Ноготок судьбы

Гость

Это была великолепная речь. Никогда еще господин Морган-Левель, бывший в то время министром торговли, не поднимался до такой высоты. И благодаря отсутствию сухих технических терминов, благодаря изящному языку оратора, выгодно подчеркиваемому его красотой — красотой старца с его высоким лбом и седой бородой, — поднятый министром вопрос показался всем именно таковым, каким и был на самом деле, то есть большим, имеющим общественное значение, крайне заинтересовывающим все человечество. Каждую минуту с разных концов Палаты депутатов раздавались аплодисменты и ропот восхищения, и все единогласно признали, что еще никогда до сих пор на французской трибуне не бывало подобного триумфа. Только конец речи был отмечен очень странным случаем, оставшимся, я думаю, в памяти у большинства.

— Да, господа! Во Франции, как и в Америке, в Старом свете, как и в Новом…

Морган-Левель вдруг остановился с видом человека, которого чем-то побеспокоили, хотя, быть может, и слегка, но в достаточной мере, чтобы взволновать его.

Он сделал знак приставу, который быстро вскочил на трибуну, и в воцарившемся мертвом молчании ясно были услышаны эти слова, сказанные самым обыкновенным тоном:

— Видите там скелет, который уселся в третьем ряду между господами Локруа и Мадье де Монтьо? Попросите его, пожалуйста, удалиться. Скажите ему, что я очень рад видеть его у себя и что я ничем не хочу его обидеть. Но он должен понять, что в этом обществе его присутствие неуместно. Идите, друг мой.

В изумлении пристав сделал шаг назад.

— Впрочем, нет, не беспокойтесь, — продолжал министр, — он уже сам встает, уходит…

Потом, повернувшись к собранию, он продолжал свою речь:

— Итак, господа, во Франции, так же как и в Америке…

Вечером этого дня доктор Дельтон вошел без доклада в частную квартиру министра, так как старинная дружба позволяла ему обходиться без всяких церемоний. Он протянул руку старцу, борода которого казалась особенно белой под абажуром лампы и который спокойно работал в своем большом, мрачном кабинете, обитом старинными обоями и почти лишенном мебели.

— Прежде всего — поздравляю! Говорят, что вы были великолепны! Вы знаете, ведь вас очень серьезно метят в президенты Республики. Но только, черт возьми, что за фантазия явилась вам? Что это за история со скелетом? Скелет в Палате депутатов? Вы разыграли какой-то фарс, который совершенно не в вашем характере, и я, право же, ничего не понимаю!

— Фарс? — медленно повторил министр с грустной улыбкой старца, знающего многое. — О нет. Это был далеко не фарс. Я действительно видел скелет между господами Мадье де Монтьо и Локруа. На нем был черный костюм, и своей костяной рукой он придерживал у бедра цилиндр. Который теперь час, дорогой Дельтон?

— Около девяти.

— Если вам не предстоит ничего особенного, то останьтесь у меня. Мы выпьем чаю, и я представлю вам свой скелет, который скоро придет. Обыкновенно мы для развлечения играем с ним в шахматы или в экарте, так как он не говорит ни слова. Ну, а сегодня нас трое, так что мы можем даже сыграть в преферанс, — смеясь, прибавил Морган-Левель.

Доктор бросился в кресло и слушал, скрестив руки. Старик продолжал своим медленным, серьезным тоном:

