Невидимые связи

ГЛАВА XX

Городской парк в Заборуве яркой зеленью оживляет серость городских стен. Корч может, наконец, вздохнуть свободно – он один. Присаживается на скамейку, достает из кармана схемы места происшествия, изъятые из дела о смерти Ежи Врубля. Он решил сверить их с местностью. На одной из схем обозначена скамейка, на которой, по свидетельству Валицкого, Врубль в день гибели распивал водку с каким-то неизвестным.

Корч с трудом отыскивает в парке эту скамейку. Она в самой гуще деревьев и кустов. Ее нелегко заметить даже с расстояния в несколько шагов. «Это сейчас, средь бела дня, а что же вечером, в темноте, при слабом свете луны? А можно ли ее увидеть с тропинки, ведущей к пристани? – На схеме тропинка проходит у самой скамейки. Именно на этой тропинке Корч сейчас и стоит. – Хм, на этой ли?»

Он проходит по ней до конца. Оказывается, тропинка эта в действительности ведет не к пристани, а совсем в другом направлении – пересекает парк поперек… Но даже с этой указанной Валицким тропинки скамейка не видна. Ее скрывают отсюда густые кусты. Нужно выйти на газон и встать прямо напротив, чтобы ее увидеть. «Если бы тогда произвели осмотр местности, показания Валицкого были бы признаны неправдоподобными». И вот теперь Корч проводит этот запоздалый осмотр. Он наносит на свою схему промеренные расстояния, обозначает место, с которого видна скамейка, и движется дальше. Теперь он ищет тропинку, ведущую к пристани. Найти ее удается. Она действительно проходит в этом направлении параллельно первой, но на расстоянии от нее около двухсот метров. Их разделяет живая изгородь из густого кустарника и низкорослых деревьев. Взглядом через них не пробиться. Эта тропинка, поначалу прямая, затем разветвляется, и та, что ведет к пристани, уходит вправо.

«Схему чертили кое-как». В этом Корч теперь точно убежден. Он добирается до пристани и поворачивает обратно. Снова углубляется в густые заросли. Остается проверить, можно ли с того места, где стоит скамейка, дойти до точки, в которой найдена одежда Врубля, то есть до обозначенных на схеме зарослей терновника. Этот путь на схеме обозначен. Он пересекается с тропинкой, ведущей к пристани, потом сворачивает в сторону и проходит вдоль парка, по его краю, огибая берег озера. Так это выглядит на схеме.

Однако на местности все оказывается совсем иначе. Этот путь не пересекается ни с одной из тропинок. Начинаясь там, где парк узким клином спускается к воде, он ведет затем на открытое поле и, все отдаляясь от парка, тянется через луг по берегу озера, густо поросшему камышом, до того места, где камыш сменяется зарослями терновника. Терновник уже отцвел. Голые ветви его, сбросив белые цветы, образуют колючий барьер, преграждающий всякий доступ к воде.

Корч стоит сейчас перед этим барьером со схемой в руке. Пытается просунуть руку в кустарник, как тот, кто прятал здесь одежду. Острые колючки рвут кожу. Рука словно в клещах. Он вытаскивает ее обратно как можно осторожнее, стараясь не касаться колючек. Где там! Когда ему удается высвободить наконец руку, вся она в кровоточащих царапинах. Он осматривается по сторонам, отыскивая в кустах хоть какой-нибудь просвет. Ничего подобного не видно – сплошная стена. Царапины на руке саднят.

«Да, только идиот мог полезть сюда голым прятать одежду. Даже в стельку пьяный вмиг бы протрезвел, очутившись в этих кустиках. Однако кто-то все же сюда лазил, если именно в этих зарослях нашли одежду Врубля? Сам Врубль? Маловероятно, поскольку на теле его не замечено следов царапин. Значит, кто-то другой. Кто-то, кто спрятал сюда одежду Врубля, рассчитывая, что никому и в голову не придет искать ее именно здесь. Одежда истлеет, время сотрет следы. Но в таком случае этот „кто-то“ должен был рассчитывать, что не всплывет и тело. Тело, – ловит вдруг Корч себя на этой мысли. – Врубль, входя в воду, был еще жив, поскольку в легких у него при вскрытии обнаружена вода. Но он мог быть без сознания, мог быть оглушен… – Корч снова довит себя на том, что в своих рассуждениях неизменно исходит из версии „убийство“.

Ему начинают становиться понятными сомнения Ирэны. Столько существенных обстоятельств осталось не выяснено!

«Завалили дело! – думает он с досадой, недобрым словом поминая своих коллег. – Халатность, злой умысел или некомпетентность? А Валицкий! Как можно было не проверить его показаний?!»

Теперь-то он твердо убежден, что Валицкий подсел к нему в кафе не случайно.

…Вызванная в горотдел милиции Иоанна Зях, явно смущенная щекотливым для нее положением: разоблачением истинных целей ее мнимых служебных командировок, не стала ничего отрицать и подтвердила установленные Корчем в мотеле обстоятельства. Она хорошо их помнила – это была первая ее поездка с Валицким. Приехал он тогда за ней в Калинувку на машине, ждал за деревней, у леса. Потом катал по лесу вокруг мотеля. Так они провели часа два. В мотель приехали вечером. Вещи оставили в номере и пошли ужинать. Валицкий не оставлял ее ни на минуту и был, как она считала, влюблен в нее, а она, она так и вообще потеряла от него голову. После сельских ухажеров он казался ей каким-то сказочным принцем.

