Saturday, April 7th, 2012

Нина Горланова в Журнальном зале 1995-2000


Нина Викторовна Горланова

23.11.1947

Род. в дер. В.Юг Пермской обл. в крестьянской семье. Окончила филол. ф-т Пермского ун-та (1970). Работала лаборантом в Пермском фармацевтическом ин-те (1970-71) и Пермском политехническом ин-те (1971-72), младшим научным сотрудником в Пермском ун-те (1972-77), библиотекарем в школе рабочей молодежи (1977-89). Методист в Доме пионеров и школьников.

Печатается как прозаик с 1980: журнал "Урал". Автор кн. прозы: Радуга каждый день. Рассказы. Пермь, 1987; Родные люди. М., "Молодая гвардия", 1990; Вся Пермь. Пермь, фонд "Юрятин", 1997 (предисл. М.Абашевой); Любовь в резиновых перчатках. СПб, "Лимбус Пресс", 1999; Дом со всеми неудобствами. М., "Вагриус", 2000.. Печатает прозу и стихи в ж-лах:: Любовь в резиновых перчатках. Рассказ. - "Октябрь", 1993, №3; Великий пост. Трехстишья. - "Знамя", 1994, № 3; Учитель иврита. Повесть (в соавторстве с В.Букуром). - "Звезда". 1994, № 5; Его горький крепкий мед. Роман. - "Урал", 1994, № 6; Стихи. - "Волга", 1995, № 2/3; Роман воспитания. - "НМ", 1995, №№ 8-9 (в соавторстве с В.Букуром); Тургенев - сын Ахматовой. Повесть - "Октябрь", 1998, № 5 (в соавторстве с В.Букуром). Печаталась также как прозаик в ж-лах "Даугава" (1990, № 3). Произведения Г. переводились на английский, испанский, немецкий, польский, французский языки.

Член СРП (1992).

Первая премия Междун. конкурса женского прозы (1992), спец. премия американских ун-тов (1992), премии журналов "Урал" (1981), "Октябрь" (1992), "НМ" (1995), Пермской обл. (1996).

Замужем за писателем В. Букуром. Живет в Перми.



Журнальный зал | Новый Мир, 1995 N8 | НИНА ГОРЛАНОВА, ВЯЧЕСЛАВ БУКУР

НИНА ГОРЛАНОВА, ВЯЧЕСЛАВ БУКУР

*

РОМАН ВОСПИТАНИЯ


Когда мы взяли в свою семью Н., ей было около семи, и она нам рассказала, как ее чуть не изнасиловал очередной любовник матери. Он стал ночью тянуть Н. к себе в постель, шепча: “Малюська! Иди сюда!” А мать спала, мертвецки пьяная, конечно... Во дворе про эту пьяницу говорили: “У таких надо варом заливать, чтоб не рожали...”

В нашей семье, любимая и талантливая, Н. расцвела, как волшебный цветок. Она писала маслом, лепила и вырезала из бумаги, как Матисс. А мы тогда еще были так молоды, что не писали прозу. Мы были кто? Обыкновенная советская семья, верящая в светлое будущее, да-да, верящая... Поэтому и взяли девочку с улицы, прямо из лужи. Поэтому и дали своим героям в романе обыкновенную фамилию — Ивановы.


В начале времени


Долго ли, коротко ли все было вместе: стены, потолок, сияние под ним и два тела — большое и маленькое. Это все жило.

И это было хорошо и просто.


Появились слова


Вдруг большое тело оказалось очень умным, знало много слов, и смысл их радостно было понимать. Большое тело говорило. Кстати, оно называлось “мать”. Мать говорила: “гнида”, “свет”, “спать”, “димедрол”, и было ясно, кто — гнида, кто — свет, кто — спать.

Гнида радостно тянула свои ненасытные губы в сторону голоса, запаха и вида матери. Однажды пришел кто-то и принес что-то. Гнида так наелась, что даже забыла, как она любила сосать. Но вскоре грудь вообще перестала давать молоко, и наступила первая большая голодовка.


Как появились день и ночь


Во время первой большой голодовки Гнида кричала и кричала, потом замолкла.

От большого крика время разделилось на день и ночь. У нее появилось много болезней. И ее переложили из одной комнаты в другую: в белой комнате была белая постель и люди в белой одежде. И звали ее вдруг Настя. Так получилось, что Гнида и Настя — это одно и то же.


Всеобщее разделение


Мелькнула еще одна правда — что мать отделилась от нее. В это время в квартире появился дядя Вася. Он был отдельным человеком, но когда однажды ушел, то мать ушла искать его. Их не было много дней, и для Насти наступила вторая большая голодовка.


Пакетный суп

Во время второй большой голодовки Настя вышла на кухню, и глаза ее сразу нашли то, что искали.

— Есть хочешь? — спросила соседка, про которую мать Насти говорила “старая колода”. — На! Ешь суп пакетный.

Настя поняла, что пакетный суп со звездочками — самое вкусное на свете, самое красивое и самое доброе.


Появилась Доходяга

Скоро мать принесла маленький сверток, в котором был ребенок. Насте сказали, что у нее родилась сестра, но между собой мать и дядя Вася звали ребенка одним словом: “Доходяга”.

Доходягу положили на пол рядом с Настей. И Настя крепко прижимала сестру к себе, чтобы согреть ее холодную кожу и холодные кости. Потом дядя Вася опять ушел из дома, и снова за ним ушла мать. А Настя кормила Доходягу размоченным хлебом, который она придумала воровать у голубей. Один раз голубь чуть не сбил ее с ног. И тогда Настя пошла к булочной. Люди оттуда выносили хлеб с запахом, как от пакетного супа.

Это было очень красивое место. Она взяла в обе руки по буханке и услыхала:

— Деньги где? Нету? Нехорошо это — безобразничать! Сколько тебе лет — четыре?.. Денежки у мамы возьми...

Настя не знала, почему нехорошо то, что хорошо для нее и Доходяги. Не стала она ходить в булочную, потому что нашла лоток, где торговали молодые практикантки. У них был чай, яйца и пакетные супы. Пришлось Насте научиться быстро брать суп, пока девушки не заметят.


Превращение Доходяги

Вдруг из деревни появилась бабушка Доходяги — мать дяди Васи. Она сказала, что его посадили в тюрягу.

— Прощайся с сестрой — я увезу ее к себе в деревню, — сказала бабушка.

Стало понятно, что Настю никуда не увезут. Она заметалась. У нее была голубая стеклянная собачка — раньше она служила ножкой для бокала, но давно уже стала единственной игрушкой в доме.

— Возьмите! — решила пожертвовать Настя для Доходяги. Но бабушка ни за что не хотела брать.

— В дороге иголка и та тяжела.

Тогда Настя выбежала на улицу, нарвала репьев и незаметно для бабушки прилепила сестре на костюмчик несколько штук. На память.

Без Доходяги Настя чувствовала, что никому не стала нужна. Эта мысль была плохая, и от нее сделались судороги, и временами Насти уже не было. И она очнулась в больнице. Когда она вышла из больницы, за ней неотступно следовала собачка — небольшая, белая, худая и с репьями на хвосте. Настя поняла, что это Доходяга превратилась в собаку. Настя стала кормить собаку, играть с нею и во сне согревала ее своим телом.


Как сделать людей хорошими

Настя поняла, что люди становятся хорошими, когда ссорятся. От них в это время можно что-то получить. Она поняла это на всю свою жизнь. И совсем скоро сама научилась ссорить мать с соседками. Стоило лишь сказать матери, что соседки жучков из своей муки сыплют в их шкаф, как мать шла и рассыпала их муку по кухне. И обнимала дочь. А Настя потом говорила соседке, что мать обзывает ее старой колодой, и соседка угощала Настю чем-нибудь вкусным. Сухарями. Один раз “старая колода” разрешила посмотреть мультяшки.


Предсказание “колоды”

Однажды мать сильно оттолкнула “старую колоду” от раковины на кухне, а та пообещала подать в суд.

— Я — колода, а ты — лучше? Да посмотри на свой нос — через Волгу мост! Весь распух от пьянок-то. И как он у тебя еще не провалился...

— В глаза-то наплюю тебе сейчас, — сквозь умыванья плеск пообещала мать.

— Не героисся! Не героисся! Вот нос провалится, тогда...

Но мать уже не слушала, ушла вытирать лицо. После этого мать оделась красиво и куда-то зачем-то ушла. А Настя все сидела и представляла, что у матери провалится нос, если на переносицу что-нибудь упадет. Но мать пришла домой целая и невредимая. Они легли спать, а ночью у нее провалился нос, хотя ничего не падало. Совершенно ничего.

Мать не выходила из комнаты. Знакомые тети приносили ей еду, от которой немного перепадало и Насте. Это было не самое голодное время в ее жизни. Вдруг пришли алименты. Восемь желтых новых рублей. Их принесла почтальонка, которая потом и вызвала “скорую”. Мать увезли в больницу, а Настя накупила пакетных супов и целых три свежих сладких булки. Она ела булку, приговаривая: “На, рот, на, желудок, на, моя собачка!” Собака красиво хватала хлеб на лету, как в цирке.


Культурный герой

Во дворе был пацан шести лет. Этот Антон оказался большим занудой, потому что говорил о невкусных вещах:

— Это мяч-глобус. Евразия — самый большой материк. От восхода солнца до темноты наш глобус поворачивается. — Он крутанул мяч, а Настя поняла, что она от восхода солнца до темноты думает о еде.

Антон наконец начал самый нужный разговор:

— Пойдем со мной в булочную, а?

И он рассказал, что там висит объявление: “Отбор хлеба производится с помощью бумаги и вилки”. Антон боялся ходить в булочную. А вдруг он задумается, забудет заплатить — и на него тотчас накинут большой лист бумаги и начнут тыкать в него вилкой, отбирая хлеб.

Антон еще не сказал Насте самого сокровенного. Он думал, что в мире есть кое-что, о чем никогда не говорят, но о чем надо догадываться. Он догадывался, что дело хождения в булочную нужно совсем не потому, что там хлеб (его родители могли бы купить сами). Это дело — опасное, а человеку дулжно пройти разные испытания. Иначе почему бы мама и папа так гордились, что он ходит в булочную, и говорили об этом такими важными голосами.

— Антон, давай мне денюшки. Сегодня злая булочница, но я тебе куплю хлеб...

— А вот и воровка пришла, — радостно сказала булочница. — И тебе не стыдно?

Настя разжала перед ней пальцы с красивой мелочью. Она решила — еще много раз будет ходить с Антоном за хлебом.

— Сорок восемь — половину просим, — закричала она, и собака, которая ждала ее у магазина, тоже нечто пролаяла, похожее на “сорок пять — мой закон не изменять”.

Антон отдал Насте половину булочки и решил также поблагодарить беседой. Он хотел объяснить, как Земля вращается вокруг своей оси.

— Смотри! — Он повернул мяч-глобус. — Земля повернулась — и наступила ночь.

В рабстве

Земля повернулась, и наступила ночь. Настя сидела на скамейке. Доходяга убежала с другими собаками искать, а вокруг нечего было найти. Подошла женщина, и при свете фонаря ее металлические зубы страшно сверкали и пугали Настю. Но есть хотелось сильнее, чем пугаться.

— Пойдем, у нас согреешься. Одеяло я купила двуспальное. Тяжелое, как трактор. Проснешься и думаешь: трактор наехал на тебя.

И женщина вдруг пошла шикарной походкой, запев:

— Килька плавает в томате, ей в томате хорошо...

Настя пошла следом, пришла за женщиной в квартиру и обрадовалась: там работал во всю мощь телевизор.

— Ха-ха-ха! — услышала Настя и поняла, что в квартире еще есть кто-то, и это — дядька. И точно: скоро послышался звук дребезжащей посуды, и в коридор вышел мужик, почти старик, пронес на кухню кастрюльку дрожащими руками.

— Пап, смотри, кого я привела.

— Кого ты привела, Фая? — спросил он неожиданно сочным голосом. — Мать-то уж наводит справки.

Настя зачастила: нет, никто не ищет, разве что Доходяга — это маленькая собачка...

Настя прошла за тетей Фаей в кухню и села поближе к помидорам. Вдруг тетя Фая схватила старика за шею и начала душить, приговаривая: “Отдай трешку, отдай!” — “Я один у тебя, Фая!” — выл и хлюпал отец.

Дочь отца задушила и бросила посреди кухни. Потом она достала у задушенного трешку, мятую-перемятую, а Настя за это время проглотила один помидор не жуя. И внутри пищевода у нее стало что-то неправильно. Поэтому она не заметила, когда старик встал и начал наливать ей суп, капая на стол самые вкусные, самые жирные капли. Настя ела и поглядывала на стену: там висели, змеясь, прозрачные трубочки с огромными иголками на концах. Некоторые иголки были в крови. Настя видела в больнице эти капельницы, но почему они здесь? Изнутри пошел испуганный голос, когда он вышел наружу, получилось “спасибо”. Больше всего ей хотелось убежать отсюда в уютную, домашнюю ночь.

— Спасибо в карман не положишь и в стакан не нальешь, — ответили ей сразу старик и Фая.

И с тех пор после каждого завтрака слышала она эти слова. Привыкла к ним. Привыкла и к тому, что из капельниц нужно делать разных чертей и рыбок — белых, розовых, голубовато-зеленых. Копыта она делала из резиновых трубочек. “Хвост разрезай под абажурки!” — учила тетя Фая — сама она из-за дрожащих рук уже не могла ровно что-то разрезать. Но вскоре Настя начала придумывать. В благодарность за разрешение смотреть телевизор рыбкам она приделывала роскошные хвосты, похожие на локоны принцессы из сказки, или вставляла в их блестящие прозрачные животы маленьких рыбок-деток. Потом она придумала делать рыбок с рогами, рыбок в шляпах, и все это раскупалось на рынке, а тетя Фая становилась все добрее к Насте и однажды купила ей даже вишен. Себе и отцу она неизменно покупала водки. Стакан водки в ее башке превращался в туманные мечтания.


Жизнь двора


Семейство Ивановых вышло во двор: у Сонечки — кулек с куриными косточками, похожий на раскопанное обрядовое захоронение вождя какого-то разумного куриного племени. Антон нес плошку с молоком, которое медленно покачивалось всем своим круглым белым телом.

— Тетя Паня, вы не видели? — Антон вдруг замер, почувствовав, как плоть ветра переливается по двору (а дворничиха тетя Паня вскапывала клумбу). — Не видели вы кошку Безымянку? — Антон волновался — он ждал от жизни приключений и боялся: если тетя Паня точно знает, где кошка, тогда уже будет не так интересно.

Безымянка была любимицей двора, потому что шкура ее казалась сшитой из разных кусков — рыжего, белого и черного, а ведь считается, что такие кошки-богатки приносят счастье. Но тетя Паня бездомных кошек вообще не любила и посоветовала скормить косточки собаке.

