1 Предназначение

Когда это происходит в первый раз, если точнее – шестого ноября, я просыпаюсь в два часа ночи. В ушах стоит звон, а перед глазами пляшут крошечные светлячки. Я чувствую запах дыма. Встав с кровати, я обхожу все комнаты, чтобы убедиться, что ничего не горит. Но все в порядке, и мама с братом спокойно спят. К тому же запах скорее напоминает резкий древесный дым от костра. Списав все произошедшее на очередную странность в моей жизни, я пытаюсь уснуть, но ничего не выходит. Поэтому я отправляюсь на первый этаж, в кухню. Но стоит мне остановиться у раковины, набрать в стакан воды и сделать глоток, как я неожиданно оказываюсь посреди горящего леса. И это не сон. Ощущения такие, словно я действительно нахожусь там. Примерно секунд через тридцать я вновь стою на кухне – в луже воды от выпавшего из рук стакана.

Придя в себя, я тут же бегу будить маму, усаживаюсь в ногах ее кровати и, стараясь сдержать волнение, пересказываю каждую деталь видения. Но их так мало, всего-то огонь и парень.

– Слишком подробные видения ошеломляют, – говорит она. – Вот почему оно приходит к тебе по частям.

– Ты так же узнала о своем предназначении?

– Так о нем узнают большинство из нас, – ловко уклоняясь от моего вопроса, говорит она.

Мама никогда не упоминает свое предназначение, потому что это одна из запретных тем. И меня всегда бесило, что, несмотря на то что мы близки и всегда были близки, существует огромная часть жизни, которой она отказывается делиться.

– Расскажи мне о деревьях в своем видении, – просит она. – Как они выглядели?

– Думаю, это были сосны. Я видела иголки, а не листья.

Она задумчиво кивает, как будто я сказала что-то важное. Но все мои мысли занимают не деревья, а парень.

– Жаль, что я не увидела его лица.

– Еще увидишь.

– Интересно, я должна защитить его?

Мне нравится мысль стать его спасительницей. У всех, в ком течет ангельская кровь, разное предназначение – кто-то становится посланником, кто-то лишь свидетелем, кто-то призван утешить, кто-то должен совершить поступок, который потянет за собой цепочку других, – но хранители мне нравятся больше всех. На мой взгляд, они самые ангелоподобные.

– Не верится, что ты стала достаточно взрослой, чтобы проявилось твое предназначение, – вздыхает мама. – Чувствую себя ужасно старой.

– Но ты действительно стара.

И с этим не поспоришь, ведь ей больше сотни лет, хотя на вид ей не дашь и сорока. А вот я чувствую себя тем, кто есть на самом деле: глуповатым (хоть и не слишком обычным) шестнадцатилетним подростком, которому приходится ходить в школу по утрам. И пока не ощущаю в себе ангельской крови. Посмотрев на свою красивую жизнерадостную маму, я понимаю, что каким бы ни было ее предназначение, она исполняла его с должной храбростью, настроем и сноровкой.

– Думаешь… – начинаю я через минуту, но смолкаю, понимая, как трудно задать вопрос, потому что мне не хочется, чтобы она считала меня трусихой. – Думаешь, мое предназначение в том, чтобы погибнуть в огне?

– Клара.

– Я серьезно.

– Почему ты так решила?

– Просто когда я стояла позади парня, то ощутила невероятную скорбь. Но не поняла, что ее вызвало.

Мама обнимает меня, а затем притягивает к себе, и мне слышно сильное ритмичное биение ее сердца.

– Может, причина этой скорби в том, что я скоро умру, – шепчу я.

Ее руки напрягаются.

– Это редкость, – тихо говорит она.

– Но такое случается.

– Мы с тобою разберемся с этим. – Мама крепче прижимает меня к себе и убирает волосы с моего лица, как делала это в детстве, когда меня мучили кошмары. – А сейчас давай спать.

Я никогда не чувствовала больше бодрости, чем сейчас, но все же растягиваюсь на кровати, и она накрывает нас одеялом, а затем обнимает меня. Мама теплая, скорее даже горячая, будто и ночью ее согревает солнце. Меня окутывает аромат ее духов, которые часто выбирают пожилые леди: розовая вода и ваниль. И от этого я чувствую себя в еще большей безопасности.

