Невидимки за работой

— Я ставлю на Клигнанкорта, — сказал Мертон. — Семнадцать поколений графов что-нибудь да значат: немало низкого коварства он от них унаследовал.

— В общем вы все, я вижу, того мнения, что мы никак не можем быть уверенными в завтрашнем дне, — заключил Халлес.

— Так-то так, — согласился Сайкс, —Мы, конечно, и раньше знали, что положение наше непрочно, но все же эта скандальная история сильно повредила нашей репутации, — и этого не следует недооценивать. Собственно говоря, не только мы, но и все наши клиенты заинтересованы в сохранении тайны. Если разоблачение вынудит Клигнанкорта и Гарстенга закрыть лавочку, такие пройдохи всегда найдут себе другую. А вот положение писателей, если откроется, что их книги писали за плату другие, будет незавидно. И я боюсь, что наши клиенты после этого скандала струсят, решат повременить с заказами, так что работы у нас не будет.

— Может, ты и прав, — сказал Чарлтон. — Как бы то ни было, вывод для нас один: будем есть, пить и гнать полным ходом свою собственную работу, потому что завтра мы можем снова очутиться на чердаке.

XI

Настала суббота, которой все ожидали с таким нетерпением.

Днем автобус привез из Лондона весьма разношерстную компанию женщин Выскакивая из автобуса, они попадали прямо в объятия поджидавших их друзей. Заметнее всех была гостья Мертона, высокая и прекрасно одетая. Ее лицо показалось Халлесу знакомым — вероятно, он не раз видел ее в кинофильмах. А подруга Фикенвирта, Фридль, краснолицая блондинка, всех превосходила размерами. Она была на целую голову выше своего кавалера, обладала пышным бюстом и столь же пышными бедрами. Лет ей было, по-видимому, сильно за сорок.

К Чарлтону приехала миниатюрная девушка в берете и дождевом плаще. Она была робка и застенчива и вызывала у тех, кто на нее смотрел, желание защитить ее — да и подкормить тоже. Видно было, что она обожает Чарлтона, а он проявлял по отношению к ней нежную заботливость. Сайкс выписал себе нахальную и развязную девку — явно из какого-нибудь кабака. Приятельница Тревельяна оказалась серьезной особой в очках — тип студентки филологического факультета. Наблюдавший за всеми Халлес подумал про нее: «Эта, наверно, полна решимости открыто заявить о своих потребностях, действительных или воображаемых, и может наговорить массу умных фраз о половом вопросе». К Порпу приехала великовозрастная школьница с одутловатым лицом идиотки. Она щеголяла своим новым платьем с самодовольством и неловкостью девчонки, которая совсем недавно сняла школьный передник. А платье было плохо сшитое, как будто купленное предусмотрительной мамашей «на рост», с таким расчетом, чтобы оно носилось несколько лет. Халлес спрашивал себя, достигла ли эта девочка совершеннолетия.

Кэдби и Портер пыжились от гордости: их подруги были красивы, а хорошо сшитые костюмы, элегантные пальто и туфельки и непринужденные, уверенные манеры показывали, что девушки эти имеют хорошо оплачиваемую работу. Наверно, они были секретарши — из тех, что являются правой рукой администратора, получающего неизвестно за что большое жалованье. К Чарли приехала явно выраженная проститутка. Остальные дамы были какого-то неопределенного типа.

Халлеса одолевала досада. Среди этой пестрой компании Глэдис, да и любая женщина была бы вполне на месте. Диане тоже не на что будет обижаться, если он сумеет убедить ее приехать в следующий раз.

— Один как перст? — раздался рядом с ним голос Уэлтона. — Что, не приехала ваша? Или вы никого не звали? Ведь вам же, наверно, сказали про вечер с дамами?

— Сказали... Но времени было слишком мало.

— Для рекогносцировки, да? — подхватил Уэлтон, ухмыляясь. — Ну, ничего, к следующему разу вы уже заблаговременно подготовите почву.

Халлес приметил, что и к Уэлтону не приехал никто, но воздержался от вопроса, понимая, что это было бы бестактно.

В гостиную подали чай. Произошел короткий обмен любезностями между теми, кто уже встречался здесь раньше. Но общий разговор не клеился, каждая пара держалась особняком. Халлеса познакомили кое с кем из гостей, но, чувствуя себя одиноким в этой толпе, он скоро ушел в свою комнату — поработать.

В три четверти шестого по всему дому раздались звонки. Халлес вышел в коридор. Сосед его тоже вышел из своей комнаты и, закрывая дверь, сказал кому-то через плечо: — Ты побудь здесь, детка. Я, наверно, не задержусь.

— Что такое могло случиться? — сказал Халлес.

— Понятия не имею, — пробурчал сосед. — Очень это некстати!

Когда все мужчины сошлись в столовой, на возвышение поднялся Гарстенг. Видно было, что он сильно взволнован.

— Прошу всех сесть, — начал он, тяжело переводя дух. — Создалось очень неудобное положение. Я получил телеграмму, что председатель Американского комитета упорядочения европейской литературы, мистер Уобеш Купферштехер приедет к нам сегодня вечером и пробудет до завтра. Я пригласил его довольно давно, когда узнал, что он в Англии. Он тогда ответил, что постарается урвать время для посещения, но что программа у него очень обширная и вряд ли он сможет заблаговременно известить меня о приезде. Ну, и в телеграмме сказано, что он будет здесь около половины седьмого...

Что следует говорить о нашей организации, вы все знаете: это сообщество или, если хотите, колония писателей, которым предоставлена возможность жить здесь за небольшую плату благодаря щедрости лорда Клигнанкорта. Все вы пишете не по заказу, а то, что вам хочется.

С этой стороны все в порядке. Но очень неприятно, что визит мистера Купферштехера совпал с нашим «вечером с дамами». Вам известно, как бдительно общественное мнение Америки следит за нравами в других странах. Мистер Купферштехер — видный деятель, официальное лицо, и, конечно, он не одобрит ничего такого, к чему могли бы придраться всякие женские организации в Штатах. Один намек, сплетня — и на него обрушатся «Дочери американской революции», а за ними тысяча других женских организаций, и будет беда! Я, ей-богу, не знаю, как быть. У большинства сегодня гости. У меня тоже. Мы не можем отослать их домой, не можем и спрятать их. Что же с ними делать? Есть какие-нибудь предложения?

Гарстенг отер лоб и сел.

Тогда встал Уэлтон.

— Я полагаю, выход только один. Мы представим этому янки всех дам как писательниц. Объясните ему, что у нас тут заведение для лиц обоего пола, на манер американских колледжей. Когда поведете его осматривать дом, покажите ему две-три комнаты наверху, а про женщин скажите, что все они живут в отдельном флигеле, куда ни одному мужчине ни при каких обстоятельствах не разрешается и ногой ступить. А каждый из вас, друзья, пусть уберет подальше вещи своей девушки — чтобы не было никаких пудрениц на туалетном столе, не висели на стульях платья и не валялись где попало дамские туфельки. Все это убрать нетрудно.

По лицу Гарстенга было заметно, что чувство облегчения еще борется в нем с тревогой.

— А как вы думаете — дамы пойдут нам в этом навстречу?

Ответом было дружное утвердительное мычание.

Наморщив лоб, Гарстенг старался сообразить, какие еще могут возникнуть затруднения.

— Прошу на меня не обижаться... но не все дамы могут сойти за писательниц.

— И слава богу! — ввернул Мертон.

— Я хотел сказать — есть женщины совершенно очаровательные, но их все же никак нельзя принять за писательниц.

— Бросьте, — вмешался Уэлтон. — Все это ерунда. Не существует какого-то определенного типа писательницы. Одни напоминают Нелли Уоллес, другие — очень женственны и вполне светские дамы. Особенно в Америке. Так что насчет их внешности беспокоиться нечего. Вот если бы вы сказали, что не все наши дамы способны поддерживать разговор в том духе, в каком нужно, — это было бы разумное возражение. Но и тут найдется выход. Каждый научит свою девушку, что и как ей говорить. Это на самый крайний случай. А мы познакомим американца только с двумя-тремя: отберем таких, которые и о литературе могут поговорить и вообще лицом в грязь не ударят. Вот ваша, например, как? Подойдет?

Гарстенг покраснел.

— Она и на самом деле писательница.

— Отлично. Одна есть. Нет ли еще литературных дам?

Никто не откликнулся.

— А таких, что могли бы хорошо сыграть эту роль?

Кэдби, Портер, Тревельян и еще кто-то предложили своих подруг, сказав, что они, вероятно, смогут удачно разыграть любую комедию.

— Замечательно! Значит, пять. Беверли — шестая. Нет ли еще кого? Не подойдет ли ваша умница, Порп?

Все захохотали, а Порп насупился и затеребил свою манишку.

— Она сможет сообщить знатному гостю, как вы спите: заправляете ли манишку под одеяло или укладываете поверх него.

— Ладно, Уэлтон, будет вам! — пробормотал Гарстенг, торопясь предотвратить неприятность. — Ваша идея, пожалуй, выручит нас. Шесть дам. Этого достаточно. Никто не возражает?

— Все сойдет отлично, — сказал Кэдби. — За свою знакомую я ручаюсь: она служит в издательстве и разбирается в литературе.

— Меня еще одно беспокоит, — перебил его Мертон. — Какова будет программа? Нам вовсе неинтересно весь вечер рассуждать об умных вещах!

— Да, и об этом не мешает подумать, — согласился Гарстенг. Лицо его опять приняло озабоченное выражение.

— Я вот что предлагаю, — сказал Уэлтон. — Мы сейчас разойдемся по комнатам, подготовим наших дам и приведем себя в порядок. Вы говорите, янки должен приехать около половины седьмого? Так вы и лорд Клигнанкорт встретите его.

