Новый Мир ( № 10 2013)

Периодика

«Большой город», «Воздух», «Завтра», «Искусство кино», «Итоги», «Москва», «Московские новости», «НГ Ex libris», «Нева», «Неволя», «Новая газета», «Новая реальность», «Новое время/The New Times», «Новый берег», «Однако», «ПОЛИТ.РУ», «Российская газета», «Русский Журнал», «Русский репортер», «Свободная пресса», «Теории и практики», «Эмигрантская лира», «Colta.ru», «Deutsche Welle», «Lenta.ru»

Светлана Алексиевич. «Мы — общество жертв». Беседовал Ефим Шуман. — Сайт радиостанции « Deutsche Welle », 2013, 20 июня < http://www.dw.de >.

Светлане Алексиевич присуждена Премия мира немецких книготорговцев.

«Я бы не сказала, что он — совершенно новый жанр для русской литературы или для белорусской. Была книга Федорченко о Первой мировой войне. Она называлась „Народ на войне”. Федорченко работала в госпитале и записывала разговоры с людьми».

«Я мир воспринимаю через голоса. Я ведь выросла в белорусской деревне, а белорусская деревня после войны — это были одни женщины. Я училась воспринимать жизнь с женского голоса. Не случайно моя первая книга — это книга о женщинах на войне. Речь идет о воздухе нашей жизни. Я жила в славянской деревне, где все выговаривается, где вся беда (а мы люди беды и страданий) выносится на улицу, проговаривается... Это выше тебя, этот жанр не только тебе принадлежит».

Варвара Бабицкая. Человек дневниковый. В России издан первый том дневников Сьюзен Зонтаг. — « Colta.ru », 2013, 21 июня < http://www.colta.ru >.

«В дальнейшем она [Зонтаг] не раз еще употребит похожие обороты („С любопытством замечаю, что вхожу в анархистско-эстетическую пору своей молодости”), как будто смотрит на саму себя не синхронически, а диахронически, как на развивающуюся систему, для которой настоящий момент развития ничем, в сущности, не выделяется среди других, прошедших и еще не наступивших».

См. также рецензию Ольги Балла в сентябрьском номере «Нового мира» за этот год.

В нем преломился весь ХХ век. В серии «ЖЗЛ» вышла биография Дмитрия Лихачева, вызвавшая скандал. Беседовала Наталья Шкуренок. — «Новая газета», 2013, № 69, 28 июня < http://www.novayagazeta.ru >.

Говорит внучка Дмитрия Лихачева, профессор Манчестерского университета Вера Тольц-Зилитинкевич: «<...> первая, достаточно подробная биография Дмитрия Сергеевича вышла в 2011 году. Ее автор — известный историк Владислав Зубок. Это серьезная книга, скорее научная. [Валерий] Попов же попытался написать о Дмитрии Сергеевиче для широкого читателя, и очень жаль, что книга вышла в известной серии «Жизнь замечательных людей», — книга, на мой взгляд, этого не достойна. Часть ее — рассказ о научной и общественной деятельности Дмитрия Сергеевича — сделана в стиле соцреализма, эдакий канон жизни великого человека. Эта форма уходит корнями в сталинский период: именно тогда создалась крайне упрощенная схема построения биографий, по которой — будь то Пушкин или Ньютон — лепился образ героя, всегда безгрешного, во всем правого, на голову выше окружающих. Зато вторая часть — о семейной жизни — написана в духе самой дешевой желтой прессы российского пошиба».

Следом приводится критическое мнение Константина Азадовского об этой книге Валерия Попова.

Вторжение писателя в жизнь. Неопубликованное эссе Варлама Шаламова. — «Русский репортер», 2013, № 24, 20 июня < http://expert.ru/russian_reporter >.

Небольшой текст начала 60-х годов. Оригинал находится в РГАЛИ; обнаружен и публикуется немецкой исследовательницей Франциской Тун-Хоенштайн, редактором-составителем немецкого собрания сочинений В. Т. Шаламова. Комментарии В. В. Есипова.

«Роман „День второй” вышел, имел шумный успех, широко обсуждался. И в Томске, конечно, — в Томске горячее, может быть, всего. Сам Эренбург многократно выступал в защиту своего героя: он не считал Володю Сафонова (как и Володю Сафронова) отрицательным героем. Эренбург сделал Володю Сафронова рупором особенного рода характеров, типом людей-одиночек, вступающих в конфликт с обществом, одиночек талантливых, честных, но идущих по неверному пути. Общественностью — всяческой: литературной, партийной и читательской — Володя Сафонов был осужден, и осужден решительно. Читающая публика, общественность Томска всегда считала Володю Сафонова портретом Володи Сафронова, живого томича. Сам Володя Сафронов считал так же. Во всем этом не было ничего плохого. Беда была в том, что этого же мнения держалось и Томское отделение НКВД».

Анна Голубкова. Пишите критику! Анкудинов, Ширяев, Топоров, Арбитман и другие: Анна Голубкова о положении дел в критическом цехе. — « Colta.ru », 2013, 14 июня < http://www.colta.ru >.

«На мой взгляд, именно толстым журналам мы должны быть благодарны за то, что литературная критика сохраняется в своем традиционном виде — то есть в виде более или менее объективной, написанной в нейтрально-эмоциональном тоне и стилистически выдержанной статьи. Излишняя наукообразность, равно как и чрезмерная эссеистичность, из таких статей, как правило, старательно изгоняется редакторами. И в этом, скорее всего, можно усмотреть прямой пережиток якобы давно ушедшей в прошлое советской эпохи. Эта критика конвенциональна не только стилистически, но и в выборе объекта. И, таким образом, она вполне отражает иерархическую расстановку сил внутри литературного сообщества, впрочем, для обычного читателя нисколько не интересную. <...> Пока же скажу следующее: я вовсе не думаю, что наличие такого островка литературной респектабельности — это плохо. В конце концов, прежде чем отрицать иерархию, сначала нужно ее выстроить».

«Следует также отметить, что толстые журналы, опять-таки в силу своей бедности, лишь придают некую форму хаотическому критическому движению, но вряд ли действительно направляют его. Разумеется, редакторы всегда стараются заказать рецензии на наиболее значимые, по их мнению, книжные новинки. Но не надо забывать и о том, что редакторская установка должна прежде всего совпасть с желанием автора написать рецензию, а это происходит далеко не всегда. На мой взгляд, в таких условиях никакой литературной мафии существовать не может, потому что в итоге редакторам все-таки приходится иметь дело с тем, что есть, а не с тем, что им хотелось бы опубликовать».

Светлана Гомзикова. Патриотизм в австро-венгерском стиле. За неофициальную трактовку истории предлагают наказывать по Уголовному кодексу. — «Свободная пресса», 2013, 7 июня < http://svpressa.ru >.

Говорит Константин Крылов: «Патриотизм сам по себе, конечно, вещь чрезвычайно хорошая. Однако для этого нужно иметь, во-первых, Родину. А имеют ли нынешние граждане РФ (если можно так выразиться) Родину — это большой вопрос».

