Невеста зимнего духа

Глава 3.1. Ночь и призраки

На кухне витал ароматный запах травяного чая и запечённых яблок. Баба Шура разливала кипяток по чашкам, Аля скромно сидела в углу стола и размешивала сахар в чашке с черным кофе.

— Так к чему было вранье с учебой заграницей? — спросил я, глядя на девушку.

Когда я видел ее в последний раз, в начале осени, она уже была осунувшейся и грустной, но теперь будто стала старше сразу лет на пять и была бледной, как полотно.

Баба Шура бросила грустный взгляд на внучку. Налив мне и себе чай, она пробормотала что-то непонятное себе под нос и вышла из кухни, оставив меня наедине с похожей на призрак Алей.

— Если это тайна, то я не настаиваю, чтобы ты ее рассказывала, но если вдруг захочешь поделиться, то знай: я никому ничего не расскажу, — сказал я фразу из какого-то фильма. Там главная героиня боялась рассказать своему парню, что беременна.

Аля подняла на меня взгляд теплых карих глаз. Некоторое время она пристально смотрела на меня, словно пыталась понять, можно ли мне доверять. Когда я уже подумал, что ничего она мне не скажет, девушка тихо произнесла:

— Мое место здесь. Я долго этого не понимала, но после того, как… — Она тяжело сглотнула и, опустив взгляд в чашку с кофе, к которому еще ни разу не притронулась, глухо продолжила: — После того, как погиб мой жених.

— У тебя был жених? — Если бы я умел удивляться, то моя челюсть уже лежала бы на столе. И когда Аля только успела жениха завести? Ни разу ее с ним не видел…

Аля кивнула. Обхватила ладонями чашку и сделала маленький глоток кофе.

— Был. Погиб в автомобильной аварии этим лето. Мы должны были пожениться в следующем году.

Из книг и фильмов я знал, что надо говорить в таких случаях: «мне жаль», «соболезную», «держись». Однако я впервые произнес вслух то, что мгновенно возникло в моей голове, не потратив ни секунды на размышление:

— Ты его любила?

Глупая мысль, которую я зачем-то решил облечь в вопрос, что был крайне неуместен в данной ситуации и который только еще больше отдалит от меня Алю.

— Я была к нему привязана, — внезапно произнесла девушка.

Она задумчиво смотрела в окно, за которым деревня постепенно оживала: люди выходили из домов по своим делам, выпускали кур и гусей, смеялись и разговаривали.

— Разве привязанность — это не любовь? — осторожно спросил я, тоже обхватив ладонями нагревшийся от чая бокал.

— Не-а, — немного беспечно произнесла Аля. Кажется, наш разговор растормошил ее и заставил вылезти из ракушки. У нее даже немного порозовели щеки. — С Владом мне было комфортно, но не более. У него была квартира в центре города и хорошая работа. Я подумала, что буду жить в достатке, если выйду за него замуж.

— Ты поэтому к бабушке переехала? Чтобы не вспоминать о нем? — Это я тоже подчерпнул из фильмов и книг. Иногда герои, потерявшие близкого, покидали место, где все напоминало о нем. Я такое понять никак не мог, потому что, если бы кого-то любил, то хотел бы, чтобы все, что с ним связано, всегда было рядом.

— Влад стал последней каплей.

Из небрежного пучка Али выбилась прядь волос и упала ей на висок. Это сразу же привлекло мое внимание, и мне вдруг захотелось заправить ей за ухо эту выбившуюся прядь. Желание куда более странное, чем мой вопрос о любви. И что со мной такое сегодня?

— До него я встречалась с Максимом, — продолжила девушка, игнорируя выбившуюся прядь волос. — Мы познакомились, когда я поступила в универ. Даже хотели съехаться, но он утонул на рыбалке.

В русских мелодрамах таких женщин называют «черными вдовами», но об этом я не стал говорить. Покопался в накопленных за годы фразах и, не найдя ничего подходящего, сказал своими словами:

— Я даже представить не могу, что ты чувствуешь после всего этого, но надеюсь, что у тебя получится пережить этот непростой период.

