Новый человек в городе

Глава 7

Как почти каждую зиму перед новогодними праздниками, погода стояла пасмурная. В иные дни снег желтел и таял, в водосточных трубах урчала вода, шел дождь, а под вечер холодало, и к утру тротуары отполировывал гололед. Потом опять валил снег, но небо оставалось тревожным, хмурым, словно больным, свет приходилось жечь даже в полдень; тем не менее по продутым ветром улицам допоздна сновали черные фигуры прохожих — приближался Новый год.

Поднявшись с постели и даже начав хлопотать в баре, Чарли считал, что он в порядке, но уже через час почувствовал себя простуженным и расклеившимся. Несколько раз принимал аспирин и пил грог, от сладковатого запаха которого его в конце концов стало мутить. Бармен целый день не слезал со стремянки: украшал потолок и стены гирляндами, ельником, хлопьями ваты и колокольчиками. Стремянка шаталась — Чарли все никак не удосуживался завести другую, и Джулии приходилось подстраховывать мужа. Он прищемил себе палец. А на следующий день решил, что у него прострел.

Еще немного, и он заворчал бы: «А все Джастин!»

Мало-помалу Чарли дошел до той точки, когда человек начисто перестает выносить другого. Потолок в бильярдной напротив тоже украсили по случаю Нового года, но на стремянку там лазил не Джастин и не Скроггинс — старик разваливался прямо на глазах. Издали, да еще при таком скудном освещении, как в бильярдной, могло показаться, что он уже не способен держать голову прямо.

Она то и дело свисала на грудь или вбок, и он добрую минуту собирался с силами, прежде чем поднять ее.

Скроггинс долго не протянет — это ясно. Кто-то — Чарли забыл, кто именно, кажется столяр, делающий заодно гробы, — цинично сказал: «От него воняет смертью».

Тем не менее в бильярдной не было отбоя от посетителей, преимущественно подростков и школьников. Чарли, словно дело касалось его лично или он служил в полиции, следил за ними, хотя смущался, когда кто-нибудь, даже Джулия, заставал его за этим занятием. В таких случаях голос его звучал неестественно — бармен это сам чувствовал, торопливо уводил разговор от щекотливой темы, и это унижало его.

Он заметил, что с тех пор, как владельцем бильярдной стал Уорд, клиенты большей частью не расплачиваются, но Скроггинс что-то записывает в черную книжечку, которую прячет под стойкой.

Как назло, через день после этого открытия, когда Джастин к десяти явился в бар, Чарли был погружен в подсчеты. Он тоже предоставлял кредит завсегдатаям; что касается ставок, часто делавшихся по телефону, он просто заносил их в ученическую тетрадь и еженедельно подводил итог.

Уорд, сидя за стопкой джина, молча наблюдал за ним; Чарли отчетливо понимал: Джастин наперед знает его мысли, и не удивился, когда тот бросил:

— Я вижу, вы тоже этим занимаетесь.

— С одной разницей: не втягиваю в это детей.

Чарли подмывало заговорить с Уордом о Норделесыне, ставшем в бильярдной самой приметной фигурой.

Однажды вечером, когда мальчишка выходил с приятелем из заведения напротив, бармен слышал, как он развязно бросил:

— Не бойся: моя подпись котируется. Прошу об одном: подожди, пока кончатся праздники.

Чарли решил при первой возможности переговорить с Честером Норделем, но издатель, как нарочно, давно не появлялся в баре. Отправиться в типографию итальянец не осмеливался: Джастин увидит и сразу поймет.

Он злился на себя за то, что все время думает об Уорде. Входит клиент, собираешься потолковать с ним о том, о сем, но в девяти случаях из десяти беседа сворачивает в конце концов на Джастина.

— Видели, что он развесил у себя на стенах?

Да, видел — издали, через окно. Фотографии крупных гангстеров, появившиеся в журналах при сухом законе, — Аль Каноне, Гэса Морена, но главным образом врага общества № 1 Диллинджера, снятого во всевозможных ситуациях, в частности в момент задержания, под конвоем двух полицейских: они панибратски обняли его за плечи и перебрасываются с ним шутками, гордясь возможностью показаться на публике в обществе такой знаменитости. Были там и кадры из детективных фильмов, неизменно изображающие хулиганов и громил, и это создавало в бильярдной вульгарную, двусмысленную атмосферу.

