Новый Мир ( № 10 2008)

ЗВУЧАЩАЯ ЛИТЕРАТУРА. СD-ОБОЗРЕНИЕ ПАВЛА КРЮЧКОВА

ДВА ПОЭТА

Этой темы — поэт, читающий поэта, — было не миновать, да случая все не было.

Впрочем, по касательной она все-таки возникала в наших обзорах: например, когда мы говорили о звукозаписях Маяковского (престарелый Бурлюк, читающий в середине 1960-х ранние стихи своего “ученика” и сохранивший в чтении его “басовую” интонацию). Или в обзоре, посвященном звукоальманаху “Осип Мандельштам”, я, помню, касался своего впечатления от поразительной декламации “детским” поэтом Валентином Берестовым “Стихов о неизвестном солдате”. И-— Чуковский, читающий Блока. И — грозовое чтение Эдуардом Багрицким блоковских “Шагов командора”… Не могу опять же не вспомнить о том, как телеведущий Александр Гордон, беседуя со Львом Шиловым об авторском чтении Блоком своих стихов, все возвращался и возвращался к своему давнему воспоминанию от этого багрицкого чтения.

Между прочим, ровно тридцать лет тому назад фирма “Мелодия” выпустила два примечательных диска-гиганта, имеющих отношение к нашей теме. Составленная Львом Шиловым (и очень нарядная в оформлении!) пластинка “Голоса, зазвучавшие вновь. Восстановленные записи 1908 — 1956 гг.” рядом с сенсационными премьерами отреставрированных звуковых автографов Блока, Волошина, Мандельштама включала чтение Багрицким “Шагов командора”. Итак, среди девятнадцати, выражаясь сегодняшним языком, уникальных треков один (им завершалась первая сторона пластинки) был не “авторским”. У тех, кто не был знаком с предыдущим альбомом “Говорят писатели”, выпущенным в конце 1950-х — начале 1960-х годов, обнаружение на пластинке 1978-го этой почти актерской записи могло вызвать вопросы: что, Багрицкий не мог прочитать свое? Хотя бы “Смерть пионерки”?

Мог, конечно. Он записывался в Студии звукозаписи в 1933 году, совсем незадолго до смерти, и прочитал в микрофон и из либретто так никогда и не осуществленной оперы “Дума про Опанаса”, и “Смерть пионерки”, и, наконец, почему-то блоковские стихи. “Пионерку” архивисты потом потеряли, фрагмент либретто Ираклий Андроников включил в диск “Говорят писатели”, не преминув заметить в своем аудиокомментарии, что он обладает “самостоятельными поэтическими достоинствами” (это была “Песня про четыре ветра”, которую поет Павла, невеста Опанаса). Но о стихах Блока Андроников умолчал.

Я могу только предположить, что, поскольку валики с голосом Блока были тогда, в середине 1960-х, еще недоступны слушателю (Шилов восстановил голос поэта позже), Андроников решил отложить “Шаги командора” до будущих времен.

Но дело не в этих временны2х переплетениях. Всем известно, что Блок читал себя глухо, сдержанно, никак не нагружая стихотворение дополнительными эмоциями. Багрицкий декламирует его с такой яростной, чуть ли не пророческой силой, что мы вправе предположить: этим чтением он “расшифровывает” энергетику стиховой ткани произведения, выделяет из нее ту единственную угрожающе-отчаянную музыку, которая и была заложена в “Шаги...” Блоком. Кстати, в многократно переизданный в новом веке компакт-диск “Голоса, зазвучавшие вновь” Шилов включил это удивительное чтение, аккурат перед набоковской декламацией стихотворения “К моей юности”.

Забавно думать, что в российских аудиоизданиях Владимир Набоков прошел, кажется, тот же путь, что и Багрицкий: на выпущенной Шиловым малотиражной “методической” аудиокассете1 он читает в 1946 и 1952 годах стихи Пушкина и Тютчева. Если кто-нибудь слышал голос Владимира Владимировича, то можете себе представить, как звучит в его исполнении “Анчар” и “Silentium”. Честное слово, это хочется имитировать, сидя за бутылкой вина в кругу друзей, — настолько это картаво-распевное чтение трогательно, торжественно и капельку смешно. Вспоминаю, кстати, как Александр Кушнер, записываясь на “Свободе”, не удержался и, сидя перед микрофоном, в который немало было прочитано знаменитыми опальными эмигрантами, на несколько секунд очень точно изобразил грассирующее набоковское произношение.