— К сожалению, лорд Клигнанкорт уехал и, кажется, до понедельника.

— Жаль. Графский титул всегда импонирует американцам. Ну, да все равно. Вы примете его и отведете к себе на квартиру. А в семь пригласите всех нас на коктейль в честь его приезда.

Гарстенг поежился.

— Ну как же иначе? Вы должны нас представить, а за коктейлями это всего проще. Велите подать их в гостиной Клигнанкорта, она производит внушительное впечатление. Приведите гостя, когда мы уже будем там, тогда вы сможете представить всех сразу. А то ведь мы не знаем даже фамилий многих дам! Разговор с американцем будут вести двое-трое из нас и выбранные для этого дамы. Кэдби, Портер и Тревельян заранее сообщат вам, мистер Гарстенг, имена своих подружек. Всю эту церемонию затягивать не надо. После нее будем обедать. Обед должен быть парадный, с вином. Надо же пустить янки пыль в глаза!

Гарстенг опять поежился.

— Разве вино так уж необходимо?

— Разумеется! Этот Куплер [18] — важная особа.

— Купферштехер, — поправил его Гарстенг.

— Ну, пускай Купферштехер. Как вы не понимаете — его везде в Европе, наверно, принимали по-царски, как принимают там теперь американских благодетелей. В его честь устраивали банкеты. Так нельзя же угостить его стаканом воды или бутылкой пива! Имейте в виду, миссис Роуз не успела приготовить ничего сверх обычного меню. Конечно, нечего сомневаться, что все будет вкусно. Она всегда в «дамский вечер» угощает нас отличным обедом — любит вспомнить доброе старое время. Но для того, чтобы обед был по-настоящему парадный, нужно подать вино. В погребах у нашего хозяина его уйма, и лорд Клигнанкорт сочтет, что вы уронили его репутацию, если к столу не подадут вина только потому, что он в отъезде.

Гарстенг заморгал глазами. Он не очень-то верил в радушное гостеприимство графа и ерзал на стуле, не зная, как быть.

— Пожалуй, достаточно будет подать вина только на почетный стол, — рискнул он возразить.

— Чёрта с два! — загремел Уэлтон. — Янки этот не слепой, надеюсь? Так он увидит, что за другими столами вина нет, что нас здесь считают какими-то низшими существами, и в его американской душонке возмутятся все демократические инстинкты. Он увидит, что здесь еще сохранились феодальные порядки. Увидит, что в нашей организации процветает снобизм, против которого неуклонно боролись отцы Америки...

— Да, да, да, — перебил его Гарстенг. — Я вас понял, Уэлтон. Хорошо, будем пить вино.

— Дело! А так как вы будете заняты, я могу, если хотите, сам потолковать насчет этого с миссис Роуз.

— Ладно, ладно, поговорите с миссис Роуз, время не терпит. Что еще?

— Что еще? Ну... Я полагаю, в конце обеда будет подходящая атмосфера для тостов. Мистер Кюхентиш [19]...

— Купферштехер!

— Мистер Купферштехер, конечно, пожелает обратиться к нам с речью. Он, наверно, уже сейчас обдумывает ее в автомобиле. А вам надо будет выступить с приветственным словом. Он этого ждет от вас: не забудьте, что американцы — рабы условностей. Ну, и нам придется провозгласить тосты. Да, да, надо сделать все, чтобы обед вышел торжественный, вроде банкетов Королевской академии.

— О нет, это невозможно! — в ужасе воскликнул Гарстенг. — Всему есть предел.

— Ну, скажем, — вроде банкета у лорд-мэра... После обеда вы можете увести Курпфушера [20] ...

— Купферштехера! Запомните его фамилию и произносите правильно. Американцы обидчивы. Пожалуйста, если кто забудет его фамилию, — не импровизируйте.

— Как она пишется? —спросил Тревельян.

Гарстенг повторил фамилию по буквам.

— Знаете что, — сказал Кэдби, — как только он явится, вы узнайте точно, как он сам произносит ее, и потом, когда будете нас знакомить, скажите фамилию внятно и четко. Мы же не знаем, как ее произносить — на американский лад или на немецкий.

— Ага, знаю! — закричал вдруг Фикенвирт, вскочив с места (до этого он что-то записывал на карточку). — Купферштехер. Да, да, это очень интересно! По-немецки это означает «гравер на меди». Фамилия из категории «обозначающих профессию». Я расспрошу герра Купферштехера о его предках.

— И не думайте, Фриц! — решительно возразил Уэлтон. — Он, наверно, американец на двести процентов и не желает, чтобы ему напоминали...

Фикенвирт надулся, как ребенок, у которого отняли плюшевого мишку.

— Но это же интересно! — сказал он умоляюще. — Я ни разу не встречал эту фамилию.

— Ну еще бы, очень интересно! — Гарстенг нетерпеливо отмахнулся от него. — Но сейчас не до того. Уэлтон, вы что- то еще хотели сказать?

— Я хотел сказать, что после встречи вам следует показать этому граверу дом. А мы пока уберем из общей гостиной все лишнее и потанцуем. Радиола там есть, и в наших комнатах не будет никого добрый час. После осмотра вы уведите его к себе, и остаток вечера мы будем свободны.

— Ну ладно, — согласился Гарстенг, и лицо его, наконец, прояснилось. — Все это организуйте вы, Уэлтон, — я буду всецело занят мистером Купферштехером. Очень важно расположить его в нашу пользу и обеспечить нашей организации покровительство Американского комитета упорядочения европейской литературы.

Тут Порп, все время проявлявший беспокойство, подал голос:

— А вы не находите, мистер Гарстенг, что было бы правильнее мне заняться всеми приготовлениями? В сущности, это скорее обязанности распорядителя, чем редактора. А мой опыт делового человека, старого администратора...

— Нет, — отрезал Гарстенг, потеряв, наконец, терпение. — Вы не внесли ни единого предложения. Пусть всем распорядится Уэлтон. Благодарю вас, джентльмены. Я уверен, что могу на вас положиться.

Он выразительно посмотрел на Порпа и удалился. А потупленные глазки Порпа сузились еще больше.

XII

В половине седьмого те, чьи окна выходили на аллею, увидели, как к подъезду подкатил огромный автомобиль. Шофер в щегольской форме открыл дверцу. Из машины вылез невысокий плотный мужчина, а за ним две дамы. Все трое поднялись по ступеням подъезда и вошли в дом.

В семь часов все собрались в гостиной лорда Клигнанкорта. Это была комната строгого и благородного стиля, с большим камином работы Адама, с прекрасным лепным потолком и изящной мебелью. Два портрета кисти Генсборо, интерьер де Гооха и несколько полотен Каналетто украшали стены.

— Ого! — сказала гостья Сайкса.

А подруга Тревельяна тотчас устремилась к стенам — смотреть картины.

Актриса, приехавшая к Мертону, внимательно рассмотрела один из портретов Генсборо и, решив, что она не хуже дамы на портрете, села у камина в такой же точно позе.

Двое скипсов под наблюдением Уэлтона разносили вино и коктейли на серебряных подносах.

Девица Сайкса попробовала коктейль и от удовольствия чмокнула губами. — Недурно! — объявила она с видом знатока.

— Что за вино! — сказал и Халлес, когда они с Уэлтоном, чокнувшись, выпили хереса. — Никогда не пробовал ничего подобного! Божественно!

— Еще бы! — согласился Уэлтон. — И это только начало, погодите!

— Вы, я вижу, умеете обхаживать женщин. Что, очень долго пришлось уговаривать миссис Роуз?

— Господь с вами! Совсем даже не пришлось. Она сегодня в своей стихии, рада, что может тряхнуть стариной. Сокрушается только, что ее вовремя не предупредили — тогда можно было бы приготовить обед на славу, или, как она выражается, «настоящий обед». Сегодня вечером она самолично руководит всеми операциями на кухне, как вторая миссис Битон [21]. Вам следует познакомиться с ней поближе. Заставьте ее рассказать вам о знаменитых званых обедах, которые давали здесь когда-то, — например, в честь лорда Лонсдэйля, или миссис Пэт, [22] или обед по случаю совершеннолетия нашего графа. Миссис Роуз помнит все подробности. Она сильно горюет, что для дома Клигнанкортов наступили плохие времена, не съезжается сюда больше аристократия, кончились праздники, на которых вино лилось рекой, столы ломились от яств, а гости шмыгали тайком в спальни друг к другу. Память у старушки битком набита скандальными историями.

— Так вот почему здесь никого не смущает ваш «вечер с дамами»!

— «Вечер с дамами» — это только слабый отголосок того, что бывало здесь когда-то. Миссис Роуз любит наши вечера. Они напоминают ей то время, когда покойный граф приглашал к себе в усадьбу на субботу и воскресенье весь хор Мюзик-холла. Ханжество и умеренность нынешнего графа ей совсем не по вкусу. Ее удручает необходимость хозяйничать в рамках строго рассчитанного бюджета.

— А все-таки я должен сказать, что кормят здесь превосходно. Я сразу по приезде обратил на это внимание.

— Верно. Миссис Роуз великая мастерица и делает чудеса даже из того немногого, что ей отпускается. Но она, вероятно, чувствует то же, что чувствовал бы Тернер, если бы его заставили писать детским набором красок от Вулворта... Ага, вот и они!

Обе створки двери распахнулись, и вошли Гарстенг, Тредголд, мистер Купферштехер и две дамы. Та, что постарше, невзрачная, седая, производила впечатление почтенной матери семейства. Другая была рослая, светловолосая, несколько перезрелая женщина лет сорока пяти, с большими блестящими глазами. Ее чересчур пышные телеса были тщательно затянуты в корсет, и в костюме отличного покроя фигура ее еще была хороша и привлекала внимание. Кожа благодаря всяким притираниям сохранила свежесть, а второй подбородок был искусственно подтянут. Должно быть, в свое время это была красавица стандартного американского типа.