— Я, слава Богу, не подбиваю их играть на скачках.

Я остаюсь в рамках законности.

Уорду нравилось бесить Чарли, и время от времени он умышленно приоткрывал перед ним свои карты: мне, мол, бояться нечего.

— Вы хотите сказать, что позволяете им делать ставки, но сами их не записываете?

— Они играют на бильярде, и если играют при этом на интерес, это меня не касается. Помешать зрителям заключать пари, коль скоро они соблюдают тишину, я не могу.

— Вы всерьез полагаете, что они вернут деньги, которые берут у вас в долг?

Уорд не ответил: на уплату он, очевидно, не рассчитывает, но знает что делает, и у Чарли порой чесались руки — так хотелось залепить Джастину по физиономии.

Азартными играми занимается не городская полиция, а шериф — Чарли это знал; однако после письма из ФРБ говорить с Кеннетом Бруксом о Джастине было бесполезно.

К тому же сейчас Брукс, видимо, обходил бар стороной. Он заскочил туда всего раз, на минутку и, кажется, был раздосадован, увидев Уорда на обычном месте в углу.

Почтарь Чалмерс ушел в отпуск — он всегда берет его зимой — и отправился в Канаду кататься на лыжах. Джулия целыми днями моталась по магазинам и дважды ездила на машине в Кале. В иные дни за покупками отправлялся Чарли, а она заменяла мужа в баре.

Бармен предпочел бы свалиться с простудой — два-три дня в постели, и все пройдет. Но он знал себя, знал, что дотянет до конца праздников, и это усугубляло его дурное настроение. Он не ответил Луиджи — все откладывал на завтра, не зная что написать.

«Не злобься на Фрэнки!»

Чарли сам был малость нечист, сам навидался всякого; именно поэтому он приходил в бешенство, видя, как ребятня попадает в капкан Уорда. Когда-то в Бруклине им, хулиганам, терять было, в общем-то, нечего, но однажды в их шайку затесался хорошо одетый парнишка из состоятельной семьи, которого они сначала прозвали Девчонкой. Он был сыном пианиста, учителя музыки, — человека вроде Честера Нордела. Чарли поныне помнит его серый дом, откуда всегда доносились звуки рояля.

Мальчик — его звали Лоренс — повесился у себя в комнате, причину так и не выяснили: то ли он боялся признаться отцу, что крал у него деньги, выносил и продавал вещи родителей и, что еще хуже, одной из своих теток; то ли просто дохнул слишком резким для себя воздухом.

Трюк с фотографиями оказался подлинно гениальным. Тот, кто понаблюдал бы за ребятами изо дня в день, заметил бы, как они, толкаясь между бильярдов, мало-помалу перенимают позы и выражения лиц красующихся на стене гангстеров. Они уже подделывались под их язык, на особый лад здоровались друг с другом, держали сигарету во рту так, чтобы она свисала с губы, и не вынимали правую руку из кармана, словно сжимая рукоятку пистолета.

Уорд, без сомнения, импонировал им. Они ведь не знали, что у него слабое здоровье — недаром цвет лица циррозный, не видели, как он, пожелтев от страха и дрожа в своем светло-синем костюме, крался по аллейке между мусорных баков.

— Вы не слишком симпатизируете мне, Чарли, но вам придется меня терпеть. И трижды в день наливать мне выпить. Я ведь ничего вам не сделал. Пока что не сделал.

Джастин словно задался целью вывести Чарли из равновесия. Он по-прежнему, строго по расписанию, следовал из дома Элинор в бильярдную, оттуда на Главную улицу за газетами, потом в бар Чарли, в кафетерий, и его характерную походку начали в конце концов узнавать издали. Во второй половине дня он заглядывал в лавку китайца и отправлялся домой готовить холостяцкий обед в своей провонявшей, тускло освещенной комнате.

Где ему встретить Новый год, кроме как у Чарли? Он распахнет дверь, его придется впустить — в такой день человека на улицу не выставляют, и он всем испортит праздник.

Автомеханик Сойер, хотя и не завсегдатай бара, но иногда пропускавший там стакан пива, спросил как-то вечером Чарли:

— Правда, что мой парень бывает в лавочке напротив?

— Какой он из себя?

— Длинный, худощавый, рыжий, одет как попало, куртка желтая, в пятнах.

