Новая Сибирь

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Роды начались в самый неподходящий момент.

Насколько Антон понимал по своим зарубкам и прикидкам, стоял февраль. Он выглянул в окно. Градусник показывал минус двадцать четыре, ярко светило солнце, через дворик проскакал крупный заяц, на несколько мгновений встав столбиком и посмотрев на дом.

— Иди уже, дичь, — благосклонно велел Антон, словно заяц мог его слышать.

Фрэнсис как раз отправился проверять силки и, вполне возможно, принесет сейчас такого же. Антон же скрашивал себе и Ларисе время тем, что читал вслух потрепанную книжечку «Животный мир Новосибирской области».

— Из позвоночных в Новосибирской области встречаются тридцать два вида рыб, земноводных — семь, пресмыкающихся — четыре, птиц — двести сорок семь, млекопитающих — семьдесят восемь видов. Это, наверное, до фига, слышь, Ларис?

Лариса не отзывалась, и Антон продолжал:

— Наиболее ценными обитающими в реке Оби породами рыб считаются осетр, нельма, сырок, муксун, стерлядь. В других реках и озерах — обычные щука, чебак, язь, ерш, гольян, карась, окунь. Из акклиматизированных ценных пород промысловыми стали лещ, сазан, судак, пелядь. Блин, а мы одних карасей хаваем… Пелядь я помню, она жирненькая такая, под пиво… Да и судак вяленый… А вот из земноводных в области обитают обыкновенный тритон, лягушки, жабы и другие. Имеются также немногочисленные рептилии: ящерица прыткая и живородящая, уж обыкновенный, гадюка. Богат и разнообразен класс птиц. Среди них — глухарь, тетерев, рябчик, журавли, кулики, водоплавающие, выпь, серая цапля. В области обитают дневные хищники и совы. На территории области обитают также многие виды млекопитающих. Распространены крупные парнокопытные: лось, косуля, северный олень. Хищные: бурый медведь, с ним мы знакомы, хорошо, что уснул, не бродит больше… волк, лиса, рысь, росомаха, колонок, горностай, соболь, степной хорь. Грызуны: белка, сурок, хомячки, мыши, бобр речной. Зайцеобразные: заяц-беляк и заяц-русак… Во, сейчас один как раз через двор пробегал, жирный такой!

И тут из-за занавески послышалось:

— Антоша…

— Чего? — рассеянно отозвался Антон.

— Антоша… Кажется, у меня воды отошли…

— Какие воды? — не понял Антон, захлопывая книгу.

— Какие-какие… Обычные, околоплодные! Рожаю я, дурак! Не понимаешь, что ли?

Антон вскочил и заметался по комнате. Сунулся было к Ларисе, потом отшатнулся — а ну как нельзя смотреть, может, стесняется…

— Лар, может, воду вскипятить? Нет, я сейчас Фрэнсиса позову, погоди…

Он рванулся к дверям.

— Да погоди ты! Фрэнсис и сам придет, я же не помираю… А воду вскипяти. Остальное у меня уже готово давно, тряпки и прочее… И не суйся пока ко мне. Ох-х…

— Что, плохо?

У Антона затряслись руки. А если осложнение? А если разрывы, бывают у рожениц какие-то разрывы, их еще зашивают… Чем зашивать? Иголкой и ниткой? Леской? Блин, а если ребенок ногами пойдет? А если… А если двойня?! Черт! Черт!

Лариса продолжала стонать, периодически глубоко втягивая воздух сквозь зубы. Антон сунул к огню оба наличных чайника, достал из буфета последнюю, резервную бутылку водки, хранившуюся для стерилизационных и обеззараживающих целей, снова побегал туда-сюда по комнате. Схватил оцинкованное корыто, чуточку поржавевшее, но воду все равно державшее, плеснул туда ковшик воды, ополоснул — новорожденного вроде купать надо… Ну где же этот чертов камерунец? Часа полтора уже, как ушел!

