Нить, сотканная из тьмы

21 января 1875 года

Два года назад я решила покончить с собой и приняла морфий. Мать нашла меня, когда жизнь во мне еще теплилась, врач выкачал из желудка отраву, и я очнулась от звука собственных рыданий. Я-то надеялась открыть глаза на небесах, где пребывал отец, а меня уволокли обратно в ад. Месяц назад Селина сказала: «Вы были небрежны к своей жизни, но теперь она моя...» И я поняла, ради чего меня спасли. Мне показалось, в тот день она забрала мою жизнь. Я почувствовала, как та перепрыгнула к ней! И Селина уже начала дергать ее нити. Я представляю, как ночью в Миллбанке она осторожно их распутывает и наматывает на тонкие пальцы. В конце концов, расставание с жизнью — дело медленное и деликатное, такое вмиг не происходит!

Со временем ее руки замрут. Я тоже подожду, раз она не спешит.

Я поехала в Миллбанк. Что еще мне оставалось делать? Она обещала прийти сквозь тьму и не пришла. Что еще мне было делать, как не поехать к ней? Со вчерашнего дня я не раздевалась и потому не стала звать Вайгерс — ее взгляды были бы невыносимы. День показался белым и огромным, и я замешкалась в дверях, но мне хватило сил остановить извозчика. Я казалась себе спокойной. Бессонная ночь меня оглушила.

Какой-то жабий голосок нашептывал в самое ухо: ну и ладно! Так даже лучше! Пусть еще четыре года, это нормально. Неужто и впрямь поверила, что есть иной способ? Поверила? Ты?

Голосок был знакомый. Наверное, он всегда во мне сидел, только прежде я затыкала уши. Теперь я слушала его шелест, но оставалась вполне спокойной. Какое мне дело, что он там бормочет? Я думала о Селине. И представляла ее — бледную, сломленную, сокрушенную... наверное, больную.

Что еще мне было делать, как не поехать к ней? Конечно, она знала, что я приеду, и ждала меня.

Ночь бушевала, утро же выдалось совсем тихим. Было очень рано, когда извозчик подвез меня к воротам Миллбанка. Туман обрубил верхушки тюремных башен, на стенах белели полосы налипшего снега; было слышно, как в сторожке выгребают золу и укладывают в топку поленья. Когда привратник отворил калитку, лицо его было странным, и я впервые подумала о том, что выгляжу, наверное, ужасно.

— Вот уж не думал так скоро снова увидеть вас, мисс, — сказал сторож. Он задумчиво поскреб голову. — Видать, за вами послали? Теперь достанется нам на орехи, мисс Приор, не сумлевайтесь.

Я не поняла, о чем он, но промолчала, мне было не до него. Тюрьма выглядела другой, хотя я этого ожидала. Наверное, я сама воспринимала ее иначе, и моя тревожность передалась караульным. Один спросил, есть ли у меня пропуск. Дескать, он может впустить только с бумагой, подписанной мистером Шиллитоу. Раньше никто никаких пропусков не требовал, и я уставилась на солдата, чувствуя, как вздымается тупая паника. Значит, они уже решили не пускать меня к ней... Тут подбежал другой караульный:

— Это же Гостья, олух! Ей-то можно!

Оба мне козырнули и отперли решетку; за спиной я слышала их шепот.

В женском корпусе тоже все было необычно. Меня встретила мисс Крейвен, которая как-то странно меня оглядела и повторила слова привратника:

— За вами послали? Ну и ну! Что скажете? Поди, не думали так скоро приехать, да из-за такого-то дела!

Сил говорить не было, я лишь покачала головой. Надзирательница резво двинулась вдоль камер, обитательницы которых тоже были странно тихи и неподвижны. Вот тут мне стало страшно. Меня испугали не слова матроны, которых я не поняла, я боялась увидеть Селину за решеткой, в окружении каменных стен.

Меня качало, и я придерживалась рукой за стену. С позавчерашнего дня я ничего не ела, провела бессонную ночь, безумствовала, вопила в ледяную тьму, а потом неподвижно сидела у потухшего камина. Когда мисс Крейвен опять заговорила, я старалась распознать слова по ее губам.

— Наверное, желаете взглянуть на камеру?

— На камеру?

Надзирательница кивнула; теперь я заметила, что она вся раскраснелась и слегка заикается.

— Я пришла навестить Селину Дауэс.

Услышав это, мисс Крейвен буквально ошалела и вцепилась в мою руку.

Так что — я ничего не знаю? Дауэс исчезла.

— Сбежала! Смылась из камеры! Всё на своих местах, ни один замок не взломан! Мы просто себе не верим. Зэчки говорят, ее черт унес.

— Сбежала... — повторила я. — Нет! Это невозможно!

— Вот и мисс Хэксби утром то же самое сказала. Все так говорят!

Мисс Крейвен еще что-то бормотала, но я вздрогнула и отвернулась; меня пронзил страх: боже мой! Значит, она все-таки пошла на Чейни-уок! А я здесь! Она же потеряется! Нужно домой! Мне нужно домой!

Потом до меня дошли слова надзирательницы: Вот и мисс Хэксби утром...

Теперь я схватила руку матроны. В котором часу обнаружили, что Селины нет? — В шесть, когда прозвонили подъем.

— В шесть?! Когда же она пропала?

Никто не знает. Около полуночи мисс Кэдмен услыхала шорох и посмотрела в глазок, но Дауэс спала в камере. Пустую койку обнаружила миссис Джелф, когда в шесть часов открыла двери. Стало быть, побег произошел где-то ночью...

Где-то ночью. Но ведь я не сомкнула глаз, отсчитывала часы, целовала ее волосы, гладила бархотку и уже чувствовала, что она близко, но потеряла ее.

Если не ко мне, то куда же отвели ее духи?

Я взглянула на матрону.

— Что же мне делать? Я ничего не понимаю. Что мне делать, мисс Крейвен?

Надзирательница заморгала. Вот уж это ей неведомо. Может, отвести меня к камере? Наверное, сейчас там мисс Хэксби с мистером Шиллитоу... Я не ответила. Матрона взяла меня за руку — ой, да вы вся дрожите, мисс! — и повела к башенной лестнице. У входа на четвертый этаж я остановилась и выдернула руку. В здешних камерах тоже было странно тихо. Прижавшись лицами к прутьям, узницы стояли у решеток — не суетились, не разговаривали, просто стояли и смотрели, и никто не гнал их работать. При нашем появлении их взгляды обратились на меня, и одна — кажется, Мэри Энн Кук — слабо махнула рукой. Я ни на кого не смотрела. Спотыкаясь, я медленно шла за мисс Крейвен к арке на стыке коридоров, где была камера Селины.

У распахнутой двери стояли мисс Хэксби и мистер Шиллитоу. Их лица были так мрачны и бледны, что я на секунду подумала: мисс Крейвен все напутала! Конечно, Селина там, внутри... В отчаянии от неудачи она повесилась на коечной растяжке, я опоздала...

Увидев меня, мисс Хэксби едва не задохнулась от злости. Но, видимо, мое измученное лицо и дрожащий голос сбили ее с толку. Верно ли, что сказала мисс Крейвен? — спросила я. Начальница молча посторонилась, и я заглянула в абсолютно пустую камеру: растянутая койка аккуратно прикрыта одеялом, пол чисто выметен, на полке кружка и миска.

Наверное, я вскрикнула, потому что мистер Шиллитоу дернулся меня поддержать.

