Новая философская энциклопедия. Том второй Е—М - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора В С Степин (З) #4

З

ЗАБЛУЖДЕНИЕ(лат. erratum) — понятие, фиксирующее момент ограниченности знания, его несоответствия своему объекту или несовместимости с принятым знанием. Как философское понятие заблуждение обозначает неотъемлемый аспект познавательного процесса, состоящий в незавершенности и исторической переоценке его результатов, зависимости знания от изменяющихся условий его производства, а также являющийся источником содержательного многообразия знания, противостоящего познавательным идеалам и нормам. В повседневном общении и словоупотреблении непроизвольность и объективная обусловленность заблуждения отличают его от случайной ошибки, преднамеренной лжи и неосведомленности (отсутствия знания). Заблуждение как оценочная характеристика является функцией аналитко-критической способности рассудка, обнаруживающего внутреннюю противоречивость знания, рассогласованность отдельного утверждения с принятой системой знания, с результатом его практического применения. В более широком смысле заблуждение становится проблемой в результате социокультурной миграции, постоянного столкновения мировоззренческих и культурных стереотипов. Магический акт, мифический архетип, религиозная вера внутренне не предполагают заблуждения. Понимание объективной природы заблуждения и поиск его причин знаменовали собой рождение критической рефлексии и стали одним из основных источников развития философии и науки. В античности впервые были разграничены подлинное и неподлинное бытие (небытие у Парменида), которым соответствует противоположность разума и чувства, истины и мнения. Заблуждение неизбежно как элемент повседневной человеческой реальности, и познание истины означает, в сущности, переход на новый уровень бытия. Познание неотделимо от практического и нравственного действия; не только теоретико-диалектический дискурс, но и образ жизни философа позволяет ему выйти из состояния заблуждения, приобщиться к подлинному бытию-истине. Средние века придали заблуждению еще больший морально-онтологический смысл, сведя познание к греховной свободной воле и неподлинному бытию; истина была отождествлена с праведностью, предопределением и верой в Бога. Секуляризация познавательного отношения в Новое время приводит к пониманию заблуждения как результата свободной воли, выражающейся в произвольности мышлении (эмпиризм) и двусмысленности, изменчивости чувственного восприятия (рационализм). Критика заблуждений («идолов разума») становится отправным пунктом теории познания. Гегель впервые понял заблуждение как процессуальную сторону познания, открыв его диалектическую связь с истиной. Потенциальную ошибочность всякого знания, рискованность познавательного акта, его проблематичность и незавершенность подчеркивает принцип фаллибилизма К. Поппера. Когнитивная социология науки Д. Блура рассматривает заблуждение лишь как рефлексивную и одностороннюю оценку знания одним из участников данной познавательной ситуации. Нелинейное, поливариантное развитие знания включает в себя заблуждение в качестве пробных, разнонаправленных потоков целостного процесса познания, ни один из которых не имеет монополии на истину. Право на заблуждение, на индивидуальное своеобразие, на отклонение мышления индивида от магистральной линии является завоеванием современного плюрализма и демократии. Такая трактовка заблуждения противоположна просветительскому его пониманию как невежества и обмана. Вместе с тем преувеличение роли заблуждения в познании ведет к релятивизму, скептицизму и агностицизму. И. T. Kacaeuh

ЗАВИСТЬ— чувство досады или горечи, возникающее при виде того, что другой обладает благом или преимуществом, которые отсутствуют у завистника, и сопровождающееся желанием лишить их соперника. Стремление к воображаемой или реальной депривации другого служит дополнительным квалифицирующим признаком зависти как порока. Такого рода зависть следует отличать от т. н. соревновательной или подражательной зависти, которая ведет к попыткам «социально полезными способами» обрести лелеемое благо, а также от «белой», или «кроткой», зависти, которая является лишь одной из форм признания высокого статуса определенного блага. В комплекс эмоциональных реакций, связанных с завистью, входит также злорадство. Аристотель включал зависть, наряду со страхом, гневом и пр., в число этически нейтральных естественных страстей. Пороком в собственном смысле он считал не зависть, а завистливость — склад души, при котором огорчает благоденствие любого человека, независимо от того, заслуженно оно или нет. Страдание от созерцания незаслуженного благоденствия характеризует добродетель негодования. Второй крайностью в проявлении зависти, по мнению Аристотеля, является порок злорадства. В православной традиции зависть трактуется в качестве одного из побочных следствий сребролюбия; в католической — входит в список кардинальных пороков и семи смертных грехов. По Канту, зависть есть недовольство благополучием другого, хотя оно и не угрожает благополучию самого завистника. В процессе превращения зависти из природного импульса в порок Кант выделял момент появления ее активного компонента — стремления разрушить счастье другого; таким образом зависть становится нарушением долга как перед собой, так и перед другими. Шопенгауэр относил зависть к тем порокам, которые имеют основанием не сам по себе эгоизм, а человеконенавистничество. Для современной этической теории характерен перенос внимания с принципиально неустранимой индивидуальной зависти на социальную — с конкретной на общую. Дж. Ролз проводит разграничение между негодованием, которое имеет под собой строгое обоснование

«ЗАКАТ ЕВРОПЫ» (несоответствие отвергаемых институтов справедливости), и завистью. В отличие от Ницше, Ролз не склонен считать, что все тенденции к равенству диктуются завистью. А В. Прокофьев ¦ЗАКАТ ЕВРОПЫ». Очерки морфологии мировой истории» (Der Untergarg des Abendlandes. Umrisse einer Morphologie der Weltgeschichte) — философско-исторический труд О. Шпенглера. Т. 1, «Гештальт и действительность» (Gestalt und Wirklichkeit), вышел в свет в 1918 в Вене, т. 2, «Всемирно-исторические перспективы» (Weltgeschichtliche Perspektiven), в 1922 в Мюнхене (в окончательной редакции оба тома вышли в 1923). Рус. пер.: т. 1. «Образ и действительность», пер. Н. Ф. Гарелина, М.—П., 1923 (переизд. 1993); тоже, под ред. А. А. Франковского. П., 1923 (переизд. 1993); т. 1. «Гештальт и действительность», пер. К. А. Свасьяна. М., 1993 (далее цит. по этому изд.). «Закат Европы» — книга, претендующая на вакансию «философии эпохи». Хотя число обнаруженных критиками предшественников Шпенглера переваливало за сотню, сам он называет имена Гете и Ницше, «которым я обязан почти всем» (т. 1, с. 126). Тема книги — биография всемирной истории, облаченная в форму сравнительно-морфологического анализа великих культурных эпох. Расхожему пониманию истории, по типу нанизываемых на линейно выпрямленное время Древнего мира, Средних веков и Нового времени, Шпенглер противопоставляет циклическое понимание, согласно которому каждая культура представляет собой некий замкнутый в себе организм, проходящий между рождением и смертью стадии детства, юности, зрелости и старости. Если линейная модель имела предпосылкой абсолютную однородность времени и пространства, то циклической модели могла соответствовать совершенно иная топика неклассического типа, скажем, некое множество релятивистских систем отсчета. Культурные организмы «Заката Европы» (Шпенглер насчитывает их восемь) не приколоты к хронометрически единообразному пространству, а изживают себя каждый в своем, им самим измышленном и сотворенном, пространстве и времени, и видеть в последних что-либо большее, чем общность наименования, значит, по Шпенглеру, подменить реальное наблюдение мозговой химерой. Реальна поэтому не культура, а культуры (во множественном числе), которые мыслятся Шпенглером как монады, герметически изолированные друг от друга и лишь рассудочно, в лице своих поверхностных историографов, имитирующие наличие какой-то связи и преемственности (что приводит их к трагическим недоразумениям, как, напр., в случае с Ренессансом, упорно закрывающим глаза на свое готическое происхождение и равняющимся на чуждую ему античность). В специальном разделе 2-го т. эти аберрации обозначены по модели соответствующего геологического понятия как псевдоморфозы: «Историческими псевдоморфозами я называю случаи, когда чуждая древняя культура довлеет над краем с такой силой, что культура юная, для которой край этот — ее родной, не в состоянии задышать полной грудью и не только не доходит до складывания чистых, собственных форм, но не достигает даже полного развития своего самосознания» (т. 2. М., 1998, с. 193). Вместе с линейной выстроенностью культур в пространстве падает, по Шпенглеру, и их линейная последовательность во времени. Культуры Шпенглера существуют не в некоем скопированном с пространства временном «до» и «после», а одновременно. «Я называю «одновременными» два исторических факта, которые выступают, каждый в своей культуре, в строго одинаковом — относительном — положении и, значит, имеют строго соответствующее значение... Одновременно протекает возникновение ионики и барокко. Полигнот и Рембрандт, Поликлет и Бах — современники» (т. 1, с. 271). Это значит: каждому феномену одной культуры соответствует (в строго математическом смысле взаимно-однозначного, или одно-однозначного, соответствия) феномен другой культуры, скажем, английский пуританизм на Западе соответствует исламу в арабском мире. Понятие «одновременности» обусловливается в свою очередь понятием «гомологичнос- ти», в которой одновременность дана не просто как сополо- женность всех культурных феноменов, а как морфологическая равноценность событий, протекающих каждое в своей культуре в совершенно одинаковом относительно друг друга положении. Это заимствованное из биологии (и впервые универсально развитое Гете) понятие Шпенглер противопоставляет понятию аналогии. В отличие от аналогии, имеющей дело с функциональной эквивалентностью органов, гомология нацелена на их морфологическую эквивалентность. «Гомологичны легкое наземных животных и плавательный пузырь рыб, аналогичны — в смысле употребления — легкое и жабры». Ссютветственно: «Гомологичными образованиями являются... античная пластика и западная инструментальная музыка, пирамиды 4-й династии и готические соборы, индийский буддизм и римский стоицизм (буддизм и христианство даже не аналогичны), эпохи «борющихся уделов» Китая, гиксосов и Пунических войн, Перикла и Омейядов, эпохи Ригведы, Плотина и Данте» (там же, с. 270—71). Культуры Шпенглера природны в гетевском смысле. «Закат Европы» переносит трансформизм Гете с растительных организмов на исторические и постулирует абсолютную идентичность обоих. В основе каждой культуры лежит некий прасимвол, проявляющийся во всех ее образованиях и гарантирующий их единство. На этом методе покоится техника шпенглеровских ассоциаций, сводящих в одно смысловое поле столь далекие друг от друга по видимости топосы, как дифференциальное исчисление и династический принцип государства эпохи Людовика ХГУ, пространственная перспектива западной масляной живописи и преодоление пространства посредством железных дорог, контрапунктическая инструментальная музыка и хозяйственная система кредита. Здесь же лежит ключ к технике шпенглеровской интерпретации явлений отдельной культуры; необходимо для этого лишь зафиксировать в живом представлении ее прасимвол/ Так, если прасимволом античной (Шпенглер называет ее аполлонической) культуры является статуарно очерченное в пространстве тело, то можно говорить в этой связи о законе аполлонического ряда, под который подпадают самые разные и в расхожем смысле несопоставимые явления, как, скажем, аттическая трагедия и Евклидова геометрия. Равным образом, если прасимвол западной (по Шпенглеру, фаустовской) культуры есть бесконечное пространство, то речь идет о законе фаустовского ряда, включающего в себя, напр., готические постройки, парусное мореплавание, изобретение книгопечатания, деньги как чек и вексель и т. п. Будучи организмами, культуры обречены на старость, увядание и смерть. Старость культуры Шпенглер обозначает как цивилизацию. Цивилизации «следуют за становлением как ставшее, за жизнью как смерть, за развитием как оцепенение, за деревней и душевным детством, засвидетельствованными дорикой и готикой, как умственная старость и камен-

ЗАКЛЮЧЕННОГО ДИЛЕММ ный, окаменяющий мировой город» (там же, с. 164). Шпенглер исчисляет среднюю продолжительность жизни культур в тысячелетие, после чего они начинают вырождаться, достигая в пределе чисто вегетативной стадии прозябания. В этом смысле «Закат Европы», провозглашающий вырождение Запада и окончательную его феллашизацию («медленное воцарение первобытных состояний в высокоцивилизованных жизненных условиях») после 2200—«одновременно» с вырождением Египта в эпоху 19-й династии между 1328—1195 или Рима от Траяна до Аврелиана, — меньше всего хотел бы быть сенсацией, больше всего строго исчисляемым прогнозом. Известны жалобы Шпенглера на читательскую шумиху вокруг его книги. «Есть люди, смешивающие закат античности с гибелью океанского лайнера» (Spengler О. Reden und Aufsatze. Munch., 1937, S. 63). «Закат Европы», ставший главной книжной сенсацией послевоенного времени, мог бы быть охарактеризован и как самая противоречивая книга столетия. Противоречиями (причем вызывающе демонстративными) пронизана уже сама ее структура и техника исполнения. Глубина осмысления сочетается здесь с плоскостью оценок. Утонченные причуды стилиста соседствуют с суггестивной топорностью фраз. «Энергичность и самонадеянность внушения таковы, — замечает Э. Никит, — что читатель просто не находит в себе мужества противоречить и даже думать иначе» (цит. по: Medio G. Oswald Spengler. Temoin de son temps. Stuttg., 1982, S. 18). Ничего удивительного, что крайне противоречивой оказалась и критика коллег, от обвинений в некомпетентности и популизме (теме «Шпенглер» был посвящен специальный выпуск — Spenglerheft — международного ежегодника «Логос» за 1920—21) до выражений восторга и признательности. Если для Вальтера Беньямина автор «Заката Европы» «тривиальный паршивый пес» (Kraft W. Uber Benjamin.— Zur Aktualitat Walter Benjamins. Fr./M., 1972, S. 66), то, скажем, у Георга Зиммеля речь идет о «наиболее значительной философии истории после Гегеля» (Spengler О. Briefe 1913-1936. Munch., 1963, S. 131). Очевидно, впрочем, что критерии логики, рационалистического мышления вообще, едва ли способны причинить серьезный ущерб автору, сделавшему ставку на гениальность и «пророчествование вспять» (Ф. Шлегель) и оставляющему право на критику только за самой действительностью. Спор вокруг Шпенглера (Schroter M. Der Streit um Spengler. Kritik seiner Kritiker. Munch., 1922), бушевавший в нач. 20-х гг., сходит в последующих десятилетиях на нет, вплоть до почти полного невнимания к этому имени в интеллектуальных кругах современного западного общества. Можно, конечно, объяснять это устарелостью и неактуальностью шпенглеровской концепции. Но позволительно видеть в этом и своеобразное подтверждение его прогнозов; если Европа и в самом деле приблизилась уже к порогу, отделяющему цивилизацию от последней, феллашеской, стадии, то было бы более чем странно ожидать от нее внимания к предсказавшему ей эту участь визионеру. Лит.: Spengler О. Der Unteigang des Abendlandes, 2 Bde. Munch., 1923 (в рус. пер.: Шпенглер О. Закат Европы, т. 1. М., 1993, т. 2. М., 1998); KoktanekA. M. Oswald Spengler in seiner Zeit. Munch., 1968; Troeltsch E. Der Untergang des Abendlandes (1). Gesammelte Schriften, Bd. 4. Tubin.. 1925; Аверинцев С. С. «Морфология культуры» Освальда Шпенглера.— «Вопросы литературы», 1968, № 1; Тавризян Г. М. О. Шпенглер. Й. Хейзинга. Две концепции кризиса культуры. М., 1989. К. А. Свасьян

ЗАКЛЮЧЕННОГО ДИЛЕММА(дилемма узника; англ. prisoner's dilemma) — интеллектуальная модель (предложенная А. У. Такером), позволяющая анализировать и демонстрировать различные варианты рациональности решений при необходимости кооперации частных усилий для достижения общей цели в условиях жесткого конфликта альтернатив. Теоретическая идея, отраженная в этой модели, состоит в том, что личный интерес может препятствовать достижению коллективной цели, которую каждый из включенных в ситуацию индивидов рассматривает как отвечающую его личным интересам. Ситуация, представленная в «дилемме заключенного», состоит в следующем. Два заключенных обвиняются в совершении преступления. Они находятся в разных камерах и не имеют возможности общаться друг с другом. Они знают, что у следствия нет достаточных оснований для обвинения. Окружной прокурор, желая вызвать признание, делает каждому из подследственных следующее предложение: если каждый из них признается в преступлении, то они будут приговорены к наименьшему сроку в три года; если ни один из них не признается в преступлении, то оба получают по пять лет тюрьмы; если один признается, а другой — нет, то признавший вину приговаривается к десяти годам, а другой отпускается на свободу. Как очевидно, общий интерес подследственных состоит в том, чтобы сделать признание и получить трехлетний срок. Тем не менее отстаивание каждым из заключенных своего личного интереса (при понимании взаимовыгодности координации их тактик) ведет к тому, что каждый из заключенных оказывается в лучшем положении, если хранит молчание. Но одновременное молчание обоих не дает наилучшего для них результата. Так что доминирующей стратегией для них оказывается признание. Из «дилеммы заключенного», как правило, делается вывод, что заключенным не удается скооперироваться, поскольку каждый из них преследует личный интерес. Вариант дилеммы под названием «проблема координации заключенных» (prisoner's coordination problem) с несколько иными изначальными условиями предложил Р. Сагден; его анализ показал, что при конфликте интересов и незнании поведения другого следует исходить из предположения, что другой поступает наиболее рациональным для себя образом. При ином варианте «дилеммы заключенного» (в частности, обсуждавшемся М. Олсоном и Р. Хардином) мыслительная ситуация расширяется количественно, и речь идет о координации индивидуальных усилий по достижению цели, одобряемой всеми участниками группы. К «дилемме заключенного» обращаются во многих современных трудах, посвященных теории морали и социальной теории при рассмотрении ситуаций, в которых имеется противоречие между индивидуальными и общими интересами. Особенно эффективно эта модель использовалась при обсуждении реальной проблемы контроля за ядерными вооружениями в условиях противостояния супердержав. Лет.: Ролз Дж. Теория справедливости. Новосибирск, 1995, с. 241, 291-92; Oison M. The Logic of Collective Action. Cambn, №5;HurdinR. Collective Action. Bait., 1982; Parfit D. Reasons and Persons. O.xf., 1984; Sugden R. Thinking as a Team.— В кн.: Altruism, ed. Paul E. F., Miller F.D., Paul J. Cambr., 1993, p. 73-77. P. Г. Апресян

ЗАКОН— (1) необходимая связь (взаимосвязь, отношение) между событиями, явлениями, а также между внутренними состояниями объектов, определяющая их устойчивость, выживание, развитие, стагнацию или разрушение: (2) утверждения, претендующие на отображение указанных связей и, как правило, входящие в состав научных теорий; (3) аксиомы и

ЗАКОН теоремы теорий, предметом рассмотрения которых являются объекты, смысл и значение которых задается и эксплицируется самими этими теориями; (4) некоторые, вырабатываемые и определенным образом поддерживаемые человеческим сообществом и его институтами требования и нормативные предписания, которые должны выполнять физические, юридические лица и иные субъекты морали и права. Под законом в смысле (1) имеют в виду объективные связи явлений и событий, существующие независимо от того, известны они кому-нибудь или нет. Эти законы, чтобы отличать их от законов в смысле (2), часто называют объективными закономерностями. Законы же в смысле (2), которые представляют собой утверждения, отображающие эти закономерности в естественном или искусственном языке, называются просто законами или законами науки. Законы в смысле (3) — это главным образом утверждения логических и математических теорий. Такие теории эксплицируют специфическую терминологию своего собственного языка, объявляя некоторые исходные положения своих теорий истинными (и тем самым своими законами). К законам таких теорий относятся также все следствия исходных положений (что именно может быть признано следствием, обычно так или иначе оговаривается). Напр., арифметический закон а + b = b + a верен не потому, что так устроен мир, а потому, что операция «+» вводится в арифметику как операция, удовлетворяющая принципу коммутативности. Другое дело, что именно наличие закона коммутативности для данной операции позволяет интерпретировать ее как сложение. Логико-математические теории при экспликации своей терминологии до известной степени конвенциональны, так что в одной теории некоторое утверждение (напр., исключенного третьего закон) является истинным, а в другой — нет. Степень конвенциональное™ ограничивается, как правило, возможностями интерпретации и практического использования закона. Скажем, для неевклидовых геометрий с нетрадиционным пятым постулатом, в которых оказываются неверными многие Евклидовы законы, удается найти подходящую и практически значимую интерпретацию для прямых и плоскостей на сферических поверхностях. При этом сама Евклидова геометрия оказывается частным случаем таких геометрий. Законы типа (4) — это вырабатываемые человеческим сообществом или принимаемые имеющими на это право государственными или международными институтами нормы и установления, регулирующие поведение, права и обязанности субъектов морали и права (нравственные законы, государственные законы, уголовные законы, международные законы). Представляется возможным выделение в особую группу законов прекрасного и законов гармонии, имеющих как объективную, так и историко-социальную компоненту. Специфическое место в ряду законов, по-видимому, занимают интегральные законы экологии. В общефилософском плане наибольший интерес представляет отношение между объективными закономерностями и законами науки, претендующими на их отображение. Очевидно, уже сам вопрос о существовании объективных закономерностей как таковых зависит от занимаемой философской позиции. При положительном ответе на него возникает проблема, чему такое существование обязано. В истории философии, Да и сейчас, эти вопросы решались и решаются по-разному. В существовании законов как объективных закономерностей сомневались многие. Д. Юм полагал, что утверждения об их существовании есть следствие человеческой привычки считать повторяющиеся события необходимо связанными, тогда как для этого не может быть достаточных оснований. Действительно, законы науки в Логическом смысле всегда говорят нечто большее, чем формально позволяет эмпирическое исследование. В этом, однако, не недостаток, а достоинство законов науки. Кстати, сам Юм не был против того, чтобы то, что называют законами, использовалось на практике, напр., в целях предвидения. Он только предупреждал, что все в любой момент может измениться. Сторонники объективного существования закономерностей, возможно, могли бы, если не принять, то по крайней мере не вступать в противоречие с точкой зрения Юма, понимая (как это делали, напр., Коперник и Кеплер) законы науки как гипотезы, которые имеют в рамках принятой теории системный характер и до сих пор практически подтверждались. Законы науки всегда представляют собой обобщения, а любое обобщение, как отмечал А. Пуанкаре, всегда есть гипотеза. Чтобы предвидеть, считает он, надо обобщать. «Как бы робок ни был исследователь, ему необходимо делать интерполяцию; опыт дает нам лишь некоторое число отдельных точек: их надо соединить непрерывной линией, и это — настоящее обобщение. Этого мало: проводимую кривую строят так, что она проходит между наблюденными точками — близ них, но не через них. Таким образом, опыт не только обобщается, но и подвергается исправлению, а если бы физик захотел воздержаться от этих поправок (...), то ему пришлось бы высказывать очень странные законы.... Любой закон обычно считается простым, пока не доказано противоположное» (Пуанкаре Л. О науке. М., 1983, с. 92-95). Позицию, аналогичную юмовской, хотя и по другим соображениям, занимал И. Кант, считавший, что законы не извлекаются рассудком из природы, а предписываются ей. Выдающийся естествоиспытатель Э. Мах полагал, что законы субъективны и порождаются нашей психологической потребностью найтись, определиться, не заблудиться среди явлений природы. Для сомнений в существовании объективных закономерностей, а значит, и в объективном характере законов науки можно приводить веские аргументы. Вместе с тем большинство естествоиспытателей, занимаясь научным исследованием, явно или неявно принимает (действует так, как будто принимает) существование объективных закономерностей как некоторую данность, стараясь постичь, объяснить и описать их. Эта позиция может иметь как материалистический, так и объективно-и деалистический характер, будучи связана, напр., с признанием некоторого присущего природе мирового разума (концепция, наиболее последовательно развитая Гегелем). Часто такая позиция касается только природы и не переносится на историю, общество, общественную жизнь, где события протекают в виде сознательной и осмысленной деятельности людей. Спектр взглядов на существование объективных исторических закономерностей весьма широк: от полного непризнания таковых и, как следствие, волюнтаристских, предельно фаталистических (Августин), от не имеющих ничего общего с природными закономерностями до отождествления с ними. Общество может уподобляться некоторому биологическому организму (Конт, Спенсер), когда на общественные взаимоотношения переносятся некоторые положения естественно-научных теорий (напр., социальный дарвинизм) и т. п. Обычно специфика общественной жизни при уравнении исторических и природных закономерностей все-таки осозна-