— Ножик, — крикнула Лариса в перерыве между стонами. — Ножик, который с черной ручкой, он поострее! Положи поближе!

Антон с грохотом выдвинул буфетный ящик с вилками-ложками, принялся рыться там, порезался, облизал палец. Нашел просимое, повертел в руках — может, его прокалить на огне? Вроде в книжках так делали… Ладно, скажут — прокалим, решил он и положил ножик рядом с бутылкой водки.

Лариса громко вскрикнула и подозрительно затихла.

— Лар… — испуганно окликнул ее Антон. — Лара-а! Ты живая?

Молчание.

— Лар!!!

— Живая… Ножик давай, скорее!

Черт, ну как знал, надо было прокалить! Антон быстро плеснул водкой на лезвие, попав на порезанный палец, зашипел от боли. Подошел к занавеске и, не глядя, сунул за нее ножик. Почувствовал горячую руку Ларисы. Что она там делает, интересно? Блин, она же пуповину перерезает! Ну не вены же!

— Лариса…

Он сунул морду за занавеску, но успел лишь увидеть что-то розовое, после чего получил такую порцию отборного мата, что отшатнулся и попятился. Генеральская дочка, сержант полиции, мать ее ети…

«Ну и ладно, раз такая самостоятельная, пускай сама разбирается».

С такой мыслью Антон сел на табурет и тут же подпрыгнул на жестком сиденье, потому что за занавеской завопил ребенок. Громко так, бодро завопил.

— Корыто! Воду! — громко крикнула Лариса.

Антон кинулся к печке, обжегся об чайник. Набуровил кипятка в корыто, разбавил холодной водой из ведра, попробовал пальцем — вроде нормально…

— Слушай, — ворчливо сказал он, успокоившись окончательно. — Я же к тебе на лежанку его не поволоку. Вылезай давай, если уж родила…

Когда Фрэнсис вошел в комнату, неся в руках крупного зайца, его глазам предстала идиллическая картина. Лариса нянчила на руках выкупанного младенца, завернутого в чистые холстины, тогда как Антон сидел и умильно смотрел на нее, прихлебывая водку прямо из горлышка.

Оба повернулись на шум, и Антон, глупо улыбаясь, пробормотал:

— В комнату вошел камерунец, румяный с мороза… А мы тут мальчика родили. Имя сочиняем.

— Дай-ка сюда, — футболист решительно отнял у Антона водку и хотел было убрать в буфет остатки, но потом покосился на благостную Ларису с ребенком и, раскрутив бутылку винтом, махом ее добил. Аккуратно поставил на пол у стенки. — Я бы Кирилой назвал. А если с отчеством проблемы, то, может, и Кирилычем.

Кирилл Кириллович Реденс оказался ребенком спокойным и обстоятельным. Кушал и какал, как положено здоровому младенцу, плакал мало, спал хорошо. Зато Лариса слегка достала спутников, то и дело радуясь сама себе — дескать, как она справилась, вот, мол, баба, коня на скаку остановит, в горящую избу войдет. Друзья вначале поддакивали, потом это стало помаленьку надоедать, и в итоге Антон пообещал вытесать ей памятник из чурбака и установить во дворе, лишь бы она перестала. Лариса обиделась и дулась дня два, но потом наступило примирение.

Антон к ребенку особого интереса не испытывал — не хлопотный и ладно. А вот Фрэнсис, на удивление, проявлял к маленькому Кириле прямо-таки отеческие чувства. Практически с первых дней он нянчил его, все время качал на руках, так, что Лариса даже начала выговаривать — мол, разбалует дитя, тот с рук слезать не будет. На что Фрэнсис спокойно ответил, что ребенку много ласки не бывает. А в такие времена и подавно. Так что сколько есть у него, Фрэнсиса, времени, столько и будет он маленького Кирилу баловать.

— Послушай, мне лучше знать, я все-таки мать! — возмутилась Лариса.