— Это собака Насти, не верящей во вращение Земли, — пояснил Антон.

— Какое вращение Земли! Да она, она же неумоя, эта Настя. — Тетя Паня называла “неумоями” все живое и неживое, если это быстро пачкается или плохо отмывается. У тети Пани не было своих детей, но было свое мнение о всех детях двора.

— Зато этим девочкам хорошо, — завистливо подумала вслух Сонечка, — у них собачка!

— Должен же быть с ними кто-то умный, — отбил атаку папа Иванов.

— Когда я была маленькая, умела считать только до двух! — сказала Сонечка, желая подчеркнуть свой ум, ведь ей уже исполнилось немало — целых пять лет.

Антон нашел семейство шампиньонов и вырыл два бело-розовых красавца гриба: огромный и поменьше, Персей и Андромеда, да, потому что папа в отпуске и читает вслух про них... Персей Богоравный... Антон хорошо притоптал ямку, чтобы там выросли другие грибы.

— Правильно, — похвалил отец. — Мы должны быть гуманной частью природы.

Мама же Иванова спросила у тети Пани: почему так странно одета Настя — юбка на резинке вокруг шеи... Как пончо... Для тепла? Кто у нее родители?

— Да Наська-то вроде кошки Безымянки. Мать у нее в тюряге. Трезвитель по ней плачет.

— Вытрезвитель? — поправил Антон. — Она что — пьет?

— Нет, за ухо льет.

Мама Иванова сказала: если Олю, подругу Насти, помыть, она бы ничего, хотя и полненькая. А Настю уже не отмыть? — спросил Иванов-папа, в замешательстве потянув в рот сухую проволоку бороды. Просто Настю дольше мыть придется, но — тоже не все потеряно. В том-то и прелесть жизни, что всегда не все потеряно, — эти слова были начертаны улыбкой, вдруг разгулявшейся между усами и бородой. А Настя, конечно, это прочла и подошла так близко, что стали видны червяки на ее щеках — точечные кровоизлияния, сосуды так лопаются, когда печень совсем сдает. Ивановы подняли глаза кверху, где вдали, на высотном доме, бежали буквы рекламы: “...ЫСТАВКУ ФОТО-78... ДРАГОЦЕННОСТИ — ПУТЬ К СЕРДЦУ ЖЕНЩИНЫ...” Вот призывают покупать драгоценности, в то время как... В тысяча девятьсот... древнесоветском году Ивановы вплотную столкнулись с голодной слюной Насти. И стали расспрашивать про то, ходит ли Настя в школу.

“Ученье — свет, а неученье — чуть свет и на работу... Как я вот. В школу она пойдет через две недели. Если пойдет...” — думали Ивановы.

Люди шли по двору — это все были хорошие люди. Видя Настю опаленной, с потрескавшимися руками, они иногда кормили ее. Тетя Паня часто кормила. В последний раз это было под Новый год, елку ставили, и вдруг Настя схватила петушка, стеклянного, хрум — и сжевала, за леденец приняла, такой красивой игрушки — и нет...

— А дереву больно? Почему оно наткнулось на ограду? — спросил Антон, показывая место, где древесина срослась с острой пикой.

Тогда Соня шепотом спросила то, что нужно было прокричать во весь голос или даже передавать по световой рекламе: “А почему Настя голодная?” Ивановы сначала решили отвлечь ребенка: что это там дымится?

Кратер вулкана по имени Канализация, ответил Антон.

Мама Иванова наконец перешла к делу: спросила у Насти, чем же та питается.

— Соседка витамины дает. А сама она в день по пачке съедает.

— Автамины едят они, правда, — подтвердила тетя Паня, а Ивановы стали глазами говорить друг другу что-то, потом появились слова:

— Вот почему толстая — обмен веществ сорвала...

— Мама! — испугалась вдруг Сонечка. — Неужели у нас на клумбе так грязно, что черви завелись?

На лопате тети Пани энергично извивался длинный розовый червь. Но тут всех отвлек молочный пакет, который сам шел по тротуару. Это кошка Безымянка вытащить голову из пакета не может. Пока Настя снимала пакет с кошкиной головы, та послушно стояла, а Ивановы не могли понять, почему девочка возится так долго. Наконец они догадались, что руки у нее совсем ослабли. И Антон нагнулся — быстро разорвал пакет. Вот что, сказала мама Иванова, пойдемте накормлю всех пирожками с мясом. Тетя Паня тут же с вопросом: где они мясо берут? Мише дают в издательстве. Иногда.

Тетя Паня не отставала: мол, смотрите, у Насти ведь никакой памяти — где пообедает, туда же и ужинать идет. Но Настя уже вошла в подъезд и ковыляла по лестнице — на ногах у нее золоченые босоножки, от матери остались. Как у Олимпии на картине Манэ, думал Миша, очень вульгарно на ребенке. А Настя первой вбежала в квартиру — и на кухню. Схватила банку — что там? Тушенка — пожары тушить?

В комнатах Настя увидела стеллажи книг от пола до потолка. Она поняла, что находится на границе неизвестного пространства. Обычно она сразу замечала все выгоды нового места — так пчела-разведчица видит, медоносное или нет вот это поле. Уже и в комнатах пахло пирожками, но Антон ходит и на картины показывает: Пикассо, девочка на шаре, Матисс — танец... А Сонька вообще напевает. Хотелось дать ей в лоб.


Настя моет руки


Кухня. Стол. На нем — пирожки. За столом — Ивановы. Настя моет руки. Она моет их в раковине под струей холодной воды.

— Вчера в это время дали горячую, может, и сейчас дадут? — воркует Света.

— Ты ищешь в социализме закономерностей? Не ищи. Их нет, — отвечает Миша.

Антон же смотрит на Настю, которая моет руки в раковине. Но это ведь на самом деле она моет их в реке. И вот уже Антон видит, как полреки стало коричнево, а Настя все моет и моет, уже вся вода в реке стала коричневая, уже и Волга стала коричневая, а там и Каспийское море почернело.


Девочка из лужи


— Это я лужу перегоняла. Она во-о-он где была, а я ее во двор.

— Пикассо бы умер от зависти, глядя на твои руки. Девочку на шаре он написал, а девочку из лужи — нет, — серьезно заметил Миша.

— Лужа мне нужна во дворе — на плоту кататься...

— Мама, а нам можно — на плоту? — хором спросили Антон и Соня.

Настя взяла кусок пирога, бросила его к себе в желудок и сказала: только босиком нельзя на плоту, она вот занозу уже посадила. Света вдруг вспомнила, как она сама любила на плоту — в возрасте Насти... А Настя брала в обе руки по пирожку и глотала, говоря:

— Антон, у тебя сто танков, и у меня сто. Кто победит? Ага, не знаешь, сдаешься! Значит, я победила.

Антон решил тоже загадать загадку:

Шумит он в доме и в саду


И в дом не попадет.


И никуда я не иду,


Покуда он идет.


— Это пьяница, — отвечала Настя. — Он шумит, в дом его не пустят... А яблоки можно? — И она стала брать из корзины яблоки и откусывать из двух рук сразу.

— На букву “д” — дождь, а не пьяница, — спорил с нею Антон.

Но Миша в это время решил достать занозу из Настиной ноги.

— Ой, жмет что-то... опять жмет!

Пришлось уложить ее на диван, плачущую.

— Вкусные пирожки, а так много съела, что даже невкусно стало! — передразнил ее Антон.

Таково соотношение Ада и Рая, объяснил детям Миша, всякое чрезмерное удовольствие приводит к неудовольствию. Настя вдруг вскочила и убежала на улицу, там она обмакнула палочку в пролитую белую краску и нарисовала танцующего человечка — такого она видела у Ивановых. Все время думала об этих Ивановых, а у них продолжалось ворчание Антона: все яблоки эта Настя съела, никому не оставила. Не надо жадничать, стала защищать Настю Света, организм у нее этого потребовал — фруктов.

— Я не жадничаю, но она все съела.

В раскрытое окно донесся Настин голос:

— А мы сегодня ели мясо! Да, мясо, сегодня ели “мы”.

— Миша, неужели ты ничего не понял? — Света повторила: — “Мы” ели.

Он пожал плечами и лег на диван. Эх, эти мужчины — нервы у них, как стальная проволока. “Мы... мы... мясо... мясо”, — доносилось со двора.

— А еще гуманная часть природы. Вставай!

Все им вставай да вставай... Жена слишком существовала в его жизни, она мелькала так, что все ее мелькания сливались в одно беспрерывное мелькание. Миша вздохнул и встал: мол, мы, конечно, немного хуже тех, кто лучше нас, и немного лучше тех, кто немного похуже... Он пошел узнавать, почему мать Насти посадили, а ребенка никуда не пристроили, в то время как люди должны быть гуманной частью природы.

— И тут ему катаклизмы жизнь прописала, как клизмы, — сочинял он на ходу.

— Вот это совсем другое дело, — ответила жена.

Миша, несмотря на свою ассирийской формы бороду, был еще так молод, что не знал: нельзя в стихах словами бросаться, ибо они действуют на... воздействуют, в общем. А может быть, смутно он предчувствовал, какие катаклизмы их ожидают впереди...


Нищие духом


Время для Миши со свистом пролетало мимо ушей — только он вернулся домой, а жена уже сводила Настю к врачу и даже купила антибиотики для уколов. Пока шприцы кипятились, Настя стояла перед танцующими человечками Матисса:

— Свет такой... такой...

— Не свет у Матисса, а цвет. Кстати, как ты меня зовешь?

— Цвета.

Света знала, что это нелегко будет исправить, — бабушка Миши, например, до сих пор зовет ее именно так: Цвета.

Настя вдруг спросила про портрет:

— Марина Светаева — это кто вам будет?

Собака зарывала в это время под детский коврик пирожок с мясом. Примесь фокстерьера давала себя знать — те любят рыть норы. Свете бы эти заботы! Врач сказал: косоглазие Насте исправлять, зубы — тоже... Какие имена у собак бывают? Нора? А что, хорошее имя, Настю уговорим... Глаза и зубы расставить по местам...

— Кто там кого лупит? — вскочил Антон. — Настя опять...

— А чего... они меня обзывают: нищая да нищая!

— Сами они нищие... духом... про таких говорят: “На этом природа отдохнула”. Иди я укол сделаю! — Света уже принесла шприцы.

Света дала Насте свою шерстяную кофточку.

— Настя, обещай, что не будешь больше драться с подругами! А?

Настя пообещала, при этом почувствовав, как вбивается этой клятвой — клин, отделивший ее прошлое от ее будущего, одну часть жизни — от другой, словно что-то острое Настя вбила в один момент своей судьбы, немножко больно даже... значит, надо быть хорошей и не бить никого... а как это никого? Неужели никого? Кого-то можно за что-нибудь?..

— Как быстро Настя убежала, — удивилась Соня.

Миша мрачно заметил: если бы девочки не убежали, они бы проели его, Мишу, насквозь! И вышли бы из его организма вот тут — в левом боку. Он ткнул пальцем в левый свой бок. Ну и характерец у этой Насти! Вон во дворе — она же просто сметает зазевавшихся. Но вот вдруг замерла, повернула к подъезду и, кажется, взлетела по воздуху на четвертый этаж. Что случилось?

— Ага! А вдруг... вы передумали? — Настя прошла и села на диван с таким видом, словно она всегда здесь сидела.

Из дневника Светы: “Настя сломала руку: с чего ее кости будут крепкими, если она никогда не ела досыта! “А все чертик виноват — черный! — говорит она мне. — Выбрось его, Цвета!” Черный каслинский чертик спокойно стоит на шкафу... Но почему-то я взяла его и в самом деле выбросила в форточку”.


Йог Андрей


— Можно я у вас посижу — обтеку? — Йог Андрей принес огромную сумку минеральной воды для Насти, и пот лил с него так, словно йог Андрей весь хотел перейти из твердого состояния в жидкое.

Когда-то йог Андрей вместе с Мишей закончил университет, но сейчас он работал грузчиком в магазине медтехники. Во-первых, причиной была его убежденность, что при плохом правителе стыдно делать карьеру, а во-вторых, с ним случилась странная история. На пятом курсе Андрей женился на однокурснице-грузинке, и его Диана оказалась ревнивой до предела. Он не мог задержаться даже на пять минут — скандал: “У тебя другая. Я покончу с собой!” — и все такое прочее. Он звонил ей домой, даже если задерживался на работе на полчаса, но однажды шел через улицу, в голове перебирал какие-то рифмы, и тут, конечно, машины, одна из них сбила йога Андрея. Очнулся в больнице утром. “Звоните скорее моей жене!” — закричал он. Позвонили — никто не брал трубку. Диана уже написала записку: “Я знала всегда, что ты уйдешь от меня к Ней!” Она повесилась. Но каждую ночь являлась Андрею во сне, говоря: “Пусть моя смерть всегда будет укором”.

Он стал напиваться вечерами, чтобы спать без снов, в итоге его уволили с нескольких работ подряд, и пришлось уйти в грузчики. Но однажды возле своей двери Андрей нашел котеночка, черного, как глаза его покойной жены. Йог Андрей обрадовался, что засыпать будет не так страшно — в ногах живое существо все-таки. И он взял котеночка. Это оказалась кошечка. Он назвал ее Дианой, конечно. Жизнь стала налаживаться. Во-первых, жена не снилась уже ему, а во-вторых, он завел себе женщину. Снова писались стихи. Однажды он даже взял и пропылесосил всю мебель, правда, после того, как кошечка Диана лапой за штанину притащила его к пылесосу. И вот под Новый год йог Андрей привел свою женщину домой.

— ...новое стихотворение, но я его не писал, просто два дня был словно на небе и мне — продиктовали... Ну, после я изменил кое-где запятые...

— На небе ведь запятых не знают, — отвечала женщина, снимая пальто.

И тут кошечка Диана бросилась на нее и стала рвать колготки гостьи вместе с кожей ног. Крики, кровь, женщина вскочила на диван и приказала запереть Диану в ванной комнате. Что и было проделано. Ночью Андрею приснилось, что кошечка повесилась в ванной комнате и когтями написала на стене кровью: “Я всегда знала”. Но он во сне покрепче обнял свою женщину и забыл про сон. А женщина забыла про Диану и пошла утром умыться. И тут на нее снова накинулась разъяренная кошка... Так кончился роман.


У психоневролога


— Как зовут твоего котеночка, девочка?

— У меня собака, зовут ее... Нора...

— Это она тебя исцарапала?

Шоколад ее “исцарапал”, диатез, аллергия, печень ничего не выносит, аллергический гепатит называется...

— А руку где сломала?

— Тихий набредет, а быстрый налетит, — выпалила Настя, прежде чем Миша успел своим интеллигентным голосом что-то как-то...

— Скажи, как можно назвать врача, когда к нему обращаешься?

— Гинеколог, — снисходительно пожала плечиком Настя.

— Мм... А как ты узнаешь, что наступила весна?

