Николай Негорев, или Благополучный россиянин

И. А. Кущевский

И. А. Кущевский вошел в русскую литературу в начале 70-х годов прошлого века. События, происходящие в его романе «Николай Негорев, или Благополучный россиянин», опубликованном в 1871 году, развертываются в основном в период конца 50-х — начала 60-х годов. Многие из этих событий и фактов исторически достоверны: студенческие волнения 1861 года, организация прогрессивной интеллигенцией школ для народа, распространение первых революционных прокламаций, деятельность «ветвей» тайной революционной организации «Земля и воля» (1861–1863) в провинции, крестьянские восстания после опубликования реформы 19 февраля 1861 года и другие. Но постановка основных проблем, изображение ведущих героев романа и их деятельности — все это было чрезвычайно злободневно для начала 70-х годов, рисовалось автором именно с точки зрения общественной борьбы этого времени.

Конец 50-х — начало 60-х годов были переломным периодом, в течение которого произошли решающие социально-экономические сдвиги в России, подготовившие смену «одной формы общества другой»[1], то есть крепостничества — капитализмом. Первая революционная ситуация, сложившаяся в России в конце 50-х годов, ускорила проведение крестьянской реформы, что в свою очередь послужило толчком к оживлению всей экономической и политической жизни страны. Пролетаризация миллионов ограбленных, безземельных крестьян положила начало формированию русского рабочего класса.

В 60-е годы начинается новый этап освободительного движения в России — этап буржуазно-демократический, или разночинский. В литературе этого периода, как и в общественной жизни, идет процесс бурного политического размежевания: с одной стороны выступает большая группа, писателей демократического направления во главе с идеологами революционной демократии Чернышевским и Добролюбовым, с другой — происходит объединение сил реакционного лагеря, куда переходят и либералы, которые вынуждены к этому времени сбросить маску «защитников народа». Политическая реакция, вновь поднявшая голову в середине 60-х годов, во многом способствовала «отрезвлению» либералов. Борьба с дворянским либерализмом, как идеологией антинародной, враждебной подлинной демократии, становится в центре многих произведений демократической литературы этих лет. Особенно резкие формы она принимает в сатирах Щедрина, произведениях Чернышевского, Помяловского, Слепцова и других.

Демократическая литература 60-х годов, которая вплотную подошла к изображению жизни простого народа, поставила перед собой задачу создания подлинно положительного героя, борца за новый социальный строй. Весьма актуальной становится в связи с этим проблема воспитания нового поколения.

Как известно, наиболее яркое воплощение образы новых людей и их деятельность в 60-е годы получили в романах Помяловского «Мещанское счастье» и «Молотов», Чернышевского «Что делать?», Слепцова «Трудное время».

В 70-е годы особенности развития критического реализма русской литературы определены прежде всего социальной обстановкой, которая сложилась в этот период: бурная капитализация России, последовавшая за проведением крестьянской реформы, и формирование народнического учения.

Начало 70-х годов, когда на литературную арену выступил Кущевский, ознаменовано нарастанием революционной волны (крестьянские восстания, особенно в Поволжье, в связи со страшным голодом 1870 г., студенческие «беспорядки» 1869 г. и др.). объединением прогрессивных сил России, возникновением многочисленных политических обществ, деятельность которых была направлена на организацию «хождения в народ». «То были времена всеобщего хаотического брожения, предшествовавшего массовому социалистическому движению 1873–1874 годов, когда назревшие силы только еще искали бессознательного выхода», — писал видный деятель революционного народничества Степняк-Кравчинский[2].

Неотложным, основным вопросом этих лет в еще большей степени, чем в предыдущие годы, стал вопрос о судьбе народа, многомиллионных масс русского крестьянства, оставшегося «и после отмены крепостного права в прежней, безысходной кабале»[3], о путях дальнейшего развития России. Решение этих вопросов в самодержавно-крепостнической стране, где пролетариат не представлял собой организованной политической силы, было необычайно сложным делом. Не случайно именно этот период характеризуется многообразием форм и методов борьбы передовой интеллигенции, множеством течений в самом народничестве. Отмечая ошибочность, идеалистический характер теории народников, Ленин высоко ценил их героическую революционную практику, попытку «поднять крестьянство на социалистическую революцию против основ современного общества»[4].

Социально-экономические сдвиги в России и общественное движение 70-х годов нашли свое яркое художественное отражение не только в поэзии Некрасова и гениальных сатирах Салтыкова-Щедрина, но и в творчестве обширного лагеря беллетристов демократического направления, выходцев, как правило, из среды трудовой интеллигенции или мелкого чиновничества. К этой группе можно отнести Кущевского, Омулевского (Федорова), Станюковича, Шеллера-Михайлова и других. В воспитании и формировании молодых литературных сил русской демократической литературы, группировавшихся главным образом вокруг журнала «Отечественные записки», огромную роль сыграли Некрасов и Щедрин. Дарование многих писателей этой группы нельзя считать выдающимся, но они обладали знанием жизни, горячей любовью к угнетенному народу.

Знакомство с их творчеством, как и с творчеством писателей-народников, помогает во всей широте представить себе характер сдвигов, происходивших в литературе того времени, особенности ее реализма.

Писатели-демократы 70-х годов продолжали на новом историческом этапе развитие основной линии реалистической литературы, вдохновлявшейся идеями революционной демократии 60-70-х годов. Центральными вопросами их творчества, как и творчества шестидесятников, были поиски путей социального преобразования действительности, проблема формирования нового человека, воспитания нового революционного поколения, критика буржуазного либерализма, обличение реакционных, охранительных сил.

Образы новых людей, нарисованные писателями-шестидесятниками, имеют много общего с образами, созданными писателями последующего десятилетия. Вместе с тем облик положительного героя в литературе 70-х годов приобрел новые очертания. Это представитель трудовой русской интеллигенции или даже непосредственно народных низов. Все мысли, действия и надежды этого героя связаны с народом. Если большинство героев-шестидесятников только готовило себя к борьбе за дело народа, вырабатывало программу действий, то в литературе 70-х годов уже в действии познает герой радость борьбы и часто в жестоких столкновениях с реальной действительностью приходит к тяжелому сознанию своей неспособности одолеть враждебный лагерь хозяев жизни. Герой этот имеет свои суждения о социальном строе, пусть еще нечеткие, во многом наивные, но имеющие программный характер. Как правило, он активный участник политической борьбы.