«Для сравнения: в годы существования Австро-Венгрии чехи, словаки или даже венгры не ощущали это государство своим отечеством. Они считали отечеством свою Чехию, свою Венгрию — те куски земли, на которых они жили. Австро-Венгрию они отечеством не ощущали, притом, что народы эти как раз очень склонные к патриотизму. А вот к государству они относились отрицательно, я бы даже сказал, с насмешкой. Практически половина чешской культуры, наиболее популярная ее часть — это, собственно говоря, насмешки над Австро-Венгрией, и особенно над австро-венгерским патриотизмом. Начиная, наверное, с самой известной чешской песни про канонира, у которого оторвало руки, но он продолжал стрелять во врагов отечества. Дальше — знаменитый „Швейк”. <...> Замечу, что чехи сейчас абсолютно искренние, стопроцентные патриоты Чехии, своего государства».

«„Дорогие россияне” сегодня в таком же положении, как чехи тогда. Прежде всего, русские. Но, впрочем, и все остальные народы. Они не могут воспринимать нынешнюю РФ как свое отечество. Это, в общем, чужое нам государство, управляемое людьми, чьи интересы очень далеко отстоят от наших. Чего, собственно, они даже не скрывают. <...> Мы чужие на этом празднике жизни».

Екатерина Дайс. Вокруг оккультуры. — «Русский Журнал», 2013, 24 июня < http://russ.ru >.

«Когда я в 2007 году защищала в РГГУ свою кандидатскую диссертацию, со своего места встал маститый переводчик французских текстов (Бодрийяра, Лакана и Дерриды), седовласый и сухопарый профессор Z , и заявил: „Настоящий ученый не должен изучать эзотерику!”. Это заявление не слишком меня удивило, разве что только категоричностью тона, я была одной из тех, кто пробивал стену, разделявшую академическое атеистическое знание и эзотерический гнозис, который содержится в популярных произведениях культуры. Как культурологу мне было непонятно, почему можно изучать сериалы, дамские романы или надписи на бересте (чем с успехом занимались мои коллеги), но нельзя — мистериальные культы и гностические движения...».

Даниил Дондурей, Борис Дубин. Сплочение через противостояние. О технологии поиска врага. — «Искусство кино», 2013, № 5, май < http://kinoart.ru >.

« Б. Дубин. <...> Я вообще думаю, что к 2000-м годам пришло время именно таких „долгих” действий. Представления конца 80-х — начала 90-х о том, что можно добиться главного одним прыжком, одним рывком, показали свою утопичность, неэффективность и, в общем, непопулярность у больших групп населения.

Д. Дондурей. Мы вошли в эпоху длинного времени…

Б. Дубин. Да, и какой-то большой, кропотливой, муравьиной работы.

Д. Дондурей. <...> Неужели так называемый креативный класс готов в поисках адекватности ждать целых шесть лет, тем более двенадцать?

Б. Дубин. Жизнь одна, и нетерпение такого рода понятно. Не случайно Трифонов в свое время так и назвал роман — „Нетерпение”».

Юрий Зобнин. Горькая правда Горького. (К 145-летию со дня рождения писателя.) — «Москва», 2013, № 6 < http://moskvam.ru >.

«Однако и теперь для меня, воспитанного в культурной атмосфере позднего советского идеализма, еще всецело проникнутого интеллигентской романтикой „бардовских” 60-х годов („Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке...” etc .), „ горьковская правда ” тогда <...> казалась проблематичной. Вплоть до „проклятого десятилетия”, до Ельцина, до девяностых годов. „...Я не знал народа, его криминогенной сути, — признавался тогда один из лидеров ‘шестидесятничества‘ Андрей Вознесенский. — Считал, что если езжу по стране и читаю стихи, то знаю людей. Я читал стихи студентам и интеллигентам. Это был другой народ. А потом поперла темная сила — криминал, и я понял, что, может, ошибся...” О, как читался Горький в лихие девяностые!..»

Владимир Карпец. Битва за историю. — «Завтра», 2013, № 25, на сайте газеты — 20 июня < http://zavtra.ru >.

«Увы, надо откровенно сказать и о необходимости радикального переосмысления Дня Победы — разумеется, не „по-власовски”. <...> День Победы — это день Победы Великой Святой Руси над просвещенческой объединенной Европой, наследницей Каролингов. Если угодно, Гипербореи над Атлантидой — в изначальном смысле».

Василий Костырко. «Я» как процесс. О романах Дмитрия Данилова. — «Русский Журнал», 2013, 7 июня < http://russ.ru >.

«Самое удивительное в этом тексте [„Горизонтальное положение”], конечно, его язык, на который уже не раз обращали внимание критики (Евгения Риц, Ирина Роднянская, Юрий Угольников и др.). Герой-повествователь рассказывает о своей жизни назывными предложениями, где роль подлежащих выполняют отглагольные существительные: „Пробуждение часов в одиннадцать утра. Осознание того, как же много надо всего сделать”. Он ни разу не использует слово „я”. Если считать целью художественной литературы вытеснение мысли о смерти, то проза Данилова выглядит как попытка добиться этого новым способом и показать процесс изнутри. Ведь тот, кто описывает свою жизнь как совокупность действий при помощи назывных предложений, состоящих из отглагольных существительных, не может сказать „я умру”. Во-первых, в его словаре нет никакого „я”, во-вторых, назывные предложения возможны только в настоящем времени».

См.: Дмитрий Данилов, «Горизонтальное положение». — «Новый мир», 2010, № 9; «Описание города». — «Новый мир», 2012, № 6.

Вячеслав Курицын. «Выстраивание сугубо индивидуальной системы смыслов — сладчайший из жребиев». Беседу вел Даниил Бурыгин. — «Теории и практики», 2013, 19 июня < http://theoryandpractice.ru >.

«Технологически постмодернизм повсюду. Социальные сети и вообще интернет — будто сказочное воплощение снов об интертекстуальности».

«Постмодернистская идея равноправия локальных смыслов разбилась (как в свое время и коммунистическая) о человеческую природу: гомо сапиенс как целое, похоже, без глобальных смыслов не может, а тут еще такой момент подоспел, что эти глобальные смыслы повалили нам на голову в самой что ни на есть дикой огласовке».

«Лично я постмодернистским идеям — может быть, с несколько большей иронией, чем в девяностые, — верен, и в книжках, и в жизнестроительстве. Но на дворе эпоха фундаменталистских реваншей, да. Что же, тоже занятно».

Станислав Львовский. Интервью. Беседу вела Линор Горалик. — «Воздух», 2012, № 3-4 < http://www.litkarta.ru/projects/vozdukh >.

«Я вот родился в 1972 году, и к 1991-му, когда СССР не стало, мне было все-таки уже девятнадцать. И дальше уже до нынешних своих сорока я дожил с совершенно естественным, самим по себе сформировавшимся знанием (вот не пониманием, а знанием), что ничего постоянного не существует, — и эти локусы памяти, множество которых и образует родину, где и когда они бы ни находились/существовали, — тоже находятся в постоянном движении — одни возникают, другие исчезают. У Дмитрия Александровича Пригова есть лекция, в которой он объясняет, что вот, огромная часть жизни человечества вообще и миллионов отдельных людей в частности прошла в тесном общении с лошадьми. И сейчас мы даже не можем вообразить себе, какое важное место они всегда занимали. А потом раз — и все, не в один год, но при жизни одного поколения их практически не стало. Это я к тому, что единственная лошадь и единственная родина (а также единственная литература), которые всегда с тобой, — это твои (и многих или немногих или только твои), как бы сказать, воображаемые друзья».