Настя начала сочно описывать кошачьи свадьбы.

— Н-да... Что такое физиономия?

Настя зачастила: вспомнила все от рожи до хари, включая морду и моську, рыло и ряшку. Психоневролог удивленно смотрела на Мишину бороду ассирийской формы, с симметрично уложенными завитками, потом — в его очки оправы “директор”, наконец спросила, кто у нас в стране самый главный.

— Ленин!

— То моська!.. То Ленин, когда на самом деле Брежнев. Откуда это “рыло”, если человек звучит гордо, папаша?!

Миша серьезно вступил в спор: человек ДОЛЖЕН звучать гордо! Но! Пока не звучит. Долго ли, коротко ли он говорил, но очнулся, когда услышал грозовое: “Не дам я вам разрешения в нормальную школу!” Тут он понял, что говорил не то, а если то, то не там и не тому.

Человек должен звучать гордо?

— Ну, Цвета заболеет, когда узнает!.. И что меня наумило? Я ведь знала, что Ленин умер, но если говорят все время по радио: “Ленин жив”.

Настя была такой силы холерик, что, тараторя, не могла идти в ногу с Мишей, а забегала вперед и возвращалась, снова убегала, и так все время.

Миша не замечал особенностей проходящего мимо них пейзажа — у него внутренний пейзаж был достаточно богат. Но даже он замер вдруг у киоска с марками: карликовые березы, ели, сосны — в горшках.

— Смотри, Настя, вот бы такой сад иметь на балконе — все маленькое, и ты средь них, как Гулливер.

— А кто это — Гулливер?

Миша начал рассказывать про Гулливера и предложил, кстати, проехаться до магазина “Кругозор”. Сели в автобус, Миша красочно описывал Насте кораблекрушение, а тут — билеты спрашивают. Контроль! Настя жестом глухонемой стала чуть ли не царапать Мише шею — он догадался ответить ей такими же вымышленными жестами. Их пропустили.

В магазине “Кругозор”, который Миша звал “Кругослеп”, потому что там обычно не было ничего, расширяющего кругозор, на этот раз вилась в три узла завязанная очередь за Гюго. “Одолжите девочку”, — страстно прильнула к Мише дама из первого узла. Он не успел кивнуть, как Настя уже побежала с дамой и вскоре вернулась с двадцатью копейками — на мороженое дали. Но Миша с видом сомнения листал книги с философской полки и ничего не замечал вокруг. Тут и другая дама поманила Настю, попросив снять панамку, и — после покупки двух экземпляров книги — тоже вручила ей премию в размере двадцати копеек. Так Настя стала переходить из рук в руки. У нее уже монеты не помещались в кулаке, когда продавщица заметила, что валом повалили родители с одинаковыми девочками. Что за времена такие — заставляют ребенка торговать собой! Так закричала продавщица. Чей это ребенок? Настя взяла Мишу за руку и вывела, как слепого. В любую ситуацию она входила легко, как нож в масло.

— А почему Гюго не дают сразу по две штуки? — спросила она.

— А чтобы не спекулировали!

— Про каждого человека так и подозревают?

— Про каждого!

Да, печально жить, когда тебя все время подозревают, потому что — все дефицит... А у иностранцев тоже? Нет? Значит, там человек уже звучит гордо? Да, сказал Миша, но и нам надо работать, чтоб не было дефицита. Насте очень захотелось работать, например книги делать. Она могла бы рисунки рисовать в книги. Ей так сильно захотелось рисовать, что кулак разжался и послышался комариный звон оброненной монеты.

Из дневника Светы: “Сегодня смотрели с Настей Пикассо. “Цвета, а если я вырасту художником номер один, как Пикассо... короче, ты будешь рада?” — “Если даже номером сто один, как Ван Дейк, которого мы вчера с тобой купили...” Настя сразу вспомнила автопортрет Ван Дейка: “Это у которого рука свисает интел... (не смогла выговорить), короче, свисает... так свисает”...”


Писатель К-ов


— Папа, папа, вставай! Скорее! ты уже поспал, папа! — просила Соня.

— Что опять случилось?

— А во сколько лет можно целоваться? Ты уже проснулся?

— Нет, я сплю, и мне снится кошмар: дети не дают спать...

И тут три звонка, хотя к Ивановым звонить дважды: это пришел писатель К-ов с женой, которая имела прозвище Дороти Донаган.

— А почему вы звоните трижды? — удивился Антон.

— А это чтобы вы пришли в опупение, — серьезно ответил К-ов.

— Вы что... забыли семнадцатую заповедь: не вводи в опупение?! — спросил не менее серьезно Миша и позвал с кухни Свету, ведь чтобы купить Насте кровать, постель и одежду, она продает сережки этой Дороти, которая уже смахивает — подумать только — слезу.

— Вообще-то золото уже не носят, а носят платину, но... у нас нет денег на нее. — Дороти уронила и вторую слезу — сколько их у нее запланировано?..


Сонечка


— Мама, бутылки-то молочные вымыла я, можно подарить Дороти — пусть купит себе плать... платины...

Писатель К-ов срочно перевел разговор. Как давно он здесь не был, как давно, а Фауст — все же имя, дорогой Антон! Антон ранее полагал, что это — фамилия. Соня опять решила участвовать в беседе:

— А у меня были гниды, скажи, папа!

Папа сказал, что гниды, конечно, никого не унижают, но и не возвышают. Просто фауна из волос Насти перекочевала, обрить пришлось.


Настя


— А я уже читать умею! — похвасталась Настя.

— Ну, прочти, что у меня на лице написано! — Писатель К-ов говорил голосом под Смоктуновского и смотрел взглядом под Янковского.

Настя прочла у него на лице, что она никому не нужна. Эта мысль была плохая — она не помогала выживать.

— У вас написано то же, что у Ван Дейка — на автопортрете, но только рука не свисает интел...лигентно, а в кулак сжата. — Она пригвоздила его и замолчала громче всех — огромный аденоид не давал ей дышать свободно, и Настя все время как бы пыхтела.

В это время Света ушла на кухню ставить чайник, и писатель К-ов пошел вслед за нею, напевая, и посмотрел на Свету, безнадежно далекую от совершенства, а с Настей на руках и ногах она еще более удалилась от...

На секунду он показался Свете стариком с мефистофельскими складками на лице. Его глазами Света увидела Настю:

1. Голова обрита.

2. Глаз заклеен бинтом.

3. Рука в гипсе.

4. Во рту аппарат для исправления зубов.

— Брежневская дочь коллекционирует бриллианты, а ты продаешь единственные сережки ради девочки с помойки! Кому это нужно?! Зачем?

— А зачем пишешь?

“Для денег”, — пальцем по муке написал К-ов на столе кухни.

— Для денег иди натягивай струны! Не струны в душах людей, а карниз такой есть — струна. Для штор. Шабашники к нам пришли с дрелью, за десятку две штуки сделали...


Дороти


Дороти уже сидела в Светиных сережках, а рядом с нею курила сестра Миши — Людмила Архипова и своим прекрасным низким голосом (за что ее прозвали Охрипова) хвасталась: все, что сейчас на ней, связано ее руками.

— Мне бы маму такую! — восхитилась Дороти.

Света внутренне ахнула: если Архипова и старше, то года на два всего. Ну и Дороти! Небось брякнула и сама кается сидит. И Света с междометиями кинулась гладить рукав связанной золовкой кофты. И тут Дороти повторила: ей бы маму такую!

Света ждала, что сейчас Архипова ответит как следует, даже писатель К-ов понял, что жена его переборщила, и стал срочно забинтовываться своим длиннейшим шарфом, потом перетек в плащ. Архипова же в ответ на все встала во весь свой великолепный рост и красиво прошлась по комнате походкой манекенщицы. Дороти оказалась ниже ее на голову, а писатель К-ов даже ниже жены. И хотя он взял в руки трость, а в губы — трубку, росту от всех этих манипуляций не прибавилось. Но рост писателя К-ова не сам по себе был наказанием, конечно, а лишь как причина его комплекса сверхчеловека.

— А гены-то! — пылко напомнил на прощанье писатель К-ов и кивнул на Настю.

Света поморщилась. Все мы, конечно, говорим банальности, но именно как банальности, а писатель К-ов — с выстраданным видом.

— Что такое гены? — сразу же спросила Настя.

— А это когда тебе хочется беситься вместо того, чтобы сидеть спокойно, — это и есть гены, — ответила Света. — Миш, почему писатель К-ов еще ничего такого уж великого не написал, а ведет себя словно знаменитость какая-то?

— А это магическое поведение. Он думает: буду вести себя как знаменитость — и тогда напишу великое... что-то. Им. Да...


Внучка графини-бабушки


— Дороти все еще говорит, что она внучка графини-бабки?

Дело-то в том, что Света, Лю, так звали сестру Миши, и Дороти жили когда-то в одной комнате университетского общежития. Иногда к ним приезжали родители, в том числе к Дороти — старушка-уборщица, которая, сильно окая, говорила: “Учись, учись, доченька, — белый хлеб на черный день готовь...” А когда доченька ее решила, что белый хлеб на черный день ей обеспечит писатель К-ов, то пришлось отбить его у жены. Она оделась во все черное, сказала К-ову, что из Франции ей две урны прислали. Погибли родители. Якобы в командировке. И писатель К-ов ее стал утешать, а уж она ему про бабушку-графиню... про фамильную библиотеку...

— Мать, налей еще — чай у тебя хорош, прямо на редкость! — Это Лю прервала историю про внучку-графиню.

А Настя думала: вот для чего ей пригодится история про графиню-внучку — для будущего... мало ли чего в жизни пригождается. Так, собрав на этот раз всю свою мудрость, Настя села рисовать — копировать “Автопортрет” Ван Дейка. Она думала, что рисование — это тоже белый хлеб на черный день.


Соседка Нина


— Люблю эти две полосы на фасаде: белая и черная, как инь и ян, как добро и зло, как Пушкин и Дантес... — Йог Андрей умолк, потому что Света прямо в руки ему положила замороженный кусок мяса.

— Прокрутите мясо, мужчины! А то заведетесь сейчас про свою йогу!

Это про какую — про бабу-ёгу? Только Настя это произнесла, как в проеме кухонной двери выросла вдруг соседка и настороженно оглядела всех — не про нее ли говорят тут?

— Ниночка, как съездила отдохнула? — засуетилась Света, понимая, что соседка будет недовольна появлением на кухне собаки.

Но Нина в первую очередь была недовольна Светиной неблагодарностью:

— Я вам тут огурцы оставляла — нашли?

В это время йог Андрей повернулся к Нине своим аскетичным лицом, полным красивых костей, — она сразу же решила присоединиться к веселью, к пельменям и вынула из сумки несколько груш.

— Бутылку-то тоже доставайте! — проронил йог Андрей, в последний раз проворачивая ручку мясорубки.

— Вам бы хорошо в торговле у нас работать, предчувствовать ревизии. Ивановы говорят, что вы — гений. Это правда?

— Да, я гений, вот — рука гения, вот — нога, а вот так гений пьет из стакана. — Он уже налил себе из бутылки и выпил.

— Не выйогивайся! — строго заметил Миша. — Настя чтоб вино не... заметила...

Нина внимательно и в то же время незаметно для всех осмотрела тело Андрея со всех сторон: вены уже набухшие, конечно, а зубы? Ну-ка анекдот им... ха-ха-ха! Да, и зубки-то тоже... не в комплекте, недешево встанут коронки нынче...

— В коридоре у нас сейчас видела жучка синего цвета, — сообщила Сонечка, всегда желавшая общаться.

— Кыш-кыш! Идите в комнату — сейчас принесу вам пельмени!.. — Света замахала руками на детей и устало сообщила гостю: — Бонна опять заболела, приходится самой все...

Когда дети вышли из кухни, взрослые успели быстро чокнуться, причем Нина просунула руку между Светой и Мишей: нельзя чокаться супругам — деньги не будут водиться!

— А, чего там, все равно мы уже разорены революцией. — Миша махнул рукой и чуть не разбил бокал.

Нина вздрогнула. Ивановы живут здесь уже несколько месяцев, и она привыкла к некоторым их играм, к тому, например, что есть бонна, но она всегда “заболела”, однако... за это!.. Могут и посадить ведь! Ишь революцию высмеивают... Она была старше их на десять лет и еще застала ночные аресты... Чтобы срочно перевести разговор, она побежала в свою комнату и вернулась с синим плащом для Насти — после стирки он ей мал, а девчонке в самый раз будет.


Разговор


— Настя, ну почему у тебя такие грязные ноги? — спросила Нина.

— Так я ведь везде хожу.

— А руки почему грязные?

— Но я ведь все трогаю.

— Хорошо. А шея-то почему грязная?

— А я кувыркаюсь.

— Молодец! — закрыв глаза, сказал Насте йог Андрей.

Радости от похвалы у Насти было столько, что не обхватить руками, — она даже примерилась, но нет, не смогла обхватить, так и пошла в комнату, неся впереди себя на вытянутых руках огромный кусок радости.

— Нирвана, — выдохнул йог Андрей.

— От плаща у Насти нирвана...

— Да нет... Жизнь с Настей теперь... будет приближаться к нирване, — сказал йог Андрей.

Но нирвану пришлось пока отложить. Пельмени-то все слиплись! По двое! Как варить? Света заметалась по кухне, побежала в комнату, стала делать замечания всем детям, в квартире запахло грозой.


Василий


— Запомни, Настя, дядя Вася сочиняет сказки и пиццы — ух какие вкусные пиццы он сочиняет! Только мама... считает, что это яд... — Антон с надеждой посмотрел на дядю Васю — если тот возразит, то начнется спор, а спор — это разве плохо, это почти приключение, только в виде слов таких интересных.

Дядя Вася оправдал надежды Антона, ринулся в это приключение:

— А надо говорить себе про пиццу: это салат! Ем пиццу, но воображаю зелень, овощи, салат, все ведь от мозга зависит...

— А ты полон идей! — заметила Света.

— Что делать — это форма моего существования, — захохотал Василий, и Настя подумала: какое у него грудастое лицо: щеки, как груди, трясутся, не Василий, а Васишна это, тетя Фая таких толстых звала на “шна”, точно — Васишна!

— А я так говорю: “Яд! Ну что ж, давай с тобой поборемся, яд! Кто кого”.

Настя уже поняла, что это медоносный гость, но кто он — друг, родственник или?.. Ах, земляк! Из одного с Мишей места под Одессой, так, но, кажется, моложе много?

— Раньше-то Миша был на десять лет меня старше — теперь, надеюсь, тоже... А пицца сегодня знаете с чем — с загадкой! Маленький, удаленький, сквозь землю прошел — красну шапочку нашел. Что это?

— Гриб! — Антон, довольный, развалил свою улыбку во все стороны — рад, что приключения в виде слов начались.