Образы отважной молодежи, идущей в народ, стояли в центре произведений не только народнических писателей, но и писателей всего демократического лагеря русской литературы.

Однако в изображении положительного героя в демократической беллетристике 70-х годов есть существенные недостатки.

М. Е. Салтыков-Щедрин в статьях о произведениях Омулевского, Мордовцева, Шеллера-Михайлова и других, касаясь в основном приемов типизации и отмечая, что литература 70-х годов «приняла и сохранила» демократические традиции предшественников, что она ставит актуальные проблемы современности, вместе с тем пишет о трудностях изображения «практических проявлений» новых идей. Новые типы в силу общественных и политических условий не имеют возможности раскрыть себя во всей полноте. Черты их только еще формируются, и писать о них в условиях самодержавно-крепостнической России весьма сложно. Однако их «необходимо вызвать из мрака, в котором они ютятся, необходимо очистить от случайных наносов для того, чтобы разглядеть то нравственное изящество, которое они в себе заключают»[5]. Необходимым условием успеха Щедрин считал ясное представление о путях борьбы и страстную убежденность в победе. Такой убежденностью, по мнению Щедрина, обладал Чернышевский, создавая «Что делать?»

Герои многих демократических романов семидесятников несли на себе черты схематизма и некоторой стандартности, их деятельность рисовалась подчас недостаточно убедительно. Художественное изображение становления героя, показ его конкретной борьбы подменялись во многих романах общими фразами, длинными рассуждениями. Особенно резко критикуя романы Мордовцева, Щедрин напоминает автору о том, что читатель знает о новых людях из самой жизни, знает «об увлечениях не книжных только, а действительных, о безвременно-погубленных силах, о принесенных жертвах». И далее, как бы подсказывая писателям, создающим типы новых людей, программу действий, Щедрин писал: «Где же жертвы, где встреча молодого и страстного убеждения с самоуверенною и ни на что не дающею ответа действительностью? Или и в самом деле арена борьбы ограничивается стенами какого-нибудь домика на Петербургской стороне?»[6].

Однако широкое и всестороннее изображение классовой борьбы и ее правильное осмысление не могли дать в те годы не только Мордовцев (наиболее умеренный по своим демократическим воззрениям писатель), но и другие литераторы этого лагеря, прежде всего потому, что этого четкого осмысления не имели и их герои-народники. У них не было ясной политической программы построения нового общества, представления о путях изменения социального строя России, особенно в начале 70-х годов, когда был написан роман И. Кущевского «Николай Негорев, или Благополучный россиянин».

В социальном, «тенденциозном» романе семидесятников, который стал создаваться с начала 70-х годов и получил особенное развитие в период активной деятельности революционного народничества, по-иному ставится и проблема отцов и детей.

Если в предыдущее десятилетие положительный герой противостоял реакционно настроенным отцам, то герой революционного народничества 70-х годов продолжал деятельность своих отцов-шестидесятников, начавших до него борьбу за народное дело. И конфликт, столкновение между детьми и отцами, чаще всего возникал тогда, когда дети становились предателями великих идеалов отцов, отступниками. Отступники выходили не только из среды помещичье-дворянской, но и из среды разночинцев. Время решительных действий проверяло на практике прогрессивность убеждений, общественных деятелей, их веру в революционные силы народа, их способность отдать жизнь за его будущее. Убедительной иллюстрацией может служить жизненный путь А. С. Суворина, который, по выражению В. И. Ленина, «отразил и выразил очень интересный период в истории всего русского буржуазного общества». «Бедняк, либерал и даже демократ в начале своего жизненного пути», т. е. в 50-60-е годы, «Суворин во время второго демократического подъема в России (конец 70-х годов XIX века) повернул к национализму, к шовинизму, к беспардонному лакейству перед власть имущими»[7]. Путь Суворина В. И. Ленин считал типичным для многих представителей буржуазной интеллигенции второго и третьего демократического периода общественного движения в России. Поэтому обличение предателей, отступников, возвращающихся в обывательское болото, предпочитающих мир собственников и стяжателей борьбе за новый общественный строй, является большой заслугой демократической беллетристики 70-х годов.

Беллетристы-демократы 70-х годов вслед за писателями революционной демократии продолжили их линию и в показе капитализации России, и в обличении дворянского либерализма.

И. А. Кущевский внес серьезный вклад в дело борьбы с либерализмом и отступничеством, нарисовав в романе «Николай Негорев, или Благополучный россиянин» процесс «превращения человека в лакея» (Горький).

Иван Афанасьевич Кущевский прожил короткую жизнь (1847–1876). Писательский путь его исчисляется всего пятью годами. И жизнь, и смерть Кущевского, и характер его мировоззрения типичны для разночинной интеллигенции 60-70-х годов. В его судьбе много общего с судьбой Помяловского, Слепцова, Левитова, Каронина, Осиповича-Новодворского и многих других. «Писателем-пролетарием» называла его критика того времени (статья Горленко «Писатель-пролетарий», «Московское обозрение», 1877 г., № 41, 42). В своей автобиографии которую Кущевский написал в больнице незадолго до смерти, он сам также называет себя «писателем-разночинцем», «литературным пролетарием». «Писатель-пролетарий, работающий ради куска хлеба, — пишет Кущевский, — продукт переходного времени… моей автобиографией я хочу сказать, что это был за человек. Не я один был таким». В своем творчестве Кущевский развивает лучшие традиции демократической литературы 60-70-х годов, ставит ее основные проблемы с большим талантом и остротой, чем многие его современники.