«Я отношусь к животным с большим уважением. Настолько, что мне, в общем, кажется, что я не очень вправе использовать их в качестве некрашеных деревянных болванок для нанесения собственных проекций словесным акрилом. У них своя жизнь, и, насколько я понимаю, это жизнь, более или менее лишенная времени. Мне интересно, как это выглядит изнутри, — я, как и все мы, знаю про это, правда, совсем немного. Ну вот когда ты едешь на метро по знакомому маршруту: в одно мгновение ты здесь, а в другое — там. Очнулся — а уже перешел на другую линию — и шел как бы в некоторой разновидности сна. Казалось бы, это действие требует осознания — но нет. Вот, насколько я понимаю, они так всегда живут, в такой сероватой, едва прозрачной Плероме, которая, как и сон, может быть пространством очень интенсивным. Про переходы в метро — это важно. Потому что „жизнь животных” — это большая часть нашей собственной жизни. Мы — они, значительной частью. И эта часть нами едва осознаваема».

См. также рецензию Кирилла Корчагина в августовском номере «Нового мира» за этот год на поэтическую книгу Станислава Львовского «Всё ненадолго».

Александр Марков. Туземец наоборот. Посмотрев фильм-призер «Кинотавра», Александр Марков перечитал роман Алексея Иванова «Географ глобус пропил». — « Colta.ru », 2013, 13 июня < http://www.colta.ru >.

«Для этого нужно распутать то, что является первичным проектом Алексея Иванова. Этот проект соединяет в себе отсылку к двум моделям колонизации Урала: сословно-корпоративной колонизации, начатой Ермаком, и колонизации полицейской, проводившейся уже во времена после Смуты и особенно в императорской России. Собственно, Служкин и является таким неудавшимся полицейским, пытающимся ввести систему отношений, игнорирующих цеха и сословия; тогда как школьники представлены как сплоченная цеховая структура, эти усилия презирающая. Служкин не может наводить никакого порядка, а может только соблазнять — то своими знаниями, то опытом, то авантюрными перспективами. Будучи предназначен к тому, чтобы учреждать порядок, он не может стать и настоящим капиталистом, способным все купить».

«Моя поэзия перед потомством чиста…» На вопросы Александра Радашкевича отвечает Юрий Кублановский. — «Эмигрантская лира», 2013, № 2 < https://sites.google.com/site/emliramagazine >.

Говорит Юрий Кублановский: «Будучи человеком в общем-то неиздерганным, скорее доброжелательным, чем нет, и довольно покладистым, я действительно жил практически в одиночестве, когда был в эмиграции, и уже в кромешном одиночестве — в криминальные девяностые годы. То же самое и теперь. Но когда стареешь, одиночество становится даже уже потребностью. Я же не шестидесятник какой-нибудь, который должен все время светиться, а без этого угасает. Помню, я спросил Евгения Евтушенко, почему он уехал за океан в самые что ни на есть судьбоносные для российского социума годы. Он ответил: „Всего два, три звонка в день, сам понимаешь…”. Лев Лосев рассказывал мне, что если у Бродского телефон молчал более трех часов, он начинал дергаться и говорил, что поэты никому не нужны».

«„Разочарование” — это мягко сказано, Саша. И Солженицын, и я, и сотни тысяч других русских людей пережили в девяностые годы серьезную драму. А когда натовцы бомбили Белград, разоряли древности Косова — это было не меньшее потрясение, чем советские танки в Праге».

«Мы судим о будущем, исходя из прошлого». Профессор Кембриджа Александр Эткинд — о войнах памяти. Беседу вела Людмила Жукова. — «Новое время/ The New Times », 2013, № 22, 24 июня < http://www.newtimes.ru >.

Говорит Александр Эткинд: «<...> в России статус гуманитарных наук очень низок, хуже того, он снижается даже по сравнению с недавним советским прошлым. Особенно заметно это в последние два года. Впрочем, не просто снижается — его целенаправленно снижают».

«Мы не знаем будущего, но гадаем о нем, исходя из прошлого или, точнее, из того, что мы о нем знаем; я называю это „моделями памяти”. К примеру, после неполного успеха большевистской революции среди интеллектуалов и студентов началась эпидемия самоубийств, получившая название „есенинщины”. Естественно, никто не мог этого предсказать; зато сейчас можно задуматься о близком будущем, исходя из этой модели. Сейчас такой момент, когда кто-то говорит об отъезде, кто-то говорит об уходе в себя, другие говорят о новых формах в культуре и искусстве. Будущее никогда не повторяет прошлого, и, однако, знание прошлого помогает выжить в настоящем».

На последней ноте. Беседу вел Валерий Выжутович. — «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2013, № 122, на сайте газеты — 7 июня < http://www.rg.ru >.

Говорит Владимир Мартынов: «Мы пользуемся великим классическим наследием, к которому не имеем никакого отношения. Большой театр долгое время был национальным символом. Он считался великим, потому что у него было великое прошлое. Сейчас он перестает быть даже брендом. Балет еще кое-как держится, а опера опустилась ниже плинтуса. Музыкальный театр, который не может поставить ни одной оперы Вагнера или Моцарта, это национальный позор. Конечно, на русской классике можно прожить, в том и заключается принцип существования сырьевой культуры».

«Скажем, новая опера — это прежде всего новая партитура. Если нет свежих композиторских идей, движения вперед не будет. А их нет. И руководство театра тут ни при чем. Руководство — это чиновники. Они пишут партитуры? Что-то ставят? Проблема куда более фундаментальна, чем смена власти. Могут прийти великие чиновники и даже великие режиссеры, но если никто не принесет новых партитур, то говорить не о чем. Этот гнойник когда-то должен был прорваться. Потому что невозможно сидеть на „сырьевой” игле „Спящей красавицы” и „Лебединого озера” и делать вид, будто это лицо современной российской культуры».

«Я слышал, кто-то из деятелей Большого театра высказал мысль, что все их беды, они, мол, от того, что ставятся „не те” спектакли: „Дети Розенталя”, еще что-то... Я не в восторге от „Детей Розенталя”, но это хоть какая-то попытка создать что-то новое, актуальное».

Неоскорбленная часть души. Писатель и филолог Алексей Варламов о Михаиле Пришвине, любимых и ненавидимых 90-х и премиальных вешках. Беседу вела Дарья Данилова. — «НГ Ex libris», 2013, 20 июня < http://www.ng.ru/ng_exlibris >.

