Новый мальчик

И стал, точно так же, как до него Соломон. Когда Соломон был в его возрасте, я строила низенькую кирпичную стенку вдоль дорожки и так часто отрывалась взглянуть, где Соломон, — и при этом откладывала инструменты, что стенка по завершении извивалась змеей.

Теперь стенки я не строила, зато пыталась перекапывать клумбы, и чаще всего это происходило так: совок перевертывает землю — Сили на дорожке, совок еще раз перевертывает землю — Сили по-прежнему на дорожке, в третий раз — Сили все еще на дорожке, в четвертый раз — Сили нигде не видно. Надо полагать, по мановению волшебной палочки, так как никто ни разу не видел, как он убегал. Просто — сейчас он тут, а в следующее мгновение он уже высоко на склоне устремляется к лесу, или в пяти — десяти шагах дальше по дороге устремляется к деревне, или (чаще всего) его вообще нигде нет, и нам неизвестно, в какую сторону он устремился.

— Надо установить эту вольеру, — повторяли мы, но ведь был еще февраль, не то время года, чтобы котенку сидеть под открытым небом в вольере. А потому я перемежала перекопку клумб погонями за Сили (Сили ведь определенно мой кот, объяснил Чарльз, и к нему не пойдет), а Чарльз занимался плодовыми деревьями.

Уж в этом году, сказал он, урожая он обязательно добьется, а потому (в Долине мы были особенно подвержены заморозкам) принялся укутывать рано цветущие груши. Начал он со старых тюлевых занавесок, памяти о моей бабушке, которые отдала нам тетя Луиза. Войдя во вкус борьбы с заморозками, он, когда занавесок не хватило, пустил в ход дерюжные мешки, которые покупал десятками. Чарльз принадлежит к артистическим натурам, и внешность его не слишком заботила, а потому весной посетители Долины (да и те старожилы, которые давно не проходили мимо) буквально вздрагивали при виде нашего плодового сада — эдакий монастырский двор, полный монахов десятифутового роста в белых и зловеще-бурых одеяниях с капюшонами.

Капюшонами они обзавелись потому, что Чарльз, оберегая цветки от соприкосновения с мешковиной, укрепил один угол огромного мешка на жерди над верхушкой дерева. Простое и, если знать причину, вполне разумное объяснение, но, как обычно, причину мало кто знал. И, как обычно, обитатели деревни по-своему истолковали это явление.

— Пугала, — услышала я, как сообщил один старик другому, когда они остановились у входа в сад.

— А-а! — благодушно отозвался его собеседник, словно тридцать с лишним пугал на одном акре зрелище самое привычное.

— Развесили, чтобы кошек отгонять, — был еще один мудрый вывод. (Хотя мы до этого еще не дошли, даже и с Сили.)

— Об заклад побьюсь, лошади небось так и шарахаются, — заметил еще кто-то.

— Будто ведьмы на шабаше, — последовал еще один вердикт.

— В темноте на них, не зная, наткнуться, душа в пятки уйдет, — донесся в сумерках удаляющийся голос.

И правда, в лунном свете, посверкивая инеем, они выглядели жутковатыми призраками.

— Вспомнился мне, — сказал старик Адамс, узрев их как-то вечером по пути в «Розу и корону», — папаша Фреда Ферри. Как он на кладбище повстречался с привидением.

А мы даже не слышали, что на кладбище водится привидение, сказали мы. Так оно там и не водится, ответил старик Адамс и приступил к рассказу.

Выяснилось, что много лет назад отец Фреда Ферри, тоже Фред, имел обыкновение напиваться в лоск, а затем отправляться на кладбище и сидеть там на плите, жалуясь себе, какой он грешник.

— До смерти пугал всех женщин, как они расходились с Собрания матерей, — сказал старик Адамс— Хоть они и знали, что это он. От его воя их мороз по коже пробирал.

Ну, и другие мужчины решили проучить старину Фреда, и как-то вечером накануне похорон один из них забрался в только что выкопанную могилу, когда ворота закрыли, а остальные попрятались за памятниками вокруг.

— Ну, значит, идет старина Фред, — продолжал старик Адамс— И стонет, и бормочет, какой он, значит, грешник, и тут вылазит Том в старой простыне и орет, значит, чтобы он покаялся.

— И сработало? — спросила я.

— Да нет, — сказал старик Адамс задумчиво. — А вот Тому чуть конец не пришел. Старина Фред подумал, что это, значит, привидение, хвать заступ да и съездил его по башке. «А ну лезь взад, — орет, — сукин ты сын! Нечего по ночам шляться!»

И всякий раз, когда в сумерках я смотрела на заиндевелые мешки, мне вспоминалась эта история. На вершине холма в деревне тоже возникло таинственное сооружение. Старое школьное здание покрывали новой крышей — оно давно перешло в частное владение, а дети ходили в школу в соседней деревне.

