Ночной прохожий

Все, что видел я — двадцать четыре зимы

в стране торгашей всех мастей и марок,

где глупо просить частицу счастья взаймы

и наивно ждать от судьбы подарков.

Но я чувствовал свет, что немного грел,

когда прочие от холода просто зябли.

Тем, кто не был пешкой в большой игре,

бесполезно рассчитывать стать ферзями.

Ты теперь

там, где трудно подняться, но легче падать,

там, где все рассужденья —

не дальше полета пули,

там, где много никчемных мыслей

впитала память

и слова оказались не к месту

как снег в июле.

Виновата сама, и теперь никуда не деться

от бессилья и страха,

глотая удушливый воздух

там, где ржавый закат

навевает тоску по детству,

и где помощи ждать, как всегда

бесполезно и поздно.

Так и тянется время

в пустом ожиданьи подарков.

Я по-прежнему здесь,

на окраине Третьего Рима.

Вспоминаю тебя, как была,

ослепительно-яркой

и курю в темноте, задыхаясь от едкого дыма.

Откуда-то слышится вновь нарастающий стук,

мозг не способен внутри себя навести порядок,

воспоминанья заполняют внутреннюю пустоту,

будто ружье заполняют пороховым зарядом.

Остальное чувствуется, но как будто уже извне,

там, где слово «вчера»

одинаково смотрится с «послезавтра»…

И пытаться привыкнуть к такой новизне

все равно, что пытаться приручить динозавра.

Не требуя сдачи, как официанту оставляют «на чай»,

оставляешь эпохе свою глубину паденья,

непримиримо-грустную как «прощай»,

и в то же время приятную, как «с днем рожденья»,

попытавшись к мыслям о прошлом лишь на мгновенье припасть,

чтобы навсегда получить в неизбежность допуск,

будто истратив силы, куда-нибудь торопясь,

успеваешь заметить, что сел не на тот автобус.

Со всех сторон только и слышу про это.

Уже всего измочалили.

Твердят и твердят про конец света

ни разу не видевшие его начала.

Известно еще с очень древних веков,

сегодня смотрящихся призраком:

конец света — зрелище для дураков,

начало света — для избранных.

Бумага стерпит все, помимо фальши.

Я от людей с теченьем лет все дальше,

всё приближаюсь к нулевой отметке,

где пустота, и мозговые клетки

там отмирают медленно и верно.

Но мыслить в этом духе тоже скверно.

Существование — уже большое благо:

вползаешь в дом, как в конуру собака,

и грезишь о далеких теплых странах,

где нет людей и, как это ни странно,

есть облака, жилье, спиртное, ужин

и мысли, что еще кому-то нужен.

Должно быть, никогда не стану старше,

поскольку вижу только день вчерашний,

поскольку в этой жизненной системе

я до сих пор ни с этими, ни с теми,

а только сам плюс тень моя, как призрак.

Ее надменность — отличимый признак.

Страдальчески глядят мои тетради,

и я пишу, покуда не утратил

способность мысли выражать понятно.

Я одинок. До боли неприятно

уйти в тот мир, несолоно хлебавши.

Бумага стерпит все. Помимо фальши.

Я чувствую, что рядом, где-то около

меня и этой непутевой ночи,

будто ни разу не звонивший колокол,

мысль о тебе пылится среди прочих

таких же мыслей, домыслов, фантазий

в архиве скрытом головного мозга,

который ворошить как ни пытайся,

ответ один: начать сначала поздно.

Стираю, как написанные мелом,

из головы все тягостные мысли…

Поэтому и сны

о чем-то светлом

не долетая, в воздухе повисли.

Смотри как ночных фонарей огни

разрывают тьму,

что накрыла город,

в котором тебе

никогда не стать таким как они.

И, говоря по совести,

ты должен быть этим горд.

Ты не унижался

и никого ни о чем не просил,

нарочно не заводил влиятельных знакомств.