— Вы думаете, что я сошел с ума? Нет, я вполне владею своим разумом. Несмотря на возраст, все мои умственные способности отлично сохранились благодаря гигиене ежедневного, размеренного труда, чем чересчур пренебрегают нынешние люди. К тому же, занятый цифрами и математически точными построениями, я никогда не чувствовал склонности к химерическим грезам. Я — это явная противоположность человека, подверженного галлюцинациям. Ни малейшего суеверия. Я даже скорее атеист. И, тем не менее, правда, что во все дни моим товарищем, гостем, другом является скелет. Скелет, который ходит, садится, протягивает мне руку, жестами осведомляется о моем здоровье, кивком головы благодарит меня за приветствие. Не просите меня объяснить вам это странное явление. Я констатирую его, только и всего. Я стою лицом к лицу с невозможным фактом, к которому я в конце концов привык. Прежде я восставал против этого. Я не верил своему зрению, осязанию. И делал большую ошибку! Потому что скелет этот существует, его можно видеть, осязать. Что же было мне делать? Ведь это факт, лишенный всякого фантастического элемента… Реальность, которую я не оспариваю. Теперь меня могло бы удивить, если бы однажды я не увидал скелета. Возможно даже, что я бы испугался, если бы однажды не увидал его. Он представляет собою часть моего существования. Он — это нечто вроде родственника, которого принимаешь по привычке, не обращая на него особенного внимания; вроде мебели, форму которой даже не замечаешь, так как давно ею уже пользуешься… До сих пор я еще ни с кем не говорил о нем, потому что мой гость со своей стороны окружал свои появления известной тайной, посещая меня только в часы уединения. Но раз сегодня он выдал свое присутствие перед всеми, то и я тоже считаю себя вправе отрешиться от своей сдержанности. Поэтому не вижу причин, почему бы мне не рассказать вам все.

Мне было шестнадцать лет, когда он появился в первый раз. Я был влюблен, и однажды в свежести весеннего утра я прогуливался с предметом моих первых грез в цветущем саду. «Я хочу эту розу», — сказала она. Не успел я еще протянуть руку к ветке, как чья-то рука сорвала цветок и преподнесла мне его — это была сухая, желтая, костяная рука, и скелет дружески улыбнулся мне своим беззубым ртом. Я бросился бежать, полный отчаяния, и те два месяца, когда я находился между жизнью и смертью, я все время видел позади матери, отца, доктора, в беспокойстве покачивавшего головой, этот скелет! Выздоровев, я стал его видеть в одни и те же часы… Он читал, выходил, возвращался, жил вместе со мной… Испытав вначале невыразимый ужас, я потом привык, когда он прикасался ко мне, когда говорил со мной — да, говорил, без голоса, когда смотрел на меня — да, смотрел, без глаз. И с тех пор он не переставал следовать за мной всю жизнь. Отбывая воинскую повинность, я имел его товарищем по оружию; студентом я слушал вместе с ним лекции. Я не женился из страха, как бы он не лег вместе со мной в брачную постель. И, как я уже говорил вам, он меня больше не пугает. Он тут, я признаю это, я согласен, я хочу его присутствия. И в моей жизни этот скелет играет ту же роль, что в других семействах — собака!..

В этот момент дверь открылась.

— Господин министр, — сказал Батист, — скелет господина министра пришел!

— Попросите войти! — тихо сказал господин Морган-Левель.

Но сквозь открытую в прихожую дверь в кабинет вошли только ночные тени…

Однако старец поднялся и жестом пригласил вошедшего сесть.

Доктор ушел и в передней сказал лакею:

— Вы делаете большую ошибку. К чему вы подыгрываете вашему хозяину? Он страдает манией, от которой его могло бы излечить возражение…

— Но послушайте, мсье! — прервал его лакей. — Разве же вы не видели скелет? Уверяю вас, что он вошел в кабинет, как только я открыл дверь. Я-то это хорошо знаю, потому что впускаю его каждый вечер!

