Ничто не ново - только мы

16

Одиссей проснулся, широко зевнул и сел, нечаянно свесив ноги прямо в дыру. Он даже на Земле так крепко и сладко не спал никогда, а потому бедняга немного забыл, где находится. И, как ни странно, вернули его к действительности не туземцы, на которых он пялил глаза, будто это не туземцы, а просто ландшафт, а шлем, который помешал прикрыть ладошкой рот после очередного зевка.

Тогда лишь Одиссей мгновенно все вспомнил, резко вскочил на ноги, да так и остался у кромки своего земного суверенитета. Уже не стало смысла прятаться, уже он все равно раскрылся, выяснив окончательно, что никаких орудий для метания туземцы не знают.

Так он и стоял несколько минут на глазах у дикарей, стоял и молчал, ворочая мозгами. Молчали и они, а их открытые, лишенные всякой растительности лица светились внимательной вежливостью.

Однако молчание начинало явно затягиваться, уже становилось неприличным маячить в проеме, набычившись и вращая глазами. И Одиссей распахнул забрало.

— Понтеяне! — загудел он, нажимая почему-то на прононсы, словно аборигенам французский язык должен был быть гораздо понятнее русского, впрочем, сам он по-французски знал лишь «пардон» и «мерси боку», — я есть сын неба!

И, чтобы усилить эффект, Одиссей зачем-то воздел руки вверх, то ли указывая жестом, откуда прибыл, то ли подчеркивая важность своей персоны.

— В общем, я сейчас к вам сойду, похоже, вы неглупые ребята! — неожиданно для самого себя вдруг решил Одиссей.

Через мгновение он уже жалел об опрометчивости, но слово было произнесено, а сын неба обязан иметь определенные принципы. Одиссей скинул лесенку вниз и ступил на нее.

Была мысль снять скафандр, но она тут же и исчезла. Мало того, исследователь прихватил с собой автомат, оснащенный разрывными зарядами. Конечно, он отдавал себе отчет, что стрелять по гуманоидам нельзя даже в самой критической ситуации, он больше всего рассчитывал, в случае чего, на прочность скафандра, а автомат брал для пущей уверенности, для отпугивания самых назойливых…

Он спускался медленно, боялся свалиться второпях, думал, прежде чем переставить какую-нибудь ногу с одной ступеньки на другую, а спина стала мокрой не столько от физического напряжения, сколько от морального…

Недалеко уже оставалось до земли, когда Одиссей остановился в последний раз перевести дух и осмотреться. И увидел, что понтеяне все до одного собрались прямо под ним, что они тянут к нему руки, широко улыбаются, лопочут что-то доброжелательное, словно имеют намерение принять его тело в свои объятия и «качать».

Но Одиссей сразу решил, что богу, спускающемуся с небес, ни к чему объятия толпы, что божественного авторитета ему таким образом не добавится.

— Кыш! — диким голосом закричал он на понтеян, замахал на них руками, так что едва не свалился, — р-разойдись, р-раздайся!

Понтейцы послушно отпрянули, словно уже начали понимать лучший из языков…

Ну, наконец-то, они оказались лицом к лицу. Одиссей и толпа инопланетян. И в этот исторический миг лишь об одном оставалось сожалеть космическому скитальцу, лишь одно не позволяло ему безоглядно радоваться факту — уровень понтейской гигиены, который не позволял ему запросто войти в толпу, запросто обнять первого попавшегося инопланетного брата, поцеловать его троекратно.

Нет, ну как можно было брататься с этими, пусть весьма симпатичными, но дикими людьми, как можно было сразу, не изучив ситуации, жать им руки, прикасаться к ним открытыми участками тела, если неизвестно до конца, какова на планете бактериологическая обстановка!

Но было и еще одно соображение: «Я же для них существо иного, порядка, верховное и всемогущее, может быть, даже нематериальное существо! Каково же будет разочарование несчастных дикарей, если они убедятся, что я, как и они, состою из презренной плоти, что я вполне уязвим и не столь могуч, как подобает всемогущему! Нет, я просто обязан щадить чувства братьев по разуму! Да и последствия разочарования могут оказаться всякими. И если удастся примирить народ с крушением сверхъестественного, то как потом вести его за собой по пути прогресса, по пути новых знаний, в которых он остро нуждается и которые я могу и должен ему дать?!»

В общем, быстро-быстро задав себе эти восклицательные вопросы, Одиссей остановился, не дойдя нескольких шагов до толпы аборигенов, а чтобы они сами не двинулись ему навстречу, выставил перед собой ладони в защитных перчатках, словно обозначал символическую границу, которую надлежит считать непреодолимой.

Инопланетяне поняли жест правильно, опять закивали, опять заулыбались и остались стоять на месте. Только тут Одиссей почувствовал, что здорово вспотел от чисто умственной работы, хотел вытереть пот, но помешало все то же высокопрочное стекло. А еще Одиссей почувствовал усталость и зверский голод, что означало его окончательную адаптацию в новых условиях и требовало перерыва в Контакте. Да ведь он и произошел, произошел довольно обыденно и буднично, так что контактировавшие стороны даже позабыли отметить исторический момент подписанием какого-нибудь совместного итогового документа.

Правда, чуть позже Одиссей сделал соответствующую запись в клеенчатой тетради, но это позже. А до этого надо было снова влезть по веревочной лестнице наверх, снова втащить лесенку за собой. Что Одиссей и проделал.

А понтеяне остались стоять внизу, очевидно, им не было понятно, почему господь так быстро покинул их. Во всяком случае, лица туземцев казались растерянными.

И тогда Одиссей пожалел свою паству, он появился в проеме снова, показал пальцем в открытый рот, похлопал себя по животу. Люди его сразу поняли, облегченно заулыбались, тоже разбрелись по планете разводить свои веселые костры.