Невротические стили

В этой главе я хотел бы представить более общий взгляд на стили и рассмотреть некоторые проблемы. Я не хочу сказать, что рассматриваемая здесь теория обязательна для клинических исследований. Я лишь постарался обобщить свои клинические исследования человеческой деятельности и развития стилей и ответить на некоторые (иногда очень трудные) вопросы.

Сначала мне хотелось бы коснуться вопросов, связанных с возникновением и развитием стилей. Где лежат их истоки? Насколько они опираются на врожденные психологические структуры? Как влияют на их развитие инстинктивные влечения? И продолжая тему связи стилей и инстинктов: каково их значение для контроля и регуляции напряжения влечения? И, наконец, как соотносятся стиль и защита?

ИСХОДНАЯ ОРГАНИЗАЦИОННАЯ СТРУКТУРА

Как мы себе представляем, истоки стабильных психологических стилей? Имеем ли мы право сказать, что некий элементарный стиль существует даже у новорожденного ребенка? А если так, что определяет путь его развития? Можно с уверенностью сказать, что способность и психологическое оснащение для рассмотренных нами общих функций — познания, аффективного восприятия и т. п. — в зачаточной форме является частью человеческой конституции. Элементы этого оснащения — чувствующий и воспринимающий аппарат, аппарат памяти, аффективные или, по крайней мере, воспроизводящие напряжение системы и т. п. — действуют с самого рождения. Кроме того, очевидно, что благодаря индивидуальным различиям во врожденных системах, одни функции развиваются лучше других, поэтому такие различия можно считать независимыми источниками индивидуальных стилей. Это вполне попятно и очевидно.

Но как же более конкретно определить связь между врожденными психологическими системами и происхождением психологического стиля? Огромное расстояние отделяет врожденные, неразвитые психологические системы младенца, находящегося во власти внутренних напряжений, обобщенных, относительно стабильных систем деятельности, которые можно назвать стилями. Однако я попытаюсь показать, что если по-иному скомбинировать элементы этой картины, можно яснее увидеть связь между врожденными системами и методом деятельности, и понять, что врожденные системы создают более прочную основу для развития индивидуального стиля, чем может показаться на первый взгляд.

Во — первых, нельзя считать, что врожденные психологические системы состоят лишь из нескольких частей — напряжения и сенсорных порогов, когнитивного аппарата и т. п… Мы еще не в состоянии составить адекватный перечень этих систем, но это не значит, что мы не можем понять их значимость. Фактически, если на секунду забыть об инстинктивных влечениях, именно эти системы составляют человеческую сущность новорожденного ребенка.

Однако неверно считать, что различные элементы этой системы изолированы и не пересекаются между собой. Например, готовность младенца сосать, готовность реагировать на определенный объект и быстрое развитие ожидания по отношению к объекту свидетельствуют об организованной взаимосвязи памяти, аппарата восприятия, паттернов активности и т. д. Иными словами, мы можем сказать, что эти системы включают в себя относительно сложную врожденную структур). Таким образом, полученная картина далека от нескольких элементов, рассеянных по инстинктивному напряжению.

Трудно себе представить, что любое биологическое напряжение может психологически проявиться без посредничества того или иного аспекта этой структуры, даже если это посредничество изначально примитивно и неспецифично. Тем самым я хочу сказать, что структура врожденных психологических систем организует и придает форму влечениям, внешним стимулам и, в общем, всем психологическим напряжениям. Если говорить точнее, врожденный аппарат с самого начала организует и придает форму субъективному восприятию внутренних напряжений и внешних стимулов.

Таким образом, ощущение голода, желания сосать, температуры, света, соска, улыбки, — все это отражает биологические напряжения или внешние раздражители, которые обрели форму в субъективном восприятии благодаря врожденным психологическим системам младенца, системам внешних и телесных ощущений, напряжения, порога чувствительности и т. п. Из-за индивидуальных различий в этих системах возникают различия в восприятии напряжений и раздражителей. Дальнейшие различия, например, способность к ожиданию и понимаю, без которой невозможно узнавание объекта, также включаются в процесс субъективной организации напряжения и благодаря этому, в одном случае, напряжения воспринимаются в более конкретной форме, а в другом — в более размытой. И так далее.