Говорит Алексей Варламов: «Я и люблю, и ненавижу эти [90-е] годы. Даже советские времена не вызывают у меня столько чувств. 90-е, понимаете… Я не случайно назвал свой первый роман „Лох” — тогда это слово только входило в оборот: оно, по-моему, достаточно точно выразило то, что с нами в ту пору произошло. После ошеломительной радости конца 80-х, когда мы шли по Садовому кольцу стотысячной толпой и скандировали „Долой КПСС!”, после счастливого августа 91-го года все случившееся потом стало для меня кошмаром. При этом я отдаю себе отчет, что маленькие беды московского жителя ничто по сравнению с тем, что пережили люди на окраинах империи, в промышленных городах с остановившимися заводами, в деревнях, но и мне пришлось хлебнуть, а главное — постоянная жизнь в страхе, что завтра рухнет то немногое, что еще живо. И все-таки теперь, оглядываясь назад, я вспоминаю 90-е с чувством благодарности. За то, что они были, за то, что кончились, за то, что мы выжили, за то, что тогда как раз масштаб человеческих личностей сделался чуть крупнее».

Неподдающийся. Беседу вела Валерия Сычева. — «Итоги», 2013, № 22 и 23 < http://www.itogi.ru >.

Говорит Эдуард Лимонов: «С папой все очень смутно. Он попал в ОГПУ, то, которое НКВД, лишь потому, что был человеком талантливым и любопытствующим. Уже в 17 лет, до армии, работал на радио в городе с трогательным названием Лиски, что в Воронежской области. Есть его фотографии то в радиорубке с какими-то громоздкими радиоприборами, то с аппаратурой висящим с „кошками” на ногах на столбе. Видимо, это было необычным для того времени, и талантливого кадра взяли к себе ОГПУ-НКВД, рекрутировавшие лучших. Принадлежность отца к этой организации мне как раз всегда нравилась — сообщала ему некую таинственность. И отцу, видимо, какое-то время все это нравилось. Но он не смог дослужиться до высших чинов — предполагаю, что родственники у нас были „неправильные”».

«Когда меня задержали после пышной свадьбы с Щаповой, то я подумал, что меня хотят заставить стучать на наш андеграунд. Но мне сказали, что их это не интересует — мол, у них тут достаточно сведений. Интересует же информация о моих походах в посольство, куда они не могут послать своих людей. Я отказался их информировать. Сказал, что мой отец достаточно работал на НКВД и наказал мне никогда не влезать ни в какие отношения с органами, что он за нас за всех отпахал».

«Сотрудники спецслужб везде более или менее одинаковые, даже внешне. В Москве у меня был молодой следователь, некий Антон Семенович — в очках без оправы, довольно высокий дылда, худой, ходил в светлых пиджаках и белой рубашке. Потом я видел точно таких же фэбээровцев — дылд в очках. Позже, попав во французскую контрразведку, DST , встретил таких же типажей. Скажем, в офисе FBI , что на Ист-Сайде, видел на стене коридора объявление о том, что команда FBI играет с командой CIA матч по бейсболу. Потом в DST во Франции приметил практически такое же объявление, только играли не в бейсбол, а во что-то другое».

«Никогда не думала, что увижу конец советской власти». 97-летняя преподавательница Марина Шторх, дочь философа Густава Шпета, — о прогулках в машине Ленина, чудесных троллейбусах, мхатовском доме с тайником, школьных экспериментах, жизни с папой в сибирской ссылке, о воспитании Плетнева и Спивакова и о том, как первого мужа погубили кремлевские звезды. Текст: Анна Марголис. — «Большой город», 2013, 20 июня < http://bg.ru >.

«У нас была прислуга — няня Наташа и одна немка, которая прибежала в нашу квартиру во время Первой мировой: судорожно звонила в дверь, а потом бросилась на колени перед мамой и папой, крича: „Herr Professor, Herr Professor, спасите меня! Меня гонят отовсюду, я немка!”. Они пустили, и она прожила у нас лет пять. Работала за кров и хлеб. Помню, как мы c сестрой и братом сидим за детским столиком (он сохранился — за ним сидят уже мои правнуки), а она рядом на табуретке, такая большая немка, — и говорим по-немецки!»

«В принципе наша семья была достаточно продвинутой — кроме телефона у нас еще до революции был электрический чайник и утюг. Радио не было, и впервые я его увидела в 1924 году в гостях у одной девочки, я тогда училась в первом классе. Это было, конечно, сильное впечатление. Радио на улицах появилось значительно позднее — где-то в 1930-х. Странно думать, как изменилось все вокруг за мою жизнь. Могла ли я представить такую вещь, как компьютер? И интернет, где теперь всё находят, мне уже абсолютно непонятен».

«Никогда даже не думала, что я увижу конец советской власти. И вот ее уже нет, а я еще живу и даже побывала много где — сын мой живет в Италии, внучка — в Венеции, внук — в Париже, дочка — частично в Америке. У меня четверо детей (и один пасынок), 11 внуков, 13 правнуков и уже одна праправнучка. Но все чаще я мысленно ухожу в прошлое, вспоминаю какие-то эпизоды, детство, маму и папу, первого мужа Сережу и многих людей, которых уже никто на свете не помнит».

«Он был готов идти до конца — и победил». Наталья Солженицына рассказала «Ленте.ру» об Александре Твардовском. Беседовал Кирилл Головастиков. — « Lenta.ru », 2013, 27 июня < http://lenta.ru >.

«Вы знаете, памятник [на Страстном бульваре] мне показался странным образом актуальным — не в его эстетике, а в той глубинной тревоге и озабоченности, которая в лице Твардовского. Памятник вознесен довольно высоко, и Твардовский сверху смотрит на нас, сильно наклонив голову, в раздумье, которое мне показалось в высшей степени своевременным».

«В „Василия Теркина” никто никогда не бросит камень, я думаю. Хотя, конечно, в нашей нынешней литературе полно снобов; сноб — это не всегда плохо, но в данном случае я имею в виду снобов, которым важно только „как”, а не „что”. Вот Твардовский был, конечно, человек, которому важно было „что”. Сможет ли он стать консолидирующей фигурой — не знаю, хотя эстетика и дух „Теркина” — они навсегда. Но вообще, судя по тому, как вяло отпраздновали столетие Твардовского два года назад, нынешний литературный бомонд он не вдохновляет. Очень хорошо, что „Теркина” читают в школе. Вот это, я думаю, в первую очередь и обеспечит Твардовскому бессмертие».

Тимофей Сергейцев. …Просто создать свою культуру. Культурная политика как точка приложения политической воли. — «Однако», 2013, № 18, на сайте журнала — 11 июня < http://www.odnako.org >.

«Иными словами, у нас есть серьезное слабое место в общей архитектуре культурного пространства, причем в самом его сердце. Неразработанность собственной философии, а значит, и истории (так как никакой истории без философии истории и историософии не бывает) ведет к тому, что, даже располагая всеми данными о мировом историческом процессе, мы каждый раз „проваливаемся” в историю Запада, а точнее, в ее предельно идеологизированную эпохой западного Просвещения версию».

