Ночной обоз

Промысел

С продуктами в детском доме становилось все труднее и труднее. Дед Силантий, тетя Лиза и Таня целую неделю водили ребят на совхозное поле копать подмороженную картошку. Но ее становилось все меньше.

Скрепя сердце Ефросинья Тихоновна уменьшила детям дневной паек.

Из подмороженной картошки, отрубей и жмыха тетя Лиза пекла невзрачные, темные, разваливающиеся блинчики — «тошнотики», как их называли ребята.

«Если дети так будут питаться, они и до весны не доживут», — раздумывала Ефросинья Тихоновна.

Как-то раз Шурка и Родька сообщили Тане, что за последние дни им очень повезло и они раздобыли для детдома кое-что съестное.

Все началось с того, что они стали следить, как возчик Барсуков доставляет на Жужелице для офицерской столовой продукты. Третьего дня он вез из овощехранилища мешки с картошкой. За мостом, у поворота дороги, Барсуков остановил подводу и направился к дому знакомого полицая Петракова, наверное, за тем, чтобы опохмелиться. За последнее время возчик частенько ходил пьяненький.

Шурка с Родькой, конечно, время даром не теряли. Скинули с подводы два тяжелых мешка с картошкой, волоком оттащили их в придорожные кусты, завалили хворостом, сухими листьями. И, притаившись за кустами, стали ждать, что будет дальше. Минут через двадцать Барсуков, покачиваясь — как видно, крепко опохмелился, — вернулся и, не заметив пропавших мешков, поехал дальше.

На другой день он вез со склада опять какие-то мешки и ящики. И все повторилось, как в первый раз. Барсуков отлучился от подводы, и Шурка с Родькой сумели стащить с нее тяжелый мешок с пшеном и поволокли его в сторону от дороги. Но не успели они спрятать мешок в придорожных кустах, как появился Мишка Барсуков и уставился на ребят выпуклыми зелеными глазами.

От неожиданности Шурка с Родькой замерли, в горле у них пересохло, и они даже выпустили из рук тяжелый мешок.

— Ну что, выследил-таки? — наконец с вызовом, хриплым, злым голосом бросил ему Родька. — Доносить будешь? Жаловаться? Давай, давай, торопись!

— Слышь! — с трудом сдерживая себя, просительно заговорил Шурка. — Мы это не для себя... Для ребят. Знаешь, как у нас в детдоме голодно... Будь ты человеком, Барсуков!

— Дурачье вы... — скривился Мишка. — Кто же днем этим занимается? А если полицаи засекут... — И, кивнув на мешок с пшеном, он приказал ребятам поскорее оттащить его в кусты. Потом спросил, куда подевался отец.

— А ты будто не знаешь, с кем он вожжается, — насмешливо кивнул Шурка на дом полицая Петракова. — Сидят, пол-литра на двоих давят...

— Его там в офицерской столовой требуют... Будет ему теперь нагоняй, — хмуро сообщил Мишка, подходя к подводе. Оглянувшись по сторонам, он сбросил на землю ящик с макаронами и кивнул Шурке с Родькой. — А ну, не зевай... Прячь быстро!

Мальчишки не заставили себя просить, и ящик с макаронами молниеносно перекочевал в кусты.

Мишка направился к дому Петракова и вскоре привел отца к подводе. И вновь пьяненький возчик ничего не заметил...

А сегодня ребятам даже ничего не пришлось утаскивать с подводы Барсукова. Заглянув в кусты, они обнаружили среди них еще два мешка картошки.

— Что это с Барсуками стало? — удивился Шурка. — Неужели совесть заговорила, ребят пожалели...

И все же продуктов не хватало. Жители города почти не давали ни картошки, ни хлеба — у самих ничего не оставалось.

При встрече Таня спросила Виктора, где же обещанная помощь от партизан. Или они не знают, как плохо живется детдомовцам?

— Должны помочь, должны, — успокаивал Виктор. — Я уже дал туда знать. Потерпите еще немного... К тебе должен явиться один наш человек. Придет и скажет, что он от Лесника, и спросит, не нуждаешься ли ты в дровах. Ты ему ответишь, что нуждаешься, особенно в березовых. Человек он надежный, можешь ему вполне довериться.

