Незримые тени

Близнецы

День выдался таким жарким, что земля покрывалась трещинами, а собаки и лошади ходили с высунутыми языками, изнемогая от чудовищного пекла. К тому же, как назло, ветер совершенно стих, обрекая на мучения тех бедняг, которых раскаленное солнце застало в пути далеко от дома и спасительной тени. Океан стал вязким и теплым, как масло, нагретое на сковороде.

Во всяком случае так утверждали горожане, пытавшиеся спрятаться от жары. Так что надвигающийся вечер встретили с облегчением, ожидая, что хоть чуточку повеет прохладой. Но уж никто не ожидал, что ночью разразится страшная гроза.

Казалось, гнев Божий обрушился на землю, чтобы смыть людские грехи, а то и вовсе покончить с родом человеческим.

Некоторые сетующие грешники, проклинающие свою гордость и алчность, простояли до самого утра на коленях, умоляя всех святых сжалиться над ними и послать возможность искупить свою вину. Приносились обеты отдать последнее имущество бедным, пожертвовать на строительство храма, попросить прощения у обманутых и обиженных, а то и вовсе прилюдно позволить высечь себя на площади, чтобы публично покаяться в свершенных преступлениях.

Вера в кару Божью в виде природных катастроф все еще жила в умах людей, полагающих, что все бедствия непременно являются причиной их далекой от святости жизни. То ли наука толком не дошла в маленький городишко (а это был 1898 год), то ли сказалось отдаленное местоположение. Городок находился в самой северной части одного острова, а до ближайшего порта на Материке надо было добираться часа четыре, не меньше.

Так или иначе, несмотря на темную ночь и пронизывающий ледяной ветер, что внезапно сменил адское пекло, хлещущий дождь и раскаты грома, под куполом местной церквушки, в звоннице, с неистовством раскачивался и звенел на всю округу медный колокол. Сам звонарь раскачивался в такт колоколу, вкладывая в это действо не только физическую, но и духовную силу, призывая жителей города очнуться ото сна и обратить свои мольбы Пресвятой Деве.

Фигура звонаря то возникала, то исчезала по мере того, как свет от вращающейся лампы маяка пронизывал ночной мрак и падал на церковь. Ее шпиль как раз достигал уровня смотровой площадки маяка, где, глядя то на город внизу, то на расстилающийся горизонт, стоял высокий плотный мужчина.

Видимо, на последней проповеди люди не вняли гласу священнослужителя и мало пожертвовали на нужды прихода. Вот теперь и пришла расплата.

Подобные мысли роились в голове у Петера, смотрителя маяка, нервно кусавшего губы, пока его пальцы пробегали по длинным нитям четок, слабо пахнувших деревом, из которого были сделаны бусины.

Ночка выдалась промозглой, не чета дню, а черный океан обрушивал яростные волны на скалистое побережье. Смотритель поежился. Не позавидуешь кораблям, попавшим в такой шторм. Уцелеть было почти невозможно. Утром точно не досчитаются лодок и баркасов.

В последний раз, когда шторм был тише, и то пришлось чинить мостики на пристани, а тут малой кровью не обойдется. Мужчина провел дрожащими пальцами по густым черным с проседью усам, прислушиваясь к звону колокола, доносящемуся сквозь завывание ветра и грохот стекающей воды по желобам. Он мог спуститься вниз, раз уж маяк исправно работал, но предпочитал находиться здесь, чтобы не слышать истошных женских криков, которые не мог выносить.

Его жена не могла разродиться уже вторые сутки, вопреки усилиям врачей и повивальных бабок. Петер решил, что в столь тяжкий час не помешает любая помощь, поэтому послал сперва за местным доктором с помощником, а после и за повитухой. Светило медицинской науки со снисхождением, а то и вовсе с презрением отнесся к знахарке, лечившей заболевания не с помощью доказанных методов, а верований в духов и силу трав.

Впрочем, если вначале тот и другая слабо переругивались, стараясь продемонстрировать свое мастерство, то сейчас, когда роженица в полубреду принялась умолять, чтобы ей дали умереть, испуганно сгрудились около ее кровати, с растерянностью глядя друг на друга. Все их знания казались бесполезными, в чем, впрочем, они не торопились признаваться.

По странному стечению обстоятельств ни врач, ни знахарка не обладали, как оказалось, в полной мере необходимыми знаниями, чтобы облегчить муки несчастной. Единственное, в чем они сошлись, наконец, было понимание непреодолимого обстоятельства, зовущееся роком или судьбой.

Человек – существо слабое. Ему ли выступать против воли Божьей? Списать свою некомпетентность на Всевышнего показалось им обоим весьма убедительным. Поэтому, смиренно сложив руки на груди, потупив глаза, они так и заявили смотрителю маяка, призывая его покориться судьбе.

Смотритель воспринял эту новость не слишком радостно, но тем не менее послушно принялся читать псалмы нараспев, путая слова, а то и целые предложения. Подушечки его пальцев начали неметь от непрерывного трения о четки, с которыми он не расставался вот уже много часов подряд.

Иногда мужчина перекладывал четки в одну руку, продолжая молиться, а другой рукой извлекал из глубокого кармана плоскую бутылку с янтарной жидкостью. Петер делал несколько глотков, обжигая небо и горло, захлебываясь, заплетающимся языком договаривал слова молитвы, а потом неловко запихивал бутылку обратно в карман, чтобы вновь вытащить ее минуту спустя.

Подкрепить свои силы в столь страшное время было необходимо. Он боялся думать о том, что происходило внизу, и уж тем более боялся зайти в дом, замирая от ужаса, от терзавших его мыслей. Также, не мог дать определения, чего опасался больше: гнетущей тишины, предвещавшей смерть, или жалобного протяжного вопля, который заставит его попятиться назад и вновь укрыться в башне маяка.

Смотритель был сильным, с большими крепкими руками и ногами, но сейчас чувствовал себя совершенно беспомощным и слабым. Все, что ему оставалось, это продолжать свои манипуляции с четками, бутылкой и не отводить глаз от церковного шпиля.

Чего Петер совершенно не понимал, так это самого характера затянувшегося родового процесса.

Жена пекаря, худая, тощая и нескладная, толком-то и не помучавшись, произвела на свет хорошенького пухленького младенца мужского пола всего за два часа! Пока она была на сносях, кумушки твердили без умолку, сплетничая про узкие бедра жены пекаря, что непросто ей будет родить, ох, непросто. И вот пожалуйста! А его молодая красавица, пышнотелая, статная, изодрала не одну пару простыней, цепляясь за них в муках, приподнимаясь на ослабевших руках, как только очередная схватка достигала болевого пика.

Он женился на ней в прошлом году, соблазнившись не столько богатым приданым, сколько полными очарования и кротости глазами, рассчитывая наполнить свой дом ребятишками и встретить старость в большой дружной семье. Теперь, похоже, все его планы летели к чертям.

Смотритель качал головой, негодуя на природное устройство мира, не решаясь, впрочем, негодовать на Бога, чтобы не навлечь его окончательную немилость. Петер принялся вспоминать свои грехи, большие и маленькие, пытаясь разобраться в правомерности поступков.

Ну, в молодые годы по девкам ходил, по местным кабакам, с чужой женой баловался разок. Но разве ж он кого ограбил? Разве кого убил?

Затуманенный алкоголем мозг не мог дать внятное логическое обоснование преступлениям против нравственности, и смотритель прекратил попытки оправдаться. Ему показалось, что, скорее всего, раз на то воля Божья, так тому и быть, а удел человеческий – покорно сносить тяготы и бремя своего существования.

Мужчина вновь достал бутылку из кармана и с удивлением обнаружил, что она пуста. С упорством человека, понимающего бессмысленность своего действия, Петер поднес бутылку ко рту, запрокинул голову, чтобы выудить несколько оставшихся капель на дне. Затем сделал нетвердый шаг по направлению к винтовой лестнице, зацепился штаниной за выступающий железный крюк и, не удержавшись на ногах, полетел прямо в темную пропасть, с грохотом отсчитывая ступени.

Приложившись пару раз затылком о жесткую поверхность, смотритель потерял сознание еще до того, как его тело продолжало по инерции переваливаться со ступени на ступень, словно мешок с мукой. Движение на лестнице прекратилось, и через пару минут тишину нарушил только раскатистый храп, сопровождавшийся невнятным бормотанием.

