Ночной кошмар

ГЛАВА 5

АТТИКУС

Я раздраженно качаю головой и беру бутылку, которой она меня угостила, в третий раз за вечер наблюдая за ее спиной, пока делаю глоток.

Это моя гребаная девчонка.

Я улыбаюсь про себя и начинаю идти за ней, но как только мои ноги касаются нижней ступеньки, я слышу звук, похожий на прерывистый крик, доносящийся изнутри домика.

— А—

— Заткнись, — шипит кто-то еще, и моя улыбка превращается в настоящую ухмылку, потому что я узнал бы этот голос где угодно.

Дверь открывается прежде, чем я успеваю открыть ее сам, и Феникс выходит, закрывая за собой дверь и загораживая ее своим телом.

— Ты только что наблюдал за нами? — Спрашиваю я его, разглядывая его черную толстовку с капюшоном, натянутым на его светлые волосы.

— Нет.

— Не лги мне, Феникс, — напеваю я, медленно подходя ближе и размахивая бутылкой, готовый ударить его ею, если понадобится.

— Смотри, уже темно, ладно? Я ни хрена не видел. Расслабься нахуй и иди поиграй со своей девушкой.

Я подозрительно прищуриваюсь. С каких это пор он поощряет меня играть с Вайолет? В любую другую ночь он бы скулил и пытался убедить меня оставить ее в покое.

— Почему? Чтобы ты мог остаться здесь и поиграть со своей?

— Она не моя.

— Ты хочешь, чтобы она была? — Спрашиваю я, поднимая бровь, когда он ничего не говорит. — Дай мне увидеть ее.

— Нет. — Он качает головой и отступает в сторону, чтобы помешать мне пройти мимо него, глаза широко раскрыты, как будто он нервничает. — Только не в этот раз.

Я с минуту смотрю на его раскрашенное белым лицо, пытаясь понять, что вдруг заставило его вести себя так странно. Но потом я понимаю, что мне на самом деле похуй, что у него там происходит. Вайолет где-то здесь без гребаной рубашки, и это всегда будет для меня важнее.

— Хорошо, — говорю я, снова ухмыляясь и отступая. — Повеселись с ней, брат.

— Ты знаешь, что я тебя слышу, верно? — кричу я в темноту, оборачиваясь, когда слышу, как что-то падает на землю позади меня. — Ты все еще отстой в этой игре, детка.

Большой камень, который она только что бросила, катится влево до упора, поэтому я двигаюсь вправо, зная, что он прилетел оттуда. Она шепотом выругалась и снова пустилась бежать. Мое сердце бешено колотится, когда я гоняюсь за ней по лесу, листья и гравий громко хрустят под нашими ботинками, в моей крови столько адреналина, что мне кажется, я мог бы оставаться под кайфом неделями.

Через несколько секунд я оказываюсь прямо у нее на хвосте, заставляя ее вскрикнуть, когда я хватаю ее за запястье и рывком возвращаю к себе, ее тело врезается в мое. Ее легкие опустошаются, но я не даю ей шанса прийти в себя, подхватываю ее и перекидываю через плечо, едва избегая очередного удара по яйцам, когда она дрыгает ногами.

— Прекрати бороться со мной.

— Опусти меня, — рычит она. — Ты знаешь, я ненавижу, когда меня носят на руках, как ребенка.

Я знаю это. Но если она хочет продолжать вести себя так и устраивать эти свои маленькие истерики, тогда я буду продолжать относиться к ней как к таковой.

Я прохожу с ней еще несколько футов, пока она не сдается и не расслабляется в моих объятиях, затем оглядываюсь вокруг, чтобы убедиться, что здесь нет отставших. Как только я убеждаюсь, что никто не увидит сиськи моей девушки, я останавливаюсь прямо на месте и ставлю ее на ноги, продолжая держать за руку на случай, если она снова решит сбежать при первой же возможности.

— Моя очередь, — говорю я ей, поднимая большой палец, чтобы размазать грязь по ее щеке.

— Нет, — выдыхает она. — На этот раз я действительно закончила, Атти. Ты победил.

Но я не выиграю, пока она снова не станет моей.

Таковы правила, и она это знает.

— Правда или вызов, Ви?

Она выглядит измученной, но моя храбрая девочка все еще смотрит мне прямо в глаза и говорит: «Дерзай».

Я удерживаю ее взгляд, пока достаю из заднего кармана скомканные листы бумаги, наблюдая за ее лицом, когда она опускает взгляд на мою руку. Она реагирует именно так, как я и предполагал. Сначала замешательство, затем осознание, удивление и, наконец… ярость.

— Где ты это взял?! — кричит она, выхватывая письма, которые я писал ей из тюрьмы, и прижимая их к своей обнаженной груди.

— Я нашел их в твоей подушке.

— Ты был в моей квартире?

— Это и моя квартира тоже.