Все повернулись к двери, и в гостиной наступила тишина. В следующую минуту глазам присутствующих, устремленным на эффектную американку, предстала еще одна особа, ростом пониже, вошедшая вслед за нею. Эта брюнетка, хотя вперед и не совалась, явно не желала остаться незамеченной. Страстное возмущение было написано на ее лице. Смотревшему на нее Халлесу казалось, что, если бы не огромное усилие воли, она сейчас скрипнула бы зубами и заверещала, как рассерженная мартышка.

Гарстенг, расточая направо и налево любезные улыбки, обратился ко всем сразу:

— Леди и джентльмены, ну вот и прибыли наши гости, мистер и миссис Купферстечер, — теперь он произнес фамилию уже на американский лад и как можно более внятно. — Мистер Купферстечер — председатель Американского комитета упорядочения европейской литературы. И, к нашему общему удовольствию, с ним прибыла известная американская писательница, мисс Марджорем Каспидор.

Мисс Каспидор улыбнулась, слегка наклонила голову и пролепетала. — Очень рада.

Гарстенг продолжал:

— К сожалению, я лишен возможности представить нашим гостям каждого в отдельности, но они надеются поближе познакомиться хотя бы с некоторыми из вас.

Маленькая брюнетка быстрым обходным маневром выдвинулась вперед. Затем она обернулась и с безжалостной усмешкой в упор посмотрела на Гарстенга.

— Ах да, — сказал он, — прежде всего, позвольте вам представить мисс Софи Трегаллик.

Халлес наклонился к Уэлтону и спросил шепотом:

— Это дама Гарстенга?

Уэлтон кивнул головой.

— Мисс Трегаллик, — говорил между тем Гарстенг, — одна из наших самых талантливых молодых писательниц.

— Рад познакомиться, мисс Трегаллик, — сказал Купферстечер.

— Ия очень рада, — сказала мисс Каспидор. — Трегаллик — это корнуэльская фамилия?

Софи Трегаллик, ухватившись за эту тему, хотела заговорить, но мисс Каспидор продолжала без передышки:

— Они всегда начинаются с «тре», «пол» и «пан». Обожаю Корнуэльс! Я восхитительно провела как-то лето в Сент-Айвсе. В кельтах есть что-то такое, что меня покоряет. Я просто обожаю Уэльс, и Шотландию, и остров Мэн... и, разумеется, милую, чудесную Ирландию. Знаете, не далее, как на прошлой неделе в Париже я беседовала с министром просвещения господином Сент-Ивсом де Кермейль. Обаятельный человек! А как хорошо говорит по-английски! Я просто влюбилась в него. Я сказала что-то насчет того, что имя Сент-Ивс похоже на английское Сент-Айвс, и вдруг он — можете себе представить — говорит, что он родом из Бретани. Значит, кельт. Чутье меня никогда не обманывает. Я ему сказала стишки про того человека из Сент-Айвса, у которого было семь жен. Ему ужасно понравилось. Я уверена, что у нас с вами окажется масса общего.

Софи Трегаллик открыла было рот, но мисс Каспидор не дала ей вставить ни слова.

— Скажите, кто этот удивительно интересный молодой человек — вон тот, у камина, что разговаривает с высокой девушкой?

Она указала на Мертона и его актрису. Софи не находила в нем ничего интересного, зато вполне оценила внешность актрисы и поняла, что в американке заговорил хищный инстинкт и желание бросить вызов этой женщине. Но что ответить ей?

Софи не знала фамилии Мертона.

— Пожалуйста, познакомьте нас.

Ласковая улыбка мисс Каспидор была откровенно повелительной.

Софи растерянно осмотрелась по сторонам. Гарстенг был далеко — он стоял с американцем посреди гостиной. Ни Уэлтона, ни Тредголда тоже не было поблизости. А больше ни с кем она здесь не была знакома.

— Вы мне не откажете, не правда ли? — мисс Каспидор улыбнулась еще неумолимее. — Пойдемте же!

Софи не успела опомниться, как ее чуть не насильно потащили через всю комнату к камину. Мисс Каспидор пустила в ход всю силу своих чар, самым решительным образом сосредоточив их на Мертоне. Когда они с Софи подошли, Мертон обернулся и от неожиданности чуть не выронил из рук бокал.

— Тони, — с храбростью отчаяния вымолвила, задыхаясь, Софи, — позвольте вас познакомить с мисс Каспидор. — И спаслась бегством.

У Мертона от изумления глаза полезли на лоб. Но было ясно, что это обращались к нему. Он сказал: «Здравствуйте».

— Тони! — начала мисс Каспидор. — Какое прелестное имя! А как дальше?

Она втиснулась между Мертоном и его актрисой.

— Гм... Моя фамилия — Мертон. А имя, собственно, не Тони... Меня зовут Лайонел.

— Ну, расскажите же мне, что вы пишете? Наверно, что-нибудь замечательное. У вас такие умные глаза.

Актриса из-за спины мисс Каспидор бросала на Мертона убийственные взгляды.

— Пока до свидания... Тони! — процедила она сквозь стиснутые зубы. И отошла.

Мисс Каспидор на миг повернула голову, снова изобразила на лице судорожную улыбку и продолжала беседу.

Между тем американец, сопровождаемый Гарстенгом, успел уже обойти гостиную и познакомиться с несколькими писателями, подлинными и мнимыми. Он сиял от удовольствия. Супруга его семенила рядом, но все время не раскрывала рта.

— Прекрасное мероприятие, мистер Гарстенг. Да, прекрасное и проникнутое подлинным духом общественности! — убежденно говорил мистер Купферстечер. — Мне очень, очень жаль, что я не застал дома щедрого мецената, хозяина этого поместья. Я счел бы за честь познакомиться с графом Клигнанкортом.

У Купферстечера была круглая, лысеющая голова, узкий, плотно сжатый рот и хитрые глаза.

— Трудно представить себе, — продолжал он, — лучшую обстановку для писателей, которые хотят успешно работать. В высшей степени благоприятная атмосфера, мистер Гарстенг, в высшей степени! И у меня такое впечатление, что вы собрали здесь очень нужных и способных людей. Они меня сильно заинтересовали... А это кто?

К ним пробирался Уэлтон. Лицо Гарстенга выразило беспокойство.

— Это мистер Уэлтон. Так сказать, декан нашей литературной коллегии.

— Очень приятно, мистер Уэлтон. Извините за откровенность, вы кажетесь постарше других. Что же, вы поздно почувствовали влечение к литературе?

— Да, пожалуй, что так. Большую часть жизни я работал в газетах. Но под конец меня стало мучить желание написать что-нибудь более объемистое и более долговечное, чем газетные статьи.

— То есть политическую книгу? — Американец подозрительно посмотрел на Уэлтона.

— О нет! Роман.

У Купферстечера вырвался легкий вздох облегчения.

— И так как роман будет длинный, я решил бросить работу журналиста и посвятить ему все свое время.

— Вот как! Это очень интересно.

— Я пришел к мысли, что большой роман, роман эпический — единственная возможность для писателя сказать свое веское слово миру. Вы, американцы, убедили нас в этом, и теперь писатели Европы смиренно идут по вашим стопам.

— Значит, вы считаете, что в этом деле нам принадлежит пальма первенства?

— Несомненно. Я это понял, когда в последний раз был в Париже. Там все зачитывались в то время романом громадных размеров. Вы понимаете, людям хотелось отдохнуть от легковесных банальностей и пустячков, к которым так склонна французская литература. И вот, взяв в руки нашумевший роман, я увидел, что это перевод с американского. Назывался он «Parti avec la Flatuosite» [23]. К сожалению, фамилия автора выскочила у меня из памяти. Весь литературный Париж был без ума от этой книги. Если бы не запрещал устав, автора избрали бы во Французскую Академию.

— Ого! Я непременно сообщу об этом нашей публике, когда вернусь в Штаты.

— И вот тогда я решил писать гигантский роман. Американская литература, с которой я знаком, помогла мне понять, чего не хватает нашим европейским романам: того социального звучания, которое есть в ваших.

— Социальное звучание. Да, вы, конечно, правы — это есть в нашей литературе. А можно узнать, мистер Уэлтон, какова тема вашего романа?

— Тема социальная. Столкновение двух семей. Каждая из них представляет собой некое социальное целое и вместе с тем комплекс сложных личных отношений.

— Браво, сэр! Если я не ошибаюсь — а ошибаюсь я редко, так как достаточно хорошо знаю людей, — вы внесете в европейский роман небывалую глубину содержания. А как вы думаете развить эту тему?

— Начинается с того, что молодой человек и девушка встретились и влюбляются друг в друга.

— Прекрасное начало!

— Каждый из них знакомится с семьей другого — то есть с отцом, матерью и другими родичами.

— Отлично. Ну, и что же дальше?

— При дальнейшем знакомстве обе семьи сходятся теснее: родители с родителями, дедушка и бабушка — с дедушкой и бабушкой, и остальная родня жениха — дяди, тетки, кузены и кузины — с родней невесты. Возникают всякие личные отношения, и хорошие, и дурные: тут и дружба, и любовные связи, и антипатия, вражда, отношения натянутые и, напротив, сильное взаимное влечение. Путем такого сложного и многообразного взаимопроникновения обе семьи почти срастаются в одну двухполюсную общественную подгруппу.

— О, это хорошо придумано, мистер Уэлтон. Это хорошо придумано. Ручаюсь, что у нас в Штатах ваш роман встретит горячий прием! Простите, что забегаю вперед, но, поскольку вы уже рассказали так много, не скажете ли еще, что будет дальше?