— Вам лучше уйти, — сказал он. — Вижу, вы потрясены случившимся, мы все потрясены.

Он глянул на мисс Хэксби и потрепал меня по плечу, словно мои удивление и испуг делали мне большую честь и все объясняли.

— Селина Дауэс, сэр!.. Селина Дауэс!.. — бормотала я.

— Это нам урок, мисс Приор, — вздохнул директор. — Вы строили великие планы, и вот как она с вами обошлась. Да, мисс Хэксби была права, остерегая нас. Надо же! Кто бы мог предположить такое коварство! Сбежать из Миллбанка! Словно все запоры слеплены из масла!

Я посмотрела на решетку, дверь и прутья на окне.

— И что, до самого утра никто ее не хватился, никто не видел и не слышал? — спросила я.

Директор опять взглянул на мисс Хэксби, и та очень тихо проговорила:

— Уж несомненно, кто-то видел. И не просто видел, а помог ей.

Из каптерки пропали форменная накидка и башмаки-«подкрадавы», сообщила начальница. Видимо, Дауэс прошла под видом надзирательницы.

А я представляла, как она вытягивается стрелой... Думала, она появится дрожащая и голенькая, вся в ушибах...

— Под видом надзирательницы? — переспросила я.

— Ну а как еще? — зыркнула мисс Хэксби. — Или вы тоже думаете, что она ускакала верхом на черте?

Она отвернулась и зашепталась с мистером Шиллитоу. Я смотрела в пустую камеру и чувствовала себя уже не оглушенной, а по-настоящему больной. Потом стало так плохо, что, казалось, сейчас меня вырвет.

— Мне нужно домой, мистер Шиллитоу, — сказала я. — Даже не выразить, как я угнетена.

Директор взял мою руку и кивнул мисс Крейвен, чтобы проводила меня.

— Дауэс ничего вам не говорила, мисс Приор? — спросил он, передавая меня надзирательнице. — Ничего такого, что позволило бы заподозрить ее умысел?

Я покачала головой, отчего затошнило еще сильнее. Мисс Хэксби меня разглядывала.

— Поговорим позже, когда вы успокоитесь, — продолжал мистер Шиллитоу. — Возможно, Дауэс еще поймают, мы на это надеемся! Но в любом случае будет проведено расследование, и, полагаю, не одно... Вероятно, вас вызовут дать показания следственной комиссии...

Как я, справлюсь? И еще просьба: припомнить, не было ли в поведении Дауэс какого-нибудь намека, какого-нибудь знака, который послужил бы ключом к разгадке, кто ей помог и кто приютил.

Хорошо-хорошо, ответила я, не думая о себе. Если я и боялась, то лишь за Селину, а за себя — пока еще нет.

Опершись на руку мисс Крейвен, я двинулась вдоль ряда камер, из которых смотрели узницы. Соседка Селины Агнес Нэш перехватила мой взгляд и чуть кивнула... Я отвернулась.

— Где миссис Джелф? — спросила я.

После пережитого потрясения она расхворалась, и тюремный лекарь отправил ее домой, ответила надзирательница... Мне было так плохо, что я почти не слушала ее.

Но меня ожидало еще одно мучение. На лестнице, там, где некогда я пережидала миссис Притти, чтобы броситься к камере Селины и дать своей душе впорхнуть в ее плоть, я встретила мисс Ридли. Увидев меня, она вздрогнула, а затем усмехнулась.

— Так-так! — проговорила матрона. — Надо же какое везенье, мисс Приор, что вы оказались здесь именно в такой день! Неужто Дауэс кинулась к вам и вы приволокли ее обратно?

Она сложила руки на груди и чуть расставила ноги. Звякнула связка ключей, скрипнули башмаки. Рядом со мной переминалась мисс Крейвен.

— Дайте пройти, мисс Ридли, — сказала я.

Казалось, сейчас меня вырвет или же я расплачусь и забьюсь в припадке. Лишь бы оказаться дома, в своей комнате, думала я; тогда заблудившуюся Селину приведут ко мне, и я сразу выздоровею. Я все еще в это верила!

Заметив мое состояние, мисс Ридли чуть отступила в сторону, но совсем немного, так что мне пришлось протискиваться между нею и беленой стеной, чувствуя, как чиркают друг подругу наши юбки. Глаза матроны оказались прямо перед моим лицом и превратились в щелочки.

— Так она у вас или нет? — тихо спросила мисс Ридли. — Вы же знаете: ваш долг — сдать ее нам.

Я уже было протиснулась, но лицо матроны и ее голос, подобный лязгу щеколды, заставили рвануться к ней.

— Сдать? — переспросила я. — Сдать вам, сюда? Жаль, она не у меня, чтобы я могла уберечь ее от вас! Сдать вам? Это все равно что отправить ягненка под нож мясника!

Лицо матроны осталось невозмутимым.

— Ягнята предназначены на убой, а мерзавки — к исправлению, — мгновенно ответила она.

Я покачала головой: вы просто дьявол! Как же я сочувствую тем, кого она стережет, и тем, кому служит образцом.

— Это вы мерзки! Вы и ваше заведение...

Наконец-то ее лицо дрогнуло, мигнули набрякшие веки без ресниц.

— Это я-то мерзкая? — прошипела надзирательница. Я сглотнула и задержала дыхание. — Пожалели баб, что сидят у меня под запором? Вон как вы запели, когда Дауэс смылась! А прежде и замки, и стражницы были хороши, когда позволяли пялиться на нее!

Она будто ущипнула меня или огрела оплеухой. Я отпрянула, ухватившись за стену. Рядом с непроницаемым видом стояла мисс Крейвен. За ней я увидела миссис Притти, которая вынырнула из-за угла коридора и теперь остановилась, разглядывая нас. Мисс Ридли шагнула ко мне, отирая побелевшие губы. Не знаю, что вы там наболтали мисс Хэксби и директору, сказала она. Может, им положено доверять леди, ей дела нет. Она знает одно: если я кого и одурачила, то лишь начальников. Что-то есть чертовски странное в этом побеге и моих заботах о Дауэс! Ей-же-ей, что-то дьявольски странное! И если выяснится, что я хоть краешком в том замешана...

— Что ж... — матрона взглянула на замерших надзирательниц, — у нас тут и благородные есть, верно, миссис Притти? Ничего! Уж мы в Миллбанке сумеем пригреть и благородную!

Меня обдало жаром ее дыхания с густым мясным духом. В коридоре заржала миссис Притти.

Я кинулась прочь — сбежала по винтовой лестнице, промчалась через первый этаж и тюремные корпуса. Казалось, если задержаться еще на секунду, надзирательницы отыщут способ оставить меня там навсегда. Они напялят на меня Селинино платье и запрут в ее камере, а заблудившаяся Селина будет слепо тыркаться в городе, ни о чем не догадываясь.

Я бежала и будто все еще слышала голос мисс Ридли, чувствовала ее дыхание, жаркое, точно дыхание гончей. У тюремных ворот я остановилась и, привалившись к стене, рукой в перчатке отерла с губ горькую слизь.

Привратник с помощниками не могли найти мне извозчика. Навалило снегу, экипажам было не проехать, приходилось ждать, пока дворники расчистят дороги. Но мне казалось, это лишь предлог, чтобы задержать меня и не дать встретиться с Селиной. Наверное, мисс Хэксби или мисс Ридли послали сторожам записку, которая меня опередила. Я не останусь! — закричала я. Выпустите меня немедленно! Видимо, я напугала сторожей сильнее мисс Ридли, потому что они тотчас отомкнули ворота и потом смотрели мне вслед. Я выбралась на промозглую набережную и побежала вдоль парапета. Река текла быстрее, и я жалела, что в своем бегстве не могу воспользоваться лодкой.