Поняв, что существуют врожденные организационные и формирующие структуры психологических систем (думаю, все эти системы в целом можно назвать «врожденной организационной структурой»), мы уже не можем считать, что младенец является беспомощной жертвой собственных инстинктивных влечений. Поскольку у него есть способности к организации напряжений, он не является только пассивным исполнителем, и его поведение не целиком и полностью зависит от биологических влечений и внешних раздражителей. Можно сказать что младенец существует психологически, и его психология создает автономный фактор, влияющий на его поведение. Я также считаю, что в определенном смысле можно говорить о зарождении психологического стиля, психологической деятельности, которое является не только результатом влечений и раздражителей, но и результатом ментального организационного процесса личности.

Разумеется, на модификацию, развитие и дифференциацию «врожденной организационной структуры» непосредственное влияние оказывает внешний мир. Существование такой структуры подразумевает не только актуальную деятельность личности, но и ее дальнейшее развитие. Если организация внутренних напряжений и внешних раздражителей существует изначально, тогда все, что успешно влияет на развитие (включая и внешние и внутренние влияния), организуется в соответствии с формами деятельности, формами субъективного восприятия, познания и т. п., которые преобладают в данный момент. Другими словами, развитие всегда происходит через существующие формы, а сами эти формы трансформируются изнутри, а не получая стимулов для изменения извне.

С этой точки зрения, возможно, легче понять общие формы деятельности, поскольку каждое новое развивающее влияние попадает под власть существующей организации. Вместе с тем становится ясно, что определенные развивающие влияния «включаются» в стиль, тогда как другие, какими бы мощными они ни были с объективной точки зрения, в него не «включаются», вследствие своей несовместимости с существующими формами деятельности или же им не за что там зацепиться. Если не придерживаться этой точки зрения — а считать, например, что изменение или развитие может произойти толко под влиянием мощных внешних событий или объединения целых областей внешней реальности — тогда очень трудно понять само существование стилей или формального соответствия в деятельности.

Прежде, чем закончить с врожденными психологическими системами, я хотел бы добавить несколько слов по поводу того, до какой степени эти системы определяют взрослые стили. Я поясню, что имею в виду. Важное место, которое занимают врожденные психологические системы в происхождении психологического стиля, вовсе не означает, что врожденные факторы имеют такое же значение для полностью развитого и высоко дифференцированного взрослого стиля. Наоборот, такие врожденные факторы могут отвечать лишь за форму общих, не высокодифференцированных и не специфических склонностей. Как правило, чем более специфична черта стили, тем меньше ответственности несут за нее врожденные факторы. Однако может быть вполне вероятно, что общие тенденции стиля определяют врожденные факторы.

Интересным (хотя и не безупречным) примером этого является половое соотношение в различных невротических состояниях. Подавляющее большинство истерических пациентов — женщины, а среди обсессивно — компульсивных пациентов больше мужчин. Такое соотношение биологической половой принадлежности нельзя понять ни с точки зрения динамического или симптоматического содержания, ни даже с точки зрения специфических защитных механизмов, характеризующих невротические состояния. С формальной же точки зрения, легко увидеть, что, конечно, не существует специфических врожденных факторов, отвечающих за возникновение невроза, зато есть врожденные половые различия в общих тенденциях стиля, что отражается и на форме невроза, если он появился. Под половыми различиями в тенденциях стиля я имею в виду общую модель активности, определенные черты когнитивного аппарата и тому подобное.

ИНСТИНКТИВНЫЕ ВЛЕЧЕНИЯ И РАЗВИТИЕ СТИЛЯ

Вопрос не в том, влияют ли инстинктивные влечения на развитие психологического стиля, а в том, каким образом и насколько сильно они влияют. Когда появляются новые влечения с новыми потребностями и мотивацией, новым потенциалом субъективного восприятия, новыми объектами интереса и моделями[61] активности, они неизбежно сталкиваются с существующей конфигурацией ментальных организующих форм. Но каков результат этого столкновения?