Получилось сухо и немного шаблонно, но зато эти слова принадлежали мне, а не какому-то вымышленному персонажу.

Аля, наконец, отвернулась от окна и посмотрела на меня немного иначе. Так, будто бы видела меня в первый раз — изучающе и задумчиво.

— Бутерброды с мясом! — раздался громкий голос бабы Шуры.

Мы с Алей синхронно повернулись в сторону двери.

— Откуда вы их принесли? — спросил я, глядя на холодильник, который, кажется, не работал.

— С улицы. — Баба Шура поставила тарелку с бутербродами на стол и пододвинул ее ближе ко мне. — У нас холодильник сломался. Всю скоропортящуюся еду храним на улице.

Я посмотрел на покрытое ледяной корочкой мясо. Аппетита холодные бутерброды не вызывали, зато запечённые яблоки манили своим аппетитным запахом.

— Я не голоден. Съем только яблоко с чаем.

Баба Шура, которая только что села на табуретку, тут же вскочила, чтобы достать мне чистое блюдце и чайную ложку. Подцепила пальцами одно яблоко, заохала от того, что оно все еще было горячим, и, положив его на блюдце, спешно облизала сладкие пальцы.

— Хорошо, что ты приехал. Проводишь дядю в последний путь, — сказала она, усевшись. — Какой-никакой, а все же он твой кровный родственник. Последний.

— Последний, — повторил я за ней, размышляя над тем, что больше у меня нет родных. Я остался один.

Грустно? Больно? Обидно? Вот уж нет. Ничего я не почувствовал. Один и один. Я всегда был один, мне не привыкать.

— К часу дня приедет батюшка из соседнего села, будет отпевать Славу в вашем доме. — Баба Шура взяла бутерброд, придирчиво осмотрела его и, заметив на мясе лед, невозмутимо окунула его в горячий чай. — Потом на кладбище, ну и поминки у нас.

— Успею на последний автобус? — спросил я, прикидывая, когда смогу уехать.

— Успеешь, — закивала баба Шура. — Пораньше уйдешь, ничего страшного. Нечего тебе здесь на ночь оставаться.

Прозвучало негостеприимно, но я вовсе не обиделся. Конечно, кому я тут нужен? Последний родственник — и тот умер. Больше меня в деревне ничто не держит.

Отпив чая, я невольно бросил взгляд на затихшую Алю. Она почти допила свой кофе и теперь снова смотрела в окно, совсем не интересуясь нашим разговором.

Отпив чая, я невольно бросил взгляд на затихшую Алю. Она почти допила свой кофе и теперь снова смотрела в окно, совсем не интересуясь нашим разговором. Даже мне — чудику с алекситимией — было понятно, что Алю что-то мучает. Иначе почему она превратилась в тихий и бледный призрак прежней себя?

Пока сидел за столом, размышлял, как осторожно спросить у Али, что с ней произошло. В голове быстро сформировалось целых три варианта одного вопроса, но мешала баба Шура — при ней мне не хотелось говорить с Алей. Почему-то мне казалось, что девушка не будет откровенничать в присутствии своей бабушки.

Так и не оставив нас с Алей наедине, баба Шура с аппетитом доела подтаявшие бутерброды, подняла голову на настенные часы и объявила, что пора собираться.

Проводить моего дядю пришли немногие. На отпевании присутствовали мы с бабой Шурой и еще шестеро. На кладбище двое не пошли, сославшись на усталость, но зато первые ввалились в дом бабы Шуры на поминки. Поесть любят все, а вот разделить чужое горе дано не каждому — я это понял, когда увидел стол, за которым сидела добрая половина деревни. Хотелось спросить, где они были, когда дядю отпевали и клали в ледяную могилу, но я не стал.