– И так все это продолжается до сих пор, – завершила она свой рассказ.

С некоторой неохотой, но она все-таки подписала протокол, попросив при этом Корча войти в ее положение и сохранить все в тайне.

Корч задержал ее в милиции еще на час. Важно было, чтобы она не сумела связаться с Валицким и предупредить его. Ей пришлось просидеть в пустой комнате до того, пока Валицкий не сел на стул, где час назад сидела она у стола в кабинете Корча.

Приглашен в милицию Валицкий просто «для беседы». Так сформулировал это Корч, позвонив ему по телефону. Еще при разговоре Корч почувствовал, что Валицкий взбешен тем, что не поручик к нему, а он, директор, должен идти к Корчу, но отказаться все-таки не решился. Наверняка полагал, что речь пойдет о пожаре или о хищениях на строительстве.

Явился Валицкий точно в назначенное время, как всегда самоуверенный и подчеркнуто предупредительный, чем явно камуфлировал свою антипатию к вызвавшему его «юнцу». Лишь значительно позже Корч узнал от коллег, что он оказался первым, кто осмелился столь неуважительно отнестись к директору, пригласив его для беседы в милицию.

Усевшись на стул, Валицкий не без иронии поинтересовался, не приключилось ли землетрясение, если его так внезапно понадобилось отрывать от работы? Или новый пожар?

– Мне крайне неприятно, пан директор, что я оказался вынужденным беспокоить вас и отрывать от работы, – начал Корч. – Правда, ни землетрясения, ни пожара пока, к счастью, не случилось, но мы возобновили следствие по делу о смерти Врубля. Выявились некоторые новые обстоятельства. Касаются они, между прочим, и лично вас.

Заметив взметнувшиеся вверх брови своего визави, Корч счел нужным поспешить с вопросом:

– Вам доводилось бывать вместе с Иоанной Зях в мотеле «Под соснами»?

Валицкий сначала побледнел, потом покраснел, словно его хватил удар.

– Что такое?! Вы осмелились установить за мной слежку?! Это беззаконие! Я сумею найти на вас управу!

– Простите, пан директор, – Корч предупредительно вежлив. В предвидении возможных недоразумений эта беседа, как и беседа с Зях, записывается на магнитофон. – Речь идет о ваших показаниях по делу о смерти Врубля. Вот, пожалуйста, посмотрите эти показания, собственноручно вами подписанные. Ведь это ваша подпись? – он придвигает Валицкому протоколы.

– Моя. Но какое отношение имеет одно к другому?

– Сейчас я все вам объясню. В своих показаниях вы утверждали, что пятнадцатого сентября, проходя в двадцать два часа по парку, видели Врубля распивавшим водку с каким-то неизвестным вам человеком. Из показаний, данных сегодня гражданкой Зях, следует, что того же пятнадцатого сентября прошлого года вечером вы находились вместе с ней в мотеле «Под соснами». Здесь у меня, кроме того, и соответствующая выписка из регистрационной книги мотеля. Хотите ознакомиться?

Валицкий едва не задыхается от ярости, но берет себя в руки и даже изображает на лице вежливую улыбку:

– Пан поручик, все это очень обыденные и нормальные, чисто мужские дела. Будем деликатны. Ведь речь идет о женщине. О сохранении домашнего очага. Вы сами понимаете, надо порой немного встряхнуться, оторваться от повседневности.

– Я, конечно, далек от мысли вторгаться в вашу личную жизнь и обнародовать все эти сведения, – сухо замечает Корч. – Я хочу лишь спросить, подтверждаете ли вы показания гражданки Зях?

– Да.

Это «да» смахивает больше на звериный рык.

Корч оформляет протокол этой части беседы и опять возвращается к интересующему его вопросу.

– Почему вы решили дать ложные показания по делу о смерти Врубля? Из документов следует, что вы сами, по собственной инициативе, выступили в качестве свидетеля.

– Мне хотелось как-то положить конец этой неприятной для всех истории. – Директор явно обескуражен и растерян.

Он подписывает протокол и, еще раз воззвав к мужской солидарности в сохранении тайны, идет к двери:

– Если смогу быть полезен… всегда к вашим услугам…

Вспоминая сейчас эту беседу, Корч пытается проанализировать каждое слово директора. «Зачем он на это пошел? Действительно хотел как-то покончить с неприятным для стройуправления делом или норовил поскорее прикрыть его, чтобы не допустить более тщательного расследования? Вероятнее всего второе. Но почему именно Валицкий? Ведь у него имелось железное алиби, а он им пренебрег? Знал, что здесь не все чисто? Старался кого-то выгородить Кого и зачем?» Вопросам нет конца.

…Поцарапанная рука ноет. «Смыть бы кровь. Искупаться, что ли?» Решение это подкрепляется желанием проверить, в каком месте здесь можно войти в воду.

Корч идет дальше. Заросли терновника тянутся метров на триста. Потом опять камыши. Подойти к воде можно не ближе чем в километре от этого места. «Неужели он потащился бы купаться в такую даль?! Абсурд!» – думает Корч о Врубле, нанося на схему пройденный путь. Потом он раздевается и входит в воду. Вода приятно холодит тело, смягчает боль, смывает пыль и кровь. На берег он выходит освеженным и бодрым. «При этих обстоятельствах, – утверждается он в мысли, – предложение об эксгумации останков Ежи Врубля будет вполне обоснованным». Корч стряхивает с себя воду и бросается на траву со вздохом облегчения.