Новый мальчик

Вот так мало-помалу все новые и новые приятные неожиданности возвращали нас к тому, как бывало. Например, в первое время Сили страшно боялся машин. Вероятно, его мамочка внушила ему, что их надо опасаться. Но как бы то ни было, стоило мимо проехать автомобилю, и Сили, если находился в саду, в ужасе припадал к земле, а затем удирал в дом.

— Ну, хоть от этой тревоги мы будем избавлены, — повторяли мы, памятуя, как Соломону стоило только заметить, что на дороге стоит машина, и он тотчас оказывался под ней, на ней, или — предпочтительнее — если владелец оставил стекло опущенным, то и в ней. Мы глазом не успевали моргнуть. Но вот наступили светлые вечера, люди начали оставлять машины у обочины, чтобы прогуляться в лесу, и — нате вам! — девятимесячный Сили увлекся моторными экипажами почище Соломона. Под ними, на них… ни одной с опущенным стеклом ему пока не удалось обнаружить, но заглядывал он внутрь сквозь ветровые стекла точь-в-точь как Соломон.

— Ну, просто вылитый он, правда? — говорила я, когда мы бежали забрать его и стереть предательские отпечатки лап с очередной машины.

— Да, — говорил Чарльз. — И ведет себя точно так же. Остается надеяться, что у нас хватит сил на такие пробежки.

Весна теперь переходила в раннее лето. Как ни верти, все равно ничего не добьешься, однажды заявил Чарльз, вернувшись от плодовых деревьев. Он уберег их от заморозков. Он уберег их от птиц. А теперь — угадай-ка! — на одном обнаружил чертову улитку. Прямо под сетью у верхушки — и тянет шею к молодому побегу.

Тем не менее урожай обещал быть хорошим. И погода была теплой, и трава высокой, и Природа просто дышала изобилием. Сили был на седьмом небе. Однажды Чарльз застукал его у ручья, где он блаженствовал, подстерегая пчел. Нашел место, куда они прилетали напиться, и притаился там, наблюдая за ними. В другой раз, заметив, что он сосредоточенно изучает ручей в другом месте — в высокой траве у калитки, — Чарльз осторожно подкрался посмотреть, что там такое… Сили таращил округлившиеся глаза на жабу. Очень большую, сказал Чарльз, и с красивым узором. Нам их видеть доводилось редко.

А теперь еще приближался деревенский праздник, и второй год подряд у нас попросили Аннабель, чтобы катать детей. В первый раз мы согласились не без опасений, потому что ни к чему подобному она не привыкла, однако она вела себя безупречно. На ней катались двадцать восемь раз, и она заработала четырнадцать шиллингов, а как вкопанная вставала всего два раза. И за минувший год она к тому же прошла курс обучения.

Пятнадцатилетняя девочка, сама прекрасная наездница, давала младшей сестренке уроки верховой езды, заимствуя для этой цели Аннабель, которая теперь стала опытной верховой ослицей.

Брали они ее обычно днем в субботу. Сначала Мэриен вела ее на поводу — хотя, пожалуй, сказать «буксировала» будет точнее, поскольку Аннабель особым рвением не горела. Однако через недели две девочки, вернувшись, сообщили, что Аннабель перешла на рысцу… на настоящую рысь… а однажды, должна с сожалением признаться, мне пришлось услышать, что Аннабель решила поваляться на траве и сбросила Джули. Иногда я наблюдала за ними из окна: теперь Аннабель независимо шествовала впереди, а Мэриен следовала в некотором отдалении. Причем Аннабель явно воображала себя заправской верховой лошадью, а Джули умело ею управляла. Правда, был случай, когда, проходя мимо своей конюшни, Аннабель свернула вправо и скрылась в ней вместе с Джули… Однако Мэриен вошла следом, и в следующую минуту Аннабель безмятежно появилась снова, причем не потеряв свою всадницу.