Окружали его небольшие коттеджи вроде нашего, и оно было вдвое выше них. Когда строители окружили бывшую школу лесами, они накрыли все здание сверху брезентовым полотнищем, а затем, поскольку местность у нас холмистая и по лесам хлестал свирепый ветер, закрепили брезент и вокруг лесов. Внутри этого шатра строители работали, попивали чаек на планке в тридцати футах над землей и, судя по доносившимся оттуда звукам, были блаженно счастливы.

Однако снаружи этот гигантский брезентовый куб превратился в еще один предмет для всяческих предположений. Одни решили, что под ним воздвигается статуя.

— Так какой же величины она будет-то… Небось их там всю компашку поставят, — сказал кто-то, наслушавшись разговоров в «Розе и короне», что приходский совет надумали увековечить в камне.

— Супермаркет строят, — заявил другой. Вывод, вполне соответствовавший величине куба.

Разумеется, на самом деле все местные жители прекрасно знали, какая идет стройка — точно так же, как после одного-двух дней осторожных расспросов выяснили, зачем нам понадобились мешки, пусть и делали вид, будто ничего не знают. Но случайных людей эти сооружения искренне удивляли… да и не только сооружения.

— Ну, я рад, что спросил вас, — заметил один прохожий, когда я объяснила ему про заморозки и новую крышу на школьном здании. — А то я думал, что между ними есть какая-то связь… Ну, а ездовая собака там на холме, запряженная в детскую коляску, ее с Аляски привезли?

Этому также имелось простое объяснение. Дарлинги, ее хозяева, просто вспомнили о назначении породы своего пса. У него наследственная тяга возить что-нибудь, говорили они. Так зачем толкать коляску перед собой, когда Робу хочется запрячься в нее?

Ну, а пока люди строили предположения о крыше, и защитных мешках, и собаке, видимо тренирующейся для арктического путешествия, я подолгу просиживала на склоне за коттеджем. Я сделала открытие: если я просто сижу где-нибудь, а не гоняюсь за ним, Сили, который все больше ко мне привязывался, затеет игру поблизости — и это обеспечивало нам душевное спокойствие на время, пока я наблюдала за ним.

А наблюдать было большим удовольствием. Уже заметно потеплело, и это была первая весна в жизни Сили. Упоение, с каким он гонялся за бабочками, изумление, с каким он глядел на птиц, радость, с какой он катался по траве и просовывал лапы ко мне между стеблями — все это я делила с ним, делила рай, который он открывал для себя день ото дня. Место ну просто преотличное, говорил он. И он рад, что живет у нас.

Рады были и мы, хотя нам и надо было все время бдеть. Например, как-то раз, когда я за ним не следила, Сили как сквозь землю провалился. Мы искали, мы звали, я исполнила свой кошачий концерт — Сили не отозвался.

— А, он где-нибудь на склоне, — сказал Чарльз. — Я видел, как он бежал в ту сторону.

И вот, внимательно поглядывая на склон, где трава теперь была такой высокой, что отыскать его можно было, только если он этого хотел, мы — хотя и с беспокойством — вернулись к нашим занятиям в саду.

Чуть позже я услышала покаркивание и, подняв глаза, увидела, что по траве бойко прыгает сорока. Одна из пары, состоявшей в приятельских отношениях с Аннабелью и часто что-нибудь клевавшей возле нее, когда она паслась. «Чего-нибудь высмотрела», — подумала я и продолжала полоть. Но через несколько секунд я увидела, что вторая сорока прыгает по траве навстречу первой, и, бросив вилку, я закричала и припустила бегом.

Я не ошиблась. Они подбирались к Сили. Он был в траве чуть дальше. Играли они с ним, или, что было куда вероятнее, он их выслеживал, и они решили проучить его — в любом случае, оказалось очень удачно, что его выслеживала я. Мне доводилось слышать, что сороки нападают на кошек. Одна отвлекает ее внимание, а другая подкрадывается сзади.

Когда я пошла с ним домой, он очень притих и сжимался у меня на руках в незаметный комочек: глаза круглые, как у совы, а уши до того прижаты, что голова выглядела совсем обтекаемой. Больше Гулять Не Пойду, сообщил он… и благодаря этому открыл для себя мальков.

Мы сами их вывели в предыдущем году. После селя, когда мы поместили их в свежую воду, наши золотые рыбки принялись метать икру как безумные. Обычно они тут же ее сами и съедали, но на этот раз ради эксперимента я выловила несколько икринок чайной ложкой и поместила их в чайные чашки для дальнейшего развития. В чайные чашки с отбитыми ручками, которых у нас хватало, а им требовалось мелководье.

Выглядели они как прозрачные булавочные головки, но через день-два внутри появлялась черная точечка, показывая, что они оплодотворены. Согласно справочнику, до появления мальков в зависимости от погоды могло пройти от четырех до четырнадцати дней, но лето выдалось холодное, и, когда прошло почти две недели, а мальки не появились, я добавила воды потеплее.

