнули ребята, возившиеся с веревками и поясами у подножия здания, на котором они тренировались, и она унеслась на зов.

— Гайя, — простонал Дарий. — Ну зачем ты даешь ей надежду? Мне хватило и того, что произошло на болотах. Я, дурак, согласился ее взять перевязки делать, все же и правда далеко уходили, помощи ждать неоткуда было бы. А пришлось… Я же тебе рассказывал!

— Помню. И ребята рассказывали. Храбрая девочка. И все же в храме ее толково подготовили. И Ренита хвалила за то, как бойца твоего лечила. Он, кстати, как?

— Понемногу возвращается к тренировкам. Лубки Ренита уже сняла. Руку разрабатывает.

— Быстро время летит, — переводя разговор на другую тему, согласилась Гайя, спохватившись, что прошел почти месяц с тех пор, как Дарий и Кезон со своими ребятами разгромили лагерь наемников в Помптинских топях. — Интересно, что и на вилле Луциллы стало тише. Видимо, основную перевалочную базу мы все же накрыли.

— Водичка дырочку найдет. Просочатся. Не верю, что вот так они иссякли или исправились.

— Значит, не зря своих ребят тренируешь! — Гайя дружески хлопнула его по плечу, не закрытому в этот раз доспехами, потому что Дарий сам показывал несколько раз спуск по веревке, а переворачиваться вниз головой в доспехах было не слишком удобно, и эти бойцы шли почти незащищенными, надеясь на свою скорость и ловкость.

Гайя шла по преторианскому лагерю, закутавшись в тяжелый зимний плащ, и поймала себя на том, что обернула его краем снова нывшую до ломоты левую руку, поврежденную сирийской стрелой чуть меньше года назад. «До чего же странно», — подумала она. — «Вот бедро же было пробито копьем, заживало долго, гноилось. И ничего. Даже следа теперь не осталось, драконья лапа на этом месте с когтями. А тут какая-то жалкая стрела, и хоть руку отрывай».

Гайю злило, что даже Ренита не могла ей помочь — все растирания и припарки помогали ненадолго. И голова тоже досаждала — ранили-то ее в бок, а головой она просто ударилась о камни, тем более в шлеме была, даже не рассекла. А стоило погоде только наметить испортиться, как головная боль заставляла ее сжимать кулаки. Потому и поняла сразу Кэмиллуса, мучившегося на корабле приступами мигрени, валящими с ног, и обрадовалась, когда он признался ей:

— Странно, но голова перестала болеть, я и сам не заметил.

— Рада, — она провела рукой по его седым, но густым и мягким волосам, которые он стриг очень по-военному коротко, в отличие от Тараниса, который так и не согласился расстаться со своими волосами ниже лопаток.

— Это тебя благодарить надо, — осторожно обнял ее Кэм. — Близость с тобой меня исцелила.

— Лгун и льстец, — отбросила она волосы за спину легким движением головы, но из объятий не высвободилась.

— Ты же знаешь, я не лгу. И тебе тем более. И сам не хочу, и тебе солгать трудно, все же насквозь видишь.

— Вижу.

— Так что я твой должник, — он зарылся лицом в ее волосы, вдыхая аромат лотоса, в очередной раз удивляясь, что Гайя непостижимым образом сохраняет этот чарующий запах несмотря ни на что, даже тогда, когда пот стекает по ней ручьями на тренировке или в жаркой схватке.

И сейчас, торопясь к Фонтею в штабную палатку, Гайя невольно вспомнила тот разговор с Кэмом и его теплые надежные объятия.

Она чувствовала себя потерянной — и Марс, и Кэм были ей дороги, и с ними с обоими ее связала воля Аида, и было это проклятием или благословением, она не могла понять. Оба мужчины знали, что связаны с ней навеки, и мужественно несли свою ношу, не смея оспаривать повеление бога подземного мира и мучаясь от необходимости делить любимую со своим же другом.

— Гайя, — признался ей как-то Марс. — Жду задания от командира. Подальше и потяжелее. Чтобы наверняка.

— Это что ты задумал? — она взглянула в его потемневшие, цвета мокрой дубовой коры глаза. — Даже не смей думать об этом.

— Не могу, — он ударил кулаком по мраморной колонне, на которую опирался плечом во время разговора, происходившего на ступеньках у входа в дом префекта. — Гайя, родная моя, как же я люблю тебя…

— Ревнуешь?

— Нет, если ты о Кэмиллусе. Это не наш выбор и даже не твой. Воля богов.

— Тогда что?

— Не могу, — повторил он. — Не могу видеть и сознавать, что ты можешь погибнуть, что тебя снова ранят.

— С чего это вдруг? — недоуменно пожала плечами Гайя. — Что произошло?

— Трудно сказать. Но мне слишком часто пришлось крайний год терять тебя. И эта безумная трагедия, разыгранная Фонтеем. И Волком этим, кстати. Ты с ним тренируешься, выхаживала. А знаешь, что это он так все устроил правдоподобно, что даже я поверил!

— Знаю. Он выполнял приказ. Он молодец, раз все поверили. Были бы сомневающиеся, была бы погоня за нами. И тогда бы мы точно бы не разговаривали бы сейчас.

— Знаю, — в свою очередь ответил Марс. — И не обвиняю его. Но если бы командир не отпустил бы меня за тобой, я бы сошел с ума. И то, с каком состоянии я тебя там нашел…

— Вообще-то, на ногах стояла крепко, — попробовала отшутиться Гайя.

Но Марс перехватил ее руки и стал целовать, поднимаясь выше и выше, от пальцев к ладоням, запястья, прошел губами по сгибам локтей и поднялся поочередно по каждому плечу:

— У тебя такая кожа восхитительная… Нежная, гладкая… И под ней железные бицепсы… Меня это сводит с ума… И я готов целовать тебя до рассвета…

Гайя молча обняла спину Марса, чувствуя напряжение в каждой его мышце:

— Ты гораздо сильнее. И красивее. А я что? Обыкновенная девчонка. К тому же не слишком юная. И порой у меня болят раны, и от этого я становлюсь злой и усталой… Так что, Марс, старый мой друг, раскрой глаза и посмотри на все трезвым взглядом.

— Я не пью…

— Да? — Гайя усмехнулась, вспомнив рассказы ребят о том, как оплакивал ее Марс тогда, почти год назад. — А кто раскидал ребят по стенам? И кого сажали в подвал протрезвиться?

— Ох… ты и это знаешь…

— Конечно. И понимаю тебя. Я же тогда тоже обезумела. Когда тебя на маяке стрела ударила в грудь. Ты упал и не двигался… и я поняла, что без тебя из этого боя выходить и не хочу.

Они одновременно сжали друг друга в объятиях и замолчали, думая каждый о своем — и друг о друге.

И вот теперь Гайя мучилась, не в силах найти разумный выход — и видела только один. Погибнуть в бою, спокойно и достойно — собственно, к этому она была готова всегда.

— Гайя! — из мрачных и тягостных раздумий ее вывел окрик Рениты.

Переваливаясь больше обычного от желания догнать подругу как можно быстрее, Ренита одной рукой удерживала на груди толстый шерстяной плащ, а другой на ходу поправляла и без того гладко зачесанные и скрученные на затылке волосы.

Гайя остановилась и в несколько широких шагов преодолела расстояние, остававшееся между ними.

— Рада тебя видеть! Рассказывай. Как дети? И ты сама?

— Юлия молодец, — выдохнула Ренита, а затем более спокойно продолжила рассказ. — Не ожидала от нее. Она и со своими малышами сама управляется без кормилицы, и тетке помогает. Хвала богам, все дети от природы здоровы. Так что единственное, что ей предстоит, это сохранить их такими здоровыми.

— Искренне рада, — улыбнулась Гайя. — А о себе ты подумала?

— Ой, — отмахнулась Ренита. — Мне еще думать два месяца.

— Пролетят. Я вот как раз сегодня днем думала о том, как время несется. Год прошел, как мы с тобой покинули стены лудуса. Ладно я, перетерпела три месяца. А ты? Не вспоминаешь?

Ренита задумалась:

— Нет, наверное. Первое время не хватало водопровода, своей комнаты. А теперь втянулась. И Таранис рядом.

— Ты за него уже не так волнуешься?

— Он все равно рискует. Но хоть есть за что. Как и остальным ребятам. Знаешь, мне здесь уже не надо заставлять себя не замечать их и их страданий. Они такие все мужественные и так рвутся вернуться в строй, что мне хочется сделать для них все, что я могу.

— Это хорошо. Просто не перегибай палку. Некоторым забавно, что они вдруг «утятки»…

— А кое-кому стало страшно и он сбежал? — перебила ее Ренита.

— Разве он сам сбежал, а не его умыкнули? — пошутила Гайя, прекрасно поняв, кого имеет ввиду врач, и подмигнула Рените, а затем уже серьезно добавила. — Он полностью восстановился.

— Ты сама все таки убедилась?! — ахнула восхищенно Ренита. — В поединке?

— В поединке. А другие способы есть? Зато теперь я точно знаю, что он абсолютно здоров, у него великолепная реакция и он снова вынослив, как и прежде.

— И можно дать разрешение вернуться в строй?

— Самое время. Настоящий воин без дела ржавеет, как железо. Трудно представить, что бы я делала, если бы меня отлучили бы от службы. Пару дней приятно побездельничать, не скрою. Но затем такая тоска наступает, что впору ползком ползти на тренировку.

— Надо же… Я вот и не пробовала толком отрешиться от всего. Даже когда нет раненых, то это повод хорошенько прибраться, заготовить лекарства. Работы хватает.

— А что ты будешь делать сразу после рождения ребенка? Ренита, это не досужий интерес. Представь, выезд, ребята, храни их все боги Рима, вляпаются, привезут раненых. А тебе ребенка кормить, купать, спать укладывать.

— Как то же управляются рабыни в эргастулах, крестьянки, варварские женщины. Словом, все те, кому не с кем поделиться заботами и трудами. А если за ребенком правильно ухаживать, он не кричит. Рагнар же и Фонтей не ходят с красными от недосыпа глазами из-за того, что мелюзга ревела всю ночь.

— Нет, — подтвердила Гайя. — Мелюзга наелась и спит.

— И у меня будет, — заверила ее Ренита. — И Рыбка поможет с ранеными. Она добрая и толковая девочка.

Рыбка уже привычно скользила по веревке, осторожно стравливая рукой свободный конец. Она скосила глаз вниз, а затем на напарника справа, резко перевернулась, заглядывая в проем окна, затянутый промасленной тряпкой. Эту тряпку они рассмотрели по возможности из окна здания напротив и поняли, что прорвать ткань ножами не сложно, потому что натянута она туго. Гораздо труднее придется ее напарнику, которому придется ногами выбивать дощатые ставни.

Девушка вытащила нож и снова резко развернулась, взглянув в нависшее над улицей и инсулой хмурое осеннее небо. Она резко оттолкнулась на вдохе и влетела в окно, прорезая с треском холстину. Рыбка услышала, как грохнули и осыпались вниз ставни справа — Рутилий тоже влетел в комнату.

Не выпуская ножа из правой руки, она забалансировала ногами на полу, дергая левой рукой за хвост веревки, обвивавшей ее талию поверх пояса, через кольца которого и была пропущена толстая пеньковая веревка, несколько раз проверенная и ею, и даже Дарием перед тем как приготовить ее к выезду.

Девушка не боялась за себя. Рыбка знала, что единственное, что может угрожать ей — это непрочные волокна, которые могли подгнить или перетереться, а то и попасть на зубы мышам. А все остальное зависит от ее выучки и скорости — и поэтому удивилась, когда что-то кольнуло ее возле левой груди. Она видела рванувшегося из темного угла поганца, видела мелькнувший в его руке нож — и шагнула к нему навстречу, выбивая нож отработанным с детства ударом ноги, а затем полоснула по горлу уже падающего мужчину. Девушка моментально оценила свои силы и поняла, что не скрутит сама такую махину, а Рутилий был сейчас ей не помощник — он с хрипом рухнул на пол, заливаясь кровью из рассеченного вместе с маской лица.

— Держись! — крикнула ему, бросаясь наперерез второму поганцу. Пытающемуся добить упавшего бойца.

Но тихо пропела над ее головой стрела, отбросив гада к противоположной стене. Рыбка вздохнула полной грудью с облегчением — Таранис, мрачно-красивый и молчаливый лучник, сделал свое дело. Девушка знала, что он прикрывает их с крыши противоположного здания, и потому и не боялась получить стрелу в спину, находясь на веревке между небом и землей, а точнее, мощеной римской мостовой.

Откуда-то из примыкающего к основной комнате чулана, отгороженного тонкой перегородкой ивовых прутьев, задрапированных дешевой линялой тканью, вынырнули еще трое — их ждали, потому что дотошный в таких делах Дарий дважды встряхнул владельца инсулы, заставляя вспомнить все подробности ремонтов и перестроек внутренних помещений огромного доходного дома, занимавшего целый квартал.

Пропела еще одна стрела, находя безошибочно бесстыжий глаз поганца, привыкший смотреть на деньги, полученные ценой предательства. В голове Рыбки пронеслась огненной молнией фраза Гайи, допрашивавшей на днях очередного отловленного в лабиринтах Субуры наемника: «Рим оптом продаешь, мелкими партиями, или в розницу? В разлив?!»

Девочка невольно коротко рассмеялась, вспомнив яркой вспышкой недоуменные глаза поганца, онемевшего под пронзительным взглядом трибуна — пожалуй, только эти жесткие, меткие как стрелы Тараниса глаза и выдавали возраст и боль трибуна.

Дверь затрещала и провалилась ей под ноги, заставив отпрыгнуть и поганца, она увидела вбегающего Дария, лицо которого, как и у нее, было затянуто до глаз черной тканью, встретилась с ним глазами, хотела крикнуть:

— Сзади, — заметив прячущегося в тени врага, и тут ей стало горячо в легких, она вдохнула, а выдохнуть уже не смогла, и черные маски Дария и ребят приблизились к ней и заполнили все вокруг.

Дарий редко волновался перед штурмом — умел отрешиться от всех сомнений, сосредоточиться только на том, что предстояло сделать. Он был уверен в выучке своих ребят — ведь на выезде им просто предстояло выполнить все то, что многократно и в разных вариантах отработали на тренировке. Разве что стрелы полетят настоящие и меч врага не остановится в половине дигитуса от тела. Но сейчас его немного потряхивало — час назад он сам проводил Рыбку и одного из своих лучших воинов, молодого, гибкого парня родом из старинной капуанской семьи, кареглазого и кудрявого Рутилия. Оставляя их на покрытой широкими пластинами глиняной черепицы крыше, Дарий даже немного приревновал любимую к этому Рутилию, хотя умом и понимал, что и им не до того сейчас, и ему не надо забивать голову глупыми идеями. Он хотел поцеловать Рыбку на прощание — но не стал этого делать, ведь они все были затянуты в черные маски, и вместо привычных армейских туник на них были темные, более короткие, но зато с галльскими штанами. Дарий только еще раз взглянул на девушку, полюбовался ее яркими глазами, светившимися спокойным уверенным счастьем — она наконец-то добилась своего, и он позволил ей не просто участвовать в боевой операции, но и сделать то, что у нее получалось лучше всего. Легкая и тоненькая Рыбка даже здесь, на хрупкой глиняной черепице перемещалась беззвучно, не ломая плитки, в отличие от Дария, под ногой которого хрустнула пластинка из терракотовой глины. Он ругнулся и успокоил себя тем, что преступники не под самой крышей, и не услышат. А вот если полетят вниз обломки, то это может вызвать у них серьезные подозрения — и тогда под угрозой срыва будет вся операция.

Дарий глянул через улицу — внизу лежал Аргилет, ставший непривычно тихим из-за того, что на подступах к кварталу урбанарии заворачивали и пускали в объезд все повозки и отправляли пешеходов окольными путями. На крыше инсулы напротив он заметил Тараниса, почти полностью слившегося с черепицей благодаря холщовому плащу, умело окрашенному луковой шелухой. Это постаралась Ренита. И об этом знала вся когорта, хотя ни Ренита, ни тем более Таранис сами никому не распространялись — и не секрет, но и что тут обсуждать, считали они.

Он спустился к своим ребятам, с которыми предстояло пролететь единым ураганом по лестницам и коридору шестиэтажной инсулы до четвертого этажа, где окопались на явочной квартире наемники. В ушах мужчины звучал тихий и счастливый смех Ксении:

— Милый мой командир! Мы снова встретимся сразу после победы!

Он тогда не смог ей ничего ответить — только нахмурил брови, стесняясь Рутилия, который вряд ли что и услышал, закрепляя им обоим веревки за конек крыши.

Дарий достал меч и приготовился. По его сигналу должны передать условный сигнал Таранису, который в свою очередь, даст знак Рыбке и Рутилию.

Все было точно рассчитано — и сколько им надо, чтобы пробежать наверх, потому что уже тихо и осторожно, под видом разносчика угля для жаровни, который продавали упакованным в небольшие мешочки, его боец Тит прошел весь предстоящий им путь, запомнил и передал каждую неровность в ступеньках и каждый изгиб коридора. Дарий знал, что сигнал попадет на крышу как раз тогда, когда они пронесутся основную часть дороги — и действительно встретятся уже в комнате на четвёртом этаже, успев принять на себя основную часть схватки.

Они ворвались в полутемное помещение, пропитанное затхлым запахом горелого дешевого масла в светильнике, немытых мужских тел и жареной мелкой рыбы. Дарий с ходу вырубил ударом ноги в живот бросившегося на него наемника, заметил окровавленную голову Рутилия, распростертого на полу среди каких-то тряпок и разбросанных мисок, два трупа с торчащими в глазницах стрелами, еще один труп на полу посередине комнаты. И навстречу ему уже бежала его Рыбка:

— Командир… — и вдруг медленно опустилась ему на грудь.

Дарий подхватил невесомое тело девочки на руки, еще не веря в случившееся — на ней не было видно крови, а шаги, которые она сделала к нему, были привычно легкими.

Ребята скрутили оставшихся в живых двоих поганцев и придавили их к полу, словно морские звезды, в ожидании распоряжений командира. Двое склонились над Рутилием, перевязывая наскоро его раны и пытаясь напоить водой.

Дарий опустился на одно колено, прижимая к себе Рыбку:

— Что ты? Испугалась?

— Нет, — ее глаза снова лучились счастьем и покоем. — Устала. Спать так хочется.

— Нет! — Дарий понял, что произошло, и зашарил руками по ее телу, никак не нащупывая мокрых и липких пятен крови. — Не спи, говори! Где больно?

— Ну, вот опять ты мне ничего не разрешаешь, — нежно, тихо и совсем сонно пробормотала девочка, устраиваясь в его руках поудобнее, прижимаясь лицом к его плечу.

— Да что угодно позволю, — Дарий попытался не застонать сам, стянув с нее маску и обнаружив восковую бледность на ее всегда румяном и свежем личике. — Не закрывай глазки! Посмотри на меня.

— Ты красивый… — послушно разлепила тяжелеющие веки Рыбка. — И так хорошо держишь на руках. Ты будешь хорошим отцом.

— Конечно, — поцеловал он ее, пытаясь передать свое теплое дыхание ее холодеющим на глазах губам.

Он сдвинул с ее лица черную ткань, и буквально по губам прочитал то, что попыталась сказать ему Рыбка совсем неслышным, шелестящим голосом:

— Он родится весной… все будет цвести…

Дарий едва не закричал, постигая смысл ее слов. Перед глазами пронеслись все их безумные ночи любви, жаркие объятия и искреннюю, откровенную страсть юной жрицы. И вот тут его пальцы нащупали рукоятки двух ножей, вонзившихся совсем рядом в ее грудь так плотно и глубоко, что кровь не смогла вытекать наружу.

Рыбка вздрогнула и ненадолго открыла глаза — посмотрела еще раз на Дария, вздохнула и снова тихо задремала у него на руках, наливаясь свинцовой тяжестью и обвисая всем телом.

Мужчина выпрямился со своей скорбной ношей на руках, и ребята расступились, пропуская командира к выходу. Его помощник быстро сориентировался и взял командование на себя — предстояло еще доставить в лагерь и допросить задержанных, да и состояние Рутилия не радовало, потому что юноша так и не пришел в сознание.

— И Рениты, как на зло, нет, — тихо пробормотал Тит, придерживая голову товарища, пока остальные поднимали его на руки.

— Похоже, Рыбке нашей уже и сам Эскулап бы не помог, — также тихо отозвался его напарник. — Не повезло девчонке. Просто не повезло. Ни ошибок ничьих, ни случайностей. Просто Фортуна не так крутанула колесо.

Тит кивнул, соглашаясь:

— Что поделать. Все мы рискуем. И есть за что. По крайней мере, она погибла победительницей. Судя по всему, грло поганцу она уже смертельно раненая перерезала. И командиру крикнуть успела. А то бы в спину пропустил.

— Ее же Гайя сама часто тренировала. Могла бы Рыбка ей на смену вырасти.

Мужчины подняли своего раненого товарища и стали осторожно выносить на улицу вслед за Дарием.

Дарий шел с мертвой девочкой на руках как во сне. Те ступеньки лестницы, которую его отряд преодолел за считанные мгновения, сейчас казались ему бесконечной дорогой в царство Аида. С каждым его шагом тело становилось холоднее и тяжелее — так ему казалось, и он объяснял это тем, что рыбка все дальше уходит от него по полям асфоделий, к лодке Харона.

Он вспомнил ее, смеющуюся, бегущую обнаженной по обманчиво зеленой поверхности болота — ее могли убить десятком стрел, но никто не решился, настолько она казалась неземной и нереальной с этой розовой кожей, светлыми развевающимися волосами за спиной, букетами цветов в руках… Дарий проклинал себя — зачем он позволил ей встать на путь воина, зачем разрешил участвовать в боевой операции? Хотя второй голос и подсказывал ему — тысячи воинов доживают до старости и почетной отставки, а такие же тысячи людей гибнут от нелепых случайностей, и все это в руках богов.

Маска свалилась с запрокинувшейся головы девушки, когда Дарий встал, и шпильки не выдержали тяжести навалившейся на них косы — роговые дуги еле слышно звякнули об пол, и светлые волосы скользнули по его бедру.

— Женщина, — ахнул кто-то из стоявших внизу людей, то ли чиновник из магистратуры, то ли управляющий инсулы.

— Воин, — веско возразил Друз, стоявший внизу в ожидании пленных.

Друз задумался на мгновение, тихо ахнул и рванул в дверь, пропустив ребят, выносивших раненного.

— Ты куда понесся? — буркнул Тит, которого Друз едва не снес.

— Да допрашивать сейчас некого будет! — на бегу рыкнул Друз. Увидев Дария с телом Рыбки на руках и ее безвольно плещущуюся косу, он понял, что сейчас оставшиеся с пленниками ребята из отряда Дария могут сотворить, чтобы отомстить за девушку.

Дарию подвели коня, и он, по-прежнему не выпуская Рыбку из объятий, словно надеялся согреть и оживить своим дыханием, вскочил на него. Он не производил впечатление обезумевшего — мужчина внимательным взглядом проследил, как погрузили на повозку Рутилия, справился о его состоянии у капсария, заменявшего теперь на выездах Рениту и вполне справлявшегося со своим делом. Капсарий, конечно, не врач, но с него много и не требуется — не дать истечь кровью и доставить в лагерь как можно скорее, не причинив по дороге лишних страданий.

— Ренита, береги себя. Ты умница, все будет хорошо. Рыбка поможет. И Таранис у тебя золотой. Кстати, я с ним поговорила, он не возражает перебраться в мой дом. Все же ребенку не место в военном лагере, а в госпитале тем более.

— В твой дом? — Ренита сосредоточенно взглянула на подругу, уютно расположившуюся на своей койке с подвернутыми под себя ногами. — А ты?

— А я зашла попрощаться, — будничным голосом ответила Гайя, затягивая какой-то ремешок на снаряжении, с которым возилась. — Меня переводят в Испанию. Командиром форта где-то на побережье.

— И ты молчала? — у Рениты выпало из рук шитье.

— А я сама только сегодня утром приказ получила, — небрежно улыбнулась Гайя, но Рените показалось, что и в ее глазах, и в голосе и в этой осторожной неяркой улыбке сквозит боль.