ЗАКОН ДОСТАТОЧНОГО ОСНОВАНИЯ ется. Их коренное отличие состоит в том, что вторые действуют стихийно, тогда как первые проявляются через деятельность людей, ставящих перед собой осознанные цели и задачи. Существование определенных общественных закономерностей признавали уже древние, напр., Аристотель с определенными этапами развития общества связывал различные формы государства. В 18 в. существовала теория исторического круговорота Вико. В работах представителей французского и немецкого просвещения большое значение придавалось идее исторического прогресса и его движущим причинам. Для Гегеля история выступала как единый закономерный процесс, в котором каждая эпоха представляла собой необходимое звено в развитии человечества. Необходимость при этом прокладывала путь через множество случайностей. Веру в то, что одно состояние общества закономерно сменяется другим в силу объективных причин, разделял Дж. Милль, полагавший, что законы этих изменений может дать социальная психология. Проблема объективности общественных закономерностей стала одной из центральных в марксизме, в концепции материалистического понимания истории. Основополагающим в ней стало выделение производственных отношений как экономической основы общественной жизни, так или иначе определяющей все другие общественные отношения и закономерности развития. Методологическим критерием выделения общего (без чего невозможно осуществление теоретических обобщений и выявление закономерностей) на различных этапах общественного развития стало понятие об щественно-экономической формации. Закономерности общественного развития понимаются как объективные тенденции, которые не зависят от людей и их желаний, определяют основную линию развития и реализуются, не предопределяя множества случайностей и отклонений. Так, по аналогии, если некоторая река течет на север, то это совсем не исключает, что на каких-то участках она может течь и на восток, и на запад, и даже на юг. Вместе с тем даже признание объективности тенденций общественного развития, по мнению ряда авторов, не является достаточным, чтобы говорить о законах истории. К. Поппер прямо говорит о «нищете историцизма», о том, что тенденции не дают возможностей для точных выводов и что теоретические обобщения в истории достаточно рискованны и ненадежны. Признание существования объективных закономерностей в исследуемой предметной области, будь то природа или общество, или некоторая новая предметная область, созданная интеллектом человека, снимает некоторые философе кие проблемы. Это во всяком случае позволяет понять, почему история развития науки демонстрирует нам последовательную смену формулировок законов и целых теорий, которая в результате приводит к все более точному постижению и отображению закономерностей. При этом надо иметь в виду, что законы науки всегда являются концептуальными реконструкциями закономерностей, связанными с принятием определенного понятийного аппарата, разнообразных идеализации и абстракций. Теория, представляя собой связанную систему законов, отображаетсовокупностьзакономерностей. Такое по- ожение не требует и не предполагает однозначного отношения между закономерностями и законами. Закономерности одной и той же предметной области могут отображаться различными теориями, с различным концептуальным аппаратом. При классификации законов их различают по предметной области, по степени общности; разделяют на законы функционирования (описывающие связи между существующими в пространстве объектами) и законы изменения и развития (отображающие закономерности процессов перехода объектов из одного состояния в другое). Одни законы имеют точный количественный характер и выражаются с помощью математических формул, другие являются качественными (законы познания, законы дарвинизма). В случаях, когда законы позволяют по начальному состоянию системы точно предсказать ее последующие состояния, говорят о динамических законах. Когда же состояние системы или какие-то ее параметры, исходя из законов, могут быть указаны лишь с некоторой степенью вероятности, то такого рода законы называют вероятностными, или статистическими. Поскольку законы носят объективный характер, часто произносимые утверждения о нарушении законов следует считать метафорическими. Когда закон имеет вид: «А влечет В» и при этом В имеет нежелательный характер, то про допустившего А и в результате получившего В говорят обычно, как о нарушившем закон. На самом деле никакого нарушения закона не происходит, о чем и свидетельствует наступление В. Содеявший А не нарушил закон, а не знал или не учел его. Даже закон в смысле (3) вида: «Совершивший такое-то и такое-то действие подлежит такому-то и такому-то наказанию», о нарушениях которого говорят особенно часто, также нельзя нарушить. Совершение действия, за которое полагаете наказание, есть совершение действия, подпадающего подданный закон, а не его нарушение. И если наказания по каким-либо причинам не следует, то нарушается не закон, который этого наказания требует, а не работают механизмы, которые призваны такого рода законы реализовывать. Законы в данном случае не нарушаются, а не исполняются. Лет.: Карпович В. Н. Проблема, гипотеза, закон. Новосибирск, 1980; Кун Т. Структура научных революций. М., 1975; Маркс К. «К критике политической экономии». — Маркс К, Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т. 13; Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии. — Там же, т. 21; Плеханов Г. В. К развитию монистического взгляда на историю. — Избр. филос. произв., т. 1. М, 1956; Философия и методология истории. М., 1968; Баженов Л. Б. Строение и функции естественнонаучной теории. М., 1978; Рузавин Т.П. Научная теория. М, 1978; Субботин А. Л. Понятие естественнонаучного закона: мнимые и реальные проблемы. — В кн.: Логика научного познания. М, 1987; Поппер К Открытое общество и его враги, т 1—2. М., 1992; Popper К The poverty of historicism. N. Y.-L., 1967. E. А. Сидоренко

ЗАКОН ДОСТАТОЧНОГО ОСНОВАНИЯ- см. Закон логический.

ЗАКОН ИСКЛЮЧЕННОГО ТРЕТЬЕГО- см. Исключенного третьего закон.

ЗАКОН ЛОГИЧЕСКИЙ- общее название законов образующих основу логической дедукции. Понятие о законах логики восходит к древнегреческому понятию о logos'e как предпосылке объективной («природной») правильности рассуждений. Собственно логическое содержание оно впервые получает у Аристотеля, положившего начало систематическому описанию и каталогизации таких схем логических связей элементарных высказываний в сложные, истинность которых вытекает из одной только их формы, а точнее — из одного только понимания смысла логических связей. Большинство логических законов, открытых Аристотелем, — это законы

ЗАКОННОСТЬ силлогизма. Позже были открыты и другие законы и даже установлено, что совокупность логических законов бесконечна. В некотором смысле «обозреть» эту совокупность удается с помощью формальных теорий логического рассуждения — т. н. логических исчислений, в которых интуитивное понятие о законах логики реализуется в точном понятии «общезначимой формулы» данного исчисления (см. Логика высказываний, Логика предикатов). Существующее многообразие логических исчислений естественно порождает мысль об относительности понятия «логический закон». Однако типом логического исчисления полагаются одновременно и границы этой относительности, поскольку тип исчисления не является исключительно делом произвольного выбора, а диктуется (или подсказывается) «логикой вещей», о которых хотят рассуждать, и в известном смысле субъективной уверенностью в том или ином характере этой логики. Исчисления, основанные на одной и той же гипотезе о характере «логики вещей», являются эквивалентными в том смысле, что в них каталогизируются одни и те же логические законы. Напр., исчисления т. н. классической логики (основанные на гипотезе двузначности), несмотря на их внешнее разнообразие, описывают один и тот же «мир» классических логических законов — мир «тождественных истин» (или «тавтологий»), инвариантных фактическому содержанию сказанного и потому издавна получивших философскую характеристику «вечных истин» или «истин во всех возможных мирах». «Логикой вещей», отражением которой исторически явились законы интуиционистской логики, является логика умственных математических построений — «логика знания», а не «логика бытия». Законы логики необходимо отличать от логических правил вывода. Первые представляют класс общезначимых выражений и формулируются в объектном языке исчисления. Вторые служат для описания фактов логического следования одних выражений из других, необязательно общезначимых, и формулируются в метаязыке исчисления. В отличие от законов, правила вывода имеют вид предписаний и носят по существу нормативный характер. При построении исчислений без правил вывода обойтись нельзя, а без законов в принципе можно (так именно и поступают в исчислениях естественного вывода). Тем не менее изучение логических законов образует естественный исходный пункт логического анализа приемлемых («хороших») способов рассуждений (умозаключений), поскольку понятие «приемлемое» или «логически правильное» рассуждение уточняется через понятие «логический закон». Связь логически правильных рассуждений с законами логики выражается металогической дедукции теоремой и имеет общенаучное значение, обеспечивая общий метод формального доказательства средствами логики. В традиционной (школьной) логике термин «логический закон» имел очень узкий смысл и применялся к т. н. законам мышления — закону тождества, закону противоречия, закону исключенного третьего и закону достаточного основания. Однако такая канонизация в настоящее время является лишь данью традиции и не отвечает действительному положению вещей. Тем не менее названные законы можно принять в методологическом смысле как принципы (или постулаты) теоретического мышления. В этом случае закон тождества (lex identitatis) истолковывается как принцип постоянства или принцип сохранности предметного и смыслового значений суждений (высказываний) в некотором заведомо известном или подразумеваемом контексте (в выводе, доказательстве, теории). В языке логических исчислений указанная сохранность обычно выражается формулой Az> А. Принятие закона тождества для суждения А не означает, вообще говоря, принятия самого А. Но если А принято, то закон тождества принимается с необходимостью для исчислении с общезначимой формулой Ad(AdA). Для исчислений, включающих отрицание, это сведение абстракции постоянства суждения к принятию самого суждения имеет форму закона: (Аз —¦ (Az> A)) z> —i А), т. е. если при допущении суждения для него отрицается закон тождества, то тем самым отрицается и само это суждение. Закон противоречия (lex contradictionis) указывает на недопустимость одновременного утверждения (в рассуждении, в тексте или теории) двух суждений, из которых одно является логическим отрицанием другого, т. е. суждений вида А и -. А или их конъюнкции, или эквиваленции, или — в более широком смысле — утверждений о тождестве заведомо различных объектов, поскольку обычно правила логики таковы, что позволяют из противоречия выводить произвольные суждения, что обесценивает содержательный смысл умозаключений или теорий. Наличие противоречия в рассуждении (теории) создает парадоксальную ситуацию (см. Парадокс логический) и нередко указывает на несовместимость посылок, положенных в основу рассуждения (теории). Этим сюстоятельством часто пользуются в косвенных доказательствах (см. Доказательство косвенное). Закон исключенного третьего (lex exclusii tertii) на логическом языке записывается формулой Av —iA и утверждает, что нет ничего среднего (промежуточной оценки) между членами противоречивой пары (отсюда другое латинское название этого закона — tertium non datur). В методологическом плане этот закон выражает конструктивно неоправданную идею о разрешимости (потенциально осуществимом указании на истинность или ложность) произвольного суждения (см. Разрешения проблема). В отличие от формулы, соответствующей закону противоречия, формула, соответствующая закону исключенного третьего, не выводима в интуиционистских и конструктивных исчислениях (см. Интуиционистская логика и Конструктивная логика), хотя и неопровержима в них. Дихотомия установленных истины и лжи неоспорима, но дихотомия утверждения и отрицания оспаривалась неоднократно. Наиболее последовательную критику закона исключенного третьего дал Л. Э. Я. Браузр. В свете его критики этот закон следует рассматривать только как постулат (принцип) классической логики (подробнее см. Исключенного третьего закон). Наконец, закон достаточного основания (lex rationis determina- tis seu sufficientis) выражает методологическое требование обоснованности всякого знания, всякого суждения, которое мы хотели бы принять за отображение истинного (действительного) положения вещей. В этом смысле он применим не только к выводному знанию (в частности, к аксиомам и постулатам научных теорий), но и ко всей области фактических истин, не имеющих отношения к формальной логике. Не случайно Лейбниц, который ввел этот принцип в научный обиход, относил его в первую очередь не к логике, а ко всем событиям, которые случаются в мире. Л/. М. Новоселов

ЗАКОН НЕПРОТИВОРЕЧИЯ- см. Непротиворечия закон.

ЗАКОН ТОЖДЕСТВА- см. Закон логический.

ЗАКОННОСТЬ— соблюдение законов и иных правовых актов государством, юридическими и физическими лицами.

ЗАКОНОМЕРНОСТИ Законность опирается на силу и авторитет государства, предполагает верховенство закона над властью, а также над иными нормативными системами (обычай, общественная мораль, религиозные нормы и т. п.). В отличие от права понятие «законность» имеет более конкретное содержание. В связи с этим возможно расхождение законности и права (напр., возможно «правонарушаюшее законодательство», не считающееся с реальным уровнем правового сознания в данном обществе). В отличие от легитимности законность не предполагает этической, идеологической, праксиологической и любой др., кроме юридической, оценки того или иного явления. R Ю. Шлык

ЗАКОНОМЕРНОСТИ— относительно устойчивые и регулярные взаимосвязи между явлениями и объектами реальности, обнаруживающиеся в процессах изменения и развития. На знании закономерностей соответствующих явлений основываются как объяснения в науке, так и научные предвидения. Различают закономерности эмпирические и теоретические. Первые представляют собой непосредственное обобщение опытных фактов, вторые характеризуют более глубокое проникновение в основания исследуемых процессов, и их теоретическое воспроизведение опирается на систему понятий высокой степени общности. Ведущей формой выражения законов науки является математика. Познание закономерностей реального мира составляет не только первейшую задачу науки, но и основу целесообразной деятельности человека. В философско-методологическом плане особенно важно развитие представлений о природе закономерности, прежде всего разработка теоретико-вероятностных методов исследования и становление представлений о статистических закономерностях. Ранее наука знала только один класс закономерностей, которые первоначально получили название динамических (ныне их называют закономерностями жесткой детерминации). Представления о классе закономерностей жесткой детерминации сформировались в ходе развития классической физики. Фактически под этими закономерностями понимаются закономерности, в логическом отношении подобные законам механики. В качестве определяющей черты этих закономерностей рассматривается строго однозначный характер соответствующих связей и зависимостей. Однозначный характер связей означает их концептуальную (качественную) равноценность: любая связь, независимо от природы и структуры рассматриваемых процессов, в равной мере признается необходимой. Соответствующая философская концепция получила название лапласовского (см. П. Лаплас), или классического, мира. С развитием теоретико-вероятностных методов исследования выявилась ограниченность законов жесткой детерминации. Были выработаны представления о новом классе закономерностей — о статистических закономерностях. В общем случае статистические системы суть системы, образованные из независимых или квазинезависимых сущностей. Структура этих систем характеризуется распределениями вероятностей, а статистические закономерности выражаются на языке вероятностных распределении — как законы взаимосвязи между распределениями различных величин, характеризующих объекты исследования, и как законы изменения этих распределений во времени. Статистические системы обладаютрядом особенностей. Весьма существенно, что наличие устойчивости, единство в поведении независимых сущностей (элементов систем) придают внешние условия, внешние воздействия. Другой важнейшей особенностью статистических систем является идея иерархии и субординации. Основная задача статистических исследований и заключается в раскрытии законов взаимосвязи между миром элементарных сущностей (их свойствами) и целостными характеристиками таких систем. Эти взаимосвязи уже не укладываются в рамки координации, а включают иерархическую компоненту. Представления о закономерностях жесткой детерминации и о статистических закономерностях фактически представляют собой два «крайних» вида закономерностей, характеризующих некоторые предельные, а значит, простейшие состояния изучаемых явлений и объектов. Для более сложных представлений о закономерности характерен синтез жесткости (однозначности) и независимости (случайности). Так, представители нижегородской школы анализа нелинейности считают фундаментальной проблему «связи динамических и статистических законов физики, прежде противопоставлявшихся друг другу» (Гапонов-Грехов А. В., Рабинович М. И. Нелинейная физика. Стохастичность и структуры.— В кн.: ФизикаХХ века. Развитие и перспективы. М., 1984, с. 228). Об аналогичном подходе говорят И. Пригожий и И. Стенгерс: «Мы должны отыскать узкую тропинку, затерявшуюся где-то между двумя концепциями, каждая из которых приводит к отчуждению: концепцией мира, управляемого законами, не оставляющими места для новации и созидания, и концепцией, символизируемой Богом, играющим в кости, концепцией абсурдного, акаузаль- ного мира, в котором ничего нельзя понять» {Пригожий И., Стенгерс И. Время, хаос, квант. М., 1994, с. 261). Раскрытие новых законов — законов функционирования и поведения сложноорганизованных систем — ведет к изменениям в наших представлениях о структурной организации мира. Ю. В. Сачков

ЗАКОНОМЕРНОСТЬ ИСТОРИЧЕСКАЯ- объективно существующая, необходимая, постоянно воспроизводимая в пространстве и времени связь явлений общественной жизни. Первые попытки выявить историческую закономерность и социальную детерминацию были осуществлены в рамках географического детерминизма (см. Детерминизм географический), подчеркивавшего связь между географической средой и общественным укладом (Ш. Монтескье, Э. Реклю, М. Ковалевский и др.). Другое направление в трактовке истории общества как закономерного процесса представлено в 18 в. в теориях циклического круговорота (см. Цикличности теория). Дж. Вико, напр., так представлял циклический характер социального развития: те же законы определяют круговорот божественной, героической и человеческой эпох, т. е. сам ход истории, направляют и борьбу людей за их частные, ограниченные цели и интересы. Мыслители Просвещения стремились соединить эти трактовки исторической закономерности: для И. Г. Гердера история — это не просто результат разрозненных действий отдельных людей (случайный либо предопределенный), а связный процесс деятельности народов, в котором сочетаются законы природного и общественного бытия. Французские материалисты (К. А. Гельвеций) и историки эпохи Реставрации (О. Тьерри, Ф. Гизо и О. Минье) сделали акцент на социально-экономической определенности исторической закономерности, подчеркивая, что творцами истории являются люди, обладающие разумом, свободой выбора и потому способные ошибаться по невежеству или