Оглядевшись в поисках Али и не найдя ее, я сел на край стола и положил себе на тарелку ложку овощного салата. Есть совсем не хотелось, но ради приличия стоило что-то положить в рот.

Тут же у моей правой руки кто-то звонко поставил стопку и налил в нее водки по самые края.

— За твоего дядю. Не чокаясь! — сказал Михаил Григорьевич — сосед через два дома. Ему было за шестьдесят, но он бегал по деревне так, словно ему было лет двадцать, а еще по утрам летом колол дрова, а зимой растирался снегом.

— Я не пью.

Уже замутнённые от выпитого глаза Михаила Григорьевича округлились.

— Болеешь? — сочувственно спросил он.

— Нет. Просто не пью, — честно ответил я.

— Как же так-то? — он явно не понимал меня.

— Вот так, — пожал плечами я.

Михаил Геннадьевич поджал губы.

— И за дядю не выпьешь?

— Если только воды.

— Эт можно! — оживился сосед и, залпом выпив из моей стопки водку, налил в нее минеральной воды.

— Демид, двигайся ко мне, — пробасила сидящая рядом Антонина Васильевна — еще одна соседка. Она была весьма дородной и сидела сразу на двух табуретках.

— Благодарю, мне и так удобно.

— Нельзя сидеть на углу, не женишься! — От возмущения у соседки даже затряслись круглые щеки, покрасневшие от выпитой водки.

— Так это только к девкам относится, — сказал Михаил Григорьевич.

Антонина Васильевна махнула на него рукой и, схватив меня за рукав, потянула к себе. Если бы я мог испытывать страх, то мне было бы очень страшно.

— Тонь, давай еще картошки подложу? — Между нами вдруг появилась баба Шура с кастрюлей в руках.

— Да, спасибо. — Соседка отвлеклась на картошку и благополучно забыла обо мне.

Шло время, а люди без конца пили, если и громко разговаривали. Иногда кто-то вставал и вспоминал моменты из жизни моего дяди. Все они были только хорошими, и я не понимал, откуда они взялись, так как лично я ничего хорошего о дяде сказать не мог.

— А у нас еще близкий родственник ничего не говорил! — воскликнул муж Антонины Васильевны, имени которого я не помнил.

Все уставились на меня, ожидая речи. Я кашлянул и поднялся. Оглядел собравшихся невозмутимым взглядом, раздумывая о том, что правильно было бы сейчас сказать. В фильмах в таких ситуациях близкие благодарили почивших родственников за то, что они заботились о них и всегда были рядом.

— Я благодарен дяде, что он вырастил меня. Несмотря на то, что относился он ко мне хуже, чем к скотине. — Сказав это, я неловко поднял вверх стопку с водой.

— Стыдоба! Нельзя так о покойниках говорить! — после недолгого молчания донеслось из середины стола.

— Вот-вот! — гаркнула Антонина Васильевна. — О мёртвых либо хорошо, либо ничего!

— …кроме правды, — закончил я за нее знаменитое высказывание.

— Че? — соседка воззрилась на меня пьяными глазами.

— Ничего. — Я вытянул руку со стопкой и процитировал Михаила Григорьевича: — Не чокаясь.

— Не чокаясь, — закивали остальные и, томно помолчав, почтя тем самым память моего дяди, залпом опустошили свои стопки.

Все снова принялись громко разговаривать и поедать то, что баба Шура, и наверняка Аля, старательно готовили.

— Пора тебе. — Баба Шура подошла ко мне и коснулась плеча.

Я кивнул и встал с места. Никто не заметил, что я ушел. Все оживленно разговаривали, обсуждая родившуюся недавно внучку местного охотника Семена.

— Жаль, Оля не застала вторую племяшку, — вздохнула Антонина Васильевна. — Она в Нике души не чаяла…

— Вот, я тебе еды с собой собрала. — Баба Шура протянула мне пакет, в котором лежала еда в контейнерах.

— Не надо было, я не голодаю, — сказал я.

— Домашнее же, — возмутилась баба Шура.