— Опять стихи, — улыбнулся камерунец, но тут же посерьезнел и сказал: — А у меня пять младших братьев и четверо сестер. Я почти профессиональная нянька!

— А я думала, ты профессиональный футболист, — огрызнулась Лариса, уже понимая, что крыть ей нечем и что с Фрэнсисом в этом вопросе спорить бесполезно.

Камерунец осклабился, празднуя свою победу. Но радовался он рано. С этого момента Лариса иначе как няньку его и не воспринимала. Маленький Кирила оказался почти на полном попечении камерунца, за исключением тех моментов, когда ребенка нужно было кормить. Лариса, как казалось Антону, даже обрадовалась такому раскладу. Все-таки не каждая женщина готова стать матерью только потому, что у нее родился ребенок. А Лариса, с ее характером и подавно. Командовать взрослыми мужиками и устанавливать закон и порядок — это пожалуйста. А вот что делать с младенцем, это она не очень хорошо понимала. Инстинкт инстинктом, а жизнь в обществе все-таки накладывает свой отпечаток. Так что, когда Принц взял на себя Кирилу, она явно вздохнула с облегчением и принялась за другие дела, каковых, разумеется, хватало.

Пришла весна. Как и собирались, похоронили Кирилу Кирилыча. Могилку вырыли рядом с небольшим кладбищем, где лесник хоронил своих собак, и каждый холмик венчала жестяная пирамидка. Икон в доме не наблюдалось, потому возник вопрос, ставить ли крест. Фрэнсис, как человек слегка верующий, настаивал, атеисты Лариса и Антон были против. В результате припомнили славное боевое прошлое старика и установили обелиск со звездой, вырезанной из консервной банки. Звезду, к сожалению, покрасить в красный цвет было нечем, зато сам обелиск сделали из цельного куска дубового ствола — чтоб дольше простоял, не сгнил. Поскольку даже год смерти, не говоря уже о точной дате, указать не представлялось возможным, написали просто: «Кирилл Кириллович Шестаков».

Когда снег сошел окончательно, и земля оттаяла, начали заниматься огородничеством. Антон никогда раньше не любил ковыряться на даче и старался по возможности игнорировать трудовые поездки под благовидными предлогами. А сейчас, поди ж ты, понравилось!

Вскопав очередную грядку, Антон воткнул в землю древнюю лопату с новенькой рукоятью и вытер пот, натекший над бровями. К нему подошел Фрэнсис.

— Перекур? — спросил он.

— Давай закурим, товарищ, по одной, — согласился Антон.

Курили они все тот же самосад, к которому совершенно привыкли. Сигареты с фильтром, с ментолом, со всякими вишневыми и кофейными вкусами безвозвратно ушли в прошлое, словно их никогда и не было. Антон было подумывал совсем бросить курить, но потом решил, что воздух вокруг стал таким свежим и чистым в сравнении со старыми временами, что его не грех слегка изгадить табачным дымком.

— Пивка бы… — мечтательно сказал камерунец.

— Не начинай, — поморщился Антон. — Давай лучше прикинем, что вон там в углу сеять.

— Моркву, что ж еще, — с видом заправского фермера сказал Фрэнсис. — Она свет любит, самое и место.

— Какой же там свет, если вон от сарая тень падает? Там лучше укропа напырять. Чеснока, лука…

— У нас этот укроп и так по всему огороду сам по себе сидит. Что ты его, на рынок продавать повезешь?

— А что, и повезу! — запальчиво начал было Антон и тут же осекся.

А ведь это очередной момент из многих, когда он совсем забыл, что ничего уже нет. Нет рынка в райцентре, куда можно было бы отвезти часть урожая на продажу. Нет, по сути, райцентра, в котором находится рынок. Это уж если не обращать внимания на то, что везти не на чем…

— Что, и с тобой бывает? — понимающе спросил Фрэнсис, выпуская дым колечками — мастер-класс Кирилы Кирилыча, тот на фронте научился. — Я вот тоже пару раз просыпался на днях, потягиваюсь и думаю: та-ак, не проспал ли тренировку? Завтра же вроде со «Спартаком» играем.