Экономка Клара, придя сюда, обнаружила его погруженным в глубокий сон. Что-то ворча себе под нос, она потрясла его за плечо, но смесь рома и тяжелых переживаний действовали на смотрителя похлеще любого снотворного, поэтому ей пришлось потрудиться, прежде чем она достигла результата.

Первое, что она услышала, был поток ругательств и бессвязных слов, которые, впрочем, быстро сменились протяжными стонами и жалобами на головную боль. Не обращая на это внимания, женщина встряхнула его еще раз.

Смотритель резко выпрямился, пытаясь сфокусировать взгляд.

– Фу, ты! Что тебе?

– Послушай-ка, хватит спать. Жена твоя родила двойню. Слыхал?

Двойня! Такого он не ожидал. Гримаса на оплывшем лице сменилась глуповатой, искренней улыбкой. Петер перекрестился.

– Вот так? Сразу двое?

Экономка уперла руки в бока.

– Так и есть! Сходил бы да и посмотрел, чем здесь валяться.

Смотритель облизнул пересохшие губы, борясь с тошнотой. Но это было уже неважно. Сейчас он встанет, сейчас. Клара, видя его усилия, покачала головой, подхватила под руку, чтобы помочь подняться.

– Когда родила?

– Да вот, перед самым рассветом. Немного погодя первого луча солнца.

– Ну, идем же. Помоги мне.

Первым делом смотритель обнял жену и расцеловал, но она с каким-то страхом отшатнулась от него и слабо кивнула, махнув в сторону, где под зеленым пологом стояла деревянная колыбель.

Дети были премилые. Розовые комочки, туго спеленатые, мирно дремали, тесно прижимаясь друг к другу, словно котята.

– Надо бы у плотника вторую заказать? – шепотом произнес смотритель, обдавая стойким перегаром экономку.

Клара посмотрела на близнецов.

– Можно. Но так-то им спокойнее. Как в утробе вместе были, так и тут. Жалко разнимать.

– Так-то так. Но нехорошо мальчику и девочке вместе спать, пускай даже они брат и сестра. Не дай Бог чего…

Петер осекся, прикусив язык, чтобы не пустить грех в мысли, не произнести вслух дурное и тем самым накликать беду. Однако вскоре оказалось, что эти страхи вполне могли сбыться.

Всякий раз, как девочку уносили искупать или покормить, выражение лица у мальчика менялось. Смотритель не мог взять в толк, мерещится ему этот угрожающий взгляд или всему виной выпитая тайком лишняя рюмка.

Он присматривался к ребенку, доказывая себе, что младенцы не умеют думать, что они слишком невинны, чтобы различать хорошее и плохое. Да и что плохого было в том, чтобы понянчить маленькую Софию, поиграть с ней? Она всегда так радовалась, когда отец брал ее на руки и возился с ней. Не то, что Деметрий, взгляд которого менялся с настороженного на колючий и вопрошающий.

Видеть у обычного младенца суровое выражение лица было слишком необычно, странно, даже пугающе. Ведь все младенцы такие улыбчивые и трогательные. Ну, просто ангелы!

Деметрий не походил на ангела. Разве что в те минуты, когда он чувствовал, что София спит рядом, лицо его приобретало какое-то одухотворенное выражение, которое сразу исчезало, стоило разлучить брата с сестрой на время. Он принимался смотреть по сторонам, насколько это позволяло его физическое развитие, ища взглядом сестру. В этом взгляде была тоска, неуверенность… Смотритель мог поклясться в этом: подобное никак не укладывалось у него в голове!

Взгляд Деметрия был слишком взрослым, все понимающим. Будто смотрели глаза опытного, познавшего жизнь человека.

Бояться младенца, пусть даже такого необычного, казалось верхом бессмыслицы и глупости, но смотритель не мог заставить себя преодолеть ощущение, что сын не сводит с него глаз, словно угрожает ему и своим молчанием говорит гораздо больше. Поэтому мужчина все реже брал его на руки, испытывая смесь неприязни и чувства вины, не решаясь признаться окружающим в своих подозрениях.

Его жена, стоило ей оправиться после тяжелых родов, слезно просила его больше не заводить детей, просиживала у окна в кресле с вышиванием, глядя на океан отрешенным взглядом и глубоко вздыхая.

Иногда она брала из колыбельки Деметрия и ходила с ним взад-вперед по комнате, тихонько напевая детскую песенку, затем укладывала обратно, забывая о нем на несколько дней, чтобы потом снова вспомнить о его существовании. К Софии она почти не притрагивалась, да в этом почти не было нужды, потому как малышку окружил вниманием отец, который все свое свободное время проводил рядом с ней.

В погожий день он непременно брал девочку на прогулку, заботливо укутав ее, показывал океанский берег, рыбацкие лодки и расстилающийся голубой горизонт. Поднимался он с ней на маяк, рассказывая о важности своей работы, о власти огня над тьмой и о том, что потерпевшие кораблекрушение не обретут покоя в воде и обречены на бесконечные странствия. Потому что люди вышли из земли и упокоиться должны в этой самой земле. Ночью можно услышать или даже увидеть тех, чьи тела поглотила морская пучина. Теперь их блуждающие души безмерно страдают, прикованные к месту своей гибели.

– Забиваешь ребенку голову страшными сказками, – ворчала экономка, – вот, пугать вздумал. Ты ей про Святую Мать и Младенца расскажи. Для христианской души-то оно лучше.

Петер соглашался. Он был крещен и ходил в церковь. Но при этом часть его сознания оставалась глубоко языческой, уходящей корнями в неведомое прошлое, о чем не говорилось в Библии. Это были сказания, передающиеся из уст в уста, легенды, возникающие не то от неуемной людской фантазии, не то от невероятных чудес, пережитых когда-то.

Конечно, смотритель никогда не сомневался в церковных устоях: он бы не осмелился и предположить, что церковь ошибается насчет устройства мира. Просто на протяжении своей жизни он не раз сталкивался с необъяснимыми вещами, которые приходской священник называл одинаково – «дьявольскими проделками». Неясное внутреннее смущение, а также и уважение к Богу, страх перед ним не позволяли сомневаться, что все необъяснимое, скорее всего, результат деятельности коварного Люцифера.

Софии, по всей видимости, весьма приходились по вкусу отцовские рассказы. Возможно, она была еще мала, чтобы представить пугающие картины об утопленниках, морских ведьмах и чудовищах, или ей просто нравился тембр голоса рассказчика. Он и успокаивал, и завораживал, потому как девочка всегда внимательно слушала все, что отец ей говорил.

Едва научившись стоять на ногах, София следовала за ним по пятам всюду, куда бы он ни ходил по дому. Деметрий, чувствовавший исходящую неприязнь от отца и равнодушие матери, отвечал им взаимностью: они были ему безразличны. В детской он старался подобраться поближе к сестренке, играя с ней, или зачарованно наблюдал, когда отец брал ее на руки, чтобы прочитать книжку.

Мальчик также усвоил, что если Софию переодевают, а отец набрасывает куртку, то это значило длительное расставание. Для Деметрия даже минута, проведенная вдали от сестры, казалась мучительной. Он мог бы плакать, кричать, выражая свое негодование, но такого никогда не случалось.

Всю боль и одиночество своего сердца Деметрий скрывал с удивительной, несвойственной маленькому ребенку стойкостью.

Как-то в одну из редких минут, когда мать стояла с ним у окна, машинально поглаживая по волосам, Деметрий заметил, что отец направляется с Софией через маленький сад к берегу.

Стоило смотрителю забрать из комнаты дочь, Деметрий бросался к креслу, взбирался на него, опираясь ручонками на подоконник, чтобы оттуда следить за ними. Мог ждать часами, не покидая кресло, пока в поле зрения снова не попадал взрослый мужчина с ребенком.

Он не улыбался, не хлопал по стеклу ручкой от счастья, никак не проявляя своего восторга. Внешне ничто не выдавало его радости, но внутри все ликовало: отец поднимался по ступеням дома, подбрасывая вверх хохочущую Софию.