«Эту слабость философского и теологического развития мы вынуждены компенсировать, с одной стороны, литературно-поэтическими составляющими культуры. То есть делать вынужденно то, от чего всячески предостерегал в культурной политике своего „Государства” Платон. Кстати, „Государство” Платона и начинается именно с детального разрешения вопросов именно культурной политики. С другой стороны, мы компенсируем дыру в собственном философском базисе гораздо более общими религиозными принципами и аксиомами, которые позволяют „не поддаваться”, но не дают еще возможности проектировать».

Александр Сидоров. Китайский чай для воркутинских зэков, или Как детские стишки стали гимном советских арестантов. — Альманах «Неволя» (Приложение к журналу «Индекс/Досье на цензуру»), № 33, июнь 2013 < http://www.intelros.ru/readroom/nevolia >.

«Одна из самых известных лагерных политических песен посвящена воркутинским лагерям и шахтам, где работали советские зэки. Злая, надрывная, полная ненависти к сталинскому режиму, она известна во многих вариантах; кто-то называет ее „На берегах Воркуты”, кто-то — „Угль воркутинских шахт”:

На берегах Воркуты

Столбы уходят в туман —

Там живут зэка,

Желтые, как банан.

Угль воркутинских шахт

Ярким огнем горит.

Каждый кусок угля

Кровью зэка обмыт...»

Далее — о первоисточнике песни: «Стихотворение о несчастном китайском мальчике Джек Алтаузен написал в соавторстве с Борисом Ковыневым. Называлось оно „Повесть о капитане и китайчонке Лане” и вышло отдельной книжкой в 1928 году».

«Солженицына я рвала на мелкие кусочки». 81-летняя переводчица Анастасия Баранович-Поливанова — о дружбе с Пастернаком, бегстве из Свистухи, опустевшей Москве, бомбежках на Никитской, платках из старинных платьев и рукописи Солженицына в баке для белья. Текст: Елена Леенсон. — «Большой город», 2013, 19 июня < http://bg.ru >.

«Филфак МГУ в то время [в начале 50-х] был местом жутковатым. На меня смотрели косо, потому что на факультете я единственная не вступила в комсомол. Конечно, было и стукачество. В отличие от школы, где у меня было много подруг, я участвовала во всех затеях и даже была заводилой, в университете я была зажата. Как-то, когда строилось здание МГУ на Воробьевых горах, мы очень долго работали на воскреснике, таскали мусор, и, когда я предложила: „Не пора ли домой?”, — одна девочка сказала: „А коммунизм кто будет строить?”. На полном серьезе. А что МГУ строили заключенные, мы и понятия не имели. Конечно, идеология на многое влияла. Помню, еще в третьем классе мы шли с подругой и вдруг увидели в витрине книжного магазина маленький портрет Сталина. Она сказала: „Ну, это просто вредительство — изображать его таким страшным”».

Михаил Сухотин. «Кибиров на меня точно не влиял». Анна Голубкова поговорила с поэтом о неофициальной жизни 1980-х, наследии Вс. Некрасова и свободной конкуренции в литературе. — « Colta.ru », 2013, 5 июня < http://www.colta.ru >.

«Влияли Некрасов, Пригов и Рубинштейн. Именно то, что они были разными, помогло не впасть в подражательность. Да и акценты в этих влияниях устанавливались не сразу. Сейчас они совсем другие, чем в конце 80-х. Влияли тогда главным образом своим отношением к искусству, взглядами на его историю, на то, какими новыми возможностями обладают слова сказанные, написанные, умалчиваемые, как взаимодействовать могут текст и контекст, как читатель (слушатель) втягивается в процесс создания вещи почти наравне с автором, а сама вещь становится как бы „прозрачной”, проницаемой (таким, мне кажется, становится слово на картинах Булатова, например), как выявляются в поэзии самые основные, фундаментальные основы ее природы — речевые (диалогичность, ситуативность), как текст становится перформансом, как работает фрагмент, и на много еще чего взглядами влияли. Вообще я думаю, что весь круг этих представлений и идей (если говорить только о словесности, а не об искусстве в целом, хотя все они — общее достояние, конечно, а у нас во многом связаны и с миром художников, акционистов), — это некоторая сумма, отмечающая принципиально новую эпоху в поэзии».

Анна Темкина. Настоящий мужчина. — «ПОЛИТ.РУ», 2013, 12 июня < http://www.polit.ru >.

«Кто в современной России считается „настоящим мужчиной”? Есть ли в стране гегемонная маскулинность? И какова она? Попытаемся ответить на этот вопрос, обратившись к двум заметным романам, получившим литературные премии 2012 года: „Немцы” Александра Терехова (премия Нацбест) и „Крестьянин и тинейджер” Андрея Дмитриева (премия Русский Букер)».

«Для начала проясним, что понимается под термином „гегемонная маскулинность”. <...> Гегемония — это идеологический конструкт, задающий нормативные модели „настоящей мужественности”, диктующей и стратегии успеха, и его субъективное ощущение некоторых групп мужчин, которые занимают властные позиции и которые способны их поддерживать».

«Маскулинность, претендующая на гегемонию, подчиняет даже не женщин (женщины всерьез как конкуренты не рассматриваются). Она выстраивается за счет порабощения других мужчин и диктует закон массы: „Вы — стадо баранов! Вы не видите, что волки вокруг! Слабых будут резать!”».

Ирина Чайковская. «Меня вел за руку мой ангел-хранитель». Интервью с профессором Валентиной Полухиной. — «Новый Берег», 2013, № 40 < http://magazines.russ.ru/bereg >.

Говорит Валентина Полухина: «Запрет на биографию наложил сам Иосиф. <...> Можно предположить две причины, почему он и его наследники закрыли все архивы не на 50, а на 75 лет. Во-первых, биографу придется писать о том, как настойчиво внешние силы вмешивались в его жизнь. Сам Бродский это вмешательство, как мог, игнорировал, но биограф, даже такой талантливый биограф, как Лев Владимирович Лосев, вынужден был в своем „Опыте литературной биографии” Бродского писать о преследованиях поэта. А Бродский хотел, чтобы его ценили и помнили за его стихи, а не за суд над ним и ссылку на север. Вторая причина — донжуанский список Бродского, если его когда-нибудь кто-нибудь сможет составить, он будет подлиннее пушкинского. Я лично так устала отвечать на упреки феминисток разных стран в том, что Бродский плохо относился к женщинам, что придумала формулу: „Иосиф был джентльмен, он не мог сказать женщине ‘нет‘”».

«Так, запретив на несколько лет новые переводы стихов Бродского на английский, Фонд по управлению наследственного имущества Бродского фактически „убил” память о нем в Англии: вы не найдете ни одной книги Бродского ни в одном книжном магазине Лондона или Оксфорда».

Наталия Черных. О сериале и поэзии: преимущества сериала. — «Новая реальность», 2013, № 49 < http://www.promegalit.ru >.

«Поэзия, при всей своей несамостоятельности, дает объем всему, к чему прикасается. Это как сандаловое дерево, растущее на корнях других деревьев. Оно ценно и прекрасно, но это паразит. Придется иметь дело с паразитом. Это очень важно прочувствовать; поэзию такое определение унизить не может. Древние боги циничны; они не обидятся за паразита; тем более — Пан, Аполлон и Дионис, эта песнотроица. Поэзия гораздо более унизительна, чем сериал и частная жизнь, но совершенно по-другому. Она дает любовь, дружбу, жертвенность, идеал — но забирает солидность. Поэта могут бояться, но уважать его не будут никогда».