ЗАКРЫТОЕ ОБЩЕСТВО действовать во зло обществу из корыстных побуждений. Г. В. Ф. Гегель, трактуя свободу как осознанную необходимость, а историю как рост свободы, поставил вопрос об объективном характере законов исторического развития. Он настаивал на диалектической природе этих законов, противоречиво соединяющих действие необходимых причин со свободной волей человека. A. Маркс продолжил методологическую работу по преодолению волюнтаризма, утверждающего, что в конкретном содержании исторического процесса отражается лишь воля сильной личности, и фатализма, отказывающего человечеству в возможности самостоятельного исторического творчества. В марксизме было сформулировано понятие об общественном развитии как естественноисторическом процессе, который, во-первых, предполагает существование объективной (особенно экономической) необходимости, обнаруживающей себя в жестко детерминированном развертывании тех или иных социокультурных явлений и процессов; и, во-вторых, допускает случайность событий и свободу воли человека. Однако абсолютизация динамической причинности и социально-экономических факторов в исторических действиях людей привела к тому, что марксистское представление об исторической закономерности оказалось обремененным фатализмом и даже провиденциализмом. В догматизированном марксизме человеческая юля задает лишь форму и темпы процесса, в то время как его содержание целиком детерминируется независимыми от непосредственных участников объективными социальными обстоятельствами. Стохастический характер исторического бытия и исторической закономерности, альтернативный характер социального развития, обусловленный свободным выбором человека, невозможность однозначного предсказания исторического движения существенно осложняют осознание понятия «историческая закономерность». Альтернативность, лежащая в основе исторического выбора и являющаяся продуктом исторического выбора предшествующих поколений, предполагает новые формы вероятностного (сценарного) прогнозирования тенденций будущего развития. В. Б. Власова «ЗАКОНЫ» (Nouot) — последнее большое сочинение Платона (примыкающее к «Законам» «Послезаконие», возможно, не принадлежит Платону). «Законы» остались после смерти Платона в виде черновика на восковых табличках и были изданы его учеником Филиппом Опунтским, который, очевидно, редактировал платоновский текст. В первой книге упоминается покорение Сиракузами Локров, происшедшее не ранее 356 до н. э. Таким образом, Платон, вероятно, работал над «Законами» около 10 последних лет своей жизни. Это второй созданный Платоном план радикального преобразования греческого государства-полиса. В отличие от политического строя «Государства», который Платон считает идеальным, государство «Законов» представляет собой реально осуществимое приближение к идеалу (739 а-е). Платон отказывается здесь от передачи всей власти правителям-философам, от отмены собственности и введения общности жен для обоих высших категорий граждан — философов и воинов-стражей. Вместо благожелательного отеческого произвола философов в «Государстве» Платон подробно разрабатывает здесь стабильные законы (многие из них обнаруживают близость с подлинными законами реальных полисов), которыми должны руководствоваться выбранные на определенный срок должностные лица. Проект Платона предусматривает известное равновесие ветвей власти. Все граждане в «Законах» — землевладельцы, обрабатывающие свои участки силами рабов. Число земельных участков, каждый из которых принадлежит одной семье, стабильно: 5040; отчуждение земли и дробление участка не допускается: лишние сыновья-наследники вынуждены будут отправляться в колонии. Ремеслом и торговлей могут заниматься только неграждане — постоянно живущие в городе или приезжие иноземцы. Платон придает первостепенное значение воспитанию детей и юношества, которое строго контролируется государством, как и вся духовная жизнь. Вводится цензура для поэтических произведений, танцы и музыкальные мелодии должны быть стабильны и контролироваться властями. Не допускаются отклонения от традиционных образцов в скульптуре. Заграничные поездки граждан строго ограничиваются, чтобы не допускать вредных влияний извне. Для безбожников предусматривается длительное одиночное заключение и смертная казнь для тех, кто не раскается. Платон условно называет проектируемый полис Маг- несией и помещает его на центральном Крите. Формально «Законы» построены как диалог безымянного афинянина, критянина Клиния и спартанца Мегилла, беседующих по дороге из Кносса к грогу Зевса, однако роль двух последних сведена к минимуму, и афинянин почти единолично излагает взгляды Платона. «Законы» содержат длинные экскурсы, слабо связанные с основной аргументацией: вред и польза от употребления вина (638 d — 674 с), экскурсы в искусственно сконструированную историю дорийцев, афинян и персов (682 е — 701 d). Поездки Платона в Сицилию с целью реформирования государственного строя Сиракуз, участие членов платоновской Академии в политических преобразованиях в ряде греческих полисов говорят о том, что Платон расматривал свой план в «Законах» как руководство к действию и верил в его осуществимость. План создания «ночного совета», излагаемый в конце «Законов» (XII 961 а — 969 d), — самопополняющейся коллегии с широкими полномочиями и тенденцией к их расширению, заставляет предполагать, что Платон надеялся, что в случае осуществления проекта «Законов» начнется постепенная эволюция в сторону правления философов, т. е. идеалов, изложенных в «Государстве». Стилистические особенности сближают «Законы» с другими поздними произведениями Платона и свидетельствуют о некотором потускнении дара Платона как мастера слова. Рус. пер. В. Оболенского (1827), А. Н. Егунова (1922,1971). Лит.: Vanhoutte M. La philosophie politique de Platon dans les Lois. Louvain, 1954; Morrow G. R. Plato's Cretan City. A historical interpretation of the Laws. Princeton, 1960; Gorgemanns H. Beitrage zur Interpretation von PlatonsNomoi. Munch., 1965; HentschkeA. B. Politik und Philosophie bei Plato und Aristoteles. Die Stellung der «Nomoi» im platonischen Gesamrwerk und die politische Philosophie des Aristoteles. Fr./M., 1971 ; Pierart M. Platon et la Cite grecque. Theorie et realite dans la constitution des «Lois». Brux., 1974; Stalky R. F. An introduction to Plato's Laws. Oxf, 1983; Saunders T. J. Bibliography on Plato's Laws, 1920-1970, with additional through May 1976. N. Y, 1976. А. И. Зайцев

ЗАКРЫТОЕ ОБЩЕСТВО- стационарное (статичное) с)бщесг1Боавтаркического,замкнутогоисамодостаточноготипа с авторитарным или тоталитарным режимом. Закрытое общество — антипод открытого общества (термин К. Поппера) с соответствующими характеристиками: самоизоляция от идеологического, экономического, технологического, культурного

ЗАПАДНИЧЕСТВО окружения, полный контроль индивидуальных и коллективных связей с внешним миром, предельно ограниченное трансграничное общение, жесткий контроль над всеми видами массовой информации, поступающей извне, вплоть до исключения зарубежных радиопередач («войны в эфире»), цензуры печатной продукции, засекречивания литературных и научных поступлений в специальных хранилищах и т. п. Изоляция закрытого общества от внешнего мира органически сочетается с ограничениями гласности и цензурой внутри страны, с обилием запретов всякого рода и жесткой карательной системой. Закрытому обществу свойственны неспособность и нежелание адаптироваться к внешнему окружению, агрессивность по отношению к нему и в конечном счете историческое отставание от него. Закрытое общество несовместимо с глобализацией экономики, интернационализацией демократического процесса, прогрессом науки и техники, общим ходом цивилизационного развития (некоторые теократические общества, напр., Тибет в недавнем прошлом). Несовместимость такого рода детальна для закрытого общества, тем более, что такие общества нередко весьма экспансивны и стремятся проводить активную внешнюю политику, вплоть до развязывания агрессивных войн. Выпадение обществ закрытого типа из исторического контекста эпохи не исключает весьма высокий индустриальный и научно-технический потенциал некоторых из них. Германия 30—40-х гг. стала закрытым обществом в ситуации экономического могущества, но пыталась расширить свои границы за счет соседних государств и воссоздать средневековую рабовладельческую империю в центре Европы. Закрытые общества недолговечны, они либо постепенно деградируют в силу внутренних противоречий, либо распадаются при столкновении с окружением. См. также Изоляционизм, Тоталитаризм. Лет.: Поппер К. Открытое общество и его враги, т. 1—2. М., 1992; Soros G. Nationalist Dictatorships versus Open Society. N. Y, 1992. И. И. Кравченко

ЗАПАДНИЧЕСТВО— течение русской общественно-политической мысли, окончательно оформившееся в 40-х гг. 19 в. в полемике со славянофильством. Выступая за преодоление исторической отсталости России от стран Западной Европы, сторонники западничества отстаивали необходимость развития России в направлении, пройденном или указанном западной цивилизацией. Западничество с момента своего возникновения не представляло собой цельного мировоззрения, а разделялось на несколько потоков в рамках единого течения общественно- пол итическоймысли.Родоначальникомзападничестваявился Я. Я. Чаадаев, как никто другой ясно сформулировавший в 30-х гг. 19 в. антитезу России и Запада. По своим убеждениям Чаадаев времен «Философических писем» был консервативным романтиком. Отсюда его пессимизм в отношении возможностей догоняющего типа развития, возможностей наверстать упущенное и утраченное в рамках цивилизационного выбора (в пользу восточного христианства, восточного деспотизма и т. д.), совершенного в свое время Россией. Проблема состояла в том, что гонка, по мысли Чаадаева, разворачивалась на поле культуры и простое заимствование чуждых отечественной почве идей, моделей поведения, а тем более технологических инноваций в целом не решало проблемы. Развитие, по Чаадаеву, предполагает наличие элемента органичности, преемственности, о котором в подобной ситуации не могло быть и речи. Во втором из «Философических писем» Чаадаев как бы мимоходом замечает: «...Если допустить, что мы смогли бы... добыть себе недостающие нам знания, откуда нам взять живые традиции, обширный опыт, глубокое осознание прошлого, прочные умственные навыки — все эти последствия огромного напряжения всех человеческих способностей, а они-то и составляют нравственную природу народов Европы и дают им подлинное превосходство». Парадоксальность воззрений Чаадаева состояла в том, что, будучи апологетом европейской истории и культуры (именно истории, поскольку современная ему Европа мало походила на созданный им идеальный образ Европы строгой иерархии, католического универсума и т. д.), он с явным пренебрежением относился к истории собственной страны. К парадоксам его мировоззрения можно отнести консерватизм без консервации (в России в институциональном и духовном планах просто нечего консервировать), органицизм без органичности и т. д. Все эти противоречия не могли быть устранены в рамках западнического мировоззрения. Не случайно поэтому Чаадаев оказался одинокой фигурой в ряду отечественных западников, а консервативный романтизм стал вскоре после издания его «Философического письма» отличительной особенностью противостоящего западничеству идейного течения — славянофильства. Подлинной «лабораторией» западничества стал организованный в 30-х гг. 19 в. Н. В. Станкевичем философский кружок, объединивший в своем составе такие фигуры, как В. Г. Белинский, М. А Бакунин, А И. Герцен, Т. Н. Грановский, В. П. Боткин и др. Однако в полный голос западничество заявило о себе в 1840 с выходом в свет статей Белинского под общим заглавием «Россия до Петра Великого», ставших своего рода манифестом российского западничества. Другими работами, которые с полным правом могут быть отнесены к числу программных для всего западнического направления общественно-политической мысли, стали магистерская диссертация К. Д. Кавелина «Взгляд на юридический быт Древней России» (1847), а также статьи Грановского и Боткина. Западники резко (и не всегда обоснованно) критиковали славянофилов за противопоставление исторических путей Западной Европы и России, за идеализацию ими старых порядков, патриархальных устоев и общинного быта, выступая при этом в качестве поборников идеалов европейского просвещения — индивидуальной свободы и общественного прогресса. По их мнению, реформы Петра не прервали русской исторической традиции, но способствовали принятию Россией «плодов гражданственности и просвещения» (Кавелин), перенесли на русскую почву идеалы европейской цивилизации — «живую веру в прогресс... сознание человеческого достоинства» (Белинский). Философскую основу западничества составляло левое гегельянство. При этом, однако, западниками решительно отвергался гегелевский объективизм и панлогизм. Признавая объективный характер естественноисторического процесса, западники подчеркивали его векторный характер, однонаправленность. История в этом свете становилась своего рода воплощением идеи прогресса. Конечной целью истории провозглашалось создание таких общественных отношений, которые обеспечат свободу и гармоничное развитие человеческой личности. Отсюда вытекали негативные оценки российского самодержавия как препятствия на пути социального прогресса, осуждение крепостничества, неприятие идеологии «официальной народности» и т. д.

ЗАПОВЕДЬ ЛЮБВИ Вместе с тем уже в начале 1840-х гг. выявилась неоднородность российского западничества. В среде западников возникает полемика по целому ряду социально-политических проблем, вокруг вопросов эстетики, философии. В результате внутри западничества оказались довольно четко очерчены два основных потока — революционно-демократич еский и либеральный. К числу представителей первого в отечественной историографии относят Белинского, Герцена и Н. П. Огарева, ко второму, более многочисленному, причисляют Грановского, В. Ф. Корша, Кавелина, Боткина, Н. X. Кетчера, П. В. Анненкова, И. С. Тургенева и др. Окончательный разрыв произошел на рубеже 40—50-х гг. 19 в. Смерть Белинского означала потерю того связующего звена, которое объединяло различные группы западников, а поражение революций 1848—49 гг. в Европе, сопровождавшееся попранием демократических принципов и торжеством буржуазного «мещанства», заметно поколебало оптимистическую веру западников в разумность и поступательность хода истории. Десятилетие спустя западничество как самостоятельное направление общественно-политической мысли России себя практически полностью исчерпало. Наследниками западников с равным на то основанием стали считать себя в 1860-х гг. и революционные демократы, исходившие из необходимости построения социализма на развалинах существующего строя, и представители либерального лагеря, идеалом которых стали общедемократические реформы и построение правового государства. В последней трети 19 в. понятие «западничество» приобретает более широкое толкование — с одной стороны, как характерная черта мировоззрения ряда российских государственных и общественных деятелей либерального толка, с другой — как специфический элемент мировоззренческой ориентации представителей российской социал-демократии. Значение этого понятия как характерной черты мировоззрения отечественных либералов сохраняется по сей день. Лит.: Западники 40-х гг.: Н. В. Станкевич, В. Г. Белинский, А. И. Герцен, Т. Н. Грановский и др. М., 1910; Кошелев В. А. Общественно- литературная борьба в России 40-х гг. 19 в. Вологда, 1982; Щукин В. Г. Русское западничество 40-х гг. 19 в. как общественно-литературное явление. Краков, 1987; Кара-Мурза А. А. Что такое российское западничество? — «Полис», 1993, № 4; Offord D. Portraits of Early Russian Liberals. Boston, 1985. Э. Г. Соловьев «ЗАПИСКИ О ВСЕМИРНОЙ ИСТОРИИ» - произведение А. С. Хомякова, в котором наиболее полно изложена философия истории славянофильства. Хомяков работал над рукописью с конца 1830-х гг. до самой своей смерти, т. е. более 20 лет, но сочинение осталось незаконченным и даже фрагменты при жизни его не публиковались. Идеи, содержащиеся в книге, он высказывал в беседах с единомышленниками, на диспутах с западниками, в публиковавшихся статьях. Рукопись осталась безымянной. Впервые была частично опубликована в журнале «Русская беседа» за 1860, где от издателей получила свое название. Полностью напечатана в Полном собрании сочинений (т. 5—7. М., 1904—06). Последняя частичная публикация: Хомяков А. С. Соч., т. 1. М., 1994. Произведение известно так же как «Семирамида». Имя одного из персонажей исторического повествования Хомякова, ассирийской царицы, было вынесено в устный заголовок Н. В. Гоголем, просматривавшим рукопись. ВовсемирнойисторииХомяковстремитсяпроследитьдвели- нии развития. По его мнению, обе они уходят в глубь веков, а на своем последнем этапе выводят — одна к народам Западной Европы, другая — к России, точнее — к той ее части, которая представлена русским народом. Зарождение этих двух направлений в социальном развитии Хомяков связывает с регионами северо-восточной Африки и Среднего Востока, с возникшими здесь в древности соответственно Кушем и Ираном. В одной из линий развития, кушитстве, Хомяков усматривает практицизм, вещизм и узко понятую рациональность. В ином варианте развития — пренебрежение внешним, формальным, юридическим, но зато богатство духовной жизни. Попытавшись установить существование двух сопоставимых частей в обширной ойкумене, Хомяков очертил эти части недостаточно четко, а выявляя их отличия, проявил немало субъективизма. В философско-исторических воззрениях Хомякова ведущая роль отводится народу, главному носителю социальных, религиозных, нравственных начал, личности же, в т. ч. и государственной, — второстепенная, подчиненная. Хомяков обращал внимание на значение во всемирной истории «народной веры», предания, легенды и таинства которой воплощают картины нравственного и общественного быта, умственного развития. Общий ход истории религии Хомяков трактовал не как путь от низшего к высшему, а в духе прамонотеизма, рассматривая длительный период в истории религии, предшествующий христианству, как период, когда понятия ее претерпевали огрубление и монотеизм угасал, затемнялся. Лишь с появлением христианства произошел возврат к забытому учению. Но и само христианство было, хотя и частично, основательно искажено кушитством. А. Д. Сухов

ЗАПОВЕДЬ ЛЮБВИ— заповедь, провозглашенная Иисусом Христом в ответ на вопрос о высшем законе человеческой жизни: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всею крепостию, и всем разумением твоим. Сия есть первая и наибольшая заповедь. Вторая же подобная ей: Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22:37—39). Представленные требования были известны и до христианства (Втор. 6:5; Лев. 19:18; Лев. 19:33—34), однако их императивное содержание во многом отличается оттого, что заповедуется Иисусом Христом. В христианской заповеди любви любовь к Богу и любовь к ближнему даны в единстве (ср. Лк. 10:27) и в качестве ближнего указан не соплеменник, сосед (в буквальном смысле этого слова) или единоверец, а каждый человек, даже враг и гонитель. Заповедь любви стала (и на это специально указывали как Иисус Христос, так и апостол Павел) фундаментальной, а вместе с тем всеобъемлющей заповедью, непосредственно предполагающей и все Моисеевы заповеди (Мк. 12:28—33, Рим. 13:8—10). По нормативному содержанию заповедь любви не принадлежит исключительно христианской этике. Близкие требования содержатся в конфуцианстве, даосизме, моизме, джайнизме, буддизме. В христианстве любовь получила не просто приоритет, но особое толкование: любовь — это путь соединения человека с Богом и с человеком, причем с Богом — через человека и с человеком — через Бога. Апелляция к Богу в заповеди любви по своему нормативному содержанию этически вполне достоверна: доброжелательность и благотворительность должны быть направлены на другого человека, но они будут иметь нравственный смысл, лишь осененные высшим принципом. Этим объясняется сдвоенность заповеди любви. Разнохарактерность проявления ценностного содержания заповеди обусловливает возможность различных ак-

«ЗДРАВОГО СМЫСЛА ФИЛОСОФИЯ» центов в ее содержании: на Боге или на ближнем. Однако этическая рефлексия показывает, что милосердие непоследовательно при отсутствии идеальных устремлений: необходимо сознательное усилие, направленное на содействие благу другого человека. Любовь к человеку покоится на определенных трансцендентных основаниях (как бы они ни осознавались и ни переживались): в конечном счете аналогом и основанием любви к ближнему в христианстве является не себялюбие, а милосердная и инициативная любовь Бога к людям. В истории моральной философии принцип любви в той или иной форме, естественно, признавался большинством мыслителей (за исключением тех, которые видели свою задачу в переосмыслении христианской этической традиции,— Мандевиль, Гольбах, Штирнер, Маркс, Ницше). Под сомнение ставились: а) достаточность любви как этического принципа и б) возможность заповеди любви как достоверного императива, тем более фундаментального. Проблема виделась в том, что любовь, как ее ни специфизи- ровать в отношении чувственной любви, является чувством, то есть субъективным и не поддающимся сознательной регуляции феноменом; чувство нельзя заповедать, вменить; чувство не может быть общезначимым основанием нравственного выбора. Наиболее решительным и последовательным в этом вопросе был Кант. Принимая в качестве действительного мотива нравственных деяний долг, он отказывался видеть в любви движущую силу нравственности. Рассматривая любовь (симпатию, благорасположение) как склонность, Кант считал, что содержание склонности отнюдь не всегда согласуется с принятыми человеком на себя обязательствами. Некто может принять любовь как принцип действия, но тогда и надо говорить о долге, а не о чувстве. Нельзя любить из желания любить или из долга любить. В отличие от любви, бескорыстное благоволение (которое, считал Кант, неоправданно называют «любовью») может быть подчинено закону долга. Более того, доброде- яние по отношению к каждому является долгом независимо от того, есть любовь или нет; благодеяние в отношении некоторого человека может пробудить любовь к нему, может пробудить человеколюбие (как склонность к благодеянию вообще). Но это — вопрос, относящийся не к метафизике, а к психологии нравственности. Иными словами, Кант принципиально противопоставлял долг любви. Вместе с тем в этически-ценностной систематике, развитой Кантом, заложено ключевое положение морального «закона Любви», понимаемой как милосердное благоволение и благодеяние, а также мысль о безусловной обязательности такого умонастроения для нравственно приемлемого исполнения всякого долга. «Несовершенный» долг любви как безусловная норма оказывается и у Канта выражением идеальной полноты объективно нравственного совершенства. Таким образом, по своему нормативно-этическому содержанию категорический императив тождествен именно заповеди любви. По-другому трактовал вопрос о соотношении любви и долга Ф. М. Достоевский: любовь заповедуется как путь нравственного самоосуществления человека, но возникает опасность, что любовь из чувства долга обернется лицемерием. По Достоевскому, эта проблема разрешается в опыте милосердной любви. Он как будто подсказывает ответ, противоположный Кантову: любовь («сердце») представляет собой метафизическую основу нравственности, без милосердия и сострадания нравственность невозможна. С этической критикой заповеди любви выступил Ницше. На первый взгляд в этой критике доминирует морализирующий нигилизм: заповедь любви и вытекающие из нее добродетели резко отвергались как продукт слабости духа, малодушия и хитрости, «восстания рабов в морали» и ненависти, которую испытывал «жреческий народ» против аристократии и богатства. Однако помимо нигилизма Ницше выразил в критике заповеди любви и героическую (в этическом контексте), и политическую (в более широком контексте) точку зрения, высказывавшуюся в разных вариантах Аристотелем, Макиавелли, Гоб- бсом, Мелье: не отвечая злом на зло, человек показывает свою слабость, давая же отпор несправедливости, он обнаруживает свое мужество и независимость. Обозначив антитезу «любви к ближнему» и «любви к дальнему», Ницше затронул важную этическую проблему: как в любви к другому избежать потакания его слабостям и порокам, соединить универсальные принципы с практическими поступками в отношении конкретных людей. Однако эта проблема уже была задана собственно в формуле заповеди любви и развернута в ее новозаветных интерпретациях. Лит.: НемировскийЛ. Н. Мистическая практика как способ познания: Конспект лекций. М., 1993, с. 75—85; Бердяев Н. А. Дух и реальность: Основы богочеловеческой духовности.— В кн.: Он же. Философия свободного духа. М., 1994, с. 444—60; Зарин С. Ы. Аскетизм по правое лавно-христианскому учению: этико-богословское учение. М., 1996, с. 356—544; Хоружий С. С. Диптих безмолвия: аскетическое учение о человеке в богословском и философском освещении. М., 1991, с. 94—102; Ницше Ф. Так говорил Заратустра.— Соч. в 2 т., т. 2. М., 1990, с. 119-26. Р. Г. Апресян «ЗДРАВОГО СМЫСЛА ФИЛОСОФИЯ» - см. Шотландская школа философии здравого смысла.