— Вроде бы видел.

— Я боялся, что он мне наврал. Выгребает он перед сном все из карманов, а я гляжу — двадцатидолларовая бумажка. Он говорит — на бильярде выиграл. Похоже, он вправду лучший игрок в своей компании и обчищает всех за милую душу.

Он еще гордился сынком, дуралей! А не знал, что в двух шагах от него, в углу бара, Джастин Уорд, как жаба, пялит на него ничего не выражающие глаза.

— Вряд ли это так уж ему на пользу! — заикнулся Чарли.

— Понятно, старый греховодник! Ты предпочитаешь, чтобы он играл на скачках, верно? Налей-ка поживее, а то мне на работу пора.

Ладно, Сойера он как-никак предостерег. Он поговорит и с Норделом. Если надо — сходит к нему. Почему бы нет?

Теперь, кто бы ни заговаривал с ним о Джастине, Чарли неизменно подмывало выпалить:

— Он вас ненавидит!

Да, одна только ненависть! Устоявшаяся, сосредоточенная, прогорклая ненависть к богатым фермерам, владеющим белыми домами, самолетами, многоместными машинами и проводящими зиму в Калифорнии или Флориде; ненависть еще более заметная и, так сказать, искренняя к жителям Вязовой улицы и Холма, ко всем, кто безмятежно проводит вечера в согретых уютом домах, в кругу семьи, среди детей, кто воскресным утром, в хорошей одежде, улыбаясь, собирается на церковной паперти, с кем раскланиваются на улицах, кому шлют улыбки, кто зарабатывает деньги бизнесом; ненависть к тем, кто служит у этих людей и доволен своей судьбой.

Он ненавидит всех сверху донизу, но чем ниже, тем ненависть его становится острей и целенаправленней. Он ненавидит тех, у кого есть жена и дети, ненавидит женщин и детей. Ненавидит тех, что ходят по улицам, держась за руки, и целуются в темных углах или машинах. Ненавидит Юго и его наивность, потому что тот счастлив в своем немыслимом царстве с двумя женами, детьми и козами. Ненавидит Чарли в его баре, Джулию — в кухне. Ему нестерпимо видеть их всех — и посетителя, мирно пропускающего стаканчик у стойки, и Элинор, прикладывающуюся к бутылке в кухонном шкафчике.

Он ненавидит сам город: Холм, черный провал вокруг кожевенного завода, яркие витрины Главной улицы, даже лавку старьевщика с ружьями и фотоаппаратами, застывшими в холодном свете, даже ореол, который в сумерках окружает фонари и придает таинственность улицам, где шаги и те начинают звучать по-иному.

Что он делает, о чем думает, когда одиноко, как рыба в аквариуме, отсиживается у себя в комнате, запершись там и не слыша девушек, соседок по этажу.

Он уже осквернил Мейбл, испортил ее, как портят игрушку, слишком перекручивая пружину. Неужели проделает теперь то же с Авророй?

Кудрявую официанточку из кафе он запугал до такой степени, что, обслуживая его, она уже разбила два стакана и тарелку.

Он ненавидел их и страшил.

Он сам испытал страх, вероятно, испытывал его до сих пор и, зная, как губительно это чувство, ухитрялся нагонять его на других, даже на Чарли, который всегда считал, что умеет постоять за себя, но тут тоже спасовал.

Да, надо съездить на Холм к Норделу. Издатель поймет: он умен и образован, как Чалмерс, но не так холоден и более общителен.

А почему не съездить сейчас же? Сегодня, правда, суббота, но посетителей не будет — на носу праздники.

В такие дни все экономят. А уж после Нового года, в январе, перед уплатой налогов, наступит и вовсе мертвый сезон: даже такой парень, как Саундерс, — и тот дважды подумает, прежде чем позволить себе лишний стаканчик или угостить приятелей.

Юго не появлялся. Он впервые пропускал субботний вечер, а это означало, что на прошлой неделе он обозлился всерьез и не забыл обиду.

Уорд, без сомнения, нарочно нанял его вешать гирлянды именно в субботу и, видимо, сунул ему на дорогу в карман плоскую бутылку с виски: когда Майк уходил, шаг у него был уже тяжеловатый. У бара он остановился, но не собираясь зайти, а чтобы показать: я — рядом, но не загляну и отправлюсь в другое место. Он даже презрительно сплюнул в снег.