Наталия Черных. Стихотворение, как умело рассказанная история. — «Новая реальность», 2013, № 49.

«Посмотри одним глазом — какой корпус литературы, какие поэты! Посмотри обоими глазами — ничего нет».

«Удивительно самой, но я не верю в то, что человек, хорошо умеющий написать историю, способен на сильное и глубокое чувство».

Варлам Шаламов. Друг Яков. Фрагменты воспоминаний. Публикация Валерия Есипова. — «Новая газета», 2013, № 66, 21 июня.

«Одним из самых верных друзей В. Т. Шаламова был Яков Давидович Гродзенский (1906 — 1971). Они сблизились еще в юности, в 1920-е годы в Москве, затем был большой, более чем двадцатилетний, лагерный перерыв (у Шаламова — на Вишере и Колыме, у Гродзенского — в Воркуте), встретились снова лишь в 1957 году. Сохранилась их переписка, а также воспоминания Шаламова о Гродзенском. Рукопись воспоминаний, хранящаяся в РГАЛИ, ввиду трудноразборчивого почерка писателя расшифрована не до конца (что отмечено угловыми скобками). <...> Стихотворение Шаламова „Я думал, что будут о нас писать…” также публикуется впервые» (от публикатора).

Цитата из Шаламова: «Одним из самых больших оскорблений, которые жизнь мне нанесла, был не тюремный срок, не многолетний лагерь. Вовсе нет. Самым худшим оскорблением была необходимость добиваться формальной реабилитации индивидуальным порядком. Это было глубочайшим оскорблением».

Валерий Шубинский. Ревизия, или Новые предки. Валерий Шубинский задается вопросом о том, что мы хотим унаследовать и от кого — от Пушкина и Тютчева или от Булгарина и Полевого. — « Colta.ru », 2013, 25 июня < http://www.colta.ru >.

«Сейчас мы фактически вернулись в ситуацию 1830-х. Только ни у кого из представителей современной „литературной аристокрации” нет пушкинского общественного авторитета. Я бы сказал, что роль Пушкина играет мертвый Бродский, — но его имя и приемы настолько адаптированы массовой словесностью (взять хотя бы стихи популярной сегодня Веры Полозковой, где стилистические и стиховые ходы Бродского служат самораскрытию стандартной героини телесериала), что уже не служат защитой. Существование „сложного” и „тонкого” в современной русской литературе обеспечено хрупкими институциями, многие из которых с точки зрения большого издательского мира кажутся, вероятно, почти дилетантскими, и небольшим кругом знатоков, к которому, однако, обычно не принадлежат историки литературы XIX — первой половины XX века. Опросы и отзывы в социальных сетях демонстрируют удивительную картину: люди, успешно занимающиеся Пушкиным, Мандельштамом, обэриутами, из текущей словесности предпочитают авторов типа Улицкой, Быкова, Кибирова, которые (конечно, не непосредственно стилистически, а литературно-типологически) наследуют линии „Московского телеграфа”, „Северной пчелы” и „Библиотеки для чтения”, а не „Литературной газеты” (дельвиговской, конечно) и „Современника”. Противоречия между любимым и изучаемым ими в прошлом и любимым и читаемым в настоящем эти исследователи словно не чувствуют».

Юлия Щербинина. Литературные Моцарты и Робертино. — «Нева», Санкт-Петербург, 2013, № 6 < http://magazines.russ.ru/neva >.

«<...> приведенные факты убедительно свидетельствуют о том, что феномен детского писательства уже превратился в тренд, особое и притом весьма любопытное ответвление современного литпроцесса. Всякий новый текст юного сочинителя, представленный широкой публике, немедленно получает информационную поддержку и становится предметом обсуждения и дискуссий. Отсюда закономерно возникает целый ряд вопросов. <...> Способен ли одаренный ребенок писать на уровне взрослого и можно ли считать его словесные экзерсисы полноценной („серьезной”, „интеллектуальной”) литературой? Как анализировать и оценивать тексты писателей-детей — по гамбургскому счету или все же со скидкой на возраст, с поправкой на естественный недостаток жизненного опыта и художественного мастерства?»

«Механизмы поддержки юных дарований и технологии кузницы детских литкадров качественно те же самые, что у „взрослых”, а по количеству их даже больше. <...> Масштабность и разнообразие форм реализации этих механизмов и технологий в России последнего времени поистине впечатляет».

Ольга Эдельман. Николай Первый и его эпоха. Подготовка интервью: Лев Усыскин. — «ПОЛИТ.РУ», 2013, 12 июня < http://www.polit.ru >.

«Я наудачу рассмотрела несколько дел третьего отделения, связанных с конфликтами помещики-крестьяне. <...> В общем, обнаруживается, что система совсем не такая, как ее рисовали. И надо заново начинать исследовать параметры этой системы отношений. Потому что абсолютная неправда, например, что Николай на стороне помещиков-крепостников. В той полудюжине дел, которую мы наугад вытащили, помещик угнетает своих крестьян, крестьяне бунтуют, дело доходит до Николая и жандармов, приходят жандармы и очень жестко и категорично ставят на место помещика».

«Я за национальное тестирование, пусть даже его имя напоминает о Бабе-яге». Литературный критик, переводчик, профессор РГГУ Дмитрий Бак о проблемах современного образования. Беседу вел Борис Пастернак. — «Московские новости», 2013, на сайте газеты — 15 июня < http://mn.ru >.

Говорит Дмитрий Бак: «Если спросить у вас, когда, к примеру, умер Перси Биши Шелли, вы скажете: „Не помню, сейчас посмотрю в Википедии”. А завтрашний человек скажет: „Сейчас” и — мысленно подключится к общей памяти. У него вообще исчезнет потребность держать что-то в собственной голове».

«У нас на глазах происходит, по сути, рождение нового биологического вида homo , об этом пишут и академик Вячеслав Всеволодович Иванов, и Юрген Хабермас, крупнейшие думатели современности».

«Что читателям казалось в конце ХIХ века? Гончаров не пишет, умирают Достоевский, Тургенев... Поднялась какая-та мелкая бульварная литература, антинигилистический роман, а великая русская литература измельчала и кончилась. Но ведь уже живут Чехов и символисты. Еще не пишут, правда, но уже думают. Следующая эпоха в литературе и культуре начинается всегда раньше, чем будет осознана современниками».

Составитель Андрей Василевский

«Вестник Уральского отделения РАН: Наука. Общество. Человек», «Вышгород», «День и Ночь», «Дружба народов», «Знамя», «Иностранная литература», «История», «Наше наследие»

Лев Айзерман. Результат и качество. — «Знамя», 2013, № 8 .