Родился Кущевский в Сибири (последние биографические источники называют город Барнаул), в семье мелкого чиновника. Приехав в Петербург после окончания Томской гимназии, семнадцатилетним юношей, мечтающим об учебе в университете, о деятельности на благо родины, Кущевский сразу же столкнулся с ужасающей, бесправной жизнью трудовых низов столицы царской России. Одна за другой исчезают иллюзии юного провинциала по поводу райской жизни на берегах «медовой реки Невы», и обнажается уродливое лицо подлинной социальной действительности. Этот трудный процесс вступления в жизнь, процесс познания ее непримиримых социальных противоречий, гибели светлых надежд хорошо изображен впоследствии Кущевским в ряде его рассказов, особенно в рассказе «В Петербург (на медовую реку Неву)!», носящем автобиографический характер: «Я работал на патронном заводе, был котловщиком на чугунолитейном заводе, служил матросом на пароходе, торговал апельсинами, работал на бирже… Все это, конечно, было не кряду, а с промежутками: иногда приходилось оставаться по целой неделе без работы… В университет поступить было нельзя»[8].

Много раз Кушевский был на краю голодной смерти, многие сотни таких же, как он, бедняков трагически погибали на его глазах. Поэтому такой любовью и сочувствием к народу пронизаны рассказы и очерки Кущевского, так правдиво и ярко рисуют они каторжную жизнь городской бедноты. Печальная вереница образов проходит перед читателем этих рассказов, написанных и до появления романа и после него. Все это — беднота различных профессий и сословий, тщетно ищущая работу и место в жизни, стремящаяся подняться со «дна» («Тяжелая жертва», «Бедная Лиза», «Наши дети», «На покосе», «Зимний вечер в больнице» и др.). Этих людей автор многократно встречал в действительности. Они родные ему по духу, по социальному положению, по чувствам и мыслям.

О начале литературной деятельности Кущевского мы также узнаем из рассказа «В Петербург!»: «Работал я как-то на Калашниковской пристани; была ранняя навигация; холод, вода не выше одного градуса тепла; уж я приноровился таскать кули и работал не хуже других… Так вот-с, как-то, идя по трапу, уже подле борта, я как-то оплошал и свалился вместе с кулем в воду — точно в кипяток… Ночью со мной сделался тиф, и я попал в больницу». В больнице Кущевский встретил журналиста, который посоветовал ему писать и одобрил его очерк, напечатанный впоследствии в журнале «Искра».

Начав литературную деятельность с очерков, которые он помещает в различных газетах и листках, Кущевский мечтает о большом произведении, где можно было бы обобщить виденное, «отвести душу», нарисовать читателям не отдельные образы, увиденные в жизни, а целую систему их, раскрыть характер общественной борьбы начала 70-х годов. Эти мечты долгое время остаются неосуществимыми: все время и все силы забирала тяжелая, отупляющая работа ради куска хлеба. Вновь помогло несчастье. Попав опять в больницу Кущевский с июля по ноябрь 1870 года закончил роман «Николай Негорев, или Благополучный россиянин». О том, в каких условиях был написан роман, свидетельствует письмо автора в литературный фонд: «…увлекшись романом «Негоревым» и бросив всякую другую работу, я остался без куска хлеба, и на свое счастье я пошел в больницу (Загородную). Здесь я продаю больничные порции, чтоб покупать свечи, часто сижу голодным и работаю. Но дело подвигается вперед слишком медленно, — вечера темные, денег не хватает на свечи»[9].

Торопливость и чрезмерное обилие материала сказались в какой-то степени на художественной форме романа, определив некоторую схематичность в передаче событий, в раскрытии отдельных образов. Но страстная увлеченность работой дала и свои положительные результаты: роман действительно написан как бы одним дыханием. И главное — роман злободневен в самом хорошем смысле этого слова. В нем верно и смело передана общественная борьба 60-х годов, расстановка прогрессивных сил, нарисованы образы врагов, главным образом тех, которые стремились разложить демократический лагерь изнутри. В передовых общественных и литературных кругах России роман Кущевского «Николай Негорев, или Благополучный россиянин» вызвал всеобщее одобрение. «Его роман был для своего времени выдающимся явлением», — пишет биограф Кущевского Горнфельд[10].

«Ему удалось написать произведение, о котором нельзя будет умолчать историку новейшей литературы», — отметил критик «Пчелы».

Видный деятель революционного народничества П. Ткачев (писал под псевдонимом Н. Никитин), в прекрасном, глубоком анализе отмечал, что «в романе «Николай Негорев» вы встречаетесь с несомненными проблесками весьма недюжинного беллетристического таланта»[11].

Отношение Некрасова и Щедрина к роману проявилось уже в том, что они открыли им первый номер «Отечественных записок» за 1871 год, поместив его вместе с поэмой Некрасова «Дедушка Мазай и зайцы», «Помпадурами и помпадуршами» Щедрина и другими крупнейшими произведениями видных писателей. Впоследствии в письме к Кущевскому Некрасов сообщил: «М. Е. (Щедрин. — М. Г.) одобрил и принял ваш первый роман». Кроме того, из позднейших автобиографических рассказов Кущевского мы узнаем о дружеском, внимательном отношении к нему Некрасова в то время, когда автор «Николая Негорева» находился в тяжелом положении: «Он сам, он — тот гений, сочинения которого я знаю наизусть, которого я боготворю… сам он, собственноручно пишет ко мне, жалкому, убогому, ничтожному! Меня просто трясла лихорадка»[12]. Некрасов, по-видимому, даже приезжал в больницу к Кущевскому.

Позднее, в 1881 году, автор одной из библиографических заметок «Отечественных записок», возвращаясь к оценке романа и утверждая, что «забыть его трудно», основное достоинство романа видит в том, что «он выставлял к позорному столбу тип «благополучных» карьеристов, дельцов и всякого рода акул, который в то время являлся в некотором ореоле»[13].

«Николай Негорев, или Благополучный россиянин» по своему жанру — роман-хроника. Он продолжает традиции семейных хроник демократической литературы 60-х годов. Его тема, как и тема хроник Помяловского, Левитова, Воронова, Слепцова, Г. Успенского, а впоследствии и семейной хроники Щедрина, — воспитание нового поколения и поиски путей борьбы за справедливый общественный строй.

В центре романа «Николай Негорев» стоит молодое поколение разорившейся мелкопоместной семьи Негоревых. Кущевский рисует формирование характеров двух братьев Негоревых, Николая и Андрея, их сестры Лизы, а также и других детей, воспитывавшихся в гимназии и в семинарии.