Казалось бы, мальчик должен был ревновать, страдать от недостатка родительской любви. Но на самом деле, Деметрий ощущал себя вполне счастливым только от того, что сестра находилась рядом. И когда отец уделял внимание Софии, практически не обращая внимания на сына, последнего вовсе не удручал этот факт. Девочка с удовольствием играла с братом, но в ней не было тех чувств, что взрастали в нем: ответственности и беспокойства за нее.

Глядя на сына, сидящего в углу комнаты с игрушками, смотритель клялся себе, что станет брать его на прогулку, как и дочь, но эти мысли проходили, стоило ему подойти поближе.

Тяжелый взгляд загнанного зверя не мог выразить того отношения, которое демонстрировал этот маленький человечек. Повзрослев и выйдя из возраста младенца, Деметрий все меньше походил на обычного ребенка. Внешне он таким и казался, но этот взгляд, это лицо…

Боже милосердный!

Порой у смотрителя бежали мурашки от ужаса, что это существо – его сын! – находится в одной комнате с его ангелочком, его обожаемой Софией. Иногда, особенно по вечерам, когда сумерки окутывали дом, сгущающиеся тени преображали лицо Деметрия до неузнаваемости, делая его похожим на демона.

– Ты не можешь говорить такое о своем сыне, – возмущалась Клара. – Мальчик и так растет, как сорняк, при живых-то родителях! Пожалел бы малютку. Хозяйка, и та с ним редко бывает, а все ж таки родная мать! Это ж надо такое придумать – демон!

– Ты присмотрись к нему, как он смотрит, как ведет себя, – огрызался смотритель. – Поймешь, что я не преувеличиваю. А ты можешь поклясться, что его не подкинули злые духи нам на погибель?

– Тьфу ты, – экономка всплеснула руками. – Да я своими глазами видела, как он из утробы выскочил! Мелешь спьяну!

– Нет, да ты посмотри, посмотри все же! – кипятился красный от гнева и раздражения смотритель. – Вот, опять так смотрит… Ой! Убьет нас всех.

И Петер осенял себя крестным знамением, а заодно и сына.

– Да что я, Деметрия не видела? Ну, немного мрачный, а как тут не быть мрачным, если любви к нему нет у отца с матерью? – Клара наклонялась к мальчику, вглядываясь в его лицо, но выражение его неизменно менялось на спокойное, даже открытое.

Ругаясь, она подхватывала его, чтобы унести покормить, и Деметрий, поворачиваясь к отцу, пока того не видела Клара, снова принимал свой прежний вид. Потрясенный смотритель беспомощно смотрел ему вслед, теряясь в догадках и подозрениях, что могло так настроить сына против него.

Как-то раз экономка заглянула в детскую, чтобы перед сном проверить, все ли в порядке, и обнаружила в постельке Софии спящего рядом Деметрия.

Он выбрался из своей кровати и теперь обнимал сестру за плечики, прижимаясь лбом к ее спине. Клара наклонилась над детьми и мягкий огонь горящей свечи осветил профиль мальчика. Во сне он чуть улыбался. Лицо его было безмятежным.

«Вот старый бессердечный дурак, – подумала про себя Клара, вспоминая хозяина, не отводя глаз от спящего Деметрия. – Такой чудесный малыш – и вдруг демон?! Надо забрать ключи от подвала, где ром стоит, и все тут».

Потом она перенесла мальчика назад в его кроватку и укрыла одеялом. Ребенок не проснулся, только схватил пальцами мягкого игрушечного льва, а она вышла в коридор на цыпочках, не забыв притворить за собой дверь.

Следующей ночью экономка также зашла к малышам, чтобы удостовериться, что все в порядке. И снова постель Деметрия была пуста.

Впрочем, обнаружить его не составило труда. Как и в предыдущий раз, он перебрался в кровать Софии и устроился рядом. Одна его нога свисала вниз, потому что места было мало, а девочка раскинула руки и спала на спине.

Оба они были прехорошенькие: пожилая женщина невольно залюбовалась детьми. Но затем подумала, что если хозяин узнает об этом незначительном происшествии, то случится беда. Поэтому, несмотря на больную спину, подхватила спящего мальчика и снова, как и предыдущим вечером, отнесла в его постель.

В конце недели, то ли по забывчивости, то ли от усталости, Клара не заглянула в детскую. Она устроила уборку в доме, а после ужина, обойдя комнаты, отправилась посидеть у камина часок, там и задремала. Разбудил ее какой-то сумасшедший вопль, и спросонья она не сразу поняла, что случилось.

А случилось вот что.

Деметрий, дождавшись, когда в доме станет тихо и все уснут, вновь перебрался в постель к сестре. Когда в темноте пробирался через комнату, то умудрился разбить графин с водой, порезался об осколки, пытаясь их собрать, но не придал этому значения и по своей привычке так и залез к Софии.

Спустя какое-то время смотритель зашел проведать детей и так и замер на пороге с подсвечником в руке.

Яркий огонь осветил пустую кровать Деметрия, осколки стекла на полу, лужу воды вперемешку с кровью, а затем Петер разглядел леденящую душу картину.

Окровавленными руками брат обнимал сестру, устроившись на ее плече. Дети спали, но пронзительный крик разбудил их. София спросонья заплакала, а Петер, тем временем, бросился к Деметрию, ругаясь, на чем свет стоит, вытащил его из постели.

– Ах ты, выродок сатаны! Ты куда полез! Убить мою крошку вздумал??? Сейчас ты у меня получишь!

Трясущимися руками он ощупал плачущую Софию и убедился, что на ней нет ран. Но откуда тогда взялась кровь? Тут он вспомнил, что видел битые стекла на полу и обернулся к Деметрию, сидевшего в углу кровати и не сводившего с него горящего взгляда.

– Что ты смотришь, сатана? У, проклятый! Покажи руки!

Деметрий вытянул вперед ладони. На них были порезы, но видно, неглубокие. От ярости смотрителю стало трудно дышать. Он схватился за спинку кровати.

– Ты графин разбил??? – заорал Петер.

Деметрий кивнул.

– Ты чего к моей девочке забрался, а? Я тебя спрашиваю? Говори, а не то убью!!!

Мальчик насупился, глядя из-под нахмуренного лба на отца.

– Что молчишь??? Я тебе язык-то развяжу!

Смотритель принялся возиться с брючным ремнем, чтоб задать хорошую трепку сыну, но от злости, страха за дочь и длительного употребления рома его руки тряслись, и он никак не мог совладать с застежкой.

За этим занятием его и застала Клара, прибежавшая на истошные крики. Она всплеснула руками и бросилась к Деметрию.

– Ребенок в крови весь, не видишь, что ли? Ему раны надо промыть, а ты орешь как резаный!

– Отойди, ду-р-р-а! – язык смотрителя не подчинялся ему. – Я ему сейчас устрою! Убью!

Экономка обернулась, заслоняя собой мальчика и накинулась на Петера.

– Совсем спятил!!! Ты кого убить собрался, дурья твоя башка! Сына родного? За что? Угомонись, старый черт! Судью позову, пускай решает! А мальчика калечить не дам. Ишь, придумал! Пьяница проклятый!

Мужчина выпучил глаза.

– Ты кого защищаешь??? Этого демона? Да я и тебя сейчас убью!

И в подтверждение своих слов он заревел и бросился к ним, тряся ремнем. Экономка запричитала, закрывая собой Деметрия, но тут произошла странная вещь.

Не пройдя и двух шагов, смотритель наткнулся на какое-то препятствие, будто с разбегу налетел на невидимую стену, отчего его отбросило назад с такой силой, что он очутился у самой двери.

Приоткрыв глаза, Клара с удивлением обнаружила, что хозяин валяется у входа. Когда он приподнялся, то от ярости у него не осталось и следа, одно только недоумение отражалось на его опухшем, красном лице.

– Что такое? – пробормотал он. – Как это я тут оказался?

Экономка и сама не могла ответить на этот вопрос. Она находилась в таком же недоумении.

В комнате находились только они вчетвером: двое взрослых и двое детей. София всхлипывала в своей кровати, а Деметрий находился у нее за спиной. Тогда кто оттолкнул хозяина?

Одна догадка закралась ей в голову, но она отмахнулась от нее, как от чего-то невообразимого.