— С удовольствием, мистер Купферстечер. Вы сами видите, что развитие такой сложной фабулы займет не одну сотню страниц. Когда конфликт назреет, я, говоря языком социологии, изображу великий кризис. В центре этого комплекса личных взаимоотношений — молодая пара, встреча которой дала толчок всему остальному. Теперь они начинают охладевать друг к другу. То, что они принимали за любовь, было не более как мимолетное увлечение — и они расходятся. Когда же эта основная связь рвется, во всей группе возникает центробежное движение. Одна за другой рушатся и другие связи. Иссякают любовные страсти, умирает дружба, взаимная вражда сменяется взаимным равнодушием, натянутость ослабевает, близость переходит в официальное знакомство людей, которые только здороваются при встрече на улице, а потом уже, по молчаливому уговору, избегают друг друга. Словом, полный разлом.

— Значит, к концу все окажется так, как было в начале?

— Не совсем. Я хочу показать, что каждый эпизод в человеческой жизни, каким бы он на первый взгляд ни казался пустым и незначительным, оставляет след, живой росток, залог будущего. Ничто никогда не проходит бесследно. Засыхая, дерево оставляет где-нибудь свое семечко.

— Это гениально, мистер Уэлтон! Грандиозность вашего замысла убеждает меня, что вы — один из величайших творческих умов нашего времени. А ваш призыв к оптимизму — именно то, что сейчас необходимо миру. Скажите, пожалуйста, что же сохранится после этого разлома?

— А вот что: одна искорка чувства уцелеет в общем крушении — обе бабушки все еще любят сидеть вдвоем и вязать. Так что концовка такая: две сребровласые старушки наслаждаются взаимной дружбой.

— Замечательно! Позвольте пожать вашу руку, мистер Уэлтон! Встреча с вами останется для меня весьма отрадным воспоминанием.

Гарстенг тем временем отошел к Халлесу.

— Вот что, Халлес. Судя по списку, к вам сегодня никто не приехал. А я и за обедом, и после обеда буду страшно занят. Так, может быть, вы не откажетесь поухаживать за моей гостьей, мисс Трегаллик? Мне неудобно сажать ее за почетный стол: если из всех рядовых сотрудников ей одной будет оказано такое предпочтение, это покажется странным. Уэлтона, Тредголда и Порпа я представил гостю в качестве декана, казначея и помощника казначея, так что их присутствие за нашим столом вполне естественно. Ну, а мисс Трегаллик уже представлена в, качестве одной из писательниц, так что... Будьте любезны, составьте ей компанию за обедом, а потом она вместе со всеми потанцует, пока я не освобожусь.

Халлес выразил готовность провести вечер с мисс Софи, и Гарстенг тут же познакомил их.

— Да, недурное развлечение приготовил мне Артур! — сказала Софи, когда Гарстенг оставил их вдвоем. — Приглашает в гости, а потом оказывается, что ему некогда побыть со мной — он, видите ли, должен увиваться вокруг какого-то богатого янки и этой дряни, которая явилась сюда без приглашения. Для меня у него нет времени, и я должна забиться в уголок, как бедная родственница! Клянусь богом, я его проучу!

Они мерили друг друга оценивающими взглядами.

— А вы мне нравитесь. И, во всяком случае, выто ни в чем не виноваты, — сказала Софи уже милостиво. — Вашу фамилию я слышала — Халлес. А имя как?

— Молверн.

— Ну хорошо, я вас буду называть по имени, и вы зовите меня просто Софи. С какой стати я из-за этого пролазы Артура стану портить вечер и себе и вам! Давайте постараемся провести его как можно лучше.

Она посмотрела на Халлеса с улыбкой, и он отметил про себя, что, когда она не злится, она очень мила.

Зазвучал гонг, и все общество двинулось в столовую.

За почетным столом Гарстенг прочел молитву и затем всецело занялся своей соседкой слева, мисс Каспидор, убедившись, что втянуть в разговор миссис Купферстечер — дело безнадежное. Купферстечер продолжал беседу с Уэлтоном. А сидевшим на концах стола Тредголду и Порпу никто не мешал есть и предаваться размышлениям. Обед был превосходный.

— Все, что я вижу здесь, производит сильное впечатление, мистер Уэлтон, — говорил Купферстечер. — Я обедал в Оксфордском университете, и в Кембриджском, и у юристов в Линкольн-Инне — и мне очень нравится, что вы и здесь создали традиционную академическую обстановку. Мы, американцы, очень высоко это ценим. Приток американских туристов в Англию значительно усилился бы, если бы вы предоставляли им возможность присутствовать на обедах в колледжах или в Иннз-оф-Корт [24] — так это, кажется, начинается? Вы могли бы назначить любую плату. Вот недавно, когда я был в Оксфорде, я говорил это самое ректору Бэллиолского колледжа, но он почему-то не ухватился за мою идею. Так же холодно отнесся к ней и господин верховный судья, когда я поделился с ним моими соображениями. Право, вы, англичане, недооцениваете в своей стране всего того, что могло бы стать источником доходов. Когда я бываю здесь, я всегда стараюсь пропагандировать свою идею. V вас есть очень древние традиции — именно то, чего нет у нас в Америке. Конечно, туристам интересно поездить по Англии, посмотреть ваши старинные города. Это все очень мило. Но допустите их к участию в каких-нибудь исторических церемониях, и они вам щедро заплатят за это. Продавайте нашим туристам билеты на особо торжественные обеды, продавайте им места рядом с судьей в Олд-Бэйли [25], и на эстраде для бардов в Уэльском Эйстедводе, и на приемы в парке Букингемского дворца. Позвольте им за плату ночевать в Виндзорском дворце и в Балморале [26]. Поверьте, мне, вы на этом заработаете миллионы! Да вот хотя бы за то, чтобы посидеть здесь, за вашим столом, любой американец заплатит деньги. Одна эта латинская молитва перед обедом стоит сотню долларов! А скажите, эта столовая — подлинная старина или подделка?

— Ну, конечно, подлинная, — заверил его Уэлтон. — Дом построен еще в царствование королевы Елизаветы.

— Что вы говорите? А королева не приезжала сюда в гости к графам Клигнанкорт?

— Конечно, приезжала. Она вообще завела обычай милостиво посещать самых богатых своих дворян и привозить с собой всю свою свиту, так что эта великая честь была для них крайне разорительна. Королева же убедилась, что ее турне со всем двором дают существенную экономию, ибо содержание двора перекладывалось таким образом на плечи знатных дворян, которых она навещала. Сюда она приезжала не менее двух раз, так говорят летописи. И по некоторым желчным намекам в них можно догадаться, во что обходились графам ее визиты. Кстати, она обедала в этом самом зале.

Купферстечер нагнулся вперед, чтобы ему не мешали жена, Уэлтон и Гарстенг, и обратился к мисс Каспидор.

— Слышите, Марджорем? Мистер Уэлтон говорит, что в этом зале когда-то обедала сама королева Елизавета. Может быть, вы будете ночевать в комнате, где она спала!

— К сожалению, нет, — сказал Гарстенг. — Клигнанкорт-холл перестроен и расширен в восемнадцатом веке. От старого здания осталась только эта часть, где мы находимся, да погреба.

Купферстечер, разочарованный, должно быть, такой уступкой времени, заговорил о другом. Он стал расспрашивать Уэлтона о его прежней работе в газетах.

— Да, я преклоняюсь перед вами, — сказал он после того, как Уэлтон описал ему несколько эпизодов из своей деятельности на Флит-стрит. — Бросить профессию журналиста, в которой вы достигли такого успеха, и приняться за серьезный роман — это крутой поворот! Для этого нужна большая предприимчивость и смелость! Я лично был бы на это неспособен, но меня это восхищает. Я, видите ли, человек деловой, и, с моей точки зрения, бросить выгодное дело ради менее выгодного — это чистейшее безумие. Но теперь, когда я познакомился с вами и узнал, над каким замечательным романом вы работаете, — я твердо решил поддержать здешнее предприятие. Организация, которая дает возможность одаренному человеку делать свою большую творческую работу, достойна поддержки нашего комитета! Я, знаете ли, в душе идеалист и могу понять писателя-творца.

— А вы сами имеете отношение к издательскому делу?

— Как же. Я акционер нескольких издательств, но главным образом занимаюсь изданием журналов. Я председатель журнального объединения Джона Томаса. Вы знакомы с нашей продукцией?

— Нет, кажется, не доводилось...

— А ведь она имеет большой сбыт у вас в Англии! Наш рынок во время войны расширился и с тех пор все продолжает расширяться. Я не в восторге от вашего лейбористского правительства, но надо отдать ему справедливость — оно ассигновало солидную сумму в долларах на импорт наших товаров — это одно из условий американской помощи. Наши люди в Вашингтоне нажали на правительство, и в программе экспорта нам отведено значительное место. Цель наша — чтобы под воздействием литературы, которую мы выпускаем, люди за границей перестали слушать коммунистов. Вы, несомненно, видели в Лондоне некоторые наши журналы: «Все или ничего», «Проказы любви», «Духовное возрождение». Они весьма популярны и выставлены во всех витринах на Пикадилли, на Лестер-сквере и Прэд-стрит. Мы подняли до небывалого уровня оформление нашей периодики в надежде на то, что вкусы у публики во всех странах одинаковы. Хорошая картинка, совершенно, так же, как и музыка, говорит на языке, понятном всем нациям. Мы считаем, что американская красавица, портреты которой вы увидите во всех наших изданиях, стала жрицей-весталкой международной демократии. Я позволю себе формулировать нашу идею, перефразируя слова Евклида: «Люди, которые любят одно и то же, любят друг друга». Мы добьемся того, чтобы американская красавица проникла за железный занавес, как она проникла в Западную Европу, в Японию, в Грецию и Корею, — это была первая ступень обучения американскому образу жизни.