«Детство и воспитание должно определять характер героя», — писал Помяловский, работая над романом «Брат и сестра». Именно эту мысль проводит в своем романе и Кущевский.

Народу были нужны общественные деятели, способные бороться за его интересы, люди, воодушевленные высокими идеалами. А школы и университеты, как показывает Кущевский, находились в руках реакционеров или невежественных либеральных болтунов, которые калечили души детей и молодежи, всеми способами стремились отвлечь от общественной борьбы.

Провинциальная гимназия 50-х годов, призванная воспитывать детей «благородных» дворян, в сущности готовила рабов — человеконенавистников, людей без знаний, без запросов: «Терпя преследование старших и надзирателей, мы… подвергались всем ужасам капризов пьяных учителей и в этом случае являли собой подобие волов, с которых сдирали по нескольку шкур. Собственно, учителей у нас не было, а были унтер-офицеры, наблюдавшие за порядком обучения, которым льстили слишком много, называя их учителями», — говорит герой романа.

Изображая воспитание братьев Негоревых в гимназии и кадетском корпусе, Кущевский во многом идет вслед за «Очерками бурсы» Помяловского. Те же невежественные пьяные учителя, та же жестокость гимназического начальства, те же бурсацкие нравы во взаимоотношениях воспитанников между собой. Гимназисты Сколков, Сенечка и некоторые другие почти ничем не отличаются от героев Помяловского. Жизнь и учеба семинаристов-бурсаков, нарисованных в романе (крестьянский сын Новицкий и его товарищи), проходят в еще более дикой обстановке, чем у дворянских детей — гимназистов. Картины гимназической и бурсацкой жизни в романе вполне достоверны. Автор не только наблюдал эти нравы, но и сам был их жертвой в период учения в Томской гимназии, которую он окончил в 1864 году.

Бессодержательность и абстрактность университетской науки тех лет, особенно гуманитарной, остроумно осмеивается Кущевским в главе «Святилище науки». Со злой, сатирической иронией характеризуются различные типы «профессоров» университета: поп, читающий историю религии, юрист — щеголеватый и развязный болтун, превративший свои лекции в ряд глупых анекдотов, историк литературы — выживший из ума старик, профессор политэкономии, чье имя, «как автора безобразнейшего руководства, сделалось уже давно оскорбительным ругательством в литературе». Все это не только невежды, но и люди глубоко реакционные.

И все же вопреки официальной школьной и университетской науке Оверин, Андрей и их товарищи приобретали необходимые знания, готовили себя к борьбе и практической деятельности среди народа.

Главным достоинством романа «Николай Негорев, или Благополучный россиянин» является раскрытие духовного роста и формирования, с одной стороны, демократической молодежи, идущей в народ, и с другой — продажных либералов, «благополучных» и благонамеренных россиян, врагов всего нового, прогрессивного.

В художественных приемах Кущевского есть общее с трилогией Л. Толстого «Детство, отрочество, юность». Несмотря на различную художественную глубину раскрытия духовного облика героя в романе-хронике Кущевского и в трилогии Л. Толстого, и тот и другой автор вскрывает процесс развития определенных черт характера ребенка. Как в маленьком Николеньке Иртеньеве Л. Толстой уже намечает некоторые черты будущего обличителя своего класса, человека, глубоко сочувствующего простому народу, так и в детях, нарисованных Кущевским, видны качества, которые затем, развиваясь в соответствующих благоприятных условиях, станут определяющими.

Маленький Николай Негорев, болезненный, предоставленный самому себе, с детства мечтает устроить свою судьбу лучше других, всем завидует и никого не любит. Он хитер и расчетлив: лицемерно угождает тетке и отцу, старается жить в мире с братом, хотя ненавидит его. К деревенским мальчишкам он, барич, «чувствует страх и отвращение». И это умение прятать свои чувства, угождать и всегда помнить о своих интересах, презрение ко всем стоящим ниже его на общественной лестнице остаются у Николая Негорева на всю жизнь.

Гимназия и университет способствовали развитию этих черт и возникновению новых, которые в целом и определили характер Николая. Из него вырастает благонамеренный крупный чиновник, человек с холодным сердцем, враг всякого свободомыслия, защитник основ самодержавия.

Искусство Кущевского, его яркий сильный талант особенно проявляются в приемах изображения этого реакционного обывателя, врага революции. Николай на большей части романа дается отнюдь не как законченный отрицательный тип. В нем есть и привлекательные черты: он умен, исходя из общепринятых представлений об этике, помогает товарищам, держит слово. Он умеет понравиться. Не случайно в него влюбляется подлинно новый человек — идейный, чистый и самоотверженный — Софья Лохова. Николай сидел даже в тюрьме по подозрению в связях с революционно настроенной молодежью и вел себя на допросах «порядочно». Но все это не является определяющим в его характере и, чем дальше, тем явственнее отходит на задний план. Кущевский все время подчеркивает незаинтересованность героя во всем, кроме своей судьбы, его мертвенное равнодушие к людям и событиям, его скептицизм. Даже легкомысленная институтка Аннинька, влюбленная в Николая, в ответ на его заверения в любви говорит: «Нет, ты не можешь никого любить. У тебя нет души». Ее слова подтверждаются впоследствии и поведением Николая с Софьей Лоховой в период его жениховства: «Я хорошо обдумал, как нужно вести себя… Мы поцеловались, если можно так сказать, рассудительным поцелуем… Во время чая я серьезно заговорил о том, что она должна отказатьея от недозволенных начальством затей, так как семейное счастье немыслимо, если одному из супругов будет угрожать опасность…» Как видим, даже рисуя казалось бы благородное поведение Николая — его решение жениться на бедной девушке, дочери арестованного мошенника-купца, автор в сущности представляет этот поступок отнюдь не в благородном свете. И поэтому никак нельзя согласиться с биографом Кущевского А. Горнфельдом, который сетует на Кущевского за то, что тот «не дал в Негореве цельного образа. Избегая обличительного шаблона, он усложнил его… Он впал в шарж»[14]. Критик явно не понял идейной глубины этого образа и его больших художественных достоинств.

Кущевский неуклонно ведет героя к логическому завершению своей судьбы — к ренегатству, предательству идей демократии.