Она взглянула на смотрителя, потом на Деметрия. Мальчик внешне был по-прежнему спокоен, но только очень бледен, и легкая дрожь сотрясала его худое тело.

– Погоди-ка, – произнесла она, – я сейчас принесу воды.

Не обращая внимания на бормочущего мужчину, который сидел на полу, ощупывая свои руки и ноги, она сходила за миской с водой, промыла раны Деметрия и перевязала их чистой тряпкой.

– Ложись спать, – велела она ему. – Только к сестре не ходи, ты понял? Отца я уведу.

Мальчик кивнул. Он сильно ослабел и теперь ему самому хотелось отдохнуть. Пережитое отняло у него много сил, и теперь он, потрясенный, стремился в лечебные объятия сна.

Наутро смотритель собрался и куда-то уехал, поругавшись с Кларой. Его не было два часа, а затем он вернулся, потирая руки, и заявил тоном, не терпящим возражений:

– Ну, собирай его. Поедет жить к тетке. Хватит с нас дьявольских проделок.

Новость о переезде Деметрий воспринял с тревогой. Как вынести разлуку с сестрой?

Что же ему теперь делать?

Когда отец пришел за ним, он сидел посреди детской, сжимая в кулачке любимую игрушку Софии и тихо что-то напевал себе под нос. Сама девочка стояла рядом с ним, гладила по волосам и утешала.

– Пора! – объявил смотритель.

Мальчик продолжал сидеть.

– Ты слышал меня, щенок?

Деметрий не шелохнулся.

– Задать бы тебе трепку, – заворчал Петер, – но старая ведьма права. Мал ты еще. Успеется.

Он прошелся по комнате, поглаживая усы пальцами.

– Довольно. Софиюшка, деточка, иди сюда. Твоему брату надо уехать, возможно, надолго: смотря как он себя вести станет. Да, Деметрий, что скажешь?

Губы мальчика затряслись, но он не проронил ни слезинки. Не плакал он и когда отец усадил его в повозку.

Мать не вышла проводить сына. Она спокойно восприняла новость о том, что Деметрий уедет жить к сестре мужа. Раз Петер говорит, что для детей так будет лучше, значит, так оно и есть. А пока она свяжет для него еще одно шерстяное одеяльце.

Глядя вслед удаляющейся повозке, экономка, стояла на крыльце с Софией на руках, качала головой и все думала про себя: что за силы вмешались в тот миг, когда пьяный Петер собирался ударить мальчика?

Дар или проклятие

Брата и сестру разлучили, но оказалось, что между ними существует куда более прочная связь, чем мог вообразить их отец. Хотя София всегда испытывала меньшую привязанность к брату, чем он к ней, и внешне ничем не показывала, что скучает, но теперь, когда он уехал, характер ее несколько изменился.

Порой она словно впадала в оцепенение, прислушиваясь к себе. Могла начать странно улыбаться, будто невидимый собеседник произносил нечто забавное.

Экономка заметила, что во время сна девочка могла что-то нашептывать, хмуря брови. Но что именно говорила малышка, она не могла разобрать.

В остальном это была прежняя София. Так же радостно встречала отца, была приветлива и не показывала тревоги или тоски.

Однажды экономка застала ее сидящей в самом углу комнаты. Клара окликнула ее, но девочка даже не повернулась. Клара тихонько подошла и присела рядом с ней. Глаза Софии ничего не выражали. Она смотрела в пустоту, машинально перебирая волосы куклы тонкими пальчиками. Губы чуть заметно шевелились.

Клара поинтересовалась, с кем та разговаривает, но девочка так и не ответила на вопрос. И только когда пожилая женщина легонько встряхнула ее за плечо, она застыла, заморгав, выпустила куклу из рук и, придя в себя, запрокинула личико наверх, широко улыбнулась. Это снова была ее София – ласковая и смеющаяся девочка. Экономка не знала, что и думать.

Отец не замечал изменений в дочкином поведении. Слишком уж он был рад, что отослал сына жить к сестре. Робкий голос совести, взывавший к нему, он игнорировал, оправдываясь тем, что мальчику будет лучше у тетки.

«Лишь бы не было какого греха…» – эта мысль не давала покоя смотрителю. Более всего на свете он страшился тяжкой провинности перед Господом и адского пламени. Будь его воля, он бы мальчишку отправил еще куда подальше, ведь пока дети растут неподалеку друг от друга, они и встретиться смогут.

Впрочем, дальнейшая их встреча стала неизбежностью. Хорошо это или плохо, можно будет судить из продолжения этой истории.

Первые недели разлуки с сестрой Деметрий бродил по чужому дому, заглядывая в окна и не обращал ни на кого внимания, даже на ласковый тон его тетки Агаты.

Она рано вышла замуж и рано овдовела. Собственными детьми небеса ее не наградили, а потому предложение Петера забрать мальчика она восприняла с радостью.

Агата не размышляла о том, что толкнуло ее брата отдать ей племянника, а сам он в подробности не вдавался. Из его невразумительной речи она сделала вывод: мальчик плохо влияет на сестренку и таким образом детям лучше какое-то время пожить раздельно друг от друга.

Но… Деметрий был просто чудо!

Женщина не могла налюбоваться им. Ее даже не смущали его длительное молчание и замкнутость. С одеждой он был весьма аккуратен, сам раздевался и одевался, не звал никого на помощь. Был тих и послушен, ел то, что ему предлагали, не капризничая. Мог просидеть у окна несколько часов или заняться какой-нибудь игрушкой в своей комнате, никого не тревожа и не надоедая взрослым по пустякам. Хотя Агата была бы даже рада, если бы этот чудный ребенок забрался к ней на колени с просьбой почитать книжку.

Она каждый вечер укладывала его спать, рассказывая сказки и волшебные истории, гладя по голове, а потом на цыпочках удалялась прочь, с нежностью глядя на спящего мальчика.

Истинный ангел. Оттого все невероятней казалась мысль, будто этот ребенок мог кого-нибудь обременять.

Иногда она замечала, как Деметрий сосредоточенно что-то шепчет, закрыв глаза. Агата напрягала слух, чтобы разобрать слова, но напрасно: или она стала слишком туга на ухо, или ребенок говорил на каком-то неизвестном ей языке.

«Что ты говоришь, деточка?» – спрашивала она, наклоняясь к мальчику. Деметрий открывал свои ясные чистые глаза, задумчиво глядя на тетку, и коротко отвечал: «Молюсь, дорогая тетушка. Молюсь». Затем смиренно склонял голову.

Она восторженно всплескивала руками, в умилении качала головой и повторяла: «Невероятный ребенок! Вот бы все дети были такими как ты, примерными и послушными».

Впрочем, это внешнее послушание длилось недолго.

Когда Деметрий окончательно понял, что его разлучили с сестрой намеренно, в его маленькой голове созрел простой план действий. И он вовсе не собирался плакать или причитать.

Из обрывков разговоров взрослых, исходя из собственных ощущений, он осознал, что отец поселил его у этой милой женщины – его тетки, чтобы он не смог видеть Софию. Но что плохого в том, что он так любит сестру?

Открытие это, впрочем, не озлобило его.

Деметрий решил поступать так, как хочется ему. Мозг его работал совсем не так, как у большинства сверстников. Казалось, он опережал их в развитии на несколько лет вперед. А еще казалось, что он не нуждается ни в чьей любви, утешении и понимании. В этом мире исключением была одна лишь София.

Мальчик с несвойственной ребенку его лет логикой разработал некий план действий, который позволял бы ему беспрепятственно покидать дом тетки. Она обожала племянника, а так как вел он себя безупречно, брала его всюду с собой на прогулки, к подругам или в церковь. Взрослые то и дело трепали за щеки мальчика, норовили обнять и воскликнуть: «Ах, что за чудесный и очаровательный малыш!».

Деметрий же сносил все это молча, с легкой улыбкой, которую можно было принять за смущение. Он старательно запоминал все, что слышал и видел вокруг, а вскоре его удивительная память и врожденный острый ум помогли ему добиться желаемого.

Осторожный и предусмотрительный от природы, Деметрий выжидал. Он хотел убедиться, что ему доверяют.