ЗЕДЛЬМАЙР(Sedlmayr) Ганс (18 января 1896, Хорнш- тейн — 1984) — австрийский теоретик и историк искусства. Профессор в университетах Вены (1934—45), Мюнхена (с 1951 ), Зальцбурга (с 1964). В основе разработанного им струк- турногоанализа произведений искусства—стремление понять их как индивидуальное, образное целое, исходя из его «центра», или «средоточия» (Mitte). Выявление этой сердцевины произведения, которое имеет наглядный, образный характер, само есть творческий акт репродукции (воссоздания), в котором Зедльмайр вычленяет ряд ступеней: 1) узнавание, первое впечатление, 2) формальное видение пространственного и цветового порядка произведения, 3) ноэтическое постижение смысла произведения, 4) осознание тропологической ценности произведения, изменяющего душу зрителя, 5) постижение единства чувственной и духовной стороны произведения. В книге «Утрата середины: изобразительное искусство 19 и 20 столетий как символ эпохи» (Verlust der Mitte: die bildende Kunst des 19 und 20 Jahrhunderts als Symbol der Zeit. Salzburg, 1948) Зедльмайр анализирует кризисные процессы в искусстве Нового времени, которые он рассматривает как «симптомы» духовной болезни человечества, связанные с утратой подлинной религиозной веры: место христианского Бога занимает поклонение природе (Просвещение), красоте (романтизм), техническому гению человека и, наконец, просто машине, сам человек превращается в человекомашину или в демоническое существо, искусство, утрачивая свой «центр», объединяющее его средоточие, каковым в искусстве прошлых времен были религиозный культ и сакральная архитектура, становится «эксцентрическим», в нем начинает преобладать неорганическое начало и распад органически-жизненной сферы. Осознание кризиса современного человечества тре-

ЗЕНОН бует от каждого человека усилий для того, чтобы найти путь к самоисцелению. «Что же касается искусства, то на первых порах, а то и еще долгое время нечего будет поставить в опустевший центр. В таком случае должно по крайней мере оставаться сознание, что в утраченной середине стоит незанятый трон, предназначенный для совершенного человека, для Богочеловека» (там же, с. 251). Соч.: Die Entstehung der Kathedrale. Z., 1950; Die Revolution der modernen Kirnst. Hamb., 1955; Kunstwerk und Kunsigeschichte. Munch., 1956; Kunst und Wahrheit: Zur Theorie und Methode der Kunstgeschichte. Hamb., 1959; Epochen und Werke, Bd. 1—3. Wien— Munch., 1959—63; Gefahr und Hoffnung des technischen Zeitalters. Salzburg, 1970; Die bildende Kunst des 19 und 20 Jahrhunderts als Symptom und Symbol der Zeit. Salzburg, 1976. Лит.: Бибихин В. В. Новый Ренессанс. М., 1998, с. 59-127. А. О.

ЗЕЛЕНОГОРСКИЙФедор Александрович [1839, Горба- тово, Нижегородской губ. — 2(14) июля 1908, Харьков] — философ, методолог науки, историк психологии. В 1862 закончил Нижегородскую духовную семинарию, в 1862—64 учился в Казанской духовной Академии, затем перешел на историко-филологический факультет Казанского университета, который закончил в 1868. С 1870 приват-доцент Казанского ун-та, был командирован за границу, где слушал лекции Ф. Ланге, И. Гербарта. Защитил магистерскую диссертацию (1873). С 1874 доцент, затем профессор (1878) Харьковского университета. Важнейшая работа «О математическом, метафизическом, индуктивном и критическом методах исследования и доказательства» (Харьков, 1877) посвящена анализу различных методов научного и философского знания, их эволюции. Полемизировал с М. М. Троицким, критиковал психологизм в логике. Занимался проблемами истории психологии, читал курс по истории древней философии. Первый издатель и исследователь творчества Сковороды («Философия Григория Саввича Сковороды, украинского философа 18 столетия» — «Вопросы философии и психологии», 1894, кн. 23—24). Исследовал принципы образования, в частности принцип самодеятельности. 17 января 1893, в день столетия Харьковского университета, выступил с актовой речью «Общая характеристика движения философии в последние три века в ее главнейших направлениях». Соч.: Очерк развития психологии с Декарта до настоящего времени. Харьков, 1885; Очерки по истории древней философии. Харьков, 1909; О методах исследования и доказательства. М., 1998 (библ.). К. А. Томилин

ЗЕНОН(Zr|vu)v) из Кития (334/333 до н. э., Китий на Кипре — 262/261 до н. э., Афины) — основатель стоической школы. Потомок выходцев из Финикии, Зенон ок. 311 приехал в Афины, где слушал киника Kpamema, академика Полемона, мегариков Стильпона и Диодора Крона; совокупность этик влияний (к которым следует присоединить ионийскую натурфилософию, учение сицилийских врачей-«пневматиков», а также перипатетическую физику и этику) во многом определила доктринальные особенности стоицизма. Ок. 300 основал собственную школу, название которой («Стоя») происходит от афинского «Расписного Портика» (Етоа Поисйл), где преподавал Зенон. Среди 25 его сочинений (сохранились только фрагменты) выделяются: «Государство», «Обучении», «О знаках», «О мироздании», «О сущности», «О природе», «О влечении, или «О природе человека», «О жизни согласно природе», «О надлежащем», «О страстях», «О законе». Хотя сохранившиеся материалы недостаточны для реконструкции учения Зенона в полном виде, они а) свидетельствуют, что он наметил школьную догматику (см. Стоицизм), как минимум, во всех основных частях (включая разработку оригинальной терминологии) и б) позволяют выяснить специфику его позиции по отдельным вопросам. Предложенная Зе- ноном схема построения и изложения учения — логика—физика—этика (Клеанф и Хрисипп допускали иное расположение частей) — подчеркивала значение этики и стала, по-видимому, господствующим вариантом общешкольной нормы (SVF I 46 ел.). Зенон разработал учение о «постигающем представлении» и ввел соответствующий термин (52 ел.), задав, таким образом, номиналистические параметры (критика теории «идей») стоической гносеологии; формальной логикой он не занимался. В физике сформулировал учение о двух началах, о четырех элементах, о всеобщей телесности и пневме, о причинности и космических циклах (85 ел.), а также заложил основы космологии (мироздание — система концентрических сфер, окруженная огненным эфиром, — 115 ел.), телеологии, мантики и учения о судьбе (152 ел.). В душе выделял 8 частей (с «ведущей» в области сердца) и 4 «способности» (представление, влечение, согласие и разумность), но, в отличие от Хрисиппа, рассматривал влечения (включая их парарациональную этическую разновидность — «страсти») как эпифеномены суждений разума (205; 209). В этике предложил объективные «природные» масштабы целеполагания и сформулировал «конечную цель» как «жизнь согласно с природой», а также наметил основные параметры аксиологии (учение о благе и «безразличном» — см. Адиафора) (178 ел.). Распространенное мнение, согласно которому' учение о «первичной склонности» сформулировано и терминологически оформлено Зеноном, не находит убедительного подтверждения в сохранившихся фрагментах (197—198). Единая добродетель, понимаемая (в платоническом и перипатетическом духе) как знание вещей божественных и человеческих и как неизменно-совершенное состояние души (ouxGeoic), приобретает видовую специфику сообразно обстоятельствам своего применения (199—204); вероятно, уже Зенон соединял добродетель и счастье (в духе школьной догмы «добродетели довольно для счастья»). «Природное» долженствование Зенон обозначал оригинальным термином каЭг|коу (лат. эквивалент officium), а подлинно моральное — каторОшиа (recte factum) (230 ел.). Формальным завершением этики служит учение о мудреце — автаркийном субъекте, достигшем интеллектуаль но-нравственного совершенства в покорности «судьбе» (216 ел.). Учение о «космополисе» (всемирном сообществе разумных существ — 262), выражающее государственно-правовые идеалы стоицизма, было, вероятно, сфюрмулировано в «Государстве» — одном из самых ранних сочинений Зенона, отмеченном сильным киническим влиянием. К числу наиболее известных учеников Зенона принадлежали Аристон с Хиоса, Герилл, Дионисий Гераклейский, Персей, Сфер и Клеанф. Фрагм.: SVF I 1 — 332; Столяров, Фрагменты I, с, 1 — 115. Лит.: Jagu A. Zenon de Cittium. Son role dans l'etablissement de la morale stoicienne. P., 1946; Graeser A. Zenon von Kition. Positionen und Probleme. B,-N.Y., 1975; MansfeldJ. Zenoof Citium: Critical Observations on a Recent Study— «Mnemosyne», 1978,31, p, 134—178. A. A. Столяров

ЗЕНОН(Zfrveov) из Сидона (ок. 150 — 75 до н. э.) — греческий философ-эпикуреец, учивший в Афинах; учеником его

ЗЕНОН был Филодем из Гадары. Философские интересы Зенона были широки: он полемизировал со стоиками о природе знаков, читал лекции по этике, а также критиковал Евклидову геометрию (см. об этом: Proclus. In Primum Euclidis Elementonim librum commentaria, 214—218 Friedlein). Предположительно по материалам лекций Зенона написаны два сочинения Фило- дема(РНегс. 1289 и 1471). Лит.: AngeliA, Colazzo Л/., (eds.). I frammenti di Zenone Sidonio.— «Cronache Ercolancsi», 1979,9, p. 47—133. См. также лит. к ст. Эпикуреизм. М. А. Солопова

ЗЕНОН(Zr|vcov) из Тарса (2-я пол. 3 в. до н. э.) — греческий философ-стоик, преемник Хрисиппа во главе школы; придерживался ортодоксальных взглядов, хотя и сомневался в учении о «воспламенении» (Diog. L., VII 35;84; Euseb. Pr. Ev. XV 18, 2—3). См. лит. к ст. Стоицизм. А. А. Столяров

ЗЕНОН(Zf|V(uv) из Элей (Юж. Италия; по Аполлодору, акме 464—461 до н. э.; по Платону, «Парменид» 127е, ок. 450, что менее вероятно) — древнегреческий философ, представитель Элейской школы, ученик Парменида. В диалоге «Софист» (фр. 1 Ross) Аристотель называл Зенона «изобретателем диалектики», т. е. критического анализа «принятых мнений» (evOoCa) или опровержения тезиса противника путем reductio ad absurdum. Платон в «Федре» (261 d) говорит об «элейском Пала- меде» (синоним ловкого изобретателя), чье «антилогическое искусство» (аргументация тезиса и антитезиса) способно внушить слушателям, что «одно и то же подобно и неподобно, одно и множественно, покоится и движется». Византийский лексикон Суда приводит названия четырех сочинений Зенона: «Споры», «Толкование Эмпедокла», «Против философов», «О природе»; Платон в «Пармениде» упоминает об одном сочинении, написанном с целью «высмеять» оппонентов Парменида и показать, что допущение множества и движения приводит «к еще более смехотворным выводам», чем допущение Одного сущего. В комментарии к этому месту Прокл (in Rarm. P. 694,23 Diehl) сообщает, что сочинение Зенона содержало 40 аргументов (Aoyoi) против множества. Наибольшую известность уже в древности получили 4 аргумента (т. н. апории) против возможности движения, сохранившиеся в парафразах Аристотеля («Физика» VI 9): 1) «Стадий» (иначе «Дихотомия», 29 А 25 DK); 2) «Ахилл и черепаха» (29 А 26 DK); 3) «Стрела» (29 А 27 DK); 4) «Движущиеся тела» (иначе «Стадий», не смешивать с 1 -м, 29 А 28 DK). Сохранились также антиномии множества, приводимые Симпликием в дословных цитатах из Зенона (29 В 1—3 DK), и парадокс места (29 А 24 DK). Точка зрения, согласно которой аргументы Зенона были направлены против сторонников пифагорейского «математического атомизма», конструировавших физические тела из геометрических точек и принимавших атомарную структуру времени, в настоящее время оставлена большинством исследователей, так как существование ранней теории «математического атомизма» не засвидетельствовано. Оппонентами Зенона могли быть просто адепты здравого смысла, которым он хотел показать абсурдность и, следовательно, ирреальность феноменального мира множества и движения. Вместе с тем никакой реальности, кроме пространственно протяженной, Зенон не признавал. Апории Зенона так или иначе упираются в проблему континуума, которая приобрела особую актуальность в связи с теорией множеств Г. Кантора и квантовой механикой 20 в. Фрагм. и свидетельства: DK I, 247—258; Zeno. Testimonianze e frammenti, intr., trad, e comm. a cura di M. Untersteiner, Firenze, 1963; Lee H. D. P. Zeno of Elea. Cambr., 1936. Лит.: Яновская С. А. Преодолены ли в современной науке трудности, известные под названием «Апорий Зенона»? — В сб.: Проблемы логики. М, 1963; КойреА. Очерки истории философской мысли, пер. с франц. М, 1985, с. 27—50; Комарова В. Я. Учение Зенона Элей- ского: попытка реконструкции системы аргументов. Л., 1988; Salmon W. СИ. (ed.) Zeno's paradoxes. Indianopolis, 1970; Vlasios G. Zeno's Race Course.— Furley D. J., Allen R. E. (ed.). Studies in presocratic philosophy, v. 2. L., 1975; Ferber R. Zenons Paradoxien der Bewegung und die Struktur von Raum und Zeit. Munch., 1981. A.B. Лебедев

ЗЕНЬКОВСКИЙВасилий Васильевич [4 (16) июля 1881, Проскуров, ныне Хмельницкий — 5 августа 1962, Париж] — русский философ, богослов и религиозный деятель, педагог и литературовед. Родился в семье учителя. Окончив гимназию в Киеве, поступил в Киевский университет Св. Владимира, в котором учился на естественно-математическом и историко-филологическом факультетах. В 1913—14 учился за границей (в Германии, Австрии и Италии). По возвращении на родину стал профессором психологии Киевского университета. В 1918 занимал пост министра вероисповеданий в правительстве гетмана П. П. Скоропадского. В 1919 принимал деятельное участие в работе Украинского православного собора. В том же году эмигрировал, сначала в Югославию, затем (в 1923) в Чехословакию, где был директором Педагогического института в Праге, в 1926 во Францию. С 1926 и до конца жизни Зеньковский был профессором Богословского института в Париже. В 1923—1927 возглавлял Педагогическое бюро по делам русской зарубежной школы, в 1927 редактор журнала «Вопросы религиозного воспитания и образования». С 1923 по 1962 председатель Русского студенческого христианского движения. В 1944 после смерти о. С. Булгакова был избран деканом Богословского института. В 1942 Зеньковский принял сан священника (протоиерей). Среди многообразных научных интересов Зеньковского, мировоззрение которого можно охарактеризовать как «православный универсализм», центральное место занимает понятие «личности», интерес к педагогике как «воспитанию личности» и повышенный интерес к русской классической литературе и русской философии. Но прежде всего и главным образом Зеньковский — христианский православный философ, еще в России начавший свою научную деятельность с решения проблемы «психической причинности», которая в еготрактовке превращается в ответ на вопрос «Как возникает в сознании человека идея Бога?». Он приходит к выводу, что идея Бога, будучи «фактом сознания», не может возникнуть ни из социального опыта человека, ни в сфере подсознания. Она может быть объяснена только при допущении взаимодействия между субъектом и трансцендентным объектом. Это т. н. мистический опыт, который разными людьми переживается по-разному. Есть и вовсе неспособные к нему люди, сознание которых Зеньковский впоследствии охарактеризовал как «окамененное нечувствие». Из крупных мыслителей 19 в. таковы, напр., Л. Фейербах и К. Маркс «и те бесчисленные деятели современной мысли, которые берутся рассуждать о религиозной сфере, будучи сами религиозно опустевшими и одичавшими. Единственная связь их с подлинной сферой религии заключается в том, что они никак не могут оторваться от самой темы о религии и все занимаются то «историей религии», то объяснением того, что психологичес-

ЗИММЕЛЬ ки определяет обращение к религии у тех или иных людей и т. п.» («Православная мысль». Париж, 1951, в. 8, с. 44). С проблемой личности (ключ к которой дает то или иное решение психофизической проблемы) тесно связана проблема воспитания личности. Зеньковский — один из немногих русских мыслителей, которые в 20 в. разработали целостную философ ско-педагогическую систему. Собственно философская система Зеньковского состоит из трех разделов: гносеологии, метафизики и учения о человеке (антропологии). В сфере гносеологии Зеньковский стоит на точке зрения, которую он называет «христоцент- рическим пониманием знания». Выстраивая свои концепции, Зеньковский идет по пути критики противоположных и близких ему взглядов, разоблачая первые и уточняя вторые, затем дает собственное понимание проблемы, после чего добытое таким образом положительное решение проблемы еще раз обосновывает с помощью христианского вероучения. Так, в гносеологии, преодолев односторонности учения С. Н. Трубецкого о «соборной природе человеческого знания» и немецкого трансцендентального идеализма, Зеньковский приходит к понятию «церковного разума», согласно которому метафизическую опору познания нужно искать в понятии Церкви. «Это истолкование знания решительно отвергает принцип «автономии» разума, что требует пересмотра всех принципов современной науки» (История русской философии, т. 2, ч. 2. Л., 1991, с. 252). В метафизике Зеньковский, отказавшись от по строений Вл. С. Соловьева, приходит к «отвержению» всяческих форм неоплатонизма. Его онтология — это прежде всего учение о тварности бытия, самобытный вариант софиологии (хотя в ряде пунктов Зеньковский следует за С. Н. Булгаковым); он разработал также собственный вариант космизма и учения о мировой Душе. В учении о человеке Зеньковский дает обобщающую формулировку тех психологических и педагогических идей, которые он разрабатывал в течение всей жизни. «Путь человека, — считает он, — на земле стоит под знаком «креста» (у каждого человека, по учению Господа, «свой» крест, что обеспечивает несравнимость и своеобразие каждой личности), т. е. внутреннего закона, по которому может быть восстановлена утраченная (хотя в основе и не разрушенная) цельность в человеке. Отсюда понятна центральность его моральной жизни; освобождение от власти «душевных» движений, одухотворение всего состава человека есть вместе с тем наша подготовка к торжеству вечной жизни в человеке. Все педагогические усилия, какие вообще осуществимы, должны быть направлены на то, чтобы юное существо могло «найти себя» и творчески преображать свой состав, какой оно в себе находит, как взаимодействие наследственности, социальных и духовных влияний» (там же, с. 253). Богословские взгляды Зеньковского изложены в книге «Апологетика» (Париж, 1957), в которой он ставит целью «во всех тех точках, где намечается действительное или мнимое расхождение знания и культуры с Церковью, показать, что правда христианства остается незыблемой» («Апологетика». Рига, 1992 с. II). Особое место в творческом наследии Зеньковского занимает «История русской философии» — фундаментальное двухтомное исследование, изданное в Париже в 1948—50 и в 1953 переведенное на французский и английский языки. По охвату материала и глубине интерпретации это исследование до сих пор остается непревзойденным. В первые годы эмиграции Зеньковский работал также над проблемами экономической жизни. В его архиве сохранилось две трети объемной рукописи книги (около 170 страниц из 684, к сожалению, утеряно) под названием «Общие законы экономической жизни», которую он рассматривал как «введение к выработке целостной православной системы». Зеньковский — один из немногих русских религиозных мыслителей, работавший на стыке философии, богословия, педагогики, литературоведения, публицистики и сумевший построить целостную религиозно-философскую систему, не преступив той грани, которая отделяет все эти формы сознания и интеллектуальной деятельности друг от друга. Его творчество в полном объеме сохраняет свою актуальность. Соч.: Русские мыслители и Европа. Париж, 1926; Дар свободы. Париж, 1928; О чуде. Париж, 1928; Н. И. Пирогов как мыслитель. Pet- seris, 1939; Наша эпоха. Париж, 1955; О мнимом материализме рус- сской философии. Мюнхен, 1956; Философские мотивы в русской поэзии (А. С. Пушкин — Ф. И. Тютчев — А. К. Толстой). — «Вестник Русского студенческого христианского движения», 1959, № 52,54,55, 1961,№61; Н. В. Гоголь. Париж, 1961; Основы христианской философии. Франкфурт-на-Майне, т. 1—2,1961—64; Общие законы экономической жизни.— «Вестник Русского студенческого христианского движения». 1991, № 161; Das Bild des Menschen in der ostlichen Kirche. Stuttg., 1953; Grundlagen der orthodoxen Antropologie. Stuttg., 1953. Лет.: Некрологи: «Вестник Русского студенческого христианского движения», 1962, № 66—67; «Новый журнал», 1962, № 70; Лососий Н. О. История русской философии. М., 1991; Зернов Н. Русское религиозное возрождение 20 в. Париж, 1991 (библ.). В. В. Сапов

ЗЕРНОВНиколай Михайлович (9 октября 1898, Москва — 25 августа 1980, Оксфорд) — русский историк мысли и культуры; деятель экуменического движения. Сын врача, внук священника. В 1921 эмигрировал. Окончил богословский факультет Белградского университета (1925), жил в Париже, с 1932 — в Англии. Доктор философии (1932) и доктор богословия (1966) Оксфордского университета. Секретарь Русского христианского студенческого движения (1925— 32), первый редактор журнала «Вестник РСХД» (1925—29), секретарь и вице-председатель Содружества св. Албания и преп. Сергия (1935—1947), созданного по его инициативе для взаимного ознакомления православных и англикан. Профессор Оксфордского университета по истории православной культуры (1947—66), профессор экуменического богословия ряда университетов США. Особую популярность приобрели его книга «Русское религиозное возрождение 20 века», изданная сначала по-английски (Лондон, 1963), а затем по-русски (Париж, 1974), а также изданная под его редакцией и составленная совместно с женой, братом и сестрой двухтомная хроника семьи Зерновых: «На переломе. Три поколения одной московской семьи» (Париж, 1970) и «За рубежом. Белград, Париж, Оксфорд» (Париж, 1973), в которой через историю одной семьи ярко показана культурная жизнь дореволюционной Москвы и послереволюционной русской эмиграции. Соч.: St. Seigius. Builder of Russia. L., 1939; Three Russian Prophets (Khomiakov, Dostoevsky, Soloviev). L., 1944; Вселенская Церковь и русское православие. Париж, 1952; Русские писатели эмиграции: биографические сведения и библиография их книг по богословию, религиозной философии, церковной истории и православной культуре. 1921-1972. Boston, I973. Лит.: ШмеманА. прот. Н. Зернов (1898-1980). - «Вестник РХД». Париж, 1980, №132. А. В. Соболев

ЗИММЕЛЬ(Simmel) Георг (1 марта 1858, Берлин — 26 сентября 1918, Страсбург) — немецкий философ и социолог.