III

— На следующий день, — сказал мне доктор Дельтон, которому я обязан этой историей, — я хотел снова повидать господина Морган-Левеля. Ведь его можно было бы вылечить от этой болезни. Я собирался поговорить с ним, разубедить его в реальности его видений. Но дверь была заперта! Каждый раз, когда я пробирался в квартиру министра, меня выгоняли, словно просителя. Быть может, больной сожалел о тех признаниях, которые сделал? Разумеется, он не хотел краснеть от стыда перед тем, кому признался во всем. Мне пришлось подчиниться новому порядку вещей. Но издали я продолжал наблюдать за тем, повидать которого мне стало невозможно. Его твердое поведение среди всевозможных политических неожиданностей, его речи величайшей ценности, его произведения, которые он продолжал издавать и в которых отражался возвышенный и ясный ум — все вызывало мое искреннее восхищение. И я начинал верить — настолько твердость его политического курса и убеждений гнали прочь всякое подозрение в умственном помрачении, что он снова овладел собой и отделался от мрачных фантазий, вызванных галлюцинациями. И вдруг через три года я получил от Батиста телеграмму, в которой он извещал меня, что Морган-Левель умирает. Когда я вошел в комнату к умирающему, священник посторонился, чтобы пропустить меня. Да, это было так! — через несколько часов моего друга не станет… Я подошел к кровати, на которой в предсмертной агонии метался бывший министр с налившимися кровью глазами и покрытыми пеной губами. И он кричал: «Он здесь! Все еще здесь! Напрасно принимал я его… приглашал! Ведь он позвал других, и все они пришли сюда, без числа… Детские скелеты, женские… Все беглецы кладбищ… (он хрипел, выкрикивая все это). Разве вы не видите, как они смеются, усевшись на стульях, из складок занавесей, из окон, из складок балдахина моей кровати? Помогите! Помогите! Они хватают меня за руки, щупают мой пульс! Вот один из них протягивает мне чашку липового чая! Другой передразнивает мои жесты оратора! О! Я умираю! Их слишком много! Одного я еще хотел, но все — они убивают меня! Оставьте меня! Говорю вам, чтобы вы меня оставили!» И он рычал, хрипел, вытаращив глаза и то кусая одеяло, то закутываясь в него, словно в саван…

— Сумасшедший? — спросил я.

— Сумасшедший? Не знаю, — сказал доктор Дельтон, который вдруг побледнел. — Потому что в то время, как он говорил, рычал, я не видел, нет, я не видел ужасающего собрания скелетов… Но я слышал по всей комнате, из складок всех занавесей, со всех стульев это адское бряцание мертвых, сталкивающихся между собой костей…

Нежданная

Согласны ли вы с Гамлетом? Признаете ли вы, что «есть многое на свете, чего не снилось мудрости» всех стран и веков? Верите ли вы тому, что Элифас Леви, этот изящный пророк-волшебник, вызывал в одной из гостиниц Лондона дух Аполлония Тианского,[244] а знаменитый ученый Вильям Крукс в течение многих месяцев несколько раз в неделю пил чай в обществе материализованного духа некоей молодой особы, на которой была надета полотняная рубашка и тюрбан из перьев?

Не смейтесь!..

Несмотря на такой тюрбан, привидение способно заморозить вас до мозга костей холодом ужаса, и комический элемент происшествия только усилит его трагизм. Что касается меня, то вчера вечером мне было далеко не до смеха, когда я читал в «Нью-Йорк Геральд», в номере от 19 марта, отчет об одном судебном процессе, который наверное кончится для обвиняемого смертной казнью. Это очень мрачная история; передавая вам ее сущность, которую удалось восстановить по показаниям номерного, подслушавшего через замочную скважину разговор обоих соучастников, и по свидетельству сорока безусловно заслуживающих доверия особ, присутствовавших при кульминационной сцене драмы, я чувствую, как дрожь пробегает по всему моему телу, словно бы за воротник мне засунули кусок льда. Что же было бы со мной, если бы мне пришлось самому увидеть эту прекрасную юную покойницу, увидеть, как, обмакнув пальцы в сочащуюся кровью рану, она коснулась окровавленными пальцами лба преступника?..

25 февраля, около трех часов дня, знаменитый медиум, профессор Бенджамин Хавенпорт и мисс Ида Саутчот, молодая бледная и очень болезненная особа, которая в течение ряда лет предоставляла себя опытам профессора, кончали обед в их комнате второго этажа «Девоншир-Отеля» в Нью-Йорке.