Я спешила, но двигалась медленно, спотыкаясь в снегу, облепившем мои юбки, и вскоре выбилась из сил. У причала Пимлико я остановилась и посмотрела назад, держась за бок, который иглою пронзала боль. Потом дошла до моста Альберта. Там я уже не оборачивалась, а вглядывалась в дома на Чейни-уок. Я нашла свое окно, четко видневшееся сквозь голые деревья.

Я надеялась увидеть в нем Селину. Но окно в белом перекрестье рамы было пустым. Мой взгляд съехал на заиндевевший фасад дома, потом еще ниже — на укрытые снегом кусты и крыльцо.

Возле крыльца топталась одинокая темная фигура, словно не зная, подняться по ступеням или исчезнуть...

Женщина в форменной накидке.

Я побежала, оступаясь на смерзшихся бороздах дороги. Ледяной воздух острыми когтями рвал мои легкие и грозил задушить. Когда я подбежала к перилам крыльца, темная фигура уже поднялась по ступеням и собралась постучать в дверь, но, услышав мои шаги, обернулась. Поднятый капюшон скрывал ее лицо; я шагнула к ней, и она вздрогнула. Я вскрикнула: «Селина!» — и она вздрогнула еще сильнее. Потом откинула капюшон и выдохнула:

— Ох, мисс Приор!

Но то была вовсе не Селина. Передо мной стояла миссис Джелф.

Миссис Джелф. После первоначального шока и разочарования возникла мысль: ее прислали забрать меня в тюрьму! Я оттолкнула надзирательницу и попыталась убежать, но споткнулась. Юбки тянули к земле, грудь казалась забитой льдом... И потом, куда мне было бежать? Миссис Джелф коснулась меня рукой, и я разрыдалась у нее на груди. Я вздрагивала в ее объятьях, словно она была мне нянькой или матерью.

— Вы пришли из-за нее, — наконец выговорила я.

Она кивнула. Я взглянула на нее и словно посмотрелась в зеркало: желтое лицо, оттененное белизной снега, глаза, покрасневшие от слез и напряженного ожидания. Тогда я поняла: пусть Селина была ей никто, но она по-своему страдала от ее исчезновения и пришла ко мне за помощью и утешением.

Сейчас эта женщина была единственным, что связывало меня с Селиной. Я опять взглянула на слепые окна и протянула ей руку. Она помогла мне добраться до двери; я отдала ей ключ, потому что сама не попала бы в скважину. Мы вошли бесшумно, как воры, Вайгерс нас не услышала. Казалось, выстуженный тихий дом все еще околдован моим ожиданием.

Я провела ее в папин кабинет и притворила дверь. Миссис Джелф словно оробела, но, помешкав, дрожащей рукой расстегнула накидку, под которой я увидела сильно измятую тюремную форму; каштановые с проседью волосы матроны, не скрытые шляпой, свисали на уши. Я зажгла лампу, но не решилась позвать Вайгерс, чтобы затопила камин. Ежась от холода, мы сели в накидках и перчатках.

— Что же вы обо мне подумаете, когда я вот так заявляюсь в ваш дом! — сказала миссис Джелф. — Не знай я, как вы добры... — Она охнула, закрыла руками лицо и стала тихонько раскачиваться на стуле. — Ой, мисс Приор!.. — Перчатки заглушали ее всхлипывания. — Вы даже не представляете, что я натворила! Не представляете, не представляете...

Она зарыдала, как перед тем я рыдала на ее груди. Такая скорбь уже казалась странной и пугала меня.

— Что такое? — спросила я. — Что случилось?.. Можете мне рассказать, что бы там ни было.

— Наверное, — ответила миссис Джелф, немного успокоившись. — Пожалуй, надо сказать! Какая разница, что теперь со мной будет! — Она подняла на меня покрасневшие глаза. — Вы ездили в Миллбанк? Знаете, что она исчезла? Вам рассказали, как ей удалось?

Вот тут я впервые насторожилась и вдруг подумала: может быть, она знает. Наверное, ей известно о духах, билетах и наших планах, и теперь она пришла требовать денег, торговаться и угрожать.

— Все говорят о дьяволе... — сказала я, и миссис Джелф вздрогнула. — Но мисс Хэксби с мистером Шиллитоу считают, что кто-то выкрал для нее форменную накидку и башмаки.

Я покачала головой; надзирательница запихивала в рот губы и грызла их вместе с пальцами, не спуская с меня темных глаз.

— Они полагают, ей помог кто-то из персонала, — продолжила я. — Но с какой стати? Она никому не нужна ни там, ни где-нибудь еще! Я одна относилась к ней по-доброму. Только я и...

Кусая губы, миссис Джелф все смотрела на меня. Потом сморгнула и прошептала:

— Только вы, мисс Приор, и... я.

Она отвернулась, пряча глаза, и я ахнула:

— Боже мой!..

— Значит, вы считаете меня грешницей! — воскликнула миссис Джелф. — Но она же обещала, обещала...

Шесть часов назад я кричала в ледяную тьму и с тех пор никак не могла согреться. Но сейчас я похолодела и замерла, точно мраморное изваяние, и только сердце в груди колотилось так бешено, что я боялась разлететься вдребезги.

— Что она вам обещала? — прошептала я.

— Что вы обрадуетесь! Говорила, вы обо всем догадываетесь, но молчите! Я думала, вам известно. Иногда вы смотрели на меня так, будто все знаете...

— Ее забрали духи, — выговорила я. — Друзья-духи...

Я едва не подавилась от внезапной слащавости этих слов. В ответ миссис Джелф простонала:

— О, если бы так!.. если бы так!.. Но это сделала я, мисс Приор! Это я украла и прятала накидку с башмаками! Это я провела ее через все посты и говорила караульным, что со мной мисс Годфри, у которой распухло горло и потому она так закутана!

— Вы?..

В девять часов, кивнула миссис Джелф. От страха, сказала она, была готова визжать или грохнуться в обморок.

В девять часов? Нет, в полночь дежурная мисс Кэдмен слышала шум. Она заглянула в камеру и видела спящую Селину...

Миссис Джелф потупилась.

— Ничего она не видела. Когда мы уходили, она сидела в дежурке, а потом выдумала какой-то шум. Я дала ей денег, мисс Приор, и подбила на грех. Если Селину поймают, она сама угодит в тюрьму. Боже мой, и виновата буду я!

Миссис Джелф громко всхлипнула и, обхватив себя руками, вновь стала раскачиваться. Я все еще пыталась вникнуть в ее слова, казавшиеся чем-то острым и горячим, что не ухватишь, а только в разбухающей панике и отчаянии перекидываешь с руки на руку. Не было никаких духов — только надзирательницы. Миссис Джелф, грязный подкуп, воровство — отбивало мое сердце. Я так и сидела, точно статуя с глазами.

Наконец я спросила:

— Почему? Почему вы на это пошли?

Взгляд миссис Джелф прояснился.

— Как, вы не знаете? И не догадываетесь? — Она глубоко вздохнула и всхлипнула. — Селина вернула мне моего мальчика, мисс Приор! Приносила весточки от моего сыночка, который нынче на небесах! Весточки и гостинцы — как и вам от вашего батюшки!