«Вот передо мной скачанный из Интернета „Банк аргументов из художественной и публицистической литературы”. Речь идет об аргументах для части „С” ЕГЭ по русскому языку. Таких „банков” там много, в том числе и в форме шпаргалок. Итак, передо мной 255 „аргументов” на все случаи жизни и всевозможные темы. Это даже не полуфабрикат, а уже готовый фабрикат, остается только вставить все это в свою работу.

Вам нужен пример для темы „взаимоотношения отцов и детей”? Какие проблемы! „Наставления отца помогают Гриневу даже в самые критические минуты оставаться верным себе и долгу”. Вам нужен пример для проблемы „утрата духовных ценностей” — к вашим услугам: „Катерина Ивановна, жена богатого купца, полюбила работника Сергея и ждала от него ребенка. Боясь разоблачения и разлуки с любимым, она убивает с его помощью своего и мужа и затем маленького Федю, родственника мужа”. Духовные ценности предлагаются распивочно и на вынос. Естественно, никаких утрат духовных ценностей в современной жизни в этом „банке” не числится. Три балла за пример из литературы, который легко привести, не читая произведений и не разделяя всех этих моральных постулатов, — обеспечены.

В октябре 2012 года я получил в десятом классе два абсолютно одинаковых сочинения на тему „Реликвия”, списанных с одного и того же сайта сочинений именно на эту тему, о существовании которого я не знал. И там и там — трескучая патетика „высокой идейности”: „Память — это связующее звено, крепкое, прочное. Человеку она дается неспроста. Память как корни у дерева, на них держится вся жизненная правда”. И один и тот же прадед-герой на двоих. Но если один из этих десятиклассников сидел, опустив голову, то другой возмущался: „Для того и помещаются тексты в Интернете, чтобы мы их оттуда брали”. И сколько же фальшивых купюр, которые могли быть обменены на реальные рубли, скачано вот из таких „банков”? Увы, я теперь проверяю сочинения с открытым ноутбуком».

В этом же номере Наталья Иванова пишет о том, что «не реальный человек стал прототипом персонажа, а герои Достоевского стали прототипами современных авторов, и, как следствие, разных направлений в прозе и поэзии», а Сергей Чупринин в своем разделе «Критика — это критики» пишет о «частной миссии Леры Пустовой». Поэт же Иван Волков публикует эссе об Александре Еременко.

Дмитрий Быков. Маяковский. Главы из книги. — «Дружба народов», 2013, № 8 .

Начинается с пристального внимания к двум выраженным неврозам героя — обсессивно-компульсивному расстройству (ОКР) и игромании (глава «Невротик»). В пятичастной главе «1927. Последний год» — замечательно о тогдашнем «менеджере» В. М.— Павле Лавуте, которого Маяковский однажды на руках отнес в постель во время приступа почечной колики.

Заканчивается публикация главой «1929. „Баня”: не смешно»: «Если бы кто-то додумался поставить ее как трагедию, мощная была бы вещь. Есть заветная мечта — сократить ее, убрав длинноты (видно, как Маяковский забывал обо всех законах зрелища, но не мог остановиться, — такова была его ненависть к этим типам, так он упивался местью им, хоть на бумаге), и приписать седьмое действие. В котором они вернутся из 2030 года и побегут припадать к ногам перееханного временем Победоносикова: товарищ Главначпупс, простите, не оставьте! Вы, конечно, не подарок, но там ТАКОЕ! Впрочем, до 2030 года еще много времени. Кто знает, что их там встретит?

Может, и коммунизм». Что-что, простите??

«Маяковскую тему» в этом номере «ДН» дополняет «почти документальная повесть» «Кракс, или Последний день Лили Брик» Анны Саед-Шах (автор живет по соседству с той дачей в Переделкине, где Л. Брик умерла).

Сергей Есин. Из дневника 2012 года. — «День и Ночь», Красноярск, 2013, № 1 .

Вот автор едет с Львом Аннинским в Гатчину — выступать. Аннинский задремывает, а Есин раскрывает номер «Нового мира». Мягко поругивая наш журнал (прозу и поэзию, мол, давно не читаю, да и критика, как вижу, увяла), пишет: «Читать можно было только высоколобые дневники Кублановского. Мне тем более все это интересно, что, как и у меня, все это 2009 год. Но как это все высоко и элитарно». Дальше — угловые скобки.

В разделе «Публицистика» — интересный очерк Евсея Цейтлина о советском детском писателе Ефиме Чеповецком, разменявшем десятый десяток и живущем ныне в Чикаго. Е. Ц. отталкивается от новонайденной одобрительной рецензии прозаика Вс. Иванова на молодого когда-то автора.

Юрий Каграманов. Нерон высадился в Америке. — «Дружба народов», 2013, № 8.

О широкомасштабной войне современной американской масскультуры против христианства (на примере Голливуда).

«Это, конечно, не наша война. Но и считать ее чужой для нашей американизированной в высокой (значительно большей, чем в этом хотелось бы признаться самим себе) степени страны никак нельзя. Следить за ее ходом важнее, чем следить за курсом доллара или перемещениями американских военных баз на планете».

Владимир Колесин. Союзники и ленд-лиз. Музей ожившей истории. — Научно-методический журнал для учителей истории и обществознания «История» (Издательский дом «Первое сентября»), 2013, № 4 .

Учитель истории столичной школы № 1262 рассказывает о единственном в мире музее, посвященном военно-технической помощи стран-союзниц по антигитлеровской коалиции Советскому Союзу. Музей развернут прямо в школе и занимает, судя по фотографиям и очерку, немалую площадь.

Рядом — статья военного историка Иосифа Гольдфаина о генерале Гудериане. Необычны и биография, и его роль в войне.

Хулио Кортасар. Рассказы. Перевод с испанского Павла Грушко. — «Иностранная литература», 2013, № 8 .

Начало «Состояния аккумуляторов»;

«На странице 220-й моего романа „62” Хуан, после нескольких недель отсутствия, возвращается в Париж и, едва успев принять душ и переодеться, спускается в гараж и отправляется на машине искать Элен. Читатель, не знакомый с реальной парижской жизнью, решит, что это невозможно, ведь аккумулятор машины, так долго остававшейся на приколе, сядет, и вряд ли кто-нибудь вообразит, а уж я тем более, что пижон, вроде данного международного переводчика1, чтобы завести мотор, станет крутить ручку. Впрочем, читатель подобной породы уже встретил в книге столько нереального, что, споткнувшись на этой технической детали, сможет присовокупить ее к длинному списку предшествующих несообразностей, и если это так, то лучше ему заняться чтением другой литературы — с этой ему не по пути. Объяснение простое и связано оно с пониманием реальности в повествованиях определенного рода. В романе „62” многие вещи при обычной оптике могут показаться абсурдными, явно или косвенно невозможными, но в любом рассказе, заслуживающем называться фантастическим, подобный абсурд отвечает правилам, не менее приемлемым, чем правила обыденной реальности, когда легкомысленное нарушение правила — не выезжать с разряженным аккумулятором — привело бы его к порче. Читатель, тонко чувствующий рамки и нормы подлинной фантастической литературы, знает, что существует логика sui generis (особого рода. — П. К. ), не допускающая никакого легкомыслия…»

Скоро и конец рассказа, еще буквально три-четыре предложения.