В целом она была неплохо объезжена, и ее возможное поведение на празднике не внушало нам никакой тревоги. Заботило нас лишь одно: вид у нее должен быть ухоженный, шерсть глянцево блестеть. Аннабели же больше всего хотелось хорошенько изваляться в пыли.

Я чистила ее скребницей. Расчесывала шерсть щеткой, почти не нажимая, чтобы она не осталась вовсе без шерсти — ведь приближалось время линьки. А без обычной мохнатости она будет не похожа на себя. Ну, а после праздника вычешем ее хорошенько.

Так мы предполагали. Затем я заметила, как она лениво почесывает спину о сук, нависавший над ее пастбищем. Не забыть спилить его, сказала я себе. Аннабель, предаваясь размышлениям, любит почесываться, и, если не уследить, она будет смахивать на пуделя. Ну и, разумеется, все это тут же вылетело у меня из головы. А через два дня, когда мы отводили ее на ночь в конюшню, Чарльз вдруг сказал:

— Господи! Только посмотри на ее спину!

Вполне в характере Аннабели. До праздника неделя, а она не просто выдрала шерсть клочьями, она расчесала спину до крови. Но, к счастью, не там, куда мы клали верховую попонку (Аннабель так миниатюрна, что самое маленькое седло ей велико), а как раз у ее верхнего края на холке — там, где расчес будет всего виднее.

— Люди решат, что у нее чесотка, — безнадежно сказал Чарльз. — Честное слово, она это нарочно.

Зная Аннабель, такой вывод казался более чем вероятным, хотя будем к ней справедливы: все животные любят чесаться. Но как бы то ни было, я припудрила расчесы борным порошком, чтобы подсушить их, а поверх него добавила талька в надежде, что его запах отгонит мух, и на следующее утро, спилив сук, чтобы ей не обо что было чесаться, отвели ее в таком виде на пастбище, а затем стали ждать неизбежных замечаний по ее адресу.

— И что ж это с ней приключилось? — осведомился старик Адамс, который никогда ничего не пропускает.

— Чем это тут воняет? — вопросил Фред Ферри, появившийся в тот же момент, и подозрительно повел носом. А когда я объяснила, они скорбно покачали головами.

— Уж катать она никого не будет, — заключили они.

И попали пальцем в небо. К субботе спина у нее совершенно зажила, и с клетчатым пледом из машины поверх ее обычного коврика проплешины стали практически незаметными. На этот раз на ней катались тридцать пять раз, и я водила ее по кругу чуть ли не на коленях.

Что же, с этим обязательством было покончено, и теперь, сказал Чарльз, нам следовало подумать об отдыхе. По его расчетам, фрукты и овощи именно теперь можно было на некоторое время оставить без надзора. Сети делали свое дело и не подпускали к ним птиц. Черт побери, в этом году мы будем с яблоками.

И с помидорами, а вот горох выглядел не так многообещающе. К нему повадились полевки и объедали все побеги. В конце концов — этого очень не хотелось, но нельзя же было дать погибнуть урожаю — Чарльз отправился купить мышеловки в ближайший городок и был крайне заинтригован, когда продавец, выслушав его просьбу, начал брать их с прилавка по одной штуке и внимательно осматривать.

— А что, есть получше и похуже? — спросил Чарльз с интересом.

— Не в том дело, — буркнул продавец. — Ребятишки, паршивцы, только и делают, что их заряжают. Вы не поверите, сколько раз они мне пальцы защемляли!