— Когда уезжаешь?

— Утром.

— Гайя… — Ренита расплакалась, подбежав к подруге и обнимая ее за шею. — Береги себя. Мне очень страшно.

— Отчего? Там теплое море, которого мне так не хватает. И это повышение по службе. В Риме мне не смогут при всем желании предоставить должность, соответствующую моему званию, — Гайя вытерла Рените слезы тыльной стороной ладони и погладила по вздрагивающей спине. — Вспомни, ты сама мне пророчила стать легатом! А в провинции это возможно.

Ренита улыбнулась сквозь слезы — ее душило жуткое ощущение того, что они видятся в последний раз, и что сама Гайя это тоже прекрасно понимает. Служба в провинциях лишь немногим приносила богатств и последующий покой, хотя воинской славы добавила очень многим достойным легионерам и офицерам. А вот те, кому доставались богатства и удавалось с накопленным вернуться в Рим, не особо любили вспоминать подробности, хотя часто громко заявляли: «А вот когда я служил Риму в Сирии…». Не любили вспоминать и те, кто привез оттуда только шрамы и фалеры — но они действительно ничего не рассказывали.

— А как же Марс? — спохватилась Ренита.

— Мы не выбираем себе ни назначений, ни в какой компании ехать, — тихо и горько рассмеялась Гайя, и у Рениты опять заныло что-то внизу живота от предчувствия. — Наша жизнь принадлежит Риму. Согласна?

Ренита кивнула, вытирая слезы.

…Палящее солнце нагрело доспехи так, что Гайя не выдержала и сняла шлем, приторочив его к упряжи коня. Она торопилась успеть в форт до заката — везла не только полученные в Кордубе приказы, но и письма своим ребятам, ведь в их забытый богами и затерянный в прибрежных скалах угол не сунется ни один виатор без дополнительной охраны. Вот уже пару месяцев она командовала этой небольшой римской крепостью, и была совершенно счастлива, несмотря на разлуку с друзьями. Но в пришедшей из Рима почте были письма и ей, и Гайя не стала вскрывать их сразу, а решила наслаждаться новостями в покое, вглядываясь в почерки Марса, Кэма и Рениты, словно слыша за строками чернил на пергаменте их голоса.

Наместник, который вызывал ее, был благосклонен к единственной виденной им когда-либо женщине-офицеру, да еще такой красивой и умной. Он не делал попыток навязаться к ней в любовники — но уважением проникся сразу, как только взглянул сначала в представленные ею документы, а затем и в глаза, жесткие, уверенные, настоящие глаза бывалого воина.

Двое сопровождавших ее молодых солдат, тоже мучающихся от жары и обтекающих потом под тяжелыми доспехами, с тоской поглядывали на плещущееся внизу, под каменистой узкой дорогой, море.

Гайя прочитала их мысли:

— Не сейчас. Нам осталось-то всего ничего. Естественно, отпущу вас искупаться. И не одних, ребят еще возьмете. Сами же знаете, как тут неспокойно.

— Трибун Флавия, а ты не перестраховываешься? Я тут почти год, и ни одного ибера не видел. А ты два месяца, — набрался храбрости от жары и усталости один из легионеров.

— Не видел, говоришь? — усмехнулась она, легонько направляя коня поводьями. — Верю. Видел бы, не говорил бы такого. А может, и вообще уже не говорил бы.

Она снова задумалась, глядя впереди себя. Конские копыта мерно цокали по каменистой пыли, окружающие дорогу с одной стороны кусты с глянцевитыми темно-зелеными листьями пронзительно пахли под горячим солнцем. С другой стороны дороги все так же равнодушно раскинулось море, в котором Гайя заметила вдалеке парус рыбацкой лодки. Молодая женщина думала о том, что сказал ей в разговоре с глазу на глаз наместник, и не знала, радоваться ли ей намечающемуся приезду Марса. Она понимала, что Фонтей и император хотели как можно лучшего и ей, и Марсу — не соединить навсегда, так хоть дать встретиться ненадолго. Марс ехал с секретным заданием — потому и не было никаких письменных приказов и сообщений. Но в круговерти рутинных проверок благонадежности работающих здесь римских сборщиков налогов и всех тех, кто должен нести свет и культуру Рима непросвещенным народам, он обязательно найдет время, чтобы провести его с ней.

Гайя ощутила теплую сладкую волну внизу живота, представив сильные и нежные руки Марса на своем истосковавшемся по ласкам теле. Как ни старалась она днем изнурить себя не только дотошным выполнением задач командира форта, но и тренировками в полную силу вместе со всеми солдатами, а все же ночами будоражили ее неясные, но приятные сны, от которых она просыпалась под утро с бьющимся у горла сердцем и увлажнившимися бедрами.

Внезапно она откинула приятные мысли и содрогнулась — ей показалось, что за ними кто-то наблюдает, внимательно и пристально. «Мне уже враги за каждым кустом мерещатся», — усмехнулась она, но тут мимо уха просвистела стрела, и один из ее ребят глухо вскрикнул, падая с коня.

— К бою, — скомандовала она второму солдату, соскальзывая с коня и обнажая меч.

Гайя успела уже определить направление, откуда прилетела стрела, и приготовилась к атаке оттуда, резким движением загнав себе за спину солдата:

— Прикрывай.

Вторая стрела слегка задела ее по обнаженной руке чуть выше правого локтя, и девушка зашипела не от боли, а от досады — рана не опасная, но сражаться правой рукой долго не даст, а левая и так двигалась не очень хорошо.

Они стояли, чувствуя сквозь кожаные спинные части доспехов, прикрытые алыми плащами преторианской гвардии, как слаженно бьются их сердца — двадцатилетнего солдата, впервые оказавшегося в настоящем бою, и двадцативосьмилетнего трибуна, прошедшего сотни подобных схваток и вынесшего из них уроки в виде шрамов.

Гайя покосилась на вишневый ручеек, заливавший ее руку и капавший сочными, округлыми ягодами в серую пыль, которая не сразу пропитывалась кровью, а какое-то время окружала ее сухим кратером. Эта стрела прилетела совсем не оттуда, откуда она ждала. «Неужели чутье стало подводить? Или их так много?» — подумала она и почувствовала, как оползает по ее спине даже не успевший застонать парень.

Она опустилась на одно колено вслед за ним — и поняла, что помочь ему уже не сможет, стрела торчала в горле, и все, что в ее власти пока что, это написать его родным, что погиб их сын как и положено римлянину, в бою, прикрывая своего командира и не проронив ни единого звука.

— Напишу, мой мальчик… Если только сама выберусь из этой передряги, — сказала она вслух, удивившись, каким хриплым стал ее голос.

Гайя поняла — живой ей не уйти, раз ее не пытаются схватить в плен, но продолжают обстреливать. Несколько стрел взбили фонтанчики пыли у ее ног.

— Пугаете? Зря силы тратите, — спокойно и громко сказала она, потому что та меткость, с которой убили одного за другим ее солдат, не вязалась с этими промахами.

Она крутанула меч в руке, провоцируя засевших где-то за камнями и кустами повстанцев к открытому бою, но в ответ короткое метательное копье пробило ей бедро, бросив на одно колено. Женщина закусила губу и выдернула древко, равнодушно взглянув на хлынувший ей под ноги поток крови. Она уже мысленно простилась с жизнью, и сейчас мозг лихорадочно искал способ дать знать в форт — спасти ее они уже не успеют, но хоть приготовятся к нападению. Гайя сдернула с плеч форменные алый плащ и взмахнула им над головой. «Не увидит отсюда часовой», — пронеслась мысль. — «Видел бы этот участок дороги, давно бы прискакали бы ребята. А он как раз за поворотом».

Решение пришло мгновенно — она, припадая на одну ногу, рванула к нависающей над дорогой горной гряде с вросшей в нее сосной. Сосну точно было бы видно в наблюдательной башни форта — она торчала далеко над морем, каким-то чудом удерживаясь на берегу, несмотря на все бури, сотрясающие это стойкое дерево несколько столетий, судя по толщине кряжистого ствола и ветвистых корней.

Гайя карабкалась как кошка, обдирая кожу с ладоней и пальцев, рассаживая колени — она уже не береглась ни в чем, потому что кровавый след из бедра и руки тянулся за ней по камням, тут же высыхая бурыми пятнами, сливающимися с лишайником.

Еще пара стрел клюнула ее — куда-то в плечо, в бок, она и не заметила точно в этом океане боли, плескавшемся вокруг нее. Стучало в висках, дыхания отчаянно не хватало, содранные до мяса руки уже не чувствовали новых порезов, а следом с перебоями стало биться и сердце. Сквозь наползающую в глазах тьму она гнала себя вверх и вверх. Еще удар, в спину, который бросил ее лицом на камни, рассекая лоб, но она поднялась, сдула резко с глаз кровь вместе с растрепавшимися прядями волос, и снова вверх. Вот уже ствол сосны, она намотала плащ на руку, чтобы он не мешал ей перелезть с камней на сучья, и надеялась только на то, что ветки выдержат ее, не окажутся сухими и ломкими.

Гайя скосила взгляд вниз — под ней билось море, налетая пеной на прибрежные камни. Песчаного пляжа на этом участке не было, он начинался ближе к форту, а здесь царили сплошные торчащие из-под волн камни.

Стрелы перестали долетать до нее — то ли лучники устали, то ли решили поэкономить стрелы, пока она прикрыта густыми ветками, и добить уже наверняка, поймав на открытом участке ствола. Ей удалось проползти до самой макушки дерева, и оно пружинило под ее весом, раскачиваясь изо всех сил. Гайя замерла, ловя равновесие. А затем еще раз взмахнула плащом и крепко привязала его к сосне. Ветер подхватил ткань, расправил — и почти тут же над фортом взвился узкий столб черного дыма: часовой подал условный сигнал, что увидел тревожный знак.

На Гайю навалилась безмерная усталость, все стало так далеко и безразлично. Она лежала на стволе сосны над морем, смотрела, как полощется в небе ее преторианский плащ, ради чести которого она прожила почти всю свою жизнь. Ей стало так легко и спокойно — форт знает, форт готов, и будет сражаться. И она точно знала, что за два месяца успела многому научить свой маленький гарнизон — и ребята легко не сдадутся.

Все вокруг стало таким подробным — она даже увидела вдали клубы пыли, поднятые несколькими десятками всадников, летящих по дороге. И стрела, летящая прямо в ее горло — а отстраняться не было сил. Она улыбнулась, и, продолжая полет принятой ею стрелы, соскользнула в море.

Последнее, что она почувствовала — как волны приняли ее по-родственному и тут же омыли кровь с ее тела. Гайя попыталась плыть — и впервые в жизни не смогла.

— Гайя! — Ренита вскочила с кровати, силясь понять, что же это было.

Ей никто не ответил — в палатке она была одна, и, суд по всему, и в лагере народу было немного. В щель пробивался дневной свет, и Ренита устыдилась — она заснула днем. И наверняка что-то пропустила, раз так притих лагерь.

Она привычным движением положила руку на напряженный, неспокойно колыхающийся живот, успокаивая поглаживаниями взбунтовавшееся там дитя.

— Где все? — крикнула она стоящему возле госпитальных палаток часовому.

— Ребята Дария на выезде. Остальные в усилении во дворце и в Сенате.

— Почему мне не сказали?

Часовой, стоящий здесь по незыблемой традиции римской армии, предписывающей охранять отдельно своих раненых и больных товарищей, только пожал плечами.:

— Приказа не было.

Ренита, насколько быстро смогла, кинулась готовиться к приему раненых — она всегда в душе надеялась, что ее приготовления окажутся напрасными, но предпочитала не упустить ни одного драгоценного мгновения, если кто-то из ребят все же пострадает. Она разожгла две большие, на полметрета каждая, аутепсы, подбросив угля в пузатые металлические сосуды на коротких изогнутых ножках, в которых жар кипятил воду, проходя через расположенную посередине трубу.

Живот ее немного успокоился, и она по сложившейся за время беременности привычке разговаривала с ним негромко вслух:

— Сиди, мой маленький, сиди спокойно, сыночек. Папа твой скоро вернется, и тоже поговорит с тобой. И погладит. Ты ведь любишь, когда папа с тобой общается? Вот родишься, и папа научит тебя стрелять из лука, — Ренита была абсолютно уверена, что у нее тоже родится сын.

Она время от времени навещала дом Фонтея и радовалась, какой крепкой подрастает мелюзга, причем дочка Юлии не отставала ни от своего брата, ни от сына самого префекта. Фонтей радовался отцовству, пожалуй, больше Рагнара — он и не надеялся, что когда-то им станет. Угнетало префекта только то, что никак не удавалось провести времени побольше с семьей — всю его жизнь составляла служба. Рагнар тоже как-то бросил на бегу:

— Вот жизнь! Ушел из дома, дети спали. Пришел, а они уже улыбаться научились.

— Этак придешь, а они уже деревянными мечами в атриуме фехтуют, — хохотнул Квинт.

— У него ж дочь, — также, на бегу, отозвался кто-то еще из ребят, слышавший торопливый разговор.

— И что? Гайя туда же наведывается! — вмешался еще кто-то, занимая свое место в строю. — Так что мечей не избежать у девчонки в игрушках.

Ренита присела на скамейку, сложив на животе руки и еще раз переживая подробности кошмарного сна. Она так отчетливо видела, ощущала этот бой Гайи в далекой Испании, что не могла отделаться от мысли, что это произошло на самом деле. Она встряхнула головой, закручивая волосы в пучок, и заставила себя осознать, что виделась с Гайей накануне, когда она буквально пинками привела молодого воина с тренировки — парень получил сильный ушиб, но не хотел в этом признаваться, чтобы не пропустить боевой выезд, свой первый в этой когорте.

— Есть самоотверженность, когда действительно надо забыть о собственной боли. А есть ослоумие, — сурово отчитывала бойца трибун Флавия. — И ты разве не понимаешь, что с такой ногой можешь оказаться медленным, можешь оступиться. И тем самым подставишь своих же под стрелы. Им придется тебя вытаскивать вместо того, чтоб дело делать. И твоего клинка в бою не досчитаются.

— Но с такой ерундой, — оправдывался декурион, недавно переведенный в спекулатории из маршевого легиона, вставшего под стенами города на переформировку.

— Гайя, ты можешь быть спокойна и возвращаться к своим делам, — вмешалась тогда Ренита, тщательно вытирая вымытые руки. — Я объясню доблестному декуриону, что его здоровье не является его личным делом. И приложу все силы, чтобы вернуть его в строй как можно скорее.

Ее голос заставил вздрогнуть воина, еще не привыкшего к мысли, что и трибун, и военврач могут оказаться женщинами, к тому же такими строгими и решительными. Он перевел взгляд своих светло-ореховых, очень ясных и чистых глаз с одной на другую, вздохнул и послушно вытянул ногу с растянутым коленом.

Ренита спохватилась — раз Гайя все же не уехала на самом деле в Испанию, значит, где-то здесь. И не грозит ли ей беда? Женщина часто наталкивалась при чтении на сюжеты о вещих снах, в которых простые люди получали предостережения от богов. Она содрогнулась — не был ли ее сон про гибель Гайи предостережением, ведь иного конца для подруги-воительницы Ренита и представить не могла. Она знала, что и сама Гайя бы согласилась погибнуть так — в борьбе за счастье и покой Рима, и именно в бою, а не в старости от навалившихся недугов.

Забулькала закипевшая вода — и Ренита прервала свои размышления, окидывая взглядом, все ли готово у нее. Потянулось тягостное время ожидания. Она боялась задремать снова и еще раз увидеть напугавший ее образ окровавленной, умирающей Гайи — но умирающей с победной улыбкой на губах, уходящей к Харону легкой и свободной походкой. Ренита вспомнила прозвище Гайи, которое та ей сказала как пароль, отправляя в префекту — Хельхейма. Да и Невестой смерти неспроста прозвали ее на арене… Сердце Рениты снова сжалось от боли и забилось у горла.

В лагере послышались голоса.

Ренита не выдержала и выбежала из палатки — навстречу вернувшемуся отряду. Повозка вигилов сказала ей о многом — она бросилась к ней, насколько позволял живот, но тут ее, словно молния, пронзил обрывок фразы из разговора двух воинов:

— И убили-то ее случайно…

— Это да. Выучка то у нее неплохая была.

«Сон!» — вздрогнула Ренита, едва не падая на колени от пробившей ее от макушки до пяток боли в пояснице. В это время повозка поравнялась с ней, она зажмурила глаза, оттягивая страшное мгновение и впервые в жизни не бросаясь к раненому — и с облегчением увидела там мужское без сомнений тело, к тому же сразу поняла, что парень жив, хотя вся его голова до самой шеи была замотана окровавленной неровной повязкой.

— Руки оторву! — прошипела она капсарию. — А Рыбка куда смотрела? Я ж ей велела тебе помочь. А тебе, олуху, велела ее позвать, если что.

Капсарий, совсем молодой легионер, попавший в когорту спекулаториев благодаря просьбе старшего брата, отважного и умелого воина, пользовавшегося уважением самого префекта, беспомощно закрутил головой. Молодой человек был горд тем, что попал в эту овеянную таинственной славой когорту элитных воинов, но был вынужден нести службу в помощниках военврача, потому что реального опыта войны у него не было, а одним рвением цели не достигнуть. И он безропотно выполнял всю ту работу, которая была необходима когорте, помогая днем и ночью сохранять боеспособность и которую как раз и поручали вот таким солдатам, попавшим сюда в обход основного правила — брать только тех, кто уже испытан в боях и хорошо зарекомендовал себя. Парни обихаживали коней, поддерживали порядок в лагере, помогали в госпитале и на полевой кухне — и при этом неустанно участвовали в тренировках, готовясь занять свое место в строю. Ему, в частности, досталось именно помогать врачу, к тому же женщине, чем он был первые дни несказанно обижен. Но через какое-то время понял, что получил возможность с обратной стороны взглянуть на свою будущую службу, а заодно и подумать, готов ли он к ней в душе. Кровь, стиснутые зубы, крупные капли пота от сдерживаемого крика, а затем и мучительные старания как можно скорее вернуться в строй — и во всем этом рядом с ребятами была эта невзрачная, к тому же на редкость обезображенная беременностью женщина, подбадривала, терпела бессонные ночи. Он понял — у спекулаториев есть особые силы для жизни и для борьбы, и старший брат стал ему более близок и понятен. А заодно и вся будущая настоящая служба. Но вот сейчас он был в недоумении — как сказать Рените, что Рыбка не помогла ему перевязывать мечущегося в нахлынувшем бреду Рутилия, просто потому, что сама погибла в той же схватке, где получил свою рану этот несчастный Рутилий.

Ренита вздрогнула снова, когда капсарий, милый и воспитанный юноша из хорошей семьи, которого она ценила за старательность и безотказность, вдруг вздернул подбородок и отвернулся от нее, делая вид, что снова и снова поправляет повязку на раненом, готовясь вынимать его из повозки и нести в госпиталь.

Женщина оглянулась вокруг в поисках Ксении — хотела сделать ей замечание, решив, что девушка, захваченная событиями, осталась среди ребят, обсуждающих на ходу проделанную работу. Но тонкой фигурки не было среди тех, кто вернулся, как не было и Гайи. Ренита вцепилась двумя руками в край повозки — поняла, что не ослышалась, Гайю убили, а Ксении поручили сопровождать тело, все же женщине как-то сподручнее находиться при мертвой подруге. «Или она тяжело ранена? Приняли за убитую, а милая Рыбка не дала ей уйти, везет тихонько следом за основной колонной, уговаривает не уходить навсегда… Давай, держи ее, девочка, а дальше уже моя работа…» — мысли роились в голове у Рениты, и она поспешила склониться над Рутилием, которого уже несли к ней на операционный стол, чтобы успеть помочь ему до того, как привезут умирающую Гайю.

— Дарий где? — спросила она у Квинта, подошедшего справиться о состоянии своего бойца.

Тот помрачнел и кивнул неопределенно в сторону. Ренита подняла голову — и застыла. Дарий на коне, и на его руках, прикрытое алым плащом тело с безвольно свисающими ногами в обычных армейских кальцеях, но маленьких, значительно мельче, чем такая же сандалия Дария.

Ренита рухнула колени, схватившись за поясницу и вскрикнула:

— Нет! Гайя!

Кто-то сзади подскочил к ней, сильными руками поднимая и ставя на ноги:

— Рыбка… Не Гайя…

Ренита вскрикнула и подняла глаза на Дария — если бы он не сидел ровно на медленно перебирающем ногами от нетерпения коне, она приняла бы его тоже за мертвого, такие глаза у него были.

— Пусти, — она отодвинула руки того, кто поддержал ее. — Дарий, дай я взгляну.

— Нет, — ответил Дарий после небольшой запинки. — Смысла нет. Ты не умеешь оживлять.

— Не умею. Но встречались те, кого приняли за убитого. Пусти, — ее голос обрел твердость, а руки настойчивость, и она рванула плащ.

Но даже первое прикосновение к телу Рыбки развеяло все сомнения.

— Дарий… Я сожалею…

Он смотрел куда-то вдаль поверх ее головы, и профессиональный цинизм врача взял верх — она вновь спохватилась, что ее помощи может не дождаться раненый. И поспешила к нему.

Юноша-капсарий уже снял с товарища окровавленную одежду и наливал в широкую чашу теплую воду, чтобы обмыть его от крови и пота, прежде чем укладывать на стол.

— Беги, узнай, где Гайя, — решительно отправила капсария Ренита. Выхватывая у него из рук тряпку.

— Но… — попытался возразить капсарий, сам с трудом удерживающий в полулежачем положении на лавке тело постоянно то теряющего сознание, то вновь приходящего в себя Рутилия.

— Без но, — рыкнула Ренита. — Не зови сюда. Просто удостоверься, что жива и не ранена.

— А если ранена? — оторопел капсарий, не умея еще сориентироваться в выборе между понятными обязанностями и странными приказами.

— На руках сюда принесешь. Бегом!

Капсарий вылетел из палатки, а она подхватила соскальзывающее тело вновь ушедшего в забытье раненого:

— Мальчик мой милый, что же вы все так не бережетесь… — она осторожно обмыла его грудь от засохших коричневых струек и стала разматывать повязку. — Ну вот, все с тобой понятно. Ничего страшного. А слабость от потери крови. Хотя шить придется много, но тебя это не испортит ничуть. Да ты же и не боишься…

Она знала, что Рутилий может сейчас и не вслушиваться в ее слова, но сам ее голос, звучащий мерно и ласково, успокаивает парня.

— Давай, приподнимись чуть и помоги мне, — она заметила, что он открыл глаза и смотрит на нее уже осознанно.

Ренита привычным движением обхватила его обнаженное тело за талию и помогла приподняться, чувствуя, что и сама сейчас застонет гораздо громче, чем он. Ей удалось уложить его на стол:

— Пей, — и она насильно влила в его рот обезболивающий отвар. — Пей за мое здоровье. Не смей отказываться…

Она боялась, что нарастающая боль в спине не даст ей зашить разрезанную от виска и до шеи щеку ровными стежками, не испортив природную красоту этого воина. Ренита старалась дышать глубоко и мерно, чтобы не напугать окончательно очнувшегося Рутилия всхлипами, которые норовили прорваться наружу помимо ее воли.

Она уже заканчивала перевязку, как в палатку вбежал капсарий, докладывая на ходу о выполненном поручении, а следом быстрыми шагами вошла Гайя:

— Ренита! Что случилось? Мальчишка меня вытащил прямо из штаба, и хорошо, не на руках сюда тащил. А объяснить толком не сумел, — она придирчиво взглянула на Рутилия, полудремлющего на столе от того отвара, который силком влила в него Ренита, но уже с аккуратной повязкой и не такого синевато-белого, каким она увидела его сначала, только привезенного.

Ренита не смогла ничего ответить, потому что схватилась обеими руками за край стола, краснея от того, что по ногам у нее заструилась влага:

— Неужели… Стыд какой… я же не овца, чтобы нужду справлять под ноги…

— Не овца, — Гайя подхватила ее на руки. — Врач. И должна знать признаки родов.

— До них два месяца.