— А я вчера вечером обнаружил, что кастрюля протекла — ну, та, трехлитровая, алюминиевая… Думаю, буду в хозяйственном — надо новую купить, тем более у этой и ручка одна почти отвалилась.

— Да что в этом плохого? В медицине есть такое понятие… — Фрэнсис пошевелил пальцами в воздухе, пытаясь припомнить. — Когда человеку отрежут ногу, а она продолжает болеть.

— Фантомная боль?

— Вот-вот, фантомная боль. Этого мира уже нет, а мы все еще продолжаем в нем жить. Иногда. Скоро привыкнем. Меня беспокоит другое, Антон. Пойдем-ка сядем, что мы тут как два пугала, раз уж все равно перекур.

Они уселись на скамейку, сделанную и врытую на краю огорода неделю назад. Конструкция получилась кривенькая, но крепкая, сделанная по заветам Кирилы Кирилыча практически без гвоздей. Правда, три или четыре все же пришлось вколотить, иначе скамейка уж больно шаталась.

— Как ты думаешь, что сейчас происходит в городах? — спросил камерунец, внимательно глядя на Антона своими большими глазами-вишнями.

Антон автоматически отметил, что Фрэнсис говорит по-русски уже почти совсем без смешного акцента из «Звездных войн», который был у него раньше.

— Ничего хорошего, наверное.

— А конкретнее? Вот смотри: когда мы уходили из Академа, там уже начался раздел территории. Этот бандит, на дне рождения супруги которого мы так славно познакомились, по сути, начал войну против чужаков. Наверное, кто-то из них победил — а может, не из них, а некая третья сила. Это же феодализм, иного строя сейчас просто не может существовать…

— Слушай, для футболиста ты хорошо разбираешься в истории, — заметил Антон.

— Мой папа — профессор истории в университете Яунде. Не перебивай… О чем я? А, так вот: происходит становление феодального строя. Есть некий сильный человек с дружиной — или бандой, если тебе так больше нравится, — который подминает под себя других. Я уж не знаю, как они пережили зиму практически без продуктов и сколько их осталось… Но сколько-то, несомненно, осталось. Более того, это звучит страшно, но кто-то попросту играл роль скота. Еды.

— Знаешь, меня это уже не пугает.

— Меня, в принципе, тоже. Пугает меня другое, Антон. Любой феодал рано или поздно начинает расширять свои владения и увеличивать богатства. Один погонит рабов на сельхозработы, заставит охотиться, обложив данью. Другой задумается — а не пошарить ли по округе? Вдруг там есть что интересное или кто-то, кого можно пограбить…

— Мы же далеко, Фрэнсис. Специально сюда забрались.

— Согласен. И Платон со своими головорезами сюда пришел только потому, что знал о домике Кирилы Кирилыча. Кстати, я так и не понял, что там у них за старые счеты, а теперь мы и не узнаем никогда… Но не стоит забывать, что о домике может знать кто-то еще. Точно так же на него могут наткнуться случайно — в конце концов, мы не за сто километров от ближайшего населенного пункта.

— У нас есть оружие.

— Есть. Но Платона никто не искал. А если исчезнет посланный на разведку в определенном направлении отряд, его вполне могут начать разыскивать. Бесконечно отбиваться мы не сможем, у нас и патронов-то не так много… Плюс Лариса с ребенком. О них ты забыл?

— Да помню, я помню, — проворчал Антон, щурясь на солнце.

— Поэтому нам нужно отсюда уходить.

— Ты с ума сошел?! — Антон с негодованием поднялся со скамейки. — Куда? А о Ларисе с ребенком ты забыл, повторяя твой же вопрос? А зачем мы тут горбатимся и спорим, лук сажать или морковку? Чтобы все бросить?

— Прекрати орать! — Фрэнсис тоже встал. — Я что, говорю, что надо удирать прямо сейчас? Во-первых…

— Блин, ты чиновником никогда не работал?