Но закрыв глаза, я вновь вижу перед собой парня. Он замер в ожидании… меня. И это кажется мне более важным, чем скорбь или вероятность погибнуть в огне. Он ждет меня.


Когда я просыпаюсь, за окном барабанит дождь, а сквозь жалюзи просачивается светло-серый свет. Стоя у плиты, мама перекладывает яичницу в тарелку. Как и в любой другой день, она уже переоделась и приготовилась к рабочему дню, только ее волосы все еще мокрые после душа. Она напевает что-то себе под нос, выглядя при этом счастливой.

– Доброе утро, – выпаливаю я.

Мама поворачивается, откладывает лопаточку и шагает ко мне, чтобы обнять. В ее улыбке отражается столько гордости, словно я, как и в третьем классе, выиграла районный конкурс по орфографии. Словно она и не ожидала от меня чего-то меньшего.

– Как ты себя чувствуешь? Справляешься?

– Да, я в порядке.

– А что случилось? – доносится с порога голос моего брата Джеффри.

Мы с мамой поворачиваемся и видим, что он стоит, прислонившись к косяку, все еще помятый, неумытый и угрюмый после сна. Он никогда не был жаворонком. В его глазах, устремленных на нас, мелькает страх, словно он ожидает услышать плохие новости о том, что кто-то умер.

– Твоей сестре явилось ее предназначение.

Мама улыбается, но уже не так радостно, как раньше. Скорее уж настороженно.

Он оглядывает меня с головы до ног, будто пытается отыскать на моем теле божественный знак.

– У тебя было видение?

– Да. О лесном пожаре. – Я закрываю глаза и вновь вижу холм, заросший соснами, оранжевое небо и клубы дыма. – И парне.

– С чего ты решила, что это не сон?

– Потому что я не спала.

– И что означает твое видение? – спрашивает он.

Все, что связано с ангелами, для него в новинку. Он еще в том возрасте, когда сверхъестественные вещи кажутся крутыми и будоражат воображение.

– Не знаю, – отвечаю я. – Это мне и предстоит выяснить.


Через два дня видение появляется вновь. Я бегу по внешней дорожке в спортзале Старшей школы Маунтин-Вью, а через мгновение знакомый мне мир – Калифорния, Маунтин-Вью, спортзал – исчезает. И я оказываюсь в лесу. Практически ощущаю вкус огня. Но в этот раз языки пламени танцуют на гребне холма.

А затем я чуть не врезаюсь в чирлидершу.

– Смотри под ноги, мужланка! – вскрикивает она.

Я отшатываюсь в сторону, чтобы пропустить ее. А сама, тяжело дыша, прислоняюсь к сложенным трибунам и пытаюсь вновь погрузиться в видение. Но это равносильно попыткам вернуться в увиденный сон после того, как окончательно проснулся. Оно исчезло.

Дерьмо. К тому же меня впервые назвали мужланкой, и в этом нет ничего приятного.

– Не останавливаемся! – кричит учительница физкультуры миссис Шварц. – Нам нужно определить, как быстро вы можете пробежать полтора километра. Клара, тебя это тоже касается.

Наверное, в прошлой жизни она была сержантом по строевой подготовке.

– Если ты не уложишься в десять минут, то побежишь снова на следующей неделе! – кричит она.

Я вновь начинаю бежать. Стараясь сосредоточиться на поставленной задаче, я не сбавляю темпа, чтобы компенсировать потерянное время. Но мои мысли вновь возвращаются к видению. Силуэты деревьев. Земля под ногами, усыпанная камнями и сосновыми иголками. Парень, стоящий ко мне спиной и не сводящий взгляда с приближающегося огня. И мое сердце, которое вдруг забилось невероятно быстро.

– Последний круг, Клара, – говорит миссис Шварц.

Я ускоряюсь. Почему он стоит там? Даже не закрывая глаза, я вижу его образ, словно тот выжжен на сетчатке. Он удивится, увидев меня? В голове крутится множество вопросов, но самый главный из них: «Кто он?»

И в этот момент я пробегаю мимо миссис Шварц.

– Молодец, Клара! – говорит она. А через мгновение бормочет: – Не может быть.

Замедлив шаг, я возвращаюсь к ней, чтобы узнать свое время.

– Я уложилась в десять минут?

– Ты пробежала за пять минут сорок восемь секунд. – В ее голосе слышится невероятное удивление.

Она смотрит на меня так, словно у нее тоже было видение, только в нем меня взяли в команду по легкой атлетике.