Наиболее простой вариант: каждая фаза инстинктивного развития переформирует деятельность мышления в соответствии с собственной моделью. Но эта концепция не выдерживает критики. Во-первых, просто отсутствуют факты, подтверждающие, что таким радикальным изменениям подвержены когнитивные модели, общие формы субъективного восприятия и т. п… Наоборот, мы видим, что они относительно стабильны и меняются медленно. Во-вторых, эта концепция не учитывает, что организующая структура существовала прежде любой новой развивающей силы. Какие бы качества, присущие напряженной потребности, ни пытались направить модифицирующую силу, например, па общую модель аффективного восприятия, эта модель, в первую очередь, сама будет влиять на аффективное качество напряженной потребности. В определенной степени это похоже на то, как люди учатся в соответствии со своими предыдущими представлениями; я не хочу сказать, что эти представления неизменны, но они безусловно порождают человеческую консервативность, В любом случае, столкновение новой напряженной потребности с существующей структурой организующих форм включает в себя их комплексное взаимодействие.

Давайте теперь, позабыв на какое-то время про все остальное; рассмотрим одну сторону этого взаимосвязанного процесса — природу модифицирующей силы, которую напряженная потребность стремится направить на данную структуру или ткань организующих форм. Столкновение заключается в том, что любая появившаяся напряженная потребность противостоит существующим формам всем своим потенциалом новых функций и новых свойственных этому потенциалу качеств восприятия. Он очень велик и не ограничен восприятием и функцией самого влечения. Напряженная потребность и ее модель — это лишь наиболее заметная часть новых проявлений, включающих в себя созревание новых физических и мышечных способностей и новых тенденций поведения.[62]

Поскольку влечение требует новой активности и интересов, оно затрагивает не только физические и мышечные, но и когнитивные способности. Оно помещает своего субъекта в новые отношения не только с физическим миром, но и с человеческим, социальным миром и таким образом затрагивает аффективные способности. Другими словами, в этом развитии есть потенциал для быстрого и экстенсивного появления новых психологических функций и субъективного опыта. Этот потенциал может произвести радикальные изменения в существующих организационных формах. Но это всего лишь потенциал. Тогда при каких условиях этот потенциал может найти свое проявление?

Напряженная потребность не возникает сразу в полностью развитой, конкретной форме. Напротив, сначала это крайне расплывчатое субъективное желание, направленное на внешние объекты или действия. Но этого расплывчатого желания вполне достаточно, чтобы переместить субъекта во внешний мир, приблизить его к действиям и к объекту, или, в случае с младенцем, заставить его вести себя так, чтобы объект приблизился к нему. В зависимости от внешнего объекта и внешних условий, первоначальное расплывчатое напряжение преобразуется и новое субъективное восприятие, в новые аффекты и удовлетворение, в новое поведение.

Например, младенец сначала плачет не потому, что хочет, чтобы пришла мама, не потому, что ждет удовлетворения, даже не потому, что ему что-то нужно: он плачет, потому что испытывает дискомфорт. Мать реагирует, и младенец получает удовлетворение. Этот опыт повторяется, и постепенно расплывчатое напряжение преобразуется в напряжение более направленное, в потребность в матери.[63] Вместе с этой направленностью появляется предчувствие удовлетворения, ощущение ожидания и доверия, благодаря которым становится легче переносить отсрочку удовлетворения.

Таким образом появляется множество новых аспектов субъективного восприятия. Развивается способность к предвидению, возникает аффективное восприятие, и под влиянием присущего влечению потенциала и внешних событий создается новая форма организации напряженной потребности. Таким образом создается возможность удовлетворения.

Однако есть еще один фактор, определяющий особенности новых функций и субъективного восприятия, так как даже при совершенно одинаковых паттернах кормления, у разных младенцев развитие происходит по-разному. Этот добавочный фактор — изначальная структура организующих напряжение форм. Таким образом, влечение воспринимается в соответствии с качествами субъективного восприятия, которое определяется такими факторами, как порог напряжения, степень готовности к сосанию — у некоторых младенцев напряжение выражено в более конкретной форме, а у других в более расплывчатой — и так далее.

Можно найти еще много факторов, в какой-то степени влияющих на функции, задействованные в процессе кормления. Различия способности к предвидению позволяют одному младенцу быстрее, чем другому, развить ожидающую (или доверчивую) направленность напряжения. Из-за различий в двигательной координации и общих различиях в телесной чувствительности одного ребенка нужно качать во время кормления, а другого не нужно, и так далее. Все факторы, определяющие изначальную модель организации напряжения и способа деятельности, не говоря уже о факторах, влияющих на восприятие младенцем матери, определяют не только развитие самой напряженной потребности, по и связанной с ней функцией. Именно из этого начального стиля (если на такой ранней стадии можно говорить о стиле) и выкристаллизовывается в процессе кормления форма влечения и связанных с ним психологических способностей.