— Они уже начались. И хорошо. Богам угодно, чтобы младенцы, родившиеся за два месяца до срока, были крепче, чем те, кто родится за месяц.

Ренита помотала головой, цепляясь волосами за пластины доспехов:

— Откуда ты-то это знаешь…

— Я много чего знаю, — подмигнула ей Гайя, сама бросила взгляд на капсария и одними губами прошептала: — Таранис!

И тот бросился за ним, снова несясь по лагерю, и даже не вызывая недоуменные взгляды — все знали, что юноша приписан к госпиталю, и если Ренита отправила его куда-то бегом, значит, за маслом для светильника или за горячей водой на кухню. На Тараниса капсарий натолкнулся почти сразу — он как раз помыться успел и уже спешил к Рените, и словно что-то почувствовал, ускорив шаг в сторону бегущего юноши, в котором узнал помощника своей жены.

— Ренита, она… она… и Гайя…, - юноша явно был в шоке и заикался, широко раскрывая свои честные глаза.

— Оплакивают Рыбку? — тихо спросил Таранис, сжав плечо парня. Чтобы немного успокоить.

Таранис подумал, что капсария напугали слезы Гайи — то, что Ренита будет рыдать в голос, он догадывался. Гайю плачущей Таранис ни разу не видел, вот и решил, что мальчишка удивлен — для него она была не товарищем, а старшим офицером, спекулаторием, и ее вид в слезах действительно мог поразить кого угодно.

Юноша отрицательно замотал головой:

— Гайя Рениту… На руки…

Таранис почувствовал, как его ноги спружинили в коленях:

— И ты молчал? Где?

— В госпитале. Я молчал? — обиженно возразил капсарий, но Таранис его же не слышал, скрывшись за поворотом ровных рядов полотняных палаток.

Он вбежал, когда Гайя уже успела уложить Рениту на свободную койку, рыкнув Рутилию, пытающемуся скосить на них изумленные глаза, наполовину закрытые повязкой:

— Отвернулся к стенке и спи.

Ренита судорожно цеплялась за край простыни, наматывая ее на кулаки:

— Гайя, я не могу больше… Я же всего лишь рожаю…

— И родишь. Дыши давай.

— Если мне так больно, то что же вы все чувствуете?

— Вот. И заодно почувствуй себя в роли пациента, — улыбнулась ей Гайя, избавляя от одежды и, не удержавшись, прибавила медовым голосом. — Лапушка.

— Издеваешься? — простонала Ренита. — Пользуешься моей беспомощностью.

— Что тут происходит? — влетел в палатку полуголый Таранис с разметавшимися по спине волосами, закрывающими лопатки, и ярко выделяющейся на побледневшей щеке синей татуировкой.

— Ничего особенного, — Гайя распрямила затекшую спину. — Пару часов. И ты догонишь Рагнара.

Таранис схватился за голову:

— Но… Мы же не сейчас…

— А оно сейчас началось, — возразила Гайя. — Разве ты не привык к внезапностям нашей службы?

Таранис молча кивнул, завязывая волосы узлом на затылке и наклоняясь к жене:

— Ты позволишь мне самому помочь тебе? Или привезти повитуху?

— Она сюда не поедет. — пролепетала Ренита. — Мы договаривались, что я у Юлии рожать буду, она туда привыкла уже приезжать. А сюда… Ну куда?

— Тебе привезти ее? — спокойным голосом поинтересовалась Гайя. — Ты же понимаешь, я с ней не диалоги об изящном буду вести. На коня и сюда.

— Нет, — категорически отказалась Ренита. — Она разозлится, и что-нибудь пойдет не так.

— Не надо, — остановил Гайю Таранис. — Я справлюсь.

Гайя подошла к Рутилию, крикнула от входа перепуганного капсария:

— Сейчас тебе предстоит путешествие. До соседней палатки.

Таринис остался наедине с Ренитой, издающей глухое рычание.

Он знал, как принимать роды — доводилось видеть в святилище, когда старика-друида звали помочь или, не вытерпев ожидания, приносили в святилище измученную роженицу. А уж лошадей принимал бессчетно. Таранис даже обрадовался, что Гайя увела капсария, да и сама ушла.

Он острожно растер жене поясницу, протер влажным лоскутом лоб:

— Держись, моя красавица. Ты у меня сильная, все пройдет быстро. Ты же не боишься?

— Нет, — Ренита взглянула в его сапфировые глаза и почувствовала, что тонет в них, как при первой встрече. — Ты же рядом…

Они пробыли рядом так долго, как никогда еще не были — около четырех часов стремился на свободу младенец, и наконец, выскользнул в широкие, надежные ладони отца. Ренита встрепенулась, услышав уверенный, но очень тонкий и нежный писк:

— Сын?

— Дочь, — рассмеялся Таранис, вглядываясь в красное сморщенное лицо малышки. — Смотри! У нее синие глаза! Такие синие!

— Синие, — с облегчением выдохнула Ренита. — И пушок на голове черный, как у тебя.

Тарнис положил ей обмытого младенца на грудь, а сам обрушился на колени возле койки:

— Прости, родная. Прости, что сомневался. Я так ревновал… прости…

— Все же прояснилось. Так что вспоминать… — Ренита пребывала в блаженном ощущении полного счастья, потому что на груди копошилась, схватив сосок розовыми губками, новорожденная дочь, а рядом их обеих обнимал и был готов защитить от всех бед любящий и любимый красавец-муж.

— Дарий, — окликнул друга Марс. — Слезай с коня. Я придержу тело. Поверь, я знаю, что говорю! Я хоронил Гайю!

Марс едва не сорвался и не продолжил фразу словами: «…когда ты с ней плыл в Сирию». Он очень остро вспомнил свои чувства — мир рушился вокруг него, хотя внешне ничего не изменилось. Вечный Рим, небо, пинии и кипарисы, даже товарищи вокруг были все те же — разве что глаза у ребят были темными от клокотавшей ярости. Такие же, как у отряда Дария сейчас. Марс уже знал, что они едва не растерзали на месте оставшихся в живых при штурме наемников, среди которых оказался и переодетый жрец Изиды. Жреца успел буквально отбить подоспевший вовремя Друз, и Гайя была вызвана срочно из дворца допросить гада, категорически отказывавшегося даже под угрозой пыток что-либо поведать Друзу.

Остальных к тому моменту, когда прибежал Друз, о чем-то спрашивать было бессмысленно — ребята сами по-быстрому задали основные вопросы, получив исчерпывающие ответы, но спрашивали так усердно, что оставили Друзу окровавленные бессознательные тела. Но жреца они не тронули, только жестко скрутили — сообразили, что остальные захваченные поганцы были просто тупыми мордоворотами, в обязанности которых входила защита важной птицы.

— И что дальше? — ровным, но совершенно ничего не выражающим голосом произнес Дарий, все же спрыгивая с коня.

— По порядку. И он установлен не нами, — стараясь выдержать его тон, ответил Марс, понимая, что достаточно одной неверной фразы, чтобы у Дария полностью сорвало крышу. — Проводишь ее к Харону.

Дарий поднял на него свои серые глаза, показавшиеся сейчас Марсу пеплом, остывшим на месте костра к такому же сероватому зимнему рассвету. Холодный тусклый серый цвет, глухой и сыпучий…

Марс, не дожидаясь разрешения или просьбы, сам снял с коня уже окоченевшее тело, показавшееся ему необыкновенно тяжелым по сравнению с тем, какой ему запомнилась Рыбка. Он кивнул Дарию, приглашая его следовать за собой — туда, где уже несколько раз складывали спекулатории погребальные костры для своих товарищей, не вернувшихся из боя.

— Когда? — все также безжизненно уронил Дарий, сам едва не падая, хоть и шел с пустыми руками, не решаясь отобрать у Марса завернутое в его плащ тело любимой.

— На рассвете. Друз уже послал за благовониями, покрывалом и урной.

— Я думал, ее следует отвезти в храм Флоры.

— Зачем? Ее отправят с воинскими почестями. Она же погибла не от того, что за редисом на кипарис полезла. В бою.

Дарий резко вздрогнул от не очень-то уместной шутки Марса, но в глазах появились признаки жизни:

— Наверное, Ксения именно такого конца и хотела себе. Но не так быстро.

— А кто знает, что в этой жизни быстро? — вздохнул Марс, опуская тело на мраморный постамент, предназначенный для погребальных костров. — Тебе вот двадцать четыре. А уже седина пробивается. А Гайя и вовсе с проседью…

— Гайя, — простонал на выдохе Дарий. — Зачем? Нет, почему… Почему моя девочка решила брать с нее пример?

— Наверное, по той же причине, что и ты был в нее влюблен. А я ее люблю почти десять лет. И если бы не случайность, то через несколько лет и Рыбка твоя стала бы такой же прекрасной воительницей. От которой не могут отвести глаз даже враги.

— Но ведь не стала! — Дарий сжал край мраморного постамента так, как будто хотел разломать его в крошку и освободить из каменной ловушки Рыбку.

— На все воля богов.

Марс знал, что Гайя едва успела начать допрос, как в штабную палатку ворвался капсарий, забывший всю воинскую дисциплину и здравый смысл, и увел ее, как выяснилось тут же и облетело весь лагерь, к рожающей Рените.

Фонтей, когда разобрался, в чем дело, запретил наказывать мальчишку, а сам схватился за голову:

— За что боги так меня карают?! Погибшая девочка даже не самое страшное, что могло произойти. Она выбрала путь воина, принесла присягу и погибла в бою. Не она первая и не крайняя, и она знала, на что шла. Но вот полуживой врач?!

— Роды не болезнь, — возразила Гайя, вернувшаяся в штаб, чтобы продолжить допрос жреца. — Ренита сильная женщина, встанет на ноги быстро. Вспомни, командир! Не только Юлия, но и Гортензия легко справились с родами.

— А ребенок? — Фонтей не убирал от виска длинные, покрытые шрамами, выделяющимися на загорелой коже, пальцы. — С мелюзгой у нас дома столько возни! То купают. То пеленки стирают. А у нас в лагере преторианской гвардии будут висеть белые знамена из пеленок?! Мы сдаемся?!

— Поняла, — рассмеялась Гайя. — Ладно, сдаваться будут мои рабыни на заднем дворе, там этого никто не увидит. Не видят же у тебя. Потому что там пеленкам и место. Надо сказать Таранису, чтобы перебрался сегодня же с семьей ко мне.

— А ты? — вмешался молчавший до этого момента Марс.

— Да что я? Разве я дома бываю только для того, чтобы помыться всласть в горячей воде. Но это можно с успехом сделать в любой бане Рима.

— Гайя! — затаенно вздохнул Марс, осознавая, какую возможность дарят ему боги и пытаясь не упустить драгоценный подарок. — Я предлагаю тебе стать на это время моей гостьей… Я не требую ничего в ответ. Просто согласись.

Гайя задумалась. Она безумно устала и чувствовала себя опустошенной. Гибель этой милой, светлой и отважной девочки в очередной раз напомнила ей то, чего она избежала за все эти годы и даже не задумывалась о том, что будет с ней после гибели.

— Знаешь, Марс, а я, пожалуй, приму твое предложение. Косых взглядов нам ли уже с тобой бояться… — поколебалась Гайя.

— Соглашайся, прошу тебя, — еле слышно прошептал Марс. — У меня ты сможешь отдохнуть. Соглашайся, Гайя…

И Гайя согласилась — безмолвно прикрыла ресницы, глядя ему в глаза. И Марс почувствовал такую радость, что даже устыдился — все же их общий друг сорбит по погибшей невесте.

Жрецы Марса и Беллоны завершили погребальную церемонию и собрали прах погибшей девушки в урну.

— У нее были родные? — тихо поинтересовался представитель коллегии авгуров у стоявшего рядом с ним Друза. — Естественно, сюда они бы не успели, если только она не из Рима. Но мы можем сами организовать доставку праха родственникам.

Друз с пониманием взглянул на жреца:

— Благодарю тебя и всю коллегию жрецов за заботу. Но Ксения как раз римлянка. Но вот родных нет. Мать была жрицей-охранницей в храме Флоры… Дальше продолжать?

— Нет. Все понятно. Тогда в некрополе?

— Да. В одном ряду с остальными нашими ребятами.

Друз с тревогой оглянулся на Дария. Никто не ожидал, что так будет переживать, этот офицер, несмотря на сравнительную молодость, привыкший к потерям и сам трижды объявленный погибшим — один раз по указанию Фонтея вместе с Гайей, что они оба не приняли близко к сердцу, больше волнуясь за состояние друзей, получивших это печальное известие, а другие два раза — врачами, не надеявшимися на выздоровление. Друз мысленно сравнивал, как скорбел по «погибшей» Гайе Марс — искренне, глубоко, но оставаясь живым и деятельным. Марс, заподозрив подлог и отказываясь поверить в смерть подруги, по своей горячности несколько раз нарушил воинскую дисциплину, грозил префекту, напился и подрался с пытавшимися его вразумить товарищами — но при этом оставался самим собой. А Дарий умирал вслед за Рыбкой.

Поэтому даже Фонтей отнесся благосклонно к предложению старшего жреца Беллоны забрать Дария в святилище, чтобы там наедине с воинственной богиней он обрел душевное равновесие. Марс сам проводил друга, передал его на попечение жрецов — за сутки Дарий изменился до неузнаваемости и действительно нуждался не в дружеской поддержке, а именно в попечении. Он ничего не ел, не отвечал на попытки друзей заговорить с ним, а когда подошла Гайя, то молча сделал вид, что не заметил ее.

Гайя тоже выглядела измученной, хоть и провела остаток ночи дома у Марса. Он не посмел даже дотронуться до девушки — просто приказал своим домашним рабам обеспечить ей комфорт и покой, приготовить ванну и легкий ужин как только она появится в доме.

Гайя, усталая после долгого допроса захваченного жреца, нашла силы вновь вернуться в госпиталь и проведать Рениту с младенцем. Марс счел нужным проводить ее, деликатно следуя поодаль — он страшно боялся, что девушка сочтет его опеку излишней и заберет назад решение поселиться у него в доме, пока у нее будет обитать семейство Тараниса.

К облегчению Гайи и к огромной радости Марса, Ренита и Таранис согласились, хотя Ренита, уже успевшая привести в порядок и себя, и младенца, пыталась протестовать:

— У меня раненый на руках. В тяжелом состоянии. Никуда не пойду.

— Стоп, — оборвала ее Гайя, и Марс содрогнулся от того количества усталости и боли, которое не смогла скрыть даже железная воля трибуна. — Ты носила семь месяцев. Было время подумать о достойной замене? Мы все надеялись на Ксению, но она не врач! Она была тебе хорошей помощницей, но она бы все равно не заменила бы тебя.

— Думала, — буркнула Ренита. — И больше, чем ты считаешь. И хуже. Просто не ожидала такого быстрого поворота. Но допускала, что могу и не разродиться.

— Это еще с чего?! — Гайя взялась за висок точно таким же жестом, как это делал Фонтей.

— Возраст. Да и неизвестно, чем бы все закончилось, будь это мальчик и доноси я до срока. Какой Таранис и какая я.

— Не думаю, что оно так существенно. Природа разумна. Хотя бывает всякое, — успокоила ее Гайя, любуясь спящей малышкой. — Так что ты надумала тогда?

— Договорилась в храме Эскулапа. Поговорила со своим учителем. Присмотрелась к молодым врачам. И за того, которого я наметила предложить доблестному префекту в качестве замены моей ничтожной особы, могу ручаться.

— Как его найти? И почему ты не обсудила это заранее?

— Надеялась, времени хватит.

— Эх, — устало махнула рукой Гайя, недоумевая, как такая разумная и знающая в своем деле Ренита иногда оказывается совершенно беспомощной в житейских ситуациях, а заодно ругая себя, что не смогла проконтролировать и это. — Отправляюсь на остров Эскулапа. Так кого спросить?

— Вообще-то, старшего жреца, — опомнилась Ренита, в душе которой до сих пор не улеглась буря годичной давности, когда Марс ворвался в храм и уволок ее прямо с приема пациентов.

— Гайя, я с тобой, — полувопросительно произнес Марс.

— Нет, потому что надо кому-то быть рядом с Дарием.

Марс кивнул — в конце концов, ничего опасного Гайе не предстояло. А Дарий действительно нуждался в помощи. Он обернулся к Таранису:

— Сам с переездом справишься?

— А что тут перевозить, кроме моих двух сокровищ? — повел по-прежнему обнаженными плечами Таранис. — Конь мой их не заметит. Он и Кэмилусса носит влегкую.

В результате, Гайя добралась даже не до дома Марса, а просто до своей палатки ровно через сутки, уже после того, как заледеневшего Дария забрали всеми правдами и неправдами с собой жрецы Беллоны, а прах Рыбки был собран в простую урну с чеканными изображениями сцен сражений — такую же, какая полагалась им всем в конце пути рано или поздно. Впрочем, и на это спекулатории особо не рассчитывали — сколько их сгинуло безвестными, совершая свой подвиг совсем не в блестящих доспехах… Только милость богов спасла Кэмиллуса — а сколько их так и ушли под чужими именами, прожив чужие судьбы.

Она без сил рухнула на койку, даже не заметив Марса, стоящего возле полога и глядящего на нее умоляющими глазами. Она почувствовала дуновение его дыхания у самого уха:

— Милая моя… Позволь, я помогу тебе добраться до дому, где ты сможешь помыться, поесть как следует.

— Марс, — пробормотала она, засыпая и прокручивая в мыслях все события безумных суток. — Ренита уехала?

— Сразу же. Я отправил воина с ними, чтобы он привез известия оттуда. Все хорошо. Управляющий получил твое письмо, принял их любезно. Таранис, кстати, уже вернулся.

— Рада.

— Так любимая… Ты же мне обещала… — и Марс подхватил ее на руки, стараясь не разбудить спящего сном честного труженика Квинта.

— Поставь, — зашипела она, тоже не желая мешать отсыпаться Квинту. — Обещала, поеду. И знаешь, я и правда хочу в горячую ванну.

По дороге Гайя, немного разгулявшаяся на свежем воздухе, рассказала Марсу о том, как познакомилась с новым врачом и уже помогла ему обосноваться в госпитале.

— Как по первому впечатлению, то я спокойна. Насчет профессионализма доверяю Рените. Она там бывает часто, знает всех. Но он же еще и воином должен быть.

— И как? — их кони мерно ступали рядом, и Марс с Гайей вели неторопливый разговор.

— Молодой, полный сил, но не юнец. И отец у него врач, так что представляет себе и вызовы к больным среди ночи, и все прочие прелести этой профессии. И на службу согласился идти с радостью.

— Ребята на эти перемены как отреагировали?

— Не успели еще. И чем позже им представится случай «познакомиться» с врачом поближе, тем лучше. Согласен? Но Рутилием он занялся сразу. И ни одного критического замечания в адрес Рениты.

— А было за что? Она безупречна.

— Кто знает. Она же заканчивала перевязку уже в родах. Могла оплошать где.

— Это да. Она нежная такая, — согласился Марс. — Не представляю, как она с болью справилась. Я искренне боялся, что кричать на весь лагерь будет так, что с города не только урбанарии, но и вигилы примчатся.

— Заслуга Тараниса.

Марс даже не попытался помочь Гайе сойти с коня — они спрыгнули на землю одновременно, и их доспехи звякнули тоже одновременно. Но вот войдя с ней в атриум, он не удержался — протянул руку к ее плащу:

— Позволь мне поухаживать за тобой. Ты же моя почетная гостья…

Гайя не стала возражать, и Марс вслед за плащом потянулся к застежкам ее доспехов, безошибочно нащупав их на спине девушки.

— Я сама, — негромко сказала она, но не сделала попыток отстраниться, и Марс освободил ее от тяжести кожи и металла, а затем сбросил и свои.

— Ты чего больше хочешь? Поесть? Ванну?

— Спать, — улыбнулась она ему невеселой улыбкой. — Да вот только боюсь, не засну.

— Рыбка? — тихонько спросил Марс, заметив, как помрачнело ее лицо.

Гайя кивнула.

Марс промолчал, вспоминая, как у погребального костра Дарий вдруг спросил у него:

— Все хотел спросить про Гайю… какой она была.

— В смысле?

— Каким чудом Гайя выжила во всех боях?

— Чудом… — отозвался Марс, погружаясь в воспоминания своей юности. — А еще, она более сдержанная и рано повзрослела.

— Она не была такой непосредственной и восторженной девочкой, когда ты ее встретил?

— Боюсь, она никогда ею не была. А армия просто оказалась созвучна ее сущности.

— А моя Ксения просто жила. И любила все, что дает жизнь. Ей нравилось быть сильной и быстрой. Нравились новые ощущения. Разве Гайя в восемнадцать лет не была такой?

— Честно говоря, мне первый год службы дался слишком тяжело. И она мне помогала, поддерживала. Но как-то я тогда не особо о ней задумывался как о девушке.

— А когда задумался?

— Когда искал среди трупов на поле боя. И нашел с копьем в бедре. И пока нес ее на руках, спотыкаясь во всей этой мешанине железа и крови, она ни разу не застонала и даже попыталась мне улыбнуться. И глаза ее я тогда впервые разглядел… совсем близко от себя… Они цвет меняли от боли. И были такими, как у взрослых воинов. Это трудно выразить. Но у девятнадцатилетней девушки были глаза прошедшего сотни схваток легионера. И это было страшно.

— Но ты же не испугался?

— Испугался. И не знал, что лучше, в тот момент. Мысль билась, что останется калекой и не простит мне, что сам сразу горло не перерезал. Вот тогда и понял, что она красавица, словно сама Минерва спустилась с Олимпа, чтобы помочь нам победить в том бою.

— Но она выжила. А Ксения нет, — промолвил Дарий и снова погрузился в отстраненное забытье, и только отблеск пламени играл в его подернутых холодным пеплом глазах.

И вот теперь Марс вспомнил и этот разговор, и ту юную девочку, мужавшую у него на глазах — и покрывавшуюся шрамами, как они все. Они оставляли за собой мощеные дороги, проложенные по полям и лесам покоренных германских племен, а в отместку борозды оставались на их жилистых, привыкших к любой погоде и тяжестям, телах.

Сейчас она снова была рядом — все такая же красивая, только в золотых волосах пряталась густая проседь, делая их похожими с Рагнаром, волосы которого тоже переливались всеми оттенками золотистых тонов от платины до червонного золота. Марс осторожно расстегнул фибулы ее туники, и она не шелохнулась, давая ткани соскользнуть к ногам. А дальше он увидел ее драконов, и снова потерял голову:

— Моя гордая девочка… Никто не увидит твоих шрамов теперь… но я-то знаю каждый, как и ты мои. И те, что на сердце, тоже.

Марс медленно раздевал Гайю, время от времени ловя ее взгляд — он боялся снова оказаться отвергнутым, и знал, что больше этого не выдержит ни он сам, ни его гордость. Он смирился даже с тем, что волей Аида пришлось разделить с Кэмом право назвать ее своей невестой. Но вот потерять ее навсегда из-за своей оплошности не мог — и знал, что Гайя необыкновенно горда и независима, и что она готова перетерпеть любую боль и усталость, но не попросить помощи. Марс видел, как она измотана и физически и морально — и пытался хоть как-то ей помочь, боясь повторения того, что произошло однажды, когда она потеряла сознание прямо на ступеньках Палатинского дворца, измученная незаживающей раной.

— Гайя, нежная моя красавица, — Марс выцеловывал все изгибы ее тела, чувствуя, как расслабляются напряженные мышцы девушки.

Он подхватил ее на руки и унес в спальню, решив отложить ванную на после. Гайя полуприкрыла глаза, а ее волосы легкой волной свисали вниз, щекоча ему руку. Марс склонился над ее губами:

— Тебе хорошо?

— Да, — еле слышно дрогнул выпуклый розовый рот, и Марс в очередной раз удивился, как ей удается не уродовать свои прекрасные губы, кусая их от боли и напряжения.

Марс обнимал и ласкал Гайю так долго, пока она сама не изогнулась в порыве нежности и не прижалась в его телу своим животом и грудью. И вот тогда он, получив ее полное согласие, дал волю своем желаниям.