По мере своего возмужания Николай все больше укрепляется в мысли о неизбежности разрыва с друзьями, мечтающими о революции. Сначала он вышучивает страстные мечты своих приятелей и упрекает их в бездеятельности, затем прямо отказывается участвовать в революционном движении по мотивам вполне практическим. «Я уже осознал, что гораздо выгоднее быть благонамеренным гражданином», — признается он.

Аресты его товарищей, разгром революционной молодежной группы способствовали тому, что процесс падения, предательства пошел более открыто и быстро: «Я давно уже перестал увлекаться мечтами и неосуществимыми планами и рассудительно обдумал, по какой жизненной дороге следует идти к благополучию. Благонамеренным ученым и всеми презираемым профессором я быть не хотел, так же как далек был от желания сделаться добросовестным тружеником и попасть под надзор полиции». И Негорев, «заморозив все цветы в своем сердце», окончательно обнаруживает свое подлинное лицо. Приехав в Петербург, он при помощи шантажа проникает в семью одного влиятельного лица и женится на его дочери без любви, только ради карьеры. Вслед за этим Николай рвет старые дружеские связи. Так закончился процесс формирования благонамеренного и «благополучного россиянина». И показ этого процесса — большая историческая заслуга Кущевского. «Хорошие повести Помяловского о том, как революционер превращается в благополучного мещанина, недооценены, так же, как недооценены роман Кущевского о «благополучном россиянине» и повесть Слепцова о «трудном времени», а эти авторы проницательно изобразили процесс превращения героя в лакея», — писал М. Горький[15].

Горький не случайно сближает романы Помяловского и Слепцова с романом Кущевского, хотя они принадлежат к разным историческим периодам. Кущевский продолжал разрабатывать те же проблемы и образы, показывая их дальнейшее развитие. Лакейство и предательство Николая Негорева, как мы видим, носят в конце 60-х годов иной характер, чем лакейство Молотова (правда, Горький несколько односторонне трактует образ Молотова, преувеличивая его революционность). Николай Негорев сознательно и цинично идет на это лакейство, не брезгуя даже преступлениями ради достижения собственного благополучия. Близок к нему дворянский либерал Щетинин у Слепцова. И Николай Негорев, разночинец, пошел дальше Щетинина в своем предательстве. Так резко разграничились политические лагери, обнаружилась подлинная политическая сущность людей в период решительных действий начала 70-х годов.

Герои романов Помяловского и Слепцова и особенно образ Николая Негорева Кущевского интересовали Горького как весьма характерное социальное явление. Николай Негорев — враг революции, и процесс его идейного и морального формирования типичен для определенных классовых групп. Впоследствии Горький показал этот процесс на более широком общественном и временном фоне, нарисовав Клима Самгина — предателя и контрреволюционера. Изображая идейное становление Самгина, Горький несомненно шел и от образа Николая Негорева Кущевского, доводил до логического конца его свойства и поступки уже в новой исторической обстановке. Если Негорев предал идеи демократии, купив себе этим предательством карьеру и благополучие, то Самгин идет дальше в наступление на новый становящийся мир, связывая себя с международной империалистической реакцией.

По-иному показывает Кущевский в романе процесс идейного формирования демократической молодежи.

Противоположностью Николаю является с самого детства его старший брат — Андрей. Это человек непосредственный, честный, искренний, неудержимо страстный в проявлении своих чувств. У него нет середины ни в чем: или он любит, или ненавидит. С детства он с простым народом, без колебаний встает на защиту обиженных, делится последним куском хлеба с голодным. Приемы типизации, которыми Кущевский создает портреты Николая и Андрея, совершенно различны. Николай, от имени которого ведется повествование, все время размышляет, резонирует по тому или иному поводу и на самого себя смотрит как бы со стороны. Он сам осознает полное несходство характеров брата и своего: «Вообще Андрей никогда не сдерживал своих порывов, и между тем, как меня всегда останавливала мысль — понравится ли другому бурное излияние моих чувств, брат, если ему это хотелось, кидался на него, не справляясь о последствиях».

Процесс духовного роста Андрея, формирование его характера даны в романе несколько более статично, чем формирование характера Николая. Андрей, в сущности, мало изменяется. Как в детстве он со страстью бросался навстречу опасностям, презирая всякую расчетливость, так и юношей он остро реагирует на всякую несправедливость и в малом и в большом: будь то оскорбление Шрамом Софьи Васильевны или судьба бесправного, ограбленного самодержавием русского народа. В целом, образ Андрея Негорева несомненная удача Кущевского. В русской демократической литературе того времени мало таких обаятельных, живых образов революционной молодежи, как Андрей Негорев. Этот человек — олицетворение молодости, дерзания. Не случайно он объединяет вокруг себя все прогрессивное. И хотя благонамеренный рассказчик — Николай Негорев — скупо, с презрительной насмешкой говорит о революционной деятельности Андрея, считая все это детской игрой, озорством, читатель все же чувствует глубокую убежденность Андрея, серьезность его намерений и действий, Андрей создал в своем городе «ветвь» революционной петербургской организации, он пишет и печатает брошюры и листовки. Уехав от преследований полиции за границу, он и там продолжает революционную работу. «Я пошел и пойду до конца… Это вопрос решенный», — твердо говорит он Николаю, когда тот пытается разубедить его.

Но как сами герои, так и автор романа смутно представляли себе программу революционной деятельности. Если многих писателей-демократов, современников Кущевского, упрекали в том, что их герои только проповедуют идеи, но мало делают, то героев романа Кущевского можно, пожалуй, упрекнуть в том, что они слишком мало говорят о своих идеях. Глубоко сочувствуя борьбе революционной молодежи, Кущевский не видит реальной силы, способной поддержать ее. Поэтому революционная деятельность Андрея Негорева и Оверина не показана широко. Андрей и его друзья ведут свою работу неумело, во многом наивно, чувствуется, что не только благонамеренный рассказчик, но и сам автор видит комические стороны их поступков, не всегда верит в успех дела. Народ в романе как действующая сила отсутствует.