Тот же процесс происходит и на более поздних стадиях развития влечения и более поздних стадиях взросления в целом. Фактически, чем более определенным становится стиль деятельности, тем: больше заметно, что развитие новых влечений зависит не только от природы этих влечений и внешних условий, но и от специфических тенденций стиля и его способности к саморазвитию. Легко можно себе представить, как изначально живой и активный маленький мальчик становится упрямым, если живет в условиях, которые направлены на лишение его волевых функций, приносящих ему удовлетворение (например, управления мочевым пузырем по собственному усмотрению), в то время как пассивный и инфантильный мальчик при том же режиме из пассивного превращается в подчиненного.

Каковы бы ни были детали взаимодействия между изменяющими стиль тенденциями, возникшими в результате инстинктивных влечений и взросления, и существующим стилем, результатом может быть только взаимное изменение. Давление инстинктивного напряжения изменяет общий стиль деятельности в ту или иную сторону, а этот стиль организует влечения и связанные с ними тенденции к новому развитию. И в конце концов поведение и субъективное восприятие, свойственное этим влечениям, приходят в соответствие с общим стилем деятельности личности.

КОНТРОЛИРУЮЩАЯ И РЕГУЛИРУЮЩАЯ ФУНКЦИЯ СТИЛЕЙ

Сначала психоанализ исследовал природу и развитие инстинктивных влечений, а затем обратился к вопросу о том, как сдерживается и контролируется напряженная потребность, требующая немедленного удовлетворения, и каким образом достигается стабилизация личности. То есть внимание психоанализа обратилось на владение «эго». Это прежде всего был клинический интерес, поскольку в невротических состояниях напряженная потребность не требует экстраординарных контрмер и формирования симптомов.

Но способность сдержать или отсрочить освобождение напряжения имеет и более общее значение. Развитие мышления и замещение реального действия воображаемым, развитие и усложнение аффектов, развитие всех «высших» и модуляция всех базовых функций и в целом переход личности из состояния относительной беспомощности, находящейся под воздействием напряжений, в состояние целеполагания или «воли» — все это зависит от способности контролировать напряжение. Но это не значит, что контроль осуществляется личностью или «силой воли», это — автоматический контроль со стороны эго.

Психологические стили или структуры, которые они отражают, я причисляю к организующим и стабилизирующим функциям. Эти структуры стабилизируют личность и регулируют напряжения. Какова же роль и функция стилей в развитии контроля над напряженными потребностями?

Сначала психоанализ рассматривал такой контроль в качестве сил, противостоящих и сдерживающих инстинктивные напряжения, но позже остановился на концепции структур (например, защитных), в которых были более или менее сосредоточены эти сдерживающие силы. Ранее считалось, что такие сдерживающие контрсилы возникают при столкновении с внешней реальностью, отрицающей или откладывающей удовлетворение. Позже — благодаря открытию врожденного психологического аппарата — эта точка зрения изменилась. Существование даже самых примитивных врожденных систем предполагает, что психологические структуры изначально до некоторой степени могут контролировать напряжение. Таким образом, считалось, что порог разрядки напряжения (например, порог подключения двигательных аппаратов), устанавливающий предельный уровень напряжения, является ядром, вокруг которого потом формируются более развитые контролирующие структуры.[64]

Эта концепция изначального ядра контролирующих структур снова напоминает, что младенческая беспомощность перед лицом напряженной потребности — всего лишь теоретическая модель, основанная на экстраполяции тенденции. На практике ни одно психологическое (или биологическое) состояние не может быть полностью лишено структур, контролирующих напряжение. Здесь мы можем задать еще один вопрос: не являются ли пороги напряжения только отдельными элементами врожденных психологических структур?