— Э-э… чиновником? Нет… — озадаченно сказал камерунец. — Почему?

— Да твои «во-первых», «во-вторых»… Слушали-постановили… Протокол еще начни вести.

— Я по-другому не умею. Во-первых, нужно провести разведку.

Антон покрутил пальцем у виска.

— И оставить здесь Ларису?

— Кто сказал? Пойдет один из нас, например, я. Ближайшая деревня не так далеко, к тому же у Кирилы Кирилыча есть карта. Хорошо бы найти людей, поспрашивать, что происходит.

— Допустим, — мрачно согласился Антон. — А во-вторых?

— «Во-вторых» я еще не придумал, — широко улыбнулся Фрэнсис. — Думаю, «во-вторых» само собой станет понятно по результатам разведки. Ты не против, если пойду я?

— Против, — решительно сказал Антон. — Еще как против.

— Думаешь, Лариса меня не отпустит? Из-за Кириши?

— А ты думаешь, отпустит? Ты и сам-то подумай — это не на один день в лес сходить поохотиться. Это, поди, неделя минимум. За неделю, конечно, ничего не станется, но я-то, сам понимаешь, в вопросе детей Лариске не помощник.

— Жизнь заставит… — усмехнулся Фрэнсис.

Но Антону не слишком понравилась такая перспектива. К тому же дело было не только в этом.

— Представь: деревня, люди живут себе, боятся. И вдруг приходит вот такое черное рыло с оружием и начинает что-то выяснять. Они же попрячутся по подвалам так, что никого не найдешь.

— Хм… — камерунец поскреб в затылке, — об этом я не подумал.

— И напрасно. Ладно, когда мне идти?

— Да хоть завтра. Только давай посоветуемся с Ларисой, чтобы уж всё честно. Раз нас трое, значит, нас трое. И даже если мы «за», ее мнение тоже надо учитывать.

Лариса спорить не стала. Более того, проявила самое живое участие в снаряжении Антона в путь-дорогу: собрала продукты и наказала помимо прочего поспрашивать у тамошних жителей, если встретятся, нельзя ли у них что-нибудь на что-нибудь обменять. Соль бы не помешала, лишней не бывает, а главное — детская одежда, чтоб самой не шить.

Следующим утром Антон, чувствуя себя золотоискателем, отправляющимся из лагеря к далекой фактории, стоял во дворе домика. На плече у него висела трофейная «Сайга» с полным десятизарядным магазином, еще два таких же магазина лежали в рюкзаке и один — в специально нашитом Ларисой чехольчике на куртке, чтобы быстрее достать, если что. Пистолет, изъятый у Платона, Антон решил не брать. Та же Лариса долго с ним возилась и объявила, что ПМ старенький, плохо сохранившийся, и потому доверять ему нельзя — скорее всего, заклинит. К тому же при нем было всего четыре патрона — арсенал, мягко говоря, слабенький.

Провожали его Фрэнсис и Лариса, а новоявленный Кирила Кирилыч-джуниор мирно спал в колыбельке, которую они, как и скамейку, смастерили собственными руками. Правда, с колыбелькой рисковать не стали и воспользовались гвоздями везде, где нужно.

— Давай, Антошка, — камерунец обнял Антона и похлопал по спине, вернее, по рюкзаку.

Лариса поцеловала его в щеку, а потом, засмеявшись, — в губы. «Ёлки, это ж сколько лет я не целовался, — озадаченно подумал Антон. — А сколько не трахался… И когда теперь придется со всей этой историей…»

— Если видишь, что опасно — не лезь, — напутствовал Фрэнсис на прощание. — Дальше, чем договаривались, — не лезь. Нападают, угрожают — стреляй, не раздумывая. Гуманизм остался в том мире.

— Хорошо. Считайте коммунистом, если чего.

— Не понял.

— Лариска объяснит, пока я гулять буду. Всё, чао. Айл би бэк.