Мальчик выяснил, что дважды в неделю от рыночной площади, что была видна из окон дома его тетки, к маяку отправлялась повозка с продуктами. Происходило это обычно ранним утром. Агата вставала из постели часов в десять утра, а то и вовсе ближе к полудню, кроме воскресенья, когда они вместе ходили на церковную службу.

Этим вечером в доме были гости, дамы позволили себе перед ужином немного больше хереса, чем обычно. Деметрий давно подметил, что стоит тетке выпить этой резко пахнущей жидкости, которую он сам не переносил, то спать ей крепким сном вплоть до самого обеда.

Перед рассветом нагруженная товаром повозка покинула рыночную площадь и двинулась в сторону побережья. Лошадь бежала резво, извозчик пребывал в хорошем расположении духа, весело насвистывая одну и ту же мелодию, и спустя полчаса повозка остановилась у маяка.

Из дома вышла немолодая женщина в белом чепце и заговорила с извозчиком. Они не заметили, как один из мешков накренился, и быстрая тень мелькнула и пропала за оградой и кустами облепихи.

Расположение комнат в доме Деметрий знал наизусть.

Хотя он и не собирался на этот раз проникнуть в дом, он мог бы с закрытыми глазами найти детскую комнату, из которой его изгнали год назад. Мальчик не рассуждал о справедливости этого поступка, лишь воспринял как данность свершившееся. Самым важным было то, что солнце взойдет, сестра проснется в своей кроватке и подойдет к окну, как она делала это раньше.

Он зажмурился и представил спящую, в облаке кудрявых волос, обнимающей тряпичную куклу с пуговицами вместо глаз.

Деметрий разжал губы и зашептал: «София. София. София…». Он был уверен, что раз уж она слышала его, пока он находился в доме у тетки, то услышит и сейчас, когда он совсем рядом с ней.

В спальне было тихо, только еле слышно тикали часы, но погруженная в глубокий сон девочка, внезапно села на кровати. На ее милом сонном личике появилась растерянность. Она словно почувствовала что-то родное и близкое, будто кто-то позвал ее.

Ее босые ступни коснулись прохладного пола. В дреме София подошла к высокому окну, отодвинула занавеску и неподвижно застыла. Веки ее дрогнули, а губы едва заметно шевелились. Подняв руку, она коснулась пальцами стекла, как раз там, где было ее отражение.

Непроницаемое лицо Деметрия осветилось легкой улыбкой. Зрачки расширились. Сестра услышала его зов.

Теперь, когда он удостоверился в том, что способен звать ее на расстоянии, Деметрий немного успокоился. Он понимал, что София неосознанно реагирует на его призыв, и что, скорее всего, днем она может и не вспомнит этого, но видеть ее, хотя бы издалека, стало смыслом его жизни.

Теперь день и вечер он проводил с теткой, как обычно, путешествуя с ней всюду, а ранним утром убегал из дома, чтобы видеться с сестрой таким необычным образом. Повозка была уже и не так нужна ему. Не чувствуя усталости, словно черпая силы в своей невероятной привязанности к сестре, он прибегал к дому у маяка, где она являлась ему в оконном проеме в длинной белой рубашке с распущенными волосами – прекрасное, любимое видение.

Когда Софии минуло девять лет, ей дозволили гулять рядом с маяком. Впрочем, строго-настрого запрещалось играть у обрыва и у самой воды, если рядом не было отца или няньки.

Деметрий же наслаждался относительной свободой. Он давно облазил здешние скалы и лес, побывал во всех уголках города и соседних деревеньках. Молчаливый, рассудительный, мальчик вызывал у тетки полное доверие.

«Какой умный ребенок!» – то и дело восхищалась она, обнаруживая у него то одну способность, то другую. Агата души не чаяла в племяннике. Женщина не скупилась на хороших учителей для своего крошки и негодовала на брата, который слышать ничего не хотел о сыне и о его значительных успехах в учебе.

«Бесовское все это, – говорил он, отмахиваясь от сестры. – Таких умных детей от Бога сроду не бывает. Мне лучше знать».

Ругая его про себя последними словами от досады, она перестала рассказывать Петеру об успехах Деметрия, убедившись в бесполезности своих доводов.

Деметрий ходил всюду, где ему заблагорассудится. Не имея возможности играть с сестрой, он наблюдал за ней издалека, скрываясь на ветвях деревьев или за пригорком. София, если и чувствовала влечение к изгнанному брату, никак этого не показывала. Любимыми ее занятиями были игры с куклами и прогулки у океана в сопровождении отца.

Смотритель, суровый и властный, с ней становился совершенно покладистым. Он сажал дочь на колени и, как всегда, потчевал рассказами о дальних странах, морских приключениях, быстрых кораблях и невиданных созданиях. Другой его излюбленной темой были наставления святых и неуклюжие попытки пересказать воскресные проповеди священника из маленькой церкви, стоявшей неподалеку от маяка. В его мозгу причудливо сочеталась вера в русалок и Пресвятую Деву, о чем он мог долго и пространно рассуждать.

Как-то раз, когда Петер отправился прогуляться с дочкой, он хлебнул рома больше, чем обычно, а от палящего солнца его сморило под развесистым дубом. Тем временем София расчесала волосы двум своим куклам, угостила их пирожными, слепленными из глины и земли и села рядом с отцом, слушая его раскатистый храп.

Берег здесь плавно, но стремительно уходил вверх, поднимаясь словно огромный земляной вал, на верхушке и склонах которого росли деревья. Они дарили желанную прохладу и покой, но девочке не сиделось на месте. Ей пришло в голову исследовать окрестности. София несколько раз тихонько окликнула отца, желая убедиться, что он крепко спит.

Океан шумел близко, а волны так искрились от солнечных лучей, что ей непременно захотелось поглядеть на берег со склона, а может даже спуститься вниз и набрать красивых раковин, обычно появлявшихся на песке после прилива.

Она знала, что отец запретил ей подходить к обрыву без него. Но разве она уже не большая? Разве не понимает, что это опасно? А потому очень осторожно подойдет посмотреть на океан с высоты, а потом отправится за раковинами. Отец будет спать еще не меньше часа, и она успеет вернуться.

Девочка посадила кукол рядом с отцом, велела им приглядывать за ним, а сама, жмурясь от ярких лучей, зашагала прочь от скрипящего дуба. Шляпку она оставила в траве рядом с куклами, но возвращаться за ней не хотела. Весна была в самом разгаре. Природа налилась свежей зеленью, а на полянах и близлежащих холмах расцвело множество чудесных цветов.

София нарвала их целую охапку и уселась чуть дальше от самого обрыва, чтобы сплести красивый венок. Она скинула чулочки и башмачки, позволив траве щекотать ей ножки, и наслаждалась удивительным видом, открывавшимся отсюда.

Океан, маяк и городок были как на ладони. Теплый ветер развевал пряди каштановых волос, птицы в роще щебетали во весь голос, а океан нес свои прозрачные зеленые волны, с грохотом разбивая их о прибрежные камни.

Девочка чувствовала себя такой счастливой и такой свободной, что ей захотелось петь. Наконец-то она, как взрослая, сидит тут без чьего-либо присмотра и просто радуется жизни.

Пальчики ее проворно вплетали один цветок за другой, пока не получилась длинная цветочная косичка. София доплела веночек, и ей захотелось обвить его своей шелковой ленточкой, чтобы тот стал еще красивее. Она аккуратно распустила волосы, но тут сильный порыв ветра выхватил ленту из детских пальцев.

Узкая полоска шелка сверкнула в солнечных лучах красным отблеском и взвилась в воздух. Девочка с криком вскочила, пытаясь схватить ее, но ветер, играючи, стал уносить ленту.

Забыв об опасности, София побежала следом за ней, волосы хлестали ее по лицу, мешая видеть.

Что за наказание с этим ветром! Длинные волосы, будто змеи, обвили ее!

София кружилась на месте, стараясь высвободиться из внезапного плена, но ей это не удавалось. Какое-то время она пятилась, неловко перебирая ножками, а затем вдруг потеряла опору, всплеснула руками и с криком отчаяния полетела вниз с обрыва.

Смотритель не слышал горестного крика дочки. Он похрапывал, пребывая в сладких объятиях полуденного сна. Ему снились прекрасные морские нимфы, которые улыбались ему и танцевали, побрякивая нитками отборных жемчужин, каждая размером с добрый орех. Правда, после нимф ему приснилась сначала жена, а затем и старый священник, строго напомнивший ему о грехе сладострастия.