Я предположил, что совокупность врожденных систем можно назвать первичной организующей структурой, которая примитивно организует разрядку напряженных потребностей младенца (а также ответы на внешние раздражители). Теперь я хотел бы показать, что эта первичная организующая структура, примитивное основание индивидуального стиля, может считаться первичной контролирующей структурой благодаря не только порогам напряжения, но и организующим аспектам. Поясню свою мысль.

Говоря в целом, контроль может осуществлять либо особая противодействующая сила или сдерживающая структура, либо некий аспект организации энергии, параллельно осуществляющий и другие цели. Например, основная цель и назначение плотины — создать электрическую энергию, по процесс трансформации энергии обязательно включает в себя сдерживание начальной силы. В определенном смысле, сдерживание и трансформация энергии всегда связаны; без трансформации невозможно постоянно сдерживать возникающую энергию, а трансформация невозможна без сдерживания.

У младенца есть определенные модели восприятия и разрядки (то есть организации) напряжения, несмотря на то что они еще очень примитивны. Например, он способен сосать, у него есть психологическая «готовность» к сосанию, способность отреагировать на сосок. Если эта врожденная «готовность» адекватно соотносится с определенными физическими способностями и системами, разрядка напряжения проявляется в сосании, а не в бесцельных действиях, а напряжение становится более направленным.

Эту «готовность», это психологическое оснащение, создающее более дифференцированные модели восприятия и разрядки, можно рассматривать как структуру, организующую и поддерживающую напряжение. Говоря иначе, чем лучше этими структурами оснащен младенец, тем выше у него порог разрядки напряжения и тем дольше он способен «терпеть». Здесь, однако, необходимо рассмотреть дальнейшее развитие способности управлять напряжением, чтобы прояснить связь между этой способностью и психологическими организующими структурами.

Давайте вспомним процесс, в ходе которого мало дифференцированные нужды младенца становятся более организованными и направленными. Мало дифференцированное напряжение находит внешний объект, и младенец начинает не только предчувствовать и ждать удовлетворения, но ощущать напряжение более направленно и плакать, чтобы пришла мама. Это означает, что появилась новая система, организующая напряжение. Что же произошло с первоначальным напряжением при появлении этой новой организующей системы? Его прежняя форма исчезла; на месте расплывчатого напряжения появилась направленная, ожидающая активность. Когда возникла новая организующая система, напряжение превратилось в намерение; создалась сдерживающая напряжение структура; неотделимая от самой организующей структуры.

Подводя итог, можно сказать, что при развитии психологических организующих структур и моделей деятельности, личность переходит из состояния относительной беспомощности перед лицом напряженной потребности в более сознательное состояние, а относительно размытое напряжение превращается в намеренную, направленную активность и ожидание. Один из аспектов этого процесса можно назвать развитием способности контроля напряжения или сдерживания и откладывания разрядки. Эта способность контроля или сдерживания разрядки напряжения возникает не из-за наличия у младенца силы воли, а потому что изменилась форма напряжения; наличие предчувствий, ожиданий и направленности, так сказать, изменило значение контроля или сдерживания. Пока напряжение не дифференцировано (у него нет субъективной организации, цели или направления), его совершенно невозможно сдержать, и в той или иной форме наступает немедленная разрядка. С другой стороны, если напряжение преобразовалось в намерение. предчувствие или направленную активность, то его уже не нужно сдерживать, в определенных пределах оно будет регулироваться автоматически. С этой точки зрения, усиление организации напряжения, намерения и способности откладывать разрядку напряжения — все это аспекты одного процесса.[65]

Между стилем и защитой существует очень простая связь. Индивидуальный стиль деятельности — на пример, мышления — характеризует защитные операции наряду со всеми остальными и определяет их форму. Примерно то же самое имеет в виду Нольцман.[66] «Защитный стиль диктуется общим жизненным стилем личности, вытекающим из органических векторов восприятия и развития». Еще одно утверждение, которое кажется мне еще менее удовлетворительным, постулирует, что защитный процесс «использует» модели мышления, в целом характеризующие личность.[67]

В общем, все эти формулировки удовлетворительны, но все же очень схематичны, в них многое неясно. хотя на первый взгляд это и не столь заметно. Проблема заключается в следующем. Можно рассматривать защиту как структуру, контролирующую или регулирующую напряжение, и тогда стили тоже можно считать регулирующими структурами. Можем ли мы предположить, что регуляторы «используют» регуляторы?[68] В любом случае лучше конкретно проиллюстрировать, что имеется в виду, говоря, что защитная деятельность личности характеризуется общим стилем деятельности. Я попробую описать защитную деятельность, которая появляется в относительно нестабильном состоянии.