Они настолько захлебнулись наслаждением близости, что так и заснули, сплетенные в единое тело, сбросившее с себя оковы условностей и повседневных житейских тягот.

…До ванны они добрались только через несколько часов, когда Гайя, заснувшая в объятиях Марса, сама открыла глаза:

— Ой, Марс, а сейчас утро или вечер?

— Судя по всему, ночь глухая. Или ближе к рассвету. Ты хочешь есть?

— Честно говоря, очень хочу. Но, может, нам не стоит поднимать сейчас весь дом?

— И не придется, — поправил ее локон Марс, убирая его со щеки девушки и прикасаясь еще раз кончиками пальцев к ее нежной коже. — Я велел оставить возле дверей спальни легкий ужин. Фрукты, холодное мясо, медов-фруктовый напиток.

— Согласна! — улыбнулась девушка, и Марсу досталось удовольствие наблюдать как с аппетитом, но без жадности она ест, наслаждаясь каждым кусочком.

Едва Гайя и Марс насытились и ополоснули руки в предусмотрительно приготовленной для них чаше с водой, слегка ароматизированной душистыми лепестками цветов, как они снова почувствовали, как их тянет друг к другу. Волна нежности и желания затопила их в очередной раз, и они не стали противиться своим чувствам — самозабвенно целовались и обнимались, наслаждаясь всем тем, что таилось в их закаленных и тренированных телах, а сейчас требовало выхода не в привычных жестких тренировках, а самым простым и естественным путем…

Гайя мягко улыбнулась и потянулась к Марсу, обвила руками его за шею и поцеловала легким и нежным поцелуем. Для Марса это было самой величайшей и долгожданной наградой, и его сердце пропустило удар, а затем заклокотало у горла, огревая грудь изнутри — а снаружи она пылала от прикосновения губ Гайи.

— Гайя, — простонал он ей в губы и теперь уже он целовал ее, а его пальцы уверенно ласкали ее спину, заставляя выгибаться ему навстречу и льнуть к его телу все сильнее.

Теперь он был уверен, что она не оттолкнет и мог позволить себе медленно наслаждаться нежностью ее кожи, сладостью губ, гибкостью и податливостью ее тела… Марс зарылся лицом в ее волосы — они всегда манили его, а теперь он старался не упустить ни единой возможности снова вдохнуть еле слышный лапах лотоса и ощутить мягкость рыжих завитков.

Обессиленные, они заснули опять в объятиях друг друга, желая сохранить на коже ощущения прикосновений рук и губ друг друга. Марс, с трудом выравнивая дыхание от бродившего в его жилах пьянящего восторга, даже засыпая, думал о том, что боги услышали его молитвы и ниспослали то, о чем он и мечтать вслух не смел — Гайя выбрала его и будет теперь рядом всегда.

Проснулись только когда серый осенний рассвет медленно вполз в спальню сквозь закрытые ставни и занавеси. Гайя опомнилась первой:

— Мы проспали?! Тебе сегодня во дворец?

— Да, — кивнул Марс, тоже поднимаясь на широкой кровати и разминая еще непроснувшееся до конца тело. — Надеюсь, нам уже приготовили горячую воду. Идем?

Пока они наслаждались в меру подогретой водой и душистым галльским мылом, Марс как бы невзначай поинтересовался у Гайи:

— Ты сегодня допоздна? Придешь снова ко мне отдыхать?

Она пожала плечами:

— Марс, неужели ты не привык еще? Разве у нас можно запланировать, во сколько вернешься домой? Это ювелир может лавку закрыть. Или писец в Табулярии стило отложил, встал и отправился восвояси.

— Это да, — Марс энергично растерся чистой простыней и потянулся к приготовленной рабынями чистой тунике, протянув вторую Гайе. — Я скорее имел ввиду, захочешь ли ты…

— Марс, — растроганно улыбнулась Гайя. — Поверь, я очень ценю твою заботу. И тебя тоже очень ценю. Давай доживем до вечера, а там и видно будет. Ты в паре с кем?

— С Рагнаром.

— Привет ему передавай. И не давай ему там особо геройствовать, пусть о мелюзге подумает.

— Ага, — насмешливо отозвался Марс. — А Таранису ты тоже посоветуешь не геройствовать? И командиру? Гайя, сама подумай, ты же не стала бы прятаться за каждый куст, даже если бы стала матерью?

— Не стала бы. Не хотелось бы, чтобы ребенок рос с клеймом «сын трусихи», — немного запальчиво ответила Гайя и помрачнела. — Что об этом говорить? Мы же знаем, этого никогда не произойдет. И обсуждать нечего.

Очарование утра неожиданно развеялось. И Марс проклинал себя за неловкий язык, стараясь загладить вину — заботливо накормил Гайю завтраком, категорически отказавшись отпустить в лагерь голодной:

— Тебе сейчас тренировку вести, силы нужны. И завтра вы с Кэмиллусом нас утром меняете. Тоже не повод ослабеть с голоду. Ешь, это же все твое любимое!

Гайя кивнула — она уже успокоилась, да и не хотела будоражить нервы Марса перед тяжелой сменой:

— Все очень вкусно! Ты прямо угадал мои желания. Фрукты и свежий творог с медом. Что может быть лучше такого завтрака?

— Прости, — вдруг ни к месту прошептал Марс, которого мучало раскаяние от того, что он невольно задел Гайю за живое, напомнив даже не о материнстве, к которому она и не стремилась, а о причине их размолвки год назад, после которой она согласилась на безумно опасную командировку Сирию. — Прости….

Он повторил эту фразу еще раз и осторожно обнял Гайю, отводя назад с ее крепкой загорелой шеи еще слегка влажные после мытья локоны. Марс поцеловал ее возле уха, и она не вырвалась…

Они выехали из ворот одновременно — но дальше пришлось попрощаться. Марсу предстояло до завтрашнего утра охранять императора, а Гайю ждало множество дел, которые она должна была переделать до завтрашнего утра, чтобы со спокойной совестью заступить на свои сутки во дворце. И неплохо было бы, конечно, и отдохнуть — и Гайя искренне радовалась предложению Марса пожить пока у него, хотя и планировала навестить ближе к вечеру Рениту с малышкой.

Едва она спешилась, как навстречу ей попался Друз.

— Гайя, мне надо с тобой поговорить.

— Слушаю. Только постарайся не особо долго, а то мне с отрядом Дария сегодня надо тренировку проводить. Ребята не виноваты, что лишились и товарища. И командира.

— Командира не надолго, положим, — возразил задумчиво Друз.

— Во всяком случае, сегодня Дарий еще в храме Беллоны.

— Это и заставляет напрячься. Потому что нам придется сейчас принимать срочное решение.

Друз был серьезен всегда, но сейчас Гайе в глаза бросилась темная складка, залегшая между его бровями.

— Что произошло за ночь?

— Об этом и хотел поговорить с тобой.

Они широкими шагами приближались к штабу, и Гайя думала о том, что все больше начинает в этой жизни думать о том, что не совсем относится к службе — в том числе и о Марсе с Кэмиллусом. До поры до времени благодаря железной воле их обоих да и просто безумной занятости всей когорты они толком и не вспоминали о вещем сне и воле Аида. Но и Гайя не чувствовала угрызений совести по поводу того, что уже по нескольку раз просыпалась то с Марсом, то с Кэмом — ведь если они все все правильно поняли, Аид назвал ее невестой их обоих, а не женой. Она скорее жалела парней — если она и не собиралась вить гнездо, наполненное детьми и покоем, как это замечательно получилось у Юлии, то не считала себя вправе лишить Кэма и марса такого счастья. И то, как трепетно Марс приглашал ее в свой дом, с одной стороны, было ей очень приятно, а с другой — она боялась вселить в сердце Марса надежды, которым не суждено сбыться.

— Гайя, — деликатно дотронулся до ее локтя Друз, заметив, когда они входили в штабную палатку и оказались лицом к лицу, что она глубоко задумалась. — Ты готова слушать?

— Да. Естественно, — встрепенулась она, силой воли заставляя себя полностью отрешиться от воспоминаний о ласковых поцелуях и нежных ласках Марса.

— Взгляни, — подтолкнул он к ней несколько исписанных скорописью табличек.

— Это допрос, который я вела. Вчера ночью. Чем ты хотел меня удивить?

— Знаю, — кивнул Друз. — А вот теперь взгляни на это.

— А это кото же вы отловили? И почему не вызвали меня?

— А мне ты уже не доверяешь? — хохотнул друз, протирая свой турмалин краем туники. — И Таранису?

— Таранису?! Он не с семьей?

— Он же не умеет кормить грудью, — пожал плечами Друз. — Устроил своих и вернулся. Кстати, просил передать тебе слова благодарности, если встречу тебя первым. Ренита успокоилась, когда поняла, что не так уж и далеко от лагеря твой дом. И вообще-то… Вообще-то ближе, чем дом Марса…

— И чудесно. Если новому врачу понадобится помощь и совет, она сможет быстро оказаться здесь, — пропустила Гайя мимо ушей подколку Друза. — Я могу пустить коня в скачь. А Ренита наверняка предпочтет идти пешком или ее повезут, а с двумя всадниками конь так не разгонится.

— Логично, — согласился Друз. — Давай обратимся к делу. Мы случайно перехватили сообщение. Понимаешь? Случайно! А сколько их дошло до адресата?!

— Кто писал? Кто адресат? Кто нес?

— Нес, как ни странно, офицер…, - Друз устало опустился на свой табурет и закрыл глаза рукой, унимая пульсирующую боль от бесконечной писанины при свете чадящих масляных светильников.

— Писал кто?

Друз встал, прошел к выходу из палатки, обошел ее, судя по времени отсутствия, вокруг и вернулся.

— Гайя… Не ожидал. Честно. С той самой истории с этой гадиной Помпонием я был уверен, что все наши воины просеяны сквозь такое мелкое сито, что подобные вещи просто исключены.

— У любого правила есть исключения, — Гайя постаралась ответить спокойно, но в ее душе творилась невероятная буря.

— Наверное. Утешает, что мотив преступления был совершенно разным. Помпоний был вредителем сознательным, для которого совершенно все имело денежную ценность.

— А для этого? И ты так не сказал, кого же именно задержали? — сердце замерло в груди Гайи в ожидании имени. Она безумно боялась услышать имя кого-то из тех, с кем делила опасности сражения и радость победы — и больше всего опасалась оговора, который тоже нельзя было исключить. Друз кристально честен — но и ему могли подсунуть неверную информацию. Рим помнил проскрипции, которые сотрясали всю империю при Сулле Счастливом — Гайя много слышала противоречивого о тех годах от тех, кому довелось это застать и выжить. И уже на ее юной памяти приходил к власти Октавиан — жестко и кроваво.

— Офицер из обычной преторианской когорты. Те, кто несут охрану дворца. Стоят на посту у всех входов и выходов.

— Странно. У них нет сведений о действиях нашей когорты. А из того, что ты мне дал прочитать, все встало на свои места. И Ксения, Рыбка наша, погибла даже не от дикого стечения обстоятельств. И уж вовсе не от того, что недоученной выпустили. Она была готова. Но и враги были готовы их встретить. И шла бы я на этом месте, сам Дарий, Марс, да кто угодно… Результат был бы тем же.

— Именно. Их ждали.

Гайя еще раз сосредоточенно пробежалась глазами по записям допросов:

— Ничего не понимаю. Какая ему была в том корысть? О деньгах, вообще об оплате здесь ни слова. А знаешь, была бы убежденность, я бы пожалуй, была бы готова увидеть в нем человека. Помнишь ту жрицу с иголками? Вот она, пожалуй, да старый жрец, который пытался меня завербовать, вызвали определенный интерес как противники. Потому что их вела искренняя вера в то, что они делают.

— Как и нас.

— Как и нас. Просто они ошиблись в выборе дороги.

— Знаешь, Гайя, — невесело улыбнулся усталый Друз, почти не спавший уже несколько ночей. — Что мне в тебе нравится, это твоя уверенность.

— А что не нравится? — она резко подняла на него глаза и всмотрелась в чуть сузившиеся от усталости зрачки мужчины.

— Трудно сказать. Ты идеальна. Жаль, что остальные нет. Так что будем делать?

— А мотив у него какой? Именно это от моего понимания ускользает.

— И от моего.

— Могу я с ним сама поговорить? После Тараниса-то это проблематично.

— Можешь. Приказать привести?

— Да.

Гайя ожидала, что арестованного офицера не введут, а внесут — предателей не жаловали нигде, а в преторианской гвардии тем более. Но довольно молодой парень сам держался на ногах, хотя половина его лица заплыла сплошным синяком, а руки были связаны в локтях за спиной. Конвоировавшие его двое спекулаториев, в одном из которых Гайя узнала Вариния, брезгливым движением приказали ему опуститься на табурет напротив Гайи.

Девушка еще раз внимательно оглядела задержанного, припоминая, где и когда конкретно она могла видеть его во дворце, так как сама находилась там довольно много, а уж став личным телохранителем императора тем более. Сейчас, с распухшим лицом и почти закрывшимися от этого глазами, он был малоузнаваем.

— Тебя били при допросе?

Арестованный качнул головой, словно улавливая смысл ее слов, и медленно ответил:

— Нет. Когда брали. Вернее, уже по дороге сюда.

— Вот как? А что же ты не сопротивлялся при аресте? Сразу осознал вину?

— Скорее, не понял, что уже попался.

Гайе понравилось, что парень пытается держаться спокойно и даже немного иронично, и она еще больше почувствовала сомнения в душе — а вдруг его все же оговорили, или обстоятельства самым причудливым образом сложились сами по себе так, что все улики сошлись на нем.

— Теперь ты понимаешь, за что был арестован? И в чем тебя обвиняют?

— Да. Я же все уже рассказал. Как есть. Мне нечего скрывать.

— Кроме одного. Кто отправил тебя с письмом?

— Сам.

— Смысл?

— Что ты от меня хочешь? — задержанный облизнул языком покрытые запекшимися корками разбитые губы, и Гайе с одной стороны было жаль его, потому что она на собственном опыте знала, как ему больно и неприятно, а с другой ей самой хотелось ударить его с ноги так, чтобы он завалился на утоптанный пол палатки, еще раз приложившись об ту землю, которою пытался предать. — Я все сказал. Вину признал. Можете отдать меня ликторам. Можешь и сама перерезать горло, застрелить, срубить голову. Я же тебя знаю, видел, как ты дерешься! Давай, сруби с одного удара, как рубила на тренировочном поле соломенные чучела! Ну же, трибун!

— Прекрати истерику! — рыкнула Гайя.

Она подошла к парню и, борясь с противоречивыми собственными чувствами, нежно коснулась избитого лица, произнесла с грустью и сожалением:

— Что-то я не верю, что он сам такое придумал. К чему? Ваша когорта не обижена жалованием. Поганцы эти тебе ни до, ни после не нужны. Зачем?

Офицер уронил голову на грудь, чтобы не встречаться с ее пронизывающим взглядом — понимал, что еще одна встреча глазами, и он расскажет все. Как влюбился в величественную красавицу Ливию, как императрица снизошла до него, простого декуриона, стоявшего у дверей ее конклава. Прикосновение Гайи до судорог в ногах напомнило ему такое же касание его лица холеными пальцами императрицы, унизанными кольцами — ее рука была мягкой, не такой крепкой и жесткой, как ладонь трибуна, в которой он, несмотря на покрывавшую ее нежную кожу, почувствовал равную себе силу.

А Гайя снова дотронулась до него — убрала со лба несколько прилипших в крови и поту прядей коротко остриженных темно-русых волос, осторожно пощупала скулу:

— Не сломана, — она ободряюще взглянула на парня. — А остальное заживет на три дня, обещаю.

— Меня казнят через три дня?

— Мне кажется, есть более разумные варианты. Мне уже понятно, что ты в чем-то запутался. Или кто-то тебя запутал. Выход есть. Будем исправлять твои ошибки. Сам поможешь задержать остальных гадов. Если захочешь, конечно.

— Враги Рима это и мои враги. Я же присягу давал!

— Да? И сам дал, сам нарушил?

— Но ведь я. И мы все, и ты, доблестный трибун, мы присягали Сенату и народу римскому. И императору. А императрица разве не то же самое. Что и император?

— Тебя Ливия послала? — быстро спросила Гайя, и парень не успел опустить глаза, в которых она все прочитала. — И ты был так восхищен тем, что супруга императора почтила тебя своим вниманием, что был готов для нее сделать все? И шею себе свернуть?

— Всего лишь отнести записку тем людям, о которых она заботится… Она сказала, что не может же в открытую посещать инсулу на Аргилете.

— Понятно все с тобой.

Гайя мучительно соображала — основное решение родилось уже у нее в голове, но теперь предстояло объяснить свой выбор и ребятам, и Фонтею. Ей самой было жаль этого красивого и сильного парня, поддавшегося на совершенно понятную всем уловку — влюбился в жену императора и решил выразить ей свою преданность, даже не задумавшись, что стремления у Ливии и Октавиана могут быть разными и не обязательно направленными на благо Рима. Но из-за его сумасбродной влюбленности погибла Рыбка и тяжело ранен Рутилий… И если с Рутилием он еще сможет сам объясниться, то помочь погибшей девушке-воину уже нечем, как и Дарию. Сердце Гайи сжалось еще мучительнее — она знала, что Дарий находится в храме Беллоны, но это не может продолжаться бесконечно, он должен будет собрать волю в кулак и вернуться к своим обязанностям.

— Ты же знаешь, чем закончились твои действия? — она спросила как бы невзначай, присаживаясь на край стола и перебирая в пальцах забытое Друзом стило.

Арестант шумно выдохнул:

— Знаю… Твои ребята по дороге объяснили, — он, поморщившись, дотронулся плечом заведенной за спину руки до покрытой коричневой коркой скулы, попытался потереть, чтобы унять зуд в собирающейся заживать ссадине. — Поверь, я не хотел. И скажи… Это правда, что тот, которого насмерть положили, девчонка была?

Гайя сдержанно кивнула:

— А в чем разница? Погиб наш товарищ, подготовленный воин. И да, красивая молодая девушка. Любимая девушка. Раз уж для тебя влюбленность не пустой звук и толкнула тебя на такие странные поступки, то попробуй понять чувства того, кто ее любил.

— И кто? — глаза парня стали совершенно больными.

— Это не имеет значения.

— Так что я могу сделать, чтобы расстаться с жизнью не просто так. А еще и принести пользу Риму? Ты начала говорить об этом… Прошу, помоги. Я поступил, как ничтожная самовлюбленная тварь. Думал только о себе. Мне и правда льстило, что сама императрица обратила внимание на меня, обычного солдата, молча стоящего у дверей ее конклава.

— Офицер преторианской гвардии это уже не «обычный солдат», — рявкнула Гайя. — И думать учат в гвардии прежде всего. Те, у кого сил много, а с головой дружбы не водится, камень рубят в каменоломнях!

— Виноват… — парень опустил голову еще ниже, но затем весь как-то подсобрался, поднял голову и уже уверенно взглянул в глаза трибуна. — И готов искупить. Может, ты оставишь свой меч на краю стола? И сама выйдешь на несколько мгновений подышать воздухом?

— У тебя ж руки связаны. Забыл? — глаза Гайи сверкнули насмешливо, и декурион понял, что трибун нарочно провоцирует его или проверяет способность мыслить взвешенно.

— Не забыл. У тебя хороший боевой меч, и я это вижу. Так что одного движения мне хватит перерезать веревку на руках, а второго вогнать меч себе в живот. Антония же никто не обвинил после этого в трусости.

— И сил у тебя хватит? — Гайя снова заглянула ему в глаза, с радостью обнаружив, что того смятения и отчаяния, которое было в самом начале допроса, там уже нет. — А знаешь, у нас в когорте есть воин, который родом с далекого севера, с земель, лежащих за Альбионом. Так у них воин вспарывает себе живот, втыкает меч в землю и ходит вокруг него, наматывая на лезвие свои кишки. Думаю, это несколько сложнее.

Декурион посмотрел на нее расширенными глазами:

— Так не смог бы… А вот выйти на арену к тиграм или своими руками казнить там в поединке пленных наемников вполне готов.

— Хорошо. Это лучше, чем ликторы с розгами. И даже лучше, чем упасть на собственный меч. Я и хотела предложить тебе схватку с наемниками. Но не на арене. И скорей всего, ты не вернешься с это операции, она будет действительно самоубийственной. Но если выживешь, то тебя простят. Даю слово. Кровью искупишь вину.

— Что надо сделать? — в глазах парня снова Гайя заметила перемену чувств, теперь они засветились радостью и облегчением.

— То же самое, что и делал, когда по недомыслию вредил Риму. Передать письмо. Ну и наврать немного.

— И всего то? А дальше?

— А дальше будешь жить. Наверное. Если поганцы тебе поверят. Во всяком случае, отвлечешь их любым способом, пока остальные наши смогут войти, — она вынула нож, висевший у нее на груди, прокрутила в руке, исподволь наблюдая за реакцией своего подопечного, а затем одним взмахом разрезала веревки, которыми были стянуты его руки и ноги. — Разомни плечи и запястья.

Она убрала нож, продолжая изучать парня, который совершенно не дрогнул, когда она взмахнула ножом у него перед лицом, а затем резко завела клинок за спину.

— Зовут тебя как? — нарушила она воцарившееся молчание.

— Гней Луканий.

— Так ты старинного плебейского рода? Надеюсь, твоим родственникам еще не успели сообщить о том, что ты задержан по подозрению в государственной измене и лишен офицерского звания…

— Как лишен?! Уже?!

— А чего ждать?

— Я думал, лишат вместе с головой.

— Нет. А с головой ты просто не дружишь, вот и попал в переделку. Так что, Гней Луканий, у тебя есть возможность не дать старухам Паркам оборвать твою нить. Назад не вернуть, и Рыбку тоже не вернуть. Но позора избежишь.

Гайя вызвала конвой и передала им воинам обретшего привычную осанку декуриона, без лишних подробностей велев молодым воинам отвести его помыться и показать врачу:

— Он должен быть готов до следующей ночи.

Вариний взглянул на нее безумными, побелевшими глазами из-под надвинутого налобника шлема, и она уточнила:

— Готов сражаться.

— На арене? — тихо спросил ее мгновенно успокоившийся Вариний, сам прошедший суровое испытание гладиаторскими боями и сохранивший благодарность в отношении Гайи, трижды спасшей ему жизнь.

— Нет. На арене для него было бы слишком просто.

Вернулся Друз, как только стук шагов конвоя стих за палаткой.

— Гайя, а хочешь знать, для чего нашей милостивой императрице понадобилось вдруг посылать столь странные предупреждения врагам империи?

— Не знаю, — честно призналась Гайя. — Ливия не глупа. И Октавиана она ценит. Не знаю насчет их чувств, и не нам их обсуждать. Но на предательницу она не похожа. Я ж ее так или иначе во дворце вижу часто. И говорить о гнезде измены на Палатине… Нет, я бы не стала торопиться. Тут что-то нечисто, как и с этим Луканием.

— Угадала. Прости, не все свои источники я даже тебе назову. Просто поверь. Но Ливия не предавала Рим. Она просто уничтожала тебя. Надеялась, что ты сама пойдешь на штурм, и потому и посоветовала убивать сразу именно тех, кто зайдет в окно. И смею уверить, она не остановится.

— Меня?!

— Тебя. Приревновала к Октавиану. Тебя надо срочно снимать с дежурств на Палатине. Она уверена, что Октавиан влюблен в тебя. И не с мечами упражняется с тобой, а как бы поделикатнее выразиться… с мечом иного свойства…

— О боги… — Гайя со стоном опустилась на пол, сжимая голову руками.

— Я уже предупредил Фонтея. Да и Волк вошел в норму, так что не переживай.

— О чем именно мне не переживать? — тихо прорычала смертельно бледная девушка, сверкая глазами. — О том, что сама императрица меня ревнует к императору?! О том, что Рыбка по сути заслонила меня собой?! Об этом? Да лучше бы я там и правда сама оказалась, проще сразу всем стало бы…

— Да что ты говоришь такое? — в свою очередь рыкнул на нее обычно невозмутимый Друз. — Что ты тут расселась? Вот потому и не хотел говорить… Но от тебя скрыть ничего невозможно… проболтался, дурень!