Я онемела. Слезы миссис Джелф высохли, а голос, прежде надтреснутый, звенел едва ли не радостью.

— В Миллбанке меня считают вдовой... — начала она и осеклась; поскольку я молчала и не шевелилась — только сердце мое с каждым ее словом билось все бешенее и бешенее, — миссис Джелф сочла мой неподвижный взгляд за приглашение к рассказу и заговорила вновь, поведав все до конца. — В Миллбанке меня считают вдовой, и вам я сказала, что служила в горничных. Но это неправда, мисс. Замужем я была, только муж мой вовсе не умер... по крайней мере, я о том не слыхала. Давно уж его не видала. Выскочила за него девчонкой, о чем пожалела, ибо через короткое время встретила другого мужчину — из благородных! — который, думала, любит меня по-настоящему. О супруге я по мере сил заботилась, прижила с ним двух дочек, а потом узнала, что опять понесла... срамно говорить, мисс... от того господина...

Любовник ее бросил, а муж избил и выгнал из дома, оставив дочерей себе. Сколько злых мыслей передумала она тогда о своем еще не родившемся сыне! В тюрьме она никогда не была жестока к бедным девушкам, которых посадили за детоубийство. Только Господу ведомо, как близка она была к тому, чтобы стать одной из них!

Миссис Джелф судорожно вздохнула. Я молча на нее смотрела.

— Тяжело мне тогда пришлось, — рассказывала она, — я совсем опустилась. Но вот появился ребенок, и я его полюбила! Родился он до срока, был очень слабенький. Казалось, дунь — и помрет. Однако выжил, и я стала работать — только ради него! — на себя мне было плевать. С утра до ночи делала любую гадкую работу, и все ради него! — Она сглотнула. — А потом... — В четыре года мальчик все-таки умер. Казалось, жизнь кончена. — Уж вы-то знаете, мисс Приор, каково это, когда у тебя забирают самое дорогое...

Одно время она бралась за самую подлую работу. Ей было все равно, она бы и в аду потрудилась...

А потом знакомая рассказала о Миллбанке. На ту службу никто не рвался, а потому жалованье платили высокое, но с нее было довольно уже того, что появились дармовая кормежка и комнатка с очагом и стулом. Поначалу все узницы казались ей на одно лицо.

— ...Даже... даже она, мисс! Однажды, где-то через месяц, она коснулась моей щеки и говорит: почему вы такая печальная? Ведь он вас видит и горько плачет, оттого что вы не радуетесь за него, а скорбите... Ох, как я испугалась! Я же не слыхала о спиритах. Ничего не знала о ее даре...

Меня затрясло. Миссис Джелф склонила голову набок.

— Уж мы-то с вами знаем о нем, как никто другой, правда, мисс? При каждой встрече она передавала от сынка весточку. Он приходил к ней по ночам — уже большой мальчик, скоро восемь! До чего ж хотелось увидать его хоть одним глазком! Как она была добра ко мне! А уж я так ее полюбила... делала, чего и нельзя... вы-то понимаете, о чем я... все ради нее... А когда появились вы — ох, как я взревновала! Видеть вас с ней было невыносимо! Но она сказала, что ей хватит сил и на весточку от моего сынка, и на словечко от вашего батюшки...

— Она так сказала? — спросила я из своего мраморного оцепенения.

— Мол, вы зачастили к ней ради вестей от папеньки. И знаете, с вашим приходом сынок мой стал являться ярче! Через нее слал мне поцелуи! А еще передал... о, мисс Приор, это был счастливейший день в моей жизни! Вот что он прислал, чтобы я всегда держала при себе...

Она запустила руку за воротник платья и вытащила золотую цепочку.

И тогда сердце мое так дернулось, что мраморная оболочка наконец-то раскололась, и все мои силы, жизнь, любовь, надежда хлынули из меня и вылились до капельки. До тех пор я слушала и думала: «Это ложь, она сумасшедшая, вздор, Селина придет и все объяснит!» Но теперь миссис Джелф вынула и раскрыла медальон; ее глаза с каплями слез на ресницах вновь сияли счастьем.

— Вот, — сказала она, показывая мне светлый локон Хелен. — Райские ангелы отстригли эти волосики с его головки!

Я заплакала, и она, вероятно, решила, что я плачу о ее покойном ребенке.

— Но каково было знать, что он приходит к ней, касается ее своей ручонкой, передает мне поцелуй... До боли хотелось его обнять! Ну прямо сердце щемило!

Миссис Джелф закрыла медальон и, спрятав под платье, прижала рукой. Значит, все это время он висел на ее груди...

Наконец Селина сказала, что есть способ повидаться с сыном. Однако в тюрьме этого не сделать. Сначала миссис Джелф поможет ей выбраться на волю, и тогда она его приведет. Поклялась, что приведет к ней домой.

Нужно только не спать и ждать одну ночь. Она придет перед рассветом.

— Только не подумайте, что я стала бы ей помогать ради чего-нибудь другого! Что мне оставалось делать? На том свете, сказала она, много женщин, которые будут рады приголубить беспризорного мальчика. Вот так говорила, мисс, и плакала. Она ж такая добрая и славная — как такую душеньку держать в Миллбанке? Вы же сами так говорили мисс Ридли. Ох, мисс Ридли! Как же я боялась ее! Вдруг застукает, когда я получаю поцелуи от моего мальчика? Вдруг поймает на добре к заключенным и выгонит?

— Значит, Селина осталась ради вас, когда пришло время отправиться в Фулем, — сказала я. — Ради вас ударила мисс Брюэр и мучилась в темной.

Миссис Джелф снова как-то нелепо засмущалась и, потупив взгляд, сказала, что знала одно: лишиться Селины — беда. Она так горевала, а потом была так признательна... ох, пережила и стыд, и жалость, и благодарность, когда досталось бедняжке мисс Брюэр...

— Но теперь... — миссис Джелф подняла на меня ясный и простодушный взгляд темных глаз, — как тяжко будет пройти мимо той камеры и увидеть в ней другую женщину.

Ну и что? — уставилась я. Какое ей до того дело, если Селина у нее?

— У меня? — Она покачала головой. — Неужто вы не поняли, почему я здесь? Она не пришла! Не пришла! Я ждала всю ночь, но она не появилась!

Как?! Но они же вместе ушли из тюрьмы! Миссис Джелф помотала головой: у сторожки они расстались, и Селина ушла одна.

— Нужно кое-что взять, сказала она, чтобы облегчить приход моего сына. Я должна лишь ждать, и она приведет его ко мне. Я ждала, ждала, ждала и наконец решила, что ее поймали. Пошла в Миллбанк — что еще оставалось? Там ее не было, и до сих пор от нее ни весточки, ни знака — ничего. Я так боюсь за нее, за себя и сынишку! Наверное, страх меня прикончит, мисс Приор!

Я отошла в сторону и склонилась над папиным столом, пряча лицо от миссис Джелф. Кое-что в ее рассказе все же казалось странным. Получается, Селина осталась в Миллбанке, чтобы с ее помощью выбраться на волю. Но я же чувствовала Селину рядом, когда она была в темной, да и в другое время тоже. И потом, она знала обо мне то, чего я не поверяла никому, кроме этой тетради. Миссис Джелф получала от нее поцелуи, но мне-то она прислала цветы. Бархотку. Свои волосы. Мы сродны душой и телом, я — ее половинка. Нас вместе отсекли от одного куска сияющего вещества.