Когда аффект, напряженная потребность или их производные, сопровождаемые чрезмерным дискомфортом или тревожностью, стремятся ворваться в сознание, подключается функция снижения напряжения, соответствующая стилю личности. Возникает некое чувство, мысль или действие, одним из результатов которого оказывается извлечение из сознания нежелательного явления и сопровождающего его дискомфорта.

Прежде чем рассмотреть иллюстрацию, я хотел бы обратить ваше внимание па два аспекта этого взгляда на защитный процесс. Во-первых, в нем участвует сознательная активность личности просто потому, что такова его природа. Эта точка зрения полностью противоположна «марионеточной» в соответствии с которой считается, что личность пассивно защищается от угрожающих или неприятных напряжений. Во — вторых, раз этот процесс автоматически включает некие характерные функции, снижающие напряжение, этот же процесс самостабилизирует и самоподдерживает психологическое, состояние. Другими словами, эта точка зрения совпадает с мнением тех авторов (в особенности, с Меннингером[69]), которые утверждали, что защитный процесс является «гомеостатическим». Я хотел бы это проиллюстрировать на примере.

Один обссесивно — компульсивный пациент — трезвый, технически мыслящий и активный человек — хронически не чувствовал ни энтузиазма, ни возбуждения в ситуациях, когда они, казалось бы; должны были появляться. Однажды, когда он говорил о том, что, по всей вероятности, его скоро ожидает повышение по службе, у него на лице на миг появилась улыбка. С трудом сохраняя серьезность, он сказал, что о подобных возможностях говорить еще рано. В этот момент он усмехнулся. Затем на его лице снова возникло обычное, несколько озабоченное выражение, и он сказал: «Конечно, нет никаких гарантий, что так выйдет», и по его тону можно было подумать, что это наверняка не получится. После нескольких мимолетных изменений он, так сказать, снова стал самим собой.

Этот человек начал ощущать аффект или идею, которая явно его беспокоила, защитный процесс блокировал или, по крайней мере, снизил интенсивность этого аффекта или идеи, и он снова обрел комфорт. Давайте попробуем воссоздать некоторые аспекты этого процесса.

Ощущение энтузиазма с обычной точки зрения может показаться совершенно нормальным, но с точки зрения этого человека это совершенно не так. Он часто высказывался насчет «преждевременных» надежд или энтузиазма. Питать такие надежды — нереалистичное ребячество. Хотя он не верил, что ощущение энтузиазма магическим образом лишит его шансов на успех, но как-то квазилогически чувствовал, что именно так оно и будет. Согласно его взглядам, энтузиазм может привести лишь в «рай дураков», то есть к беспечному и безрассудному поведению.

Эти взгляды и фантазии сами по себе не могут нести ответственность за блокирование аффекта, поскольку этот человек способен контролировать мысли не больше, чем любой другой. Но они отражают дискомфорт, который вызывают у него именно эти конкретные аффекты. Он чувствовал, что это безрассудно. В прошлом этот человек, ощущая необычный аффект или чувствуя искушение действовать спонтанно, боялся, что «сойдет с ума», «потеряет контроль» или что-то в этом роде; и теперь он ощущал тот же страх, но несколько меньше и по-иному. То есть, согласно его субъективному определению, он чувствовал отнюдь не энтузиазм. Xoтя сначала его ощущения были похожи на энтузиазм, они быстро превращались в страх или другое, немодулированное возбуждение, вероятно, искушавшее его действовать безрассудно.

Когда осторожный человек чувствует, что может поступить безрассудно, он принимает меры предосторожности. Он не решает, что нужно стать осторожным; он просто таким является. Он ищет изъяны и недостатки и с легкостью их находи']-. Это реальные недостатки, хотя, возможно, и очень отдаленные. Их находит острое, ищущее внимание, которое подключил невроз. Эти недостатки, мухи па стене, полностью овладевают его сознанием, и, что характерно, он теряет чувство пропорции по отношению к картине в целом. Как только это происходит, энтузиазм или возбуждение, а также связанный с этими аффектами дискомфорт иными словами, ощущение безрассудства — исчезает из сознания или, в худшем случае, значительно снижается. Ему больше не следует сдерживать улыбку; у него больше нет настроения улыбаться. Он не может подключить или отключить этот процесс, поскольку является его частью.