— Хорошо, — Гайя рывком вскочила на ноги и оправила перевязь с мечом. — Не любит меня и ладно. Я не медовая слива. Но откуда она узнала о готовящейся операции?

— Подслушала. Она это любит. Подслушать. Подсмотреть. Поднюхать. Октавиан с Фонтеем разговаривал недавно очень серьезно. Его по-прежнему тревожат жрецы Изиды. Их активность.

Гайя сжала пальцами виски — голова разламывалась от всего, что навалилось на нее сейчас.

— Друз, надо докладывать Фонтею план операции на следующую ночь.

Мужчина кивнул:

— Тебе дать табличку и стило? Будешь разрабатывать?

— Придется, — она присела к столу, поплотнее обернув вокруг плечей плащ в холодной уже по-осеннему палатке.

— Дария отзывать из отпуска будем?

— Нет.

— Кого берешь?

— «Кого берешь»? — переспросила она. — То есть для тебя уже понятно, что отряд поведу я сама?

— Естественно. Квинт один не справится. Кэмиллус и Рагнар при сенаторе. Марс и Волк при императоре.

— Вот и ответ.

Вечером накануне операции Гайя оставалась совершенно спокойна. За остававшийся у них вечер и день они успели несколько раз отработать все детали захвата жреца, которого должен был выманить Луканий.

Луканий был уже здесь, рядом с ней и ребятами, и Гайя отметила про себя, что новый врач свое дело знает — лицо парня выглядело почти нормально, опухоль сошла, а синяки и ссадины для молодого воина были обычным делом.

Она еще раз окинула ребят пристальным взглядом, уточнила детали операции:

— Квинт, задача твоей группы проломить стену. И сделать это очень быстро. Перегородки в инсуле, сами знаете, — обратилась Гайя уже не только к Квинту, а уже ко всем его ребятам. — Витрувий писал про них «плетня и мазня».

— Ну да, — кивнул один из спекулаториев посолиднее. — Ивняк, обмазанный штукатуркой и забеленный. Пнешь и развалится.

— А вот несущую стену не завалить даже баллистой. Это учтите, — подал голос другой воин.

— Не волнуйся, трибун, — Квинт был, как всегда, спокоен и по-сельски размерен. — Мы приготовили и молот, и даже топор на всякий случай. Такой, каким вигилы пользуются, германский, на длинной ручке.

— Молодцы, — кивнула Гайя. — Учтите, что придти туда мы должны очень тихо, ничем себя не выдав.

— Пешком по одному пробираться будем? — деловито осведомился кто-то из ребят.

— Не совсем по одному, — Гайя еще раз оглядела сосредоточенных и собранных воинов, готовых выполнить любой ее приказ. — Небольшими группами. По двое, по трое. Доспехи по минимуму. И все тщательно спрятать под плащи, благо, сейчас прохладно.

— А этот? — брезгливо кивнул на Лукания Тит, один из лучших воинов когорты, тоже глубоко переживающий гибель Рыбки и горе Дария.

— Луканий? — переспросила Гайя, нарочито называя его по имени. — А у него тут основная роль. Он заходит спокойно через дверь, поднимается на третий этаж и заходит в ту съемную квартиру, где обитают поганци. Которых только он в лицо и знает. И которые знают его. Пусть не с лучшей для нас стороны, но сейчас это хорошо. Надеюсь, они ему поверят.

— А наша тогда какая задача? — с долей презрения уточнил Тит. — Этого… Лукания… от его же приятелей спасать?

— Нет, — серьезно ответила Гайя. — Ваша задача взять их там всех живыми. Это не наемники, это самые настоящие жрецы. За их египетское происхождение не поручусь, но они все известные в своих кругах шишки кипарисовые. Так что Луканий нам даст время и отвлечет.

— А затем мы проламываем стену и входим. Вяжем жрецов, — подвел итог Квинт.

— Именно так.

— А ты? Ты мне доверишь вести группу? — Квинт проверил ножи, закрепленные на поясе, надетом сразу поверх туники, без доспехов, и завернулся в обычный серый плащ, в каких ходило полгорода ремесленников и вольноотпущенников.

— Естественно. Тем более ты этих ребят знаешь лучше. Мне придется взять на себя руководство всей операцией. И быть готовой принять срочное решение, если что-то пойдет не по плану.

Гайя по примеру Квинта тоже завернулась в плащ — но не мужской, из грубой шерсти, а в плотный, но более изящный, окрашенный в спокойный темно-зеленый цвет и ниспадающий красивыми складками до самых подошв ее кальцей. Плащ надежно скрыл темные браки и короткую тунику, затянутые широким ремнем с прикрепленными к нему несколькими ножнами для разных ножей. В которых Гайя знала толк. Тут были и метательные, и тяжелые боевые ножи, предназначенные для отчаянной рукопашной схватки. Еще несколько небольших метательных ножей было закреплено на левом предплечье девушки.

— Ого, — хмыкнул с уважением Тит, разглядев весь этот арсенал. — Ребята. Я на тренировке видел, как трибун с этими игрушками управляется. Поганцам не позавидую.

— Если все пойдет так, как мы намечаем, — негромко и неторопливо ответила ему Гайя. — То поганци и не увидят ничего этого. А вот поговорить с ними после… Именно ради этого все и затеяно.

Обговорив еще некоторые детали, они разошлись в густеющие сумерки и двинулись в город через разные ворота.

Гайя стояла у трехэтажной инсулы, занимавшей не весь квартал, а только небольшую часть улицы в довольно приличном квартале Квиринала. Она куталась в свой зеленый суконный плащ, край которого надвинула на голову. Черная ткань, который они прикрывали лица во время захватов поганцев, была у нее, как и у остальных спекулаториев на этот раз, наготове засунута за ремень. Гайя своими зоркими глазами уже высмотрела всех, кто должен был собраться возле этого ничем не примечательного дома.

Внешне картина на улице никак не изменилась — стояли и мирно беседовали три молодых парня, громко обсуждая, какие подарки хотели бы получить их подружки, и перемежали разговор взрывами хохота. Недалеко от них два мастеровых возились с держателем для факела на наружной стене дома у входа в небольшую лавку благовоний, приколачивали какую-то рогулину большим молотом. Еще двое мужчин рассматривали выставленный в лавке неподалеку товар шорника — уздечки хорошо выделанной кожи, украшенные бляхами с чеканкой, изящного плетения хлысты, попоны.

Незаметно от снующих по своим делам горожан все они переглянулись между собой и стали неторопливо приближаться к входу в дом. Прошагал бодрой и безмятежной походкой молодой парень в простой тунике и коротком армейском плаще, и со стороны можно было подумать, что он так стремится на свидание со своей подружкой, получив несколько часов свободного времени в награду за доблесть, проявленную в каких-то своих состязаниях, потому что на лице молодого офицера были заметны следы недавней рукопашной схватки, но осанка была гордой, а глаза веселыми. Вот он оглянулся вокруг, словно хотел удостовериться, что летя сюда на крыльях купидона, не перепутал улицу и дверь.

Никто из прохожих не заметил, что молодой офицер обменялся стремительными взглядами с высокой стройной женщиной, чьи выдуваемые резким ветром золотистые кудри так красиво контрастировали в сумерках с тканью ее плаща. Женщина провела какое-то время в лавке благовоний, выбрала небольшой пузырек сирийских духов, перебрав все и найдя единственные, не обладающие тяжелым пряным ароматом. Она расплатилась серебряными сестерциями, чем сразу же снискала симпатии лавочника, постаравшегося тут же предложить взыскательной и искушенной покупательнице посмотреть еще что-нибудь из своего лучшего товара. Красавица не отказалась и даже приобрела вслед за духами небольшую выточенную из красного дерева коробочку с карминовыми румянами. Она убрала покупки в карман своего плаща, поболтала с лавочником о пустяках и еще раз поразила его своей осведомленностью в качестве и ценах всех ухищрений женской красоты. Наконец, попрощавшись с торговцем и пообещав заглянуть в конце месяца. Когда придет новый товар из Сирии, она вышла на улицу, с наслаждением вдыхая свежий воздух после духоты лавки.

Тут она и переглянулась с проходившим мимо офицером — молодая красивая женщина и стройный крепкий парень, они не вызвали подозрения ни у кого. Парень зашел в здание, а женщина неторопливо прошла по улице и скрылась в арке, ведущей во внутренний двор, где располагались наружные деревянные лестницы, ведущие к полукрытым галереям, опоясыващим здание с задней стороны. Женщина поднялась на третий этаж и скрылась в темном коридоре.

— Готовы? — одними губами спросила Гайя ребят, тоже постепенно просочившихся сюда.

Они молча кивнули, избавляясь от всего лишнего и закрывая лица черными масками, осатвлявшими одни глаза — что и делало когорту спекулаториев столь таинственной и пугающей не только для злочинцев, но и для добропорядочных граждан. Впрочем, граждане при всем страхе перед ними, видели в спекулаториях единственную надежную силу, способную истреблять такого скользкого врага, как приспешники Изиды, сманивающие их сыновей и дочерей такой жизнью, о которой не могли помыслить ни Нума Помпилий, ни Катон Порций, ни сами они, выросшие еще на идеалах Юлия Цезаря.

Гайя и Квинт внимательно вслушивались в происходящее за тонкой стенкой. Вот раздался стук в дверь, невнятное бурчание немолодого мужчины в египетским акцентом, выясняющего, кто стучит в дверь и что хочет. А затем они услышали чистый и спокойный голос Лукания:

— Меня опять попросили передать письмо. Та особа, которая благоволит к твоей семье, почтеннейший…

— Да? Давай сюда. Но вот подсказывает мне чутье, что тут что-то не так. В прошлый раз ты не солгал, наши сумели вовремя подготовиться, но все равно этих преданных псов императора оказалось больше. И наш друг оказался в плену. Неужели наша общая знакомая не попыталась вызволить его?

— Наверное, пыталась. Я человек небольшой, у меня есть мои поручения, я их выполняю.

— Да? — снова недоверчиво переспросил египтянин, и Гайя напряглась. — А ты что сделал?

— Я? Вот письмо принес. Разве этого мало?

— Ну расскажи тогда, ты сам где службу несешь? Что делаешь? Да ты не стесняйся, проходи, садись. Вина налить?

— Да я не пью.

— Еще скажи, по девкам не бегаешь.

— Эх, — недостаточно искренне, по мнению Гайи, вздохнул Луканий. — Есть такая слабость.

— А девкам деньги нужны. Хочешь же прирабатывать и ничего особо не делать? Просто будешь нам рассказывать, сколько вас, чем занимаетесь, кого охраняете. И есть ли еще такие же жадные до денег и удовольствий товарищи у тебя?

Луканий замешкался, выбирая правильный ответ, но тут сзади них раздался голос немоложой женщины, выползшей зачем-то на галерею:

— Вот столпились тут! И ходят, и ходят. Чего спрашивается? Что здесь забыли? Вы же здесь не живете все? А столпились. Или напьетесь, или белье с веревок украдете. И девку приволокли! — женщина заметила Гайю, и ее было уже не остановить. — Молоденькая такая, а бесстыжая! Это же надо! Ночь на дворе. А она с парнями шляется неизвестно где!

Гайя не пыталась утихомирить ворчунью, предоставив это ребятам, которые могли обаять кого угодно, подольстить и поулыбаться даже такой злыдне. Ее волновало другое — не услышал бы египтянин и не соотнес бы ее слова с угрозой себе. К тому же спекулатории не знали, сколько людей находятся в комнате за перегородкой и ждали фразы Лукания, в которой он и должен был попытаться сообщить им, к чему готовится.

Но вот она поняла, что нить разговора за стеной чуть утеряла и теперь там творится нечто неожиданное — в разговор включились еще четыре мужских голоса, и их обладатели явно не писцами трудились. И сам разговор уже шел на резких тонах, и мужчины угрожали Луканию, а затем Гайя услышала звук извлекаемого из ножен клинка. Она знала, что у посланного ею на верную смерть парня из оружия только обычный нож на поясе, и против пяти противников ему придется трудно.

Девушка решительно сняла и свернула плащ, бросая его на сложенную в углу стопку плащей ребят, и натянула маску.

— Ты куда? — зашипел Квинт.

— Туда, — она показала пальцем вверх. — Через галерею на крышу, а оттуда в окно.

— Там же ставни. Таранис и тот посмотрел и сказал, что полежит на соседней крыше для подстраховки, но ставню пробить не сможет. А горящими стрелами пожар устроит.

— Вот потому и пойду. А вы отвлечете, пробивая стену.

— Квинт, — подошел к ним Тит. — У нас проблема. Эта стена не ивовая перегородка, а кирпичная.

— Прекрасно, — бросила, убегая, Гайя. — Больше шума.

Она кошкой вскарабкалась на крышу галереи, цепляясь за тонкие оструганные доски, и перебралась на крышу, крытую глиняной черепицей. Ей пришлось распластаться, чтобы не сбить и не заставить хрустеть тонкие пластинки обоженной керамики, и стелиться по ним до ската вверх, а оттуда вниз на другую сторону здания, выходившую непосредственно на улицу. Она встретилась глазами с Таранисом, которого почти не было видно под плащом, сливающимся по цвету с подернутой кое-где серым лишайником черепицей. Таранис кивнул ей утвердительно и снова приник к крыше дома напротив, взяв наизготовку лук.

Гайя осторожно нащупала и покачала руками край крыши, окаймленный деревянным желобом для отвода дождевой воды — он был прочен и выдержит ее вес, если не налегать на него слишком сильно и долго. Девушка еще раз заглянула вниз, удостоверилась, что правильно нашла окно, закрытое ставнями, и еще раз получила кивок Тараниса. Она уцепилась рукам за желоб, дала своему послушному гибкому телу соскользнуть вниз, раскачалась и разжала ладони, влетая с размаху в ставни согнутыми ногами, обутыми в неизменные армейские кальцеи.

Легкие доски поддались напору, и она влетела в полутемное помещение, освещенное лишь парой масляных светильников. Очевидно, их было больше, но пара сосудов уже были опрокинуты в драке и на общее счастье, не успели разгореться, потому что фитили оказались сразу же затоптаны.

В комнате, порядком разгромленной в борьбе, Луканий отбивался от наседавших на него нескольких мужчин, вооруженных кривыми египетскими короткими мечами. Гайя сама удивилась, как долго мальчишка сумел продержаться один, с ножом, к тому же уже получивший несколько ран, обильно заливавших кровью и его, и пол вокруг. Часть крови на полу принадлежала одному их египтян, чей труп валялся под ногами сражающихся.

Гайя сразу же ворвалась вихрем в схватку, даже не успев выхватить нож — и первым же ударом подломила колено одному из жрецов, заставляя того отползти в угол. Второго она оглушила мощным ударом ноги в челюсть, а с третьим сцепилась на ножах, слыша за спиной, как грохает в стену молот, выбивая кирпичи. Стук молота, падающие обломки, посыпавшаяся сверху штукатурка, удары собственного сердца — все слилось внутри нее в сплошную боевую музыку, и тренированное тело делало свою работу само, а мозг холодно и быстро все происходящее. Она понимала, что силы Лукания на исходе и что нельзя убивать с таким трудом выслеженных поганцев, в руках которых была сосредоточена вся торговля дурью в римских притонах.

Но вот кусок стены вывалился почти на нее, едва не ударив куском кирпича по незащищенной ничем, кроме тонкого черного лоскутка голове, но только оцарапав обнаженное плечо. Она успела извернуться, а жрец от неожиданности потерял скорость, и Гайе не составило труда свалить его и плотно прижать к засыпанному штукатуркой деревянному полу.

— Принимай гада, — хрипло, не восстановив еще дыхание, приказала она одному из ворвавшихся ребят.

Остальные сами сориентировались и связали всех пойманных жрецов Изиды, заткнув им рты, потому что те шипели и посылали проклятия на трех языках, зачем-то припомнив и греческий.

— Уводите. Квинт, повозка наша стоит в проулке?

— Должны были подогнать. Значит, стоит.

— Грузите. И погодите, не уезжайте, — она наклонилась над потерявшим сознание окровавленным Луканием, обессиленно распластавшимся на полу.

— Жив? — Квинт присел рядом с ней, помогая перевернуть непослушное тело на спину и заглядывая в глаза.

— Жив. Врача бы скорее.

— Так Планкус в повозке ждать и должен! Позвать?

— Бегом, — Гайя взяла покрытую кровью ладонь Лукания в свои руки, и только сейчас заметила, что они у нее тоже порядком исцарапаны и покрыты ссадинами после лазания по острой черепице. — Мальчик мой, посмотри-ка мне в глаза…

Парень услышал ее голос и с трудом разлепил веки:

— Трибун… Я не подвел тебя? И могу предстать перед Хароном?

— Не подвел, — она бегло осмотрела его повреждения и не нашла ни одного смертельно опасного. — И Харону ты вовсе не нужен. А вот Планкуса ты заинтересуешь. Ему практиковаться надо.

Врач, такой же молодой и сильный парень, как и Луканий, влетел в помещение, даже не задохнувшись на лестнице:

— Недавний знакомый? Повадился ко мне попадать? Рад видеть. Давай-ка перевязываться.

— Ну все, Луканий, ты в надежных руках, — поднялась с колен Гайя, чувствуя, как наваливается усталость и как пот начинает щипать все ее ссадины. — Сейчас ребята поднимутся и отнесут его в повозку.

Врач кивнул:

— Сейчас перехвачу так, чтобы кровь остановить. Остальное уже в госпитале. Жить будет. Парень крепкий, здоровый. Крови потерял много, но это не страшно, хорошая еда, сон, и все вернется.

— Гайя, — окликнул ее Луканий. — Так я прощен?

— Да, конечно. Я подписала приказ еще до выезда. На всякий случай. А вдруг не вернулась бы я?

— Благодарю тебя, — в его выразительных глазах, показавшихся Гайе теперь красивыми и осмысленными, блеснула влага. — Для меня служба это смысл жизни. А ошибся… Сам себе я же этого никогда не прощу. И гибель той девочки себе не прощу…буду и за нее сражаться с нечистью.

Гайя улыбнулась воину из последних сил и вышла на лестницу. Сил спускаться вниз у нее не было — безумно болела спина, ломило задетое в драке левое запястье, снова напомнившее ей о сирийской пустыне. Она сняла маску и подставила лицо и волосы ветру, чтобы он обсушил пот, стекавший ручьями.

Гайя почувствовала колебания дощатой лестницы под ногами и напряглась, готовая отразить неожиданную атаку упущенного при захвате поганца, но тут же расслабилась, заметив в темноте знакомую огромную фигуру мужчины, чьи короткие белоснежные волосы ни с кем другим перепутать было невозможно.

— Кэм? — удивилась она.

Он ни слова ни говоря завернул ее в своей плащ, хранящий тепло его тела, обхватил за плечи:

— Ты решила простудиться? Мокрая вся, а на такой ветродуй выползла! Словно маленькая девочка, честное слово, — и Кэм поцеловал ее в висок, прижимая к себе обеими руками, стараясь защитить от пронизывающего ветра.

Гайя, только сейчас ощутившая, что ночной воздух уже действительно не столь освежающе приятен, как показалось ей вначале, невольно вздрогнула во влажной и ставшей холодной тунике, и Кэм обнял ее еще сильнее:

— Согревайся, милая, и пойдем вниз. Я тебя отвезу.

— А ребята?

— Прости, но я их сам отправил. Квинт не решался без твоего приказа.

— И правильно. Раненого надо скорее довезти до лагеря, — она обернулась к Кэму и наморщила лоб. — Погоди, а ты-то тут каким образом оказался и командуешь? Я же не собиралась тут стоять до утра, уже успела бы добежать до низа, если бы не ты.

— Сменился пораньше. Ребята урбанарии у Соляных ворот сказали, вы вроде на выезд уехали.

— Странно. Они не могли нас видеть.

— Потому и «вроде». Они видели повозку. Пустую, но с врачом.

— Видели и узнали они, значит, видели и узнали остальные, — задумчиво-встревоженно произнесла Гайя, придерживая на кривых и шатающихся ступеньках края не по росту длинного плаща Кэма.

— Вряд ли. Ни возница, ни врач аквилой когорты не размахивали же. Просто мы все уже друг друга знаем. И это неплохо отчасти.

Кэм отвязал своего коня и вскочил на него, подхватив заодно и Гайю:

— Не возражаешь?

— А есть варианты?

— Разве что можно прогуляться пешком. Кстати, не волнуйся, твой плащ ребята забрали оттуда. Хотели тебе отнести наверх, я сказал, что не надо время тратить.

— А какая разница? Если все равно ты шел за мной?

— Хотелось укутать в свой, — хриплым шопотом признался ей на ухо Кэмиллус.

— А сам? Меня отругал, а теперь сам простудишься. Ветер то для всех одинаковый.

— А я плотнее к тебе грудью прижмусь, — в его голосе прозвучали озорные нотки.

Гайя расслабилась, позволив их телам повторить изгибы друг друга, тем самым сберегая тепло. Очень крупный и выносливый, под стать хозяину, конь Кэма быстро довез их до светящегося всеми факелами лагеря, не спящего в уже довольно поздний час. Она первой спрыгнула с коня, не желая представать перед подчиненными в объятиях мужчины.

— Трибун, — официально приветствовал ее Друз. — Ты сама допросишь пленных? Я там уже выполнил некоторые формальности, но детально допрашивать не решился без твоего распоряжения.

— Да дай ты ей хоть воды глоток сделать! — рыкнул Кэм.

— Действительно, — вмешался кто-то из ребят, участвовавших в сегодняшней операции. — Она одна трех здоровых мужиков вырубила. Мы и то устали, а она еще и по крыше лазила.

— Гайя, — незаметно для остальных сжал ее талию под плащом Кэм. — Сколько же можно так рисковать?

— Сколько Риму потребуется, — тихо ответила она и обернулась к Друзу. — Допрошу. Пусть немного посидят под охраной грозного и сурового конвоя. Позаботься об этом. Так они быстрее с мыслями соберутся. А я все же умоюсь, а то в пылище от пуццоланы вся, даже спина чешется. И в госпиталь забегу, проведаю обоих ребят. Больше туда никто не попал?

— Нет, — ответил ей Квинт. — Чисто сработали. Да и тренировки твои дают знать. Не подставляются.

— Гайя, ты хочешь, чтобы я поучаствовал в допросе? — осторожно спросил Кэм, поливая ей на спину из ведра теплую воду, за которой он успел сбегать на полевую кухню.

Девушка фыркнула, ополаскиваясь от остатков жидкой мыльной смеси с мельчайшими частичками растертой пемзы, и накинула на свежевымытые волосы широкое полотенце.

— Ух, холодно и правда! — невольно воскликнула она, поежившись под порывом ветра, потому что место, отведенное для мытья, не было ничем даже огорожено, кроме ровного ряда хозяйственных палаток.

Помыться как следует, поплавать в бассейне и попариться в терпидарии все они ходили в городские бани тогда, когда были свободны от дежурств и тренировок, благо до Рима было рукой подать. С весны и до самых холодов кто хотел, мог сбегать и к Тибру — ребята часто звали с собой Гайю, которая не боялась холодной воды и могла плавать долго и заплывать далеко, и им было с ней весело, потому что девушка сама была не прочь устроить в воде шумную схватку. А вот так наскоро ополоснуться от пота и пыли хватало и этого — спекулатории были закаленными воинами, привыкшими к лишениям куда более серьезным.

Кэм без лишних слов снова накинул на нее плащ поверх полотенца:

— Беги в палатку, одевайся, — и схватил ее за руку.

Гайя и так с трудом сдержалась, чтобы не зашипеть, когда щелочное мыло начало зверски щипать ссадины у нее на коленках и руках, и радовалась только тому, что на улице темно и Кэм ничего не заметил. А теперь она снова прикусила губу, стараясь бежать даже быстрее Кэма — лишь бы ослабить его хватку.

В палатке горела пара светильников, заправленных хорошим очищенным маслом, дававшим ровный яркий свет — их зажег, очевидно, Квинт, тоже забежавший привести себя в порядок. Мужчина заметил их приближение и не стал гасить огонь, хотя сам уже собрался спать и ворочался на койке, заворачиваясь в одеяло.