Ууууупс. Я задумалась и перестала сдерживаться.

Мне придется придумать убедительное оправдание, если мама об этом узнает.

– Наверное, вы что-то напутали с секундомером, – пожав плечами, говорю я.

Мне остается лишь сохранять спокойствие и надеяться, что она купится на это, хоть мне и придется вновь бежать полуторакилометровку на следующей неделе.

– Да, – рассеянно кивнув, соглашается она. – Должно быть, я неправильно засекла время.


Вечером, развалившись на диване, я пересматриваю «Я люблю Люси»[1], когда мама возвращается домой.

– Все так плохо?

– Это мой запасной вариант, если не получается отыскать «Прикосновение ангела»[2], – насмешливо отвечаю я.

Словно угадав мое заветное желание, она достает коробку с мороженым «Бен энд Джерри» из бумажного пакета.

– Ты богиня, – говорю я.

– Не совсем.

Она показывает мне книгу: «Деревья Северной Америки: иллюстрированный справочник».

– Может, мои деревья вовсе и не в Северной Америке.

– Но нам же надо с чего-то начать.

Мы идем к кухонному столу и склоняемся над книгой, выискивая сосны из моего видения. Если бы кто-то увидел нас, то подумал бы, что мама просто помогает дочери с домашним заданием, а вовсе не о двух полуангелах, которые пытаются разгадать миссию небес.

– Эти, – наконец говорю я, ткнув в одну из картинок, а затем с довольным видом откидываюсь на спинку стула. – Сосна скрученная широкохвойная.

– Желтоватые скрученные иглы, растущие пучком по две хвоинки, – зачитывает мама. – С коричневыми шишками яйцевидной формы?

– Я не рассмотрела шишки, мам. Просто у них очень похожая форма, и ветви растут с середины ствола, – отвечаю я, зачерпнув ложкой мороженое.

– Понятно. – Она снова переводит взгляд на книгу. – Похоже, она растет в Скалистых горах и на северо-западном побережье США и Канады. Коренные американцы использовали стволы деревьев для опор своих вигвамов. Отсюда и название[3], – продолжает мама. – А еще здесь говорится, что шишкам требуется очень много тепла – как, например, от лесного пожара, – чтобы раскрыться и выпустить семена.

Очень познавательно, – язвлю я.

Хотя при мысли о соснах, которые растут только на выжженных участках, мое тело охватывает дрожь волнения. Даже у дерева есть какое-то предназначение.

– Отлично. Теперь мы примерно знаем, где это произойдет, – говорит мама. – И нам остается лишь сузить круг поисков.

– А что потом?

Я рассматриваю изображение сосны и вдруг вижу, как ветви словно охватывает пламя.

– А потом мы переедем.

– Переедем? Мы уедем из Калифорнии?

– Да, – подтверждает мама.

И, судя по всему, она не шутит.

– Но… – бормочу я. – А как же школа? Мои друзья? Твоя работа?

– Ты переведешься в новую школу и заведешь новых друзей. Я найду новую работу или попробую работать из дома.

– А Джеффри?

Она усмехается и хлопает меня по руке, словно я ляпнула глупость.

– Конечно же, он поедет с нами.

– Да уж, он будет в восторге, – говорю я.

У Джеффри тут армия друзей, нескончаемая вереница бейсбольных матчей, соревнований по спортивной борьбе, футбольных тренировок и прочего. И впервые я осознаю, что все намного сложнее, чем мне казалось. Мое предназначение изменит все.

Мама закрывает справочник деревьев и серьезно смотрит на меня с другой стороны кухонного стола.

– Это очень важно, Клара – говорит она. – Это видение, это предназначение – цель твоего существования.

– Я понимаю. Просто не думала, что нам придется переезжать.

Я смотрю в окно на двор, где играла в детстве, на качели, которые мама так и не снесла, на кусты роз у забора, росшие там всю мою жизнь. А вдалеке виднеются смутные очертания гор, которые всегда казались мне краем мира. Если прислушаться, можно различить грохот поездов «Калтрейн», пересекающих бульвар Шорлайн, и тихую музыку из бара «Великая Америка» в трех километрах отсюда. И мне не верится, что мы когда-нибудь уедем в другое место.

Мамины губы изгибаются в сочувственной улыбке.