Я кивнул и, обувшись, коснулся ручки входной двери. Помедлил, обернулся и спросил:

— А Аля где?

— В спальне. Ей нездоровится, — бросила баба Шура и, не дав мне задать следующий вопрос, который тоже касался Али, добавила: — Давай, счастливого пути. Позвони, как доедешь.

Я кивнул и, попрощавшись, вышел на улицу.

Постепенно темнело, мороз усиливался. Я застегнул куртку до конца и, спрятав подбородок в воротник свитера, пошел по дороге в сторону леса, по которому плутал сегодня утром.

Пока мы сидели в теплом доме бабы Шуры, выпало много снега. Наши с Кириллом следы благополучно замело, и мне вновь пришлось брести по сугробам, надеясь, что снова не заплутаю в этом проклятом лесу.

К счастью, моя интуиция в это раз не подвела меня и вывела к остановке. Из-за сугробов я шел гораздо медленнее, размышляя об Але, поэтому не рассчитал время и вышел к трассе на три минуты позже. Как оказалось через полчаса, этого хватило, чтобы автобус уехал без меня.

Последний автобус.

Я обернулся на темнеющий в сумерках лес. Выбора у меня не было, пришлось возвращаться.

По своим следам я быстро вернулся в деревню. Подошел к дому бабы Шуры и остановился, размышляя, стоит ли возвращаться к ней. Пока я топтался на одном месте, в дальнем окошке мелькнула чья-то светлая фигура. Шевельнулась наполовину отдернутая штора. В дальней комнате я ни разу не был — по всей видимости, там была спальня бабы Шуры или Али.

Я простоял возле дома еще немного, надеясь увидеть в том дальнем окошке Алю, но этого не случилось. Шмыгнув носом, я отправился дальше, решив не тревожить Алю и бабу Шуру своим неожиданным возвращением. На связке ключей все еще висел ключ от дядиного дома, так что я решил переночевать в нем, а рано утром сразу же уйти.

Место, в котором я вырос, встретило меня холодом и смесью запахов табака и затхлости. По всей видимости дядя забыл, что такое проветривание. За домом под навесом штабелями лежали заготовленные дрова. Сложив нужное количество в ведро, я вернулся в дом и затопил печь. Поставил кипятиться воду, чтобы согреть озябшие ноги. Убрал со стола оставшиеся пустые бутылки, стер со столешницы грязь и пыль. По-хорошему, тут бы везде убраться, но смысла в этом я не видел — все равно ведь останусь тут всего на одну ночь.

Постиранное постельное белье лежало на прежнем месте. Я заменил старое, согрел ноги в горячей воде и, сняв джинсы и водолазку, забрался под одеяло. Запах порошка на белье выветрился, уступив место затхлости. Решив, что лучше всего спать на спине, чтобы не утыкаться носом в неприятно пахнущую подушку, я закрыл глаза и попытался уснуть.

Разумеется, сон ко мне никак не шел. В голове витали мысли об Але, дяде и моей жизни здесь, в деревне. Потом вспомнился Кирилл и странная роща с красными подснежниками. Я плутал по лесу только утром, а казалось, что несколько дней назад.

Забывшись, я повернулся на бок и зачем-то открыл глаза. В падающем через окно лунном свете шагах в пяти от меня стояла призрачная фигура женщины. На ней было длинное белое платье и белая вуаль. В распущенных черных волосах виднелись сухие цветы. Лицо бледное, губы синие, а глаза темные, как безлунная ночь. Призрачная женщина медленно подняла правую руку и потянулась ко мне.

Она будто приросла к полу и лишь отчаянно тянула ко мне руку, но не подходила. В бледных чертах ее лица было что-то знакомое, и я силился вспомнить, где видел ее раньше, однако мельтешение за окном отвлекло меня от призрачной фигуры.