— Не помешаю? — спросил он усталым голосом у Кэма и Гайи, но даже не успел услышать их ответ, как заснул.

— Да нам все равно убегать. У нас же еще допрос, — на всякий случай ответила ему Гайя, вешая мокрое полотенце на крепление палатки и натягивая чистую тунику.

Она не стеснялась Кэмиллуса — он же сам набивал на ее обнаженное тело этих драконов, и поэтому спокойно накрутила и затянула сублигакулюм, заправила тунику под ремень.

— Я готова.

— Погоди-ка, — остановил ее Кэм. — Повернись-ка левым плечом.

Он прикоснулся губами к небольшой ссадине на ее бицепсе — там, где скользнул по коже острый обломок кирпича, и тут же перехватил ее руки, шумно втянув воздух, как будто больно было ему самому.

— И ты молчала? Милая моя, какая же ты терпеливая… А я дурак, не посмотрел на тебя попристальнее. Ты ж по черепице ползла, мне ребята уже похвастались, и Таранис первый. Покажи коленки. Так и знал! — Кэм вздохнул сокрушенно.

— Тебе неприятно? — с усталой настороженностью спросила Гайя, привыкшая не обращать внимание на такую ерунду, как синяки и ссадины, неизбежные при ее деятельности.

— О чем ты? — не понял Кэмиллус. — Просто я же понимаю, как это все сейчас дерет после мыла. Если я не жалуюсь в подобных случаях, как и ты, то это не значит, что я не ощущаю боль. Ты же собиралась в госпиталь ребят навестить? Заодно и попросишь врача намазать.

— Нет, — в ее голосе было столько решимости, что Кэм мгновенно сдался.

— Хорошо. А мне дашься? Помнишь ту мазь, которой мазал твои татуировки?

— Согласна.

Он проворно нырнул в свои вещи под койкой, извлек сосуд с мазью, усадил Гайю на койку и стал кончиками пальцев втирать снадобье в ее изодранные колени, локти и ладони, прошелся и по плечу.

— Твоя кожа… Она сводит меня с ума. Такая гладкая, плотная, нежная… Тебя хочется целовать и целовать, пройтись губами по всей твоей коже, твоему великолепному телу… — голос Кэма стал хриплым, и Гайя поняла, что еще немного, и его не остановит даже безмятежно спящий Квинт.

— Кэм, ты не забыл? Нам пора. И к ребятам сейчас уже поздно. Пусть спят, и врач пусть тоже отдохнет. Он, кстати, и правда неплохой оказался.

Они закончили допрашивать задержанных тогда, когда уже не только протрубили подъем букцины, но и успели сбегать на пробежку и вернуться воины.

Измученный Друз, руки которого с трудом уже удерживали стило, уполз спать в палатку. Гайя распорядилась отконвоировать рассказавших ей все, что знали и не знали жрецов в военную тюрьму, расположенную в старых каменоломнях у самой городской стены — охранялась тюрьма так, что сбежать оттуда было невозможно, а такого количества зевак и милосердных женщин, приносящих арестантам еду, как возле Маммертинской тюрьмы, расположенной в центре города, там не было.

Они с Кэмом забежали в санитарную палатку:

— Как дела?

Рутилий и Луканий лежали на соседних койках и к, величайшему облегчению Гайи, не пытались подраться даже не потому, что оба были обмотаны бинтами, а потому, болтали о чем-то неторопливо, прихлебывая горячее молоко из объемистых чаш. Врач находился тут же, помогая Луканию справиться с питьем, потому что перевязанная правая рука парня была подвязана к груди на перевязи, а изрезанная в схватке ладонь левой была толсто забинтована. Он с радостью доложил Гайе, что пациенты его вне опасности, а дальнейшее их возвращение в строй — дело времени и хорошего ухода, а вовсе не врачебного искусства.

— Не прибедняйся, от тебя тут еще многое зависит, — засмеялась Гайя. — Но я рада, что вы тут все поладили. Ребята, слушайтесь его, а то Рениту придется позвать.

Рутилий, который Рениту знал, улыбнулся здоровой половиной лица, насколько позволила повязка, а Луканий только заморгал глазами недоуменно.

Уже у своей палатки они столкнулись с Дарием, который о чем-то неохотно отвечал Волку.

Гайя улыбнулась другу:

— Ты вернулся? Я рада. Тебя не хватало. Нам тут пришлось поработать ночью. Вот только управились окончательно.

Кэм о чем-то заговорил с Волком, а Дарий, по-прежнему бледный и заметно исхудавший, обернулся к Гайе:

— Без потерь?

— Один в госпитале.

— Хорошо, что жив остался, — медленно произнес Дарий, и глаза его опять заволокло туманом. — Харон сегодня вдруг остался без работы.

Его красивые губы исказила кривая усмешка, и Гайя не выдержала:

— Хватит! Можно подумать, Ксения была дорога только тебе! Мы все о ней скорбим. Но мы боевое подразделение, и потери неизбежны!

— И поэтому ты так хладнокровно послала ее в бой? И, кстати, ты же сегодня вроде тоже мальчишку, который в госпитале сейчас валяется, отправила на убой?

— На убой? Дарий. Что ты несешь? Тебя не было в тот момент. Если хочешь, я тебя могу посвятить в подробности.

— Не хочу. Не хочу слушать твои холодные рассуждения о долге перед Римом и готовности отдать жизнь. Не знаю, как ты и я, но Ксения точно ничего у Рима не одалживала! Ей не за что было платить Риму своей жизнью!

— Ты еще скажи, что я посылаю в бой детей, чтобы стать легатом поскорее! — нарочно взвилась Гайя, видя, как погружается Дарий в пучину безумия и желая вырвать его из той потусторонней реальности.

Ее уловка удалась — Дарий издал яростный рык и выхватил меч, замахнувшись на нее. В обычной ситуации Гайя легко бы отклонилась бы, перехватила бы его руку и бросила б наземь, отобрав меч — и такой поединок заставил бы вернуться сознание воина.

Но сказалась безумная усталость — и она не успела на полпальца, а Дарий, уже спохватившийся, что творит, но не сумевший остановить начавший свой полет меч, лишь развернул его слегка. И поэтому клинок не врубился ей в голову, а лишь скользнул чуть выше виска, рассекая кожу. Прядь золотых волос упала на утоптанную серую землю, а следом хлынула густая вишневая кровь, заливая ее лицо и белую тунику.

Волк и Кэм разом обернулись на лязг извлекаемого из ножен клинка. Но не успели прыгнуть к ним — настолько мгновенно все произошло. Кэм подхватил за плечи заваливающуюся назад окровавленную девушку, а Волк зажал руку Дарий вместе с мечом, в мгновение ока и без особых усилий согнув сильного и тренированного мужчину таким образом, что он не мог даже шевельнуться.

— Удавлю своими руками, — прошипел Волк на ухо Дарию. — Будешь у Табулярия милостыню просить до конца дней.

— Не надо, — внятно, но слабым голосом произнесла Гайя, и Волк услышал ее, остановил занесенный для удара кулак.

— Ее благодари, — Волк отшвырнул Дария, отобрав у него меч.

— Гайя, — выдохнул Дарий, обретая разум и готовясь расстаться с ним вновь, едва увидел, что натворил.

Кэм молча подхватил окончательно потерявшую сознание девушку и побежал с ней на руках в сторону госпиталя, а Волк удержал рванувшего было за ними Дария:

— Ты уже там не поможешь…

— Я убил ее? Всеблагие боги! О Адрастея, за что ты наслала на меня безумие?

— Возможно, и убил. Висок. Что там говорить. А не насмерть, так она может просто не встать больше. Неизвестно, что лучше, — Волк окинул взглядом Дария. — Не знаю теперь, возвращать ли тебе меч. Под арест бы тебя надо, чтоб охладился.

— Не надо. Я уже насиделся в храме. Меня же жрецы выгнали утром. Сказали, что такая скорбь неугодна богам. Что богам Рима виднее, чью жизнь прервать.

— И ты решил им помочь? И напал на Гайю? Ты хоть знал, что она и в бою побывала ночью, и до утра жрецов допрашивала? Да как она вообще на ногах стояла, не понятно.

Дарий застонал.

— Иди уже. Ты сам себя наказал. И наказывать еще и всю когорту. И того же Квинта, тебя подменяющего, я не хочу, — Волк вернул Дарию меч и оставил его одного.

Кэм с Гайей на руках, зажимая одной ладонью кровоточащую рану у нее на голове, ворвался в палатку к Планкусу:

— Помоги…

Врач вскочил на ноги с койки, на которую прилег после бессонной ночи со своими подопечными и утра, заполненного перевязками и другими процедурами:

— На стол. Вот незадача! За волосами ничего не видно! Густые, вьются. Все с кровью перемешалось, ничего не разобрать. Сбривать придется.

— Нет! — зарычал Кэм. — Я промою каждый волосок. Ты ей жизнь сохрани, главное.

Планкус, в отличие от Рениты, которая взбеленилась бы от попыток спорить с ней, молча приложил к ране кусок полотна, пропитанный отваром, способным остановить кровь, и закрепил его несколькими оборотами бинта. Он умелыми движениями осторожно смыл кровь с ее лица и невольно восхитился вслух:

— Какая же она красивая… Черты лица словно из мрамора выточены на редкость старательным скульптором.

— Она выживет? — прервал его Кэм.

— Вот все, что можно сделать сейчас. И ей нужен покой. Полный покой. Тишина, полумрак. Поить больше. А вот кормить я б не стал до завтра. Она без сознания довольно долго, значит, может быть поврежден мозг. Организм сильный, но надо дать ему время.

— Я могу забрать ее к себе домой?

— Домой? В смысле? В палатку?

— В обычный дом. В Риме.

— Комната на пятом этаже инсулы где-то в Эсквилине?

— Дом. Мой собственный. Я Марциал. Кэмиллус Марциал, патриций. Хотя с Эсквилином ты почти угадал. На Циспии дом…

— Ого, — не сдержал удивления врач, разглядывая этого необычной внешности человека, к тому же оказавшегося, судя по всему, очень состоятельным человеком, раз обладал домом в отстраивавшемся заново богатыми домами районе. — Тогда да.

Кэм гнал коня как безумный. Он пронесся мимо караульных, не обращая внимания на бегущего за ним изо всех сил врача, пытающегося остановить:

— Погоди! Я же не сказал тебе, что можно ее схватить и утащить! Выздоравливать хорошо будет в хороших условиях! А отлежаться надо под присмотром врача!

Планкус, хоть и был здоровым крепким парнем под стать своим новым пациентам, но за конем угнаться не смог. Зато на его крик выскочил Друз и, уяснив, что произошло, заверил врача:

— Кэмиллус ее уже выхаживал. Да и сама Гайя очень сильная. Не только физически. У нее воля к жизни потрясающая. Ты тут несколько дней, и всего не знаешь. А она уже на моей памяти раза три в лежку лежала. И вставала. Правда, ее подруга, врач, которого ты сменил на этом месте, выхаживать ее помогала. Но она сама больше справлялась. А сколько и не говорила вслух. Я просто чуть больше замечаю. Тяжко ей бывает. Уже ведь не юная девочка.

— А сколько ей? Видел два раза, и то мельком. Нанимать приезжала. Да вот на выезде, когда Лукания за руку держала. Знаешь, парень мог бы и уйти. Не от ран самих, а от боли и кровопотери. Она удержала.

— Двадцать восемь вроде.

Планкус присвистнул:

— Надо же. Я врач и то ошибся. Тело как у молодого парня. Крепкое и сильное. Она выкарабкается. И где живет Кэмиллус? Я же имею право ее навестить.

— Имеешь. Но если понадобишься, Кэм сам позовет. Возможно, он притащит к себе Рениту.

— Та подруга-врач?

Друз кивнул.

— Так что возвращайся к себе. Пока остальные больные не разбежались.

— Куда? — всполошился врач.

Друз хохотнул:

— Пойдем, провожу до госпиталя и расскажу. У Рениты сбегали… От ее излишнего усердия.

Кэмиллус погонял коня одними коленями, и прекрасно выдрессированное животное послушно и ровно несло его по дороге к городским воротам, а затем по улочкам и взвозам Рима. Он переводил глаза с дороги на бледное лицо Гайи, настолько белое, что обычный бинт из неотбеленного полотна казался темно-серым на фоне ее мраморной кожи. Врач смыл не успевшую еще запечься кровь с ее лица, а волосы так и остались пропитанными ею, и теперь лежали на его руке багровой массой, придавая девушке вид богини возмездия.

Внезапно Кэм почувствовал, как напряглось тело девушки, и инстинктивно придержал ее крепче — чтобы она не смогла попытаться вскочить на ноги, свалившись при этом с коня и его колен. Он тут же перевел взгляд на ее лицо — длинные ресницы затрепетали, глаза открылись, в них отразилось серое осеннее небо, и от этого взгляд Гайи стал еще глубже.

— Кэм? — произнесла она еще слегка хриплым голосом. — Где мы?

— Мы на коне. В Риме. Ты у меня в объятиях. Все хорошо, — наклонился он к ее губам, не удержавшись от легчайшего поцелуя, только для того, чтобы убедиться, что губы Гайи теплые и живые.

— Хорошо, — согласилась она, и слегка завозилась в его руках, устраиваясь поудобнее. — Только голова болит.

Она попыталась высвободить руку, чтобы дотронуться до своей головы, но Кэм мягко прижал ее к себе, не давая вытащить руку из плаща, в который он ее обернул.

— Куда ты меня привез? — встревоженно спросила Гайя, пытаясь оглядеться вокруг из-под складок плаща и его мощных рук, на которых она лежала даже после того, как Кэм спрыгнул с коня.

— К себе домой. Надеюсь, ты не будешь возражать, милая моя?

— А Марс? Он не обидится?

— Марс сопровождает Октавиана в Путеолы.

— Один? — она решительно завертелась в его объятиях, стремясь встать на ноги.

Кэм взлетел по ступенькам и пронесся прямо в ванную, где опустил драгоценную ношу на широкое мраморное ложе, согретое теплом проходивших под ним и под плитами пола труб гиппокауста.

— Почему же один? С Рагнаром.

— Надолго? — она наконец смогла дотянуться до повязки на своей голове и жестких от полувысохшей крови волос. — Что это за дрянь?

— На пару дней. Не трогай, сейчас сам все сделаю, — как маленькой девочке, ласково и быстро отвечал Кэмиллус сразу на все вопросы Гайи.

Он, по-прежнему не выпуская ее из объятий, отдал несколько распоряжений заглянувшей в дверь пожилой рабыне, а сам продолжил раздевать девушку одной рукой, потому что ее голова покоилась на левом предплечье Кэма и он старался не потревожить ее.

— Пить хочешь? Я велел выжать сок из испанских апельсинов и слегка развести его водой. Будешь?

Она кивнула и прильнула губами к чаше с прохладным, душистым, в меру кислым питьем, а Кэм стал постепенно избавлять ее от пропитаной кровью одежды, на всякий случай внимательно осматривая ее кожу — вдруг он не заметил, и Дарий успел нанести ей еще раны, но, кроме ссадин от черепицы, больше повреждений на ее теле не было.

Наконец, мужчина развязал узлы на ее строфосе и сублигакулюме и опустил ее в наполненную теплой водой ванну:

— Моя умница, — растроганно прошептал он Гайе, поцелуем выражая свое восхищение ее терпением и умением принять помощь тогда, когда это действительно необходимо. — Расслабься, я не дам тебе соскользнуть под воду. Откинься на край ванны, и я промою твои локоны.

— Может, я все же сама? — робко возразила она, чувствуя, что даже если он и согласиться. То сил у нее все равно на это нет.

— Зачем? Доставь мне такое удовольствие. Касаться тебя уже награда.

Кэм вымыл ее с ног до головы, избавляя от потеков крови, залившей девушку с головы и если не до ног, то до пояса точно. Для того, чтобы промыть волосы. Он осторожно снял наложенную врачом повязку и убедился, что кровь давно остановилась. Мужчина разобрал по сторонам жесткие от крови колечки волос — он действительно испугался предложения врача обрить Гайю, чтобы зашить рану, но по дороге успокоился, взял себя в руки и осознал, что если не сделать этого, то волосы попадут в рану и вызовут нагноение. Но, к его облегчению, раны, которую он ожидал увидеть — глубокого развороченного рва с белеюшей на дне костью — он не увидел. Клинок Дария был наточен тщательно, и острейшее тонкое лезвие только слегка надсекло кожу, лишь по случайности задев какой-то сосуд.

— Тебе повезло! — он не скрывал ликования. — Боги действительно хранят тебя! Легкая сечка. Ну а из головы, сама знаешь, крови вытекает почему-то всегда много. Мне помнишь, стрела бок прошила? Так крови было в десять раз меньше, чем когда накануне на тренировке слегка бровь рассекли.

— Будешь зашивать?

— Нет. Разгребу волосы по сторонам и намажу все той же мазью.

— И все? — обрадовалась Гайя.

— И все, — согласился Кэм, ополаскивая ее чистой водой и вынимая из ванны. — И будешь отдыхать. Поспишь, а я попробую для тебя приготовить приятное событие.

— Какое?

— Увидишь, — ответил он загадочно, укрывая ее легким и теплым одеялом, а сам думал, удастся ли ему провернуть задуманное.

Убедившись, что Гайя заснула и велев пожилой рабыне, помнившей еще его мать и даже видевшей мельком отца, быть начеку и выполнить все просьбы гостьи в отношении еды и комфорта, но не давать ей вставать с кровати, Кэм быстрыми шагами вышел из дома. На крыльце он столкнулся с Волком.

— Как она? Я погнался за вами следом в госпиталь, но врач сказал, что ты уже увез ее. Довез живой? — в голосе мужчины звучала такая неподдельная тревога, что Кэм и не знал, толи ему ревновать, толи просто удивиться такому откровенному проявлению человеческих чувств у всегда холодного и сурового Волка.

— Жива.

— Очнулась? Врач сказал, что она вряд ли придет в себя, слишком серьезный удар. Он переживал страшно, что ты ее увез. Боялся, что растрясешь на лошади, и все.

Волк умолчал о том, какое отчаяние охватило его после разговора с врачом. Выслушав тихое, чтобы не слышали остальные раненые, предостережение Планкуса о том, что подобные повреждения часто приводят к необратимым и печальным последствиям, тем более у женщины, и что у Гайи мало шансов сохранить здравый рассудок, даже если она оправится от самой раны, Волк выбежал из санитарной палатки. Он хотел бегом бежать догонять Кэма, но сообразил, что и врач, которого он нашел ошеломленным, растерянным и запыхавшимся, не смог остановить его сразу по горячим следам. Волк сам не заметил, как выскочил на тренировочную площадку — на его пути оказался незамеченный им сразу деревянный столб, на котором отрабатывали удары мечом. Он в сердцах врезал по этому толстому изрубленному полену, вкопанному глубоко в землю — и уже устремившись дальше, услышал за спиной подозрительный сухой хруст…

Кэм, догадавшись по выражению его глаз и по сбитым в кровь рукам о том, что твориться в душе этого сурового воина, взял друга за плечи:

— А она очнулась. В полном сознании. Будет жить! И, знаешь, я рад даже, что ты о ней переживаешь. Это хорошо, что у Гайи столько надежных друзей.

— Она сама надежный друг.

— Это да, — согласился Кэм.

— Увидеть ее можно?

— Она заснула. Я б не стал ее беспокоить. Но обязательно передам, что ты приходил.

— Кстати, ты куда это собрался? Может, я тогда возле нее побуду? Ты скоро?

— Хочу притащить все же Рениту. Здесь недалеко до дома Гайи, где они теперь обитают с Таранисом и дитем.

— Давай. А я все же дождусь твоего возвращения. Хотя сталкиваться с этой шебуршащей мышью облезлой ни малейшего желания.

— Вот нашла у вас коса на камень! — воскликнул Кэм, взлетая на коня. — Она хороший врач и хорошая подруга Гайи. А уж какая она мышь, пусть Таранис разбирается. В конце концов, была бы она другая, ребятам неловко было бы при ней валяться голыми ну и сам понимаешь…

— Понимаю, — кивнул Волк. — Сам через это прошел. И не хотел бы при Гайе обмочить подстилку…

— То-то и оно, — и Кэм умчался.

Но в двух шагах от собственных ворот он увидел бегущую фигуру в белой тунике.

— Кэм! — Дарий задыхался от бешеного бега и волнения. — Она жива?

— А тебе какое дело? — придержал коня Кэмиллус. — Ты хотел ее убить? И ты разве когда промахивался?

Дарий даже не застонал, а взвыл, хватаясь руками за голову. Кэм, испугавшись, что Дарий сейчас сойдет с ума и действительно превратится в одного из тех безумцев, что в зловонных лохмотьях бродят возле храмов и по рынкам Рима, выпрашивая подаяние и бормоча себе под нос то молитвы, то проклятия.

— Успокойся. Жива она. Держи себя в руках, — брезгливо бросил он, подавая коня вперед.

— Можно мне ее увидеть?

— Нет. Нагляделся. И мы на тебя нагляделись. Пошел вон. Мы все теряли товарищей. Но при этом не пытались убить тех, кого в этот раз не достали враги. Ей что, мало ран?

— Не знаю, что и нашло. Как во сне кошмарном. Сначала Ксения, а теперь и Гайя.

Сердце Кэмиллуса болезненно сжалось — Дарий был его давним боевым товарищем, и вместе прошли они многое, и долго думали, что потеряли друг друга навсегда, когда превратности войны раскидали их на несколько лет — израненный Кэмиллус попал к кочевникам, а Дария подобрал все же свой патруль и его переправили в Рим долечиваться, а там и в когорту спекулаториев назначили как проявившего героизм перспективного и храброго офицера.

— Дарий, — примирительно сказал Кэм, в душе которого боролись противоречивые чувства. — Мы это все обсудим позже. Сейчас мне надо привезти Рениту, и я спешу. Вытирать тебе сопли мне некогда. Возвращайся в лагерь. Дел полно, руки твои все равно нужны, да и сам свои мысли приведешь в порядок на тренировке. Прости, я слишком зол сейчас. А Гайя все равно спит, и тревожить ее я просто запрещаю.

Дарий понурил голову и прислонился к стене здания, а Кэмиллус умчался вверх по узкому переулку.

Гайя проснулась, едва погрузившись в дрему — она почувствовала на себе пристальный взгляд.

— Волк? Что ты тут делаешь? — слабо улыбнулась она, борясь с одуряющей слабостью и головной болью.

— Тебя навещаю. Можно?

— Конечно. Но что-то я плохая сейчас хозяйка… Не смогу развлечь тебя даже беседой, — попыталась пошутить девушка.

— И не надо. Я убедился, что с тобой все в порядке, и тебе надо просто отдохнуть. И сейчас уйду.

— Волк! — окликнула его вслед Гайя. — Прошу тебя… Не трогай Дария… я не держу на него зла. Он слишком любил.

— Я тоже когда-то любил. И, к сожалению, долгие годы считал себя умершим и сожженным на погребальном костре вместе с моей девочкой-женой. А вот увидел тебя… И понял, что жизнь прекрасна.

— Не преувеличивай.

— Это правда. Все, спи. Отдыхай, а мы все тебя будем ждать в наши ряды, — Волк не удержался и едва ощутимо коснулся кончиков ее волос.

Она улыбнулась ему и снова бессильно откинулась на подушку, борясь с наваливающимся головокружением. Волк выскользнул из спальни, кивнув пожилой опрятной рабыне с чашей свежего питья в руках возвращающейся в спальню:

— Я буду в атриуме. Понадобиться помощь, зови.

Гайя боролась с тошнотой, накрывающей ее темной влажной пеленой. Подушка казалась ей то раскаленной, то ледяной. Она начала снова проваливаться в сон, но кошмары были настолько явственны, что она не могла понять, Аид явился вслед за Волком в спальню Кэмиллуса или просто снится ей.

— Ты непослушна, девочка, — грозный бог подземелья опирался на свой неизменный двузубец, а за его спиной черным туманом клубилась тень Цербера, и Гайя почувствовала, как страшный пес подземного мира лизнул ее руку, свесившуюся с ложа. Она даже коснулась вроде его густой шерсти и почувствовала, какая она жесткая и холодная.