Было от чего проснуться, осеняя себя крестным знамением. Охая и вздыхая, он огляделся.

Заметив брошенных кукол, Петер позвал дочь. Когда она не ответила, он обошел дерево кругом, под которым спал, а потом и всю рощу. Никто не отзывался. Только ветер стал дуть все яростнее, и было слышно, как бушующие волны набрасываются на берег, а чайки визгливо ругаются друг на друга, гоняясь за рыбой.

Мужчина ускорил шаг, приближаясь к обрыву.

Может, София пошла домой? Но тут он заметил венок и примятую траву и похолодел.

Все в нем так и обмерло.

Не в силах сдержать вопль ужаса, он подошел к самому краю и заглянул в зияющую пустоту, едва держась на ногах от налетающих порывов ветра. Жмурясь от слепящего солнца и отражавшихся от поверхности бурного океана солнечных лучей, он принялся вглядываться в бело-синие потоки воды и пены.

Судя по оголяющимся прибрежным камням, начался отлив. Малютку запросто могло сдуть отсюда, как травинку! Мысль была такой невыносимой, что смотритель застонал, скрипя зубами.

«Мое дитя! О, мое непослушное дитя!»

Петер присел на колени и подполз к самому краю, борясь с подступающей тошнотой. Он боялся вовсе не высоты, а того, что мог увидеть там, внизу. И, заглянув за самый край, он закричал изо всех сил: «София!!! София!!!».

Словно услышав его, волны схлынули, обнажая камни, на которых сквозь пену морского прибоя он разглядел крохотное тельце, облепленное белой мокрой тканью платья.

Крик отчаяния, тоски и невыразимой муки разнесся над океаном.

Переполошились и взлетели чайки, гнездившиеся в скалах. Едва он стих, как раздался второй. Закипая в человеческом горле, он нес в себе злость, горе и боль.

Смотритель не помнил, как отполз от края обрыва. Чудовищная гримаса, исказившая его лицо, могла бы испугать любого смельчака.

Продолжая кричать, задыхаясь, словно в агонии, он что было сил пытался устоять на ногах, хотя больше всего ему хотелось разбежаться и прыгнуть вниз в эту бездну и позволить камням внизу оборвать его жестокие страдания.

Спотыкаясь, ничего не видя от льющихся слез, он добрался к подножию скалы, где лежала София. Грохот океана заглушал его вой, а горло так саднило и горело, будто в него налили расплавленный свинец.

За утесом смотритель увидел ее на мокром плоском камне, скорчившуюся, неподвижную. Петер рухнул на колени перед ней, трясущимися руками коснулся ее щеки, и вдруг… до него дошло, что на ее теле и голове нет крови.

Какое-то время он тупо смотрел на ее розовые щечки, а затем изумленно вздохнул, заметив, как на нежной тонкой шейке бьется ровный пульс. Вытаращив глаза, касался ее еще и еще, пока не осознал, что дочка жива.

Да, она была без сознания, но дышала. Была жива! Петер рассмеялся, закричал, но теперь от радости.

«Господи! Господи!» – благоговейный восторг накрыл его.

Невероятно! Упасть с такой высоты на камни и остаться живой и невредимой, без единой царапины!

Не веря своему счастью, повторяя то имя дочки, то восхваляя Бога, смотритель осторожно осмотрел ребенка, целы ли кости. Но София просто спала или была в обмороке.

Петер подхватил дочку на руки, увязая в песке, осыпал отческими поцелуями ее личико, на дрожащих ногах побежал к маяку.

Агата сидела у камина, помешивая сахар в чае, то и дело задевая края фарфоровой чашки. Иногда она бросала быстрый взгляд на часы, недоумевая, куда мог запропаститься ее милый племянник.

Было пятнадцать минут пятого, а он никогда не опаздывал к вечернему чаепитию, как и за все годы ни разу не опоздал ни к обеду, ни к ужину. Любимый им яблочный пирог, который пекли специально для Деметрия, остывал на блюде.

Служанка, за которой послала Агата, ответила, что видела мальчика в последний раз в полдень у ворот. Кажется, он отправлялся на прогулку.

«Что же могло так задержать моего крошку? – взволнованно думала женщина. – Разве что…»

Она вздохнула, и пальцы ее затряслись. С мальчиком могло случиться что-то нехорошее. Агата вскочила, расплескав чай. Ждать было выше ее сил. Она велела слугам искать Деметрия. Но им не пришлось идти слишком далеко.

Бледный, как сама смерть, ребенок появился в проеме входной двери, обвел присутствующих пустым взглядом, и рухнул, как подкошенный, к ногам обомлевшей тетки. Он ничего не видел и не слышал, а в этой навалившейся в него темноте было столько покоя, что он позволил поглотить ей себя без остатка.

Следующие три дня мальчика сотрясала жестокая лихорадка.

Его тело становилось то холодным, как лед, то горячим, как раскаленный металл. Тетка не отходила от постели больного и непрестанно молилась, не находя себе места от тревоги. Она всей душой привязалась к племяннику, полюбив, как родного сына. Иногда между мольбами к небесам она посылала проклятия своему жестокому и глупому братцу, не пожелавшего навестить больного мальчика.

Впрочем, как ей сообщили, маленькая сестренка Деметрия сильно простудилась, когда играла на берегу океана на холодных камнях. Зная, как Петер обожает дочь, было неудивительно, что он предпочел остаться рядом с ней.

Что касается мальчика, то врачи терялись в догадках о причине его болезни. Заболевание протекало бесконтрольно, сбивать жар или поднимать температуру тела не удавалось. Организм Деметрия самостоятельно то охлаждался, то разогревался. Попытки завернуть его в несколько одеял или растереть не приносили желаемых результатов. Его тело коченело и становилось буквально ледяным.

Если бы не прерывистое дыхание, можно было бы подумать, что мальчик расстался с жизнью. Спустя какое-то время температура стремительно взлетала, отчего можно было обжечься, касаясь больного ребенка.

По всем признакам он должен был умереть, к ужасу тетки, но врачи раз за разом констатировали необъяснимую жизнестойкость и силу ребенка.

Деметрий не приходил в сознание, но иногда выкрикивал бессвязные слова. Удавалось расслышать, как он произносит имя сестры.

«Бедный мой мальчик! – тетка так и заходилась в рыданиях, гладя его по мокрым спутанным волосам. – Какой же твой отец бессердечный! Так обижать свою кровинушку!».

Причитания эти, впрочем, длились недолго. Добрая женщина понимала, что будь Петер поласковее с сыном, то она, Агата, была бы обречена встречать старость в одиночестве, в окружении слуг, среди дубовой мебели, уже тронутой жучком, и тяжелых пыльных портьер.

Да, она любила свой дом, драгоценный фарфоровый сервиз на двадцать пять персон, тяжелые серебряные четки и висевшие вдоль стен картины достойных художников. Весь дом с его богатым наследством она, не задумываясь, отдала бы в обмен на жизнь и здоровье дорогого Деметрия.

На исходе третьего дня, ближе к полуночи, дыхание мальчика стало ровным, температура тела приблизилась к обычной, а сам он открыл глаза.

Тетка стала звать врача и схватила маленькую теплую ладонь в свою руку, взволнованно спрашивая, как он себя чувствует. Деметрий неторопливо обвел взглядом спальню, помолчал еще с минуту, затем попросил воды.

Тетка немедля исполнила его просьбу. Он жадно осушил один стакан, затем второй, третий, и, наконец, напившись, довольно вздохнул. Изумленная тетка терпеливо ждала, пока ребенок напьется, погладила его по ручонке и принялась расспрашивать, что же с ним стряслось в тот злополучный день.

Деметрий молчал. Он не сводил темных глаз с ее лица, в них появилось какое-то новое выражение. Какое именно, Агата не могла понять, но этот новый взгляд смутил ее, будто это не она была старше его, а он прожил длинную, невероятную жизнь, полную тайн и приключений.

Ребенок перевел взгляд в потолок, произнес всего одну фразу «хочу спать», и ресницы его мягко коснулись щеки.