— Вот это понял, — Фрэнсис засмеялся.

Антон повернулся и пошел по тропинке прочь от домика, в котором они провели такую странную и разную зиму…

Он шагал, держа «Сайгу» так, как видел в боевиках про Чечню. Там, конечно, у людей были «калашниковы», но по виду «Сайга» не особо и отличается. В каком-то фильме ветеран поучал салагу, что автомат, закинув за плечо, носят только лохи. Если что случится, снять не успеешь, и тебя шлепнут.

Вокруг перекликались птицы. Кто-то небольшой рысью пробежал впереди по своим лесным делам. Идиллия… Судя по затертой карте лесника, идти ему километров сорок. Почти все — по пересеченной местности. Хотя чего там «почти» — все. По дороге же он не попрется, мало ли кто здесь ходит по дорогам… Зверь лесной безобиднее человека, который теперь и не человек совсем, а сам зверь: жрет друг друга…

Антон готов был примириться с тем, что его убьют. В конце концов, когда-нибудь все равно придется умирать, главное, чтоб не мучительно. Нет, не хочется, конечно, и на амбразуру он ложиться не готов, но если получится вдруг, что убьют — чего поделаешь… Но Антону очень не хотелось, чтобы его съели. Чтобы какая-то мерзкая харя глодала его руку или ногу, варила суп с его печенкой. Одно дело, когда тебя схавают могильные черви, это все же естественно. «Стану я земля, когда уйду, твоей листвой, твоей травой» — то ли песня старая была, то ли стихи.

Пройдя около двух километров — на весьма приблизительный взгляд Антона, — он остановился передохнуть и поправить шнурок на ботинке. Ботинок тоже был трофейный. Много пользы, кроме вреда, принесла им шумная компания покойного Платона. Размер, правда, был великоват, но Антон напихал в носок тряпья, получилось отлично.

Лес по-прежнему щебетал, щелкал и постукивал. Снега почти не осталось, только в овражках и промоинах лежали ноздреватые серо-белые холмики. Из земли радостно лезла травка и какие-то мелкие цветочки, не подснежники — подснежники Антон видел и знал. Пнув один цветочек ногой из мелкой мести — ты сидишь тут на солнышке, а мне идти туда, не знаю куда, — Антон пошагал дальше, бормоча под нос старую аквариумовскую песенку-марш.

Самое обидное, что Антон и в самом деле шел «туда — не знаю куда», потому что названия деревеньки он не знал. На карте Кирилы Кирилыча-старшего она угодила на самый сгиб, и буквы попросту не читались. Разумеется, никакой роли это не играло, но как-то неприятно было идти в безымянное место.

Для приличия Антон назвал деревеньку Хрюково и думал о ней именно так.

Заросшая за много лет, но все равно угадываемая дорога, по которой Кирила Кирилыч когда-то ездил на своем мотоцикле, давно уже исчезла, но он старался держать направление, ориентируясь на солнце. В любом случае, рано или поздно он выйдет на дорогу, а там окончательно разберется. Плохо, что ночевать придется в лесу, засветло он явно дойти не успеет, даже если очень поторопится… О том, что ждет его в деревне, Антон старался не думать. Конечно, деревня есть деревня, народ там не тот, что в городе, опять же привык кормиться с земли, друг друга жрать не бросятся. Даже если и бросятся, то не сразу. С другой стороны, отчего не пустить на тушенку случайного прохожего?