Конечно же, Шилов выбрал для своего CD “авторского” Набокова. Две интерпретации чужого рядом — было бы слишком.

Но мы не о том. Мы о поэте, читающем поэта. На обороте большого винилового диска “Евгений Евтушенко читает Владимира Маяковского” (1978), помимо рассуждений о поэтическом веществе тетраптиха “Облако в штанах” (а Е. Е. декламирует именно эту поэму), поэт, читающий поэта, делает по-своему замечательное открытие. Его, как всегда, эмоциональное эссе называется “Воссоздание голоса”, и оговаривается он с первого же предложения:

“Пусть читателя не вводит в заблуждение это название. Я совсем не претендую на имитацию тембра и интонаций голоса Маяковского, — это невозможно, да и не нужно. Мне хотелось осуществить лишь скромную попытку воссоздания внутреннего голоса поэта (курсив мой. — П. К. ), его глубинных интонаций так, как я сам их чувствую и понимаю, хотя вариантов интерпретаций может и должно существовать великое множество. То, что осталось в весьма несовершенных записях от голоса Маяковского, меня не убеждает в том, что так он читал всегда…”

Оставим в стороне соображение о том, что интерпретаций “может и должно” существовать “великое множество”. “Может” — да, Маяковский был одним из самых исполняемых актерами и неактерами стихотворцев: от Качалова и Яхонтова до Кирсанова и Лили Брик. “Должно” ли — еще вопрос. Удивительно другое: с помощью кого Евтушенко пришел к стилистике своего чтения “Облака”: “…Читать „Облако” без выхода на крик, в чем-то близкий крику „Проведите, проведите меня к нему, я хочу видеть этого человека”, было, видимо, непредставимо, ибо вся поэма построена на неслышимом задыхании „Проведите, проведите меня к ней, я хочу видеть эту женщину…” Поэтому огромным подспорьем для чтения этой поэмы для меня были не записи самого Маяковского, не записи чтецов, а именно есенинское чтение. В нем я нашел ключ к „Облаку”, постаравшись соединить надрыв большой человеческой трагедии, вырывающейся в раненый крик, с могучестью ритмического начала”.

Вот о поисках этих самых ключей и пойдет дальше речь. Их всегда очень трудно описать (признания Евтушенко в этом смысле уникальны; он, кстати, успел зафиксировать в “виниле” фирмы “Мелодия” и свое чтение стихов Гумилева, но там была другая, менее неожиданная история).

Мне уже приходилось признаваться в своем спокойном отношении к феномену актерского чтения стихов, хотя вот минувшей весной, услышав по телевизору, как Алексей Баталов читает гениальное, на мой взгляд, стихотворение Михаила Исаковского “Враги сожгли родную хату”, я не мог сдержать слез. Текст “прошел”, что называется, прямо в душу.

Зафиксированных случаев искреннего одобрения автором актерской интерпретации своего текста довольно мало. Обычно — наоборот, вспомним хотя бы, как тот же Маяковский подтрунивал над Яхонтовым. И его подтрунивания не кажутся мне беспочвенными. Но, кстати, работа Владимира Яхонтова была в свое время высоко оценена Михаилом Зощенко, который отлично знал, что чтецы его рассказов не слышат их потаенной трагичности, не видят за ними страдающее лицо рассказчика, не чувствуют его лирики. “Я был (в силу особых свойств характера) замаскирован смехом, — писал Зощенко артисту. — Но Вам удалось, не повредив тканей рассказа, сохранить и смех, и другие чувства. Вы передаете мои чувства с огромной силой, и это поразительно, как Вам это удалось”.

Увы, записи чтения Яхонтовым рассказов Зощенко не сохранились.

И, перед тем как перейти к действующему герою, точнее — героине нашего обзора, я вспомню о том, что ясно очерченная попытка хоть как-то заговорить на эту странную тему — “поэт, читающий поэта” — предпринималась.

Таковыми были: виниловый диск “Венок Мандельштаму” и поствиниловая аудиокассета “Поэт читает поэта”2, где Блока читали Багрицкий, Антокольский и Солоухин, Маяковского — Евтушенко и Кирсанов, Цветаеву — Самойлов и Бродский. Стихи Семена Гудзенко, Есенина и Вознесенского — очень по-актерски — Владимир Высоцкий, а Мандельштама декламировали Белла Ахмадулина и Александр Кушнер. Вспоминается мне и “лекционная кассета-альманах” (был и соответствующий “винил”), посвященная Заболоцкому. Там читали Ярослав Смеляков, Александр Межиров и Станислав Куняев.

