Ночной прохожий

Дмитрий Лунин — уже есть

Открыть для себя поэта — всегда радость. И не просто поэта, а значительного. Вопрос: как же до этого о нем не слышал? Я-то не просто читатель, а человек давно и весьма интересующийся поэзией. А дело не столько в моем упущении, сколько в том, что ныне в нашей поэтической обители — плохая акустика. Литературное пространство России разорвано, мы не знаем, где что творится…

Сколько поэтов выросло «далеко от Москвы»! Достаточно вспомнить Чичибабина из Харькова, Блаженного из Минска, Кобенкова из Иркутска, Светлану Кекову из Саратова…

Я — о радости. Об открытии (для себя) поэта Дмитрия Лунина.

На совещании молодых писателей республик Кавказа в Майкопе летом этого года.

Кстати, понятие — «молодой писатель» условное. У писателя нет кандидатского стажа. Лермонтов в 17 лет был уже «готовым» поэтом. Так что не в годах суть — Дмитрий Лунин предстал передо мной поэтом зрелым, обладающим основательной поэтической культурой и ярко выраженным характером.

Недаром я вспомнил Лермонтова. Если русская поэзия началась с двух традиций — пушкинской и лермонтовской, то Лунин принадлежит к последней. И не потому, что принял литературную эстафету молодого бунтаря (идущую к нам издалека — через Маяковского вплоть до Бориса Рыжего), а потому, что таким родился в такое время.

Время смутное, резко дисгармоничное, «без руля и без ветрил» в духовном океане.

Дмитрий Лунин — поэт вызывающей поэтической энергии, он столь же силен, сколь уязвим. Уверенный крепкий талант и — обнаженные нервы, ранимость, незащищенное сердце.

Контрастные свойства его личности резонируют со столь же контрастным временем — особенно резким на Северном Кавказе, где живет поэт. Ужасно — мы, в сущности, привыкли к смертникам, чуть ли не каждый день «буднично» взрываются «живые бомбы».

Двадцать первый век начался с критических угроз. Ему как бы не до поэзии. Но поэзии до всего есть дело. Может быть, она — та соломинка, за которую не зря ухватится утопающий…

Лунину присущ максимализм — все или ничего. Отсюда чувство отверженности, одиночества, гордого вызова. И тут же — нежность, доверчивость, жажда любви и понимания.

«Я вижу свет в конце тоннеля, но я об этом не пишу» — говорит поэт. На самом деле — пишет. Верней, силой своей открытой образности, скрытой музыкальности, энергией художественного дара он подводит читателя к катарсису, к озарению через боль.

Герцен в свою пору сказал, что поэт — не врач, а боль. А Гейне добавил — трещина мира проходит через сердце поэта. Все это прямо и непосредственно относится к Лунину, к его взлетам и срывам, обретениям и утратам.

Я начал с того, что в наши дни для поэзии — плохая акустика. А закончу тем, что, наперекор этому, не сомневаюсь: не сегодня так завтра настоящий поэт будет услышан.

Дмитрий Лунин — поэт, он уже есть. И у него есть будущее.

Кирилл Ковальджи