В результате произошло чудо. Мальки вылупились буквально за секунды. Только сейчас я видела крохотный шарик уже не с точкой, а чем-то вроде реснички внутри, а в следующий момент икринка, опустев, перекатывалась на дне чашки, а ресничка уже снаружи прицеплялась к боку. Несколько дней у нас на подоконнике в кухне стояли в ряд чашки с неподвижными черными ресничками в них, а затем реснички принялись плавать, обзавелись парой крохотных глазок и постепенно волшебным образом превратились в малюсеньких прозрачных рыбок.

Вывели мы их больше пятидесяти, но смертность среди мальков золотых рыбок очень высока: если сохранить десять процентов, это уже большая удача, так что мы могли радоваться, когда сохранили пятерых. Зимой мы держали их в глубокой пластмассовой чаше на верху кухонного буфета. Для прудика они были еще слишком малы: их родственники там мгновенно ими закусили бы, а держать их снаружи в аквариуме не позволял холод.

Чарльз просто влюбился в этих рыбок. Регулярно снимал чашу с буфета, чтобы сменить воду, покормить их, полюбоваться ими. Ну, просто замечательная ребятня, заверял он их, и он выкопает новый прудик специально для них. Но прудик им чуть было вовсе не понадобился. В тот же вечер, когда сороки выслеживали Сили, он в свою очередь выследил рыбок. На кухонном столе, где Чарльз оставил их, отправившись в столовую поужинать, и где, когда мы вернулись на кухню, Сили радостно занимался рыболовством. Одной передней лапой он стоял внутри чаши, а другая была занесена для молниеносного удара, еще ни одной рыбки он не поймал, хотя занесенная лапа была мокрой насквозь и явно погружалась в воду не единожды, и он не мог понять, с какой стати мы завопили и ухватили его. Не дают поразвлечься, негодовал он, когда я уносила его из кухни. Не позволяют делать Ничего Интересного! И конечно, стакнулись с этими дурацкими Сороками!

С этих пор мы накрывали чашу проволочной корзинкой для кексов, никогда не оставляли ее на столе и бдительно проверяли, не нашел ли Сили способа забраться на буфет. Так было в доме. А поскольку одновременно нам приходилось следить, чтобы он не гонял Шебу, и, если дело происходило снаружи, не удирал и не охотился на пчел, то наша жизнь, подобно погоде, становилась все более жаркой.

Страхи, которые внушали мне наши собственные пчелы, к счастью, рассеялись сами собой. В начале года Чарльз поднялся к ним проверить, не нуждаются ли они в подкормке, — и не нашел их на месте. Поскольку в улье не валялось ни единой мертвой пчелы, а весь мед исчез, этому могло быть только одно объяснение: пчелы из какого-то улья выше по Долине устроили налет, как водится у пчел, если поблизости есть ослабевший улей, и — как тоже иногда случается — наши пчелы не стали обороняться, а дружески улетели с ними, прихватив оставшиеся запасы меда.

При данных обстоятельствах ничего лучше и придумать было бы нельзя. В Долине хватало пчел, чтобы опылять деревья Чарльза. Чарльзу больше не угрожали пчелиные укусы, поскольку поблизости ульев не было. У Сили, вздохнула я с облегчением, практически не осталось шансов натолкнуться на улей. То есть на улей с пчелами, поскольку наш пустой так и стоял в плодовом саду.

— Убрали бы вы его, да поскорее, — посоветовал старик Адамс— А то, глядишь, пчелы там подальше зароятся да и снова в нем поселятся.

Однако этого вряд ли стоило опасаться: хозяин тех ульев был специалист.

Но нам приходилось следить за Сили, так как к нам залетали посторонние пчелы, но их бывало куда меньше, чем в прежние дни пчеловодства. Сили, никогда прежде пчел не видевший, естественно, возликовал, обзаведясь столькими товарищами для веселых игр. Он подползал к ним на животе, он взвивался за ними в воздух, он поломал все крокусы, приземляясь после очередного безнадежного прыжка.

Главное было помешать ему, когда он пытался поймать пчелу ртом. Укус в лапу научил бы его оставлять пчел в покое, но укус в нёбо был опасен для жизни. Я читала, что лучшее средство от этого в первые минуты было оливковое масло — наносить перышком, если пчела ужалила в глотку. А потому я уже приготовила пузырек с маслом и перо, хотя надеялась, что воспользоваться ими мне так и не доведется. А тем временем бегала и бегала. За калитку, чтобы забрать его с дороги. Вверх по склону, забрать его оттуда. И снова — потому что он опять погнался за пчелой… вернее, за шмелем, а шмели такие медлительные, что он его чуть было не поймал.

Не даю ему Нисколечко Поиграть, вопил Сили, когда я уносила его туда, где пропалывала бордюр. И был не прав. Я просто хотела знать, что ему ничего не угрожает. Но в конце концов все наши предосторожности оказались тщетными. Сили укусила гадюка.