…Слушая в разные годы, как поэты читают своих “коллег по цеху” — и классиков и современников, — я все больше проникаюсь мыслью, что записи эти суть важные штрихи к их — читающих — психологическим портретам. Словами это объяснить трудно, но вот когда ведущая радио “Свобода” Марина Тимашева публично радуется-удивляется тому, как по-разному Дмитрий Быков и Александр Кушнер читают одно и то же стихотворение Андрея Вознесенского (программа “К юбилею Андрея Вознесенского” от 6 мая 2008), я в свою очередь удивляюсь тоже. А как может быть иначе? В их таком разном чтении — и штрихи к их автопортретам, и ключи к их эстетическим предпочтениям, и даже — личное отношение к поэзии Вознесенского. От души советую вам скачать эту передачу из интернет-архива “Свободы”, вас ждут интересные наблюдения3.

Года полтора тому назад в центральных книжных магазинах стали появляться стильно оформленные компакт-диски из (условно говоря) серии “Читает Вера Павлова”: “Осип Мандельштам”, “Анна Ахматова”, “Марина Цветева”, “Борис Пастернак” (два последних вышли сосем недавно).

Дизайнеры упаковали диски в удобные картонные “раскладушки”, ласкающие ладонь; обнаженные осенние деревца на обложках напоминают японскую графику; в каждую пластинку вложен красивый картонный листок, на котором Вера Павлова записала своим неповторимым ученическим почерком текст одного из читаемых стихотворений. На лицевой обложке компактов, чуть ниже имени декламатора и более мелким кеглем, красуется сообщение: “комментарий такого-то”. Стало быть, к “Мандельштаму” — Петра Вайля, к “Ахматовой” — Инны Лиснянской, к “Цветаевой” — Дмитрия Воденникова, а к “Пастернаку” — Елены Фанайловой.

Эти комментарии, представляющие из себя в меру литературоведческо-образовательские, а главным образом — опять же очень личные читательские впечатления, записаны в звуке и идут последним треком на диске. Добавлю, что на компактах присутствует и музыкальное оформление. Правда, используется оно в начале и в конце всей композиции (а звучит каждый диск не менее часа времени) и только на трех-четырех стихотворениях.

Загрузив эти диски в свой mp3-плеер, я в течение нескольких дней слушал, как Вера Павлова читает мне моих любимых поэтов. Часто — волновался, иногда — удивлялся, иногда (редко!) — внутренне протестовал. Слушал с большим интересом и не потерял его до конца прослушивания последнего по времени выхода диска.

И в конце концов, кажется, догадался, зачем Вера Анатольевна последнее время занимается этим странным делом. Но чтобы проверить свои ощущения, попросил ее о небольшом интервью, каковое и состоялось. Ниже — его почти дословная расшифровка.

— Какой была ваша реакция на приглашение записать такое чтение?

— Ужас кромешный.

— А вы спросили себя: а мне-то это зачем?

— Нет, я спросила себя: почему — я? “Вы хорошо читаете, — сказали мне. — Актеры читают ужасно, совершенно невозможно слушать актерское чтение, а слушать стихи хочется, и хочется иметь возможность с голоса запоминать их наизусть”. Один из организаторов проекта сказал мне, что, мол, “я с самого детства слушал радио и много запомнил наизусть. Теперь я тоже хочу слушать по несколько раз и запоминать наизусть, и для этого мне нужны компакт-диски, которые вы и запишете”.

Я долго колебалась, мне было страшно, казалось, что здесь есть какое-то превышение полномочий, меня начал терзать жуткий пиетет к этим авторам.

— Вы начали работать и на сегодня записали уже семь дисков, включая стихи Блока, Кузмина и Есенина. Не было ли случая, когда оказывалось, что вы читаете “не своего” поэта, не обнаруживалось ли подобного именно во время чтения?

— Из всех семерых совершенно не моим поэтом оказался только один… Совершенно не моим, я еле наскребла тридцать четыре стихотворения вместо сорока положенных. Это… (понижает голос, дальше говорит с притворным ужасом) Александр Блок. Абсолютно, абсолютно. Вот этот миф, который разрушился и не заменился другим. Вообще он рухнул для меня полностью. Поэта Блока — нет. Я… я… так расстроилась.