Мистер Бенджамин Хавенпорт был и на самом деле очень известен, но известностью своей он был обязан, как говорили, неразборчивости в средствах к ее достижению. Серьезные спириты не дарили его тем доверием, которое они питают к Вильяму Круксу или Даниелю Дугласу Хому. «Наибольший вред нашему делу, — говорит автор „Истории спиритуализма в Америке“, — наносят те жадные до наживы и беспринципные медиумы, которые в случае замедления явлений прибегают к мошенничествам». Профессор Бенджамин Хавенпорт принадлежал к числу таких медиумов. Кроме того, с его именем связывались довольно странные истории про вооруженные грабежи на больших дорогах в Южной Америке и про мошенничества в игорных притонах Сан-Франциско. И почти вслух говорили о том, что покинутая, разоренная жена профессора умерла от горя…

Несмотря на все эти слухи и благодаря ловкому надувательству, мистер Бенджамин Хавенпорт продолжал иметь сильное влияние на доверчивых людей, которых легко обмануть. Трудно было заставить поверить массу людей Старого и Нового света, что на самом деле они не видели и не касались материализованных духов их умерших братьев, матерей и сестер. К тому же большую услугу ему оказывало роковое выражение его смуглого лица: глубоко запавшие глаза и крючковатый нос особенно подчеркивали демоническую улыбку Сатаны-Шарлатана, застывшую вокруг искривленного рта…

Когда номерной, убрав тарелки из-под десерта, вышел из комнаты (он ушел недалеко), профессор сказал:

— Кстати, сегодня вечером сеанс у миссис Джоанны Хадинг; будет много народа, разные важные люди, даже два или три миллионера. Спрячь под юбкой кисею, которой окутываются явления, а также женский белокурый парик…

— Как прикажешь, Бенджамин, — отвечала покорным голосом Ида Саутчот.

Номерной слышал, как она стала ходить взад и вперед по комнате.

Через несколько минут она спросила:

— Кого же ты собираешься вызывать, Бенджамин?

Он громко рассмеялся; даже стул затрещал под ним, так тряслось от смеха все его тело.

— Угадай!

— Как тут угадаешь!

— Я хочу вызвать дух… моей жены!

И он снова разразился еще более грубым и жутким смехом, в веселости которого звучала угроза.

Но Ида вдруг вскрикнула. По шуршанию платья тот, кто подслушивал через замочную скважину, догадался, что она упала перед ним на колени.

— Бенджамин! Бенджамин! Ты этого не сделаешь! — рыдая, сказала она.

— А почему бы и нет? Уверяют, будто бы я сделал миссис Хавенпорт несчастной. Это выдумка, которая мне надоела. Она развеется, когда все увидят, с какой нежностью заговорит со мной дух моей жены. Потому что вы ведь будете очень нежно говорить со мной с того света, не правда ли, мисс Саутчот?

— Нет! Нет! Ты этого не сделаешь! Заклинаю тебя, выслушай меня! Вот уже четыре года, как я тебе во всем подчиняюсь; все, что ты мне внушал, я исполняла. Вместе с тобой я обманывала, лгала, симулировала транс сомнамбулы, кризисы, экстазы… На меня всей тяжестью наваливались люди — и я не вздрагивала; мне втыкали в тело иголки, и я не издавала ни малейшего стона. Даже больше: спрятавшись за занавеской, имитируя едва слышные голоса, я заставляла матерей и жен верить, будто это их дети и супруги явились с того света, чтобы поговорить с ними, а при полупогашенных лампах я осмеливалась, закутавшись в саван или вуаль, показывать себя в виде неясной тени, в которой многие ослепленные слезами глаза узнавали дорогие их сердцу существа. О, это святотатство! Если бы ты знал, как я боялась! Ты бесстрашно глумишься над предвечными тайнами, потому что не веришь в них, а я — я полна сомнений и ужаса. Боже, что, если в одно из таких мгновений смерть, поднимая для проклятия свои руки, предстанет предо мною! В этом вечном страхе причина той болезни сердца, от которой я страдаю и умру. Ну что ж! Пусть так и будет! Все равно — я вся твоя! Пользуйся мною: ты можешь это, а я этого хочу. Разве когда-нибудь слышал ты от меня хоть одну жалобу? Но сегодня, Бенджамин, ты требуешь слишком многого. Ради моей покорности, ради моих страданий сжалься надо мной, наконец! Не заставляй меня играть роль этой бедной женщины, которая была столь прекрасной и нежной! О, как только могло тебе прийти такое в голову! Избавь меня от этого! Бенджамин, Бенджамин, умоляю тебя!