— В чем я провинилась, могущественный Плутон? — губы ее были непослушны, и она едва смогла произнести одно из имен этого страшного божества.

— Ты невеста двух женихов, помни это…

— Помню. И я люблю их обоих…

Она хотела спросить, что же ей делать со всем этим и даже хотела попросить Аида забрать все же ее с собой, чтобы не мучить ни Марса, ни Кэма, а теперь еще и Волк пугал ее своей откровенностью…

Но резкий стук заставил ее встрепенуться, и она при поднялась на постели, поняв, что все предыдущее было сном, и не ясно теперь, не страшнее ли явь снившегося кошмара.

Вынырнув из сна, она увидела перед собой знакомые серые глаза, полные неприкрытой боли и отчаяния, и удивленно выдохнула: — Дарий? Что ты тут делаешь?

— Прости меня, — Дарий, спрыгнувший с подоконника, бросился на колени возле кровати. — Не мог не увидеть тебя и не попросить прощения. Прости меня, Гайя.

Он робко коснулся ее руки, и Гайя вздрогнула, а Дарий подумал, что это все, конец и она не простит.

— Прости, — снова шепнул он хрипло и встал, чтобы уйти.

Гайя попыталась его удержать, приподнялась на постели и потянулась за тяжело переставляющим ноги Дарием, но впервые в жизни не удержала равновесия и начала падать рядом с краем кровати. Дарий среагировал мгновенно — сказалась многолетняя выучка. Она резко развернулся, прыгнул к ней и успел подхватить девушку как раз в том момент, когда она могла удариться о резной край кровати тем же самым виском.

Он сжимал ее в руках и чувствовал, как у него трясутся руки — она едва не погибла второй раз за несколько часов по его вине.

Гайя приоткрыла глаза:

— Отпусти, ты же меня не перепутал с оливкой и из меня не собираешься выжимать масло?

— Что??? — Дарий с трудом возвращался к реальности.

— У меня всего лишь голова закружилась. Отпусти, я заползу под одеяло, — Гайя попыталась улыбнуться, понимая, что сейчас творится с Дарием и стараясь отвлечь его. — Устала я что-то за эти дни.

Она не стала продолжать фразу и говорить Дарию, что и его удар на самом деле был неслабым, да и пересказывать все же напугавший ее сон тоже не хотелось. Ее тело тоже вздрогнуло вместе с руками Дария — оно невольно вспомнило, как эти руки касались ее, даря невыразимую ласку в душном сирийском воздухе, напоенном горечью утрат и привкусом опасности. Именно благодаря Дарию она сумела пережить ту рану в душе, которая была намного болезненнее всех ран на ее теле — ощутить себя отвергнутой Марсом.

В атриуме за дверью послышались шаги и голоса — Кэмиллуса и женский, такой знакомый и Гайе, и Дарию.

Гайя из последних сил юркнула под одеяло, пряча обнаженное тело, хотя никого из них — ни Дария, ни Кэма, ни тем более Рениты — стесняться ей не было смысла.

И вот уже Ренита возле нее — снова тоненькая, и даже лицо стало прежним и нос снова совсем обычный, и даже темные пятна стали не так заметны.

— Гайя, ласточка моя, что же ты так не бережешься? — Ренита присела на край кровати, привычным жестом согревая свои руки, и начала осторожно ощупывать голову подруги.

— Ренита, ты лучше расскажи о себе! — Гайя слегка отстранилась от ее рук, потому что полностью доверяла Кэмиллусу и считала, что нет смысла устраивать возню вокруг небольшой царапины.

Но для Рениты в медицине мелочей не было, и она продолжала свое:

— Ну-ка, ложись ровно. Посмотри, сколько пальцев? Последи за рукой. А вот так? — Ренита удовлетворенно вздохнула и обернулась к Кэму. — Все хорошо. Но лежать и лежать. Иначе действительно могут быть осложнения. Она же такая… Услышит про тревогу и побежит.

— Не побежит, — улыбнулся Кэм, и тут его взгляд упал на Дария, побледневшего под его тяжелым и холодным взглядом.

Он не успел ничего сказать, как Гайя произнесла твердо, но очень устало, коснувшись руки Кэма:

— Не надо. Он был тогда сам не свой. А я нарочно масла в огонь подлила. Хоть так очнулся.

Дарий посмотрел на нее широко распахнутыми глазами — он понял, что она не держит на него зла. И теперь он был готов принять даже смерть от руки Кэма — и умереть прощенным ею. Поэтому, когда Кэм предложил ему:

— Давай поговорим там, в атриуме, и не будем мешать девчонкам. А то у Рениты времени мало, она же кормит ребенка постоянно, крошечный родился.

Дарий просто кивнул и спокойно пошел за другом, и был удивлен тому, как снова изменился взгляд Кэма — в нем уже не было той холодной ярости. Он не заметил, как Гайя побледнела и попыталась снова рвануть с кровати, но Ренита удержала ее довольно жестко:

— Не смей. Они сами разберутся.

— Кэм убьет его. А виновата я. Я же специально его дразнила! Хоть чем разбить ту скорлупу, в которую он погружался.

— Не убьет. Он же тебе обещал.

— Когда?

— Только что. Он же кивнул тебе. Вот что, голубушка моя. При твоей то наблюдательности… Все, лежать дней семь без движения, без разговоров лишних, и никаких тренировок, борьбы…

Волк, остававшийся все это время в атриуме, увидел, как дверь спальни распахнулась, и оттуда вышел сначала Дарий, а следом и Кэмиллус. Мужчина не стал сразу вмешиваться, хотя и понимал, чем все может закончиться. Но, щадя гордость обоих друзей, решил предоставить им возможность поговорить самим — по крайней мере до того момента, когда Кэм не потеряет власть над собой и не начнет убивать Дария.

Волк остался там, где и сидел — за колонной, в полутемном углу, полуоткинувшись головой на высокую спинку греческого кресла. Он оказался там, когда услышал голос Рениты на крыльце. Встречаться с врачом ему совершенно не хотелось не только потому, что они не нашли общий язык еще тогда, когда он лежал в госпитале после того неприятного случая с иголкой, а Ренита каждый раз терзала его и без того дважды уязвленную гордость своей излишней, до приторности, заботливостью. Он тогда зверски злился на себя, что подпустил близко коварную жрицу, и вдобавок опасался, что не тело не сможет вернуть себе привычную силу и ловкость. Волк мучился от необходимость оправляться на подставленный капсарием, а часто и самой Ренитой горшок, а она еще и называла его «милым маленьким зайчиком» и гладила по голове. Он был безмерно благодарен друзьям, которые помогли ему перебраться к ним выздоравливать и восстанавливаться дальше.

К тому же он только в атриуме, оставшись один, заметил, что правая рука, которой он сшиб тренировочный столб, покрыта кровоточащими еще ссадинами. Волк сообразил, что придирчивый взгляд Рениты может не увидеть горсть сестерциев у себя под ногами, но малейшую царапину она заметит сразу же и начнет кудахтать и мазать.

Хотя, увидев, что Ренита все же согласилась оставить новорожденного ребенка ненадолго на попечение рабынь и приехать к Гайе, его очень обрадовало — он знал, что ребята выздоравливали под руками невзрачной и ворчливой женщины быстро и без последствий. Знал, что и Гайю Ренита несколько раз ставила на ноги, да и всех его друзей.

На счастье, Ренита пронеслась мимо так быстро, что не заметила его вообще, и Волк вздохнул с облегчением. Но вот увидев выражение лица Дария — обреченное принятие судьбы — действительно испугался за молодого воина.

Дарий повернулся к шедшему следом Кэму:

— Чтобы ты не решил сделать, я это заслужил. Защищаться не стану.

Кэм вздохнул и покачал головой, ничего не ответив Дарию.

Волк покинул свое убежище и едва слышно произнес, размышляя сам с собой вслух:

— Жаль, что не встретил ее раньше… — и уже обращаясь к Дарию, прибавил громче: — Она таки вправила тебе мозги, хоть и дорого за это заплатила.

Дарий вскинул на него свои серые глаза, расширенные от внутренней боли. Волк внимательно взглянул в эти глаза и перевел взгляд на Кэма:

— Тебе ж на утро завтра, оставайся с Гайей, я тебя подменю.

Дарий совсем побледнел — ему было бы легче, если бы Кэм сейчас его избил, и он не удивился бы, если бы к Кэму присоединился и Волк — хотя знал, что против них не выстоит. А сейчас друзья переговаривались о своем, а ему достались короткие презрительные фразы и испытующие взгляды. Ему было невыносимо больно слушать, как они, словно позабыв о его присутствии, говорят о ребенке Рениты, которого мельком увидел Кэм, и о том, что сейчас Ренита выйдет и перечислит перечень продуктов и процедур, и им придется лететь на рынок за свежими фруктами и мясом — они обсуждали, как им лучше разделить свои усилия и что лучше купить не отдельно мясо и печенку, а живого ягненка, чтобы убедиться в его здоровье. А уж зарезать живность дело пары мгновений.

Наконец, дверь скрипнула, выпуская Рениту:

— Все не так плохо! Лежать, правильно питаться, ничем не расстраиваться. И никаких мечей. И копий, — прибавила она с угрозой в голосе.

Кэм обернулся к Дарию:

— Завтра можешь ее навестить. И через двери зайти.

— Да, кстати, — вмешался Волк. — Как ты вообще тут оказался?! Мимо моего носа?! Тебя же не было!

— Да, и у меня вопрос тот же, — спохватился Кэм. — Ренита, можешь еще чуть с Гайей побыть? Нам интересно, как он умудрился сюда влезть.

Ренита радостно кивнула и вернулась в спальню.

— Показывай, — обернулся Кэм. — Я этот дом, естественно, с детства не помню, маму выжили отсюда со мной еще в пеленках, но за несколько дней успел все обследовать. И в первую очередь, сами понимаете, ребята, с какой точки зрения… Так вот! В окна влезь невозможно. А в спальню вообще только в крылатых сандалиях Меркурия.

— Могу и показать, — пожал плечами Дарий.

Они вышли во двор и завернули за угол фасада, где дом боковой стеной выходил на срез холма, превращавший эту сторону в неприступную крепость.

Волк и Кэм переглянулись. Волк присвистнул:

— Далеко пойдешь, парень… — в голосе опытного воина чувствовалось уважение.

Они все были обучены штурмовать крепости и пробираться горными тропами, но для этого использовались и приспособленные для этого кинжалы, и веревки. Кэм сам с Гаей и другими ребятами взобрался на маяк, но они шли босые, полуобнаженные и с двумя кинжалами каждый, которыми цеплялись за щели в камнях, а после многие залечивали сорванные ногти и ободранные тела. Но Дарий влез в обычной повседневной одежде преторианца, и не оставил на стене лоскуты кожи и туники.

Кэм рассмеялся и шутливо плнул кулаком в плечо Дария:

— Точно с отчаяния. Ладно, завтра приходи нормально, в дверь. А сейчас загляни к ней ненадолго, успокой, что жив.

Дарий обрадованно исчез, столкнувшись в дверях спальни с Ренитой.

Волк уже не стал возвращаться в дом, вскочил на ждущего его у крыльца коня:

— Ладно, привет всем, а меня служба ждет.

Волк умчался.

Ренита услышала стук копыт, и вскинула испуганные глаза на Дария:

— Кэмиллус ускакал на службу? Вызвали таки? А я? Мне ребенка кормить! — она в отчаянии заломила руки.

— Спокойно, — придержал ее за плечо Дарий. — Ты, кстати, похорошела с тем пор, когда я тебя видел крайний раз. Материнство тебе к лицу. Погоди. Попрощаюсь с Гайей и отвезу.

— А она одна останется?

— Это не Кэм, это Волк уехал скорей всего.

— Волк? А он тоже тут был?

— А ты не знала?

— Впрочем, что мне до него, — отмахнулась Ренита. — Давай, загляни к Гайе, но ненадолго и не наговори ей лишнего.

Дарий скрылся в спальне, и вскоре вышел оттуда с легкой улыбкой на лице и расправленными плечами:

— Ренита, давай я тебя все же сам отвезу, — предложил Дарий. — А Кэм побудет с Гайей.

Ренита согласилась неожиданно легко, но, оказавшись вместе с Дарием на коне Кэма, не удержалась и стала его отчитывать, как мальчишку.

Дарий не стал с ней спорить — во-первых, во многом Ренита была права, да он и сам это знал; а во-вторых, научился с ней справляться, трижды полежав в госпитале на ее попечении. Он был благодарен Рените, что и плечо, и рука сохранила привычную силу и гибкость, а живот не отзывается резкой болью на каждое движение. Как это было попервоначалу.

Подъехав к дому Гайи, он соскочил с коня и хотел уже снять Рениту, как на крыльце показался Таранис. С туго заплетенной сзади косой и в домашней тунике, открывающей одно плечо, он показался Дарию не таким суровым воином, как считали его в когорте. Недавно пришедшие воины и вовсе побаивались Тараниса, наслушавшись рассказов товарищей о мастерски проведенных им допросах.

— Держи свое сокровище! — улыбнулся другу Дарий, и сам вдруг понял, что улыбается.

Таранис подхватил Рениту на руки:

— Мы все без тебя соскучились. Малышка уже крутит ротиком и ворочается в пеленках. Так что ты вовремя. Идем скорее, и по дороге расскажи мне, как там Гайя, — он обернулся к Дарию. — Зайдешь? Мы тебе всегда рады! А ребенок не помеха, моя дочь на редкость спокойная и дружелюбная.

— Ну ты даешь! — тут уже искренне рассмеялся дарий. — Ей три дня хоть есть? И когда это она успела проявить дружелюбие?

— Мне видней, — открыто улыбнулся Таранис, щурясь на внезапно проглянувшее солнце.

— А как назвали?

— Пока никак. Думаем, — развел руками Таранис.

— Наверное, тоже сложно имя выбрать, как и Рагнару с Юлией. Чтоб ничьих предков не обидеть.

— Похоже на то, — согласился Таранис, они пожали друг другу руки, обнялись. И Дарий ускакал в лагерь.

Гайя после всех волнений и встреч заснула спокойным сном — она была уверена, что Дарий найдет в себе силы вернуться к нормальной жизни, хотя и не исключала того, что больше не будет игривого и наполненного веселой отвагой сероглазого стройного воина. Она достаточно хорошо познакомилась с Волком, чтобы представить, что именно ждет впереди Дария.

Девушка в полудреме думала о Дарии, о Рените, а затем переключилась на Марса, и ее сердце сжалось от необъяснимой тоски. Она вскинулась на кровати и невольно прижала пальцы к едва закрывшейся ране над виском, содрогнувшись от дикой боли во всем теле:

— Кэм, — тихо позвала она, но он уже не спал и вскочил по первому же ее вздоху.

— Милая моя, что ты? Что принести?

— Нет, спасибо, — она бессильно откинулась на подушку, удерживая его руку в своей. — Прости, что разбудила.

— Я не спал. И мне это не сложно, привык на службе в полглаза передохнуть. Так что ты проснулась? Болит рана? Сейчас я еще раз мазью намажу.

— Может, не надо? — жалобно взмолилась Гайя. — А то все волосы будут в мази.

— Промою. Это не страшно. И ты все равно прекрасна. Даже в крови была величественна, как жрица Марса.

— Марс… — простонала Гайя от того, что Кэмиллус невероятным образом прочитал ее мысли.

— Марс вернется через пять дней, — он обнял ее, подоткнув одеяло со всех сторон. — А ты спи. И к его приезду будешь снова здоровенькая и веселая. Договорились?

— И ты спи, ладно? Отдыхай, раз уж есть такая возможность.

Кэм благодаря щедрому предложению Волка провел с любимой два дня.

— Гайя, обещай мне, что я завтра утром застану тебя на месте, — сказал он, подражая ее тону, когда Гайя была вынуждена идти на службу, оставив его раненного выздоравливать у себя дома, и вот теперь все повторялось наоборот. — И желательно спящей. Мне так хочется уже давно… Это просто мечта моя…

— Слушаю, — она оперлась на локоть, закопавшись в подушки.

— Хочу придти, ополоснуться и залезть в теплую, согретую тобой постель. И чтобы ты поцелуями прогнала мою усталость, — выпалил Кэм на одном дыхании.

Гайя зарделась.

— Хорошо. Постараюсь. Надеюсь, и ты вернешься целым, и будешь готов в сражению иного рода…

Гайя проводила взглядом Кэма, прислушалась к удаляющемуся стуку копыт его коня. Она потянулась в постели и вяло подумала о том, что, наверное, надо бы принять ванну и причесаться, но сил по-прежнему не было. Кэм эти две ночи не отходил от нее, спал рядом — но не более того. Он видел, что девушке нездоровится, и старался согреть ее в осторожном кольце рук, легкими движениями пальцев массировал ей затекшую от постоянного лежания спину, растирал плечи и шею.

— Кэм, как я устала уже валяться! — от всего сердца накануне вечером сказала Гайя, когда в очередной раз пришлось воспользоваться помощью рабынь с тазами и полотенцами вместо того, чтобы прыгнуть самой в бассейн с прохладной водой.

— Терпи, так надо, — погладил ее по плечу Кэм, уступая место возле девушки молчаливой, идеально вышколенной рабыне, не позволяющей себе ни одного лишнего слова или взгляда. — Ренита же прописала полный покой.

— Понимаю, — вздохнула Гайя, подставляя свои кудри, тщательно промытые Кэмом от остатков засохшей в них крови, под серебряную гребенку в руках рабыни. — Но как представлю, что опять ребята без моей помощи остались, сердце рвется на части. Еще и Дарий психует, того гляди снова подставится.

— Не подставится, — ухмыльнулся Кэм. — Он с Ренитой так наобщался в прошлые разы, что будет осторожен до конца дней. Как и Волк.

— Волк? Будет осторожен?! — с недоверием переспросила Гайя.

— Во всяком случае, от Рениты он спрятался вчера, — Кэм понизил голос до едва слышного шопота, чтобы сохранить разговор втайне, и наклонился к самому уху Гайи, полусидевшей в подушках, пока рабыня тонкими умелыми пальцами перебирала и расчесывала каждое колечко ее густых и порядком отросших волос.

И вот Кэм уехал на службу, Марс далеко, сопровождает императора в поездке, да и все остальные ее друзья заняты повседневными делами. Гайя с тоской повернулась, устраиваясь поудобнее и усилием воли заставила себя снова заснуть. Она помнила незыблемое убеждение Рениты, что исцеление приходи во сне, и старалась сделать все, чтобы скорее вернуться в строй.

Проснулась она только ближе к вечеру, разбуженная отзвуками голосов в атриуме.

Гайя осторожно приподняла голову, опасаясь нового приступа тошноты, но его не было, да сама по себе голова не так болела уже. Она осторожно села на кровати, прислушиваясь к происходящему — один из голосов ей показался очень знакомым и желанным. Остальные голоса принадлежали управляющему жилища Кэма и старшей рабыне — и они активно и напористо выпроваживали Вариния! Этого Гайя стерпеть не смогла. Она слетела с кровати, завернулась в широкий домашний пеплум, мимоходом плеснула в лицо пару горстей свежей воды из приготовленного для умывания тазика, и выскочила в атриум босиком.

— Вариний? Рада тебя видеть, но что ты тут делаешь? Что случилось? — Гайя подбежала к юноше сама, забыв про субординацию и свое звание трибуна.

Управляющий сделал знак рабыне, и они оба тихо исчезли за колоннами атриума, оставив их наедине.

Вариний, и без того стройный и изящный, вытянулся в струнку перед ней, но поприветствовать по уставу не смог, и смущенно покраснел — его правая рука висела на широкой перевязи. Гайя сразу заметила это, потому и бежала навстречу парню, и сейчас они оба невольно поддержали друг друга и спросили одновременно:

— Все хорошо?

И оба рассмеялись синхронности своих мыслей и движений.

— Присаживайся, — кивнула Гайя на кресло и собралась уже опуститься в соседнее, но Вариний встревожено остановил ее:

— Гайя… Трибун Флавия… Но ты же босиком, замерзнешь. И тебе же велели врачи лежать…

— А ты откуда знаешь? — она прищурила подозрительно глаза. — И куда успел вляпаться?

— Про лежать ребята говорили. Они по тебе очень скучают, просили передавать приветы. И сказали, чтобы я был очень осторожен, рассказывая все наши новости, чтобы ты не нарушила запрет и не примчалась бы в лагерь.

— Что?! — тихо взревела Гайя после таких слов. — Да я немедленно одеваюсь и еду.

— Нет, прошу тебя, — вцепился в нее Вариний здоровой рукой. — А то Дарий мне вторую руку оторвет. Все в порядке! Я и приехал, чтобы рассказать, как Дарий гада изловил.

— Слушаю, — немного успокоилась Гайя, выстраивая порядок вопросов, тучей роящихся у нее в голове.

— Давай ты все же приляжешь, — Вариний посмотрел такими умоляющими глазами, что она сдалась.

— Хорошо. Прилягу. А ты спокойно присядешь и мен все по порядку расскажешь. И начнешь с того, тебя отпустили или сам сбежал. И не из госпиталя ли?

— Нет, — широко улыбнулся юноша. — Там только перевязали и отпустили. Сказали, что повезло, но несколько дней придется помогать Друзу, а не тренироваться. Дарий мне и разрешил погулять в городе и к тебе зайти.

— А остальные?

— Все целы.

— И Дарий?

— И Дарий, — подтвердил Вариний. — Дарий он вообще такой… Ну просто молодец.

— Ну-ка, расскажи, — устроилась поудобнее Гайя, завернувшись в одеяло. — Пить хочешь? Сама знаю, что после ранения пить хочется неимоверно. Вот на столе кувшин с соком.

Вариний зарделся от смущения и удовольствия — Гайя своими словами дала понять, что признает его равным среди воинов когорты. Это было его первое настоящее ранение, и он гордился тем, что получил боевое крещение, потому что разбитый нос на арене, когда та же Гайя его спасла от неминуемой и бесславной гибели, как и побои Требония, он вспоминать не хотел.

Он, немного стесняясь, но охотно выпил чашу сока, предварительно налив такую же Гайе и почтительно вложив ей в руки, а затем принялся рассказывать о том, как днем их собрали по тревоге и отправили в самый запутанный и грязный квартал Субуры, где должны были скрываться наемники, причастные к гибели Рыбки.

Гайя слушала, кивала и думала, что Вариний выбрал свою судьбу совершенно правильно — оратором он никогда бы не стал, даже если бы учился гораздо усерднее, чем воинскому искусству, к которому у него было не только стремление, но и природная способность. Сквозь его восторженный рассказ она видела явственно и своих ребят, и еле слышный шелест идеально пригнанных доспехов, и короткие команды Дария, и даже чувствовала смесь запахов Субуры будничным днем поздней осени.

— Погоди-ка, — остановила она юношу. — А Квинт?

— Квинта с его ребятами уже не было, когда нас отправили. Они утром сразу после построения уехали. Сегодня же День Посейдона. Они храм облазить должны были и все вокруг, еще до церемонии. Марс с Рагнаром сопровождают императора. Волк и Кэмиллус в Сенате.

Гайя кивнула:

— Они уже вернулись, когда ты уходил?

— Нет, церемония же в полдень началась. Нас, как оказалось, потому и дернули, что в основном весь народ у храма Посейдона толпился, и в районе мало кто оставался, даже лавки в основном закрыты.

Она несколько раз осторожно перебила Вариния, задав возникшие вопросы, и, услышав его ответы, успокоилась — Дарий действительно сумел взять себя в руки и действовал так, как от него и ждали: хладнокровно, расчетливо и отважно.

От Вариния она узнала, что Дарий, по своему обыкновению, сам шел впереди, но согласился с предложением Тараниса использовать щит такого вида, каким пользовались кельты — более высокий и широкий, чем римский, прямоугольный, именно на таком подбросили тогда Рагнар и Таранис Гайю на колесницу, когда им пришлось сражаться против нескольких всадников. Такой щит смог укрыть теперь сразу четырех воинов, двигавшихся в затылок друг другу, подстраховывая товарища рукой, положенной на плечо. Именно благодаря этому удалось уберечься от нескольких метательных ножей, которыми «мирные служители Изиды» попытались забросать спекулаториев.