В большей степени, чем в образе Андрея, Кущевский раскрыл самый процесс формирования качеств человека нового общества в Сергее Оверине. Образ этот также несомненно один из самых удачных не только в романе, но и в демократической литературе XIX века. По замыслу — это рыцарь революции. В юноше Оверине есть многое от Рахметова из романа Чернышевского «Что делать?»: фанатическая убежденность, полное самоотречение от личной жизни, подчинение всего себя идее борьбы за светлое будущее народа, сознательная подготовка к борьбе и лишениям.

Еще в гимназии он мечтает о подвигах во имя справедливости, зовет Николая Негорева уйти в лес от окружающей отвратительной действительности, приучает себя к голоду. Мечта об иной, прекрасной жизни вдохновляет Оверина и в юности. Но в этот период уже определилось его мировоззрение, и на смену детскому стремлению спасти душу приходит твердое решение бороться за «законные права» угнетенного народа. Оверин талантлив, он готовит научное открытие в области математики, но как только представляется возможность действовать, помочь народу в борьбе, он бросает все. Из деревни в деревню, босой и голодный, с котомкой за плечами, шел Оверин, неся в народ страстное слово. Вскоре его имя прогремело по всей губернии как вожака и организатора многих крестьянских восстаний.

Повествователь — Николай Негорев — рисует Оверина как чудака и фанатика, человека не от мира сего. Даже и Андрей находит, что Оверин «имеет большое сходство с Дон-Кихотом». И это действительно так. У Оверина не было четкой программы действий, продуманного плана, которые были у Рахметова Чернышевского. Его протест, как и других молодых людей, начинавших период хождения в народ, был во многом стихиен. И тем не менее крестьяне чувствовали правду Оверина, и хотя «мало понимали, но горячность оверинского убеждения заставляла верить ему».

О том, что образ Рахметова и его создателя Чернышевского стоял перед Кущевским во время написания романа, свидетельствуют не только многие черты характера Оверина, но и его трагическая судьба. Сцена гражданской казни Оверина, букет цветов, брошенный ему из толпы, — исторически точно воспроизводят сцену гражданской казни Чернышевского. Сам факт воспроизведения этой сцены в то время, когда вождь революционной демократии был в ссылке и имя его находилось под запретом, свидетельствует об идейной близости Кущевского к лагерю революционной демократии.

И не случайно, спустя много лет после опубликования, роман Кущевского продолжал волновать сердца передовых людей России. Биограф Кущевского А. Горнфельд, трактовавший этот роман в духе типично либерального литературоведения, тем не менее писал: «Нам случалось видеть пожилых уже людей, которые оживлялись и молодели, вспоминая имя Оверина, — удивительно своеобразного героя в этом романе, точно это имя приносило им волну каких-то дорогих и невозвратных воспоминаний».

Очень привлекательны и исторически правдивы женские образы романа Кущевского: революционерка Софья Лохова, Лиза Негорева. В тот период, когда создавался роман Кущевского, в русской демократической литературе уже был известен ряд образов женщин, вступивших на революционный путь. Прежде всего, конечно, следует упомянуть Веру Павловну из романа Чернышевского «Что делать?» как классический образ революционерки начала 60-х годов.

Образы женщин-демократок рисовали в 60-80-е годы и другие писатели демократического направления. И все же образы женшин в романе Кущевского художественно сильнее, реалистичнее, чем в романах многих демократических писателей. Это — живые люди, с сложным внутренним содержанием, а не схематичные проповедники идеи.

Софья Лохова не ищет практической деятельности ради того только, чтобы добиться эмансипации. Жизнь поставила ее в такие условия, что без труда она просто не может существовать. С утра до ночи все время Софьи заполнено учебой и работой ради куска хлеба. Основной чертой ее характера, как и у Оверина, является стремление всеми силами готовить себя для борьбы за дело народа. Как и Оверин, она ведет аскетический образ жизни. «Я боюсь привыкнуть ко всему, что не могу себе доставить ежедневно», — говорит Софья, почти дословно повторяя слова Рахметова в романе Чернышевского. Вообще Оверин и Лохова — образы, нарисованные в одном плане. Разница только в том, что Софья смотрит на действительность более трезвыми глазами. Лучшее в Софье напоминает Веру Павловну Чернышевского: непоколебимая убежденность, трезвая практичность, подлинный демократизм, сильная воля, умение руководить своими чувствами.

Софья первая угадывает подлую сущность Николая и, умирая, говорит Лизе о его «безнравственных мыслях». Как и Оверин, Софья стала одним из организаторов революционного кружка. И только смерть спасла ее от судьбы, подобной судьбе Оверина, путь ее шел в том же направлении.

Обаятелен и предельно естествен образ Лизы Негоревой — подруги Софьи. Как и многие передовые девушки того времени, Лиза стремилась учиться, участвовала в общественной деятельности. Смелая, искренняя, Лиза сразу полюбила Оверина и пошла бы за ним в ссылку, если бы не предусмотрительность «разумного» брата Николая и «святая отвлеченность» Оверина от всего личного. Лиза — человек сильной воли. Оверин угадал ее характер, говоря, что Лиза из тех, кто за свое убеждение умеет «умирать без слез». Но судьба Лизы в конечном счете сложилась так же, как судьба многих девушек, сочувствовавших в то время демократическому движению: убедившись в тщетности своих усилий, она выходит замуж за скромного, честного Малинина и замыкается в кругу семьи, хотя и не становится мещанкой, не предает своих идеалов. Благородство ее характера подчеркивает уж тот факт, что Лиза так и не смогла простить Николаю его ренегатства. Такой же принципиальности требует она и от мужа, заставляя его выйти в отставку, но не уступить губернатору.

К достоинствам романа «Николай Негорев» надо отнести резкую критику дворянского либерализма. Эта критика идет в том же русле, что разоблачение либерализма в эти и последующие годы писателями революционной демократии, — Некрасовым, Щедриным, Г. Успенским и другими.

Наиболее ярко, как мы видели, раскрытие реакционной сущности либерализма, его неизбежной эволюции к явно охранительным позициям дано в образе самого Николая Негорева. С большим разнообразием художественных средств раскрыта либеральная «маскировка» и у других героев романа: молодого барона Шрама, его родственницы Ольги Ротаревой, студента Стульцева. Здесь автор прибегает к прямому сатирическому обличению.