— Она солгала вам, миссис Джелф, — сказала я. — Солгала нам обеим. Наверное, все объяснится, когда мы ее разыщем. Вероятно, во всем этом есть смысл, который нам не дано постичь. Вы не знаете, куда она могла пойти? Нет ли кого, кто мог ее спрятать?

Потому-то она и пришла ко мне, кивнула надзирательница.

— Но мне ничего не известно! Я знаю меньше вашего, миссис Джелф!

В тишине голос мой казался громким. Моя собеседница замялась.

— Вы-то ничего не знаете, мисс, — сказала она, одарив меня коротким странным взглядом. — Я и не собиралась вас тревожить. Я пришла к другой женщине.

Какая еще другая женщина? Я вновь развернулась к ней. Надеюсь, она говорит не о моей матери?

Миссис Джелф затрясла головой, взгляд ее стал еще более странным. Если б из ее рта посыпались жабы или камни, они бы испугали меня меньше, чем ее последующие слова.

Она пришла вовсе не ко мне. Она хотела повидать горничную Селины — Рут Вайгерс.

Я тупо уставилась на нее. На каминной полке нежно тикали часы, по которым папа выставлял свой хронометр. Во всем доме больше не было ни звука.

Вайгерс, пролепетала я. Моя служанка Вайгерс — горничная Селины.

— Ну да, мисс, — кивнула миссис Джелф и, видя мое лицо, добавила: — Разве не знали?

Она-то полагала, что из-за Селины я и держу мисс Вайгерс подле себя...

— Вайгерс появилась случайно, — сказала я. — Из ниоткуда, со стороны!

В тот день, когда мать взяла ее в дом, я думать не думала о Селине Дауэс. И как бы ей помогло то, что Вайгерс находится подле меня?

Миссис Джелф считала это проявлением моей доброты и думала, что мне приятно иметь горничную, которая напоминает о Селине. Кроме того, она полагала, что в письмах, курсировавших между мисс Вайгерс и тюрьмой, Селина иногда посылает мне знаки...

— Письма... — выдохнула я, начиная различать всю жуткую чудовищность происходящего. Значит, Селина и Вайгерс обменивались письмами?

Они всегда переписывались, еще до того, как начались мои визиты, тотчас сказала миссис Джелф. Селина не хотела, чтобы мисс Вайгерс приезжала в Миллбанк, — что ж, понятное дело: даме было бы неприятно, если б служанка видела ее в эдаком месте.

— Передать письмецо — это ж такая мелочь в награду за доброту к моему мальчику. Другие-то надзирательницы мешками носили узницам передачи — только никому не говорите, они все равно отопрутся!

Другие, сказала миссис Джелф, делали это за деньги. Ей же было довольного того, что письма приносят Селине радость. И потом, «в них же ничего дурного», только добрые слова да порой цветочки. Она частенько видела, как Селина плачет над цветами, и отворачивалась, чтобы не расплакаться самой.

Разве ж это во вред? Что плохого, если она приносила письма? И кому худо от того, что давала бумагу с чернилами и свечу? Ночная дежурная, получив шиллинг, ничуть не возражала. К рассвету свечка сгорала без остатка. Надо было лишь следить, чтобы воск не накапал...

— Потом, когда я узнала, что в письмах появляются весточки для вас, и когда она захотела послать вам знак... то, что лежало в ее коробке... — Бледное лицо миссис Джелф слегка порозовело. — Это ведь не назовешь воровством, правда? Взять то, что принадлежит ей.

— Ее волосы, — прошептала я.

— Они же ее! Кому они там нужны?..

Значит, волосы послали почтой, обернув в коричневую бумагу, а Вайгерс их получила и положила на мою подушку...

— Селина сказала, что их принесли духи...

Миссис Джелф склонила голову на плечо и нахмурилась.

— Духи? Но зачем ей выдумывать, мисс Приор?

Я не ответила. Меня снова заколотило. Помню, я отошла к камину и прижалась лбом к мраморной полке; миссис Джелф коснулась моей руки.

— Вы понимаете, что вы наделали? — воскликнула я. — Понимаете или нет? Нас обеих надули, и вы им помогли! Вы с вашей добротой!

Надули? Да нет, вы просто не поняли, бормотала она...

Я все прекрасно поняла, ответила я, хотя даже тогда еще не вполне осознала произошедшее. Но и того, что узнала, было довольно, чтобы убить меня. На секунду я замерла, потом вскинула голову и снова ее уронила.

Хряснувшись лбом о полку, я вдруг ощутила бархотку, стянувшую мое горло; я отскочила от камина и попыталась ее сорвать. Миссис Джелф смотрела на меня, зажав рукой рот. Я отвернулась и обрезанными ногтями все дергала бархатную полоску с застежкой. Она не поддавалась, не хотела рваться, но словно все туже обхватывала шею! Я огляделась, ища, чем бы помочь себе; наверное, я бы сграбастала миссис Джелф и, прижав ее рот к своему горлу, заставила перегрызть бархотку, но раньше заметила папин сигарный нож. Я схватила его и принялась кромсать удавку.

Миссис Джелф завизжала; вы поранитесь! — вопила она. Горло себе перережете! От ее криков рука моя дрогнула, и я ощутила на пальцах кровь — удивительно теплую для моего закоченевшего тела. Но и бархотка наконец порвалась. Я отшвырнула ее, и она по-змеиному улеглась на ковре буквой «S».

Выронив нож, я прислонилась к столу; нога моя так тряслась, что дребезжали отцовы перья и карандаши.

Ко мне подскочила испуганная миссис Джелф; она хватала меня за руки и скомканным платком тыкала в мою окровавленную шею.

— Кажется, вы шибко нездоровы, мисс Приор, — бормотала она. — Позвольте, я позову мисс Вайгерс. Она вас успокоит. Нас обеих! Только призовите мисс Вайгерс, и пусть она все расскажет...

Она беспрестанно повторяла это имя, которое впивалось в меня, точно зубья пилы. Я опять вспомнила волосы Селины на своей подушке. Вспомнила медальон, который выкрали из моей комнаты, пока я спала.

От моей дрожи на столе все подскакивало.

— Почему они так поступили, миссис Джелф? — проговорила я. — Почему так тщательно все подстроили?

Я вспомнила цветы апельсина и бархотку, которую нашла меж страниц дневника.

Я подумала об этой тетрадке, которой поверяла все тайны — свои чувства, любовь, детали нашего побега...

Перья на столе смолкли. Я зажала рукой рот и прошептала:

— О нет! Только не это, только не это!

Миссис Джелф опять потянулась ко мне, но я отпрянула. Спотыкаясь, я вышла в тихую и темную прихожую.

— Вайгерс! — крикнула я; мой жуткий надтреснутый крик эхом прокатился по пустому дому и угас в еще более страшной и густой тишине.

Я подошла к звонку и дергала шнурок, пока тот не оборвался. Я прошла к двери под лестницей и крикнула в подвал — он был темен. Я вернулась в прихожую, где миссис Джелф, испуганно глядя на меня, мяла в трясущихся руках платок, измазанный моей кровью. Поднявшись по лестнице, я заглянула в гостиную, потом в материну спальню и комнату Прис, каждый раз окликая: Вайгерс! Вайгерс!

Никакого ответа, ни единого звука, кроме моего прерывистого дыхания и шаркающих шагов по лестнице.

Наконец я добралась до своей комнаты, дверь в которую была приоткрыта. В спешке она и не подумала ее затворить.