А начала я с Мандельштама. Перечитала его всего и выбрала, согласно договоренности, около сорока стихотворений. И, поскольку мне разрешается предлагать идеи музыкального сопровождения, предложила взять дудук. Они сказали, что это может быть слишком дорого, — но позвонили Дживану Гаспаряну, послали ему пробные записи моего чтения… И он послушал.

— И что решил?

— Он сказал: берите что хотите — бесплатно. Когда зашла речь об Ахматовой, я сказала, что тут должен быть восточный щипковый инструмент, и мы выбрали японский котэ…

— Простите, а вы когда-нибудь раньше читали чужие стихи?

— Никогда. Но вот что меня немножко утешило, — почему я решила попробовать начать записываться.… Незадолго до этого предложения в Нью-Йорке был вечер Алексея Цветкова, это был его юбилей, на который приехали Гандлевский и Кенжеев. Все они читали стихи Цветкова. И когда я услышала, как Бахыт Кенжеев читает Цветкова — он и себя хорошо очень читает, — я поняла что-то очень важное. Насколько же он лучше читал, чем Цветков сам читал себя…

— Кенжеев читал его на память?

— Он читал на память и так хорошо! Я подумала: Боже мой! И подумала тогда, что настоящий поэт — тот, кто чужие стихи читает лучше своих…

— А что это значит, по-вашему, читал “хорошо”? Что вообще значит читать плохо или хорошо стихи?

— Он читал их влюбленно, и эта влюбленность заражала. И я подумала: “Вот то, что я должна сделать. Я должна прочитать стихи влюбленно и попытаться заразить всех этой влюбленностью, — любовью к каждой букве, к каждой запятой, ничего не пропустить. Знаете, чем хороший пианист отличается от плохого? У него нет ни одной мертвой ноты. То есть по возможности надо прочитать так, чтобы не было ни одной мертвой буквы.

— Вы говорите об ответственности? Чего вы можете здесь опасаться?

— Вернусь к метафоре пианиста, играющего по нотам. Я боюсь попасть мимо нот, прочитать мимо нот, потому что там все записано. Вот чего почти не делают актеры, они импровизируют, а импровизировать нельзя, все записано, надо просто прочесть.

— Смотрите, получается, что из-за этого чтения, из-за этого проекта у вас “разрушился” миф Блока. Но вы тем не менее начитали пластинку его стихов?

— Я выбрала тридцать с небольшим стихотворений, в которых нашла, во что влюбиться. И потом, мне показалось, что я нашла какой-то ключ, вообще — ключ ко всему поэту. Я читала на энергии отталкивания, потому что поняла, что блоковский культ Прекрасной дамы — это предельное воплощение женоненавистничества… Я читала как женщина, которая отвечает ему.

— Но ведь Блок не исчерпывается этой темой, да?

— Конечно. Но я подобрала такие стихи, какие подобрала, и читала как оскорбленная им женщина.

— Кто придумал идею послесловия к дискам? Кто выбирает “комментатора”?

— Идею придумали они — “КонтентМедиа”, продюсеры и редакторы. Я подсказала Инну Лиснянскую и некоторых других.

— И все-таки: что это занятие дало и дает лично вам — и как читателю, и как поэту?

— Я же их перечитываю! И столько для себя открываю. Самое сенсационное для меня то, что я полюбила Цветаеву, которую ненавидела всю свою жизнь. После того как я ее перечитала и записала, я ее нежно люблю. И — совершенно влюбилась в Кузмина. “Александрийские песни” — это просто лучший русский верлибр из всех написанных. Кстати, с Кузминым это был единственный случай, когда я перешла за все временны2е ограничения, читала больше часа. Потому что “Александрийские песни” можно читать только целиком.

— Происходит ли с самими стихами что-нибудь после этого опыта? Может, чтение вслух как-то по-новому “раскрывает” знакомый стих?

— Происходит. Да, и всякие неприличные вещи происходят — мурашки по коже, когда читаю. Хуже того: мурашки и практически слезы, когда я сама себя слушаю. Но это я не приписываю себе, я это приписываю только стихам…

Само это физическое усилие… Кстати, когда я записала Мандельштама — а он у меня был первый, — я сорвала голос. Полностью. Я два дня вообще не могла говорить. У меня такое раньше бывало только после пения четырехчасовой пасхальной службы на клиросе.

— А на других уже не срывали…

— Потому что Мандельштама я решила читать бельканто.

— Почему?

