Ничто не ново - только мы

26

Небо над головой уже было битком набито звездами. И с каждой минутой они прибывали и прибывали. Наконец, едва приметной точкой обозначилось в космической бездне Солнце. Чтобы его разглядеть на понтейском небе, требовалось очень хорошее зрение.

Нет, если бы несколько десятков лет тому назад кто-нибудь сказал Одиссею, тогда еще с гордостью называвшему себя «яппи», что человек волевым усилием может мгновенно перебросить себя через пропасть шириной во много парсеков, он бы и слушать не стал подобную метафизическую ересь, не стал бы ждать объяснений и доказательств сказанного, а просто повернулся бы спиной к еретику.

А тут внезапное предсмертное откровение жены, хотя и выслушанное в бессознательном состоянии, оказалось тем волшебным катализатором, который перевернул замшелые представления о материи и пространстве, резко углубил их, высветил бесконечную даль познания пронзительным ярким лучом.

И когда Одиссей с горящими глазами, с развевающимися на ветру волосьями встал посреди поляны, где ничто не напоминало о бушевавшем когда-то атомном огне, стоял, вперив демонический взгляд в толщу космоса, это был уже далеко не тот, полуодичавший в джунглях Понтея сын неба, это был сверхчеловек будущего.

Вот он вытянулся всем телом, простер руки в сторону невзрачной, едва различимой среди вселенской пыли звездочки, произнес убежденно: «Домой!» И голос его обвалом прогрохотал над окрестностями.

Со стороны можно было наблюдать, как сын неба окутался сияющим облаком, а облако, мгновение повисев неподвижно, с невообразимой быстротой умчалось ввысь, растаяло там.

Одиссей же видел лишь далекую звезду, в то время как остальные звёзды как-то размазались по горизонту, стали световыми штрихами, напоминающими следы элементарных частиц на проявленной фотопластинке. А та, единственная звезда, которая нужна была ему, увеличивалась с непостижимой быстротой от восьмой величины до второй, а потом и до первой. Наконец, стали заметными вокруг нее точки планет…

«Как бы не врезаться куда-нибудь на полном ходу! — испуганно мелькнуло в том уголке мозга, который еще не успел перестроиться, перейти от обычного дремотного состояния в сверхсостояние. — Снизить бы скорость!..» Но мысль эта даже не успела окончательно оформиться. В глазах вдруг вырос огромный диск, его ночная сторона, возникло ощущение ветра, сперва горячего, но как-то не очень, потом холодного, но тоже не очень, скорей прохладного, такого же, какой минуту назад дул в иномире.

А потом неведомая сила, наверное, обусловленная безграничными возможностями, развернула Одиссея на сто восемьдесят градусов, это он понял по тому, что стали обдуваться встречным потоком не макушка, а пятки, и довольно мягко опустила на грунт.

Грунт при ближайшем рассмотрении оказался асфальтом, которого не было на Понтее, что бесспорно доказывало благополучное завершение путешествия. Однако весь ночной ландшафт здорово напоминал понтейский, очертания деревьев, подступавших к самой асфальтовой тропке, были очень привычными, где-то что-то журчало тоже знакомым голосом.

Но небо обмануть не могло. К нему и обратился Одиссей с самым главным для данного момента вопросом. И небо ответило блеском созвездий, названия которых успели вылететь из головы, но конфигурация вспомнилась отчетливо. Сомнений быть более не могло. Одиссей стоял на Земле.

А тут еще одно доказательство выплыло из-за туч и непривычно ярким светом озарило окрестности. Ничем другим, кроме Луны, это небесное тело быть не могло.

— Люди! Я вернулся, люди-и-и! — во всю глотку завопил Одиссей. Он упал на колени, прижался лицом к хранящему земное тепло асфальту, пахнущему чем-то неуловимым, возможно, детством, и из глаз хлынули слезы.

Никаких мыслей не было в этот момент в голове бедного космического скитальца, даже память об умершей жене отодвинулась куда-то далеко, словно не смогла поспеть вслед за хозяином, а осталась лишь дикая радость, которую невозможно выразить словами.