В феодальную теорию Фрэнсиса Антон поверил — уж больно убедительно она выглядела. Чего еще, в самом деле, ожидать от общества начала двадцать первого века, сразу перескочившего от телевизоров, мобилок, интернета и автомобилей к голой заднице, отсутствию пищи? Они и раньше-то друг друга поедом ели, в переносном смысле, конечно. Только тогда с жиру, а теперь — с голодухи. Профессор Огурцов предупреждал ведь. Эх, зря повесился профессор. Пошел бы с ними, не пропал бы, небось. И моторчик, может, еще поработал бы, и полезных вещей сколько мог бы им рассказать… Хотя чего он там изучал? Плазменную энергетику, кажется? Кирила Кирилыч вон даже десятилетку не закончил, а научил такому, чего Антон сроду не знал и не умел. Вон береза. Если она первая распустилась, то лето будет хорошим, ясным и солнечным, дожди будут короткие, но обильные. А если ольха первая распустилась, то жди лета холодного и дождливого. Вон бурелом. Бурелом лучше обойти, потому что перелезть с виду легко, а если ногу сломаешь или вывихнешь — беда. Короткий путь не всегда самый правильный, нормальные герои всегда идут в обход, как в «Айболите-66».

Антон в который раз спел свой марш про истошный вопль идиота и подумал, что пора бы устроить привал, когда впереди сквозь ветви мелькнуло что-то оранжевое. Он тут же остановился и упал на колено, щелкнув предохранителем. Даже порадовался сам себе — красиво среагировал! Осторожно начал красться, внимательно глядя под ноги, чтобы не наступить на ветку и не выдать себя. Звуки вокруг были все те же: птицы, потрескивание деревьев, шум ветра в вершинах — никакого признака человека. Однако Антон не торопился.

Оранжевое пятно по мере приближения оказалось нейлоновой палаткой, небольшой, на два человека. Ее купол был установлен под сосенкой, рядом — кострище, с виду очень старое, прошлогоднее. В воздухе плавал сладковатый запах тления, и Антон, уже зная, что увидит, подошел к палатке и слегка приоткрыл полог. Глянул внутрь и отшатнулся — и от зловония, и от зрелища.

В палатке, крепко обнявшись, лежали четыре полуразложившихся трупа. Мужчина, женщина и двое девочек — одна подросток, вторая совсем маленькая. Там же валялись какие-то вещи, дорожная сумка, но Антон не собирался их осматривать. Он отошел в сторону и прислонился к стволу березы.

Судя по всему, семья.

Наверное, как и они, бежали из города.

И умерли здесь, от голода или холода, в часе ходьбы от их домика, где есть огонь, пища…

Как нелепо, как же все это нелепо! Антон сжал зубы до хруста, изо всех сил врезал по дереву кулаком и запрыгал вокруг, взвыв от боли и тряся ушибленной рукой. Потом решительно повернулся и, треща кустарником, вернулся на линию своего маршрута.

Заночевал он в милом месте — на небольшом пятачке между четырех сосен, усыпанном хвоей. Быстро построил около одной сосны шалашик из пары шестов и сосновых лап, разжег небольшой костерок у входа — чудесный запас спичек Кирилы Кирилыча, Антон взял с собой два коробка, — забрался внутрь и принялся грызть полоску вяленой лосятины. Мясо было вкусным, раньше такое прокатывало как деликатес и продавалось в пакетиках по пятьдесят, что ли, граммов как закуска к пиву. Сейчас такого деликатеса у Антона в рюкзаке лежало примерно полкило.

Когда он расправился с четвертой по счету полоской и запил ужин водой из пластиковой бутылки, вокруг окончательно стемнело. Костерок уютно потрескивал, согревая протянутые ноги Антона. Наверное, он привлекал внимание, но люди поблизости вряд ли бродили, а животных огонь, напротив, отпугивал. Натянув на голову капюшон, Антон положил на колени «Сайгу» и закрыл глаза.

Конечно же, он не в первый раз ночевал в лесу. Походы, пикники, байдарки, поездки на Алтай. Но там всегда была компания — с ящиками пива, коньяком, шашлыками, плясками у костра и песнями под гитару, с пьяным путаным сексом в палатках, когда не понять, где чья нога и рука, не говоря уж об остальном. Сейчас Антон был один, и в голову полезли слышанные в тех же походах таежные страшилки. А потом он сдуру начитался бушковской «Сибирской жути» — про деревни медведей-оборотней, про лесных волосатых людей, заманивающих грибников в чащу, про заброшенные сталинские лагеря, по которым бродят жертвы еще довоенных чудовищных экспериментов…

Где-то неподалеку треснула ветка, и Антон быстро открыл глаза, сняв «Сайгу» с предохранителя.