В столовой становилось все веселее. Меню, придуманное миссис Роуз, требовало приятного разнообразия вин, и Уэлтон выбрал их вместе с нею. Все обедающие оценили их по достоинству и наслаждались ими вволю. Некоторые — сознавали они это или нет — никогда еще не пробовали таких вин, и уж, конечно, никто не имел возможности пить их в таком количестве, как сейчас. За длинными, сверкающими сервировкой столами то и дело раздавались взрывы беззаботного смеха. Купферстечер с каждой минутой становился все благодушнее и одобрительно взирал на эту картину общего веселья. А Марджорем Каспидор воображала себя королевой Елизаветой, и в голове ее бродил смутный вопрос: «Что же делала в таких случаях королева Елизавета?» Беседа с Гарстенгом, нервничавшим все заметнее, уже начинала ей надоедать, а попытка затеять разговор с Порпом, ее соседом слева, не увенчалась успехом. Порп захмелел раньше всех и мрачно смотрел в свою тарелку. На другом конце почетного стола Тредголд являл собой столь же унылое зрелище. Он сидел неестественно прямо и неподвижно и, как всегда серьезный, едва притрагивался к рюмке, желая, вероятно, таким поведением подать пример другим и умерить слишком бурный разгул веселья в зале. Зато Уэлтон сиял и был необыкновенно общителен.

Купферстечера сильно занимал один вопрос. За столами внизу все то и дело брали в руки какие-то листочки и внимательно изучали их. Если это меню, то почему у них есть меню, а здесь, за почетным столом, его нет? Это казалось странным!

Когда обед достиг победного конца, Гарстенг поднялся и, провозгласив тосты за английскую королеву и за президента Соединенных Штатов, начал речь.

— Леди и джентльмены, сегодня — великий день в истории Клигнанкорт-холла. Этот дом был свидетелем многих славных дней, но — говорю это с полным убеждением — ни один из них не может сравниться с нынешним. Нам выпала честь приветствовать здесь мистера Уобеша Купферстечера, председателя Американского комитета упорядочения европейской литературы. Среди своих многотрудных дел и обязанностей, которые заставляют его объезжать страны Западной Европы, он нашел время посетить нашу маленькую писательскую колонию. Мистер Купферстечер занят литературной деятельностью большого масштаба. Он — крупный администратор, далекий от мелочной повседневной работы, которой заняты мы. Но ему, пожалуй, небезынтересно познакомиться с нами, скромными тружениками, производящими товар, которым он торгует. Во всяком случае, для нас посещение человека из высших сфер является огромным поощрением. Леди и джентльмены, выпьем за здоровье мистера Уобеша Купферстечера!

Бокалы были выпиты до дна, и все вслед за Уэлтоном спели «Пьем за его здоровье, потому что он молодчина!»

Купферстечер встал с видом человека, которому мешает говорить сильное волнение, но мужественно превозмог его и начал ответную речь:

— Мистер Гарстенг! Леди и джентльмены! Когда я, по вашему дружескому приглашению, ехал сюда, я знал, что увижу нечто чрезвычайно для меня интересное. Но я никак не думал, что мне устроят такой прием! Леди и джентльмены, я тронут. И от души благодарю вас за то, что вы так охотно и дружно поддержали этот тост. Когда после второй мировой войны Соединенные Штаты приняли на себя роль всеобщего благодетеля и стали создавать дружественные форпосты всякого рода в странах свободного мира, никто не предвидел — я смело утверждаю это, — в какие многочисленные и разнообразные области человеческой жизни заглянет дядя Сэм, подавая руку помощи. Что Соединенные Штаты окажут миру помощь материальную — в этом, конечно, никто не сомневался. Займы и кредиты, продукция нашей непревзойденной промышленности, продовольствие из наших переполненных житниц, помещение наших капиталов в иностранные предприятия, открытие наших филиалов, техническая и административная консультация, переброска в другие страны наших вооруженных сил — таковы те благодеяния, на которые могли рассчитывать свободные народы. Но мог ли кто-нибудь в те дни предугадать, что Америка и в области культуры пожелает оказать содействие, столь же энергичное и плодотворное? Кто, например, думал тогда, что организуется комитет, который я имею честь возглавлять? Беру на себя смелость сказать: никто! Почему это так, объяснить нетрудно. Благодаря историческим условиям своего развития и особенностям американского гения Америка стала страной машин. Нигде в мире техника не используется так широко и разнообразно. Поэтому естественно, что нас считают народом, который только изобретает машины, обслуживает их и пользуется ими — и больше ничего. Тот факт, что наряду с этим в Америке развивалась и культура, мог легко ускользнуть — и действительно ускользнул — от внимания других народов. Однако позвольте вам сказать, что именно в Америке сбылось пророчество одного из ваших философов, пророчество, которое, как думали тогда, относилось к очень отдаленному будущему. Ибо что вы видите в Америке наших дней, леди и джентльмены? Вы видите, как сто пятьдесят миллионов американцев стучат на ста пятидесяти миллионах пишущих машинок, выстукивая поэму, имя которой «Американский образ жизни».

Гром рукоплесканий покрыл слова оратора.

— Мы принесли на мировой рынок нечто, что может стать рядом с самыми великими достижениями древнейшей цивилизации. Старой, усталой, обнищавшей Европе, которой грозила гибель от страшного паразитического нароста, мы принесли свежие соки нашей молодой и активной культуры. И, чтобы способствовать этому процессу омоложения, были заключены некоторые соглашения по вопросам культуры, как один из новых видов американской помощи Европе. Примером может служить соглашение, в силу которого некоторая часть ваших кредитов пойдет на импорт американских книг и журналов. Или соглашение о том, что вся кинопромышленность Западной Европы будет унифицирована и сосредоточена под контролем международного совета, в котором каждое западноевропейское государство и каждый из сорока восьми штатов Америки будут иметь по одному представителю. Или, наконец, третье соглашение — о том, что произведения классической музыки, как устарелые, должны заменяться американскими вариантами везде, где такие варианты имеются. Теперь перехожу к литературе — области, в которой я работаю. Совершенно очевидно, что все литературное производство в Европе необходимо организовать по-деловому. Слишком долго оно было в неопытных и неумелых руках. Литература Европы отстает от жизни. Она вряд ли сколько-нибудь ушла вперед с тех времен, когда Данни сочинил свою «Божественную комедию». С точки зрения людей деловых, в этой области царит прискорбная анархия. Я еще не могу сказать, какими способами мы будем наводить порядок в европейской литературе, ибо мы только приступаем к этой задаче. Но порядок мы наведем! Леди и джентльмены, из всего виденного мною в Европе ничто не воодушевило меня до такой степени, как сегодняшняя встреча с вами. Корпорация писателей — это новость. Те, кто создал эту колонию, где вы, писатели и писательницы, работаете вместе и так явно благоденствуете, создали нечто жизненно необходимое. Я восхищаюсь дальновидностью и предприимчивостью этих людей. В заключение воспользуюсь случаем и сообщу вам о моих намерениях. Я решил предложить нашему комитету ассигновать солидную сумму на поддержку и расширение вашей замечательной организации. Еще раз спасибо за дружеский прием и за этот тост.

Аплодисменты на этот раз длились недолго, и к ним примешался гул восклицаний.

«Так вот в чем дело!»

«Эх, чёрт их дери!»

«Да, Гарстенг не дурак!»

«Так вот что он имел в виду, когда говорил о шефстве этого гнусного комитета!»

Такими замечаниями перебрасывались люди в зале.

Атмосфера заметно охладилась, громкие разговоры сменились недовольным жужжаньем, и по лицу Гарстенга поползло выражение тревоги.

Звон ножа о стакан заставил всех насторожиться. Встал Уэлтон и весело заговорил:

— Леди и джентльмены, все мы ошеломлены неожиданным сообщением об этом новом акте великодушной щедрости. Я готовил речь во славу американской литературы, но бывают минуты такие волнующие, когда только самый красноречивый оратор способен найти слова для выражения своих чувств. Я к таким ораторам не принадлежу. Но не могу все же отказать себе в удовольствии выступить здесь и осуществить свое намерение. Поэтому прошу вас снова наполнить бокалы!

Это была удачная мысль, и то, что Уэлтон тут же сделал знак скипсам наполнить все стаканы, несколько восстановило атмосферу веселья и благодушия.

— Я хотел говорить подробно о тех переворотах, которые произвела Америка в области литературного стиля. Об остром, «пулеметном» слоге ее беллетристики, столь созвучном нашему веку механизации, — стиле, предугаданном на заре современной науки Фрэнсисом Бэйконом. И затем — о том основательном методе, по которому пишутся в Америке ученые труды, благодаря чему они уподобляются дословному переводу с немецкого. Но, чтобы не утомлять вас, я без всяких проволочек предложу тост: «За американскую литературу и за ее представительницу, мисс Марджорем Каспидор!

Выпили со смаком. Мисс Каспидор встала, чтобы ответить на тост. Она не совсем твердо держалась на ногах.

— Леди и джентльмены, мне, конечно, очень приятно, что мое имя здесь упоминалось в связи с таким тостом. Перед самым отъездом в Европу я выступала в Уэстчестере, в женской Лиге культуры. Я рассказала нашим женщинам о целях комитета, о том, что я лично собираюсь делать в Европе. Они проявили ко всему этому горячий интерес. Председательница Лиги, супруга мистера Джошуа Бакуита Третьего, дала мне наказ: «Скажите им там, в Европе, что Уэстчестер желает возрождения европейской литературы». Я очень рада, что могу передать вам эти слова, которые вас, несомненно, воодушевят. Благодарю вас, леди и джентльмены!