Я повернулся и увидел прижатые к стеклу призрачные руки, а за ними бледные лица с синими губами и длинными темными волосами. В черных глазах тварей не было ни намека на разум. Своими призрачными руками с длинными ногтями они тихо скребли по стеклу, желая попасть в дом.

Я перевел взгляд на ту, что стояла передо мной. Ее глаза тоже были черными, но в них блестел разум. Призрак продолжал тянуть ко мне руку.

— Что ты хочешь?

Женщина открыла рот и что-то произнесла, однако я не услышал ни звука. По всей видимости, говорить она не могла.

Встав с кровати, я шагнул к ней. Любой бы видящий это человек пришел в ужас от того, как спокойно я решился на контакт с потусторонним существом, однако мне было совершенно не страшно. Лишь немного… любопытно? Похожие чувства я испытывал к Але. Она, как и призрак, заинтересовала меня.

Подобно стоящей передо мной женщине, я вытянул руку и коснулся ее призрачных пальцев. Моя живая плоть прошла сквозь них, и с моих губ сорвалось досадливое фырканье. Однако в тот же миг призрак наклонился и коснулся ладонью моего лба. Кожу сразу же обдало холодом, будто ко лбу приложили кусок льда. Веки налились свинцом, и я невольно закрыл глаза и провалился во тьму, которую быстро рассеял свет.

От буйства белого заболели глаза. Вокруг меня уже была не спальня, а улица. Всюду снег, серое небо, и никакого солнца. Боковым зрением я увидел деревенские дома и стоящих возле них жителей. По бокам — щедро укутанные снегом ели, а впереди, спиной ко мне, стояла мужская фигура в бело-серебряном кафтане. Я попытался оглянуться, но не смог. Тело не слушалось меня. Оно само шло вперед, по рассыпанным на снегу красным ягодам рябины. Они тропинкой вели к отвёрнутому от меня мужчине.

Наконец мой взгляд переместился вниз, и я увидел босые женские ступни. Побледневшие от холода, они почти сливались со снегом. Ступали медленно, тщательно раздавливая рябину на снегу. Я слышал, как лопается шкурка каждой ягоды и как хрустит снег под босыми ступнями, но не чувствовал холода.

Взор снова поднялся, и теперь я видел, что до мужчины осталось всего шагов десять. Та, в чьем теле я находился, замедлила шаги. Кажется, она настолько не хотела подходить к мужчине, что даже готова была дольше идти по ледяному снегу. Однако все рано или поздно кончается, особенно путь в десять шагов.

У мужчины были широкие плечи и белые волосы с голубым отливом. Легкий ветер теребил белый мех его богато расшитого серебряными нитями кафтана. В момент, когда мужчина медленно начал поворачиваться, меня снова накрыла тьма, а затем я открыл глаза и увидел перед собой потолок спальни, который освещали солнечные лучи. Настенные часы показывали три минуты десятого.

— На два автобуса опоздал, — пробормотал я, расчесывая пальцами взлохматившиеся после сна волосы.

В спешке я начал собираться, чтобы успеть на третий рейс. Кроме плесневого хлеба и круп в доме ничего съестного не оказалось, так что я сунул нос в пакет с едой, что дала баба Шура, и вынул оттуда контейнер с блинами.

Пока сидел за столом у окна и смотрел на ясное небо, что зимой в наших краях было большой редкостью, размышлял о странном двойном сне. Обычно сны редко мне снились, а уж кошмары — тем более. Однако этой ночью приснилось целых два.

Уйти незамеченным из деревни не получилось. Утро было не раним, и, разумеется, меня сразу же увидело несколько соседей. Когда же я проходил мимо дома бабы Шуры, то хозяйка сразу же выбежала мне на встречу, кутаясь в шерстяной шарф поверх домашнего платья.

— Ты что тут делаешь? — накинулась она на меня.

— Опоздал на последний автобус и переночевал в дядином доме. — Называть этот дом своим у меня никак не получалось.

Глаза бабы Шуры расширились.

— Ты там всю ночь пробыл? — тихо произнесла она.