И снова тишина.

Та самая лесная тишина, которая на самом деле наполнена миллионами разнообразных звуков. И это весной, когда еще не все ожили, вылезли на поверхность и занялись своими делами. Практически нет еще насекомых, всяких там жаб и лягушек, зато бродят по лесу лесные волосатые люди…

Тьфу ты!

Антон вполголоса обругал сам себя и принялся считать белых тигров.

Один белый тигр, два белых тигра, три белых тигра… На каком-то из тигров он мирно и глубоко заснул, даже не заметив, что костерок пыхнул среди угольков последними сполохами и погас.

Разбудил Антона дождик. Он шелестел по хвое шалаша, не протекая внутрь — значит, шалаш установлен грамотно, как учил старый лесник. Антон втянул внутрь слегка подмокшие ноги и прикинул, который сейчас час. Судя по свету с учетом туч — дождь ведь откуда-то льется — часов девять. Спина немного затекла от сидячего сна — он спал, привалившись к стволу, — но в целом организм намекал, что выспался неплохо. Вскипятив в армейском котелке травяной чай, Антон употребил его вместе с горстью сушеных лесных ягод и подождал еще немного — вдруг дождь закончится. Но у дождя явно были иные планы, и он припустил еще сильнее.

— Ну твою же мать, — беззлобно сказал Антон. — Теперь мокнуть придется.

Дождь помучил его еще немного и закончился, когда Антон вышел к шоссе.

Строго говоря, шоссе это и раньше назвать было, наверное, сложно — так, более-менее асфальтированная дорога. Сейчас здесь проехал бы разве что танк. Сориентировавшись, Антон определил, что деревенька с условным названием Хрюкино находится слева, сошел с дороги в лес и двинулся параллельно ей так, чтобы не терять из виду. Именно поэтому он едва не сломал ногу, когда споткнулся о кладбищенский памятник. Чертыхнувшись, Антон грохнулся на бок, выронив «Сайгу» и зашипев от боли. Посидел немного на заднице, растирая ушибленное колено и глядя на ушедший наполовину в землю обелиск с пустым овалом канувшей в Лету фотографии и едва различимой надписью: «Курдыган Матрена Афанасьевна. 1890–1979. Спи спокойно, дорогая мама». Сбоку ржавел скелет венка с выцветшими добела пластмассовыми цветами.

Оглядевшись, Антон утвердился в мысли, что угодил на кладбище, а стало быть, Хрюкино совсем рядом. Глядя под ноги, чтобы не споткнуться еще обо что-нибудь, он направился дальше и почти сразу увидел за соснами и осинами серые бревенчатые хаты. Деревенька казалась безжизненной, но только на первый взгляд. Присев, чтобы не маячить, Антон отметил и дымок, поднимавшийся из одной трубы, и явно прошлогодние бревна, сложенные у дальнего дома, и чисто вымытые стекла в ближней хате.

Еще вчера он разработал программу, как поступит в случае «обнаружения жизни в Хрюкино». Короткие перебежки по огородам, подкрадывание к окнам… «Пожалуй, вот эта», — решил Антон, — и заскользил между деревьев к ближней хате с чистыми стеклами.

Заглянув через окно внутрь, он ничего не увидел. Точнее, угол какой-то мебели, на стене — древний коврик с оленями на водопое, такой же был у его бабушки в Воронеже. Определенно здесь кто-то жил, все чистое, обитаемое. Пробравшись к другому окну, Антон увидел стол, на столе — стопку тарелок, чайник, стеклянный графин с водой. «И что дальше-то делать, — подумал он. — Идти на переговоры?»

Вопрос решился сам собой, когда за спиной он услышал угрожающий мужской голос:

— Ну и что ты, городской, под окнами у меня шаришься?