– Ты думала, что сможешь слетать куда-то на выходные, там исполнить свое предназначение, а потом вернуться?

– Примерно так. – Смутившись, я отвожу взгляд в сторону. – Когда ты расскажешь Джеффри?

– Думаю, стоит подождать, пока мы не узнаем точное место.

– Можно я поприсутствую при разговоре? Я захвачу попкорн.

– Когда-нибудь наступит его черед, – говорит она, и в ее глазах мелькает печаль от мысли, что мы так быстро взрослеем. – И когда он получит свое предназначение, тебе тоже придется чем-то поступиться.

– И мы снова переедем?

– Мы отправимся туда, куда позовет его предназначение.

– Это безумие, – покачав головой, говорю я. – Настоящие безумие. Ты ведь понимаешь это?

– Неисповедимы пути, Клара.

Она выхватывает у меня ложку и выковыривает большой кусок ванильно-солодового мороженого с крендельками и арахисовой помадкой. А затем усмехается и прямо у меня на глазах вновь превращается в озорную, веселую маму.

– Неисповедимы пути.


В последующие две недели видение появлялось раз в два-три дня. Я занимаюсь своими делами, а потом бац… оказываюсь на плакате с Медведем Смоки[4]. В какой-то момент я начинаю неосознанно ждать его появления по дороге в школу, в душе, за ланчем. Иногда видения нет, но меня окутывают ощущения. И тогда я чувствую жар и запах дыма.

Друзья замечают это. А затем дают мне дурацкое прозвище «инопланетянка», подразумевая, что я не от мира сего. Но думаю, могло быть и хуже. Учителя тоже замечают. Но так как к моим оценкам не придерешься, они не обращают внимания, что я большую часть урока пишу в личном дневнике, а не в тетради.

Если бы вы заглянули в мой личный дневник несколько лет назад, в тот блокнот с мягкой розовой обложкой, с замочком и маленьким золотым ключиком, который я носила на цепочке, чтобы до него не добрался Джеффри, то увидели бы бредни вполне обычной девчонки. Там были рисунки цветов и принцесс, заметки о школе, погоде, понравившихся фильмах, музыке, под которую я танцевала, мечты о том, чтобы сыграть Фею Драже в «Щелкунчике» или чтобы Джереми Морис подослал ко мне одного из своих друзей и они попросили меня стать его девушкой, на что я, конечно же, ответила бы «нет», потому что мне претило отправляться на свидание с трусом, который не смог даже самостоятельно подойти ко мне.

Лет в четырнадцать я начала вести ангельский дневник. Для этого я выбрала темно-синий блокнот на спирали с изображением невозмутимой женщины-ангела, ужасно походящей на маму, с рыжими волосами и золотыми крыльями, которая стояла на нижней части полумесяца в окружении звезд и лучей света. В нем я записывала все факты и предположения об ангелах и ангельской крови, которыми мама когда-либо делилась со мной. Там же были заметки о моих экспериментах. Например, как я порезала предплечье ножом, чтобы посмотреть, пойдет ли кровь (ее оказалось много) и сколько уйдет времени на заживление (примерно двадцать четыре часа с появления пореза до момента, когда розовый шрам полностью исчез), как я заговорила на суахили[5] с мужчиной в аэропорту Сан-Франциско (представьте, как мы оба удивились), или о том, что у меня получилось сделать двадцать пять прыжков grands jetés[6] назад и вперед по танцевальному залу и даже не запыхаться. Тогда-то мама начала мне читать лекции о том, что необходимо сдерживать себя на людях. И с того времени я стала чувствовать себя не только девочкой Кларой, но и сверхъестественным существом, в котором течет ангельская кровь.

Сейчас мой дневник (простой, черный, с закладкой и на резинке) заполнен всем, что связано с предназначением: рисунки, заметки, различные детали из видения, по большей части те, что относятся к таинственному парню. Он постоянно присутствует на краешке моего сознания – кроме тех моментов, когда мое сознание полностью им захвачено.

И с каждым разом я все лучше изучаю его образ. Силуэт его широких плеч, старательно взъерошенные темно-каштановые волосы, настолько длинные, что закрывают уши и спадают на воротник сзади. Парень прячет руки в карманах черной кофты, сшитой из какого-то пушистого материала, возможно флиса. Он стоит, перенеся вес на одну ногу, словно собирается уйти. Он выглядит худым, но при этом мускулистым. Когда он начинает поворачиваться, я вижу едва заметные очертания щеки, и от этого каждый раз мое сердце начинает колотиться, а дыхание сбивается.