Неоднократно судьба,

чтобы ты мог подняться,

немного сил

швыряла тебе,

как собаке швыряют кость.

Ты поднимался,

с одежды отряхивал пыль

и продолжал идти

своей

извилистой тропой…

Со временем ослаб

твой юношеский пыл,

но ты должен быть горд,

что всегда оставался собой.

Не горячись, что кому-то позволено,

а тебе — нет,

ведь быть таким, как они, до безумия страшно…

Скоро фонари

разом погасят свой свет

и сегодняшний день

автоматически

перейдет во вчерашний.

Где чем больше отдаешь — больше должен,

где рекой текут грехи безрассудства,

голос страха многократно умножив,

дни мелькают чередою присутствий.

Где не в силах вещь отбрасывать тени,

где ни жалости, ни боли, ни фальши,

благородство утопает в сомненьях…

Просто мы там становимся старше.

Мир смотрит на меня в прицел окна,

через которое я вижу только темень.

Я ощущаю — движется волна,

степенно нарастающая. Время,

увлекшись некой тайною игрой

и ко всему вокруг индифферентно,

кривя усмешку, пробует порой,

крутить назад живую киноленту.

Тогда и устремляются глаза

в уже давно ушедшую реальность

и мысли позабытые назад

спешат, слегка утратив актуальность.

Многомиллионный город пожирал людей.

Чахоточные автомобили плевались газом.

Термометры обнаруживали свой предел.

Тяжелое солнце чудом не сваливалось наземь.

Проклятый ветер нес пыль в глаза.

Бездомный пес был, как видно голоден.

Парадное дома заманивало назад.

Городские часы прогремели полдень.

Выгоревшая листва в городском саду

заставляла вспомнить, что жизнь не вечна…

В общественном транспорте — точно в аду,

но в аду вам не скажут: «Слезайте, конечная».

Поднимал, но после снова ронял.

Не могу курить — и так все в дыму.

Даже ангел, что меня охранял

Одиноко улетает во тьму.

За грехи мои Господь не простит.

Все уходят, так уж заведено.

Я сжимаю угол неба в горсти,

Чтобы лил оттуда дождь ледяной.

Вездесущий, я прошу, расскажи

Про веселую свою круговерть.

Можно даже зачеркнуть

Слово «жизнь».

Но никак не зачеркнешь

Слово «смерть».

Потому и мысли влево влекут.

Не хватает сил поднять якоря.

Из окна на землю — восемь секунд.

Из окна на небо — не проверял.

Мария!

Пески, но, несмотря на это,

глядят сотни глаз, покрытых пеплом.

Продают сигареты, печенье и газеты.

Солнце ослепло.

Традиционных забав утешенье весомо.

Не глядя на запад, находясь на востоке,

испарился оазис.

Но иногда вижу сон:

он вновь появился.

Терзает истома.

Мария!

Я давно не читал писем.

Неделю не брился.

Спокойным был прошлым летом.

Жара — есть первичный источник истин.

Я очень жду твоего ответа.

Мария!

Надо, чтобы боль стихала,

открутить голову

страдания змею…

Написать тебе лучше б стихами.

Жаль,

стихов писать не умею.

В комнате, напоминающей тюремную камеру

можно прожить

черт знает какую жизнь,

пройтись по половицам, не трогая стен руками,

забывая сравнительные характеристики

правды и лжи,

ни с одной из сторон света

не вступая в противоречия,

не ощущая присутствия соседей,

не ожидая гостей,

забывая правила произношения русской речи,

наплевав на все,

замечая округлости стен,

пытаться выбросить из головы

внезапно возникший сюжет,

помня, что искусство — тоже краеугольный камень…

Только здесь нет разницы между словами «да» и «нет»,

в комнате, напоминающей тюремную камеру.

Сколько раз я смотрел на мир —

видно по воспаленным зрачкам,

сколько писал —

по пятнам чернил на моих ладонях.