Как мы можем охарактеризовать этот защитный процесс? Это всего лишь автоматическая последовательность действий самого обсессивно-компульсивного стиля деятельности. Неприятный аффект, не совместимый с существующим стилем, воспринимается в рамках этого стиля (то сеть как безрассудство) и автоматически подвигает личность на мысли и поведение, снижающие напряжение и ведущие к такому состоянию сознания, в котором исчезает изначальный аффект и связанный с ним дискомфорт. Состояние напряжения организуется соответствие с преобладающем стилем и функцией, снижающей напряжение.

Таким образом, защитный процесс, можно считать специфической операцией общего стиля деятельности, а именно операцией, проходящей в этом стиле в состоянии напряжения. Поскольку любой стиль представляет собой систему, организующую напряжение, то в нем содержатся самоподдерживающие аспекты, то есть способность организовывать необычные напряжения; в состоянии особого напряжения эти самоподдерживающиеся аспекты становятся особенно заметными. Так, например, обсессивно-компульсивный человек, почувствовав необычный энтузиазм, немедленно начинает искать изъяны. Параноик, едва почувствовав склонность забыть о настороженности, немедленно находит ключ к своим подозрениям. Истеричная женщина, едва начав отстаивать свое мнение, вдруг понимает, что ее аргументы неубедительны, и, смутившись, вообще забывает, что хотела сказать. Импульсивный человек, едва задумавшись о серьезном, долговременном плане, чувствует, что это чрезмерный груз, и ему ничего не остается, кроме того. чтобы немедленно напиться.

Невротик воспринимает такие необычные напряжения совсем не так. как нормальный человек. Если параноик забывает о настороженности, то тут же чувствует себя крайне уязвимым, а если человек чувствует себя уязвимым, разве он не будет готовиться к обороне? А это значит, что состояние напряжения всегда воспринимается в соответствии с существующими моделями деятельности, стремящимися это напряжение снизить. Конечно же, такой процесс не уничтожает глубинные источники напряжения, он лишь не допускает, чтобы это напряжение развивалось в сознании.

Защитный процесс, протекающий в состоянии особого напряжения, в состоянии временной нестабильности, отличается от более стабильной защитной деятельности лишь степенью интенсивности; Защитная деятельность является постоянным аспектом невротической деятельности, поскольку любой невротический стиль стремится оградить сознание от нежелательных тенденций. В определенных условиях невротическая модель может функционировать гладко и успешно, блокируя большую часть специфических напряжений. У таких людей (иногда их называют «хорошо интегрированными» невротиками) формы невротической деятельности могут не проявляться так ярко и отчетливо, как у невротиков в состоянии специфического напряжения или нестабильности.

Из такого взгляда на защиту следуют определенные выводы. Я хотел бы упомянуть три из них.

(1) Защитный процесс нельзя рассматривать лишь как деятельность особых механизмов, блокирующих влечения, поскольку он включает в себя весь стиль, организующий напряженные потребности и раздражители. Если верна эта точка зрения, защитные механизмы нужно анализировать, рассматривая связанные с ними процессы мышления и внимания, аффективные модели и т. п., - другими словами, их нужно анализировать, как аспекты или черты более общих моделей деятельности.

(2) Поскольку любой защитный процесс является аспектом организации напряжения, он исключает из сознания не просто специфические ментальные содержания, а их целые классы вместе с субъективным восприятием. Так, например, у компульсивного человека из сознания исключаются не только определенные агрессивные импульсы и их производные (пли не только определенные пассивные импульсы и производные от них), но и целые классы аффектов когнитивного и мотивированного восприятия. Этот факт может найти применение в психотерапии, поскольку на защитный процесс можно терапевтически воздействовать через различное психологическое содержание, включая и явно «поверхностное».

(3) Защитный процесс не является полностью внутрипсихическим. Поскольку он включает в себя весь стиль деятельности, то в определенное время он включает в себя и отношения личности с внешней реальностью. Таким образом, модель активности невротика, модель общения и отношение к внешнему миру, время от времени становятся важнейшими элементами защитной деятельности.