Чарльз без энтузиазма поймал несколько грабительниц, а затем оставшийся горох настолько вытянулся, что перестал интересовать полевок, и мышеловки можно было убрать, и тогда Сили изловил несколько мышек. Тут он оказался проворнее Соломона, хотя упускал их не хуже его. В свое время Шеба была настоящей истребительницей мышей, но теперь это занятие не очень ее влекло, а потому как-то утром ее поведение очень нас изумило. Сили поймал землеройку и, к моему большому облегчению, тут же ее упустил, так что мне не пришлось кидаться на выручку. Шеба томно сидела неподалеку и словно бы даже не смотрела в ту сторону. Забава для Детей, дни, когда она ловила мышей, Давно в Прошлом, и вообще это Пошлость — вот что она явно подразумевала. И потому я была ошеломлена, когда через некоторое время пришел Чарльз и сообщил, что Шеба, которая давно уже носа за калитку не высовывала, сейчас на дороге бок о бок с Сили подстерегает мышь.

— Как, по-твоему, зачем ей это понадобилось? — спросила я.

— Возможно, он пожаловался, что все время их упускает, — сказал Чарльз. — И она повела его туда научить уму-разуму.

Бесспорно, они были очень привязаны друг к другу. Когда Сили, вернувшись из очередной экспедиции, бежал к ней с приветственным «мрр-мрр-мрр», Шеба отвечала более басистым «мррр-мрр». И она по-прежнему была его самой главной красавицей. Часто, когда они сидели рядом, он облизывал ей шерсть за ушами — так любящая мамаша приглаживает волосы своего чада, а потом смотрел на нас с гордостью, явно спрашивая: а ведь хороша?!

Но что она значила для него, мы по-настоящему узнали только в тот день, когда я поместила его в вольеру одного. Они ежедневно проводили там вдвоем некоторое время в течение шести недель без каких-либо недоразумений. Все получилось настолько удачно, что хозяйки Конфетки и Помадки тоже поставили для них вольеру. Этот грейхаунд, объяснили они, является с визитом так часто, что у них просто нервы не выдерживают.

Но в этот день Шеба куксилась. Ей не понравился завтрак. Она хотела спать на нашей кровати. И мы решили не трогать ее, однако погода была великолепная, и просто грех заставлять Сили сидеть дома, сказали мы, и он очутился в вольере один. И сразу же он принялся вопить.

— Потому что с ним нет Шебы, — сказала я. — Вот допишу письма, выпущу его и пригляжу за ним.

Но к тому времени, когда я дописала письма, Сили уже сам себя выпустил. Приподнять пришнурованную сеть ему не удалось, но он влез по проволочной сетке и, цепляясь за поддерживающий столб, прогрыз дыру в сверхпрочном нейлоне. И проделал это очень расчетливо — каждая значимая нить была перекушена в нужном месте.

Раз он додумался до этого, сказала я, нам придется накрыть вольеру настоящей проволочной крышей. Но мы этого не сделали. Наутро Шеба вновь стала сама собой, а потому я заштопала сеть веревочкой, поскольку, по обыкновению, у меня свободной минуты не нашлось бы, и временно посадила их обоих туда, не сомневаясь, что через минуту-другую Сили прогрызет себе путь наружу, но он не стал затрудняться. И просто нежился на солнышке рядом с Шебой, иногда перекатываясь на бок, или вскакивал, стараясь прихлопнуть муху, словно ему никогда и в голову не приходило выбираться оттуда. И теперь если Шеба (как часто бывает) добровольно отправляется в вольеру — там нет ветра, и расположена вольера так, чтобы туда светило солнце, — Сили обычно шагает прямо за ней, как в былые дни поступил бы Соломон.

На них вместе было очень приятно смотреть, и вне всяких сомнений его общество приносило ей огромную пользу. Без него мы, вероятно, скоро потеряли бы и ее, а вместо этого две-три недели назад впервые за много лет Шеба весело забралась на сливу. Правда, пришлось принести лестницу, чтобы снять ее оттуда, но не из-за ее возраста. Просто была полночь, и, оставь мы ее там, Шеба несколько часов болтала бы с нами и поддразнивала.