Вообще весь роман пронизан юмором — и это очень симпатичная черта таланта Кущевского, особенность его художественного мастерства и, видимо, характера. По свидетельству рабочих, среди которых жил Кущевский, «он всегда был добродушен, весел и большой руки проказник», «смеяться, он горазд» был[16]. До конца своих дней Кущевский не падал духом, даже в самые тяжелые моменты.

Хотя в романе события ведутся от лица персонажа отрицательного, читатель чувствует, что подлинный юмор и сатира в романе — авторские. Необычайно весело и любовно рисует Кущевский смешные стороны Оверина, его рассеянность и комические положения, в которые он из-за этого попадает, его увлечение наукой и связанные с этим практические «мероприятия» в быту, его комически небрежный костюм, объяснение в любви с Лизой, сцены с пьяным сапожником, даже его поведение на суде, когда он за вычислениями не слышал приговора о своей ссылке, и прочие трогательные, наивные черты этого человека. Юмор помогает здесь Кущевскому нарисовать оригинальный, неповторимый тип увлеченного человека, которого современная автору демократическая критика называла «человеком идеала». В такие же светлые и теплые тона окрашен юмор Кущевского, когда он рисует черты характера и поступки Андрея, Лизы, юноши Малинина. Нельзя без смеха читать о проказах Андрея в детстве и в юности, о его страстном и неожиданном комическом реагировании на многие события. Кроме того, через восприятие Андрея автор также осмеивает ряд событий и персонажей.

Совершенно иные средства применяет Кущевский в зарисовке отрицательных типов дворянских либералов.

Презрение автора к определенным персонажам сказывается уже, начиная с зарисовки портрета, который дается совсем в ином плане, чем портреты положительных героев. Впервые встретившись с лгуном и подлецом Стульцевым, герой романа видит перед собой «дряблое, бесхарактерное лицо, украшенное жиденькой бородкой, в которой он царапался своими длинными, модными ногтями».

Еще менее привлекательно выглядит либералка Ольга Ротарева, живушая у Шрамов: «Сухая и неуклюжая, как щепка, с пестрым лицом и рыжими волосами, она еще, к довершению всего, согласно тогдашней меде, не носила юбок и стригла волосы в кружок, что делало ее очень похожей на фигуру одного из тех турок, на которых прежде, во время масленицы и пасхи, пробовали силу, ударяя кулаком по голове». И даже красивый, холеный молодой барон Шрам в таком презрительно-насмешливом тоне показан автором, что вся его фигура отталкивает читателя. В нем все искусственно: и напыщенный тон, и усмешка свысока, и «широкий пиджак дикого серого цвета, модные широкие брюки и длинные волосы: ко всему этому он иногда прибавлял синие очки и мягкую пуховую шляпу, прозванную в гимназии анафемской — до того она была либеральна».

В резко сатирических, презрительных тонах рисует Кущевский и поведение либералов. Стульцев — это просто животное, нечистоплотное, подлое и трусливое, что особенно откровенно, даже натуралистически показано автором в сцене «несчастия», которое случилось со Стульцевым после того, как Андрей пригрозил ему револьвером за беспрерывную ложь. Кончает он вполне логично: предает группу революционно настроенной молодежи, оклеветав людей даже непричастных.

Несмотря, казалось бы, на разницу в общественном положении Стульцева и молодого барона Шрама, они рисуются Кущевским почти в одном плане: Стульцев — лгун, человек, способный на любую подлость; Шрам корчит из себя аристократа духа, но он, как и Стульцев, способен оскорбить и оклеветать женщину, он трус, ничтожество. В испуге он так же гадок, как и Стульцев: вопит от ничтожной раны, не стесняясь окружающих. Игра в революцию завела его довольно далеко, он стал членом революционного общества, за что был приговорен к каторге. Все это вышло крайне неожиданно для Шрама, так как он предполагал лишь ограничиться «вырезыванием символических печатей и устройством какого-то масонского обряда». Простые люди, сидящие в тюрьме вместе с Овериным и Шрамом, разгадали сущность того и другого: «Господин Оверин не имеют при себе денег, но мы уж все равно приняли его: видно благородного человека! Это не господин барон Шрам, что переехал сюда с бархатными кушетками да козетками… А Оверин — это, что дитя думчивое: об себе не заботится…»

Ольга Ротарева, в противоположность настоящим «новым женщинам» Софье и Лизе, таким естественным и простым, искусственна и лжива. Как и другие либералы, она «играет» в швейные мастерские, в школы для бедных, в науку, а также отчасти и в революцию. По выражению Андрея, «у ней была всегдашняя зубная боль», «постоянное беспокойство о том, что бы из себя такое сделать»: «Взявшись за одно дело, она тотчас же находила, что гораздо полезнее заниматься другой работой, и бросала первую. Она училась попеременно: живописи, музыке, химии, математике, посвятив каждой науке именно столько времени, сколько нужно для охлаждения первого пыла. Ее комната представляла из себя какую-то лабораторию сумасшедшего».

В тоне резкой сатирической иронии описываются Кущевским и сборища либералов, их хаотическая болтовня: «Прислушиваясь к стрекотанию неопытных молодых людей, к хлесткому бряканью солидных мужчин и к веским золотым речам авторитетов, я мог схватить только отдельные русские и французские фразы, и в голове моей ходил какой-то хаос».

Интересен прием использования Кущевским в качестве ведущего повествователя человека идейно враждебнего. В этот период Щедрин пишет «Дневник провинциала в Петербурге», где прибегает к такому же приему. Прием очень трудный, но он дает возможность глубже и убедительнее раскрыть душу рассказчика-врага, показать эволюцию его мировоззрения. Устами рассказчика автор характеризует людей и события, чуждые ему, подчеркивая их подлинную идейную сущность оценками представителя враждебного лагеря.

Оригинально построение романа: короткие главы с сатирическими и юмористическими заголовками, вскрывающими их социальный смысл и вместе с тем интригующими: «Я приобретаю либеральные убеждения», «Святилище наук», «Ольга ждет сильного человека», «Я знакомлюсь с Овериным, который хочет удалиться в пустыню» и т. п. Глава, как правило, обрывается автором в самый напряженный момент действия.