— По рельсам прошел — ничего не нашел. Что это?.. Сдаетесь? А это — трамвай, да, он ведь ничего не находит... — Включилась в игру Настя.

У Василия был “лягушачий глаз”: он не видел то, что лежит, ему нужно было, чтоб предмет двигался — тогда-то он уж его сразу замечал. И сейчас в поле его зрения оказалась Настя, и Василий загреб было девочку, чтоб приласкать, но Ивановы закричали: осторожно! Он осторожно, как дуновение, достал из кармана шоколадку и вручил детям, успев при этом раскрошить ее. Он не умел рассчитывать свои силы и уже много чего так вот раскрошил у Ивановых. В детской он сломал шкаф, который с тех пор звали “шкаф, который сломал Василий”. Он сломал кресло, точнее — винт регулятора в нем, и с тех пор кресло выбрасывало гостей, как катапульта. Однажды соседка Нина попросила Василия помочь перенести стол, он взялся за него двумя пальчиками, и тот буквально на глазах рассыпался на шесть частей.

— Что за жизнь, — пропыхтел Василий, — стоит мне в автобусе сделать глубокий вдох, соседи кричат, что я хам и всех растолкал.

Света, которая жалеет всех, кто живет с нею в одно время и в одном месте, всегда скажет что-нибудь ласковое мужчине, например: “Где это выдают такие широкие плечи?!” И вот сейчас нашла время напомнить Василию о женитьбе:

— В старости будешь говорить внукам: “У меня была такая грудная клетка, такая грудная клетка, что в автобусе — после глубокого вдоха — хамом обзывали”. А внуки: “Что такое автобус, дедушка?”

— Увы, они будут спрашивать: “Что такое грудная клетка?” — предсказал фантастическое будущее Миша.


За счет других


Мише всегда скучно было решать задачки про юннатов.

— Мне казалось, что два отряда посадили грядки, а потом заспорили, кто больше старался, подрались и две грядки вытоптали...

Света мыла посуду и телепатировала Василию, чтобы он шел домой, хотя она прекрасно знала, что об этом можно лишь только мечтать. Хорошо, что Настя пока его занимает — показывает носки и варежки, запасенные на зиму. Она уж и гладит шерсть, и прижимает к себе: наконец-то у нее на время холодов есть защита! И тычет Васишне в лицо, чтобы он тоже ощутил...

Соня поставила пластинку с песенками, Антон взял в руки “Фауста”.

— Мне Цвета это все связала!

— Настя, ты раз в пятый это говоришь, а я не могу из-за тебя сдвинуться с первой страницы “Фауста”...

— А тебе какое дело — кошка тапочки надела...

Свете пришлось вступить в перепалку:

— Настя, если не будешь вести себя хорошо, я тебе посуду не разрешу мыть! Как можно грубить — вы должны любить друг друга!

Она свирепо призывала детей любить друг друга.


Оно


— Ох, Настя! Какое ты все-таки оно! — полыхнула Света, узнав, что в классе та украла шоколадку. — Куски яблока валяются, как будто в семье миллионеров ты, Антон, растешь!

— Света, ты устала? — полуспросил Миша. — Воровство ведь тоже из мифа, трикстер... вспомни... должен был перемещать элементы вселенной.

— Устала. Да, я устала: белье прокипятила, в магазины сходила, полы помыла...

— Цвета, я больше не буду, прости меня! — И Настя завыла, выдвинув из нижней губы корыто, — клин клятвы опять больно уколол ее куда-то, и в то же время она подумала, что если сквозь слезы смотреть на мир, то он становится очень интересным, надо бы нарисовать, и она тут дала волю рыданиям, стали слышны внутренние всплески, словно там, внутри, целое море слез, бурлит, шумит, вот-вот выплеснется наружу и все затопит.


А в это время...


...директор знаменитого гастронома в Москве закапывал глубоко под землю свои миллионы, а в резиновой камере Лефортовской тюрьмы (так называемой “резинке”) московские кагебешники избивали диссидентов (но лишь тех, чье имя не было широко известно за рубежом, то есть за кого не могли заступиться на Западе). Если мы поставим посредине Мишу со Светой, возмечтавших отучить Настю от воровства, то контраст будет огромен в обе стороны. Директор гастронома украл миллионы таких шоколадок, за какую ругали Настю. Но и диссиденты из-за своих благих порывов страдали в миллион раз сильнее, чем Света с Мишей.

Но... обо всем этом они прочтут лишь десять лет спустя. А пока-то что же отвлечет их от тоски в этот холодный октябрьский вечер, что или кто развеет их отчаянную тоску? Да уж у жизни нашлось средство, хотя и не сразу. Сначала жизнь пыталась лечить простыми лекарствами — лучом солнца там, улыбкой Сонечки, сентенцией Антона о том, что люди должны раз в день сильно задумываться, что такое хорошо, что такое плохо: так вот сесть и думать, думать...

И тогда жизнь применила к Ивановым сразу два сильнодействующих и отвлекающих средства: приход Льва Израилевича с бутылочкой коньяка и появление тети Пани. Причем тетя Паня, как вепрь, ворвалась. Это слова Антона, который тут же Сонечке объяснил, что вепрь — это дикая свинья.


Добрые дела


— Я вам, Света, давала фартук? — заполошно спросила тетя Паня, словно речь шла о жизни и смерти.

— Ну! Тетя Паня!.. Фартук всего лишь, а я уж думала, за вами гонятся убийцы, — меня бросило сначала в жар, потом в холод...

— Потом в сверхплотное состояние, наконец — в сверхпроводимое. — Это уже вышел Миша.

— Но я записываю! В тетрадь. Все добрые дела! — возмутилась в ответ тетя Паня. — Уже к вам к пятым захожу — никто не сознается ведь! Люди ведь такие: я шесть фартуков сшила, а записано пять! Если уж подарила кому, так обратно не вырвешь, во люди-то! (Тут она спохватилась, что не то сказала, и поправилась.) Не учтешь уж... в тетради... У меня по годам. На каждый год отдельная тетрадь добрых дел.

— Одно доброе дело осталось незаприходованным, значит, внутри лучше, чем снаружи. Сделали больше добра, чем записали, — пытался по-своему утешить ее Миша, представляя, как тетя Паня грозно закричит на Господа Бога: “А это доброе дело мое ты учел? А тетрадь добрых дел за последний год ты видел, нет?!”

Тетя Таня не поняла, о чем он, и затеребила свой фартук, тогда Света перевела ей Мишины слова так: “Внутри вы лучше еще!”

— А на вас-то фартук — записан? — спросил Антон.

— Во! Точно! Его-то я и не записала! — И тетя Паня побежала вон, чуть не сбив с ног гостя, подходящего к двери Ивановых.


Лев Израилевич


Да, это был он. И дворничиха с ходу ему объяснила: она записывает добрые дела из такого расчета: пять сама делает, так в ответ одно — бывает — получает... добро...

— Вот бы заглянуть в эту ее книгу добрых дел! — задумчиво сказал Лев Израилевич, когда тетя Паня простилась.

— Я думаю, там чисто, ничего не записано, — ответил Миша. — Тогда почему она прибегала? А чтоб кусочек энергии от нас оторвать...

Да, не будем о ней, а будем о... Достоевском! Так сказала Света, но Лев Израилевич достал пачку индийского чая, и она послала Антона ставить чайник.

— Подождите, это слишком высоко! — закричал гость.

— О Достоевском — слишком высоко?! Ах, нет... живем высоко, у вас дыхание перехватило... понятно... значит, коньяк сначала? Ну, вы нас балуете... — Света уже достала свои любимые (свадебный подарок) “ситцевые” чашки, которые доставала лишь для дорогих гостей.

— А выгодно она делает добрые дела: то домоуправше, то паспортистке дарит фартуки, — заметил Миша задумчиво.

— Опять! Ты позволил ей присосаться, поставляешь ей энергию, не вспоминай... Миша! Лев Израилевич, какой у вас свитер! Откуда? Женщины вам вяжут?

— Вяжут. А что с ними делать! — И он разлил коньяк прямо в ситцевые чашки.

— Это Лев Израилевич, как всегда, после бассейна, — пояснил Антон Насте.

— Я полный... хлорки... ох, льют ее!.. — Он вытер слезящиеся глаза. — Безобразие прямо... Почему давно не был? — продолжал он. — А, писалось, наверное. — (Докторская диссертация то идет, то нет, объяснил Антон Насте.)

Миша мрачно листал подаренные тома “Индийской философии”. Чем ценнее подарки Льва Израилевича, тем сильнее он подозревал гостя во влюбленности, взаимности и так далее. Вечно эти книголюбы и холерики где-то знакомятся.

— Вы девочку взяли? — второй раз спрашивал Лев Израилевич у Миши, и губы его так сильно сжимались и разжимались при этом, словно он с огромной силой бросал их друг на друга.

Неужели будет отговаривать? Взяли, а что?

— Мы там приготовили мешок всего... постельное белье, кофточки... Вы бы приехали да увезли, а?

Света улыбалась, Света обещала приехать, Света резала колбасу на закуску.

— А кто сидел рядом с Львом Израилевичем на последнем заседании у книголюбов? — спрашивала она. — В синей кофте и с крашеными волосами!

— Неужели с крашеными? — изумился Лев Израилевич.

— А вы что, не заметили?

— Мы, мужчины, ведь не воспринимаем внешне, мы больше внутренне... свечение... Свечение от женщины усиливается или уменьшается... А это кто вас так написал — Настя?! Где я уже видел такие облака, показывающие кукиши, — у Пикассо? — И тут он почувствовал, что свечение от Светы усилилось. И Миша это понял, поэтому срочно обнял жену: вот она у него какая, взяла девочку, научила рисовать...

— Вам нравятся мои доски? А некоторые говорят... ярко чересчур. — Настя принесла из детской еще несколько работ, несколько своих “яркостей”.

Вот один человек видит в картине красоту, а другой — не видит. Что это значит? Значит, она внутри нас, красота-то, в душе, говорил Насте Лев Израилевич. Выпили за красоту.

— Ты какие книжки любишь читать, Настя? — спросил он.

Пока что она еще над “Пеппи” засыпает, призналась Света. Свечение усилилось, заметил Лев Израилевич.

— А можно... я сделаю набросок ваш... для портрета, дядя Лев?!


О законах

— Цвета, Цвета! А как нарисовать это? Ну-у кааак?..

Что же это? Оказывается, Настя видела... увидела... нет, не подглядела, а так вышло, что... в общем... нет, не так! С самого начала. Ведь в комнату соседки Нины дверь всегда заперта! А тут была открыта. Ее ветром-сквозняком открыло... Окно было настежь, когда Настя вбежала, чтобы узнать, что случилось. Вбежала и замерла. Чуть не умерла, как Настя говорит. Нина за ноги изо всех сил держала йога Андрея, который хотел выброситься в окно. Хорошо, что он не успел. Оказалось: Нине тополь мешал — ветками своими лез в окно. Свет-то нужен... На самом деле, Света уж не стала Насте этого говорить, тополь служил Нине поводом для близкого знакомства с тем или иным мужчиной. Нина сама даже этот тополь под окном поливала-удобряла, чтоб рос побыстрее, давал листья пожирнее. Потом она звала знакомых якобы ветку отпилить, а сама в это время сильно держала человека за ноги! Потом, когда все отпилено, она еще и за талию мужчину как бы поддерживает — обычно. И уж тут либо сразу произойдет то, что должно было произойти, или... какое-то уже начало положено, так говорила Нина Свете. И хоть нынче Настя все испортила, забежала, заорала, бог весть что подумала. А Настя потому так закричала, что ей показалось, Нина и йог Андрей должны сейчас вместе вывалиться и погибнуть, но не в окно вывалиться, а в другое, странное и страшное место, в окно бы — так еще ладно... Она не могла сказать, что именно ей почудилось страшное, но и не могла забыть потом это происшествие, вот и собиралась написать картину. Но картина никак у нее не получалась.

— А это кинематографично! — сказала Света. — Есть, Настя, разные виды искусства, и каждое живет по своим законам! Сцена с окном — не для живописи, а для кино. Или для театра. У всех видов искусств — свои законы... — Она бы еще и еще говорила, не замечая, что Настя скучает, но тут суп с кухни подал голос своим вскипанием.

Я думала, размышляла Света, что русло жизни должно с годами расширяться, как река, и что Настя вольется естественно, как ручей в речку... Вместо этого она, как плотина, перегородила русло жизни! Врет, ворует, я ночи не сплю...


Отец лжи


И верно: грустна наша Россия-матушка! Когда кто-то у Ивановых рассказал, что врач, ставя диагноз “мания преследования”, пишет вместо “агенты КГБ” — “агенты ФБР”, Миша заявил:

— Тот, кого в Евангелии назвали отцом лжи, все-таки покажется менее ловким, чем КГБ. В нашей стране отец лжи и есть КГБ...

Муж Лю, бравый подполковник Архипов, разъяснил, что пишут “ФБР” вместо “КГБ” потому, что боятся международных проверок, ведь слишком яркая статистика боязни КГБ будет, если все точно записывать! Дороти переключила всех на другую, хотя и тоже грустную, тему:

— В смятении чувств я надела левую линзу на правый глаз сегодня, и сразу так плохо мне стало, так дурно...

— Ахматова бы нынче писала не “на левую руку надела перчатку с правой руки”, а “на левый глаз я надела линзу с правого глаза”, — сразу подхватила разговор Лю.

Пришел йог Андрей, уже нетвердой походкой.

— Ежик-девочка, хочешь играть в двенадцать записок? — предложила синяя Настасья, дочь Дороти, тоже Настя, только в синем платье.

Света сжала в руке бокал — вдруг на “ежик-девочку” Настя обидится, ведь у нее только-только вырос на голове этот ежик, которым она так гордится.

Но Настя не обиделась, она захотела играть и даже написала такие записки: “Следующая находится там, где не ступала нога человека”, “Клад находится между небом и землей”. Словно ей не семь лет, а все семнадцать! Но у детей так и бывает. Это у взрослого все определено, он привязан к возрасту, а ребенок — то взрослый, то дитя, и переходы от идиотизма к разумности возможны каждую минуту.

— Тепло, холодно! Холодно, Соня, а еще сундвиник! — руководила Настя поисками клада.

— Не сундвиник, а сангвиник, — поправил ее Антон. — Ты думала что: от сунуть и двинуть это? Хм-хм...

Света думала, что Настя сейчас огреет за его хмыканье, но она вдруг запричитала, как в сказке:

— Антонушка, братушка, интровертушка, выгляни на бережок самого себя, ищи получше снаружи, а не внутри себя!

Вот пример Настиной ускользаемости от любого окончательного мнения о ней. Она еще так много раз уйдет, изменяясь по собственному разумению, рванет вперед... “Еще ее картины так обгонят время, что будут мне непонятны”.

— Цвета, а кто такой... этот... отец лжи? Черт? А-а...