Тщетно борюсь со временем, —

пока оно выигрывает по очкам.

Не улететь от судьбы на Венеру,

ибо она даже там догонит.

Напрасно слова подбирает

лирически-чувственный мозг,

напрасно и тело надеется,

что избежит могилы.

Душа жаждет света,

как наркоман жаждет нескольких доз,

но после еще и еще…

И остановиться

уже не в силах.

Друг с другом

ни капли не схожи осенние вечера,

однообразие вносит

похожесть твоих настроений:

думать про завтра сложнее, чем про позавчера;

существованье сложнее любых уравнений;

То же и дом,

будто камера для одного,

ибо времени много,

но недостает пространства.

Плитой обстоятельств задавлен,

и потому в этот год,

можно похоронить иллюзии о далеких странствиях,

можно не торопиться,

задачу, всё взвесив, решить,

почувствовать, что сердце твое

добротой преисполнено…

скорее по зову

собственной еще не остывшей души,

а вовсе не из-за боязни

после смерти попасть в преисподнюю.

Здесь часто

глаза слезятся от снега,

в затерянном мире

людских одиночеств,

где виден оскал

двадцать первого века,

слышны отголоски

фальшивых пророчеств.

Скорее всего,

не настало время

чтобы просто вернуться

туда, где звонко

щебечут птицы

и кроны деревьев

мешают видеть линию горизонта.

До бессмертия десять шагов,

но не в силах пройти и пяти,

ты всю жизнь говорил с пустотой,

безысходного века найденыш.

Ты учился ходить, не оставив следов,

и сожженный фитиль

странной памяти лет,

угасая,

забрал у тебя

то, что помнишь.

До бессмертия десять шагов.

Умоляю тебя, не молчи!

Положи на ладонь городов

хоть немного

того, что осталось…

Безвозвратно уходишь во тьму

запоздалым трамваем в ночи

ото всех,

от себя самого

ощущая усталость.

Больное поколение томится,

как в духоте трамвая в летний полдень.

Так мотыльки на пламени сгорают.

Надежды есть, но нет конца мученьям…

Им говорили: «время — лучший доктор».

Но доктор, видимо, уже профнепригоден.

И, видимо, учиться на ошибках —

не самый лучший способ обученья.

Курю в одиночестве, вспоминая былой уют,

помню, что даже стальные нервы

со временем станут ржавыми…

Тишина и спокойствие.

Радио заиграет только через сорок минут

гимн некогда Великой,

но по-прежнему

непонятной умам всего мира

Державы.

Мысли приходят,

будто под вечер незваный гость,

мозг трудится как двигатель

в сто лошадиных сил.

Внешне обычно спокоен,

любая злость

отступает на задний план;

только, как ни проси

чуточку времени, чтоб отдохнуть,

а ответа нет,

истина не рождается в спорах с самим собой,

глазу слегка непривычно смотреть на свет,

можно составить трехтомник моих проблем и забот,

до которых мне дела,

как верблюду до чтения книг.

Окутан воспоминаниями,

что город в тяжелый туман.

Горло пытается выдавить слово —

выходит крик.

Говорят, что нельзя поумнеть,

не сойдя с ума.

Потому бесполезно рассчитывать,

что в календаре

разгадаешь тот день,

где удача начнет караулить.

Остается

разглядывать отблеск

ночных фонарей

на промокшем асфальте

привычно изогнутых улиц.

Комната мала — не намотать кругов.

Голод одолел, да лень готовить еду.

Зеркало показывает черт знает кого,

а не того, кого имеешь в виду.

Желаний нет ни в гости, ни на парад,

обстановка раздражает — куда ни ткнись.

Газеты — сплошь собрание полуправд.

Капитан покинул корабль быстрее крыс.

Если жизнь река — то я там, где дно,

а долги — как грибочки после дождя.

Мысли улетучились все до одной.

Обещались новые — буду ждать.