— Присмотри полчасика за баром, Джулия.

Чарли надел пальто, вывел машину из дощатого гаража, выходившего на аллейку, дохнул свежим воздухом, увидел толпу на залитой огнями Главной улице, и ему полегчало. Вдали от бара, от Джастина, наваждение почти рассеялось, и, поднимаясь на Холм, он уже куда менее четко представлял себе, что, собственно, скажет Норделу.

Магазины торгуют сегодня дольше обычного, и не исключено, что издатель ушел за покупками. Выключая мотор, Чарли этого даже хотел. Во всех окнах первого этажа горел свет, по кухне расхаживала женщина. Моджо позвонил, услышал детские голоса, и восьмилетняя девчушка открыла дверь с таким видом, словно для нее это привычное дело.

— Вам нужно поговорить с моим папой? Входите, только галоши оставьте на коврике — у нас уборка.

Ее черные тугие косички свисали на фартук в розовых квадратах. За стеной захныкал младенец, и она пояснила:

— Это мой братик. Ему пора давать рожок.

Нордел встал с кресла. Без галстука, в войлочных туфлях, в старенькой домашней куртке, он выглядел гораздо менее суровым. В комнате царил беспорядок, играла куча детей, на полу валялся журнал, который издатель листал перед приходом гостя, гремело радио.

— Чарли? — удивился хозяин.

— Простите, что беспокою вас, Честер. Я долго колебался, но потом решил…

В нижней части города, где бармен обычно видел Нордела только в типографии, тот выглядел совсем иным человеком, чем здесь, среди своих детей, и Чарли был даже разочарован, найдя его таким старым, смущенным, растерянным.

Быть может, дело просто в том, что Нордел не ждал посетителя, дети шумят, за стеной хнычет младенец, радио не умолкает. Наконец он додумался выключить приемник, и это сразу разрядило атмосферу: шум перестал быть таким оглушительным и непрерывным.

— Я ехал мимо и…

Нордел досадливо прервал собеседника:

— Вы ко мне насчет петиции?

Чарли не предвидел такого оборота и почувствовал, что краснеет: он сообразил, как будет истолковано его появление.

— Я знаю, многие удивлены, — продолжал Нордел, сам не менее сконфуженный. — Люди недоумевают, почему на этот раз я не выступил с протестом.

— Я первый подписал петицию за, — поспешно вставил Чарли.

— Вот как?

Нордел окончательно растерялся и, машинально подняв с пола двухлетнего мальчугана, посадил его верхом к себе на колено.

— Я долго раздумывал, какую позицию занять.

В любом другом случае моя газета выступила бы против: на мой взгляд, в городе и без того довольно мест, где продают выпивку. Но вы, может быть, помните, как я однажды заходил к вам и расспрашивал об этом Уорде?

— Вы еще сказали, что знаете его.

— Я сказал: кажется, знаю. Возможно, я ошибся. Но, возможно, он — человек, которому я, к несчастью, когда-то причинил зло.

— Тогда его звали не Уордом, а Ли, Фрэнком Ли, и жил он в Чикаго.

— Вот как! — повторил Честер, с любопытством глядя на Чарли.

С этой минуты бармену окончательно стало не по себе. Он сознавал всю бестактность своего поступка: любой с полным основанием сочтет, что он просто сводит счеты с возможным конкурентом, а это не слишком красиво.

Как всегда в таких случаях, он запутался.

— Заметьте, дело это не мое. Может быть, он вполне порядочный человек.

— Полагаю, что, пока не доказано противное, мы не вправе судить о нем иначе.

Точь-в-точь Маршалл Чалмерс. Опять, как в истории с фотоснимком, получалось, что не по-джентельменски ведет себя Чарли.

— Для себя лично я не вижу никакого ущерба в том, что он получит разрешение на продажу пива. Я уже сказал: я первый подписал петицию в его пользу. И меня не касается, что он делал до приезда сюда.

Почему Нордел так растерян и подавлен?

— Вот это мне приятнее слышать, Чарли.

— И все-таки я хотел бы вас предостеречь…

Итальянец не находил нужных слов. Ему было жарко.

Он сидел слишком близко от камина, где пылали поленья, а его и так лихорадило.

— Слушаю, Чарли. Вы хотели меня предостеречь?