Света вернулась своим вниманием к застолью: там все еще правит бал новость про КГБ — ФБР. Но пора, пора жарить пирожки с мясом!..

Опираясь на свой душевный опыт, Света делает верный прогноз на будущее: да, Настя станет знаменитой как художница... Но дело в том, что есть будущее — и есть послебудущее время в жизни Насти. Ее судьба не описывается в системе времен русского языка, слов не хватает просто, приходится новые рождать на ходу...

Если Настя говорит “диктатор”, значит, имеется в виду диктор радио. Вместо “этюдник” ей слышится “ютюдник”, так она и пишет в дневнике: “Мне купили ютюдник”. Лото и моро — это лето и море. А что такое “каки”? Света не сразу поняла, что это союз “как и” (бабочки, каки цветы...).


Серебряные ручки


Что это слышится в квартире Ивановых — прерывистое, нервное, переходит от крика к причитанию, от напева к скороговорке, потом слышны просто отдельные слова: моя, где, серебряная?

Это Настя потеряла ручку. Света купила три немецких ручки: они были гранено-серебряные, как марсианские стрелы. И было сказано в магазине, что каждый шарик может провести линию длиной в три тысячи метров! Настя сразу на своей ручке сделала ножом зарубку-нарезку, чтоб никто ее шариком не исписал линию в несколько сантиметров, чтоб она сама все три километра провела этой драгоценной немецкой красавицей. Но ручка ее потерялась. А Света видела, что кошка Безымянка несла в зубах что-то блестящее, проскользнула в кухонную дверь. Она гнездо вьет для будущих котят. Иди, Настя, поищи ручку на кухне. Пошла Настя на кухню раз, пошла другой, потом пошла в третий раз и закричала: “Ура! Нашла! Моя, с зарубкой!”

Тут заплакал Антон: он тоже потерял ручку. Настя ему ободряюще говорила: мол, ищи, брат, получше, всегда можно найти, если искать как люди, снаружи, а не внутри себя... Наверное, тоже кошка утащила.

— А кто-то в это время уже провел ручкой первые сто метров! — как бы в пространство сказал Миша.

Антон понял, что все над ним смеются, а ведь он ничего плохого не говорил, просто хотел опыт провести: сколько метров напишет шарик, если обвести все линейки в тетради...

Антон решил выть внутри себя: найти самый глухой угол внутри себя, забиться в него и там выть, чтоб папа не смеялся над ним.


Умнее всех


“Как всегда, я умнее всех”, — думала Настя.

Как всегда, Настя оказалась умнее всех: она нашла способ сделать ручку Антона — своей (провела ножом нарезку-зарубку и на ней, и все!). Но Света уронила пробку на кухне, полезла ее искать под шкаф, а там серебряно блестела ручка. И она была с зарубкой. В самом деле кошка Безымянка построила себе великолепное гнездо из немецкой ручки, жеваной бумаги, двух тряпочек и трех перьев голубя. Безымянка оказалась превосходным архитектором: Нимейер или Корбюзье позавидовали б ее идее совмещения несовместимого, а уж Гауди бы прямо закричал: моя идея, плагиат, караул, грабят!

— Миша! Миша! Иди сюда! Скорее! — закричала Света.

— Скорее?! — оскорбленно переспросил он, словно этим словом его призывали на что-то страшное, словно его пригласили украсть что-нибудь.

— Цвета! — прибежала на кухню Настя. — А вы, когда были маленькие, об камень огонь зажигали, да?

А был солнечный осенний денек с зайчиками: зайчики от лужи бегали по стене кухни Ивановых. Или это Настина ручка в руках Цветы пускает их? И в такой день мир напал назло и коварно на Настю. Мир иногда бывает специально плохой, специально против. Иногда, конечно, он специально “за”. Вот когда она придумала ручку Антона “зарубить” ножом и выдать за свою! Казалось, само время-пространство покровительствует ей: на кухне есть нож, нет Ивановых в эту минуту... а чем все кончилось?! Ивановы не дают ей быть хорошей — взяли, чтобы мучить ее. Ведь когда у нее была ручка, она была лучше. “Чтоб сделать меня лучше, мне нужно что-нибудь давать в руки”.

— Как же так? — вопрошала Света у Насти. — Почему теперь две ручки с зарубками, а?! Ты украла у Антона ручку... сделала зарубку...

— А Антону выгодно мое воровство, да! Он будет впредь... внимательнее, бди...тельнее. Он развивается...

Миша сунул ей бумагу, карандаш: пиши расписку, что больше не будешь воровать! Эту расписку можно на стену повесить, чтоб... видели!

— Ага! Расписку! А потом что — на магнитофон будете записывать? А еще после что — на видеомагнитофон запишете и по телевизору?!

Света и Миша, переглянувшись, молчали. Миша и Света, Заумец и Главздравсмысл, хором закричали:

— Ты что, планируешь надолго вперед воровать, да? — это Света, Главздравсмысл.

— А по телевидению показать выгодно — за это платят больно много! — вступила в разговор Настя.

Глупые Ивановы еще не знали тогда, что деньги за выступление по советскому телевидению получить ничуть не легче, чем рукой радиоволну поймать.


Обмены


Свою злополучную ручку Настя невзлюбила и поменяла ее на пудреницу, которая была у Лады. Зачем пудреница, восклицала Света, когда есть в квартире большое зеркало, на стене висит, как раз на уровне роста Насти, специально так повесили!

— Как ты не понимаешь? — ехидно вставил Миша. — Если из зеркала кто-нибудь полезет, то Настя успеет захлопнуть пудреницу, и все! В пудренице есть крышка.

Настя в ужасе посмотрела на Мишу и убежала гулять с пудреницей. Там она поменяла ее на серебряную цепочку. Цепочка была с пробой!.. Света просто ошалела: такая дорогая вещь! Где же Настя ее взяла? Со Славкой поменялась? А где он взял? Во Дворце Свердлова нашел на полу? Во время киносеанса? Надо пойти и проверить... спросить. Она ушла. А Настя колебалась: говорить или нет, зачем цепочка. Ведь все пьют, кругом пьют по-черному, а Ивановы никогда почти не выпивают, так, пригубят если... она уж видит. Но! И они ведь могут запить вдруг? А тогда она цепочку дорогую продаст и на эти рубли будет еду покупать. Но если Ивановым сказать всю правду, они что? Получится, что она им только напомнила! Что можно и запить... Запросто напомнила. “Сама же и буду себя винить после”. Миша скажет: кстати, можно ведь и запить.

— Цвета, что тебе сказал Славка?

— Что нашел во Дворце... Слушай, Настя, ведь если так дело пойдет далее, то у тебя к весне — в результате всех этих обменов — будет дача!!! Нельзя же, а? За какую-то ручку, шариковую, рублевую, — дача!

Но сама при этом она понимала, что Настю не остановить. Одна надежда пока на то, что круг знакомых ее ограничен и жизнь сама прекратит цепочку выгоды... Но пока жизнь ничего не прекращала, потому что вскоре Настя принесла импортную новую сумку. Где взяла? А поменяла на цепочку. Вот.

— Знаешь! Так уж нечестно! Отнеси ее обратно, а? Она очень дорогая вещь, сумка. Настя, ты меня поняла?

— Да, — сказала Настя, надела пальто, добавила: — Прощайте! — и хлопнула дверью.

Таких дураков, как эти Ивановы, много на свете, а сумка-то у меня одна, думала Настя, выбегая из подъезда. Весь светодень она носилась по городу, раза два подходила близко к дому Ивановых, а когда совсем стемнело...


Настю похитили


Дорогой читатель! Ты уже покачал головой и усомнился в таланте авторов романа: мол, все те же старые романные приемы завлечения читателя — погони, похищения... тому подобное. Но что нам делать, если Настю в самом деле похитили? Кто? Зачем? В том-то и неожиданность, что не кто, а что... старая жизнь похитила ее. Зачем? А вот сейчас вы это узнаете.

Настя только уселась на скамейку отдохнуть. И вдруг поняла: здесь живет тетя Фая! А вот и сама тетя Фая — откуда ни возьмись. Подошла к Насте, потрогала воротник пальто.

— Новоселиха? Матушка ты мое! Дед мой помер. Пойдем ко мне?

Настя побежала впереди тети Фаи. Чувство пермского подъезда у нее было развито удивительно. Она не только не запиналась в полной темноте, но еще и тараторила при этом:

— Приутили и выгнали! — Настя так и произносила “приутили”: она думала, что “у” от “утенок гадкий”, которого в сказке все не любили... — Всю свою сучность они показали мне... (а слово “сучность” она тоже произносила именно так, с буквой “ч”, думая, что оно от слова “сука”, “сучьи дети”).

— Ах, сердце занялось... — бормотала тетя Фая. — Вот они, ученые-то люди! Вышарили девку. Простые-то так не сделают, нет. Народ, он не такой...

Настя сразу заметила, что квартира изменилась: стены выпученные, в клопиных веснушках. Или ей после квартиры Ивановых здесь так?.. Память вытолкнула, как Настя здесь делала чертиков и рыбок, чертиков и рыбок... Тетя Фая включила радио и укорила его:

— Ты утром говорило, что снега не будет, что ветер стихнет! А ничего не потеплело. Зачем ты меня обманываешь?

Ответило радио:

— ...честь и совесть простого народа. В эфире передача пермского радио “Писатели у микрофона”. Выступает писатель К-ов...

— Добрый вечер! — немного не своим голосом начал писатель. — В литературе сегодня чувствуется забота партии о нас, молодых...

Ничего себе, подумала Настя, писатель К-ов старше Цветы на десять лет, а считает себя молодым писателем... у Ивановых он критикует эту партию, а тут благодарит... А Настю приучают правду говорить еще...

Тут тетя Фая выключила радио.

— Ой, скота, скота... Вышарили девку. — Она пощупала пальто и поморщилась: — Шерстишка-то плохонькая, никто не возьмет.

Но Настя уже не слушала ее — она сомлела, задремала. Тетя Фая бросила на пол фуфайку, Настя повалилась на нее и захрапела.

Утром тетя Фая начала упрекать радио: оно говорило, что хлеб не подорожает, а хлеб подорожал ведь! В ответ послышался голос артиста Леонова, сдобный такой, какой у него бывает в ролях пьяниц. Голос сказал:

— Курица свежая... и яйца свежие, вчера еще были в жопке... рынок — это рынок...

Настя открыла глаза и увидела, что “Леонов” сидит здесь и считает деньги. Красные его глаза окружены коричневыми кругами, как на иконах. Будто он что-то вредное для здоровья, но полезное для народа вытерпел.

— Теть Фай, где мое пальто? Пойду я...

— Шелупонь! — басом крикнул “Леонов”, и она поняла, что надо молчать.

— Няргушу-то пите? — с пермским акцентом спросила тетя Фая.

— Какую няргушу? — спросила Настя.

— Брага. Мужики ее выпьют и няргают, стонут. Куда ты, Наська, без пальто пойдешь! Холод ведь... замерзнешь. Вон у тебя что с носом — по этим соплям можно в окиян выплыть.

Тетя Фая сказала “окиян” и “сопли”, Настя вспомнила, как плакала Сонечка: “Ага, у меня сопли, а у принцесс не бывает соплей!”

Значит, продали на рынке Настино пальто и купили еду: курицу, яйца... ну и ну! Показали что? Свою сучность... Ивановы, конечно, дураки; дураков, конечно, много, но все они злые, а Ивановы — добрые дураки.

Настя заскулила и сразу же увидала, как над ее головой навис огромный кулак “Леонова”. Она замолчала. Но из кулака вдруг на нее посыпались... семечки.

— Дай девке хлеба-то! — сказал он тете Фае.

— А пошел ты! — отмахнулась она.

— Пошел бы я, да очередь твоя... — “Леонов” сам протянул Насте кусок.

Два паучка опустились к Насте на плечо. Она осторожно стряхнула их, но паучки не стряхнулись, они повисли на паутинках перед носом Насти, как две добрые вести.


Слово к читателю


Наш терпеливый друг! Тебя ждет здесь небольшая неожиданность. Дело в том, что следующие восемнадцать страниц романа пропали. Их сжевала кошка, обустраивающая гнездо для своих будущих котят. Она сжевала их очень добросовестно — в вату такую бумажную превратила. И мы не помним, о чем там шла речь, зато хорошо помним выражение кошкиной морды: “Какая обида! Они еще чем-то недовольны! Я стараюсь, строю дом, жую эту мерзкую бумагу, рожаю им первосортных котят — чего им еще-то!.. Не ценят меня!”

Конечно, мы могли бы заново придумать эти восемнадцать страниц романа, но тогда бы читатель так и не узнал, что горести случаются не только с героями, но и с самими авторами!

И оказалось, что восемнадцати страниц — увы — нет, а есть бумажная вата... мы ее всю по миллиметру перебрали и нашли несколько недожеванных кусочков, которые разгладили и расшифровали, дополнив по смыслу недостающие слова. Вот они:

1. Чего-то тетю Паню сегодня не видно — наверное, сидит, добрые дела записывает в тетрадку (Света? Антон?).

2. Заварку в тарелку с творогом! Ты чего, Света! Думаешь, вечно тебе будут всякие Львы Израилевичи чай дарить? Вечно, думаешь, возле тебя будут крутиться пожилые мужчины? (Миша).

3. Настя пишет поздравительную открытку в тюрьму матери, восклицательные знаки выводит с такой любовью красной пастой, что получаются настоящие сердца, а точка выглядит каплей крови, капнувшей из... (дневник Светы?).


Тебя ждут дома


Света проснулась, когда солнце уже пускало зайчиков по стене. Опять долго не могла встать с постели. “Где ее искать?” Она наконец поднялась, взяла в руки будильник и уронила его на пол.

— Все валится из рук-ног... Антон, мусор уже ждет тебя на кухне. — Она говорила про мусор при соседке Нине, чтоб та видела: Света еще беспокоится о чистоте, она еще не сдалась.

Но соседка так довольна была, что нет Насти, что в квартире стало одним человеком меньше, что и насчет мусора не ругалась.

— Интересно, на какое время она ушла от нас? — в который раз спросила Света у мужа.

— На долгое время, близкое к бесконечности, — ответил он.

Прошло долгое время, близкое к бесконечности, — десять дней. И Света решила идти в милицию. Дежурный милиционер встретил ее жалобами: за ночь два трупа, три ограбления, две квартирных кражи и одно нападение на таксиста. Все как на Диком Западе, сказала Света. Что?! Милиционер на секунду отключился. Потом дернулся, открыл глаза:

— У вас-то что? Повторите.

Света покусала губы и ничего не сказала. Надо через два часа прийти, когда новая смена будет, свежие головы...

Дома сильно пахло вареной рыбой. Света прошла на кухню: там в кастрюле рыба кипела так, что давно сошла с костей. Миша в это время вышел из туалета с “Наукой и жизнью” в руках, весь взволнованный изобретением лазерного скальпеля, который режет без крови.