И в полном изнеможении мисс Каспидор села на место.

Внизу, в зале, вскочил Мертон и предложил выпить за отсутствующего лорда Клигнанкорта — тост, требовавший, чтобы вновь были наполнены стаканы. Их осушили до дна.

Потом Софи Трегаллик, к общему удивлению, предложила выпить за здоровье Гарстенга, а вслед за ней выступил Фикенвирт с панегириком английской литературе, который грозил затянуться. К счастью, оратор был уже сильно на взводе и смог произнести лишь несколько бессвязных фраз. Прослезившись от умиления, он обвел всех прищуренными глазами, потом встряхнулся и, сдерживая волнение, прокричал «гип-гип-урра!», после чего тяжело шлепнулся на стул, как проткнутый мешок с песком. Тост был какой-то неопределенный, но его приняли с не меньшим жаром, чем предыдущие. Настроение в зале заметно повысилось.

Кэдби провозгласил тост за Лили Марлен, Элистер — за архиепископа Кентерберийского. Чарлтон — за литературное приложение к «Таймс». Казалось, взрывам энтузиазма не будет конца. Гарстенг был близок к отчаянию, но не решался пресечь эту торжественную демонстрацию дружбы, которая, видимо, очень пришлась по душе американским гостям.

Наконец, увидев, что Порп пытается высморкаться в манишку, он решился и уже привстал было со стула, но бдительный Уэлтон опередил его.

— Ну, господа, не будем задерживать больше наших гостей. Мистеру Купферстечеру и мистеру Гарстенгу нужно еще о многом потолковать между собой. Но раньше, чем они нас покинут, давайте пропоем наш гимн Клигнанкорт-холла.

В зале все опять стали изучать листки, которые нашли под своими тарелками.

— С вашего позволения, — продолжал Уэлтон. — Я буду запевать, а вы подхватывайте припев.

Предложение было разумное, ибо одному только У Элтону текст песни был заранее известен. Во весь свой могучий голос он затянул этот «гимн» на мотив, тут же им сочиненный и свидетельствовавший, что автор его не очень-то музыкален. Остальные, выполняя его указание, только выкрикивали хором припев:

«Слава тебе, творчества приют», —

Так писатели поют, поют, поют!

Славим тебя, благородный лорд,

Наш патрон Клигнанкорт, Клигнанкорт!

Мы строчим и строчим целый день напролет,

А под вечер бежим отдыхать от работ.

И кричим: «Ура, ура, ура!

Писательская братия весело живет.

Ура, ура, урра!»

Когда мощный хор потряс стены, Купферстечер наклонился к уху Гарстенга и сказал с чувством:

— Верите ли, душа радуется! Я встретил здесь то, чего мне часто не хватало в Англии. Вы умеете отдыхать и веселиться! Когда я гостил в Оксфорде, я спросил у ректора Бэллиолского колледжа, можно ли услышать «боевой клич» студентов. Он ответил, что ничего такого у них нет. «Вы не шутите?» — спросил я. Но он меня уверил, что ни в одном английском колледже у студентов нет ни своего «боевого клича», ни любимой песни, ни запевал — ничего. И знаете, что я ему сказал? «В таком случае ваши парни просто педанты, заплесневелые сухари». Я все-таки не поверил ему, навел справки, и мне удалось узнать, что только в одном колледже, наиболее передовом — он называется Кибл, — есть у студентов традиционная песня, да и та очень академичная, в ней воспеваются открытия Дарвина и Гекели. После этого мне особенно радостно, сэр, видеть сегодня, как веселится ваша молодежь. Здесь кипит жизнь! И могу вас заверить, мой рассказ об этом произведет в Штатах большое впечатление. Мистер Уэлтон, нельзя ли мне получить текст вашей песни?

— Пожалуйста! — сказал Уэлтон и протянул ему листок, а Купферстечер бережно положил его в бумажник.

Наконец, Гарстенг улучил момент и встал, чтобы увести гостей.

Уэлтон слышал, как американец сказал ему: «Чек вы получите на днях. На чье имя его выписать?» А Гарстенг ответил: «Напишите: Клигнанкорт-холл, директору».

В гостиной быстро освободили место для танцев, а в углу устроили буфет — весь стол был заставлен бутылками бренди, виски и других крепких напитков. Из радиолы непрерывно лилась танцевальная музыка, ей вторил гул возбужденных голосов и взрывы смеха. Но танцевали мало и как-то лениво. Халлес с Софи и несколько других пар сонно покачивались на паркете, но большинство предпочло уютно расположиться на диванчиках. Наконец Уэлтон дал «сигнал отбоя», и можно было уйти наверх в спальни.

XIII

Когда Гарстенг увел гостей из столовой, Тредголд, внял голосу благоразумия, тоже величественно удалился и забрал с собой совсем уже захмелевшего Порпа. Уэлтон еще раньше, извинившись, ушел в гостиную, где начинался бал

Чувствуя полное изнеможение, Гарстенг все же взял себя в руки и повел американцев осматривать дом. Он что-то мямлил об архитектурных особенностях здания, о комфортабельности жилых комнат. По временам до гостей доносились звуки музыки.

— Да, писатели ваши умеют развлекаться, — сказала мисс Каспидор. — А я уже просто с ног валюсь.

— Я тоже, — заметила миссис Купферстечер.

Гарстенг с радостью откликнулся на этот намек. Он давно спрашивал себя, сколько еще времени американцы будут способны ходить и все осматривать.

Первым делом миссис Купферстечер была водворена в комнату, отведенную ей и ее мужу. Затем Гарстенг обратился к мисс Каспидор:

— Так как лорд Клигнанкорт в отъезде, то, если вы не возражаете, мы поместим вас в его комнате.

Эту блестящую мысль подал ему Уэлтон.

— Возражаю? — воскликнула мисс Каспидор. — Да что вы, я в восторге! Вот будет у меня, что рассказать нашим дамам, когда я вернусь в Штаты! Воображаю их лица, когда они услышат, что я ночевала в спальне настоящего английского графа и что в этой самой комнате, как говорит легенда, когда-то провела ночь королева-девственница Елизавета!

Гарстенг был уже не в состоянии объяснять все сначала и поспешил увести Купферстечера к себе. По дороге они встретили неутомимого Уэлтона, и вскоре радио внизу было выключено, и во всем доме воцарилась тишина.

— Не выпьете ли капельку виски на сон грядущий? — предложил Гарстенг. Радушие гостеприимного хозяина восторжествовало над усталостью и нетерпением.

— Пожалуй, могу одолеть стаканчик, — охотно согласился американец. — К тому же нам с вами еще надо потолковать о деле.

Гарстенг ответил вымученной улыбкой. Он с тоской и ужасом думал о том, что Уэлтон сейчас даст сигнал всем разойтись по комнатам — и куда же денется обиженная Софи Трегаллик?

— Да, разумеется, — сказал он рассеянно и поставил на стол виски, все время прислушиваясь, не раздастся ли какой-нибудь шорох в соседней комнате — его спальне.

— Так вот, Гарстенг, — начал Купферстечер, удобно развалясь в кресле. — Я уже вам говорил, что наш комитет, по моей рекомендации, непременно ассигнует кругленькую сумму на поддержку вашей колонии. Насчет этого не сомневайтесь. Это будет сделано для того, чтобы вы расширили рамки вашей организации. Я хотел бы, чтобы вы собрали здесь втрое или вчетверо больше писателей, чем сейчас. Таково мое предложение, и я не сомневаюсь, что комитет поручит компетентному американскому архитектору разработать проект перестройки этого здания.

Гарстенг сделал попытку прервать его:

— Одну минутку, мистер Купферстечер! Когда вы заговорили о субсидии, я...

— Об этом не беспокойтесь, сэр, все будет в порядке. Вас удивляет, что я так сразу придумал новые формы для вашей работы? Скажу, не хвастая: именно такие умы, как мой, и создали американский бизнес. Вы можете больше ни о чем не заботиться, Гарстенг, думать буду я. Теперь дальше: сюда придется командировать сотрудника ФБР, и он будет тщательно следить, чтобы в вашей литературной продукции не было никакого антиамериканского уклона. Разумеется, и прошлое всех ваших писателей будет проверено, для того чтобы преимуществами этой колонии могли пользоваться только подлинные демократы. Кстати, название ее надо будет изменить — придумаем такое, которое будет более определенно указывать на культурный характер нашего начинания. Ну, например, «Фонд имени Лонгфелло и Шекспира». Таким образом, мы подчеркнем сотрудничество обеих наших стран. Затем я считаю, что следует предоставить какое-то количество мест писателям других демократических стран, чтобы они имели возможность проводить здесь некоторое время: в первую очередь, конечно, американцам, ну и писателям Западной Германии, Италии, Японии, а может, и некоторым другим. Постоянное помещение и щедрую стипендию мы предоставим писателям из-за железного занавеса, которые пожелали вырваться на свободу.

Гарстенг снова хотел было вставить слово, но Купферстечер отмахнулся от него.

— Вот, пожалуй, и все самое существенное. Это для начала. Об остальном потолкуем позже. Ну, я рад, что мы договорились. Уверен, что наша совместная работа будет весьма плодотворна. А теперь, если вы будете так любезны и укажете мне нашу комнату, я лягу спать.

Измученный Гарстенг проводил американца в его комнату и вернулся к себе. С очень слабой надеждой открыл он дверь в спальню. Она была пуста. Почему Софи не захотела понять, в каком он затруднительном положении, и капельку подождать? Самолюбивая злючка, только о себе и думает! Он так ее баловал: ценные подарки, поездки на континент и все такое. Ну что ж, если ей милее этот нищий Халлес, пусть убирается к нему, и чёрт с ними обоими! Пожалуй, теперь, когда перед ним открываются такие грандиозные перспективы, все равно пора развязаться с этой девчонкой.