ЗИММЕЛЬ С 1901 — экстраординарный профессор Берлинского, с 1914 — профессор Сграсбургского университетов. На разных этапах творчества испытал воздействие идей раннего позитивизма (Спенсер) и натурализма (Фехнер), философии жизни, а также Гегеля и Маркса. Принято различать три этапа духовной эволюции Зиммеля. Первый — натуралистический — связан с воздействием прагматизма, социал-дарвинизма и спенсеровского эволюционизма с характерным для последнего принципом дифференциации, применяющимся при анализе развития в любой сфере природы, общества и культуры. Второй этап — неокантианский. В центре внимания Зиммеля на этом этапе — ценности и культура, относимые к сфере, лежащей по ту сторону природной каузальности; деятельность гуманитариев понимается как «трансцендентальное формотворчество». Источник творчества — личность с ее априорно заданным способом видения. Парадоксальное содержание т. н. «личностного априори» в более поздних работах выражается в понятии «индивидуального закона». В соответствии с формами видения возникают различные «миры» культуры: религия, философия, наука, искусство и т. д. — каждый со своеобразной внутренней организацией, собственной уникальной «логикой». Для философии, например, характерно постижение мира в его целостности; эту целостность философ усматривает через каждую конкретную вещь, причем этот способ видения не может быть ни подтвержден, ни опровергнут наукой. Зиммель говорит в этой связи о различных «дистанциях познавания»; различие дистанций определяет различие образов мира. Индивид всегда живет в нескольких мирах, и в этом — источник его внутренних конфликтов, имеющих глубинные основания в «жизни». В этот же период сформировались основные идеи Зиммеля в области социального знания и социологии культуры. Предмет социологического изучения, возможного в разных науках об обществе,— формы обобществления (Formen der Vergesellschaftung). Социология в этом смысле подобна грамматике, отделяющей чистые формы языка от содержания, в котором живы эти формы. За выявлением форм должны следовать их упорядочение и систематизация, психологическое обоснование и описание в историческом изменении и развитии. Противопоставление формы и содержания следует понимать как противопоставление «материи» социального взаимодействия — культурно-исторически обусловленных продуктов человеческого духа, целей, стремлений, потребностей индивидов — и наиболее часто повторяющихся, характерных для всех эпох и событий структур взаимодействия, в сочетании и в совокупности которых и существует человеческое общество. Эти формы обобществления Зиммель иногда называет культурными формами. Важнейшая из классификаций культурных форм — по степени их отдаленности от непосредственного переживания, от «потока жизни». Ближе всего к жизни спонтанные формы, такие, как обмен, дарение, подражание, формы поведения толпы и т. д. Более отдалены от жизненных содержаний экономические и другие организации. Наибольшую дистанцию от непосредственности жизни имеют формы, названные Зиммелем чистыми, или «игровыми», ибо содержание, когда-то их наполнявшее, исчезло: это, например, «старый режим», «наука для науки», «искусство для искусства», «кокетство», лишенное остроты и непосредственности любовного переживания, и т. д. Современное социально-культурное развитие Зиммель рассматривает как постоянное усиление разрыва между формами и содержаниями, как возрастающее опустошение культурных форм, сопровождающееся индивидуализацией человека и увеличением человеческой свободы. Конкретно это выражается в интеллектуализации общества и развитии денежного хозяйства. Оба процесса идут параллельно, аналогичны друг другу и символизируют рост «формализации». Интеллект «внекачественен», предметом интеллектуальных (логических) операций может быть что угодно, но критерии правильности этих операций безотносительны к предмету. Деньги — формальный критерий ценности, уравнивающий все и вся, людей и вещи, людей между собой. Интеллект обеспечивает легкость понимания, обратной стороной которого становится уравнение всего и понижение общего уровня душевной жизни и переживания. Точно так же деньги все более исключают всякое проявление непосредственности, отнимают у производимой вещи ее целесообразный характер, превращая ее в средство, пространственно, а затем и духовно отделяют человека от принадлежащих ему вещей, отчуждают работника от продукта своего труда, владельца от владения и т. д. В этом процессе всеобщего отчуждения люди теряют качества своей уникальности, перестают быть предпочитающими и предпочитаемыми Символом межчеловеческих отношений становится проституция, природа ее и природа денег аналогичны: «Безразличие, с которым они предаются всякому новому употреблению, легкость, с которой они покидают любого субъекта, ибо поистине не связаны ни с одним, исключающая всякое сердечное движение вещность, свойственная им как чистым средствам, — все это заставляет провести роковую аналогию между деньгами и проституцией» (Philosophie des Geldes. В., 1987, S. 414). Зиммель исследует культурную функцию денег и логического сознания во всех их тончайших опосредствованиях и проявлениях, обнаруживая «стилевое единство» современной культуры — объективность денег и логических форм. Стиль определяет смысл эпохи — нарастающее опустошение культурных форм, отрыв их от содержания, превращение в самодовлеющие игровые формы. Для третьего этапа творчества Зиммеля характерна сосредоточенность на проблеме «жизни». Жизнь как порыв, чистая и бесформенная витальность, реализуется в самоограничении посредством ею же самой создаваемых форм. На витальном уровне эта форма и граница — смерть, которую несет в себе сама жизнь. На «трансвитальном» уровне жизнь превозмогает собственную ограниченность, порождая «более жизнь» (Mehr-Leben) и «более-чем-жизнь» (Mehr-als-Leben) — формы культуры, относительно устойчивые образования, противостоящие вечной текучести и изменчивости жизни. Культура противостоит не только витальности, голой жизненной силе, но и духовности, воплощенной в творчестве и эмоциональных движениях. Факты жизни, такие, как труд, творчество, становятся ценностями культуры лишь тогда, когда превосходят рамки своего природного, существования и, будучи рассмотренными с точки зрения определенного культурного идеала, помещаются в культурный контекст. Жизнь и дух образуют культуру путем саморефлексии. На этом пути философия жизни трансформируется у Зиммеля в философию культуры. «Возвысившись» над жизнью, культура обретает собственную динамику и логику развития, но, будучи оторванной от жизненной стихии, лишается жизненного содержания, превращается в пустую форму, в чистую «логику», не способную уже вмещать в себя движение развивающейся жизни. В момент своего зарождения и творчества культурные явления соответствуют жизни, но по мере развития как бы «отдаляются» от нее, становятся ей чуждыми и иногда даже враж-

зло дебными. Так, астрономия, служившая потребностям земледелия и мореплавания, начинаетразвиваться «ради самой себя»; социальные роли, лишаясь своего жизненного содержания, превращаются в театральные маски; реальные схватки становятся игрой, спортом; любовь, оторванная от непосредственных жизненных импульсов, принимает форму кокетства. Жизнь сама по себе бесформенна, считает Зиммель, так что не может существовать форма, которая отвечала бы сущности жизни. Поэтому чередование культурных форм лишено целесообразности и не представляет собой прогресса или регресса, так что количественный рост культурно оформленного материала жизни есть, строго говоря, процесс релятивизации культурных ценностей. Процесс этот мог бы быть остановлен лишь в том случае, если бы жизнь могла проявлять себя в голой непосредственности, вне всяких форм. Однако «все познание, воление, творчество могут лишь заменять одну форму другой, но никогда саму форму жизни — чем-то потусторонним по отношению к форме вообще» («Конфликт современной культуры». Пг, 1923, с. 238). Противоречие жизни и культуры не может быть примирено: жизнь не способна выразить себя вне культуры, а культура не в силах дать жизни адекватное ей выражение. В осознании неизбывности этого противоречия и состоит, по Зиммелю, трагедия культуры. Зиммель — тонкий диагност своего времени. Характерной чертой современной ему культуры он считал борьбу жизни против принципа формы вообще, то есть против культуры как таковой: чем более формализуются социальные и культурные образования, тем более отчужденным от них оказывается индивид как таковой, воплощающий в своем творческом, «душевном» существовании глубинные тенденции самой жизни. Отчуждение оказывается равнозначным свободе, и единственным регулятором морального поведения становится индивидуальный закон — уникально-личностное «априори», определяющее жизнь и поведение индивида и знаменующее собой (наряду с созданием культурных форм) способность жизни к творчеству и художественной саморегуляции. Истоки и природу «духа капитализма» Зиммель объяснял господством денег и интеллекта — в отличие от М. Вебера концепция его оказалась глубоко пессимистической. Как и у Вебера, главную роль у Зиммеля играет «рационализация» мира, но если у Вебера пафос рационализации — это пафос безграничного познания и овладения природой и обществом, то у Зиммеля речь идет о постоянном опустошении и обеднении мира, снижении качества душевного переживания и, в конечном счете, качества самого человека. Идеи Зиммеля через посредство Г. Лукача, Э. Блоха и др. оказали воздействие на формирование критики культуры в неомарксизме и нашли выражение в современной философской антропологии и социологии. Соч.: Gesamtausgabe, hrsg. О. Rammstedt. Bd, 1. Fr./M, 1987; Проблемы философии истории. M., 1898; Избранное, т. 1—2. М, 1996. Лит.: Ионин Л. Г. Георг Зиммель — социолог. М., 1981; Филиппов А. Ф. Обоснование теоретической социологии: введение в концепцию Георга Зиммеля.- В кн.: Зиммель Г. Избранное, т. 2. М., 1996; Schnabel Р. Е. Die soziologische Gesamtkonzeption G. Simmeis. Stuttg., 1974; Asthetik und Soziologie um die Jahrhundertwende. Georg Simmel. Fr./M., 1976; Frisby D. Sociological impressionism, a rcassesment of G. Simmer's social Theory. L., 1981; Georg Simmeis Philosophie des Geldes, hrsg. Z. Kintzele und P. Schneider. Fr./M., 1993. Л. Г. Ионин

ЗЛО— ценностное представление, противоположное добру (благу), универсалия культуры, основополагающая для морали и этики. Зло охватывает негативные состояния человека (старение, болезнь, смерть, нищету, униженность) и силы, вызывающие эти состояния (природные стихии, общественные условия, деятельность людей). Понятие морального зла определяет то, чему противодействует мораль, что она стремится устранить и исправить. Оно относится ко всему, что возникает в результате сознательных усилий субъекта и его произвольного выбора. Субъективная характеристика морального зла — вменяемость как способность контролировать свои действия, отвечать за них. Объективная характеристика делится на формальную и содержательную. С формальной стороны как зло квалифицируется деятельность, противоречащая принятым в данной культуре нормам морали (в конечном счете — идеалу); с содержательной это — деятельность, которая имеет негативное значение для состояния других людей или самого действующего субъекта: причиняет материальный или духовный ущерб, вызывает страдания и сходные негативные чувства, ведет к деградации. Как противоположность добру моральное зло подрывает основы творческого сотрудничества людей, распространяя вражду между ними и (или) лишая их высших человеческих способностей. Через понятие морального зла культура 1) указывает человеку на опасность его собственной активности, полагая источник разрушения не во внешней действительности, а в самом субъекте, т. е. научает критически относиться к себе; 2) предостерегает от обособления отдельных способностей личности, ориентирует на собранность и сосредоточение. Понятие морального зла выделяется постепенно из комплекса негативных оценок, в котором оно сплавлено со злом физическим и социальным. Исходной формой негативной оценки выступают переживания боли, страдания и производные от них эмоции (страх, гнев, обида и т. п.), в которых человеку представлены деструктивные аспекты реальности. Воображение опредмечивает эти переживания, связывая их с образами огня и грязи или персонифицируя в чудовищных демонических существах. В ходе культурного развития выяснялась этиология деструктивных сторон действительности, степень их опасности, способы нейтрализации (отстранение или активное противоборство). С дифференциацией культуры в общем понятии зла начинают выделяться различные планы: космический, социальный, человеческий. Во вселенском плане зло понимается как безличный хаос, угрожающий мировому порядку, косная материя или враждебная человеку духовная сущность, вызывающая природные катаклизмы. На уровне социума зло обретает облик общественной силы, противопоставляющей себя целому и разлагающей его. На уровне человека зло мыслилось как дисгармония телесных, душевных или духовных качеств. В религии и философской этике данные планы совмещены. Античная этика толковала зло как хаотизирующее начало в микрокосме, полисе и макрокосме. По Аристотелю, напр., зло (to cacon) проявляется в нравах как зверство, невоздержанность, порочность; при этом не только избыток, но и недостаток являются признаками зла, ибо и тот и другой нарушают меру, ввергают этос в хаос. Быть злым значит поднимать себя до демонического уровня или опускаться до животного. Особое значение придается злу в религиях спасения: зороастризме, буддизме, христианстве и др. В христианстве ветхозаветная идея о грехе как нарушении договора между Богом и людьми переосмыслена на основе неоплатонической онтологии. Исходной причиной зла объявляется произвольное отклонение от

ЗНАК Божественного порядка. По мере отождествления добра с полнотой и совершенством зло превращается в недостаток внутренней организации. Августин в полемике с манихеями определил его как лишенность бытия. Противоположные аспекты зла — чрезмерность и ущербность — христианская этика соединила в образе дьявола как архетипе морального зла, воспроизводящемся в греховности человека с грехопадения Евы и Адама до злодеяний современного человечества. Душа человека вследствие первородного греха от рождения предрасположена ко злу, открыта дьявольским соблазнам. Для их искоренения разрабатывалась монашеская и мирская аскеза. Понятие зла, развитое религиями спасения, стало явной или неявной парадигмой для последующей этики. Европейская этика (Фома Аквинский, Я. Бёме, Б. Паскаль, Г. В. Лейбниц, И. Кант, Ф. В. Шеллинг и др.) основывалась на христианской концепции зла, акцентируя то его трагическую серьезность (Бёме), то призрачность и ничтожность (Лейбниц). Сквозной религиозно-этической проблемой стало логическое согласование морального несовершенства человечества со всемогуществом и всеоблагостью Бога (см. Теодицея). В русской нравственной философии 19—20 вв. (В. С. Соловьев, Н. А. Бердяев, С. Л. Франк, Н. О. Лосский и др.) была продолжена традиция христианского толкования зла как нарушения органической цельности сущего. Соловьев, исходя из идеи всеединства, осмыслил зло как дисгармоническое взаимоотношение целого и частей. Православная теодицея П. А. Флоренского основана на идее антиномичности мира и человека. Свобода, порождающая моральное зло, является единственным средством воссоединения с Богом. В западной философии 19—20 вв. наряду с христианским наметились иные подходы к проблеме зла. А. Шопенгауэр усматривал корень морали в сострадании, со слабостью или отсутствием которого и связывал зло. Марксизм объяснял зло с социально-экономической точки зрения, выставляя как его основу отчуждение и эксплуатацию человека человеком. Современная этика обогатила понятие зла многообразным этнографическим материалом, анализом связей с психопатологией (фрейдизм и неофрейдизм), исследованием реальных процессов дегуманизации культуры (экзистенциализм) и т. п. Инвариантное содержание морального зла обусловлено особенностями функционирования нравственности. Она создает иерархический порядок взаимоотношения людей; в понятии морального зла акцентируется деструктивная активность субъекта по отношению к этому порядку. Одной из самых очевидных форм морального зла выступает сознательное унижение человека. В соответствии с этим основными поведенческими проявлениями морального зла считаются насилие и обман. Этика рекомендует спектр различных способов практического отношения ко злу, простирающийся от пассивного неприятия (отстранения, избегания) до активной борьбы (искоренения). Особую проблему составляет возможность временного сотрудничества со злом, т. е. использования его средств для достижения благих целей (см. Цель и средства). Этический ригоризм не допускает использования зла (насилия и обмана) ни при каких обстоятельствах, исходя из предпосылки, что нравственный порядок является неизменным и непротиворечивым. Этический историзм (Гегель, К. Маркс и др.) опирается на идею позитивной роли зла в истории: положительные социальные перемены происходят на фоне разложения нравственных связей; алчность и властолюбие бывают мотивами благих деяний — объединения государства, экономических и технических инноваций и т. п. Действительно позитивная роль зла ограничена тем, что оно уничтожает другое зло, еще большее. Однако предметные результаты деятельности лежат в иной плоскости, чем ее моральное значение; их абсолютизация граничит с прямой апологией морального зла. Она особенно заметна в имморализме Ф. Ницше. Умеренный этический пробабилизм исповедует принцип «меньшего зла» (утилитаризм, теория «сопротивления злу силой» И. А. Ильина и т. п.). Осуществление подобного принципа сопряжено с труднейшей проблемой количественных характеристик зла, его рационального критерия. Между тем ссылка на «меньшее зло» часто служит лишь оправданием неблаговидных поступков. Своеобразным итогом исторического развития этики является убеждение, что главное средство борьбы со злом — нравственное совершенствование. Лит.: Кант И. Религия в пределах только разума.— В кн.: Он же. Трактаты и письма. М., 1980; Лейбниц Г. В. Опыты теодицеи о благости Божией, свободе человека и начале зла.— Соч. в 4 т., т. 4. М., 1989; Лосский Н. О. Бог и мировое зло. М., 1994; СкрипникА. П. Моральное зло в истории этики и культуры. М, 1992; Siwek P. The Philosophy of Evil. N.Y., 1951; RicoeurP. Symbolism of Evil. Boston, 1972; The Anthropology of Evil. Oxf., 1985. А. П. Скрипник

ЗНАК— материальный объект, чувственно воспринимаемый субъектом и используемый для обозначения, представления, замещения другого объекта, называемого значением данного знака. В качестве знака могут выступать объекты самого различного типа: предметы, явления, свойства, отношения, действия и т. п. Знак используется для приобретения, хранения, переработки и передачи информации. Знаки являются объектом изучения в различных дисциплинах: логике и лингвистике, философии и психологии, биологии и антропологии, эстетике и социологии и т. п., но центральным объектом исследования они стали в особой науке о знаках — семиотике. Материальный объект может выступать в качестве знака, становясь тем самым материально-идеальным образованием, только в особом процессе или знаковой ситуации (семиозисе). Его классическое определение было дано Ч. Моррисом: «Этот процесс, в традиции восходящей к грекам, обычно рассматривался как включающий три (или четыре) фактора: то, что выступает как знак; то, на что указывает знак (refer to); воздействие, в силу которого соответствующая вещь оказывается для интерпретатора знаком. Эти три компонента семиозиса могут быть названы соответственно знаковым средством (или зна- коносителем) (sign vehicle), десигнатом (designatum) и интер- претантой (interpretant), a в качестве четвертого фактора может быть введен интерпретатор (interpretor)». В современной русскоязычной литературе практически общепринятым является использование вместо первых трех терминов слов «знак», «значение», «смысл», термин «интерпретатор» используется наряду с термином «субъект семиозиса». В графической форме се- миозис обычно задается как треугольник, три вершины которого представляют собой соответственно: «знак — значение — интерпретатор» или «знак — смысл — значение». Все четыре компонента семиозиса могут быть заданы в тетраэдре, каждая грань которого, являясь треугольником, выражает свой аспект семиозиса, а шесть ребер, соединяющие вершины и четыре луча, проходящие через вершины, задают десятимерность пространства семиозиса (понятие тетраэдра семиозиса разработано в работах С. А. Павлова). Знаки, их свойства и отношения между знаками изучаются в разделе семиотики — синтаксисе; в логике выделяется осо-