Лазить она умеет лучше Сили, Разве Нет? (Еще бы! Она устроилась у самой макушки.) И Забраться за ней Трудно, верно? (Еще бы! Темной ночью и с фонариком.) И она заставила нас уделить ей много-много внимания, так? Вот что заявила Шеба, когда мы наконец сняли ее с дерева. А в прихожей на окне безутешно сидел Сили и выкрикивал, что Хочет Забраться на Дерево к Шебе.

Да уж, сказал Чарльз, когда мы несли ее в дом. Кто бы подумал, что она опять возьмется за такие проделки? Да она еще не один год проживет, это ясно. Так, кстати, как насчет отдыха? Надо позвонить Фрэнсисам и узнать, когда они смогут взять наших кошек. И он готов держать любое пари, что им не терпится познакомиться с Сили.

Аннабель предстояло отвести на соседнюю ферму, где она гостила, когда мы уезжали отдохнуть, с тех самых пор, как стала жить у нас… С того времени, когда она была такой маленькой, что они соорудили для нее загон, чтобы отделить от коров, а она протиснулась под жердью и обратила стадо в бегство… Или тот год, когда они поместили ее с телками… и тот год, когда они поместили ее с коровами. Предыдущий год был отмечен полным господством Аннабели — мы вернулись, и оказалось, что она верховодит быком.

«Позовите ее от ворот, — предупредила миссис Перси, когда мы пришли забрать Аннабель. — Уильям, он смирный, но всегда лучше поостеречься».

Уильям — еще одна личность. В начале этой весны он пасся со своими супругами на лугу у дороги, а фермер Перси для порядка запирал его на ночь в стойле (не то чтобы Уильям был опасен, но какой-нибудь дурень вдруг да выпустил бы его), а потому среди обычных местных зрелищ было и такое: каждый вечер в пять часов фермер Перси зовет его, помахивая турнепсом, а Уильям, который любил турнепс, как Сили — индюшатину, рысит через луг, полный предвкушения, выходит из калитки, пересекает дорогу и скрывается в коровнике на скотном дворе фермы.

Однако как-то в субботу фермер Перси отправился на футбольный матч и к пяти часам еще не вернулся… Уильям ждал, ждал, ждал… Через двадцать минут окрестности огласил рев быка, требующего свою порцию турнепса. У себя в Долине мы услышали этот рев и не могли понять, что за ним кроется. Потом Уильям, которому стало невмоготу ждать, проломил живую изгородь. Но, к счастью, оказался не на дороге, а в соседнем саду. Когда вскоре после этого фермер Перси вернулся, Уильям все еще фыркал в том саду и требовал свой турнепс, а владельцы бунгало бдительно за ним следили — нет, не опасаясь его ярости, но чтобы он не убежал.

Потому-то нас нисколько не удивило, когда мы подошли к воротам и увидели, что он кротко пасется на лугу, где царила Аннабель. Она не доставала ему и до плеча, но все равно она властвовала над ним, коровой и двумя телятами, точно Клеопатра над Египтом. И он проводил ее до самых ворот.

Что мы найдем, когда вернемся в этом году, было известно лишь одному Богу. На ферме появился новый колли, так что ей будет с кем играть, а миссис Перси всегда ее баловала. Не знали мы, и что Сили натворит в Холстоке, а о поездке туда думали без малейшей радости. Будет орать всю дорогу, сказал Чарльз, содрогаясь при одной мысли. Зато там ему понравится, можно не сомневаться… Помнишь, как Соломон и Шеба в первый раз туда приехали, сказал он, и они до того влюбились в ящик с землей, что пожелали спать в нем.

Да, я помнила. Я столько помнила! Нет, мы поступили правильно, что взяли Сили. Он был нужен Шебе. В доме снова все хорошо. И, дописывая эту книгу, я увидела то, что уже никогда не думала увидеть — Сили и Шеба сидели бок о бок на кухне, нежно скрестив хвосты. А если иногда я гляжу туда, где цветут нарциссы и говорю:

— Ах, Соломон… Соломон… Соломон… — Никто никогда меня не слышит. Я шепчу еле-еле.