«Что он подумает обо мне?» – задаюсь я вопросом.

Мне хочется внушать благоговейный трепет. Когда мы окажемся в лесу, он наконец повернется и посмотрит на меня, мне хочется хоть немного походить на ангела. Выглядеть такой же сияющей и воздушной, как мама. Я знаю, что не уродина. Все, в ком течет ангельская кровь, довольно привлекательны. У меня хорошая кожа, а губы, даже без помады, красивого розового оттенка, поэтому я всегда использую только блеск. А еще я не раз слышала, что у меня красивые колени. Правда, я слишком высокая и чересчур худая, но не как топ-модель, а как аист с руками. К тому же мои глаза, которые иногда становятся серыми, как грозовые тучи, а иногда темно-синими, выглядят чересчур большими для моего лица.

Да, у меня, несомненно, красивые волосы: длинные, волнистые, ярко-золотистые с красноватым отливом, которые тянутся за мной, как запоздалая мысль. Но вся проблема в том, что они непослушные. И часто путаются. Они цепляются за все, что только можно: попадают в молнии на одежде и в тарелки с едой, захлопываются автомобильными дверями. Ни хвостики, ни косы долго не держатся. Иногда мне кажется, что они какое-то живое существо, которое пытается вырваться на свободу. Стоит мне стянуть их резинкой, как уже через пару секунд они норовят залезть мне в лицо, а через час распадаются вновь. Даже слово «неуправляемые» слишком мягкое для них.

Уверена, с моим везением мне не удастся спасти парня из горящего леса, потому что я зацеплюсь волосами за ветку в километре от нужного места.


– Клара, твой телефон звонит! – кричит мама из кухни.

Я вздрагиваю и перевожу взгляд на раскрытый передо мной дневник. На странице появился аккуратный скетч парня: его затылок, шея, взъерошенные волосы, ресницы и линия щеки. Не помню, чтобы рисовала его.

– Хорошо! – кричу я в ответ.

А затем закрываю дневник и засовываю его под учебник алгебры. Как только я сбегаю по лестнице, меня окутывает аромат выпечки, словно в пекарне. Завтра День благодарения, и мама напекла пирогов. На ней фартук домохозяйки из пятидесятых годов (который она носит с пятидесятых, хотя тогда, по ее словам, не была домохозяйкой), запорошенный мукой. Мама протягивает мне телефон.

– Это твой отец.

Я поднимаю бровь и вопросительно смотрю на нее.

– Не знаю, зачем он звонит, – отвечает она и отдает телефон, а затем разворачивается и тактично выходит из комнаты.

– Привет, пап, – говорю я.

– Привет.

В трубке повисает молчание. Мы обменялись лишь приветствиями, а ему уже больше нечего мне сказать.

– Так зачем ты звонишь?

И снова молчание. Я вздыхаю. Годами я репетировала свою речь о том, как злюсь на него за то, что он бросил маму. Мне было всего три года, когда они расстались. Я не помню, из-за чего это произошло. Да и вообще из той жизни я помню лишь несколько фрагментов. Как праздновали день рождения. Как гуляли на пляже. Как он стоял у раковины и брился. И конечно же, прекрасно помню, как он уехал. Я стояла на подъездной дорожке рядом с мамой, которая удерживала на бедре Джеффри и плакала от горя, смотря ему вслед. Никогда не прощу ему этого. Да и много еще чего. Того, что так стремился уехать подальше от нас, что забрался на другой конец страны. Того, что редко звонил и не знал, что сказать во время этих разговоров. Но больше всего – того, как морщится мама, когда слышит его имя.

Она никогда не рассказывала, что произошло между ними, это такая же запретная тема, как и ее предназначение. Но в одном я уверена точно: мама настолько близка к совершенству, насколько это вообще возможно. В конце концов, она наполовину ангел, хотя папа и не знает об этом. Она красивая, умная и веселая. Очаровательная. А он бросил ее. Бросил нас всех.

И это, на мой взгляд, делает его настоящим дураком.

– Я просто хотел узнать, все ли у тебя в порядке, – наконец говорит он.

– А почему должно быть по-другому?

Он кашляет.

– Ну… жизнь подростка нелегка, верно? Старшая школа. Парни.