Ефросинья Тихоновна наконец не выдержала и заявила, что пойдет в городскую управу и расскажет о голодающих детях. Все же там люди, и они должны понять. Тем более, что городским головой немцы назначили Преловского. А он человек обходительный, добрый, интеллигентный и до прихода немцев работал инспектором облоно.

— Добрый! — усмехнулась Таня. — Просто предатель... На брюхе перед немцами ползает.

Но отговорить Ефросинью Тихоновну не удалось. Она разворошила весь свой гардероб, надела лучшее пальто с горжеткой из чернобурки, старомодную шляпу, похожую на огромную ватрушку, на нос нацепила пенсне с золотыми дужками — ни дать ни взять достойная, почтенная дама. Невзрачный костыль заменила резной клюшкой и, поддерживаемая тетей Лизой под руку, отправилась в городскую управу.

В кабинет к Преловскому она попала после двухчасового ожидания в приемной.

Городской голова, пожилой, представительный мужчина с седым клинышком бородки, долго не мог понять, чего хочет от него эта принаряженная, грузная, одутловатая дама. Когда же Ефросинья Тихоновна объяснила, в каком бедственном положении находится детский дом и как он нуждается в помощи управы, Преловский сухо перебил ее:

— Позвольте, мадам... Никакого детского дома в городе нет. Он выехал в неизвестном направлении и вывез все свое имущество.

— Так детишек же все равно много осталось. Бездомные, несчастные. Вот мы и приютили их в старом помещении.

— Очень похвально, — усмехнулся Преловский. — Но должен вам заметить, что городская управа на открытие подобного приюта разрешения не давала. Средств на его содержание у нас нет. Воспитатели и учителя, как известно, разбежались. Да, кстати, с кем имею честь разговаривать?

Ефросинья Тихоновна с горечью кивнула на клюшку.

— Сами видите... Cтаруха, почти инвалид... Ткачева — моя фамилия... Раньше кастеляншей в детском доме работала.

— А теперь, значит, самостийный директор? Маловато, знаете ли, для занятия подобной должности.

— Уж какая там должность... Нам бы только детишек накормить, от голода спасти.

— Да, кстати, кого вы собрали в этом своем приюте? — неожиданно спросил Преловский.

— Как кого? — удивилась Ефросинья Тихоновна. — Обыкновенные дети... Мальчики и девочки. Есть малыши, есть постарше.

— И много среди них детей коммунистов? Партизан? Евреев?

— Кто их ведает! — растерянно призналась Ефросинья Тихоновна. — Мы же не считали... Документов не спрашивали.

— Так вот что, госпожа директорша, — Преловский поднялся из-за стола, давая понять, что прием окончен. — Представьте в управу список ваших воспитанников и подтвердите документами. Мы проверим. А пока продолжайте проявлять инициативу и на нашу помощь не рассчитывайте.

Поддерживаемая тетей Лизой, Ефросинья Тихоновна с трудом добралась до детского дома.

— А я еще надеялась... Интеллигентный человек, просвещенец, детей пожалеет. Да у него же не сердце, а каменюка в груди. Старая я, старая дура! — Она в сердцах сорвала горжетку, сняла кольца, серьги и все это сунула тете Лизе. — Неси на базар... Меняй. Хоть что-нибудь раздобудь для ребят.

Таню и Анну Павловну особенно встревожило сообщение Ефросиньи Тихоновны о проверке документов детдомовцев.

В этот же день Таня с учительницей засели за составление списка и личных карточек на каждого детдомовца.

Со многими дело обстояло благополучно, но было с десяток фамилий, которых никак нельзя было оставлять в списке: сыновья секретаря обкома партии, заведующего гороно, начальника милиции, дочки лекторши Фоминой, дети евреев.

— Что же делать-то? — озадаченно спросила Анна Павловна.

— Придется, видно, кое-кому срочно поменять фамилии.

Весь остаток дня Таня, Анна Павловна и Ефросинья Тихоновна по очереди вызывали ребят, подбирали им новые имена, фамилии и вновь составляли на каждого личное дело, потом общий список детдомовцев, в котором не осталось ни одной вызывающей подозрения фамилии.

Вечером Таня собрала в спальне всех ребят и объяснила, почему кое-кому даны новые фамилии.