ЗНАК бый раздел — логический синтаксис. В синтаксисе исследователь абстрагируется от значения и смысла знака, а также от интерпретаторов. Основоположник семиотики Ч. Пирс, рассматривая вопрос о природе знаков и их связи со значением, выделял три основные типа знаков: индексы (index), иконические знаки (icon) и символы (symbol). Индекс — это знак, связанный с обозначаемым объектом причинно-следственной связью; индекс является следствием по отношению к некоторой причине и потому может выступать в качестве «естественного» знака этой причины (дым — знак огня, повышенная температура — знак болезни и т. п.). Иконические знаки — это знаки, обладающие некоторым сходством с обозначаемым и именно в силу этого сходства могут использоваться как «заместители», т. е. знаки обозначаемого: фотография, чертеж, физическая или математическая модель могут служить примерами иконических знаков. И, наконец, символы: Пирс понимает символы как чисто условные знаки, получающие свое значение исключительно на основании соглашения, заключаемого между интерпретаторами. Последнее название представляется неудачным, т. к. более распространенным для термина «символ» в истории культуры (и особенно в религиозных и мистических учениях) является иное понимание. Слово «символ» происходит от древнегреческого «симболон». «Симболонами» греки называли осколки разбитой плитки, сложив вместе такие осколки и обнаружив, что следы раскола совпадают, люди могли опознать друг друга как участников некоторой сделки, договора, сообщества. Таким образом, символ по своему изначальному значению есть, во-первых, тайный знак, понятный только посвященным и тем самым связывающий их в единое множество, а во-вторых, символ есть условный знак, т. е. знак, о значении которого специально договорились. Пирс, давая свое определение символам, опирается только на второе значение древнегреческого термина (в дальнейшем вместо термина «символ» в том смысле, который определил Пирс, будет говориться об условных знаках). В истории культуры за термином «символ» укрепилось скорее иное значение; символ — это знак, который обозначает что-то тайное, скрытое, часто — сверхъестественное, божественное. Знак приобретает статус символа только в силу определенной связи между знаком и его значением, усматриваемой субъектом — пользователем знака. Между сакральными символами и их значениями во многих религиозных и философских учениях усматривается особая связь: символ является ключом к своему значению, он со- причастен своему значению, обладая общей с ним природой или сущностью. Это порождает двойственное отношение между знаком и обозначаемым: с одной стороны, символ, как и любой знак, при неавтонимном употреблении обозначает что-то иное, отличное от него самого, и, соответственно, не тождественен обозначаемому; но, с другой стороны, он тождественен обозначаемому по сущности — обладая той же природой, что и обозначаемое. Отсюда все символы, относящиеся к одному объекту, оказываются (в силу транзитивности тождества) тождественными друг другу по сущности и в некотором смысле взаимозаменимыми. Так, если крест стал символом христианства, так как был орудием казни Христа, то изображение рыбы приобрело такой статус только в силу того, что древнегреческое слово «ихтис» (рыба) рассматривалось как аббревиатура, т. е. образованное из первых букв слов, составляющих выражение «Иисус Христос Сын Божий Спаситель», а графический символ рыбы связан с языковым выражением «рыба» посредством того, что и графический, и вербальный знаки обозначают один и тот же объект. Таким образом, классификацию Пирса необходимо расширить, добавив к ней еще один вид знаков — сопричастные знаки. Термин «символ» (кроме вышеуказанного) получил в науке еще одно значение — он является синонимом термина «знак», когда речь идет о формулах как особых знаках «языков наук» — математических, физических, химических, логических и т. п. символах. Можно говорить об использовании знаков животными. Знаком можно считать раздражители, вызывающие действие безусловного рефлекса (инстинкта) и условного рефлекса (такого рода знаки чаще называют сигналами). Знаки, вызывающие действие условного рефлекса, могут быть случайными по отношению к тому, о чем они сигнализируют, свой же характер сигнала они приобретают в некоторой ситуации за счет того, что регулярно присутствуют в этой ситуации. Так, в опытах по выработке условного рефлекса у собак, проводимых И. П. Павловым, звонок регулярно предшествовал кормлению животного, что приводило к формированию условного рефлекса: когда подопытное животное слышало звонок, у него начиналось слюновьщеление. Среди сигналов, на которые реагируют животные, особое место занимают те, которые они сами продуцируют (пчела, прилетевшая в улей, исполняет особый танец над ульем, «сообщающий» другим пчелам, где она собрала пыльцу, если данный участок далеко, она выписывает восьмерку, ось которой указывает в направлении этого участка, если же участок близко, то «танец» пчелы носит беспорядочный характер). Такого рода системы сигналов, продуцируемых и воспринимаемых животными, позволяют говорить о них как предтечах языка. Все знаки можно поделить на языковые и неязыковые. В процессе познания особо важную роль играют знаки, организованные в язык. Особенностью языковых знаков является то, что они входят в систему знаков и функционируют как знаки только в ней, в соответствии с имеющимися в ней правилами — как явными, так и неявными. Языковые знаки можно определить как материальные объекты, предназначенные для использования в качестве знаков. Использование знаков в знаковых системах (языках) основано на абстракции отождествления, в силу которой отождествляются однотипные знаки, порожденные в различных условиях, в различное время, различными средствами, имеющие различную материальную природу и т. п. Так, буква может быть записана или напечатана различными шрифтами, но при этом считается одной и той же буквой, разные варианты ее записи понимаются как различные примеры или экземпляры одного и того же знака. Языки делятся на естественные и искусственные. Исторически первым был естественный язык (языки) в форме устной речи, возникший в палеолите; в эпоху древних цивилизаций на основе пиктографии возникает письменный язык, являющийся как бы «переводом» звуковой формы языка (воспринимаемой слухом) вграфическую (воспринимаемую визуально). В ряде цивилизаций возникли системы знаков, которые можно охарактеризовать как языки и материальная природа которых иная: во-первых, это звуковые, но не словесные знаки («язык барабанов», «язык свиста» и т. п.); во-вторых, это не звуковые знаки, напр., жесты и позы (скажем, в «языке танца»); в Индии сформировался особый «языкрук», где роль знаков (символов) играют положения рук (мудры), в других случаях роль знака могут выполнять предметы определенно-

ЗНАНЕЦКИЙ го качества и в определенной позиции (в «языке мушек» мушка на кончике носа — знак ревности, в «языке вееров» сложенный веер — знак отказа и т. п.). В 19—20 вв. были специально разработаны особые языки для людей, не способных воспринимать устную речь: для глухонемых — язык жестов (воспринимаемый визуально) и язык для слепоглухонемых (воспринимаемый тактильно). Для слепых был разработан также особый письменный язык (со шрифтом Брайля), воспринимаемый тактильно. Таким образом, материальная природа объектов, используемых в качестве знаков, оказывается не принципиальной для когнитивных процессов и функционирования языка, а детерминируется в основном удобством или доступностью продуцирования и восприятия знаков. В соответствии с типом языка можно различать знаки естественных и искусственных языков. В искусственных языках знаки в основном носят характер чисто условных знаков. Вопрос о природе языковых знаков в естественном языке и их роли в когнитивных процессах был поставлен еще в культуре Древнего мира. Так, уже в античности сформировались две основные концепции природы языковых знаков. У истоков одной из них стоит Аристотель, который утверждает условный, договорный характер имен, о чем он говорит в работе «Об истолковании». Другая концепция нашла свое воплощение в работах Платона (в частности, в диалоге «Кратил») и у стоиков. Последнее учение часто называют «естественной» теорией происхождения языка. Согласно этому подходу, языковые знаки соответствуют природе обозначаемых объектов — хотя бы для «истинного языка» и «истинных имен». «Истинный язык» и имена в нем считались созданными богами или первыми людьми, которые в силу своей мудрости смогли постичь суть вещей и дать им имена в соответствии с их природой. Сторонники «естественной» концепции происхождения языка обычно утверждают, что со временем — по мере деградации людей (напр., от Золотого века к Железному) — язык портится, искажается, и поэтому в современном им языке (языках) связь имен с обозначаемым уже не очевидна. «Естественная» теория происхождения языка имела место в самых различных культурах и учениях — почти во всех школах древнеиндийской философии, в конфуцианстве, гностицизме, суфизме и др. В европейской философии эта «линия Платона» отчетливо прослеживается до поздней схоластики, где, в частности, выступает обоснованием терминализма В. Оккама. Начиная с эпохи Просвещения доминирующим становится понимание вербальных знаков как чисто условных, что нашло свое выражение в работах Гоббса, Локка, Лейбница, Кондильяка и др. В современном языкознании оно практически общепринято. Исследования в области психолингвистики выявили некоторые связи между материальными характеристиками знаков в естественных языках (звучанием), значениями этих знаков и определенными аспектами человеческой психики, связанными со способностью продуцировать и воспринимать знаки. Знаки играют важнейшую роль в формировании и развитии человеческого сознания. «Человеческая цивилизация невозможна без знаков и знаковых систем, человеческий разум неотделим от функционирования знаков — а возможно, и вообще интеллект следует отождествить именно с функционированием знаков» (Ч. У Моррис). Использование знаков и знаковых систем позволяет человеку оперировать в своем сознании с «заместителями» объектов внешнего мира, создавать знаковые модели действительности, выявлять свойства и отношения между такими объектами и т. п. Лит.: Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974; Выготский Л. С. Избранные психологические исследования. М, 1956; Гриненко Г. В. Смысл и значение в сакральных текстах.— В кн.: Логические исследования, вып. 6. М, 1999; Моррис Ч. У. Основания теории знаков.— В кн.: Семиотика. М., 1983; Лейбниц Г. В. Новые опыты о человеческом разуме.— Соч. в 4 т., т. 1. М., 1982; Павлов С. Л. Аксиоматический подход к теории обозначения.— В кн.: Труды научно-исследовательского семинара логического центра Института философии РАН, 1997. М., 1998; Пирс Ч. С. Из работы «Элементы логики-. Grammatica specula- tiva.— В кн.: Семиотика. М., 1983; Степанов Ю. С Семиотика. М, 1971; Труды по знаковым системам — В кн.: Ученые записки Тартуского университета, кн. 1—6,1964—1973. Г. В. Гриненко

ЗНАНЕЦКИЙ(Znaniecki) Флориан Витольд (15 января 1882, Святники, Польша — 23 марта 1958, Урбана, США) — польско-американский философ и социолог, один из главных представителей т. н. гуманистического направления в социологии 20 в. Степень доктора философии получил в 1909 в Ягеллонском университете (г. Краков). Под влиянием У. Томаса заинтересовался социологией и, не имея возможности по политическим причинам получить работу в Польше, принял в 1914 приглашение Чикагского университета. Совместно с Томасом написал произведение «Польский крестьянин в Европе и Америке», ознаменовавшее начало развития эмпирических социологических исследований. С 1920 — профессор социологии в Познани, где в 1922 основал Польский социологический институт. Многократно выезжал для чтения лекций в США. Основные его теоретические произведения написаны на английском языке. Социологические взгляды Знанецкого формировались под влиянием антипозитивистской традиции (Дилыпей, неокантианство, М. Вебер), а также американского прагматизма и эмпиризма. По его мнению, основой бытия являются ценности, которые создают культурный мир. Именно этот мир познается науками о культуре, в том числе социологией. Ее предмет — социальные системы, из которых состоит социальная действительность. Различая четыре основные социальные системы: социальное действие, социальное отношение, социальная личность и социальная группа, Зна- нецкий полагал, что они должны исследоваться с учетом т. н. человеческого коэффициента. Первоначально этот принцип рассматривался как онтологический, а затем как методологический, т. е. как требование принимать во внимание точку зрения участвующих в социальной ситуации индивидов, учитывать их понимание ситуации, выделять значимый для них аспект. В более широком плане это было требование рассматривать социальные явления как результат сознательной деятельности людей. При этом Знанецкий считал социологию номотетической наукой, т. е. формулирующей законы на основе сбора эмпирических данных, позволяющих учитывать человеческий коэффициент, и индукции. Этим требованиям, по его мнению, отвечает анализ личных документов (см. Биографический метод), впервые примененный в «Польском крестьянине...». Личные документы (письма, воспоминания, биографии, дневники и т. п.) позволили Знанецкому учесть субъективную сторону социальных отношений; объективность исследованию придает компетентная интерпретация специалиста. Наряду с общей социологией Знанецкого интересовали также специальные области — социология знания, воспитания, города. Научная и педагогическая деятельность Знанецкого оказала большое и плодотворное влияние на польскую и американскую социологию 1-й пол. 20 в. Многие понятия и положения, разрабо-

ЗНАНИЕ тайные им, были интегрированы структурным функционализмом и др. школами американской социологии. Соч.: Zagadnienie wartosci w filosofii. Warsz., 1910; The Polish Reasant in Europe and America (With W. I.Towas), vols. 1—5. Boston, 1918— 1920; Miaste w swiadomosci jego obywateli. Poznan, 1931; Method of Sociology. N.Y., 1934; Social Action. N.Y, 1937; On Humanistic Sociology. Chi., 1969. E. В. Осипова

ЗНАНИЕ— форма социальной и индивидуальной памяти, свернутая схема деятельности и общения, результат обозначения, структурирования и осмысления объекта в процессе познания. Со времен элеатов, атомистов и Платона знание характеризуется через противоположность мнению. Глубокое, полное и совпадающее с объектом знание противопоставляется иному — поверхностному, фрагментарному и отклоняющемуся от подлинной реальности знанию, фактически лишаемому позитивного статуса и объявляемого заблуждением. Это — онтологическое представление о знании как образе скрытой реальности, которое постольку состоятельно, поскольку совпадает с последней (теория корреспонденции). Использование вещных аналогий («копия», «слепок», «отпечаток», «отражение») обнаруживает истоки данного представления в сакральных верованиях симпатической магии, согласно которой подобное таинственно порождается подобным. Современные реалистические эпистемологии стремятся десакрализировать процесс «пересадки в голову» предметного содержания с помощью достижений нейрофизиологии и теории информации. Античный скептицизм и сократическая диалектика, напротив, связали знание в большей степени с методом его получения, чем с предметом-прототипом. Всякое мнение или убеждение нуждается в процедуре обоснования, чтобы обрести позитивный познавательный статус. Знание тем самым рассматривается не как связь ментального состояния с его прототипом во внешней реальности, а как согласованность элементов опыта между собой, выступающая в форме оправданного убеждения, связи высказывания, дискурсивной системы (теория когеренции). Такой подход, представленный в новое время картезианством и берклианством и означавший переход от онтологического к собственно теоретико-познавательному образу знания, дает возможность современным философам-аналитикам фактически редуцировать теоретико-познавательные проблемы к лингвистическим. От Аристотеля ведет начало целый ряд представлений о знании, в том числе о знании как умении. Знать нечто (ремесло, язык, обряд) означает уметь практиковать, пользоваться, воспроизводить его. Знание рассматривается как схема деятельности и общения, как функция всякой человеческой активности (функционализм). Этот подход, представленный сегодня социологическими и прагматистскими эпистемоло- гиями, сочетает в себе элементы теорий корреспонденции и когеренции. В настоящее время назрела необходимость расширить традиционное, идущее от И. Канта и К. Поппера представление о форме знания как утвердительном высказывании с субъектно-предикатной структурой, с которым всегда может быть сопоставлена истинностная оценка. Уже Аристотель фактически признавал многообразие типов знания (эписте- ме, докса, пистис, техне, эмпейриа и т. п.). Не только обыденное суждение, эмпирическое протокольное предложение или научная теория, но и философская проблема, математическая аксиома, нравственная норма, художественный образ, религиозный символ имеют познавательное содержание. Все они характеризуют исторически конкретные формы человеческой деятельности, общения и сознания, связанные с адаптацией, ориентацией и самореализацией во внешнем и внутреннем мире. Поэтому полная дефиниция термина знания может строиться лишь по принципу «семейного сходства» (Л. Витгенштейн), как исчерпывающая типология знания, совмещающая разные принципы выделения типов. Средневековые дискуссии об универсалиях и сферах компетенции науки и теологии поставили проблему опытного и вне-опытного знания. Она выступала в форме соотношения приобретенных и врожденных идей (Декарт), впечатлений и идей (Локк, Беркли), истин факта и истин разума (Лейбниц), области эмпирического (апостериорного) и трансцендентального (априорного) (Кант). Чувственная образность, зависимость от условий, частный, приблизительный характер опытного знания отличает его от умозрительности, абстрактности, точности, безусловной всеобщности внеопытного знания. Однако в настоящее время не представляется возможным обосновать существование абсолютно внеопытного знания — во всяком знании выявляются опытные элементы. При этом сам опыт перестает пониматься как нечто монолитное и однообразное (индивидуальный и коллективный, творческий и рутинный, практический и мысленный и т. п.), поэтому противоположность опытного и внеопытного знания рассматривается как относительная, связанная с взаимодействием разных контекстов опыта. Так, сложные логические структуры, выступающие для индивида в конкретной ситуации как априорные, являются для него же результатом постепенного развития его опыта логического мышления, а в конечном счете — плодом совокупного коллективного человеческого опыта. И напротив, простейший чувственный опыт (ощущения цвета, вкуса, запаха) обнаруживает по отношению к индивиду и группе элементы внеопытности, коль скоро в нем определяющую роль играют устойчивые, общепринятые вкусы, предубеждения, традиции. Оппозиция практического и теоретического знания не совпадает с делением по критерию опытного содержания или происхождения. И теоретическому, и практическому знанию соответствует собственная сфера опыта, и их различие кроется, скорее, в формах функционирования знания. Так, практическое знание вплетено в деятельность и общение, слито с ними, направлено на их ситуационное обслуживание и обладает слабой рефлективностью. Оно не вырабатывает смыслы, которыми обладают предметы и способы деятельности, но транслирует их в данную практику из других контекстов опыта. В практической политике, к примеру, доминируют, помимо элементов научности, заимствованная из религии оппозиция сакрального и профанного, мифотворчество и магическая методика подмены терминов и ситуаций, психологическая и биологическая (органнизмическая) терминология. В производственной практике воспроизводятся как научно-технические знания, так и натурфилософские образы слитности человека и объекта, человека и орудия, отождествления природы с Богом, организмом, машиной. Теоретическое знание (философия, теология, идеология, наука) , напротив, ориентировано на выработку новых смыслов и внесение их в реальность. Оно в той или иной степени дистанцировано от объекта и содержит, скорее, схемы специфической деятельности (дискурса, исследования) и общения (диспута, диалога), обретающие форму понятий, законов, теорий

ЗНАНИЕ ВАРАБО-МУСУЛЬМАНСКОЙ ФИЛОСОФИИ в ходе их рефлексивной разработки. Практическое знание имеет, как правило, неявный, невербальный, ритуализированный характер (М. Полани), в то время как теоретическое знание предполагает явную текстуально-словесную форму. Оба эти типа знания содержат дескриптивные и нормативные компоненты, но только теоретическое знание предписывает законы самой природе (естествознание). Теоретическое и практическое знания могут содержать научные и вненаучные элементы, причем само понятие научного знания не исчерпывается какой-либо дефиницией в образе родовидового отличия, но формулируется исходя из его социологической принадлежности науке как социальной системе. Всякий тип знания может быть содержательно охарактеризован только как элемент целостного культурно-исторического комплекса (науки, техники, религии, мифа, магии). Поэтом) исчерпывающая типология знания фактически совпадает с историей культуры. В самом общем виде знание можно определить как творческое, динамическое измерение сознания, коль скоро всякое сознание существует в форме знания. Знание выступает как объективная идеальная форма всякой деятельности и общения, как их возможная форма в том смысле, что оно представляет собой предпосылку расширения горизонта человеческого бытия. Знание есть не только преобразование опыта в сознание путем структуризации, обозначения его элементов, не только фиксация опыта в социальной памяти. Оно является способом трансформации знаковых систем, сознания, деятельности и общения, придания им новой формы, т. е. нового смысла и значения. Знание возникает как осмысление человеком контекстов своего опыта. В таком случае всякий тип знания выступает как смысл, вносимый в специфическую реальность (производственную практику, социальную регуляцию, ритуальный культ, языковый текст). Тем самым знание есть различение этих реальностей и контекстов опыта как возможных сфер реализации человеческих способностей. Способность знания служить расширению культурно-исторического контекста человеческого бытия есть основа для его оценки в терминах таких оппозиций, как точность-приблизитель ность, достоверность-вероятность, сущность-видимость, творчеслво-репродукция, истина-заблуждение. В отличие от задачи когнитивных наук, философский анализ знания связан прежде всего с пониманием его не как информации о внешней и независимой реальности, но, напротив, как элемента мира человека, говорящем о способности его вносить идеальный порядок и смысл в реальность, создавая тем самым предпосылки ее практической трансформации. См. также Знак, Значение, Сознание, Смысл. Лит.: Касавин И. Т. Познание в мире традиций. М., 1990, гл. 3—4; Лекторский В. А. Субъект, объект, познание. М., 1980; Помни М. Неявное знание. М., 1985; Рассел Б. Человеческое познание, его сфера и границы. М., 1957; Розов М. А. Теория социальных эстафет и проблемы анализа знания. — В кн.: Теория социальных эстафет. Новосибирск, 1997; Теория познания (под ред. В. А. Лекторского и Т. И. Ойзерма- на), т. 1. М., 1993; Швырев В. С. Теоретическое и эмпирическое в научном познании. М, 1978; AyerA. The Problem of Knowledge. L., 1956, Bloor D. Knowledge and Social Imagery. L., 1976; Chisholm R. Theory of Knowledge, Englewood Cliffs, 1977; Sandkuhier HJ. Erkenntnis/Erkenntnistheorie. — В кн.: Europaische Enzyklopadie zu Philosophie und Wissenschaften. Bd. 1. Hamb., 1990, S. 772-904. И. Т. Касавин