И тут разговор стал не просто необычным, а по-настоящему странным.

– Верно, – отвечаю я. – Она действительно нелегка.

– Мама говорит, у тебя хорошие оценки.

– Ты разговаривал с мамой?

Снова молчание.

– Как живется в Большом яблоке?[7] – спрашиваю я, чтобы сменить тему разговора.

– Как и всегда. Яркие огни. Большой город. Вчера видел Дерека Джетера[8] в Центральном парке. Вот такая здесь ужасная жизнь.

Папа тоже бывает очаровательным. Мне часто хочется разозлиться на него и сказать, что ему не следует даже пытаться сблизиться со мной, но это никогда не выходит. В последний раз мы виделись два года назад. Мне тогда только исполнилось четырнадцать. Всю дорогу – в аэропорту, в самолете, пока шла по терминалу и получала багаж – я репетировала свою речь о том, как ненавижу его. Но стоило мне заметить его фигуру у выхода, как мое тело наполнилось странным счастьем. И я тут же бросилась в его объятия, а затем призналась, что скучала.

– Я тут подумал. Может, вы с Джеффри приедете в Нью-Йорк на каникулы? – спрашивает он.

Я еле сдерживаю смешок от того, насколько «удачное» он выбрал время.

– Я бы с удовольствием приехала, но у меня есть кое-какие важные дела, – отвечаю я.

Например, отыскать, где начнется лесной пожар. И понять, какова истинная причина моего пребывания на земле. Но я никогда не расскажу ему об этом.

Он снова молчит.

– Мне жаль, – говорю я и мысленно удивляюсь тому, что не соврала. – Я позвоню, если что-то изменится.

– Мама сказала, что ты сдала экзамен на права. – Он явно пытается сменить тему.

– Да, я сдала письменный тест, выполнила параллельную парковку и все остальное. Мне уже шестнадцать. И теперь у меня есть настоящие права. Только вот мама не разрешает мне брать ее машину.

– Может, пора уже купить собственную.

У меня невольно открывается рот. Он полон сюрпризов.

А потом я чувствую запах дыма.

Но на этот раз он еле ощутим, словно доносится издалека. К тому же я не вижу огня. И парня. Лишь ощущаю жар, прилетевший с порывом ветра, от которого волосы выбиваются из хвоста. Я кашляю и отворачиваюсь в сторону, убирая прядь за ухо.

И вижу серебристый пикап. Он припаркован на обочине грунтовой дороги в нескольких шагах от меня. На боку большими хромированными буквами написано: «АВАЛАНШ», а задняя часть кузова закрыта тентом. Это пикап парня. Я почему-то уверена в этом. «Посмотри на номер, – говорю себе я. – Сосредоточься».

Номерной знак очень красивый. На фоне изображено голубое облачное небо. С правой стороны нарисована скалистая гора с плоской вершиной, которая выглядит смутно знакомой, а слева черный силуэт ковбоя с шляпой в руке на брыкающейся лошади. Кажется, я уже видела что-то подобное раньше. Я пытаюсь сосредоточиться на цифрах. Сначала мне удается разобрать число, написанное вертикально с левой стороны: «22». А затем еще четыре символа по другую сторону от ковбоя: «99CX».

Но я не чувствую прилива безмерной радости, которого ожидаю от того, что так легко заполучила важную информацию. Потому что видение еще не закончилось. Я отворачиваюсь от пикапа и быстро направляюсь к деревьям. По земле стелется дым. Где-то неподалеку раздается треск от упавшей ветки. А затем я вижу парня.

Он так же, как и всегда, стоит ко мне спиной. Но внезапно вершины деревьев охватывает огонь. Опасность так очевидна, так близка.

И сокрушительная скорбь обрушивается на меня, словно занавес. Горло сжимается, не давая произнести его имя. Я делаю шаг вперед.

– Клара? Ты в порядке? – раздается папин голос.

И я возвращаюсь в реальность. Привалившись к холодильнику, я смотрю в кухонное окно на колибри, которая парит у маминой кормушки, так быстро размахивая крыльями, что они сливаются в размытое пятно. Приблизившись, она делает глоток воды и улетает прочь.

– Клара? – В его голосе слышится беспокойство.

Все еще приходя в себя от шока, я прижимаю телефон ближе к уху.

– Папа, я перезвоню тебе чуть позже.

Загрузка...