— Значит, скальпель и лазер — хорошие? — спросила Сонечка.

— Он не хороший и не плохой. Все зависит от человека, который его использует... Мне на работу пора, вечером обсудим.

И тут раздался звонок: Настя без пальто и в порванной одежде!

— Я знаю: вы меня искали! — зачастила она. — И машину послали, да? К подъезду тети Фаи. А я читать умею. “Тебя ждут дома” — там написано. Большими буквами.

На самом деле Настя даже догадалась, что на машине было написано не для нее, но предлог-то нужен был для возвращенья.

— Почему ж ты долго не возвращалась? — спросил Миша.

— А они меня не пускали без пальто. Холод... Простые люди, хорошие. Народ...

На коленке, в дырке, у Насти была нарисована грустная рожица. Чем же? Ну хорошо, все же рисовала... Но пальто! Но деньги! Ивановы только что купили Сонечке диван, потому что она выросла из своей детской кроватки. А где теперь взять на пальто Насте?

Миша совсем в другом направлении мыслил:

— Вот что! Скульптор-то Веденев хочет нашу семью лепить!.. Так надо ему сказать, чтоб фигуру Насти сделал съемной. Она то уходит, то приходит... Как она уйдет, мы снимем ее вот... а вернется, ее фигуру поставим снова... на постамент...

Но Настя! Но диван! Но сердце Светы!

Она закрыла дверь и увидела, как оглаживает Настя новый диван, сил уже не оставалось на борьбу. Она махнула рукой — спите вдвоем, девочки! И девочки — Настя и Соня, — довольные, вскоре заснули в обнимку. А потом сколько визгов было, когда в бане все увидели, что тела обеих девочек покрыты розами лишаев. Почти что сплошь... Их выгнали сразу же. А лечение нитрофунгином так длительно, а нитрофунгин такой ядовито-желтый, он никогда не отстирывается. В итоге ядовито-желтыми стали простыни, пододеяльники, наволочки, ночнушки, футболки, трусики и прочее, и прочее. Света сняла с руки обручальное кольцо, схватилась за сердце, надела обратно. Что же продать, чтоб купить девочкам по футболке, по смене белья? Лев Израилевич предлагал тетради заочников проверять — в педе... придется взять эту работу на дом... меньше читать детям... И из завтрашней зарплаты купить пальто Насте, а то она ходит в демисезонном, а уже пошли сопли...

— Сопли — значит, живая! Если есть сопли, значит, ребенок точно живой! Успокойся, — говорил Миша. — Купим пальто, куда ж деться...


Поступки в древней Советии


— Неужели ты, Цвета, думаешь, что пальто можно купить в магазине, когда сезон?! — воскликнула Настя и дернула плечиком.

Да, Света так думала. И в субботу они отправились туда. Но перемерили не менее двадцати пальто — все были либо длинны, либо коротки, либо широки. Рядом ходил растерянный мужчина с девочкой возраста Насти. “Русский лес, — уныло повторял он. — Русский лес”.

— Неужели не найдется одно нормальное пальто? — спросил Миша у продавщицы и потребовал заведующую.

Заведующая выскочила, стала хватать пальто с вешалки по пять-шесть штук сразу и сбрасывать их на пол. Она кричала:

— Я звоню им, звоню! Сколько можно везти к нам это гунье! В гуньях-то нынче никто уж не ходит!

Покупатели разбежались. Света начала говорить Мише: люди хотят разнообразия, вот и ходят в магазины, но покупают все только на рынке.

— Да-да, — подтвердила Настя. — Мама Лады после работы обходит все магазины... И получает, это, разное... впечатление...

Миша представил себе зарубежного рабочего, который за пять минут может купить в своем магазине все. Бедняга! Он не успевает получать разнообразные впечатления... Надо на рынок, что ж... нечего делать...

В трамвае была такая давка, что Света решила ублажать мужа какими-то щебетаньями про Карлсона, который говорил в таких случаях: “Дело житейское”.

— Конечно, он не ездил в наших трамваях, Карлсон! Поэтому так и говорил про все: “Дело житейское”, — фыркнула Настя. — А если б поехал, уже никогда бы так не говорил... Он же на вертолетике летал!

— Но Малыш научился у Карлсона этому, хотя не летал на вертолетике, как Карлсон.

— У Малыша была отдельная комната, Цвета! Ничего себе бедное семейство в Швеции — шесть комнат у них.

— Цена дрына, — объявила водитель трамвая, что в переводе означало: “Центральный рынок”.

Там иней покрывал прилавки и волосы продавцов. И было там все, чего не было в магазинах. Стояли рядами фарцовщики с перекинутыми через руку пальто.

— Это хочу! — закричала сразу Настя и остановилась.

“Это” стоило полторы сотни, а у Ивановых было в два раза меньше.

— Не могли, что ли, полторы взять! — зарыдала Настя.

— Будешь так себя вести, перекину через руку тебя и продам за полторы сотни, — решительно ответил ей Миша.

Настя замолчала. И тут нашли подходящее пальто. С неба шел снег, пухлый, красивый.

— Успокойся! Купили же! Наступило же это прекрасное мгновенье. — Света заставила себя улыбнуться.

— Мгновение скорее незабываемое, чем прекрасное! — Миша тоже заставил себя улыбнуться и вдруг понял, что он свободен, что может успеть зайти в “Кругозор” и купить что-нибудь почитать. Света уверяла, что поздно, но он побежал бегом.

— Купить-то все равно нечего... — начал он говорить Свете дома. — Крупицы информации растворены в море мифологии.

— Да, и мы должны выхлебывать все море, чтобы выпарить эти крупицы, — ласково поддакивала ему жена.

Всюду в квартире Ивановых разбросаны стиральные резинки, и на каждой нарисован ручкой огромный глаз. Так Настя помечает свои резинки. Это называется: у нее все приготовлено для рисования! И так отовсюду смотрят глаза, словно кто-то наблюдает за жизнью семьи.

Привели Настю в художественную школу.

Директор-отставник в кителе а-ля Сталин зачесал при Мише расческой свои властные брови а-ля Брежнев.

— У нас. Так. Не рисуют. — Он отстранил рукой рисунки Насти. — Просто Матисс какой-то. Безобразный. Но... ничего. Это у нее пройдет.

Ивановы решили отдать девочку в художественную школу. Тогда они будут уверены, что это у нее уже не пройдет.


Влияние


— Ваша светлость! — Соседка Нина на кухне так обращалась к Свете, когда хотела сообщить какую-нибудь гадость. — Почему Соня-то у булочной стоит? Зубы уже стучат, замерзла вся... стоит. Говорю: ну, пойдем домой! Не идет.

— Ничего не понимаю. Она час назад отпросилась погулять во дворе... побегу узнаю... Темнеет ведь.

Сонечка в самом деле стояла у булочной и слизывала языком слезы со щек. Оказывается, вчера она покупала хлеб и некий мальчик выпросил у нее сдачу — двадцать копеек. Он обещал за это сегодня ей рубль принести. И вот она ждет рубль. Поверила! Да не в том беда, что поверила, а в том, что все это от Насти, ее влияние, тоже даром рубль захотела! Выгоды ищет девочка! И это дочь, родная... Плачет, что нет рубля... А ведь это Света должна плакать, что дочь такая растет... Света привела Соню домой, причитая: Настя, потом Соня все нервы вытянут из родителей! Миша сразу запел:

— Настя — за Соню, Соня — за Антона, тянут-потянут — вытянули нервы!.. Свет, ты бы хоть соседку поблагодарила: она за Соню запереживала... Ничего не ценишь! Еще бы десять минут, и застыла Соня в лед бы...

— Папа. — Соня взяла отца за руку. — Давай сходим вместе к булочной! Вдруг тот мальчик пришел и рубль принес! Он ведь обещал мне!

— Он обязательно придет и принесет, просто заигрался, забыл. А ты иди, постой. Даже если ты застынешь и превратишься в статую из льда, он рубль вернет.


Тетя


— Здравствуйте! Мы — ваша тетя. — Дама в мехах с девочкой, почему-то убого одетой, стояли на пороге. — А где она?

— Вам Нину? Нет? А кого? Настю? Она гуляет, а что? — Света ничего не могла взять в толк: если это тетя Насти, то где она была, когда мать девочки посадили в тюрьму?

Гости успели как-то мгновенно пройти в комнату и сесть на диван.

— А у вас взять-то нечего совсем! — сказала тетя. — Да, трудно нынче с мебелью. Столько у вас книг — не боитесь с ума сойти? Мандельштамт... Это кто? Сколько стоит? У-у. — Меха заходили от смеха на даме. — Такие деньги вы за книги отдаете! Ну, это хорошо! Значит, деньги у вас есть! Жинсы же можно вместо этой книги... хорошие жинсы...

— Джинсы?

— Мы-то все имеем: машину, ковры, золото...

Вдруг Антон начал тоже про золото: мол, мама вот на днях нашла золотые часы, да-да, настоящие золотые, Настя просила их, но нет, мама решила сдать в милицию. И сдали в милицию!

— А это не вымышленность? Вымышленность, конечно! Кто ж сдает золото в милицию нынче!.. Ну, у нас все есть... муж таксистом.

— Вы Настю забрать пришли? — обрадованно сказал Миша. — Денег у вас много, а нас она плохо слушает...

— Вы наши деньги не считайте! — резко ответила дама. — Все они менингитные! От пьяниц дети менингитные родятся... — Вдруг взгляд ее загнулся за угол, чтоб разглядеть все, что есть в другой комнате.

— У Насти столько болезней! — заговорила горячо Света. — Хронический пиелонефрит, хронический аллергический гепатит, хронический аппендицит. Аденоид огромный, надо вырезать, операцию... И гланды... тонзиллит первой степени. Ревматизм. Что еще? А у нас денег нет ее в санаторий повезти...

— Нет-нет, нам она не нужна. Мы так... познакомиться. Мало ли, но видим — взять с вас нечего. Вот! — Дама протянула Соне старую матрешку — при открывании та оказалась пустой, бездетной.

Миша уже изнемог от их присутствия, взял в руки будильник. Но гости были не из тех, кто понимает какие-то намеки. И тут вдруг девочка толкнула Соню в бок и прошепелявила:

— Лысая башка, дай пирожка!

— Лысая, потому что Настя уходила бродяжничать, потом всех наших заразила вшами, лишаями... ужас! — Света пустилась в подробности.

Тут дама решительно начала прощаться.

— Какие пузатые глаза сделались у тети, когда ей сказали: берите Настю себе! — рассказывала вечером Сонечка самой Насте.

— А, — махнула рукой Настя. — Знаю я их! Теперь и вам свою сучность они показали вот...


Кто кого имеет


— Так джинсы хочу, Цвета! — ныла Настя, вся в поисках резинки с глазом, наконец нашла и села рисовать. — Импортные джинсики такие!

Но тут звонок в дверь, и Настя сорвалась открывать.

— Цвета! Там йог Андрей, у него борода крупинками и шишка стоит!

Света представила, как шишка на лбу стоит — как банка (она часто ставила Насте банки). В это время йог Андрей успел раздеться.

— Дядя Андрей, а правда, что джинсы в Америке дешевые? — кинулась к гостю Настя (может, при нем Ивановы ей не откажут и купят).

— Ты хочешь их иметь, Настя? Но ведь и они будут иметь тебя! Да-да. Ты должна их стирать, беречь и прочее. Чем больше одежды, тем больше ты должна ее обслуживать. И в конце концов... — Тут он уронил голову на стол и замолчал.

— Цвета! А когда я прославлюсь, ты у меня будешь ходить только во французских платьях, как Дороти! Да-да.

Кто бы еще сумел так вырулить из тупикового диалога! Настя — гений общения.

Настя уже сделала набросок Андрея и фломастером рисовала крупинки бороды, йог уверял, что фломастер пахнет спиртом — нельзя ли его выпить тоже?


Педагогика Светы


— Слушай, Миш, если бы не этот проклятый атеизм, окрестить бы Настю... и тогда мысль об аде каждый миг сдерживала бы девочку... Но ведь из партии тебя исключат, меня... с работы выгонят, из школы!..

— Бог — как педагогическое средство! Ты думаешь, что говоришь? Оскорбление просто для Бога... Если уж Бог — то верить, а не так... практически, примитивно, — ты чего, подумай!

— Да... ты прав, что-то я не то... Надо уж простое какое-нибудь средство. Вот попрошу написать ее на бумажке “вспыльчивость” и заставлю сжечь бумажку. На чем сжечь? А на газовой горелке...

И написали, и Настя сожгла и два дня была спокойной. А на третий...


Мама?


— А можно, Цвета, я буду звать тебя мамой?

Света замерла с торжественным лицом дипломата — как при вручении верительных грамот.

— Но... ведь тебя растила же... родила твоя мама! — растерянно отвечала Света. — Надо подумать... немного.

— Чего думать-то! Цвета! Не та мать, которая родила, а та, которая воспитала, правда?

Настя отрывала лепестки от цветка в горшке и слюнями приклеивала себе на ногти: цветочный маникюр.

— Мама так делает, такого цвета! — похвасталась она.

— Какая мама? — переспросила Света.

— Ну, моя мама! Родная мамочка! — любуясь ногтями, отвечала Настя.

Света снова замерла, но с кислым выражением лица — вручение верительных грамот не состоялось. Света вышла в другую комнату, чтобы там незаметно вытереть слезы. Из-под Настиной подушки торчал уголок конверта. Это было письмо от Настиной матери. “Кровиночка моя! Настенька! Милая! Птичье молоко ты мое! Как я по тебе соскучилась! У чужих людей живешь, сиротиночка! Горек хлеб-то чужой, я знаю, милая моя рыбочка! Я о тебе каждый день думаю, звездочка! Алименты я перевела сюда, когда выйду, куклу куплю...” Кто передал ей это? Что теперь делать?


Расисим и опять Настя


Что делать, что делать — вслух бормоча “что делать”, Света прошла на кухню. Настя подсказала:

— В школу сходи. Короче, Расисим просит, чтоб ты зашла. Со мной не соскучишься!

Еще новости! А Свете до вечерней смены час остался. Надо успеть. И она побежала. Расисим — это Раиса Васильевна (в Настином произношении). Она ведет в обе смены, значит, кого-то заменяет. Света внутренне приготовилась ко всему.

— Ваша Настя вчера еще украла у девочки шоколадку. А вы в школу не шли... С первых дней, с рождения надо воспитывать!

— Дело в том, что, когда она родилась, нас не было рядом...

— Что-о?

— Ну, мы — опекуны... Разве вы не знаете?

Расисим вдруг обняла Свету и доверительно засмеялась: когда никто в классе не сознался, она сказала, что сейчас всех на рентген поведет и там просветят животы! Настя сразу созналась.