Тетка, счастливая тем, что болезнь отступила, на цыпочках вышла из комнаты, чтобы спуститься в сад, прогуляться и подышать свежим воздухом.

Что же с того, что мальчик странно смотрит? Просто малыш много перенес. Пусть отдыхает. Еще расскажет, что с ним приключилось.

Но прошла неделя, а Деметрий так и не дал вразумительного ответа на теткины расспросы.

Она услышала, что, когда он был в лесу, ему внезапно стало очень нехорошо и он еле нашел в себе силы добраться назад домой. Мальчик помнил только это. При этом лицо его было столь чистым, светлым, а голос – ласковым, что тетке ничего не оставалось, как поверить ему.

«В самом деле, зачем малышу врать, ведь он так пострадал», – думала она.

Мальчику стало намного лучше, но тетка строго-настрого велела слугам не спускать с него глаз и не разрешать выходить ему за ворота, пока не окрепнет.

Деметрий понимал, что в данных обстоятельствах ему лучше подчиниться.

Как же София?

Все, что произошло в тот миг у обрыва, он отчетливо запомнил, и это не давало ему покоя.

Деметрий видел, как отец уснул под деревом, как сестра резвилась у обрыва, и наблюдал издалека.

Пригорок у обрыва весь порос травой и кустарником, и Деметрий мог затаиться там, чтобы следить за играющей сестрой. Ему открывался вид на океан, прибрежные камни и крутой склон. Мгновение, когда сестра, подгоняемая ветром, запуталась в собственных волосах и бежала к самому краю, врезалось в его память.

Когда девочка занесла ногу над пропастью, и он понял, что сейчас она упадет, внутри него произошло нечто пугающее. Время словно остановилось, раскололось на части от сжавшего страха: любимый человек сейчас разобьется о камни, и он навсегда потеряет ее.

Повинуясь непонятному порыву, мальчик выбросил руки вперед по направлению к падающей сестре, и все в нем отозвалось такой дикой, мучительной болью, что он прикусил язык до крови.

Будто вся масса океана накрыла его с головой, не та, красивая и зеленая, что у поверхности, а та, что таится в самих его глубинах. Черная, беспросветная, неведомая. В этот миг появился другой Деметрий: незнакомый, раздираемый на части, дрожащий от неистовой силы, что пробудилась в нем.

Сквозь пелену своих мук он видел, как летевшая навстречу гибели сестра вдруг замедлила падение, и, словно паря над волной, медленно опустилась вниз.

Деметрий не понимал, что случилось. Не мог дать никакого разумного объяснения своим действиям и тому, что увидел. Впрочем, ему было сейчас не до этого.

Тело словно объяло потоком беспощадного пламени. Невероятная боль потрясла его, как и новые ощущения, что родились в нем.

Как-то ему случилось обжечь пальцы огнем свечи, но тогда он сразу отдернул руку. Кожа сильно покраснела и болела долго, невзирая на то, что заботливая тетка смазывала ожог гусиным жиром три раза в день. Так вот этот ожог показался совершенно незначительным пустяком по сравнению с тем, что он испытал у обрыва. Мальчик хотел броситься к Софии, но в тело словно вонзилась разом сотня ножей, и, захрипев, он ничком рухнул в траву, хватая воздух ртом. Потом увидел отца, услышал его голос, полный тревоги, и понял, что тот ищет дочь.

Слишком потрясенный случившимся, ребенок едва нашел в себе силы, чтобы добраться к теткиному дому. Самое главное: София была жива.

Когда он очнулся в уютной постели, первыми были мысли о сестре. Деметрий попытался почувствовать, что сейчас происходит с Софией, но оказалось, что не может этого сделать. Мальчик слишком ослаб, и лишь по разговорам вокруг стало ясно, что девочка простудилась и теперь выздоравливает.

Большего ему и желать не хотелось. Нужно было набираться сил, чтобы снова покинуть дом.

У тетки состоялся званый вечер с праздничным ужином. Понятное дело, гости за столом вовсю сплетничали. Деметрий сидел в уголочке, неторопливо поглощая свой кусочек пирога, и слушал.

Оказывается, в прошлое воскресенье смотритель маяка пожертвовал крупную денежную сумму церкви и поклялся ничего крепче кофе не пить, призывая в свидетели Бога и людей.

– Вот уж, правда, чудо свершилось, – сказала одна кумушка другой. – Всем же известно, что Петер без бутылки рома день не начинает. Поглядим.

– Не выдержит, – подхватила другая. – Уверяю вас, еще увидим его навеселе. Муж говорит, как бы и вовсе маяк не спалил, пьяница.

– Тсс, тише, – прервала ее первая женщина. – Все-таки он приходится родным братом нашей дорогой Агате.

– Вот уж, воистину, родственников не выбирают. А как вам история с бедняжкой Деметрием? Отослал мальчика прочь, как собачонку, и живет себе дальше.

– Верно, верно, – закивала ее собеседница. – Зато он души не чает в дочке. Для нее он хороший отец.

У Деметрия тем временем не дрогнул ни один мускул. Ему было все равно, что отец забыл о его существовании. Он ждал хоть каких-нибудь новостей о сестре, но, к своему разочарованию, о ней он больше не услышал ни слова. Все, о чем говорилось, он и так знал. Ни единого намека на загадочное происшествие.

Зато о нем самом тетка постоянно заводила разговор, а кумушки ей поддакивали, радуясь его аппетиту и здоровому цвету лица. О себе ему было слушать совсем не интересно.

Попросив разрешения пойти в свою комнату, он вежливо со всеми попрощался и отправился наверх. Только перед тем как закрыть дверь, попросил служанку не заходить к нему и не мешать, так как он очень утомился.

Деметрий, дождавшись, когда за дверью стихнут шаги, решительно переоделся, свернул подушку и одеяло на кровати таким образом, чтобы издалека этот сверток можно было бы принять за спящего человека. Затем открыл окно, перебрался по карнизу и ловко спустился в сад под ярко освещенными окнами, откуда доносились громкий смех и звуки фортепиано.

Как же долго он ждал!

В доме смотрителя маяка было, напротив, очень тихо. Петер сидел в гостиной, пыхтя трубкой. Его жена, как обычно, расположилась в кресле-качалке у окна с вязанием, а Клара убирала посуду со стола.

– Кофе-то налить?

– Нет. Хотя, погоди-ка. Отнеси мне его в кабинет. Хочу посидеть там немного. София уснула?

– Спит, как ангел небесный, – кивнула экономка. На ее изрезанном морщинами лице засветилась улыбка.

– Ну, и слава Богу!

Из трубки вырвался голубоватый дымок. Пахло табаком и кожей. Смотритель любил этот запах, как и запах рома, но теперь, когда он поклялся не брать в рот ни капли, ему придется довольствоваться трубкой и хорошим кофе.

С того самого дня, как он нашел Софию на камне, целехонькую, только промокшую насквозь от морской воды, он второй раз уверовал в Господа.

Петер смотрел на пляшущие в камине языки пламени. Воспоминания так и закружились в голове.

Девочка пришла в себя, когда он нес ее на руках и сначала даже расплакалась, но потом успокоилась и рассказала отцу, как заигралась у обрыва и упала вниз, но что-то подхватило ее, а потом она уже ничего не помнила. Только сильный шум прибоя, падение и холод морской воды.

– Боже, – причитал мужчина, – спасибо тебе! Ангелы твои подхватили мою девочку, не дали старому дураку с ума сойти от горя! Уж я отблагодарю тебя, Господи! И даю зарок тебе, не пить это пойло дьявольское, отнимающее рассудок у хороших людей!

Клара так и выпучила глаза, когда смотритель заявил, что отныне ром ему омерзителен, велев отдать все запасы в ближайший трактир, чтобы пили за здоровье Софиюшки и его самого.

– Сдурел, совсем сдурел!

– Радуйся, дура! – Петер так и покраснел от злости. – Больше не стану пить этот проклятый ром. Ты же этого хотела!

Экономка покачала головой с сомнением.

– Так-то оно так. Только диковинно мне это.

– Не твоего ума дело, – огрызнулся смотритель. – Делай, что говорят. Чтоб к вечеру ни одной бутылки в доме не осталось, от греха подальше.

В городе пошли слухи.