— Может быть, это пустяк. Просто меня удивляет, что в последнее время ваш сын чуть ли не каждый день торчит в бильярдной.

И тут словно что-то щелкнуло, как бывает, когда выключается ток. Лицо у Нор дела стало непроницаемым, голос официальным и вежливым — таким говорят, когда хотят отделаться от нежелательного посетителя.

— Благодарю вас.

— Вы это знали?

— Шестнадцатилетние юноши пользуются у нас в стране свободой в достаточно широких пределах.

Задыхаясь от унижения, Чарли поднялся. Он сам промышлял букмекерством и не смел заговорить ни о ставках, ни о черной записной книжечке, казавшейся ему зловещим предзнаменованием.

— Забудьте о нашем разговоре. Прошу извинить, что побеспокоил.

— Ну что вы, что вы!

— Чес, — донесся голос из кухни, — не подержишь ли малыша, пока я дам ему капли?

— Сейчас иду.

Девчушка, не перестававшая с любопытством поглядывать на бармена, поняла, что ей пора открыть ему дверь.

— Спасибо, что заехали, Чарли. До скорого. Может быть, мы еще вернемся к нашей теме.

Но было ли это учтивым отказом возвращаться к ней?

Чарли вновь очутился на воздухе, увидел заснеженные газоны, освещенные окна домов, где скоро сядут за стол, и сразу же вслед за ними район кожевенного завода.

Мимо «Погребка» он проскочил как раз в ту секунду, когда в фиолетовый прямоугольник двери вошел человек, походивший на Юго.

Майк всегда напивался по субботам, но раньше делал это в одном и том же баре, в обществе знакомых, симпатизирующих ему людей. Шляться же, как сегодня, из бара в бар, распахивая двери все более неуверенной рукой, было, с точки зрения Чарли, чем-то вроде дезертирства, но заговори он об этом, опять создастся впечатление, будто он печется о собственных интересах.

Итальянец проехал мимо отеля «Моуз», бар при котором недавно перестроили. Вот куда любят получать приглашение девицы вроде Мейбл и Авроры. Там к коктейлям подают крошечные сандвичи и сосиски, по вечерам играет рояль и цветная подсветка меняется в соответствии с музыкой.

Как хорошо было раньше, когда все оставалось на своих местах: обитатели Холма — на Холме, рабочие-кожевники — в «Погребке», свои ребята — у Чарли, а бильярдная Скроггинса практически пустовала! Были люди порядочные, были чуть менее порядочные, но разной швали никто в глаза не видел.

Но вот на перекрестке у «Четырех ветров» из машины вылез незнакомец, взял свой смешной чемоданчик, спустился вниз по улицам, пересек город, и все разладилось.

Неужели это лишь фантазии Чарли? Даже Джулия, когда он толкует ей про Уорда, слушает иногда с таким снисходительным видом, словно муж несет чепуху. Джастин ей не по душе — он не любит детей, но она не обращает на него внимания. Остальные говорят о нем лишь потому, что он новый человек в городе, да и говорить о чем-то надо. Для них это вроде забавы.

— Давно ушел? — осведомился бармен, вернувшись к себе и заметив, что место Джастина не занято.

— Сразу после тебя.

Уорд нарушил свое расписание: ему полагалось бы еще сидеть в баре. Впрочем, последовать за Чарли на Холм он не мог: машины у него нет, а вызвать одно из немногочисленных городских такси не было времени.

Однако не знать, где он, вряд ли лучше, чем видеть перед собой его бесстрастное лицо: в обоих случаях на душе неспокойно.

— Иди собирай обедать.

В зал заскочил перекусить частенько проезжавший мимо водитель тяжелого грузовика, который загораживал сейчас окно бара, и это задержало семейную трапезу.

Затем получился интервал. Джулия уложила детей, Чарли поскучал в одиночестве за стойкой и очень обрадовался приходу Джефа Саундерса. Штукатур, уже успевший где-то хлебнуть, осмотрелся, остановил взгляд на табурете Уорда и воскликнул:

— Вот те на! Сегодня у нас пусто.

Появились другие, все больше жители их квартала, чаще ремесленники, реже торговцы, заглянувшие сюда по-соседски, в рабочей одежде.

Зашла и Аврора, сопровождаемая коммивояжером, которого знали здесь в лицо: они собирались в Кале на танцы. Она любила вот так, вместе с кавалером, показаться на людях и пропустить стаканчик в привычной обстановке.