— Блестящий ход, — рабски восхитилась Света, но сразу же пожалела об этом, потому что Расисим подкачалась энергией в этот миг и с новой силой стала учить Свету:

— Вы ее завтраком не кормите, что ли? Почему она все время есть хочет? — Расисим даже перстом погрозила, как будто Света была перво–классница. — Взяли ребенка, так кормите как следует.

И вдруг Расисим начала странно отдаляться — это Света падала в обморок. К счастью, сзади был подоконник, и она даже увидела краем глаза, как по двору медленно идет кошка, похожая на Безымянку.

— Вам котенок не нужен, Раиса Васильевна? — вдруг спросила она.

— Звонок, мне пора, — ответила та.

Свете тоже было пора бежать на свою работу. И она опять побежала. Успела выдать учебники своим вечерникам, и тут к ней зашла Лю с двойняшками: там, в соседнем магазине, импортные детские футболки дают!

— Ты думаешь, в футболках счастье! У тебя сыновья не читают, а ты все об одежде!

— Ну! Я хотела тебе как лучше!.. — Лю повернулась и пошла, а ее сыновья схватили коробку канцелярских кнопок со стола и, конечно, тут же ее всю рассыпали.

— Лю! — Света догнала Архипову. — Подожди! Ты меня извини... У меня с Настей так плохо... Делаешь добро, а выходит...

— Я смотрю, ты в процессе делания добра совсем озверела!

Света вернулась в свою библиотеку, собрала кнопки, потом закрылась на крючок, раскрыла первый попавшийся том Чехова и вдоволь поплакала над ним. Вместе с Антоном Павловичем она сопротивлялась тому ходу вещей, когда пропадает что-то неповторимое, творческое, что дается один раз... словно это обещано было навсегда... кем-то.

— Ты знаешь, что такое “Тени исчезают в полдень”? — спросил ее Миша на пороге. — А это Настя взяла без спросу твои тени! Но это не все. Еще что такое “Тени исчезают в полдень”? Это картина, да-да! Собирайся, идем в кино.


В погоне за счастьем


Соседка Нина запнулась в коридоре о Настин портфель. Миша сразу спросил: почему Настя так плохо воспитывает свой портфель — никогда он не уходит сам на место, а это и есть невоспитанность, нужно сейчас же провести с ним беседу... Вместо этого Настя сделала лицо, утомленное Мишиными шутками, и отпросилась к соседке в гости — помочь стряпать пельмени. Света строго наказала, сделав губы кувшинчиком, не есть много: пельмени, Нина говорит, свиные, а в этом месяце уже трижды вызывали “скорую” к ее величеству печени Насти Ивановой.

— Я — Новоселова!

— Удочерим, — пообещал Миша.

Сразу же из Нининой комнаты послышалось: “Лаванда-а! Горная лаванда!” Видимо, такой шум помогал стряпать. Вдруг прибежала Настя с усталым лицом мудреца: будут ли давать ей материальную помощь в школе, если ее удочерят? Нет? Ну, тогда не нужно... вон сколько вещей купили Насте на двадцать рублей помощи! Она убежала. Снова донеслось: “Лаванда-а!” Света наскоро записала в дневнике: девочка рассуждает слишком по-взрослому, но в чем-то она и права — денег совершенно ни на что не хватает. Настя упала на диван и убила Свету своим умирающим видом.

— Да здравствует немытье пола? — спросила Света, привыкшая к тому, что в день, когда нужно мыть, Настя разыгрывает что-нибудь вроде приступа болей в желудке.

— Как мне тошно, Цвета. Я съела пельмень... счастливый. С солью. Думала: счастье будет...

С ее-то печенью съесть комок соли! Света лихорадочно перебирала: вызвать рвоту, поставить клизму, дать желчегонное? Что еще-то, что?


Фантазии Насти Новоселовой


— Я сегодня упала в обморок... из-за нее. Эту ногу, растущую из ключицы, она у Дали украла... — Света раздевалась и смывала косметику.

— У Босха! Это Дали у Босха взял, я могу показать, — выскочила из детской Настя.

Тот, кто не отбрасывает тени, был изображен Настей как бы слегка растерянным, с поднятыми руками — так в кино сдаются немцы в плен русским. Черный цвет на красном фоне — это Настя взяла от икон, конечно.

— Нарисуй ему еще запах изо рта... шоколадный. Как у той шоколадки, что ты украла... у девочки в классе! — не очень уж зло сказала Света, но еще и не очень по-доброму.

— Лопни мои глаза, чтобы я еще когда-нибудь красть буду! — начала клясться Настя, а глаза ее говорили: нужны вам мои клятвы — ешьте их. — Цвета, а у дьявола бывает запах изо рта? Серьезно?

— Не знаю, никогда не видела его...

— А я тоже не видела, но голос черта мне всегда вредит — возьми да возьми, Настя, то и это... Теперь я ему не поддамся, вот увидишь!


Но всех милей


— Инстинктивно (так Настя звала Инну Константиновну) опять тетради потребует! — Она бешено приводила в порядок свои тетради и вдруг закричала на одну из них: — Дура! Блинов объелась! — (Света узнала интонации Расисим.)

— Спрячь ее скорее. — Миша даже прервал свое лежание на диване и пошел в магазин, чтоб только разминуться с инспектором по опеке.

Инна Константиновна посмотрела на Свету так, словно не Света была Главздравсмысл, а она, инспектор по опеке, Инна Константиновна, а Света словно была сейчас... Заумец некий...

— Да! — обрадованно вдруг захлопнула тетрадь Насти Инна Константиновна. — У меня вашу Настю просит артистка ТЮЗа, я сказала ей, что у вас трудности материальные, а она сама вяжет, все сама! Одинокая и обеспеченная.

Новости... просят... ребенок ведь не котенок, чтобы из рук в руки! Конечно, Инне Константиновне хочется общаться с артистками ТЮЗа, а не с простыми обывателями, как Ивановы, все это понятно, но... Нет, пока Света еще поработает ради Насти, она вот тетради заочников взяла в педе. Инна Константиновна тогда взяла повышенные тона в беседе:

— Значит, ремонт пора вам сделать. Ребенок должен расти в уюте.

Света энергично заявила: ну, тогда пусть инспектор по опеке проявит заботу, где девочкины алименты, почему до сих пор ни копейки, ремонт требует средств... Инна Константиновна поняла, что проще отстать от этих Ивановых, а то с них требуешь, а они тут же начинают с нее требовать, пусть уж живут как хотят. Когда Инна Константиновна ушла, Света сказала:

— Надо вот портрет Инны Константиновны... сделать. У нее же тициановское такое лицо... В смысле “Любовь земная”... Да?

— Я заметила — тициановское, но... внутри-то у нее и не Босх, словно Лактионов какой-то, да? Цвета? И я еще хотела сказать тебе, что мне у вас так хорошо, даже засыпать страшно: вдруг я засну и не проснусь...

— Кто тут боится не проснуться? — спросил Миша, возникнув на пороге с полными сумками еды. — И ты, Настя, права — ты можешь проснуться в другом мире. Вчера была в мире, где три солнца, а сегодня — одно... В том мире не было конфет, а здесь вот они!

— А в каком доме мы жили в том мире? — спросила Настя нервно, словно до конца не была уверена, что настоящий, окружающий ее мир прочен.

— Мы жили в доме у моря. Получили его в наследство...

Потом девочка долго писала что-то в своем дневнике. Света подумала: о маме? Надо посмотреть. Но там было написано: “Сегодня я съела три конфеты “Белочка”, четыре конфеты “Весна”, четыре “Каракум” и одну неизвестную шапочкой”. (Это она трюфели имела в виду, догадалась Света.)

— У меня галло...цинации! — вдруг крикнула Настя. — Портфель шевелится!

Портфель Миши на глазах стал съеживаться и оседать. Но ничего странного — он просто оттаял в тепле, кожа-то искусственная. Так что можно засыпать — ночь скоро.

Ночью Настя стала умирать. Ноги посинели. Растянется, растянется — потом резко встряхнется, опять задышит. Света побежала звонить в “Скорую”. Но там сказали, что вызовов слишком много, поэтому нужно дать анапирин — и все. Света вернулась домой: Миша оборачивал девочку мокрой простыней, приговаривая, что Александра Македонского тоже так лечили — мокрыми простынями. Света вспомнила, что Александру эти простыни, смоченные в уксусном растворе, так и не помогли. Она снова побежала звонить, ухнула вниз по лестнице, почему-то формулируя, что Настя — как пульсирующая вселенная (то приходит в себя, то умирает). Возможно, она ловила из воздуха мысли Миши. А если позвонить писателю К-ову, вдруг он со своим авторитетом поможет вызвать врачей?! Трубку взяла Дороти:

— У нашей Насти температура от Шопена падала, — сонно вспомнила она аристократическую деталь. — Да-да, мы ставим ей пластинку с Шопеном, и Настя приходит в себя...

— Ну, у вас всегда есть чему поучиться, — как в бреду бормотала Света.

Света бросила трубку. В “Скорой” опять говорили про множество вызовов и вдруг спросили: “Рвоты ведь не было?” — “Была!” — радостно закричала в трубку Света — на весь микрорайон. “Так бы сразу и сказали! Ждите”.

Света подошла к подъезду, а “скорая” уже стояла возле. Две женщины в белых халатах пытались разобрать цифры на табличке. Света подхватила их под руки и бегом потащила вверх. Увидев судороги Насти, врач закричала на Свету: “Где вы были раньше?” Но ведь раньше было много вызовов! Ну уж в этом они, врачи, не виноваты. А Света тоже не виновата. “Если укол не поможет...” — повисла в воздухе страшная фраза. Но укол помог. Через полчаса врачи уехали, повелев наутро вызвать врача. Света заснула раньше, чем ее голова коснулась подушки.

И проспала до обеда. Миша давно отвел детей и ушел на работу, по пути вызвав врача. Его звонок и разбудил Свету сейчас.

— У нас так разбросано... ночь не спали... такой букет болезней! — заметалась Света, убирая то одно, то другое.

— Значит, вы с мужем любите друг друга, — заметил молодой человек, начиная мять Настин живот.

— Какая тут связь: беспорядок и муж?

— Простая. Вы уверены друг в друге. И главное для вас не в порядке заключается...

Такой молодой человек — и так интересно рассуждает. Интересно еще, когда он закончил вуз? Ах, еще не закончил, без году врач... Хорошо в пермском меде психологию дают... Света любила психологию, но...

— Печень сильно увеличена, — частил без году врач, быстро выписав рецепты и направления на анализы. — От газов можно массаж живота по чайной ложке.

— А желчегонные давать по часовой стрелке?

Они были довольны друг другом.

Настя тоже была довольна: в школу не идти. Но из-под подушки торчала записка Миши: “Из Америки в Китай поросенок мчится, и желает он тебе хорошо учиться!” Скоро каникулы, улыбнулась она и задремала.

— А когда я была маленькая, — сказала Соня, — думала, что наша солонка — волшебная! Да, соль ведь там никогда не кончалась. Но однажды я увидела, как мама сыплет в солонку соль... — И она грустно покачала головой — не хотелось ведь расставаться с волшебством в этой жизни.

— Сколько несчастья нам принесла твоя погоня за счастьем! — И Света давала Насте желчегонное, ставила градусник, разводила клюквенный морс.

— А сами-то!.. А вы... Собаку увезли в ветлечебницу и там... сделали укол, чтоб он уснул навсегда. Мне Нина это по секрету сказала.

Тут Света прямо обезглаголела. Они с Настей вместе были, вместе пса потеряли, а теперь что?! Слова соседки стали реальнее реальности! Нина еще сегодня утром говорила на кухне: конечно, делать добро нужно, но уж очень Настя некрасивая девочка. Сколько денег на нее уходит, лучше бы Ивановы купили лишний кубометр альбомов по искусству... Она поссорить хочет Свету с Настей... чтобы на кухне народу меньше было, когда девочка уйдет. Но... худой мир лучше доброй ссоры. Настя прочла все эти метания на лице Светы и разочарованно отвернулась к стене. Ссора принесла бы ей какую-нибудь да выгоду... от соседки, например! Но Ивановы все наоборот делают...

— Давай градусник. Ого, сорок один...

— А еще я Ладу ненавижу, потому что она лучше учится, умнее! — в стенку подала реплику Настя.

Вошел Миша и пытался понять ситуацию.

— Ха! — сказал он. — Значит, любишь ты глупых? Умных ненавидишь? Все понял. Внимание: я глупый!

Но Настя закрыла глаза, показывая, что она спит.

Света принесла анапирин, но Миша засомневался, согласится ли дитя принять лекарство со столь умным именем — анапирин! Вряд ли, ой ли.

Вдруг из детской донесся крик Антона. И Света схватилась за грудь. Сил у нее так мало. Что там?!!

— Я нашел на карте целых три города Сантьяго: в Чили, в Панаме и в Доминиканской Республике!

Миша начал умолять Свету не бегать на каждый крик детей с помертвевшими щеками, ибо девяносто пять процентов криков ни о чем плохом не говорят. Он, Миша, бежит всегда только на второй вскрик, а они повторяются лишь пять раз из ста. Таким образом, девяносто пять процентов нервов остаются сэкономленными.

— Свари кашу на ужин, а? Ты же сэкономил девяносто пять процентов.


Самое большое вранье


— Цвета, знаете, какое вранье самое большое? Когда детей бросают. Сначала рожают: вы хорошенькие, хорошенькие, — а потом бросают. Вот и наврали!

О чем это Настя? Почему именно сегодня? Надо в окно выглянуть. Но окно было затянуто бельмом изморози, и к тому же пора кур купить. Света вышла на улицу. Во дворе гуляла парочка: рот женщины был похож на расческу с выломанными зубами.

— Я люлю-у! — запела она и осеклась, начинала заплетать ноги, опираясь бедром на своего хилого спутника.

Они скрылись за углом, следом пробежали дети с санками, поднялась в воздух и улетела стая голубей, вспугнутая детьми. И вдруг снова выплыла из-за угла та парочка — видимо, они просто обошли вокруг дома. Но спутник-то был уже другой, а если тот же, то вдруг переставший быть покорным.

— Не кричи, как потерпевший! — укоряла она его.

— Хрен тебе на горло, — случился у него ответ.

Тут снова пробежала стайка детей с санками. Для чего же жизнь показала Свете этот кусок?

— Сбежала ведь! — качала головой дворничиха тетя Паня. — А таких надо расстреливать и не закапывать. А вы Настю кормить должны...

Значит, эта красавица с выломанными зубами — мать Насти? Так вот почему девочка с утра в таком настроении. Но тут же участковая милиционерша взяла под локоть красавицу, и та покорно оперлась на блюстительницу закона своим мощным бедром.

— Я люблю-у тебя, жизнь!.. — пьяно запела она.

— Настя, — говорил дома Антон. — Некоторые матери бросают детей, это так, но ведь некоторые женщины берут чужих!

— Да-да. И знаешь, Цвета, я вырасту, тоже возьму девочку! Чужую. Буду ее растить и любить. Как ты вот. Точно возьму! Точно девочку!