ЗНАНИЕ ВАРАБО-МУСУЛЬМАНСКОЙ ФИЛОСОФИИ. Благодаря слитности процессуального и субстанциального аспектов в категории масдара (от глагольного существительного) арабское языковое мышление имеет тенденцию рассматривать процесс и результат как нечто единое (см. Действие), поэтому категория «знание» зачастую исследуется неотрывно от категории «познание». Другая особенность понимания знания и познания состоит в тесной связи с теорией указания на смысл: знание рассматривается как «знание смыслов», выявляемых в вещах в качестве их «скрытого». Так открывается «истина» (хакика) вещи, состоящая в ее связанности со своим смыслом, которая понимается аналогично «истинному» указанию выговоренности на смысл в пределах слова (см. Смысл). Так понимаемая истина вещи отличается от истины как «правдивости» (сидк) высказывания о вещи, которая устанавливается как совпадение смысла высказывания и смысла вещи (см. Истина). Это понимание знания и познания было выдвинуто уже ранними арабскими мыслителями, рафидитами и мутазилитами, и в целом сохранилось в дальнейшем. Логика такого понимания категории «истина» предполагает, что смыслы вещи, с которыми сличаются смыслы высказывания, уже известны. Однако выявление этих смыслов безусловно должно предшествовать дискурсивному когнитивному акту и, далее, быть независимым от него. Подобное выявление смыслов, т. е. познание, может быть только непосредственным, или интуитивным. В этом следует полагать основание устойчивого разделения путей получения знания на дискурсивные и недискурсивные (и в частности, такого же деления способов доказательства, см. Доказательство) и столь же устойчивое предпочтение вторых первым при безусловном признании важности и истинности первых, что характерно фактически для всех направлений, за исключением калама, не уделявшего существенного внимания разработке путей получения знания. Двумя наиболее общими терминами для выражения знания и познания служат «'илм» и «ма'рифа». Процессуальная сторона познания подчеркнута термином «тахаккук», который означает «достижение истины» вещи как ее смысла. Термином «идрак» (букв. — настижение) обычно обозначают сенси- бельное и дискурсивное интеллигибельное познание, термином «ихата» (букв. — объятие) — достижение интеллигибельного, преимущественно метафизического, знания. В персидской традиции, сложившейся под влиянием ширакизма и суфизма, «'ирфан» обозначает мистическое познание и мистицизм, тогда как более общим термином для познания выступает «шу'ур» (восприятие, осознание). Помимо этого большинство философских направлений использовало особые термины для обозначения выработанных в них путей получения знания. В философии и теоретических науках в целом признавалась трехуровневая градация достоверности знания. Высшую ступень в ней зашагает «уверенность» (йакин), определяемая как знание, которое исключает вероятность противоположного себе; в силу этого «уверенность» устойчиво (за исключением суфизма) связывается с «успокоенностью» (итми'нан, раха). Вторая принадлежит «мнению» (занн) — знанию, которое допускает свою противоположность как равновероятную. Низшая отдана «сомнению» (шакк) — знанию, предполагающему противоположное себе как более вероятное. Эта линейная иерархия знания переосмысливается в суфизме в связи с характерным для этого течения пониманием истины и путей ее достижения. «Уверенность» понимается в философии как достигаемая либо интуитивно, и тогда она абсолютна, либо в результате дискурсивного доказательства (кийас — силлогизм), и тогда она зависит от правильности исходных

ЗНАНИЕ ВАРАБО-МУСУЛЬМАНСКОЙ ФИЛОСОФИИ посылок и построения силлогизмов. В религиозно-правовой мысли (фшас) в качестве «уверенного» рассматривается только знание, основанное на положениях Корана и сунны (насс, см. 'Асл), тогда как дискурсивное «соизмерение» (кийас) имеет степень «мнения» в силу принципиальной невозможности проникнуть в намерения Законодателя при определении «обоснования» в «норме основы». Общими и устойчивыми типами классификации знания служило его деление в зависимости от источника получения, содержания и отношения к истине. По своему источнику знание делилось на «врожденное» (фитрийй) и «обретаемое» (мустахсал, муктасаб, мустафад). К врожденному относится «неизбежное знание» ('илм идтирар), которое человек не волен не иметь. Оно включает знания, которыми обладают низшие ступени души (растительная и животная), а также «начала разума» ('ава'ил ал-'акл), «изначальное знание» ('аввал 'илм) — аксиомы, признаваемыми всеми людьми в здравом уме и служащие началом получения прочего дискурсивного знания. Некоторые мутакаллимы включали в «изначальное» знание о Творце, поскольку «Творец» — это тот смысл, на который очевидным образом указывает мир в целом. К получаемому относится все прочее знание. Оно, в свою очередь, делится на чувственно постигаемое (хиссийй, махсус), умопостигаемое ('аклийй, ма'кул) и интуитивное; последнее обозначается разными терминами в разных школах. Чувственное и умопостигаемое знание равно являются знанием смыслов, соответственно сенсибельных и интеллигибельных. Характерным является представление о том, что эти два вида знания истинны и не противоречат друг другу. С точки зрения содержания знание делилось на «целокупное» (куллийй) и «единичное» (джуз'ийй): первое представляет собой смыслы, приложимые ко многим вещам, второе — только к отдельной вещи. Целокупное знание именовалось также «универсалией» ('амр куллийй). В арабоязычном перипатетизме, где признаком единичного считалось время, место и т. п., Первоначало и метафизические Разумы наделялись только целокупным, но не единичным знанием; это представление было поддержано в ишракизме. В исмаилизме под куллийй (целокупным) понимается полное, а под джуз'ийй — неполное, «частное» метафизическое знание. Первое достижимо только благодаря «поддержке» (та'йид) свыше и представляет собой благодать, даруемую избранным единицам, но может быть «передано» (ифада) другим людям, которые самостоятельно способны выработать только частичное знание. С точки зрения отношения к истине знание в самом общем смысле может быть названо «истинным» (хакк) или, напротив, «неправильным» (батил): в первом случае знание «правильно» устроено, и неважно, является ли правильность следствием непогрешимости внутреннего устройства самого знания или достигается его связью с истиной вещи, во втором такая правильность отсутствует. Близкими, хотя и более узкими, терминами являются «верное» (сахих) и «неверное» (фасид). Знание, сообщающее истину о вещи, называется «правдивым» (садик), в отличие от «ложного» (казиб), передающего вещь не в соответствии с ее истиной. «Невозможное» (мухал) связывается с внутренним противоречием знания, в отличие от «допустимого» (джа'из), т. е. логически возможного, но не проверенного или принципиально не проверяемого знания. Наилучшим знанием является «полное» (тамм), или «совершенное» (камил). За исключением некоторых рафидитов, считавших, что человек обладает своими знаниями «вынужденно» (идтирар) как сотворенными Богом, а сам не может приобретать знание, и части мутазилитов, отрицавших, что познание является действием самого человека, все признавали возможность познания и, за исключением калама, уделяли особое внимание разработке методов получения совершенного знания. В арабоязычном перипатетизме таковыми считались «запечатление» (тасаввур) вещей и «установление правдивости» (тасдик) высказываний, т. е. получение родо-видовых определений и силлогистика. В исмаилизме методом получения знания считается «установление равновесия» (мувазана) между двумя или более изоморфными структурами мироздания, в ходе которого элементы неизвестной структуры узнаются по элементам известной. Ибн Сйнй в качестве способа непосредственного постижения рассматривает «интуицию» (хадс, реже фитна или басйра), объектом которой является прежде всего «я» ('ана) человека, открытое всем людям, но также и полное знание, заключенное в Действенном Разуме, что доступно немногим обладателям «утонченной» души. В ишракизме логической (дискурсивный) и интуитивный (непосредственный) способы получения знания именуются соответственно «исследование» (бахс) и «погруженность в божественное» (та'аллух), а познание, преимущественно на его высших ступенях, понимается как «озарение» (ишрак) души вышестоящим, метафизическим светом. Суфизм признает логику (мантик) как способ получения дискурсивного знания и интуицию (басйра, мушахада) как возможность непосредственного видения истины вещей, однако полнота знания и соответствующая ему «уверенность» полагаются, в отличие от прочих направлений философской мысли, не в каком-то имеющем фиксированное содержание утверждении или их наборе, а в способности увидеть нефик- сированность любого тезиса и его переход в свою противоположность, причем тезис и антитезис во взаимном полагании (не дающем противоречия и потому не требующим никакого синтеза) составляют возможность друг друга и одновременно истинность знания. Такой способ познания именуется «растерянность» (хайра). Предметом «растерянного» (ха'ир) познания служат метафизические основания мироздания в целом и отдельных вещей и событий. В отличие от античной апории, смущающей растерянности, выявляющей несостоятельность оснований рассуждения, такая растерянность составляет желанное состояние, единственно способное дать полное знание. Различным способам познания соответствуют особые органы. Разум Сакл) служит инструментом дискурсивного познания в его разных формах.. Самость (зат) человека составляет инструмент и одновременно предмет интуиции. Такая разновидность интуиции, как басйра (внутреннее зрение), связывается с метафорическим «внутренним оком», которое Ибн 'Арабй трактует как «воплощенность» человека, т. е. его непосредственную физическую данность. Органом «растерянного» познания признается сердце (калб), которое иногда отождествляют с «сокровенным» (сирр) человека. В связи с особой трактовкой души (см. Душа) последняя также признается в суфизме и предметом, и инструментом получения полного знания. Можно выделить две противоположные линии построения дискурсивного знания: восходящую и нисходящую. В первом случае познание первоначала венчает знание, которое строится начиная с низшего сущего и наращивается благодаря выяснению его метафизических оснований (ал-Кирмйнй). В другом познание нижестоящего считается возможным только после познания вышестоящих причин, а потому построение знания начинается с Первопричины (Ибн Сина). Неко-

ЗНАЧЕНИЕ торые признают возможными оба пути познания. Интуиция имеет предметом «я» человека и Бога (Ибн Сина, ишракизм) или вещи мира, за которыми видится их универсальное основание — божественная самость (суфизм). В растерянном познании построение знания может начаться с любой вещи или события и, описав круг, в котором непременно выясняются их метафизические основания и дается их исчерпывающее описание, возвращается к ним же. А. В. Смирнов

ЗНАЧЕНИЕ(в семиотике) — объект, который обозначается, замещается, репрезентируется другим объектом — знаком; между двумя объектами, выступающими соответственно в роли знака и значения, в процессе семиозиса устанавливается отношение обозначения. Установление такого отношения зависит от природы знаков: для индексов, иконических и сопричастных знаков можно сказать, что интерпретатор усматривает существующую (реальную или воображаемую) связь между знаком и его значением, которая состоит в причинно-следственной связи между ними, их сходстве или в наличии общей природы у знака и его значения, тогда как для условных знаков отношение обозначения устанавливается интерпретатором произвольно или по соглашению с другими интерпретаторами. Отношение между знаками и их значениями является центральным предметом исследования в особом разделе семиотики (науки о знаках), называемом семантика. В семантике исследователь абстрагируется от такого компонента семиозиса, как интерпретатор. В качестве особого раздела выделяется в лингвистике — лингвистическая семантика, в логике — логическая семантика. Со знаком обычно в семиотике связывается несколько типов значений: предметное, смысловое и экспрессивное. Принято говорить, что знак обозначает свое предметное значение, но выражает смысловое и экспрессивное. Под предметным значением имеется в виду тот объект (предмет, субъект, свойство, отношение, явление, ситуация, действие и т. п.), который собственно замещается, репрезентируется данным знаком; этот объект может быть материальным или идеальным, существовать в реальной действительности или в виртуальном мире, быть отдельным предметом или классом, свойством или отношением и т. п. Часто, особенно в естественных (национальных) языках, один и тот же знак может обозначать различные объекты; какое конкретное предметное значение связано с этим знаком при каждом его употреблении, детерминируется контекстом или ситуацией, в которой знак используется. В логике многозначность терминов обычно оценивается как недостаток естественного языка. При построении искусственных формализованных языков стремятся к тому, чтобы каждый знак имел только одно значение (хотя бы в пределах данной интерпретации или множества возможных интерпретаций). В лингвистике многозначность знаков в естественных языках оценивается как важное свойство языка, увеличивающее его выразительные средства, служащее основой для создания тропов и метафор. Различные знаки одного и того же языка могут иметь в качестве их предметного значения один и тот же объект (объекты); знаки, предметные значения которых тождественны, называют синонимами. Одно и то же предметное значение могут иметь и знаки различных языков, тогда один знак характеризуется как перевод другого знака с одного языка на другой. Один и тот же объект может обозначаться неограниченным количеством знаков даже в пределах одного и того же языка. Знаки, будучи самостоятельными объектами, могут сами выступать в качестве значений других знаков; тогда мы имеем дело со знаками знаков; в естественных языках зафиксированы специальные приемы образования имен для имен. Так, имя «Луна», образованное путем помещения имени внутри кавычек, является именем не предмета — естественного спутника Земли — а языкового выражения — имени, находящегося внутри кавычек. Знаки знаков необходимо отличать от синонимов и переводов: английское название Луны -— Moon — не является именем имени, а именем с тем же предметным значением, что и соответствующее русское слово. Особым случаем употребления знаков является их автономное использование, при котором знак обозначает себя сам. При этом мы имеем дело с одним и тем же материальным объектом, который с точки зрения семиотики выступает одновременно и в роли знака, и в роли предметного значения этого знака. Под смысловым значением знака имеют в виду ту информацию о предметном значении, которую несет или передает сам знак, которую вкладывает в знак человек, продуцирующий его, и понимает субъект, воспринимающий знак; это информация об определенных свойствах, чертах, характеристиках объектов, составляющих предметное значение данного знака. В случае, когда объект, являющийся предметным значением данного знака, не существует в действительности, смысловое значение задает, формирует идеализированный объект или абстракцию. Под экспрессивным значением знака имеются в виду эмоции, чувства, желания человека, выражаемые им благодаря использованию данного знака в данном контексте или ситуации. Тон, которым произносится выражение (в нетональных языках), — напр., радостный, удивленный, раздражительный, печальный и т. п., интонации — напр., вопросительные, командные и т. п., громкость — могут выражать радость, гнев, печаль и другие эмоции говорящего, что и составляет экспрессивное значение знака при данном его использовании. При этом один и тот же знак в разных ситуациях и контекстах использования может получать различное экспрессивное значение. Экспрессивное значение языкового выражения тесно связано с личностью и нормальным для этой личности словоупотреблением. Так, слова «Это не очень умный поступок» в устах вежливого и деликатного человека могут выражать гораздо более сильные отрицательные эмоции, нежели слова «Это идиотский поступок» в устах менее воспитанного человека. И наоборот, самые грубые ругательства, проклятья и божба в устах человека, привыкшего к такому словоупотреблению, могут выражать радость, нежность, умиление и т. п. Экспрессивное значение связано и с выбором лексики. Так, использование одного из синонимичных терминов «лик — лицо — морда — харя» может выражать чувства говорящего по отношению к описываемому объекту. Напр., для Авесты фиксируется особый «дэвовский» язык, в котором при описании дэвов (злых богов) используется специальная терминология: вместо «голова» — «башка», вместо «руки» — «лапы» и т. п., что служит средством выражения отрицательных эмоций зороастрийцев в адрес этих персонажей. Интересно, что после завоевания Персии Александром Македонским этот язык стал использоваться пострадавшими при описании завоевателя. Отдельные языковые выражения, напр., междометия, имеют только экспрессивное значение. Так как экспрессивное зна-

ЗОЛОТОЕ ПРАВИЛО НРАВСТВЕННОСТИ чение связано с контекстом использования знака, оно является предметом изучения не столько в семантике, сколько в прагматике. В логике отношение между знаками и их значениями изучается в логической семантике. Логическая семантика занимается не экспрессивными значениями, а только теми, которые в семиотике определяются как предметное и смысловое значение, и в логике чаще всего называются значением (denotation, meaning) и смыслом (sense). В рамках соответствующих логико-семантических теорий и методов ведутся работы по экспликации этих понятий и по построению общей теории референции и теории смысла. Подобная пара понятий «значение — созначение» выделялась еще Дж. Ст. Миллем (denotation — connotation); Г. Фреге в своей именования теории сопоставлял имени денотат (Bedeutung) и смысл (Sinn); P. Карнап каждому обозначающему выражению — десигнатору — сопоставлял экстенсионал (extension) и интенсионал (intention) и т. п.; К. И. Льюис сопоставлял знаку четыре вида значения: экстенсионал, или денотат (extension, denotation), под которым он понимал класс всех действительно существующих объектов, к которым применим данный знак; охват (comprehention) — класс всех возможных (непротиворечиво мыслимых) объектов, к которым применим данный знак; сигнификат (signification) — набор свойств, наличие или отсутствие которых у объекта позволяет применить к нему данный знак; интенсионал (intention) — конъюнкция всех терминов, и каждый из них применим к любому объекту, который может быть обозначен данным знаком. Разрабатываемые в рамках соответствующих теорий понятия значения (денотата, номинанта, экстенсионала) и смысла (интенсионала) могут применяться для анализа выражений как естественного, так и искусственного языков. Но строгим образом они могут быть заданы только для искусственных формализованных языков. Обычно в современной логике принято строить формализованный язык L, а для L метаязык ML, в котором выделяются синтаксическая SinML, семантическая SemML и — при необходимости — прагматическая PrML части. В синтаксической части метаязыка содержатся переводы выражений языка L на метаязык, правила построения и правила вывода. Все знаки языка заранее делятся на значащие и синкатегориматические — служебные (скобки, запятые и т. п.). В семантической части метаязыка всем значащим выражениям приписываются значения (экстенсноналы) с помощью специальной функции приписывания значения R: сингулярным термам — индивиды из индивидной области данной интерпретации (R(a) = v), одноместным предикатам— свойства, двух- и более местным—отношения. Причем свойства и отношения могут задаваться экстенсионально — путем указания на множество индивидов или, соответственно, упорядоченных n-ок индивидов, для которых данные предикаты выполняются. В качестве значений предложениям (правильно построенным формулам без свободных переменных) приписываются логические валентности: истина-ложь или 1—0 в двузначной логике, в трехзначной: истина-ложь- неопределенность и т. п. В бесконечнозначной логике предложению сопоставляются значения от единицы до бесконечности. В последние годы получили развитие логики с провалами значений, в которых не все предложения получают определенное значение. Следуя фрегевскому пониманию смысла имени как способа задания его значения (денотата), интенсионал термина часто эксплицируют как функцию приписывания значения. В лингвистике различают несколько типов значений языковых знаков в зависимости от типов самих знаков; при этом наиболее важными и типичными языковыми знаками считаются слова, значение (означаемое) которых называется лексическим значением. Различаются характеризующие знаки, представленные полнозначными словами, предметное значение которых составляют объекты действительного мира, чувства и желания людей и т. п., и словесные знаки (местоимения, предлоги, союзы и т. п.), значение которых является информацией о внутренних отношениях знаков в составе сложных языковых выражений, напр., высказываний. В составе слов выделяются особые структурные единицы — морфемы, имеющие специфическое означаемое. При этом словообразовательные и словоизменительные морфемы реализуют свое значение только в сочетании с другими знаками, поэтому их также называют полузнаками. Морфемы в свою очередь состоят из фонем (артикулированных звуков или букв), ограниченное количество которых существует в любом конкретном языке и которые сами не имеют самостоятельного значения, но их комбинации, полученные по определенным правилам в каждом языке, создают неограниченную возможность обозначения любых элементов действительного или виртуального мира. Термин «значение» имеет широкое применение и в других дисциплинах, где часто получает особый смысл у различных исследователей. Так, в философии можно выделить понимание этого термина у П. Бриджмена — он отождествлял значения терминов науки с операциями по исследованию объектов, к которым применяются эти термины; Л. Витгенштейн понимает значение знака как способ употребления этого знака в языке; Э. Гуссерль, Б. Больцано и Ф. Брента- но понимают значение знака как особый идеальный объект или особое свойство мысли об объекте и т. п. В психологии (бихевиоризм, прагматизм) значение языкового выражения отождествляется с поведенческими реакциями субъекта на воспринятый знак. Лит.: Арутюнова Н.Д. Предложение и его смысл. Логико-семантические проблемы. М., 1976; Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М., 1996; Льюис К. И. Виды значения.— В сб.: Семиотика. М, 1983; Мулуд Н. Анализ и смысл. М, 1979; Павилёнис Р. Проблема смысла. Современный логико-семантический анализ языка. М, 1983; Пиаже Ж. Схемы действий и усвоение языка.— В сб.: Семиотика. М, 1983; Проблемы знака и значения. М, 1969; Якобсон Р. В поисках сущности языка.— В сб.: Семиотика. М., 1983. См. также лит. кет. Знак. Г. В. Гриненко

ЗОЛОТОЕ ПРАВИЛО НРАВСТВЕННОСТИ- «(Не) поступай по отношению к другим так, как ты (не) хотел бы, чтобы они поступали по- отношению к тебе». Данное нравственное требование фигурировало под разными наименованиями: краткое изречение, принцип, заповедь, основной принцип, поговорка, предписание и т. д. Термин «золотое правило» за ним закрепился с конца 18 в. Первые упоминания о «золотом правиле нравственности» относятся кт. н. «осевому времени»—середине I тысячелетия до н. э. Оно встречается в «Махабхарате» (Мокшадхарма, кн. 12, гл. 260), в изречениях Будды (Дхаммапада, гл. X, 129; гл. XII, 159), у Гомера (Одиссея, V, 188-189) и Геродота (История, кн. III, 142; VII, 1.36). Конфуций на вопрос ученика о том, можно ли всю жизнь руководствоваться одним словом, ответил: «Это слово — взаимность. Не делай другим того, чего не желаешь себе» («Лунь Юй». 15, 23). В Библии «золотое