Я кивнул.

— И что?

— Что?

— Нормально все?

— Да.

Баба Шура облегченно выдохнула и что-то пробормотала себе под нос. Я смог расслышать фразу «не пришли, значит».

— Кто не пришел? — произнес я, прежде чем подумал, стоит ли об этом спрашивать. Слова сами слетели с моих губ, чего практически не случалось. Я всегда следил за тем, что говорю.

— Иди с Богом, — смягчилась баба Шура, подталкивая меня вперед. — Счастливой дороги.

— Спасибо. — Я махнул ей на прощание и направился к лесу.

Снег больше не сыпал, и на дороге остались мои следы и еще чьи-то. Яркое зимнее солнце ядовито сияло на безоблачном голубом небе. Его свет отражался от снега, отчего глаза побаливали и слезились.

Я быстро дошел до остановки и уставился на маленькую девочку, сидящую на лавке, покрытой ледяной коркой. На вид ей было лет семь, не больше. Пушистый желтый шарф был завязан кое-как, а такого же цвета шапка сидела набекрень. Было заметно, что ребенок собирался сам, впопыхах.

— Привет, — произнес я, подойдя к девочке.

Я был уверен, что она испугается чужого дядьку, однако девочка повернула ко мне веснушчатую мордашку с покрасневшими на холоде щеками, и широко улыбнулась.

— Привет!

— Ты тут одна?

Девочка кивнула.

— Куда едешь?

— В город, к сестре. Она там учится.

— А родители тебе разрешили?

Девочка замялась и отвела взгляд в сторону.

— Угу.

— Врешь.

— Не вру!

— Врешь, — настаивал я. — Без спросу ушла, так ведь?

Малышка надулась, сжала кулачки и выпалила:

— Да, без спросу! А как иначе? Я по тете соскучилась! Оля давно уже уехала учиться, да так и не приехала ни разу. Даже не звонит! А я скучаю по ней оче-е-ень.

Девочка захныкала. Слезы потекли по ее красным пухлым щекам. Я протянул ей чистый носовой платок, но она на него даже не взглянула, продолжая плакать.

— Оля Дементьева? — спросил я у девочки.

Малышка сразу же перестала плакать и воззрилась на меня большими глазюками, обрамленными длинными мокрыми ресницами.

— Ты ее знаешь?

— Знаю.

Я ее и правда знал. Оля была младшей дочерью деревенского охотника Семена. Я часто видел ее раньше. Она после школы почему-то никуда не поступила, хоть и была почти отличницей. А потом, примерно через год, резко пропала. Родители пояснили, что она все же решила продолжить учебу и уехала в город. Ее старшую сестру я знал плохо, но помнил, что ее маленькую племянницу звали Никой — баба Шура постоянно жаловалась, что девчонка топчет ей картофельные грядки.

Девочка нахмурилась, будто о чем-то размышляя, и, просияв, выдала:

— Вы с ней учитесь!

Недолго думая, я кивнул.

— Как она? У нее все хорошо? — с горящими глазами кинулась расспрашивать меня Ника.

— Да, у нее все хорошо. Передает тебе привет, — безбожно соврал я. Зачем? Не знаю. Просто интуитивно предположил, что так надо.

— И ты ей передавай привет от меня, от мамы и от бабушки с дедушкой.

— Обязательно передам.

Ника вскочила со скамейки, стряхнула сзади с куртки снег и деловито произнесла:

— Раз ты говоришь, что у Оли все хорошо, то мне в город больше ехать не нужно.

— Вернешься в деревню? — уточнил я.

— Угу, — кивнула девочка.

— Я тебя провожу. — Почему-то мне не хотелось, чтобы маленький ребенок один снова шел по лесной чаще, несмотря на солнечный день.

Ника довольно улыбнулась и, шагнув ко мне, взяла меня за руку.

Что ж, автобус подождет. Снова. Все же до вечера осталось еще три рейса. Уж на один из них я точно успею.