Он лег в постель и потушил свет. Жирный куш от американского комитета — вещь хорошая, но, похоже, что этот Купферстечер намерен все взять в свои руки. И что еще скажет на это Клигнанкорт?

Скоро мысли его заволокло винными парами, и в этом тумане вставали безобразные картины, отголоски сегодняшнего вечера, столь богатого событиями. Видения обгоняли друг друга, расплывались, все более спутанные и неясные. Люди вскакивали, хрипло провозглашали тосты, а голос Купферстечера скрипел и скрипел, как монотонный аккомпанемент. Чудовищно большие лица то приближались к нему вплотную, то отодвигались. Уэлтон, Халлес, Софи, мисс Каспидор... И опять Уэлтон, Халлес, Софи, мисс Каспидор. Потом Халлес вскочил на стол и стоял, прямой и огромный, а все вокруг орали: «Лонгфелло! Лонгфелло! Лонгфелло!» Он на глазах постепенно менялся — вот уже кости его стали видны, он превратился в скелет... Потом это был уже не Халлес, а Эйфелева башня. Чувство глубочайшего облегчения охватило Гарстенга, и вдруг он очутился на верхней площадке этой башни рядом с Купферстечером. Они бросали через перила целые пачки белых листовок и смотрели, как они летят вниз, на толпу крохотных, как муравьи, человечков, теснившихся на карте Европы... Летят, летят... бесшумно кружась и порхая, опускаются все ниже и ниже. А в воздухе блаженная тишина и свежесть.

Полоса лунного света протянулась из окна и ударила в лицо Гарстенгу. Он отвернулся к стене, и щека его нашла прохладное, местечко на подушке.

В эту ночь луна заливала светом всю южную Англию. Фасад Клигнанкорт-холла, ослепительно белый на фоне лесистого холма, казался легким и призрачным, как изображение на экране, — можно было подумать, что он имеет только два измерения. А под ним белой пеной разливался парк, в котором выделялась только сверкающая гладь озера да причудливые темные силуэты деревьев и их тени — совсем как фрукты и кусок льда в пломбире.

Тишину нарушила воркотня мотора. Автомобиль, свернув с главной улицы Плэдберри в тот момент, когда часы на колокольне пробили половину второго, поднялся вверх по холму, неся перед собой свои желтые фары, как тускло горящие церковные свечи, въехал в парк, затем промчался по аллее и, обогнув спящий дом, подкатил к нему сзади.

По двору от гаража до входной двери прозвучали легкие шаги, щелкнул ключ в замке. Это лорд Клигнанкорт вернулся из Лондона.

Он бесшумно прошел по каменным плитам нижнего коридора и через обитую зеленым сукном дверь — в вестибюль. Поднялся по парадной лестнице, миновал свою гостиную и кабинет и вошел в туалетную комнату, смежную со спальней. Здесь он разделся, надел пижаму и, потушив свет, открыл дверь в спальню. Секунду он стоял в темноте, блаженно потягиваясь и зевая. Он был сегодня в прекрасном настроении.

Затем он откинул одеяло и лег в постель.

Чье-то теплое и пышное тело пододвинулось к нему, и он ощутил запах женских духов. Сонный голос проворковал у него над ухом:

— Котик, вот чудесно! Но как тебе удалось? Ведь это страшный риск! Она может проснуться и увидит, что тебя нет!

Лорд Клигнанкорт всегда действовал осмотрительно и не спеша. Вместо ответа он ощупью произвел разведку, за что был немедленно вознагражден: две руки обвились вокруг его шеи, и тот же голос шепнул:

— Поцелуй меня, Беши!

Он привлек женщину к себе и только что стал искать губами ее губы, как вдруг ее руки разомкнулись и оттолкнули его, согнутые ноги уперлись ему в живот, и от сильного толчка он кувырнулся через край кровати и тяжело шлепнулся на пол. В тот же миг вспыхнула лампочка над кроватью, и женщина, едва успев обтянуть на себе ночную сорочку, пронзительно взвизгнула. Крик ее достиг коридора, и Купферстечер, который только что, крадучись, на цыпочках вышел из своей комнаты, вздрогнул и остановился. Первым его побуждением было шмыгнуть обратно и закрыть дверь, но он не растерялся и, оставив дверь открытой, устремился вперед, туда, откуда несся второй, уже более продолжительный вопль. Наконец, добежав до другого конца коридора, он услышал за одной из дверей голос мисс Каспидор:

— Что вам здесь надо? Кто вы такой?

Купферстечер распахнул дверь и ворвался в спальню.

Он увидел мужчину в пижаме, который стоял у кровати, а на смятой постели сидела, скорчившись, мисс Каспидор, прикрываясь простыней.

— Негодяй! — прорычал мистер Купферстечер. — Ты дорого за это заплатишь!

И он нацелился кулаком в голову незнакомца. Тот вовремя нагнулся и отскочил в сторону, а Купферстечер завертелся на одной ноге и упал ничком.

Мисс Каспидор опять завопила.

Купферстечер приподнялся, упираясь в пол руками и коленями, потряс головой, чтобы очухаться, и, тяжело дыша, пополз вперед.

— Я тебя проучу, мерзкий койот! — прошипел он, пробуя встать.

— Уобеш! — закричал кто-то в дверях. — Что ты делаешь на полу?

Это была миссис Купферстечер. Ее супруг, жмурясь, опять затряс головой. Из носа у него текла кровь. Увидев это, миссис Купферстечер взвизгнула, налетела на лорда Клигнанкорта и принялась молотить его кулаками.

— Ах, подлец, он ударил моего мужа!

Лорд Клигнанкорт спасся бегством в туалетную комнату и запер дверь.

Тогда миссис Купферстечер повернулась к мисс Каспидор, которая все еще сидела на постели, поджав под себя ноги.

— Что тут такое творится? Это ваша комната, Марджорем? Так что же тут делал посторонний мужчина? Накиньте халат, Марджорем, вы неприличны! А ты, Уобеш, зачем здесь?

Из-за двери высунулась голова Гарстенга. Он услышал последние слова.

— В самом деле, мистер Купферстечер, — воскликнул он с негодованием. — Я тоже хотел бы знать, как вы очутились среди ночи в спальне мисс Каспидор! Клигнанкорт-холл имеет высокую репутацию, и мы не допустим, чтобы вы вводили здесь ваши американские вольные нравы. Здесь вам не Голливуд!

Тут миссис Купферстечер накинулась уже на него.

— А вы не смейте нападать на американские нравы!

Они самые строгие в мире. Мы здесь застали какого-то мужчину, не знаю, куда он делся — кажется, убежал в ту дверь. Вы бы лучше подумали о ваших английских нравах, мистер Гарстенг. У нас в Штатах таких вещей не потерпят!

Но вдруг тень подозрения омрачила ее лицо.

— А почему ты оказался здесь, Уобеш? — спросила она, понизив голос, тоном человека, готового принять любое объяснение.

Купферстечер, прижимая платок к носу, пояснил:

— Меня разбудил отчаянный женский крик, и я бросился на помощь. Каждый порядочный американец на моем месте сделал бы то же самое.

Супруга смотрела на него испытующе, про себя сопоставляя факты. Сколько было криков? Она слышала три, но ей смутно помнилось, что, когда первый крик разбудил ее, Уобеш уже стоял в халате у открытой двери.

— Я никого здесь не видел, — сказал Гарстенг, — кроме мистера Купферстечера.

— Он ушел туда, — повторила миссис Купферстечер, указывая на дверь туалетной комнаты.

Дверь эта медленно отворилась, и взорам присутствующих предстал лорд Клигнанкорт в элегантном тёмно-красном халате и сафьяновых туфлях того же цвета. Висевший у него на груди монокль заискрился, когда на него упал луч света от лампы.

— Вот, этот самый! — вскрикнула миссис Купферстечер.

— Мерзавец! — заревел ее супруг, воинственно сжимая кулаки.

Мисс Каспидор широко открыла глаза. Ее нижняя туба уныло отвисла.

Лорд Клигнанкорт прикрыл дверь и прислонился к ней спиной.

— Ну-с, — начал он, в упор глядя на бледного как смерть Гарстенга, — потрудитесь объяснить, как попали все эти люди в мою спальню?

— Ах, граф! — протянула мисс Каспидор, кокетливо драпируясь в халат. — Видимо, тут произошло ужасное недоразумение.

Она взмахнула ресницами и лукаво улыбнулась. А граф, улыбнувшись в ответ, сделал приглашающий жест в сторону открытой двери, в которую уже заглядывали из коридора чьи-то головы.

— Входите все, — сказал он любезно. — Поскольку моя спальня превратилась в нечто вроде фойе для публики, милости просим! Каждый может в антрактах отдохнуть здесь.

Подруга Мертона в сногсшибательной вискозной пижаме протиснулась в комнату и втащила за руку упиравшегося Мертона.

— Пикантная история! — воскликнула она. — Как ты думаешь, которого из двух застали в постели с этой блондинкой?

— Наверно, янки, — предположил Мертон. — Видишь, у его супруги ужасно оскорбленный вид.

— Ну, а кто же в таком случае этот персонаж из комедии Ноэля Кауэрда, который сказал, что тут его спальня?

— Тс-с! Это лорд Клигнанкорт.

— Скандал! — сказала девушка Сайкса. — Кто это так отделал янки?

— Лорд Клигнанкорт, вероятно, — отозвался кто-то.

— Вон тот, у двери? А, понятно... Нет, все-таки странно! кому какое дело, что он и эта дамочка захотели побаловаться?

Лорд Клигнанкорт схватил свой монокль и вставил его в глаз.