Он уже не смеялся более. Так как в грохоте опрокидываемой мебели послышался шум брошенного на пол и стукнувшегося головой тела, то весьма вероятно, что профессор Хавенпорт бешено отбросил от себя ударом кулака или ноги мисс Иду Саутчот. Но коридорный не вошел в комнату, так как постояльцы не позвонили.

Вечером того же дня сорок человек сидели около полуночи в гостиной миссис Джоанны Хадинг, уставившись на занавес, из-под которого должен был появиться дух. В углу помещения стояла единственная лампа, слабый свет которой скорее подчеркивал темноту, чем рассеивал ее. И по всей комнате, словно блуждающие привидения, носились отсветы пылавшего камина.

Никогда еще профессор Бенджамин Хавенпорт не являл такой силы, как в тот вечер. Мир духов подчинялся ему без малейшего сопротивления, словно своему законному повелителю; это был могущественный властитель отлетевших душ! Присутствующие видели, как пальцы без рук срывали с жардиньерок цветы. Фисгармония под невидимыми пальцами играла дивные мелодии. А постукивания, раздававшиеся повсюду, отвечали с поразительной находчивостью на самые неожиданные вопросы. И наконец сам профессор в сомнамбулическом экстазе приподнялся на три фута от пола — согласно измерению, сделанному миссис Хадинг, — и добрых четверть часа, улыбаясь, прогуливался по воздуху с раскаленными угольями в руках.

Но самым интересным опытом, обещанным в начале сеанса, должно было стать появление миссис Арабеллы Хавенпорт.

— Час настал! — сказал медиум.

В то время, как все сердца забились от нетерпения и страха, как глаза всех присутствующих с пугливой надеждой вперились в темноту, из которой должно было явиться видение, Бенджамин Хавенпорт подошел вплотную к занавесу; большого роста, с растрепанными волосами, с адскими огоньками, поблескивавшими из-под полуопущенных ресниц, он был ужасен и прекрасен как сам демон.

— Явись, Арабелла! — сказал он повелительным голосом и с жестом Христа перед могилой Лазаря.[245]

Всеобщее ожидание…

Вдруг из-за занавеса раздался крик! Пронзительный, отчаянный, полный смертельного ужаса! Крик души, покидающей тело!

Все присутствующие вздрогнули, миссис Джоанна чуть-чуть не упала в обморок, даже сам медиум казался удивленным.

Но он овладел собой, когда увидел, что занавес колеблется, пропуская видение…

Это была молодая женщина с длинными белокурыми волосами, очень красивая и бледная, одетая в белую одежду и с раскрытой грудью, где виднелась кровавая рана с подрагивающим в ней ножом.

Все отскочили к стене, опрокидывая в панике мебель; те, кому пришло в голову взглянуть на медиума, увидели, что, смертельно побледнев, он тоже, трепеща, бросился прочь от призрака…

Но молодая женщина, миссис Арабелла, настоящая, которую он отлично узнал — она явилась, так как он звал ее! — пошла прямо на Бенджамина Хавенпорта, который, закрыв глаза рукой, чтобы не видеть грозного призрака, метался по комнате из угла в угол. В ужасе он упал, наконец, на колени, а она обмакнула свои ледяные пальцы в кровавую рану и капля за каплей окропила его лоб кровью, говоря медленным и протяжным голосом, напоминавшим отдаленную жалобу: «Это ты убил меня!». Пока он бился в судорогах на полу, зажгли лампы. Призрак исчез. В соседней комнате, за занавесом, нашли труп мисс Иды Саутчот, лицо которой застыло в конвульсии ужаса. Присутствовавший здесь врач определил, что смерть последовала от разрыва сердца…

Вот почему профессор Бенджамин Хавенпорт один предстал перед судом присяжных в Нью-Йорке, обвиненный в том, что четыре года назад убил в Сан-Франциско свою жену…