Язык романа «Николай Негорев» необычайно образный, пронизанный тонким юмором. Он лишен какого-либо подобия риторики, общих фраз, которые были свойственны многим произведениям демократической группы писателей тех лет. Несколькими точными эпитетами Кущевский умеет передать картину, полную глубокого общественного смысла, дать человека во весь рост, «…в класс, среди всеобщей тишины, вошла целая процессия. Впереди шел губернатор, сухощавый мужчина, с седой, плешивой головой, заткнутой, точно пробка в бутылку, в высочайший красный воротник; густые золотые эполеты обвисли слишком низко на его узких костлявых плечах».

Современная Кущевскому критика, даже и демократическая, отмечая недюжинный талант автора «Николая Негорева, или Благополучного россиянина», недооценивала его художественного мастерства. Так, автор большой статьи «Беллетристы-фотографы», напечатанной в «Отечественных записках» (без подписи) в № 11–12 за 1873 год, писал, что роман Кущевского «отличается всеми достоинствами хорошей фотографии и всеми ее недостатками», и далее пояснял: «От фотографов не должно требовать того, что может дать художник».

Подобное суждение о романе Кущевского явно несправедливо. И не случайно другой рецензент «Отечественных записок» в 1881 году, говоря о достоинствах романа, писал: «В литературном отношении роман Кущевского отличался такой типичностью характеров и таким богатством неподдельного юмора — качества столь у нас редкого, — что решительно выходит вон из ряду».

И. А. Кущевский вошел в историю русской литературы как автор одной книги. Но ряд его последующих рассказов и очерков (а также и написанный ранее роман), представляет собой несомненную художественную ценность и забыт незаслуженно. Они вышли двумя книгами «Маленькие рассказы, очерки, картинки и мелкие наброски» (1875 г.) и «Неизданные рассказы» (1881 г.) и больше не переиздавались. Их тема — изображение жизни городской бедноты, обличение либерализма и мещанства. Большинство их печаталось в различных петербургских газетах.

Во многих рассказах Кущевский продолжает линию сатирического обличения либерализма. Особенно интересны рассказы: «Земский деятель», «Сеятель пустыни», которые не нравились либералам 80-90-х годов именно за сатирическую резкость тона. Многое в них навеяно сатирами Щедрина: название земских деятелей «сеятелями», употребление клички, которую дал земцам Щедрин. Щедрин не раскрыл сущность их дел, направленных на «чищение плевательниц» в больницах, и споров, «не стоящих выеденного яйца». «Какой вопрос прежде всего занял умы сеятелей?» — спрашивает Щедрин еще в цикле сатирических очерков «Признаки времени» — и отвечает: «Вопрос о снабжении друг друга фондами. Мне тысячу, тебе тысячу — вот первый вопль, первое движение». Именно эту картину антинародной деятельности земских «сеятелей» и нарисовал Кущевский в рассказах.

Герой рассказа «Земский деятель» — чиновник-либерал показывает своему приятелю плоды деятельности земства, решив похвалиться достижениями. И везде, куда бы его ни водил: в больницу для бедных, в деревенскую школу, на осмотр новой дороги, — всюду, к глубокому удивлению наивного чиновника, обнаруживается обман, воровство, комедия вместо дела. «Сеятели» оказались просто мошенниками, и крестьяне это знают, поэтому не идут лечиться в их больницу, не пускают детей в их школу, не ездят по их разрушенным дорогам и обманным мостам. «Сеятель», заставивший извозчика ехать через земский мост, полетел вместе с мостом в речку. По сатирической резкости и художественной яркости обличения дворянского либерализма этот рассказ Кущевского можно поставить в один ряд с сатирами Щедрина.

А в рассказе «Сеятель пустыни» показана тщетность усилий наивного либерала, который пытается бороться за справедливость при помощи городской думы и надеется на пробуждение совести у губернатора, предводителя дворянства и прочих властей. Обличительную речь этого «борца за правду» члены думы встречают смехом, а самого оратора считают сумасшедшим. Кущевский раскрывает игру в «демократию», которую ведут представители дворянства. Крестьяне и рабочие, долженствовавшие представлять в думе народ, даже не допускаются за стол, и городской голова называет их «кабацкой сволочью».

Та же картина нарисована и в рассказе «Наши гласные».

В рассказе «Два нигилиста» проблема отцов и детей решается в духе, характерном именно для демократической литературы 70-х годов. Честному, борющемуся со всяческими злоупотреблениями, глубоко сочувствующему народному горю — отцу противопоставлен холодный, равнодушный бюрократ-чиновник — сын, презирающий народ и высокие идеалы своего отца.

В рассказе «Труженицы» оригинально поставлена проблема женской эмансипации. Кущевский осмеивает обеспеченных дворянских женщин, подобно Ольге Роторевой из романа «Николай Негорев», играющих в общественную деятельность, в науку. Много ярких образов содержат и другие рассказы Кущевского

После опубликования романа «Николай Негорев, или Благополучный россиянин» Кущевский стал думать о новом большом произведении и даже начал уже работать над ним. Первую часть он посылал в «Отечественные записки», о ней, по свидетельству Н. А. Некрасова, «снисходительно отозвался» Щедрин,[17] но продолжения не было. Оставшийся вновь без средств автор стал работать главным образом в качестве журналиста. «Он перешел на фельетон, писал критические очерки, мелкие рассказы и юмористические обозрения текущей жизни, писал по три-четыре больших фельетона в неделю. Он работал в «Будильнике», в «Деле», в «Сыне отечества», в «Новостях», — сообщает биограф Кущевского А. Горнфельд. Эта литературная поденщина ради куска хлеба, конечно, вредно отражалась и на качестве написанного.

И. А. Кущевский тяжело заболел (водянкой) и умер в 1876 году в возрасте двадцати девяти лет. Умер в той же больнице, где написал свой знаменитый роман «Николай Негорев, или Благополучный россиянин».

Творчество И. А. Кущевского представляет несомненный интерес для советского читателя. Этот писатель — один из талантливых представителей демократического лагеря русской литературы, активно боровшегося за приближение нового социального строя в России.