Она забрала все, кроме книг, которые вытряхнула из коробок и грудой свалила на ковре; вместо них она взяла вещи из моей гардеробной: платья и пальто, шляпы и ботинки, перчатки и броши — все, что превратит ее в даму, все, что за время службы чистила, гладила и складывала, содержа в опрятной готовности. Разумеется, она взяла и одежду, купленную мной для Селины. Еще она взяла деньги, билеты и паспорта на имя Маргарет Приор и Мэриан Эрл.

Она забрала даже косу, расчесанную мною, чтобы уложить вокруг головы Селины и скрыть следы тюремных ножниц. Оставила лишь эту тетрадь, в которой я пишу. Положила ее ровно и аккуратно, протерла обложку — как прилежная служанка поступает с поваренной книгой, когда выпишет рецепт.

Вайгерс. Я произнесла это имя, выплюнув его, точно отраву, что ворочалась во мне, дочерна опаляя мою плоть. Вайгерс. Что она мне? Я даже не помню ее наружности и повадок. Ни тогда, ни сейчас я бы не сказала, какого оттенка ее волосы, какого цвета глаза, какой формы губы, — знаю только, что она некрасива, еще уродливее меня. И все же приходит мысль: она отняла у меня Селину. Я думаю: Селина плакала, потому что желала ее.

И еще: Селина забрала мою жизнь, чтобы в ней обрести жизнь с Вайгерс!

Теперь я это понимаю. А тогда — нет. Тогда я лишь думала, что Вайгерс одурачила меня, что она обладает некой властью на Селиной, каким-то странным правом на нее и вынудила к обману... Я все еще думала, что Селина любит меня. Поэтому, выйдя из комнаты, я не пошла вниз, где меня ждала миссис Джелф, а направилась к узкой лестнице, что вела к спальням служанок в мансарде. Не помню, когда я последний раз по ней взбиралась — наверное, в детстве. Однажды горничная поймала меня, когда я за ней подглядывала, и ущипнула так, что я взвыла; с тех пор лестница меня пугала. Я рассказывала Прис, что наверху живет тролль и горничные, отправляясь к себе, не ложатся спать, но прислуживают ему.

Взбираясь по скрипучим ступеням, я вновь чувствовала себя ребенком и думала: вдруг она там или придет и застукает меня?

Конечно, ее там не было. Холодная комната выглядела невообразимо пустой, точно камера Миллбанка, и начисто лишенной всякой индивидуальности. Бесцветные стены, голый пол с единственным протертым половичком. Полка, где стояли чаша и потемневший кувшин, кровать со сбитыми желтоватыми простынями.

Она оставила свой баул, с которым здесь появилась, — на жести гвоздем коряво были выбиты ее инициалы: «Р. В.»

Я представила, как она выбивает эти буквы на нежной красной плоти сердца Селины.

Но тогда Селине пришлось бы разодрать свою грудь. Обливаясь слезами, она раскрыла бы грудную клетку, как сейчас я, плача, откинула крышку баула и заглянула внутрь.

Там лежали грязно-бурый тюремный балахон, белый передник и черное платье горничной. Они переплелись, точно спящие любовники; я попыталась вытащить тюремное платье, но оно уцепилось за ткань черного и не желало выходить.

Их бросили безжалостно, их бросили в спешке. Как бы то ни было, я прочла их послание. Вайгерс никого не обманывала — они вместе торжествовали коварную, чудовищную победу. Селина была здесь, у меня над головой. Я сидела, загораживая рукой свечку, а она прошла мимо моей двери и поднялась по голой лестнице. Я ждала ночь напролет, а они лежали вдвоем и шептались... а может, не разговаривали вовсе. Они слышали и передразнивали мои метанья по комнате, стоны и крик из окна... а может, учуяв бешеный всплеск моей страсти, завладели ею.

Впрочем, эта страсть принадлежала им всегда. Когда я стояла перед камерой Селины и моя плоть стремилась к ней, незримая Вайгерс была рядом и воровала ее взгляды. Все, что я писала в темноте, она выносила на свет и присваивала мои слова, адресованные Селине. Одурманенная опием, я ворочалась в постели и чувствовала Селину, но это была Вайгерс, это ее тень падала на мое лицо, это ее сердце билось в такт с сердцем Селины, мое же трепыхалось в своем слабеньком рваном ритме.

Я все поняла; я подошла к кровати, на которой они лежали, и развернула простыни, ища пятна и отметины. Потом взяла с полки чашу. Там еще оставалось немного мутной воды, и я возила в ней пальцами, пока не нашла два волоска: темный и золотистый. Я швырнула чашу на пол; она разлетелась вдребезги, оставив на досках мокрый след. Настала очередь кувшина, но, жестяной, он не разбился, и я топтала его, пока не сплющила. Потом сбросила с кровати матрас и принялась за простыни. Звук рвущейся материи действовал... как что?.. как опий. Я рвала и рвала, превращая простыни в клочья; уже саднило руки, и тогда я стала рвать полотно зубами. Потом разодрала половик. Потом опрокинула баул и растерзала платья. Я была готова порвать одежду на себе и выдрать свои волосы, но, задохнувшись, прижалась щекой к оконному стеклу и ухватилась за раму. Передо мной лежал тихий и совершенно белый Лондон. Из беременного снегом неба по-прежнему падали хлопья. Я видела Темзу, деревья Баттерси-парка, а далеко слева — обрубленные туманом башни Миллбанка, которых не видно из моей комнаты.

А потом я увидела темную шинель полицейского, совершавшего обход Чейни-уок.

Сразу возникла мысль, произнесенная голосом матери. Меня обокрала собственная служанка! Нужно лишь сообщить полицейскому, и он ее задержит... он остановит поезд! Я засажу обеих в Миллбанк! Они будут в разных камерах, и Селина вновь станет моей!

Я выбежала из комнаты и, скатившись по лестнице, выскочила в прихожую, где в слезах расхаживала миссис Джелф... Отпихнув ее, я рванула дверь, вылетела на тротуар и крикнула полицейскому; мой дрожащий пронзительный вопль, показавшийся мне чужим, заставил его обернуться. Он подбежал и обратился ко мне по имени. Я вцепилась в его руку. Полицейский смотрел на мои дико растрепанные волосы, перекошенное лицо и кровоточащую рану на горле, о которой я совсем забыла.

Меня обокрали, сказала я. В доме побывали воры. Сейчас они в поезде, который отошел с вокзала Ватерлоо — две женщины в моей одежде, они направляются во Францию!

Полицейский смотрел как-то странно.

— Две женщины? — спросил он.

— Да, одна из них моя горничная. Она ужасно хитрая и жестоко меня оскорбила! А другая... другая...

Другая сбежала из тюрьмы Миллбанк, хотела я сказать. Но лишь глотнула ледяного воздуха и зажала рукой рот.

А как я это узнала?

Откуда взялась одежда для нее?

Кто приготовил деньги и билеты?

Почему паспорт на вымышленное имя?..

Полицейский ждал.

— Не знаю... ничего не знаю... — проговорила я.

Полицейский огляделся. Он уже вынул из-за ремня свисток, но теперь выпустил, и тот болтался на цепочке.

— Не нужно стоять на улице, когда вы так расстроены, мисс, — склонившись ко мне, сказал полицейский. — Позвольте я провожу вас в дом, и там в тепле вы все расскажете. Гляньте-ка, вы поранили шею, на холоде заболит.