— Мейбл не с тобой?

— Решила посидеть вечерок дома — шьет платье к праздникам.

Чарли представил себе, как рыжая маникюрша сидит одна в доме Элинор, а за стеной, словно крупный опасный хищник, Уорд неслышно расхаживает по своей комнате.

— Джастина не видела?

— Я им не интересуюсь. К тому же мы были в городе — обедали.

Уорд вошел, когда Аврора была еще в баре, но не поздоровался с ней. Лишь посмотрел на нее, как всегда смотрел на людей, — словно видя их насквозь. Чарли налил ему пива и отвлекся: подошел к телефону, поймал по радио музыку, получил с коммивояжера, который тут же уехал на машине.

Даже теперь, когда у стойки сидели пятеро клиентов, в баре, как подметил Саундерс, было пусто — то ли оттого, что Чалмерс в отпуске, то ли — вероятнее — из-за отсутствия Юго.

Каждый, входя, осведомлялся:

— А Майк что, болен?

Говорилось это, конечно, в шутку: никто не представлял себе Юго больным. Если уж с ним случится беда, он либо свернет себе шею, свалившись с лестницы, крыши или высокого дерева, либо взлетит на воздух вместе с зарядом динамита, которым с опасной беспечностью пользуется, корчуя пни.

Чарли еще не купил Джулии подарок, и ему предстояло съездить в Кале: он не хотел лишний раз докучать Луиджи просьбой прислать что-нибудь из Чикаго, а Джим Коберн в Нью-Йорке, охотно обременявший поручениями других, сам чужих поручений не выполнял.

Знает ли Уорд, куда ездил бармен? Воспользуется ли, вернувшись вечером домой, тем, что Мейбл одна?

Об этом Чарли тоже не смел заикнуться: ему могут ответить, что он сам переспал с Мейбл, и будут правы — это произошло однажды вечером в кухне, когда Джулия куда-то ушла, а дети уже спали. Только с ним, чувствовал итальянец, это было совсем другое дело.

— Ба! Кеннет!

Вошел свежий, разрумянившийся с мороза шериф, тоже пропустивший уже не один стаканчик — это угадывалось по его дыханию. Нескольких он хлопнул по плечу и не без иронии поднес руку к шляпе при виде Джастина.

— Скажи, Чарли… Но сначала плесни мне бурбону, старина. Я только что видел твоего клиента Юго в участке при муниципалитете и могу поручиться: его отделали там на славу.

Взгляд Чарли скрестился с неподвижным задумчивым взглядом Джастина Уорда. Уже больше часа итальянцу было не по себе — его словно томило предчувствие. Теперь он даже побаивался расспрашивать Кеннета о подробностях, но это сделали за него другие.

— Он кого-нибудь пришиб?

— Точно не знаю: я туда не заходил. Когда проезжал мимо, у муниципалитета толпилось человек тридцать, самое меньшее, — так и липли к окнам. Я слышал только разговоры: происшествие в городе — не мое дело. Но Юго видел: один глаз чуть ли не выбит, губа рассечена, весь в крови. Унимали его, похоже, человек пять-шесть: он не давал надеть наручники, и лупили его всерьез.

Сейчас Джулиус закончит допрос, и Майка посадят.

— А что произошло?

О случайной драке не могло быть и речи. Даже здесь в прошлую субботу Майк вел себя агрессивно, и не будь он в кругу знакомых, дело, вероятно, кончилось бы плохо.

— Насколько я понял, у него были деньги, он перебрал и в «Погребок» ввалился уже тепленьким.

Чарли вспомнил человека, которого видел при свете неона, и ощутил нечто вроде укора совести.

— Тамошняя публика ради забавы накачала его и разговорила. Несколько субчиков увязались за ним. Кто-то подбил его отправиться в «Моуз»: всем ведь известно, что такое старик Моуз и какой лоск он навел на свое заведение. Те трое, что сопровождали Юго, выглядели сущими голодранцами, и, конечно, их не впустили. Дальнейшее нетрудно себе представить. Юго завелся. Остальные, видимо, удрали вовремя: их не взяли.

Когда подоспела полиция, скандал был в полном разгаре. Женщины прятались под столиками, Юго швырялся бутылками и табуретами, у бармена хлестала кровь из раны на лбу.