ЗОЛОТОЕ ПРАВИЛО НРАВСТВЕННОСТИ правило» упоминается в ветхозаветной книге Товита (Тов. 4:15) и дважды в Евангелиях при изложении Нагорной проповеди (Лк. 3:31; Мф. 7:12). Евангельская формулировка считается наиболее полной и адекватной: «Итак, во всем как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними; ибо в этом закон и пророки» (Мф., 7:12). В Коране «золотое правило» не зафиксировано, но оно встречается в «Сунне» как одно из изречений Мухаммеда. «Золотое правило нравственности» прочно вошло в культуру и массовое сознание, осело в виде пословиц, очевидных требований житейской мудрости (немецкое: «Was du nicht willst, dass man dir tu, das flieg auch keinem anderen zu»; русское: «Чего в другом не любишь, того и сам не делай»). В античных философских текстах «золотое правило» встречается редко и всегда как требование житейской нравственности, но не как теоретически санкционированный принцип. Оно приписывается двум из семи мудрецов — Питтаку и Фа- лесу. На вопрос, как прожить жизнь самую лучшую и праведную, Фалес ответил: «Если сами не будем делать того, в чем упрекаем других» (Фрагменты ранних греческих философов, ч. I. М., 1989, с. 103). На «золотое правило» ссылается Сенека («Письма к Луцилию», 94,43). Христианская средневековая этика рассматривает «золотое правило нравственности» в контексте Нагорной проповеди. Для Августина «золотое правило» — принцип естественной нравственности, которым следует руководствоваться в отношениях между людьми («О порядке», II, 8) и нарушение (выворачивание) которого деформирует человеческое поведение («Исповедь». 1,19); одновременно он рассматривает его как конкретное выражение закона любви, понимаемого как любовь к Богу: «Закон же любви состоит в том, чтобы человек желал ближнему того же самого добра, какого желает и себе самому, и не желал ему того зла, какого не желает себе» («Об истинной религии», 46). «Золотое правило нравственности» входит в социально-договорную концепцию Т. Гоббса, выступая в качестве критерия, позволяющего установить, не противоречит ли действие естественным законам («О гражданине», раздел I, гл. III, 26). Д. Локк видит в «золотом правиле» «непоколебимое нравственное правило и основу всякой общественной добродетели» («Опыты о человеческом разумении». Кн. I, гл. 3, § 4). Лейбниц считает, что «золотое правило» не является самоочевидным мерилом нравственности: «Если бы это зависело от нас, то мы хотели бы от других излишнего; значит ли это, что мы должны делать излишнее и другим?» («Новые опыты о человеческом разумении автора системы предустановленной гармонии». Кн. I, гл. И, § 4). По его мнению, это правило лишь описывает диспозицию для вынесения справедливого суждения (встать на точку зрения другого). X. Томазий на материале «золотого правила нравственности» разграничивает сферы права, политики и морали. Он выделяет три формы «золотого правила», называя их соответственно принципами права (justum), приличия (decorum) и уважения (honestum). Принцип права состоит в том, чтобы человек не делал никому другому того, чего он не желает, чтобы другой сделал ему. Принцип приличия предполагает делать другому то, чего он желает, чтобы другой сделал ему. Принцип уважения требует от человека поступать так, как он желал бы, чтобы поступали другие. Первые два принципа обобщаются в естественном праве и политике (Томазий называет их внешними законами), последний — в этике. По Канту, «золотое правило нравственности» не может быть всеобщим законом, т. к. оно не содержит в себе оснований долга, и преступник, исходя из него, «стал бы приводить доводы против своих карающих судей» («Основание к метафизике нравственности». Соч., т. 4(1), с. 271). Кант придавал принципиальное значение различению категорического императива и «золотого правила». Некоторые критики Канта, напротив, видели в категорическом императиве лишь иное выражение «золотого правила» (см. Шопенгауэр А. Об основе морали. § 7). Ссылки на «золотое правило» как критерий нравственной оценки и концентрированное выражение гуманистической морали имеются также в марксистских текстах — у К. Маркса (Дебаты о свободе печати...— Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 1, с. 3), А. Бебеля (Женщина и социализм. М., 1959, с. 516). П. Кропоткин видел в нем выражение общеприродного закона взаимопомощи (Современная наука и анархия. М., 1990, с. 338—41). Л. Н. Толстой рассматривал «золотое правило» как этический инвариант, присущий всем религиям, наиболее последовательно сформулированный в учении Христа и выражающий общечеловеческую суть нравственности («Что такое религия и в чем сущность ее?»). В современной литературе наиболее полную содержательную характеристику «золотого правила нравственности» (перекликающуюся с трактовкой Томазия) предложил Г. Райнер, выделивший три его формы. Правило вчувствования (Ein- fohlungsregel): «(не) делай другому то, что (не) желаешь себе». Здесь эгоистическая воля индивида становится масштабом поведения, и в таком виде правило не может быть возвышено до всеобщего нравственного принципа — его негативная формулировка исключает наказание, поскольку оно человеку неприятно, утвердительная форма не может быть всеобщим масштабом поведения, потому что эгоистические желания часто безмерны. Правило автономности (Autonomieregel): «(не) делай сам того, что ты находишь (не)похвальным в другом»; основой принятия решения в данном случае является беспристрастное суждение о поведении других. Правило взаимности, объединяющее первые два и совпадающее с евангельской формулировкой (Gegenseitigkeitsregel): «как вы хотите, чтобы по отношению к вам поступали люди, поступайте так же и вы по отношению к ним». Здесь основой принятия решения является собственное желание индивида, совпадающее с его же беспристрастным суждением о поведении других. Райнер оправданно считает, что правило взаимности является наиболее полной и адекватной формулой «золотого правила». «Золотое правило нравственности» и генетически, и по существу представляет собой отрицание талиона. В процессе многообразной внутренней дифференциации и расширения общественных отношений талион трансформировался в двух направлениях: подлежащий отмщению ущерб стал калькулироваться с учетом субъективного аспекта (за его скобки постепенно выносятся ненамеренные действия, ущерб, нанесенный скотом, и т. д.) и заменяться материальным вознаграждением, выкупом. Изменения, приведшие к необходимости перехода от коллективной ответственности рода к индивидуальной ответственности лиц и снятия той резкой разделенности между «своими» и «чужими», которая могла уравновешиваться только взаимным признанием права силы, и воплотились в «золотом правиле нравственности». Как полагает А. Диле, посредствующим звеном в процессе перехода от талиона к «золотому правилу» было правило: «добром за добро, обидой за обиду». «Золотое правило» от талиона отличается тем, что оно: 1) утверждает в качестве субъекта поведения само действующее лицо и обязывает его руководство-

ЗОЛЬГЕР ваться своими собственными представлениями о хорошем и плохом («чего в другом не любишь...», «во всем, как хотел...»); 2) соединяет «своих» и «чужих», которые теперь становятся просто другими и охватывают всех людей; 3) представляет собой идеально (мысленно) заданный регулятив поведения, а не обычай. «Золотое правило нравственности» есть формула отношения человека к себе через его отношение к другим. Существенно важно, что у этих видов отношений — разные модальности: отношение к себе реально, охватывает поступки («поступайте и вы», «того и сам не делай»), отношение к другим идеально, охватывает область пожеланий («как вы хотите», «чего в другом не любите»). Предполагается, что человек необходимо должен и хочет руководствоваться нормами, которые имеют достоинство всеобщности (не разрушают его связей с другими, а открывают перспективу сотрудничества с ними). «Золотое правило» предлагает способ, с помощью которого это можно установить. Норма может считаться всеобщей (и в этом смысле нравственной), если субъект действия готов признать (санкционировать, пожелать) ее, и в том случае, если другие будут применять ее по отношению к нему самому. Для этого ему необходимо мысленно поставить себя на место другого (других), т. е. тех, кто будет испытывать действие нормы, а другого (других) поставить на свое собственное место. Аргументы Лейбница (желания могут быть безграничными) и Канта (преступник не пожелал бы быть осужденным) не учитывают этого мысленного обмена диспозициями, в результате чего субъект исходит не из своих ситуативно заданных эгоистических желаний по отношению к другому, а из тех предполагаемых желаний, которыми он руководствовался бы, окажись он на месте другого, а тот, другой, на его месте. «Золотое правило» можно интерпретировать как мысленный эксперимент для выявления нравственного качества отношений между индивидами (взаимоприемлемости этих отношений для обеих сторон). Оно соединяет произвольность моральных требований с их общезначимостью и в этом смысле выражает специфичность нравственности как таковой. Специфичность «золотого правила» как сугубо нравственного феномена отразилась и в его языковом выражении. Формулировка талиона выдержана исключительно в повелительном наклонении — ее императивность является категорической и в этом отношении «жизнь за жизнь» ничем не отличается от «не убий». «Золотое правило нравственности» дополняет повелительное наклонение сослагательным («как вы хотите» в значении «как вы хотели бы»). Через повелительное наклонение формула «золотого правила» задает отношение субъекта к себе, а через сослагательное наклонение — отношение к другим. Таким образом, нравственность оказывается общезначимой в качестве идеального проекта, в желаниях и произвольна в качестве реального выбора, в поступках. Лет.: Гусейнов А. А. Золотое правило нравственности. М, 1988, с.91 — 131; Dihle A. Die goldene Regel. Eine Einfuhrung in die Geschichte der amiken und fruhchristlichen Vulgarelhik. Gott., 1962; Reiner H. Die «Goldene Regel» Die Bedeutung einer sittlichen Grundformel der Menschheit.— «Zeitschrift fur philosophische Forschung», 1948, Bd. 3, Hl. А. А. Гусейнов «ЗОЛОТЫЕ СТИХИ» — пифагорейский псевдоэпиграф периода Римской империи (датируется не ранее чем I в. н. э.), традиционно приписывался самому Пифагору. Существует мнение, что это те самые «поучения Пифагоровы», которые Аполлоний Тианский обрел после семидневного пребывания в Лебадейской пещере в Беотии {Флавий Филоапрапи Жизнь Аполлония Тианского, VIII, 19). Большая часть стихов носит дидактический характер с ярко выраженными традиционно пифагорейскими элементами. Избравшему пифагорейский образ жизни предписывается сначала приготовиться к трудному испытанию, затем очиститься и только после этого вступить на путь морального и физического совершенствования, постигая законы божественные и человеческие. В результате, посвященный достигает спасения, исцелив свою душу и освободив ее от страданий (65—66), поскольку «божественный род и у смертных, вещая коим природа обряды все открывает» (63—64). Особой известностью пользовалась идея, изложенная в ст. 40—44, в которых пифагорейцу предлагалось перед сном обдумать все совершен - ноезадень: Да не коснется очей твоих сон, смежающий веки, Прежде, чем трижды дневные дела разберешь по порядку: «В чем погрешил? Что сделал? Что должное я не исполнил?» (пер. А. В. Лебедева) Философ-неоплатоник 5 в. Гиерокл Александрийский написал на «Золотые стихи» комментарий, дошедший до наших дней. С «Золотыми стихами» сходны многочисленные другие сборники наставлений и нравственных правил, широко распространенные в поздней античности (напр., «Пифагоровы законы и нравственные правила»). Лет.: Пифагоровы законы и нравственные правила. СПб., 1808; Лебедев. Фрагменты, с. 503—505; Гиерокл. Комментарий к Золотым Пифагорейским стихам, пер. и комм. И. Петер. М., 1995; Hieroclis in Aureum Pythagoreorum carmen commentarius. rec..F. G. Koehler. Stuttg., 1974. E. В. Афонасин

ЗОЛЬГЕР(Solger) Карл Вильгельм Фердинанд (28 ноября 1780, Шведт-на-Одере — 25 октября 1819, Берлин) — немецкий философ, эстетик. Учился в университете Галле. В 1809—11 — доцент, а потом экстраординарный профессор Франкфуртского университета; с 1811 — профессор Берлинского университета. Испытал влияние философии Фихте, романтиков, Шеллинга, Гегеля. Разработанная эстетическая концепция изложена в его главной работе «Эрвин. Четыре диалога о прекрасном и искусстве» (Erwin. Vier Gesprache uber das Schone und die Kunst, Bd. 1—2. 1815, рус. пер. 1978), в трактате-диалоге «Философские беседы» (Philosophische Gesprache, 1817), а также в сочинениях и письмах, изданных посмертно (Solgers nachgelassene Schriften und Briefwechsel, Bd. 1-2. Lpz., 1826). В диалоге «Эрвин» Зольгер, вкладывая в уста собеседников различные представления об искусстве, основанные на работах Э. Берна, А. Баумгартена, И. Г. Фихте, показывает затем их недостаточность, противоречивость, односторонность. В центре его внимания — диалектическое единство действительности и идеи, анализируемое в различных аспектах и отношениях: с «позитивной стороны» — когда действительность выступает как осуществление эстетической идеи, и с «негативной стороны» — когда идея растворяется в действительности. Прекрасное предстает как само бытие, как воплощение идеи в действительности, возвышенное же свидетельствует о переходе идеи в действительность. Трагическое выражает чувство скорби по поводу неизбежной гибели и ничтожности всего земного, комическое — «добродушный» и «благожелательный» смех человека над всем земным и самим собой.

ЗОМБАРТ Ключевым в понимании фантазии, символа, аллегориитакже является специфическое различие моментов претворения идеи в действительность. Фантазия— «внутреннее действие идеи в духе художника», символ — идея в непосредственной действительности, аллегория же —действительность идеи. Художественная ирония — настроение художника, в котором он полагает ничтожными (в сравнении с божественной идеей) действительный мир и человеческую сущность. В 1826 Гегель написал рецензию на посмертное издание сочинений и переписки Зольгера, высоко оценив положенный в основу его эстетики принцип воплощения идеи в действительность. В своей диссертация., посвященной понятию иронии, С. Кьеркегор назвал Зольгера «метафизическим рыцарем негативного». Лет.:- Heller J. Solgers Philosophie der ironischen Dialektik. В., 1928; Boucher M. К. W. P. Solger. Esthetique et philosophie de la presence. P., 1934. См. также лит. к ст. Ирония. H. В. Мотрошилова

ЗОМБАРТ(Sombart) Вернер (19 января 1863, Эрмслебен — 18 мая 1941, Берлин) — немецкий экономист, социолог, философ. Профессор экономики» Бреслау и Берлине. Один из первых немецких социологов, вместе с М. Вебером руководил журналом «Архив социальной науки и социальной политики», в 1920-х гг. был первым президентом Немецкого социологического общества. Развивая идеи «исторической школы» в политэкономии, Зомбарт находился под влиянием марксизма и был близок к «катедер-социализму». Широкую известность ему принес фундаментальный труд «Современный капитализм» (1902). Как в этой, так и в последующих работах о возникновении капитализма Зомбарт показывает связь экономики с многообразными социальными институтами и историческими обстоятельствами. Полемизируя с М. Вебером, он считал неверным выводить капитализм из протестантской этики и связывать его генезис с множеством различных социальных и психологических факторов (Евреи и их участие в образовании современного хозяйства. СПб, 1910; Буржуа. М, 1924, 1994; Luxus und Kapitalismus. В., 1907; Krieg und Kapitalismus. В., 1911). В годы 1-й мировой войны Зомбарт перешел на позиции немецкого национализма. В книге «Торгаши и герои» (1915) он противопоставлял «героизм» немцев утилитаризму англичан. В 1920-х гг. окончательно порывает с марксизмом, разрабатывает один из первых вариантов «понимающей социологии», применяя его затем к политэкономии (Die drei Nation- al-okonomien. Munch., 1930). Будучи одним из ведущих представителей «консервативнойреволюции», в нач. 1930-х гг. развивает идеи особого «немецкого социализма», преодолевающего как либеральный капитализм, так и марксистский социализм. В 1938 публикует главный философский труд «О человеке», в котором развивает идеи В. фон Гумбольдта, В. Дильтея и всей «исторической школы» о человеке как творце и творении культуры. Эта работа была близка идеям «культурной антропологии» Э. Ротхакера и М. Ландмана. Публикация книги, в которой Зомбарт возвращается от национализма к идеалам гуманизма, приводит его к конфликту с идеологами национал-социализма. Лит.: Современный капитализм, т. 1—2. М., 1903—1905, т. 3. М.—Л., 1930; Народное хозяйство в Германии XIX и в начале XX века. М, 1924; Soziologie. В., 1923; Die Zukunft des Kapitalismus. В., 1932; Die Zahmung der Technik. В., 1935; Deutscher Sozialismus. В., 1934; Vom Menschen. В., 1938. A. M. Руткевич

ЗОРОАСТРИЗМ— религиозное учение, распространившееся в 1 -м тысячелетии до н. э. на северо-востоке Ирана и в сопредельных областях Афганистана и Средней Азии. Приверженцы зороастризма именуются в различных текстах также маздаяснийцами, парсами, огнепоклонниками; мусульмане дали им уничижительное прозвище «гебры». Название «зороастризм» связано с именем легендарного основоположника религии — Зардушта (иначе Заратуштра, Заратустра; греч. — Зороастр). Полагают, что он был реальным историческим лицом и жил не позднее 7 в. до н. э. Древность возникновения и позднейшие гонения на приверженцев зороастризма привели к утрате многих его текстов. Сегодняшние исследователи опираются, в основном, на наиболее известный сборник молитв, предают и поучений — Авесту, записанный в 4—6 вв. За время своего существования зороастризм впитал космогонические представления, существовавшие среди иранских племен еще в эпоху индоарийской общности и в свою очередь способствовал возникновению новых идейных и религиозных систем: митраизма, манихейства, а также движения маздакитов. Зороастризм серьезно повлиял на раннее христианство и ислам, на верования курдов и народов Кавказа. В основе его вероучения лежит представление о «Мудром господе» — Боге-творце Ахура-Мазде (отсюда — «мазда- яснийцы»), создавшем все благое и полезное; свет, тепло, землю, животных, людей и растения. Цель жизни благочестивого зороастрийца — помогать «Мудрому господу», защищать и приумножать его творения; поддерживать огонь, разводить скот, обрабатывать землю, заниматься строительством, ремеслом и торговлей; растить детей. Соперником Ахура-Мазды (иначе: Ормузд, Хормузд) выступает дух зла Анхра-Майнью (иначе: Ахриман), создавший холод, смерть, вражду, вредных животных и насекомых и т. п. Зороастрий- цы считают себя обязанными бороться с ними, чтобы удостоиться посмертной награды. Силы природы, стихии и положительные качества персонифицировались в роли сподвижников Ахура-Мазды или его проявлений — «Бессмертных святых» («Амеша Спента»): Boxy Мана — «Добрая мысль», Аша Вахишта — «Лучшая правда», Хшатра Варья — «Избранная власть», Спента Ар- маити — «Благочестие», Амеретат — «Бессмертие» и Хаурва- тат — «Целостность». В зороастризме сохранилось понятие «Высшей правды» (существовавшее еще у индоарийских племен) — Арты, подразумевающей чистоту человеческих помыслов и благородство поступков, «правильный образ действий». Правда противопоставлялась лжи, извращенности — Друдж, неотъемлемому качеству Анхра-Майнью. Чуждый идолопоклонству, зороастризм сохранил в ритуалах культ огня как воплощения доброго начала, символа Арты. Особым образом зажженный огонь поддерживался в зороас- трийских храмах столетиями, что породило еще одно название — «огнепоклонники». Представления о душе и посмертном существовании отразились в сказании о праведном Вирафе («Арда-Вираф-нама»), описывающем путешествие зороастрнйского священнослужителя по загробному миру: возле «горы справедливости» есть мост Чинват, по которому переходят в рай только праведники, а грешники падают с моста в бездну. Зороастрнйское жречество (маги, мобеды) было наследственным и пользовалось большим влиянием. Зороастрнйцы не признают постов и смешанных браков, бытовые ограничения в их среде очень строги. После того, как Иран был завоеван арабами, начался постепенный переход населения в ислам.

ЗУЛЬЦЕР К12— 13 вв. зороастрийское духовенство окончательно утратило былую власть, и часть его вместе с наиболее активными приверженцами переселилась в Северную Индию, где получила название «парсы» (т. е. «выходцы из Фарса» — центральной иранской провинции). Немногочисленные зороастрийские общины существуют и в наши дни в Йезде, Кермане, Бомбее, Карачи и некоторых других городах. Они сохранили свои обычаи и культуру. С перевода их богослужебных книг в 18 в. началось систематическое изучение персидской доисламской литературы и языка эпохи Сасанидских царей (224—650), при которых зороастризм был государственной религией Ирана. И. К. Петрова

ЗУЛЬЦЕР(Sulzer) Иоганн Георг (16 октября 1720, Швейцария — 27 февраля 1779, Берлин) — немецкий философ, просветитель, педагог, автор энциклопедической «Всеобщей теории изящных искусств» (Allgemeine Theorie der schonen Kunste. Bd. 1—2, В., 1771—74). Развивая учение Баумгартена и других вольфианцев о чувстве удовольствия или неудовольствия, ощущении приятного или неприятного, ввел понятие «чувствительность», «чувство» (Empfindsamkeit, Gefuhl) какособойспо- собности, которая фиксирует и удерживает эти испытываемые субъектом ощущения или внутренние состояния, придавая им устойчивую форму и рефлексивно-осознанный характер. Благодаря этому субъективное эмоциональное чувство удовольствия может стать основанием для эстетической оценки в форме всеобщих суждений вкуса, для общезначимых определении красоты в природе или прекрасного в искусстве. Чувствительность же обретает при этом статус самостоятельной способности души, не только равнозначной способности мышления и желания, но и объединяющей их деятельность. Аналогичным образом Зульцер не ограничивал роль искусства способностью доставлять эстетическое удовольствие, но связывал его с задачами интеллектуального и нравственного воспитания человека, пробуждения в нем чувства добра и истины. Такой подход оборачивался плоско-морализаторским отношением к искусству, однако способствовал его популяризации и расширению просветительской программы воспитания за счет включения в нее элементов эстетического образования (что оказало известное влияние на поздних просветителей и ранних романтиков в Германии, а также нашло живой отклик в русской эстетической мысли и практике). Соч.: Vermischte philosophische Schriften. Bd. 1-2. Lpz., 1782-1880; Lebensbeschreibung. В.— Stettin, 1809; Padagogische Schriften. Langensalze, 1922; в рус. пер.: Разговоры о красоте естества. СПб., 1777; О полезном с юношеством чтении древних классических писателей мнение. М, 1787; Упражнение к возбуждению внимания и размышления. СПб., 1801; Новая теория удовольствий. СПб., 1813. Лит.: Жучков В. А. Из истории немецкой философии XVIII века. М, 1996, с. 83—84; Gro? К. J. Sulzers allgemeine Theorie der schonen Kunste. В., 1905; Leo J. I. G. Sulzer und die Entstehung seiner «Allgemeinen Theorie...». В., 1907; TumarkinA. Der Asthetiker J. G. Sulzer. Frauenfeld, 1933. В. А. Жучков