Он предложил мне руку, но я отпрянула и сказала:

— Ничего не надо. Я ошиблась, кражи не было, в доме все в порядке.

Я развернулась и пошла прочь. Окликая меня, полицейский семенил рядом, но остановить не решался. Когда я захлопнула перед ним калитку, он замешкался, а я вбежала в дом и, закрыв дверь на засов, привалилась к ней спиной.

Полицейский взошел на крыльцо и дернул звонок, откликнувшийся в темной кухне. Потом я увидела его лицо, стеклянной филенкой выкрашенное в малиновый цвет: сложив ладони ковшиком, он вглядывался в темную прихожую, звал меня, затем служанку. С минуту потоптавшись, он отошел, а я на цыпочках пробралась в папин кабинет и сквозь тюлевую штору увидела его у калитки. Полицейский что-то писал в блокноте. Закончив строчку, он сверился с часами и снова посмотрел на темный дом. Потом еще раз огляделся и медленно ушел.

Лишь тогда я вспомнила о миссис Джелф. Ее и след простыл. Я тихо прошла на кухню и увидела открытую дверь черного хода, через который она, вероятно, ушла. Наверное, видела, как я хватала полицейского за руку и показывала на дом. Бедняжка! Представляю, как она, взмокнув от страха, прислушивается, не раздадутся ли за дверью шаги констебля, и тоже вторую ночь не спит, зазря проливая слезы.

18 июля 1873 года

Нынче в круге был грандиозный скандал! Собралось всего 7 человек: я, миссис Бринк, мисс Ноукс и 4 посторонних — дама с рыжей дочкой и 2 господина, которые пришли, наверное, просто позабавиться. Они все время озирались — видимо, искали потайную дверь или стол на колесиках. Мне они показались жуликоватыми — этаким вполне придет мысль чего-нибудь стянуть. Когда Рут принимала у них пальто, мужчины сказали:

— Мисс, приглядите, чтобы за время сеанса наши вещи не соспиритили, и заработаете полкроны.

Увидев меня, они поклонились и рассмеялись; один, взяв меня за руку, сказал:

— Не сочтите за хамство, мисс Дауэс, но я был уверен, что вы окажетесь жирной старухой, хоть нам говорили, будто вы красавица. Согласитесь, большинство спириток соответствует первому описанию.

— Я вижу лишь духовную сторону, сэр, — ответила я.

— Значит, вы понапрасну тратите время, когда смотритесь в зеркало. Позвольте же нашим земным глазам компенсировать сей недочет.

У него были жиденькие бачки и женственные изящные руки. Он подсуетился сесть возле меня и хмыкнул, когда я попросила всех соединить руки для молитвы:

— Мне обязательно брать руку Стэнли? Я бы предпочел взять обе ваши ручки.

Мать рыжей девушки брезгливо поморщилась, а миссис Бринк сказала:

— Кажется, сегодня круг неудачный, мисс Дауэс. Может быть, вам лучше уйти?

Но я бы ни за что не ушла.

Господин все время жался ко мне и разок прошептал:

— По-моему, мы с вами родственные души.

Потом выдернул пальцы из руки приятеля и взял меня за голый локоть. Я тотчас сказала:

— Круг разорван!

— Мы со Стэнли ни при чем! — отнекивался господин. — Я чувствую, как он вцепился в подол моей рубашки.

Я прошла в будуар, и он вскочил, чтобы помочь мне, но мисс Ноукс сказала:

— Сегодня я помогу мисс Дауэс.

Она застегнула на мне бархотку с бечевой, и мистер Стэнли фыркнул:

— Господи, а без этого никак? Обязательно привязывать ее, точно гусыню?

— Вот из-за таких, как вы, это и делается, — ответила мисс Ноукс. — Думаете, нам приятно?

Когда явился Питер Квик и возложил на меня руку, все затихли. Потом он вышел из будуара, и кто-то из мужчин засмеялся:

— Дух забыл снять ночную рубашку!

Питер спросил, есть ли вопросы к духам, и господа попросили узнать: не могут ли те хоть слегка намекнуть, где зарыто сокровище?

Питер разозлился.

— Кажется, вы пришли поиздеваться над моим медиумом. Думаете, она вызвала меня с того света лишь вам на забаву? Для того ли я надрывался, чтобы надо мной потешались два хлыща?

— Уж мне точно невдомек, зачем ты приперся, — сказал приставучий господин.

— Я прибыл с поразительной вестью об истинности спиритизма, — ответил Питер. — И еще принес вам подарки. — Он подошел к мисс Ноукс: — Вот вам роза, мисс Ноукс. — Затем шагнул к миссис Бринк: — Вот вам плод, миссис Бринк — Это была груша. Он шел по кругу и наконец остановился перед мужчинами.

— А что для меня: цветочек или яблочко? — спросил мистер Стэнли.

— Вам ничего, сэр, но есть гостинчик для вашего друга. Извольте!

Раздался вопль, по полу проскрежетал стул.

— Что ты мне сунул, будь ты проклят? — орал приставала.

Оказалось, Питер кинул ему на колени краба. В темноте господин почувствовал, что по нему кто-то ползет, и принял это за какое-то чудище. Краб взялся из кухни, где он и его дружок сидели в ведерках с морской водой; оба такие здоровенные, что крышки ведерок придавили 3-фунтовым гнетом, чтобы зверюги не вылезли. Конечно, все это я узнала потом, а сначала только догадывалась, потому что рука Питера на моем лице пахла чем-то странным. Приставучий господин орал не переставая, и мистер Стэнли кинулся зажечь лампу. Наконец меня вывели из будуара, и я увидела, что в суматохе краба раздавили стулом: сквозь проломленный панцирь виднелось розовое мясо, но он все еще шевелил клешнями. Господин отряхивал брюки, заляпанные рассолом.

— Здорово меня разыграли! — заблеял он, но миссис Бринк его перебила:

— Больше сюда не приходите! От вас исходят непристойные токи, которые вывели Питера из себя!

Когда господа ушли, мы расхохотались.

— О , как ревностно Питер вас оберегает, мисс Дауэс! — сказала мисс Ноукс. — Полагаю, он даже убьет за вас!

Я взяла стакан с вином, и тут незнакомая дама отвела меня в сторонку. Она посетовала, что мужчины оказались столь скверными. Ей встречались молодые спиритки, которые в таких случаях принимались кокетничать, и потому очень приятно, что я вела себя иначе. Затем она сказала:

— Не взглянете ли на мою девочку, мисс Дауэс?

— Что с ней? — спросила я.

— Она беспрестанно плачет. Сейчас ей пятнадцать, но лет с двенадцати она плачет каждый день. Уж я говорила, что скоро она ослепнет от слез.

Желательно посмотреть на нее, сказала я, и дама позвала дочь:

— Маделина, подойди к нам.

Я взяла девочку за руку и спросила, как ей показался Питер. Это поразительно! — ответила она. Он подарил ей фигу. Она живет не в Лондоне, а в Бостоне, что в Америке. Там много спиритов, но столь талантливых, как я, она не встречала. Девочка показалась мне совсем юной.

— Вы сможете как-то помочь ей? — спросила мать.

Не уверена, ответила я. Пока я раздумывала, Рут подошла забрать мой стакан и, погладив девочку по голове, сказала:

— Какие прелестные рыжие волосы! Наверняка Питер Квик захочет взглянуть на них еще раз.

Она считает, все пройдет как по маслу, если удастся оторвать девочку от матери. Ее зовут Маделина Анжела Роза Сильвестр. Завтра она придет в половине третьего.