ЗАЩИТНЫЕ МОТИВЫ В НЕВРОТИЧЕСКИХ СТИЛЯХ

Если мы утверждаем, что следствием любого невротического стиля является исключение из сознания определенных классов субъективного восприятия и ментального содержания, можем ли в таком случае, что это исключение, эта защита, выступала как причина или мотив возникновения самого невротического стиля?

Очевидно, что среди «причин» возникновения стиля, невротического или любого другого, есть множество факторов, не имеющих ничего общего с мотивацией. Я имею в виду не только врожденные и развившиеся из них факторы, но и огромное количество внешних факторов — физических, социальных и культурных, — создающих климат, в котором развивается врожденный потенциал. Это фрагменты истории, которые влияют на природу психологического стиля, но не связаны с мотивами или инстинктивным конфликтом; то есть нельзя приписывать появление стиля только динамическим факторам (например, защитным требованиям). С другой стороны, источники стиля, не связанные с мотивами, сами по себе не могут нести ответственность за развитие невроза и кристаллизацию невротического стиля. Иными словами, они не отвечают за непрерывное отторжение из сознания новых ощущений и функций, что является неотъемлемой частью любого невротического стиля.

Когда относительно стабильный, зрелый невротический стиль подвергается невыносимому напряжению, усиливается защитная функция, уничтожающая это напряжение. Зрелый стиль расправляется с напряжением относительно быстро. А что если подобные события происходят в детстве? Другими словами, что происходит, когда необычному напряжению подвергается ребенок (скажем, появляется, новая напряженная потребность, для которой еще нет удовлетворительной модели или организующей формы)? И какие внешние и/или внутренние условия не позволяют возникнуть таким организующим формам, то есть отделяться от существующих форм?

Как правило, ответ простой. Если невозможно возникновение модели, организующей существующую напряженную потребность, осуществляющей разрядку и дающей возможность развиваться аффектам, активности и прочему в соответствии с этим напряжением, возникает модель, которая стремится любым путем уничтожить это напряжение. Новая дифференциация организующих форм восстанавливает стабильность точно так же, как защитные функции зрелого невротического стиля, то есть изгоняя напряжение из сознания. Таким образом, напряженная потребность, непереносимая и вызывающая дискомфорт, подвигает ребенка в соответствии с его стилем к чувствам, мыслям или действиям, снижающим напряжение. Развиваются новые аффекты, методы мышления и поведения, но па стадии развития они не проявляют своего полного потенциала. Таким образом, вместо нового ощущения гордости и желания совершать новые волевые действия, может появиться новая ригидность и стыд; вместо инициативы, ведущей к новым интересам, может возникнуть вытеснение и т. д. Из общего стиля деятельности возникла новая невротическая дифференциация, восстановившая относительную стабильность, сдерживая при этом не только влечения, но и развитие эго.

У таких невротических дифференциаций есть интересный побочный эффект. С одной стороны, зажимая нормальное, полноценное развитие познания, аффекта и активности и стремясь к самоподдерживающейся стабильности, эти дифференциации ведут в тупик. С другой стороны, защищаясь и тем самым развивая особые искажения функций, они часто ведут к гипертрофированным (по сравнению с нормальными) способностям, дающим особые адаптивные преимущества. Так, например, импульсивный человек может прекрасно разбираться в практических делах, психопат может быть крайне обаятельным в обществе, параноик может быть исключительно наблюдательным, обсессивно-компульсивный человек может быть чрезвычайно работоспособным, и т. д.

Таким образом, мы можем прийти к заключению, что защитные требования безусловно влияют на развитие стиля. Однако не стоит считать, как это делал Райх, что характер формируется исключительно в соответствии с природой внешних запретов. Наоборот, возникшая в результате невротическая дифференциация очень сильно отличается от начальных моделей деятельности. Из клинической практики хорошо известно, что динамическое объяснение хорошо выглядит в ретроспективе, но с его помощью не получается предсказания развития. Одинаковые влечения и внешняя реальность порождают множество различных характеров, и потому мы можем надеяться лишь на частичную связь между условиями и конечным психологическим состоянием.