Вокруг


Вдруг Настя почувствовала, что ей хорошо. А ей когда хорошо? Когда люди вокруг поссорились и обе стороны вербуют Настю в свой лагерь. Тогда они дают шоколад ей и много чего. А вот сейчас стало хорошо, когда пообещала Цвете взять девочку. Словно дали много шоколада, Настя ест, всем дает, а шоколад никак не кончается. Когда она клялась не врать или не воровать, словно острый клин вонзался в тело. А когда пообещала взять девочку, стало хорошо. А поскольку ей хорошего-то хотелось до бесконечности, то она мно-го-мно-го-мно-го раз говорила за эти часы: точно, девочку на воспитание потом возьмет!


Я тебя поражу


— Настя, можно тебя на минутку? — позвала соседка Нина. — Помоги мне босоножки застегнуть!

Настя с золушкиным видом застегивала ей босоножки, а Нина сушила о воздух свой маникюр. Лицо ее сияло непривычным образом. В чем дело?

— Андрей мне сегодня... сейчас... — прошептала Нина Свете, — сказал, что сегодня меня поразит!

И она кинулась на кухню помогать — в этом и состоял ее подарок на день рождения Свете.

Тут же появился на кухне сам йог Андрей: если можно заказывать, то пусть картофель будет жаренный во фритюре, картофель фри, так сказать. И Света покорно дала Нине масло: фри-фри... А сама про себя возмутилась: если можно заказывать! Когда она и так из последних сил принимает ораву гостей... все им угождай... Как будто еда — такое важное дело у йогов!


Поразил так поразил

Хотела скопировать икону.


Взяла доску,


Прогнала двухвостку,

Которая мешала,


Но вместо нее Цвета прибежала:


“Я тебе помогу, помогу!


Ой, не могу...”


И все наискажала...

Настя сочиняла стихи в подарок имениннице, потому что Антон и Соня уже сочинили.

Гости волновались: где же Миша? А он в “Диете”, ушел за вином, пока сядем за стол, он появится. Света даже заклинательным голосом крикнула в сторону “Диетки”:

— Миша, скорее приходи, гости ждут, где ты?!

— Я здесь, — раздалось из шифоньера, и Миша выскочил к гостям (они не знали, что он с фонариком давно сидел в шкафу и читал газету). — Ну, жена, сознавайся: кто из них твой искуситель, а точнее — соблазнитель?

День рождения начался. Произносили тост за Светину основательность, которая с годами не становится тяжеловесной, как у иных (она просто перескакивает из одной основательности в другую, не успев стать тяжеловесной), йог Андрей налил себе сразу два бокала вина и тоже быстренько перескочил от одного к другому, но взгляд его стал, однако, тяжеловесным после второго бокала. Нина напряженно сияла, все еще надеясь, что он ее сегодня поразит, как обещал. Близнецы Архиповы, Вадик и Вася, тоже стремились привлечь к себе внимание: они брезгливо ковыряли в Светиных салатах своими вилками, ничего не пробуя при этом.

Нина увидела, что йог Андрей налил себе полный стакан белой (водки) и, чтоб не уронить эту драгоценность, судорожно прижал его к щеке, а потом на ощупь подвигал емкость ко рту. Выпил. И сразу упал головой на стол. Поразил так поразил, подумала она, каменея внутри от обиды. Света одна поняла ее взгляд и подняла тост за дружбу.

Всех привлек шум в коридоре: это близнецы кричали у туалета.

— Ты дурак! — Вадик локтем заехал брату в бок.

— Я — это я, а кто дурак?

— Ты!

В чем дело? Лю хотела прекратить безобразную сцену. В туалете кто-то закрылся? Ну и что, можно подождать.

— Они же у вас ничего не едят! — мимоходом бросил Антон, уносящий на кухню пустые тарелки из-под салата.

— Послушайте! Кто в туалете? Сколько можно там сидеть, — начала возмущаться Лю, постукивая в дверь туалета своим кулачком. Молчание было ей ответом. Тогда она прибежала к гостям и стала всех пересчитывать: — Миша, Света, Антон на кухне, Соня, Настя, синяя Настасья, Дороти, писатель К-ов, Нина, Лев Израилевич... нет йога Андрея, вот что!

— Так меня-то ты почему не сосчитала? — возмутился муж ее Архипов. — За человека не считает, вы подумайте...

— Он повесился! — запричитала Нина. — Он же меня предупредил, а я...

— Что за глупости! Эта русская ментальность! Почему сразу — повесился? — возмутилась Дороти, но в глазах ее был страх — влипли в историю, следователь будет вызывать и прочее.

— Он на такой тяжелой работе! — продолжала кричать Нина. — Ты вот, Миша, сам в издательстве, а для друга ничего не сделал! Вчера они разгружали на аптечном складе глюкозу, он пришел весь липкий, мешки с глюкозой потаскай-ка... На днях мешки с хлоркой — тоже не радость...

Звонок в дверь прервал ее причитания. Это телеграмма от Василия из Москвы, сказала Света, открывая. Но это была соседская бабушка с Тобиком. К телефону Мишу, сказала она. Миша страшно удивился. Дело в том, что телефон старушки они дали знакомым со строгим наказом: беспокоить в крайних случаях! Неужели Василий звонит из Москвы, нет... он бы Свету позвал. Именинницу... Из трубки до ушей Миши донесся замогильный голос Андрея:

— Миша, здесь так жарко! Миша, слушай... Я сейчас подъеду к вам...

— Ой, не надо! — Миша натурально перекрестился.

— Но меня все равно повезут... к родителям или к вам. Штраф-то за вытрезвитель я должен... не ночевать же мне в этой жаре!

— Так ты в вытрезвителе! Ха-ха-ха...

— Тебе смешно... Не ожидал...

— Приезжай, Андрей, не обращай внимания на мой смех. Просто тут у нас в туалете кто-то закрылся, мы думали, что там... в общем... Я тебя жду!

Он через две ступеньки шагал к себе наверх, слыша, как Света оправдывается перед соседкой Ниной: ничего они йога Андрея не спаивали, он сам выпить не дурак... в общем, Света была не из тех, кто хорош в споре.

— Тихо! — закричал сразу Миша. — Йог Андрей сейчас приедет сюда.

Тут и йог Андрей с милиционером появились. Миша сунул деньги представителю закона, а Нина сразу кинулась с вопросом к Андрею: чем же он хотел тогда ее поразить? А? Чем, чем... анекдоты Хармса он с собой принес, но где они сейчас... Никто этого не знал.

— Молчать! — крикнул Андрей Нине, когда милиционер простился и ушел, выпив поднесенную рюмочку. — Скажи: “экзистенциализм”!

— Экзистенциализм, — зло сказала Нина и ушла в свою комнату.

Когда близнецы вышли из туалета после долгого сидения там, Архипов спросил Свету: что, здорово они украсили ее день рождения? А если испортили, то не очень, сказала Лю. Если украсили, то сильно, если испортили, то не очень, повторил со значением Миша.

— На своих посмотри! — ответила ему сестра.


На пиру у феодала


На своих посмотреть — это, конечно, про Настю, которая чавкает, приканчивая под шумок уже третий апельсин, бормоча: здесь столько витаминов. Как древний ящер, она резким движением головы отрывала от сочной оранжевой мякоти кусок за куском и, давясь, глотала, глотала. С локтей у нее уже капал золотистый сок. Потом несколько сладострастных судорог передернули ее маленький организм.

— Почему кошки бегают, а вороны летают? — завела застольную беседу Сонечка, неторопливо очищая апельсин (она могла себе это позволить — не торопиться, ведь ее детство не прошло в борьбе за существование).

А Настя никак не могла оторваться от апельсинов: казалось, что их мякоть поступает ей прямо в кровь и уже растекается по жилам. Она не замечала, что при этом уже икала, как лошадь екает селезенкой при беге. Тогда Миша решил устроить конкурс чавканья.

— Чемпион-чавкун в среднем весе! Советский Союз! — объявил Миша. Надо сказать, что недолго проносила она это звание — до 1991 года, когда Союз распался...


Чужая


Вдруг нашлись анекдоты Хармса: однажды Гоголь переоделся Пушкиным и пошел в гости в Вяземскому... А что такое анекдоты, Цвета? Анекдот, дитя мое, значит — неизданное. Народ их устно сочиняет. Настя сразу вообразила, как все идут по улице и сочиняют, словно в игре “глухие телефоны”: один несколько слов недослышал, сам придумал и другому пересказал. Получается смешно. Близнецы в это время в детской беспрерывно кричали и вдруг замолкли. Оказалось, что они велосипед сломали — педаль отвалилась и смотрела на всех своим печальным взглядом.

Света не выдержала: зачем было ездить прямо через Мишину гирю!

— Слушай, ты прибирай получше в своем доме! — пригвоздила ее к месту Лю, обнимавшая любимых сыновей.

— А ты? Следи за своими детьми, — проскандировала Света голосом Льва Толстого из анекдота.

— Архипов, пошли отсюда! — Лю схватила сыновей в охапку. — Нас здесь не любят.

Миша стал показывать близнецам, как опасно после еды беситься. Он на колготках показывал, что такое заворот кишок. Вот так кишки переплетутся: в этом месте сразу непроходимость, воспаление — и смерть. На близнецов это произвело сильное впечатление. Они запросились домой. Света думала, что Миша сумел конфликт сгладить.

Но Лю никак не понимала юмора. Она считала, что Миша выгнал их, они еще пожалеют о таком отношении, они думают, что чужие дети лучше родни, но это не так. Пусть они потом вспомнят ее золотые слова: Настя еще бросит их в беде!


Глобус


— Мама, я так люблю географию, дай двадцать копеек на мороженое — я карту СССР куплю.

— Ты, Антон, правильно делаешь, что серьезно изучаешь свою страну. — Света опять говорила мораль голосом Льва Толстого из анекдотов, но Миша на работе, поэтому она не боялась, что ее высмеют. — Впрочем, посмотри в сумке дяди Левы, там глобус. По-моему, вам... И много чего еще.

— Антарктида похожа на утку! — Антон тянул глобус к себе. — А материки двигаются! Индостан ведь оторвался от Америки и врезался в Евразию. Край у нее смялся, у бедной, в складочки. Горы Гималаи.

— Что, сильно двигаются материки? — азартно переспросила Настя, которую волновали только быстрые движения.

Антон важно пояснил: двигаются со скоростью пять сантиметров в год. Ох, Евразия ведь врежется в Австралию.

Света засмеялась: ну да, врежется со скоростью пять сантиметров в год. Обитатели Австралии в страхе разбегутся кто куда...

— Вчера видел лужу, похожую на Южную Америку, — по ней можно было заниматься, как по карте.

Стало ясно, почему Антону вчера пришлось стирать брюки, — он, видите ли, лужу видел, по луже занимался, как по карте. Значит, канализацию где-то прорвало. Света заставила его срочно гладить брюки. И Антон заспешил: хотел начать заниматься по глобусу. Глаженье его напоминало движенье континентов: одни складки разглаживались, а другие — появлялись.

— Люксембург такое маленькое государство, что ему карта не нужна, — рассуждал будущий географ.

Из детской донесся грохот, и что-то покатилось по полу, как мяч.

— Глобус сломали? — с надеждой на обратное спросил Антон, поставил утюг и побежал в детскую. — Да! Ну! Голову можно вставить, а кто трещину заклеивать будет? Глобус сломали, все сломали, одну только луну не сломали! Идите в магазин за липкой лентой!

Раздался оглушительный рев. Даже Света понимала, как ему обидно: только подарили глобус, а из-за этой показушницы Насти, которая поставила его на подоконник, чтоб с улицы все видели, — глобус, глобус... и нет глобуса! Но Настя же холерик, начала было Света...

— Холеры все-е... — рыдал безутешно Антон.

— Слезки на колесках! Слезки на колесках! — Сонечка таким образом пыталась напомнить Антону, что он мальчик и должен быть сдержанным, но увидела, что слезки уже не на колесках, что они низвергаются потоком чуть ли не до пола: даже озоном запахло после слез, как после дождя.

— Когда я была маленькая, — традиционно начала она, — я с мамой шла, а сама все думала: если б я не родилась Соней, кем бы я была? Пустым местом? И как бы я жила-была пустым местом?..


Сладкое лекарство


О, сахар, о, мед! Света вдруг кинулась к сахарнице, как кидаются к колодцу в пустыне, — стала буквально забрасывать себе внутрь ложку за ложкой (песок), потом еще проглотила ложку меда. Настя тут сразу поняла, что у Цветы случилось страшное дело, которое она называет дребезжащим словом “стресс”. Стресс — это звучит как “тряс” или как “резь”, похоже на шнурок, крепко натянутый — так крепко, что он уже дрожит и вот-вот лопнет. Есть у Цветы еще более страшное слово “дистресс” — оно похоже на дихлофос, а им можно отравиться. И вот во время стресса Цвета ест сладкое, в обычное время — никогда. Настя сразу представила, что сейчас Ивановы на нее закричат, она хлопнет дверью, и только во сне... потом... порой ей будут сниться обрывки ивановских разговоров:

— В картине должна быть какая-нибудь странность...

— Материки двигаются со скоростью...

— Миша ушел внутрь себя...

СТОП! СТОП! СТОП! надо спасать этих Ивановых! Они же без нее, Насти, пропадут... не умеют жить-то! Это им она будет сниться иногда, если вот сейчас, в эту же секунду... что? А вот что! У соседки-то Нины Настя видела на полке липкую прозрачную ленту — целый моток... надо кусочек взять. И склеить этот глобус, тогда Цвета будет довольна, Ивановы — спасены, Настя останется с ними навсегда, а с нею уж они не пропадут, конечно! И когда глобус был склеен, Миша спросил:

— Неужели совесть детей заговорила?

Трещина по земному шару шла страшная, смертьнесущая. Вокруг треснувшего шара-глобуса дети с ножницами и липкой лентой. Сейчас все будет сделано хорошо. И совесть детей чувствуется.

— Назовем ее “Совесть детей”, — предложила Настя.

— Лучше “Совесть людей”, — отредактировал Миша.

Света впервые видела в Насте такого ребенка, потенции которого так высоки, что скорее можно — нужно — некое мистическое слово типа чудо, а не научный термин “потенция” вспомнить. А раз чудо, то рядом хочется слово Бог услышать. Буквально можно поверить в Бога, глядя на работы этой щуплой девочки. Еще три часа назад она готова была превратить выходной день в кошмар скандалов, а сейчас почти готова картина-предупреждение. У Светы сердце не выдерживает такого перепада, как железо порой не выдерживает перепада температур. Внутри у Светы что-то тоже как бы треснуло и разорвалось, а где взять такую липкую ленту, которая это склеит? Нет на свете такой липкой ленты... А что есть? И Света еще раз зачерпнула ложку меда. И тут вошел Андрей.

Загрузка...