Кто-то даже предположил, что Петер спьяну пришиб кого-то, а теперь хочет замолить вину перед Богом. Впрочем, потом стало ясно, что всему причиной маленькая София. Будто она заболела тяжело, а вылечилась только после обета, данного отцом.

«Неужто я не буду благодарен Господу моему, что не отвернулся от меня в мой темный час?» – вопрошал себя смотритель, стараясь не отвлекаться на грохот последних бутылок с ромом, которые увозили помощники трактирщика, обрадованного столь щедрым подарком. «Главное, Софиюшка моя жива и здорова. Не устану восхвалять тебя, Боже, до самой смерти».

Трубку он стал теперь гораздо чаще набивать, что и говорить.

«Конечно, – оправдывался он, – и это дело бесовское, но так я хоть в ясной памяти пребываю».

Чтобы не увлекаться сладостными воспоминаниями об ароматной янтарной жидкости в толстой бутылке, Петер нашел себе новое занятие: начал мастерить игрушки из дерева для своей милой девочки. Так он мог сидеть подолгу в кабинете или на крыльце, покуривая трубку, ловко орудуя острым ножом.

У ног его частенько сидела сама София, перебирая вырезанные из липы игрушки, а затем, утомившись этим занятием, забиралась на колени к отцу с просьбой рассказать какую-нибудь историю или почитать сказку.

И он рассказывал. О добром ангеле, которого приставили из воинства небесного к маленькой девочке, чтобы заботиться о ней и оберегать от всяких бед. И как однажды дьявол заманил ее на высокую скалу, чтобы лишить жизни невинное создание и огорчить Господа. Но ангел, который находился рядом, вовремя разгадал дьявольские планы и заслонил девочку своими белыми и мягкими крыльями от беды.

– Чудесная сказка, папочка, – София вовсю улыбалась. – Расскажи еще.

Смотритель задумчиво держал в руке лошадку, срезая с нее опилку за опилкой.

– Вот и не верь в чудеса после этого, – говорил он и качал головой. – Увидеть бы этого ангела.

– Знаешь, папочка, – девочка посмотрела на кончики своих нарядных туфелек, – а ведь ко мне приходит такой добрый ангел, весь в белом. Настоящий!

– Правда? Расскажи-ка мне. Какое у него лицо? – сказал отец, убежденный, что дочке снился сон.

София задумалась.

– Лица я не видела, оно находилось в тени. Но голос его был такой добрый, что я сразу поняла: это мой дорогой друг.

– Вот оно что, – произнес Петер. – Что же он говорил?

– Что любит меня и никогда не оставит. А когда он обнимал, мне было так спокойно, так легко, словно Божья благодать спустилась. Чудесно, да?

– Гм, и правда, чудесно, – пробормотал смотритель, озадаченный этим заявлением.

– И, знаешь, что самое удивительное, папочка?

Петер вопросительно посмотрел на Софию, подняв брови.

– Что же, моя хорошая?

– От этого ангела пахло луговыми травами и цветами, а еще чем-то очень знакомым и таким родным, что я сразу полюбила его. Такое чувство, будто я знала его всю жизнь.

Почему-то от этих слов смотрителю стало немного тревожно на душе. Он отложил игрушку, притянул девочку к себе и усадил на колени.

– И давно он к тебе приходит?

София чуть нахмурилась и принялась загибать пальчики, отсчитывая дни.

– Три…Восемь…Двенадцать… Кажется, не меньше четырех недель. А может и лет. Не могу сказать.

Девочка пожала плечами.

– Гм. А что же ты раньше не говорила?

– Это был наш маленький секрет. Ты ведь не сердишься?

– Нет, но…

Он замолчал, качая головой, пытаясь избавиться от возникшего неприятного чувства. С чего ему бояться сновидений?

– В следующий раз, когда он придет, попроси его выйти на свет и показать свое лицо. Если он посланец Господа, он тебе не откажет.

Случай на обрыве изменил ход семейной истории и перевернул жизни двух людей: отца и сына.

Первый стал спокойнее, второй – задумчивее. Отец, растревоженный, взволнованный новыми отческими чувствами, внезапно вспомнил, что у него есть и сын.

Смягчившись, он размышлял о том, что будь близнецы вместе, беда могла обойти их стороной. По рассказам Агаты, мальчик был очень воспитанный, смышленый и послушный.

Может, тогда ему показалось, что Деметрий подвержен влиянию злых сил? Скорее всего, это все алкогольный дурман так действовал на него, что он возненавидел бедного ребенка, а ведь невинное дитя вовсе того не заслуживало.

Сам же Деметрий не испытывал мук одиночества или отсутствия родительского тепла. Он был благодарен тетке за чуткость и нежность, но взамен не мог отплатить ей тем же. Все его чувства были связаны с одной Софией. Сейчас же, кроме мыслей о сестре, его взбудоражило открытие, которое он совершил в тот роковой миг.

Когда там, у обрыва он протянул к ней руки, он словно дотронулся до нее не только мысленно, но и физически. Будто его руки невероятным образом протянулись через расстояние между ними, и он готов был поклясться, что ощутил тяжесть ее падающего тела, прикосновение к ткани ее платья под ладонями. Тогда, кроме бесконечного страха и ужаса за сестру, он пережил самую мучительную и острую боль за всю свою жизнь.

Думая над этим, Деметрий пришел к выводу, что если он смог сделать это однажды, то, скорее всего, сумеет повторить свой трюк снова, пусть даже ценой ужасной боли.

Он и забыл, что когда-то, будучи пятилетним ребенком, сумел остановить бросившегося на него пьяного отца. Тогда он был слишком мал, чтобы запомнить, но сейчас стал достаточно взрослым, чтобы осознать: такая сила – бесценный дар, которым необходимо научиться владеть в совершенстве.

Деметрий принялся экспериментировать.

Стоя в саду, он подбрасывал кверху яблоки, а потом пытался движением руки остановить летящие вниз фрукты. Закон гравитации был суров: яблоки падали вниз, не слушаясь мысленных команд ребенка.

За этим странным занятием его не раз заставала тетка. Но она предположила, что мальчик хочет повторить фокус, который видел на рыночной площади, когда к ним в город заезжал бродячий цирк.

Тогда Деметрий не выказал никакого интереса к жонглерам и акробатам. Впрочем, ее обрадовало, что мальчик быстро поправился от лихорадки. Теперь она была готова позволить ему что угодно.

Вот уже который раз он получал увесистые удары по лицу от падающих яблок, но это обстоятельство не могло его остановить.

Деметрий недоумевал. Прошла неделя, но он не ощутил и намека на то, что случилось тогда. Не было той мощи, того взрыва, дикой бурлящей силы, что обожгла изнутри.

В чем же дело?

Может, нужно встать у воды под сенью деревьев? Или надеть ту самую одежду, что была на нем в тот день? Ничего не выходило. Яблоки не желали замедлять свое падение.

Неожиданные обстоятельства на какое-то время отвлекли его от проводимых опытов.

Однажды, спустившись в гостиную, он увидел там отца, державшего за руку Софию. Немного смущенно отец сказал, что это его родная сестра (будто он не знал!), что отныне они могут играть вместе и приходить друг к другу в гости, когда пожелают. Ведь, как-никак, дети являются единокровными.

Агата плакала от радости, а потом все уселись за стол обедать, только Деметрий почти не ел и не сводил глаз с сестры.

Смотритель пристально за ним наблюдал, но на этот раз не заметил ничего демонического в этом спокойном и почтительном мальчике, устыдившись дурных мыслей, из-за которых сестра с братом оказались разлучены.

«И верно, что я старый дурак, – думал он. – Детям-то лучше вместе, а не врозь».

Тетка, обожавшая племянника, несказанно обрадовалась этим внезапным переменам к лучшему. Никто не собирался разлучать ее с дорогим Деметрием. Дети могли жить и в доме у маяка, и здесь. Места хватит всем.

Ну, а Деметрий… Его маленькое сердце ликовало. Черты лица, такого красивого, но неизменно настороженного, будто он всегда ожидал некой опасности, теперь заметно смягчились.

Мечта сбылась. Сестра снова была рядом. Теперь можно не сбегать в утренних сумерках из дома, чтобы побыть с ней.

Он вновь обрел счастье.