Что, интересно, будет, если Чарли — а этого ему безумно хочется! — сгребет сейчас за горлышко бутылку, полную, тяжелую бутылку и разобьет ее о голову Джастина, который молча ликует в своем углу и словно наслаждается происходящим?

Итальянец злился на себя за то, что не решается это сделать. Какое было бы облегчение!

— Дорого это ему обойдется! — заметил столяр, изготовлявший гробы для похоронного бюро.

— Хулиганство в баре — два месяца, — не задумываясь, отрезал шериф. — Это норма. Если же, что очень похоже, он имел несчастье помять ребят из полиции — влепят полгода, а то и больше. И это только начало.

Брукс рассуждал с трезвостью человека, чье ремесло — отправлять других за решетку.

— Он уже натурализовался, Чарли?

— Не уверен, но, думаю, да.

— Хорошо бы! Иначе его могут выдворить из Штатов. Как бы то ни было, теперь им займутся. До сих пор он не высовывался, и все молчали, но я уже предвижу, как в него вцепятся женские организации. И начнут они с девчонки, которой он состряпал малыша, да еще до совершеннолетия.

— Родители ее были вроде бы не против, — вставил Чарли, сознавая, что говорит нечто чудовищное.

На него действительно посмотрели изумленно — как Чалмерс, когда речь зашла о фотоснимке, или Нордел, слушая сегодня его разоблачения, и он решил помалкивать.

— Санитарная комиссия в свой черед облазит его халупу, а муниципалитет заинтересуется, по какому праву Майк присвоил общинный участок. Впрочем, меня это не касается. Не знаю, отрезвел ли он от побоев, но был бы не прочь посмотреть на его видик, когда он проснется утром в каталажке. Парень-то он неплохой. Одна беда — от таких людей можно всего ожидать.

Чарли счел за благо отвернуться и глянуть на бутылки. Шериф начал, остальные поддержат. Рано или поздно все спохватятся.

— Пожалуйста, Чарли, стакан пива!

Одного Джастин таки добил! Чарли не раз видел, как люди годами платились за истории вроде той, в какую влип Майк. В лучшем случае ему придется убраться из города, и за ним всюду потянется полицейское досье.

— Будьте повнимательней, Чарли!

И эта гадина Уорд елейным голосом бросает такие слова в минуту, когда кровь ударила Чарли в голову и он сам готов натворить глупостей!

— Что с тобой? — удивился Кеннет.

— Ничего. Чуть не порезался, раскупоривая бутылку.

Всю ночь будет валить снег, а поутру обе женщины с изумлением увидят, что подстилка на топчане пуста — их могучий сожитель не ночевал дома. Полуголые дети и жарко дышащие козы будут слоняться по дому, но пройдет день, пройдет другой, а их никто не накормит.

Затем приедут на машине негодующие и сердобольные дамы-благотворительницы и отправят бессловесную девушку в исправительное заведение, детей — в какой-нибудь мрачный приют, а уж животных — один Бог знает куда.

Уорд добил-таки одного, самого слабого, самого уязвимого, кому завидовал, может быть, наиболее остро — у него была такая теплая берлога, такой раскатистый беззаботный смех!

Подвыпившие посетители бара неожиданно вспомнили, что они тоже граждане.

— Это должно было случиться!

— Удивительно, что не случилось раньше: ведь…

— Это действительно было чересчур!

— Неужели его жена не жаловалась?..

— Напротив! Обе ублажали друг друга, как послушницы в монастыре.

— Да брось ты, Саундерс!..

Штукатур — заслуженно или незаслуженно — слыл изрядным бабником.

— Сдается, ты сам скоро на богомолье в этот монастырь отправишься.

Радио негромко передавало рождественский гимн в исполнении ликующего детского хора; на углу Главной улицы от окон муниципалитета уходили последние зеваки, и снег медленно падал им на плечи.

Дверь за Майком захлопнулась: словно крупный хищник, на которого он так походил, Юго очутился за решеткой.

В баре итальянца человек в светло-синем костюме вытащил из жилетного кармана коробочку, достал пилюлю и положил на желтый от никотина язык.

Позже, забравшись в постель и задом оттолкнув Джулию к стене, Чарли проворчал:

— Он добился своего: Майка посадили.

Но она уже сладко спала и ничего не слышала.