Не знаю, который час. Часы остановились, и завести их некому. Город замер; думаю, сейчас три или четыре часа — время тишины между стуком припозднившихся экипажей и грохотом повозок, выезжающих на рынок. На улице ни ветерка, ни дождинки. Окно заиндевело; час с лишним я не спускала с него глаз, но так и не уловила тайное и мягкое появление узора.

Где-то сейчас Селина? Покойно ли ей? Я посылаю в ночь мысли и нащупываю тугой дрожащий шнур, сотканный из тьмы, что некогда нас связывал. Однако ночь так густа, что мысли спотыкаются и теряют дорогу, а шнур из тьмы...

Не было никакого шнура, не было пространства, в котором соприкасались наши души. Было лишь мое желание... и ее стремление, так похожее на мое, что казалось моим собственным. Теперь во мне нет ни желания, ни трепетанья — она все забрала, не оставив мне ничего. Это «ничего» очень тихое и легкое. Вот только трудно удерживать перо, когда твоя плоть заполнена ничем. Взгляните на мою руку! Это рука ребенка.

Пишу последнюю страницу. Тетрадь моя сожжена — я растопила камин и предала ее огню; когда спотыкающиеся строчки заполнят этот листок, он последует за остальными. Как странно писать для каминного дыма! Но пока дышу, я должна писать. Лишь невыносимо перечитывать прежнее. Я попыталась, но страницы казались выпачканными липким взглядом белесых глаз Вайгерс. Сегодня я думала о ней. Вспоминала, как она появилась у нас, как Присцилла смеялась и назвала ее дурнушкой. Вспомнила ее предшественницу Бойд, которая плакала и говорила, что в доме завелись призраки. Наверное, она понятия о них не имела. Скорее всего, Вайгерс ей пригрозила или подкупила ее...

Я вспомнила, как Вайгерс, кулема Вайгерс, хлопала глазами, когда я спросила, кто принес цветы апельсина, как сидела за дверью, слушая мои вздохи, всхлипыванья и скрип пера по бумаге... Тогда казалось, что она добра ко мне. Она приносила воду, зажигала лампы, подавала еду. Сейчас поесть никто не приносит, мой неуклюжий костерок дымится, плюет искрами и покрывается золой. Темнота пахнет кислятиной из неопорожненного горшка.

Вспоминаю, как она меня одевала и расчесывала мне волосы. Вспоминаю ее громадные руки служанки. Теперь я знаю, с чьей руки был снят тот восковой слепок с разбухшими, пожелтевшими в суставах пальцами. Представляю, как она трогает меня пальцем и он, нагреваясь и размягчаясь, оставляет на теле жирный след.

Представляю всех дам, которых она трогала и пятнала восковыми руками, представляю Селину, которая целовала тающие пальцы, и меня заполняют ужас, зависть и скорбь, потому что я-то осталась нетронутой, никчемной, одинокой. Вечером к дому опять подходил полицейский. Дергал звонок и вглядывался в прихожую; потом, наверное, решил, что я уехала к матери в Уорикшир.

А может быть, и нет; может быть, завтра придет снова. Ему откроет кухарка, и он велит постучать в мою дверь. Она увидит — со мной что-то не так. Вызовет доктора Эша и, наверное, соседку миссис Уоллес; пошлют за матерью. И что потом? Слезы и скорбь во взоре, опять опий, или хлорал, или морфий, или успокоительное, которого я еще не пробовала. Как и прежде, постельный режим на полгода, визитеры, которые на цыпочках подходят к моей двери... потом меня медленно засасывает рутинная жизнь матери: карты с четой Уоллес... еле ползущая по циферблату стрелка... приглашение на крестины детей Присси... А меж тем допросы в Миллбанке, и неизвестно, хватит ли теперь мне смелости лгать об исчезнувшей Селине и себе... Нет.

Раскиданные книги я вернула на полки. Закрыла дверь гардеробной и заперла на шпингалет окно. Прибрала в мансарде. Спрятала осколки чаши и смятый кувшин; обрывки простыней, половика и платьев сожгла в своем камине. Сожгла гравюру Кривелли, план Миллбанка и цветок апельсина, хранившийся в дневнике. Сожгла бархотку и испачканный кровью платок, который миссис Джелф выронила на ковер. Папин сигарный нож аккуратно положила на стол, уже покрывшийся слоем пыли.

Интересно, что за новая служанка ее сотрет? Сейчас я не могу без дрожи представить горничную, которая делает передо мной книксен.

Я налила в чашу холодной воды и умылась. Промыла рану на горле. Расчесала волосы. Кажется, больше нечего приводить в порядок или прятать. Все на своих местах, здесь и где бы то ни было.

Все, кроме письма, отправленного Хелен; но пусть оно остается на столике в прихожей Гарден-Корт. Я хотела туда сходить и забрать его, но потом вспомнила, как осторожно Вайгерс несла его к ящику, и подумала обо всех письмах, что она отправила, и обо всех посылках, что она получила, и о том, как в сумрачной комнате мансарды она писала о своей любви, как и я о своей.

Как выглядит ее любовь на бумаге? Не представляю. Я слишком устала.

О, до чего же я устала! Наверное, во всем Лондоне нет никого, кто был бы так изнурен, — ну разве что река, которая под равнодушным небом несет привычным путем свои воды к морю. Какой глубокой, черной и густой она кажется нынче! Какой мягкой выглядит ее поверхность. Как, наверное, холодна ее глубина.

Селина, вскоре ты будешь в сиянии солнца. Твоя паутина сплетена, ты держишь последнюю нить моего сердца. Почувствуешь ли ты, когда она провиснет?..

1 августа 1873 года

Сейчас очень поздно и тихо. В своей комнате миссис Бринк распустила по плечам волосы и вплела в них ленту. Она ждет меня. Пусть еще немного подождет.

Рут сбросила ботинки и улеглась на мою кровать. Курит папиросу Питера и спрашивает:

— Зачем ты пишешь?

Я отвечаю, что все делаю для своего Хранителя.

— Для него? — Рут смеется — ее темные брови сходятся на переносице, плечи трясутся. Нельзя, чтобы нас услышала миссис Бринк.

Рут умолкает и таращится в потолок.

— О чем ты думаешь? — спрашиваю я.

О Маделине Сильвестр, отвечает она. За последние 2 недели девушка была у нас 4 раза, но все еще слишком нервничает; думаю, она все же чересчур юна для того, чтобы Питер ее развил. Но Рут говорит:

— Нужно, чтобы он разок оставил на ней свою отметину, и девчонка навеки наша. Знаешь, как она богата?

Кажется, миссис Бринк плачет. На улице высокая луна — молодая держит в объятьях старую. В Хрустальном дворце еще не погашены лампы, на фоне темного неба он кажется очень ярким. Рут все улыбается. О чем теперь она думает? О богатстве крошки Сильвестр и о том, что сможем сделать, имея такую кучу денег.

— Неужели ты думаешь, я собиралась вечно держать тебя в Сайденхеме, когда в мире столько прекрасных мест? Я думаю, как прелестно ты будешь выглядеть, скажем, во Франции или Италии. Представляю всех этих дам, которые захотят поглазеть на тебя. Воображаю всех этих бледных английских леди, что отправились к солнцу, шибко надеясь поправить здоровье.

Она загасила папиросу. Теперь я пойду к миссис Бринк.

— Помни, чья ты девочка, — говорит Рут.