— Больше нет. — Она с вызовом поднимает на меня подбородок, и я натянуто улыбаюсь ей, едва сдерживая собственный гнев, когда заполняю ее пространство и обхватываю рукой ее шею.

— Ты продолжаешь давить на меня, детка.

Ее челюсти сжимаются, но она не сопротивляется мне. Я сжимаю ее плоть немного сильнее, но не перекрываю ей доступ воздуха полностью. Ровно настолько, чтобы немного вывести ее из себя.

— У тебя моя зажигалка.

Это не вопрос, но она все равно отвечает: «Да, и что?».

— Достань ее.

Все еще прижимая мои письма к груди, прикрываясь ими, она поднимает ногу и засовывает руку внутрь ботинка, изо всех сил пытаясь вытащить ее, пока я держу ее за горло. Как только она это делает, она опускает ногу и протягивает мне зажигалку, но я ее не беру.

— Я предлагаю тебе сжечь их.

— Что?

— Ты слышала меня.

Теперь ее глаза широко раскрыты, паника берет верх над гневом. Она ничего не делает, кажется, очень долгое время.

Я не помню каждое слово, которое я написал ей в той камере. Я был не в своем уме, когда писал эти вещи — по-настоящему мерзкие вещи. Но что-то подсказывает мне, что она могла бы повторить их во сне.

— Сколько раз ты их перечитывала?

— Сотни, — признается она, сглатывая в мою ладонь. — Они мои, Атти.

— Мне все равно. Сожги их.

— Нет.

Мгновение мы пристально смотрим друг на друга, а затем я беру у нее зажигалку, свободной рукой переворачиваю черную крышку и зажигаю пламя. Я держу его между нами, используя свет, чтобы заглянуть в ее красивые глаза, поворачиваю ее голову, чтобы изучить каждый дюйм ее идеального маленького личика. Она все еще злится на меня, но в то же время выглядит напуганной тем, что я действительно могу это сделать. Страх — это не то, что я обычно вижу на ее лице. Не тогда, когда она смотрит на меня.

— Я чертовски люблю тебя, Вайолет Синклер, — шепчу я, вспоминая эту часть. — Это то, что я написал в конце каждого из них, верно? Это то, за что ты держишься.

Сначала она ничего не говорит, бумаги еще больше комкаются в ее сжатом кулаке. — Ты сказал мне, что ненавидишь меня.

— Я не это имел в виду.

— Может быть, но все же…

— Черт возьми, Вайолет, ты знаешь, как там было тяжело без тебя? — шиплю я, и ее взгляд опускается на мою руку на члене. — Не только это, но и все это. Ты, блядь, бросила меня.

— Ты бросил меня первым.

Я отстраняюсь, используя свою хватку на ее шее, чтобы заставить ее снова посмотреть на меня. — Это то, ради чего все это было? Ты хотела наказать меня за то, что я угодил в тюрьму?

— Нет, — оправдывается она, но затем ее голос становится тише. — Не совсем. Я не знаю.

— Что ты знаешь, Ви? — Я не выдерживаю, мое терпение на исходе.

— Я знаю, что ты гребаный псих. Я знаю, что твоя одержимость мной чертовски токсична, и мне нужно было выбраться. Я знаю, что ты вреден для меня, и мне лучше без тебя.

— Это твоя мать вкладывает слова в твои уста. Они не твои.

Она пожимает плечами, не отрицая этого. — Может быть, она права.

— Может она шлюха.

— Атти.

— Мне жаль.

Она тяжело вздыхает, но затем на ее губах появляется слабая улыбка, и, клянусь Богом, у меня такое чувство, что мое сердце бешено колотится о грудную клетку, отчаянно пытаясь добраться до нее, умоляя попробовать то, что принадлежит мне.

Не заботясь о том, что это принесет мне еще одну пощечину, я беру свое и опускаю обе руки на ее талию, грубо прижимаясь губами к ее губам без предупреждения. Она не бьет меня, но она немного замирает. А затем она шепчет проклятие и целует меня в ответ.

Она, блядь, целует меня в ответ.

Ее пальцы перебирают мои волосы, когда она дает мне пососать свой язык, и облегчение, нахлынувшее на меня, чуть не сбивает меня с ног. Не в силах больше стоять, я падаю перед ней на колени и смотрю ей в лицо, проводя ладонями по ее чулкам. Она слизывает мой вкус со своих губ, и я притягиваю ее к себе, заставляя лечь на спину и притягивая к себе за колени. Она вздрагивает, когда ветки касаются ее обнаженной плоти, и я протягиваю руку под нее, чтобы схватить бутылку, которую, должно быть, уронил раньше, зажатую у нее под бедром. Я перекидываю ее через плечо и наклоняюсь, чтобы снова поцеловать ее, делая это чертовски грязным и пачкая ее так сильно, как только могу. С этой целью я провожу языком по ее рту и щеке, затем вниз к шее, ухмыляясь, когда вижу забытую зажигалку рядом с ее головой и груду грязных писем, на которых она лежит.

— Я победил.