— А ты-то как вляпался?! Сунул куда нос без спроса? — задала вопрос Гая юноше, глядя в его честные, широко распахнутые глаза.

Тот не отвел взгляд, а даже улыбнулся ей в ответ:

— Нет. Я уже больше года в когорте, так что усвоил уроки. И твои, и остальных командиров.

— Интересно, какие же?

— Ну, если лезть впереди всех без команды и без плана, то только остальных подведешь.

— Молодец, — Гайя осторожно пожала его пальцы, высовывающиеся из перевязи, заодно проверяя, теплые ли и гибкие они. — Кстати, не болит?

— Нет, — отмахнулся Вариний. — Оно и правда слегка задело. А остальные все их ножи и стрелы в щит попали, а некоторые по доспехам где звякнули у ребят.

— А Дарий вместе с вами шел?

— Нет. Он с Титом и еще одним парнем крышу проломили и сверху впрыгнули. Там одноэтажный домишка какой-то был, из какой-то гадости построенный, вроде с пожаров собирали то, что не сгорело, бревна там, доски.

— И жрецы Изиды теперь и такой крышей над головой не брезгуют? — искренне удивилась Гайя, помня виллу Луциллы, на которой гады свили свое поганское гнездо, и другие вполне приличные их обиталища. Пусть инсула, но довольно опрятная, такая, аренду жилья в которой может себе позволить далеко не каждый вольноотпущенник. В таких местах селились мелкие чиновники, еще не успевшие набрать взяток на собственный дом, отставные легионеры, писари, начинающие юристы. Зачастую и конторы свои такие юристы и писари открывали здесь же, снимая для этого помещение на нижних этажах.

Вариний пожал плечами, и Гайя про себя туту же отметила, что боль не вынуждает мальчишку сберегать поврежденную руку — значит, и правда все обошлось, а то, что новый врач оказался еще большим перестраховщиком, чем Ренита, она уже поняла.

— И сколько их взяли?

— Трое. Всех живыми. Друз и Дарий их допрашивать собирались.

— Тебе точно не сказали меня позвать? — присела на кровати Гайя. — Может, мне лучше с тобой в лагерь вернуться? И мне спокойнее будет. Не хочу тебя одного, раненного, отпускать в ночь. Уже совсем стемнело.

— Я не маленький, — возразил готовый ощетиниться юноша. — И могу за себя постоять. К тому же в городе праздник Посейдона. И на улице все урбанарии и вигилы. И наших полно.

— Им всем не до тебя. Ты пешком притопал?

— Да. Меня же погулять отпустили.

— Одного?!

— С Титом. Но у Тита девушка есть, дочь пекаря на Аргилете. Они там самые пышные глобули пекут. Титу всегда с собой дают даже не в корзинке, а в полотняном мешке, чтоб побольше донести ребятам. Так что он к красавице Тулии, а я к тебе.

— Договорились, что он зайдет за тобой? Или встретитесь где? Не опоздаешь?

— Тита до утра отпустили. Так что я сам.

— Мне это не нравится. Ты уйдешь, а я тут перевернусь от переживаний. Ты же помнишь, как мне в лудусе руку выбили?

— Да. И ты даже сражалась ею.

— Эх, что с тобой говорить. Сражалась на людях. А в камере, так уж и быть, признаюсь тебе, сознание теряла от боли. Марса спроси.

— Ой, — глаза Вариния стали широченными.

— Так что я знаю, о чем говорю. Подожди меня в атриуме, я быстро оденусь. Заодно и помогу Дарию на допросе.

Гайя собиралась привычными движениями, с радостью обнаружив на спинке стула в углу спальни свою отстиранную от крови форменную тунику. Все ее остальные вещи тоже нашлись неподалеку, приведенные в идеальный порядок чьими-то умелыми и заботливыми руками — и Гайя ломала голову, Кэмиллус это успел сделать, пока она лежала в полусне, граничащем с полубредом, или же приказал своим рабам. Она резко нагнулась, затягивая ремешки кальцей и невольно поморщилась — голова все же давала о себе знать, да и мышцы после нескольких дней лежания были не в лучшей форме. Ей хотелось бы сейчас нырнуть как следует, поплавать, чтобы унять головную боль и разбудить все тело — но времени не было. Она и так боялась, что гордый Вариний улизнет без нее, чтобы не возвращаться в лагерь под ее началом, где все поймут, что она просто не отпустила парня одного, да еще подраненного, поздним вечером.

Она распахнула дверь в атриум, так была уже почти одета, оставалось накинуть плащ, убедилась, что Вариний на месте и вздрогнула от множества голосов у входа. Почему-то сердце схватило как ледяной рукой: «Что-то с Кэмом… Если бы просто нужна была я, прискакал бы один вестовой». Управляющий распахнул дверь, и атриум заполнился ребятами — немного усталыми, но веселыми и здоровыми.

— Гайя! — кинулся к ней Квинт, по-дружески обнимая за плечи. — Рад видеть тебя на ногах!

— И мы-то как рады! — ее обхватили со всех сторон, жали руки, обнимали, задавали кучу вопросов.

— Погодите, — она высвободилась из полутора десятков пар рук. — Вы же меня затискали совсем. И какой пример Варинию подаете?

Квинт обернулся вслед за ее взглядом и присвистнул:

— Мелкий, а с тобой что приключилось?

— Он выезжал днем с Дарием, — опередила юношу, вскочившего с кресла при виде старших товарищей. — Меня вот навестил. И мы вместе собирались вернуться в лагерь. Там Дарий урожай собрал, помогу допросить.

— Погоди, — успокоил ее Квинт. — Тебя вызвали?

— Нет. Но совесть-то у меня есть. И к тому же, — она резко понизила голос, чтобы ее услыхал только Квинт. — Вариния одного не пущу. Он храбрится, но рану я сама не видела, и кто знает, свалится парень без сознания где.

— Это да, — согласился Квинт. — Не проблема. Мне же бойца доверишь? Вариний! Собирайся, с нами пойдешь.

Гайя уточнила:

— А вы пешком?

— Да. Мы же на праздничке порядок обеспечивали. Посмотри, у меня же половина ребят пес знает в чем, ремесленники на отдыхе, и даже небритые.

Гайя окинула ребят, толпящихся вокруг нее, взглядом, от которого и им стало теплее и светлее:

— Думаю, Кэм не обидится, если в его отсутствие я побуду тут хозяйкой и предложу вам умыться и перекусить. Знаю, вы же там за день не присели. А еще топать до лагеря.

— Рассиживаться нам некогда, — заверил ее Квинт. — Но от глотка чего-нибудь теплого не откажемся. Продрогли на этом ветродуе.

Гайя заметила, что управляющий оказался готов к такому повороту событий — понимал, где и кем служит его хозяин, да и его гостья. Она не успела хлопнуть в ладоши, как все такие же молчаливые и предупредительные рабыни внесли кувшины подогретого мульса, наполнившего весь атриум благоуханиями отвара фруктов, меда и пряностей, а также большие блюда с лепешками, щедрыми ломтями холодного мяса и сыром.

— Пока все это не исчезнет, ребята, в лагерь не пойдете! — весело сказала Гайя, приглашая всех присесть на незаметно сдвинутые поближе стулья, кресла и скамьи, словно самостоятельно выползшие в атриум из других помещений.

— А ты? Ты с нами перекусишь?

— Не откажусь. Я же все равно собираюсь с вами отправляться. А там неизвестно на сколько затянется.

— Гайя, — шепнул ей Квинт, устраиваясь рядом. — Уверена? Полежала бы еще немного. Ты же бледная совсем!

— Да я всегда бледная. Я же почти не загораю даже в полях. Разве что в Сирии, — засмеялась она. — И засиделась я уже дома.

Квинт пожал плечами:

— Ну ты взрослый человек, сама разберешься. А мелюзгу этого я сам доведу до койки, обещаю.

Они, обсуждая новости и перебрасываясь шутками, с завидным аппетитом поели, проследив, чтобы и скромный Вариний присоединился к общей трапезе — он был уже полноправным воином когорты и имел полное право быть вместе со всеми без всяких сомнений и раздумий.

Но вот посуда опустела, и Гайя с привычным удовлетворением заметила про себя, что спекулатории приятно отличались даже от остальных легионеров, не то что от поганских наемников — после них рабыням осталось только унести утварь да вернуть на место стулья, а не собирать лужи, кости и обломки по всему атриуму.

Они высыпали гурьбой на крыльцо, и Гайя подумала, что без коня ей тяжело все же придется сейчас, а вывести себе скакуна она сочла совершенно неуместным, если весь отряд идет пешком.

По улице простучали копыта, и Кэм поднял коня на дыбы от неожиданности:

— Квинт, дружище! Ребята! Не ожидал вас тут застать. Хорошо, что навестили Гайю, а то я боялся, она совсем заскучает с ренитиными рекомендациями. Как она там?

— Там? — растерялся Квинт, — Да она же тут.

Кэм разглядел ее отливающие золотом в свете факела кудри и спрыгнул с коня, высоко махнув ногой над мощной шеей животного:

— Гайя! — и подхватил ее на руки, махнув Квинту и ребятам, чтобы уходили, не соблазняя еще не вполне оправившуюся девушку такой близкой возможностью попасть в лагерь.

Она трепыхнулась в его железных объятиях, но не стала устраивать сцену при ребятах, тем более, что на нее вновь навалилась слабость и голова снова стала раскалываться от боли.

— Прости меня, любимая, — шептал Кэм, несясь с ней на руках через весь дом в ванну. — Прости, меня, моя гордая Гайя, я же знаю, как ты не терпишь ни малейшего насилия над собой. Прости, но так надо…

Кэм целовал ее губы, не давая девушке возразить. Ворвавшись в уже освещенное несколькими лампионами с бездымно горящим хорошим маслом помещение ванной, он опустил Гайю прямо тунике в воду, отстегнув лишь доспехи — он видел, как она побледнела, а на скулах заиграли мышцы от едва сдерживаемой боли:

— Любимая, сейчас тебе будет легче, — он судорожно расстегивал свой панцирь на спине, сбросил обувь, тунику, сублигакулюм и погрузился в воду вместе с ней.

Он нежно массировал все ее мышцы, согревая их теплой водой и своими ласками, и все шептал слова прощения — Кэм прекрасно понимал, что Гайю мало что может остановить, если она приняла решение. И то, что девушка не отправилась все же в лагерь, даже превозмогая боль, он мог объяснить только тем, что ей действительно тяжко пришлось. Кэмиллус знал, что его любимая никогда и никому не признается в собственной слабости — и при этом безошибочно видит, кому из друзей нужна ее помощь.

Кэмиллус с восторгом увидел, что ее сомкнутые от боли и обиды ресницы дрогнули, и глубокие, зеленовато-коричневые глаза девушки, переливающиеся от золотистого до глубокого цвета дубовой коры и морской волны одновременно, смотрят на него.

— Я прощен?

Ресницы дрогнули в знак согласия, и красивые, округлые, с четким контуром губы девушки слегка улыбнулись:

— Тебя сложно не простить, Кэм… Особенно сейчас, — она выгнулась дугой под его пальцами, легко и нежно пробежавшими по ее спинке.

Кэм вздрогнул от прикосновения ее живота и бедер к своему телу и снял с нее намокшую тунику, про которую он впопыхах и забыл, стремясь согреть скорее девушку, показавшуюся ему необыкновенно холодной на ощупь на крыльце. Он еще раз пробежал по ее спине, уже не путаясь в мокрых складках ткани — и Гайя заурчала тихонько, словно разнежившаяся кошка, а затем снова выгнулась ему на встречу.

Голос Кэма осекся от захлестнувших чувств, и он хрипло прошептал ей на ухо:

— Не здесь… не в ванне. Я для тебя слишком большой, и тебе будет больно.

Он вылез из ванны с ней на руках, легко перемахнув через бортик, завернул ее в теплую простыню и понес свою драгоценную ношу в спальню.

Они впитывали ласки друг друга и никак не могли насытиться, как будто не будет завтрашнего дня.

— Скоро уже светать будет, — прошептала Гайя Кэму, снова и снова покрывающему поцелуями ее кожу. — Тебе же на службу.

— Ничего страшного. Вечером же снова вернусь. Сенат не круглосуточно. Волк отдыхает в середине дня, пока сенаторы обедают и отдыхают, а ночь охраняет Марциала. А я стою до упора с утра и до вечера, зато ночь могу провести с тобой. И это для меня самая замечательная награда.

— Мне с тобой тоже очень хорошо, — Гайя перебирала пальцами короткие белоснежные волосы Кэма, гладила его словно изваянные из бронзы плечи и скулы, любовалась васильковыми глазами.

— Но что-то гнетет тебя? — Кэм уловил в голосе девушки оттенок щемящей тоски. — Марс?

— И это тоже, — она вздохнула и прижалась к нему. — И это пророчество. У меня до сих пор в голове не укладывается. Я невеста вас обоих. Хвала богам, что они оберегают нас всех троих, и вы оба еще не разу не заявили свои права на меня одновременно. А кто я такая, чтобы идти против воли Аида? Да и против своего сердца тоже. Вы оба мне необыкновенно дороги…

— Не думай об этом сейчас. Богам так угодно, не стоит с ними спорить… Не думай, Гайя… просто ощущай, — он перемежал свои слова с поцелуями, медленно лаская чуствительную кожу ее спины, заставляя девушку забыть обо всем, кроме него, его рук и губ…Не думай, не думай сейчас…

Они все же задремали, вконец утомленные ласками и необыкновенными взлетами к небесам, но годами натренированный мозг заставил обоих проснуться с первыми лучами рассвета.

— Мне пора, — Кэм бережно коснулся ее слегка припухших губ. — А ты будь умницей. К тому же обещание ты не сдержала.

— Какое?

— Дождаться меня в кровати.

— Но насчет ванны же все состоялось.

— Только за счет моей скорости. И моего коня. А опоздай я на несколько мгновений, ты бы устремилась бы допрашивать поганцев. А я ведь хотел завернуть к знакомому мяснику для тебя за лакомством. Он как раз с вечера режет скот для утренней продажи, чтобы успеть подвесить туши спустить кровь…

Гайя невольно облизнулась, и Кэм заметил это:

— Так что по воле опять же провидения ты вчера осталась без угощения. Но сегодня точно привезу тебе свежую теплую печенку.

— Буду ждать, — заверила она, придав лицу выражение маленькой девочки, страстно мечтающей о подарке, а затем прибавила обычным голосом. — Но ты же понимаешь, что служба превыше всего. Вчера действительно обошлись без меня, иначе, сам знаешь, ни Друз, ни Фонтей не постеснялись бы меня вызвать, и правильно бы сделали. В крайнем случае с них сталось бы и на носилках притащить.

— Милая моя, все я понимаю, — он снова поцеловал ее, вглядываясь в любимые и потрясающе выразительные глаза. — И для меня. Иначе бы плюнул бы на какую-нибудь лавку оружейную и сидел бы возле тебя. Кстати, ты же понимаешь, что мне теперь, как и тебе, и Марсу, да и многим нашим, не надо служить ради куска хлеба. Пусть и с маслом и с колбасой, а сверху сыр. Все это половина когорты и так может иметь спокойно, просто сидя дома и наслаждаясь своими именитыми и трудолюбивыми предками.

— Понимаю. Я бы не смогла бы просто так сидеть на пирах и звенеть драгоценностями, зная, что твориться за идеально выбеленными фасадами Рима.

— И я не могу. И Марс, и Волк, и все остальные. Так что я же не запираю тебя в доме и не пытаюсь что-то запретить. Просто прошу поберечь себя еще немного, чтобы окрепнуть до конца.

— И снова в бой! — она задорно откинула назад еще спутанные после бурной ночи локоны.

— Конечно, — Кэм нашел в себе силы отрваться от любимой и вскочил на коня. — До вечера.

— До вечера! Жду! — махнула она рукой на прощание и побрела вздремнуть еще немного, попросив управляющего приготовить ей попозже ванну, но не очень горячую. Ей хотелось прохладной чистой воды, которую она ощущала бы всей кожей, как и поцелуи Кэма.

— Прохладной? — уточнил управляющий. — Я думал, только хозяин любит по утрам купаться в ледяной воде. Гиппокауст топят постоянно, поэтому могу тебе предложить любую. А прохладную хоть сейчас.

— А я, пожалуй, согласна и прямо сейчас, — решила Гайя.

Она представила, как освежится, а за это время рабыни успеют переменить истерзанные за ночь простыни, и она раскинется на чистом белье свежевымытым телом и забудется еще на пару часов, вспоминая ласки Кэмиллуса.

Но не успела Гайя выйти из ванны, как управляющий доложил о прибытии вестового. Молодой солдат поприветствовал ее по всем правилам, словно и не видел, что трибун одета всего лишь в кое-где влажный от стекающих с волос капель воды домашний голубой пеплум.

— А где письмо? — поинтересовалась она, думая, что совсем зеленый паренек просто забыл передать ей свиток из-за ее совсем неуставного вида.

— Доблестный трибун, у меня устный приказ. Доблестный и высокочтимый префект приказал тебе как можно скорее прибыть в лагерь для получения нового задания.

— Подожди немного. Я быстро. Садись, ешь фрукты.

— Но, — в глазах парня мелькнул почти страх, он впервые оказался в таком богатом доме, да еще перед старшим офицером, одетым к тому же в женское платье и вообще красавицей, о каких он только мог слышать.

— Никаких но. Это приказ. Сиди и ешь, — она бегом неслась в спальню, моля богов, чтобы тунику, намоченную вчера Кэмом, успели высушить.

Гайя вздохнула с облегчением — туника была на месте и снова в идеальном состоянии. «Когда они только успевают», — с благодарностью подумала она, вбросила меч в ножны и вышла в атриум.

Они одновременно с мальчишкой вскочили на коней, и тут ей навстречу выскочил на таком же белом скакуне Волк:

— Гайя, хвала богам, я застал тебя. По дороге обсудим кое-что.

— Что именно?

Волк приказал вестовому возвращаться в лагерь и доложить о выполнении приказа.

— Гайя, ты не знаешь, для чего тебя вызвали?

— Новое задание, — беспечно повела она плечами. — И я рада. Засиделась. Запуталась.

Волк с некоторым удивлением глянул на нее — он искреннем думал, что для Гайи нет нерешенных вопросов.

— И я рад. И сам сгораю от любопытства. Сдернули же прямо с дежурства в Сенате.

— Кэм знает?

— Нет. Мы с Дарием дежурили, а Кэмиллуса с утра сразу отправили в Помпеи, сменить Марса.

— Что с ним?!

— Сама же понимаешь, — помрачнел Волк. — Особа императора интересует слишком многих.

— Марс жив?!

— Жив точно. Ничего серьезного. В донесении все подробно указано. Просто с порезом на бедре нет смысла рисковать и собой, и императором, и Рагнаром.

— Когда?

— Вчера поздним вечером. Пока разобрались, пока написали. Ночь виаторы скакали.

Гайя сжала пальцами снова занывший висок — ведь именно в это время она так остро подумала вчера о Марсе, и он там принял на себя удар, направленный в императора, как и положено телохранителю. Ей стало так больно и тревожно, что она невольно сжала бока коня коленями, и послушное животное пустилось в галоп, приняв это за команду. Волк тоже пустил своего коня вперед, стараясь догнать Гайю.

Фонтей по обыкновению мерял палатку шагами, как всегда, безупречно выбритый и в свежей тунике, хотя по первому же взгляду на его лицо Гайя поняла, что префекта подняли слишком рано, а лег он слишком поздно:

— Ребята, думаю, вы уже поняли. Волк, ты ввел Гайю уже в курс дела?

Они оба кивнули, и он удовлетворенно вздохнул, слегка расслабляясь.

— Гайя, я знаю, вы с Марсом дружны, так что спешу успокоить, он сам верхом уже выехал сюда вместе с виатором. К вечеру в Риме будет, а Планкус их перехватит на подъезде. Да и там же не дурни одни вокруг, врач императора перевязку делал. Все, спокойна, девочка моя? А теперь о вас обоих. Гайя, платья целы дворцовые?

— Почти. Пара только пострадала на операциях, — она слукавила, потому что одно из них порвал Марс в пылу горячей ревности.

— Отлично. Роль жены посланника тебе как нельзя кстати. И я помню о твоем досадном ранении, но ты по обстоятельствам будешь в лектике путешествовать, так что успеешь восстановиться. И остановки в лучших постоялых дворах.

— А посланник?

— Волк, кто же еще. У него стать патриция в крови, да и опыт в таких делах огромен.

Она коротко кивнула и спросила, уже понимая, что предстоит что-то очень серьезное, неординарное и опасное, и спросила:

— Задача?

— Вчерашнее нападение многое показало. Вот вы туда и отправляетесь. Конечно, мне проще было бы послать туда целый отряд всадников. Но это было бы слишком ярко, хотя и быстро. Вы потеряете пару дней. За это время и император оттуда уедет. И все как бы успокоится. Вот у вас и будут руки развязаны. Покрутитесь среди местной знати. Посмотрите, чем там дышат после отъезда императора. О чем говорят.

Гайя и Волк слаженно кивнули.

— А тех, кто напал на императора, задержали?

— Нет. Потому понадобилась такая сложная игра. Там не сумасшедший фанатик действовал. Нападавший буквально растворился в городе.

— Так Помпеи же крошечный городишко? — удивилась Гайя. — Там и куникулов подземных таких нет, как у нас.

— Ну какие-то есть. Вот и разберетесь во всем на месте. Сами по куникулам, конечно, не лазайте. Мне больше даже надо не самого гада за ухо чтоб привели, а понять, насколько там глубока зараза, — префект сунул руку за пазуху и достал свиток, запечатанный личной печатью императора. — Это тебе лично передали.

Волк протянул руку, оглядел печать, сломал ее и развернул пергамент, испещренный значками, смысл которых не поняли ни Гайя, ни префект, пробежал глазами несколько раз и сунул тонко выделанную кожу в пламя лампиона, наполнив удушливой вонью штабную палатку.

Гайя встала и откинула полог, при этом от нее не укрылось, когда она проходила мимо Волка, что его глаза на миг изменились, и она почувствовала тревогу. Но префект молчал, как будто ничего не произошло, и она сочла нелепым спрашивать сейчас.

Они оба уточнили еще раз незначительные детали, и договорились встретиться уже дома у Волка, куда Гайя должна прибыть через два часа уже в образе жены посланника и в лектике.

Дарий перехватил ее у выхода из лагеря, у коновязи:

— Уезжаешь. Знаю. Береги себя.

— И ты.

— Марсу что передать?

— Да, конечно…, - она растерялась. — Привет. Скорейшего выздоровления.

— Ты вернешься, он уже на ногах будет. Декады не пройдет.

— Надеюсь. Но вы тут все берегите себя.

— И ты, — еще раз повторил Дарий, любуясь ее статью. — Береги себя.

Он порывисто обнял ее, и Гайя не стала противиться:

— Ты и соскучиться не успеешь!

Но Дарий все равно почувствовал в душе тревогу, провожая ее взглядом, уносящуюся по дороге к городу, освещенную случайным лучом декабрьского солнца:

— Только вернись целой и невредимой. Я не могу потерять еще и тебя… — едва слышно выдохнул он.

О письме императора Гайя вспомнила уже тогда, когда они покидали город — торжественный и медленный выезд посланника в тоге с двумя пурпурными полосами и его красавицы жены, чья унизанная кольцами рука с подкрашенными ноготками-миндалинками тронула кожаную занавеску:

— Что все же за письмо? Я должна о нем знать?

Хотя она спросила очень тихо, Волк ответил ей громким голосом, с нотками легкой утомленности всей этой церемонией проводов в воротах:

— Все хорошо, дорогая, император желает нам доброй дороги и сожалеет, что нам приходится выезжать до его возвращения.

Охрана, сопровождающая их, медленно тронула коней, а следом подхватили, подстраховывая, лектику, закрепленную к тягловым лошадям, два верных нубийца. Маленькая процессия тронулась по Аппиевой дороге, постепенно скрываясь из виду.

Ни Гайя, ни более опытный в подобных делах Волк и не подозревали, что их задание окажется настолько опасным…