— Ой, смотрите! — воскликнула та же девица. — Вылитый Мак-Кой, верно?

— Ну, что же, — сказал лорд Клигнанкорт, — я жду объяснений. Что тут — съезд элков? [27]

Мистер Купферстечер, уже давно разжавший кулаки, сделал движение, как будто хотел выступить вперед, но ноги его точно приросли к полу.

— Гарстенг, вы бы представили нас его светлости, — сказал он неуверенным тоном.

— Да, да, конечно. Это мистер и миссис Купферстечер из Америки, а это мисс Каспидор. Они посетили нас сегодня вечером и остались ночевать. Мистер Купферстечер — председатель Американского комитета упорядочения европейской литературы. Я думал, что вы ничего не будете иметь против, если я помещу мисс Каспидор в вашей комнате.

В коридоре у дверей произошло какое-то движение.

— Was ist denn los? — запыхавшись, спросил кто-то резким голосом. — Ich verstehe nicht, Fiitzi, was passiert ist! [28]

И сквозь толпу прорвалась подруга Фикенвирта, Фридль, в ночной сорочке, в которой она казалась еще громаднее. Одной голой мускулистой рукой она обнимала Фикенвирта, у которого из-под раскрытой пижамы виднелась волосатая грудь и верхняя часть круглого животика.

У миссис Купферстечер глаза на лоб полезли. Она вскрикнула:

— Кто этот урод?

Фикенвирт торопливо поклонился, сказал: «Фикенвирт» и успел подхватить налету свои брюки, которые уже скользили вниз.

— Brennt es irgendwo? — допытывалась взбудораженная Фридль, любопытство которой все еще не было удовлетворено.

— Моя Фридль спрашивает, не горит ли где, — любезно перевел Фикенвирт. — А я думаю, что нет. Ich glaube nicht, Liebling [29]. Но у вас, англичан, есть пословица: «нет дыма без огня». Это, так сказать, метафора. Пожалуй, она подходит к данному случаю, а? Это я шучу. Ха-ха-ха!

— Ох, ради бога, замолчите! — обрезал его Гарстенг.

Глаза миссис Купферстечер с ужасом переходили от Фикенвирта и Фридль к Мертону с его актрисой, Сайксу с подругой, а от них к стоявшей позади парочке: Порпу и нежно повисшей на его руке юной идиотке. Американка еще больше насупилась и пошла к выходу. Перед ней расступились, и она, дойдя до двери, выглянула в коридор. А с обоих его концов сбегались к спальне лорда запоздавшие. И все — парами: мужчина и женщина.

Миссис Купферстечер отступила назад в комнату, крепко сжав тонкие губы.

— Уобеш, здесь происходит что-то очень странное. Ведь мистер Гарстенг уверял нас, что женщины-писательницы живут в отдельном флигеле, очень далеко от мужчин?

— Да, моя дорогая, так он сказал.

— Так почему же здесь мужчины и женщины вместе? Я только что видела в коридоре еще целую компанию — и тоже все парами. А некоторые пришли под руку, хотя они в ночных туалетах. Я подозреваю, что здесь творятся непристойности.

Она подступила к Гарстенгу.

— Скажите, пожалуйста, каким это образом ваши писатели и писательницы, которые якобы ночуют в разных концах усадьбы, появились тут все вместе и притом парами?

Но Гарстенг, только что увидевший Халлеса и Софи, которые стояли у двери рядом, рука об руку, не мог выговорить ни слова.

Лорд Клигнанкорт с усмешкой ответил за него:

— Вы сказали «писательницы», сударыня? Но у нас здесь нет писательниц — одни только писатели, мужчины.

— Так что же это за женщины?

— Это подруги наших писателей.

Гарстенг затрясся, как осиновый лист.

— Молчите! — крикнул он. — Молчите, иначе потом пожалеете!

Теперь и Купферстечер сделал весьма суровую мину.

— По-дру-ги? Так вы хотите сказать, что эти женщины вовсе не писательницы?

— Ну, разумеется, не писательницы, — подтвердил лорд Клигнанкорт. — Нашим писателям здесь разрешается раз в месяц приглашать своих подруг на ночь. Вы попали сюда именно в такой «вечер с дамами», как у нас это называется.

Гарстенг застонал.

— Позор! — объявила миссис Купферстечер. — Я сгораю от стыда, что нахожусь в таком... таком... Ох, нет, не могу выговорить вслух это слово!

— А вы скажите по буквам! — прогудел насмешливый голос.

Все оглянулись на Уэлтона, который в эту минуту появился в комнате. Грянул дружный смех.

— Ничего нет смешного, мистер Уэлтон! — укоризненно сказал Купферстечер. — Моя жена совершенно права: ваша колония не лучше борделя!

— Нет, гораздо лучше, смею вас уверить, — весело возразил Уэлтон. — Ни в одном борделе я не встречал такого комфорта. Кровати здесь удобные, девушки высший сорт. И никаких расходов!

— Уобеш! — воскликнула миссис Купферстечер. — Веди меня в нашу комнату! Я оденусь и сейчас же уеду. Я ни минуты больше не могу оставаться в этом гнезде порока. Я чувствую себя загрязненной.

Купферстечер взял ее под руку. У двери он обернулся к Гарстенгу.

— Вы, конечно, понимаете, Гарстенг, что после этих ужасных разоблачений мое предложение отпадает. Наш комитет не может иметь дела с такой безнравственной организацией. Он ведь существует для того, чтобы вселить здоровый дух в тело разложившейся Европы.

Гарстенг безнадежно опустил голову. Чета Купферстечер вышла из комнаты.

Тут только заговорила мисс Каспидор.

— Что же, лорд Клигнанкорт, теперь, пожалуй, и мне пора. Право, мне очень жаль, что наше знакомство не состоялось при более благоприятных условиях.

— Я также весьма об этом сожалею, — сказал лорд Клигнанкорт с учтивым поклоном.

— И, если вы мне позволите воспользоваться на несколько минут вашей комнатой, чтобы я могла одеться, я уеду с мистером и миссис Купферстечер.

Лорд Клигнанкорт вторично поклонился.

— Ну, дети мои, пойдемте отсюда, — сказал Уэлтон и, растопырив руки, оттеснил всех в коридор. — Сеанс окончен. По комнатам!

Лорд Клигнанкорт, сделав Гарстенгу знак идти за ним, прошел к себе в кабинет.

— Скажите, о каком это предложении упоминал ваш американский друг?

Гарстенг даже зубами скрипнул. Глаза его сверкали.

— Американец хотел выхлопотать нам субсидию от их комитета. Изрядный куш! Надо же было вам вернуться, никого не предупредив, и все испортить! Вы даже насчет девушек нашли нужным сказать!

Клигнанкорт рассмеялся.

— Ну и вид у вас, Гарстенг! Можно подумать, что вы сильно выпили. Субсидия? На что? Неужели же... Нет, только сумасшедшему придет в голову, что можно так просто получить от них субсидию на литературную колонию!

Гарстенг спросил угрюмо: — А почему бы и нет?

— Да потому, что они стали бы во все нос совать и доискались бы правды! Неужели вы думали, что они дадут деньги и предоставят вам тратить их? Ей-богу, Гарстенг, вы просто осел! И потом — что это была за идея выдавать этих девок за писательниц? Вы бы хоть о том подумали, что их здесь не будет, когда опять приедет кто-нибудь из американских благодетелей!

Клигнанкорт приложил ладонь ко лбу и заходил взад и вперед, призывая на помощь всю свою выдержку.

— Впрочем, сейчас все это уже не имеет значения, — сказал он наконец. — Предприятие наше ликвидируется.

Гарстенг так и ахнул.

— То есть как ликвидируется?

— Я продал поместье.

— Продали? Поместье?..

— Да. Сегодня оформил сделку... или, вернее сказать, вчера. Продаю дом, земли, все. Здесь будут строить завод бомбардировщиков. И могу вас порадовать: покупатель — американская фирма «Миролюбивая авиакомпания».

У Гарстенга потемнело в глазах, и он сел в кресло.

— А как скоро все это начнется? — спросил он слабым голосом.

— Немедленно.

— Но что же будет с нашим делом?

— Э, разве вам не ясно, что оно уже все равно погибло? После этого скандала с двумя книгами мы продолжать его не можем. Мне сделали выгодное предложение, очень выгодное, и я его принял. Вам всем придется уехать отсюда сразу же, на этой неделе. Вы знаете американцев — они хотят начать строительство не откладывая.

Гарстенг с трудом встал и вышел из кабинета.

XIV

Халлес стоял на террасе Клигнанкорт-холла. Пальто висело у него на руке, чемодан стоял у ног. Он смотрел на парк.

Целая армия американских рабочих с бульдозерами и другими машинами уже начала расчищать территорию будущего большего завода. Рубили деревья, взрывали корни и пни, засыпали пруд, сносили павильон, выравнивали все холмики, которыми два века тому назад украсил здешний парк знаменитый Браун, мастер на все руки. Парк уже принимал вид освобожденной территории.

Халлес поднял чемодан и зашагал вниз к деревне. В садике сестер Дэндо «бедняжка Тилли» стояла, нагнувшись над колодцем, и вытаскивала на веревке ведро с водой. А одна из ее сестер вышла с тазом из дома вылила помои прямо па дорогу.

Главная улица деревни была безлюдна. Только кольца, дыма над крышами свидетельствовали о том, что здесь живут люди. Шаткая скамья перед трактиром была пуста. Большой черный кот мирно дремал на видавшем виды столе, а вокруг кота с беспечной дерзостью прыгали несколько воробьев. В окне висел новенький плакат, на котором полуголая американская красотка пила кока-кола.

Вдали показался автобус. Подъехав к трактиру, он остановился. Халлес влез в него, и автобус покатил дальше.