— Потому что он так написан. Потому что это и есть бельканто.

— Существуют записи авторского чтения некоторых ваших героев? Вы, между прочим, читаете ахматовскую “Музу” совсем иначе, я бы сказал, несколько хулигански, чуть ли не с вызовом.

— А это я нарочно. Это я “против шерсти” читаю, нарочно, немножко пародирую Ахматову. Но это единственный случай, когда я пародирую авторское чтение, больше такого нет нигде. Действительно, трудно читать хрестоматийные, навязшие на зубах тексты. Каждый раз я думала, каким образом их отстранить. “Ты жива еще, моя старушка…” было очень трудно читать, “Незнакомку”…

— Вы “включаете” в себе какие-то… механизмы, что ли, чтобы оживить какой-нибудь уж очень привычный стих?

— Бывало, что я немножко актерствовала. Вот с Ахматовой я себе практически всегда ставила задачу — читать максимально прозаически. Насколько это возможно — снять весь пафос и читать совершенно просто. Но странное дело… Мне это хорошо удавалось в ранних стихах, но чем дальше я заходила и, наконец, дошла до “Элегий” — поняла, что стихи меня победили. Я хочу читать просто, а читаю почему-то пафосно. А потому что сами стихи этого хотят. То есть актерская задача тут же была совершенно убита стихами.

— А кто вы сами — в этой работе? Частный человек Вера Павлова или известный поэт Вера Павлова? Кто вы?

— Я уже как-то говорила. Смотрите: по телевизору выступает философ. И он себя не называет философом, он себя называет “квалифицированным специалистом в области философии”. Вот! (Хлопает в ладоши.) Мое! Я — квалифицированный специалист в области поэзии. Я знаю про себя, что я вижу в этих стихах довольно много именно потому, что я — квалифицированный специалист в области поэзии. Я вижу здесь больше, чем многие, хотя бы потому, что трачу на это дело гораздо больше времени, чем многие.

Мне очень помогает то, что я — музыкант. Ну, что я — буду меряться с Бахом? Но я с пяти лет за инструментом. За столько-то лет я к нему немножко стала поближе, чем остальные, да? То же самое — с этими поэтами. С каждым из них у меня абсолютно личная, своя история.

…Вот несколько дней тому назад я записывала Есенина, а Есенин — это поэт, на котором прошло все мое дошкольное время, потому что моя бабушка знает всего Есенина, а я в пять лет читала наизусть “Черного человека”. И вот, сижу в студии и записываю, а мне говорят: “Вера, вы говорите каким-то детским голосом…” Да, говорю, наверное. Потому что сейчас — мне пять, я стою на стульчике… А потом еще выяснилось, что я забыла включить свет в студии и читала в темноте, думая про себя: “Что-то ничего не видно. Ну да ладно, все равно — наизусть”. Так что читала Есенина в темноте. Потом приехала к бабулечке, а она говорит: “Пойдем, я тебе стихи почитаю”, — и стала Есенина читать. Ей девяносто пять лет.

Между прочим, когда я еще колебалась — записывать или не записывать этот проект — и рассказала о своих мучениях подруге-актрисе, она сказала: “Все очень просто, ты читай это так, как будто бы ты читаешь своим маленьким детям”. И я подумала, что до сих пор-то я читала стихи только своим детям, когда они не умели читать сами. Решила, что это тоже — ключ.

— Когда, как вам кажется, этот проект сам собой завершится? Ведь чего-то не может быть слишком много.

— Мы закончим с серебряным веком. Потом будет Маяковский, Заболоцкий, потом, если я им не надоем, будет девятнадцатый век. Если будет.

…К этому разговору стоит добавить, что продюсеры и редакторы заинтересовались чтением Веры Павловой после того, как под эгидой редакции “Новой газеты” два года тому назад вышел компакт-диск ее авторского чтения. Он назывался “Дневник отличницы”.

Наш следующий обзор будет посвящен аудионаследию Александра Солженицына.

1 Читает Владимир Набоков. Государственный Литературный музей/Гарвардский университет. Составитель Л. Шилов, оформление и производство С. Филиппов. Москва, 1996.

2 Поэт читает поэта. Государственный Литературный музей. Составитель Лев Шилов, оформление и производство Сергей Филиппов. Москва, 1997.

3 Стихи Андрея Вознесенского читают Олег Чухонцев, Александр Кушнер, Елена Фанайлова, Елена Исаева, Дмитрий Быков, Юрий Ряшенцев.