См. также статью Дмитрия Бавильского о книге Хулио Кортасара «Письма к издателю» в августовском номере «Нового мира» за этот год.

Борис Крячко. Депутаты, инвалиды и ветераны вне очереди. — «Вышгород», Таллинн, 2013, № 4 — 5.

Ниже — кусочек из рассказа замечательного прозаика, жившего в Эстонии.

Борис Юлианович Крячко (1930 — 1998) похоронен в Пярну. Рассказ — об обитателях огромной советской котельной.

«Вибрация — наша общая пагуба. Гудит одиннадцать котлов, вертится полсотни насосов, крутится сотня вентиляторов, земля ходуном ходит, зубы стучат, волосы с расческой лезут, нервные узлы до потери болтов развинчиваются. Шуму, — хоть отбавляй; падает, падает и никак не упадет рой бомб, а все вокруг дрожит, гудит, вращается, и столько всего вращается, что из правил безопасности помнится лишь, — не совать руки во вращающиеся части механизмов. Примерно к тому же одно время звали плакаты, — их тут был целый Эрмитаж: „Не подходи, убьет”, „Не лезь в топку”, „Помни о семье” и даже „Папа, не пей”, но потом они поизносились, а грохоту с тряской не убавилось. В машинных цехах по сей день разговаривают жестами, как итальянцы или глухонемые. Каждый от шума немного контужен и туговат на ухо, — ничего с этим не поделаешь, а Рукавишников так-таки и оглох полностью. Ему теперь говори — не говори; сперва он читает написанное, а затем соображает, что к чему. Любопытно все же, как резко меняется человек с потерей части самого себя. Раньше это был вздорный, несговорчивый чудак, везде встревал, всех перебивал, а оглох — куда что делось; поскромнел, как девка засватанная. Сейчас, когда его за рукав дернут и о чем-нибудь спросят, он прикидывается, будто слышит, а разговор — умрешь послушать».

Екатерина Лубянникова. «Потому что прочесть скорее, чем выслушать…» Неизвестное письмо Марины Цветаевой 1940 года. — «Наше наследие», 2013, № 105 .

Письмо отправлено писателю, поэту, драматургу и переводчику Ивану Алексеевичу Новикову (1877 — 1959), бывшему тогда председателем Литфонда. Ну и — автору известной книги о Пушкине (на деньги от выступлений И. Н. с чтениями глав романа был построен самолет-истребитель). Новиков очень берег это письмо, оно объехало вместе с ним всю страну. В цветаеведении имя Новикова — редкость.

«<…>Милый Иван Алексеевич,

Сегодня я отправила заявление в Литфонд, с просьбой продлить мне с сыном голицынскую путевку еще на 2 месяца. В Москве у меня ничего нет, и я совершенно не знаю, чту я буду делать, если Литфонд мне откажет. <...> О другом: если я не была на Вашем чествовании — то — были ведь только по приглашению, и я вообще слишком поздно узнала.

Узнав же — молча — от всей души Вас поздравила — и пожелала.

До свидания! Если пишу, а не прихожу, то потому что прочесть скорее, чем выслушать, а мне — сказать — труднее, чем написать.

Спасибо за все МЦветаева

P. S. Мы живем не в доме, а отдельно, и ничьего века не заживаем».

Этот текст, действительно, не похож на письмо к очередному литературному функционеру, от которого зависела ближайшая судьба Цветаевой.

… Наталия Грякалова и Евгения Иванова пишут в номере о записных книжках Блока, готовящихся к публикации без купюр (цитируется жуткое письмо управляющего Шахматовым о погроме имения), а Евг. Ефимов публикует переписку критиков-функционеров Давида Заславского и Маттиаса Гринберга-Сокольского, главным образом, о Шостаковиче и Прокофьеве.

Заславский — автор знаменитой статьи «Сумбур вместо музыки».

Юрий Манн. Еще «клочки воспоминаний». — «Знамя», 2013, № 8.

«В сентябре 1987 года Александр Межиров и я прилетели в Лондон для участия в Пушкинском симпозиуме. В аэропорту Хитроу нас встретил мужчина, стройный, подтянутый, каким обычно представляют типичного англичанина. К тому же он прекрасно, без малейшего акцента, говорил по-русски. Позднее мы узнали, что Питер Норман прожил в Москве около трех лет, служил переводчиком в английском посольстве, а по возвращении в Лондон стал преподавателем на славянской кафедре Лондонского университета. Словом, Питер Норман — личность незаурядная, но речь сейчас не о нем.

Когда доставили багаж, обнаружилось, что нет чемодана Межирова (для точности замечу, что чемодан позднее нашелся). Межиров очень расстроился. „Мне не жаль, — сказал он, — ни смены белья, ни бритвенных принадлежностей: все это восстановимо. Жаль книги, которая там была, — мюнхенское издание Франка”.

Можно было понять Александра Межирова. Семен Людвигович Франк, замечательный философ и культуролог, высланный в 1922 г. из России на знаменитом „философском пароходе” (вместе с И. А. Ильиным, Н. О. Лосским, Н. А. Бердяевым и другими), только-только стал выходить из небытия, и сочинения его еще не переиздавались.

Выслушав эту жалобу, Питер Норман сказал: „Пожалуйста, не переживайте. Я женат на дочери Семена Франка и смогу возместить Вашу потерю”.

Тогда я не очень тонко пошутил: „Как жаль, что и мой чемодан не пропал”. „И Вы не переживайте, — сказал Питер Норман, — и Вам эта книга обеспечена”.

И вот она передо мною: С. Л. Франк. Этюды о Пушкине. Мюнхен, 1957. И на свободной странице перед титульным листом надпись: „Милому Юрию Манну на память о встрече в Лондоне от дочери автора Натальи, 12-9-87”.

Позднее на основе этой книги я подготовил (со своим предисловием) публикацию статьи Франка „Религиозность Пушкина”»

Маяковский: трибун, лжепророк, тинейджер, планетарный поэт и советский гражданин… [материалы заочного «круглого стола»]. — «Дружба народов», 2013, № 8.

«Чувствую в нем огромный талант, чувствую напор — но все это какое-то пустоватое, без веры. Он же сам писал: „поэзия — вся — езда в незнаемое”. Вот этого „незнаемого” (потустороннего, трансцендентного, очарования, метафизики, откровения, прозрения, целомудрия — правильное подчеркнуть, хотя все это, на мой взгляд, для поэзии синонимы) как-то недостает. Впрочем, с большим удовольствием читал его лет в пятнадцать. <...> Аристократия по определению старомодна: никого с пароходов не сбрасывает, к наследству отцов относится бережно и потихоньку продвигает язык и культуру на такие новые высоты, что и не снились бойким и бессовестным модернистам. Назвать хотя бы Баратынского, Анненского, Блока. На другом конце поэтического спектра — веселые хулиганы, „пейте кашу и сундук”, „прямые лысые мужья сидят как выстрел из ружья”. У них тоже получалось! Дело, должно быть, в преданности литературе, в подвижничестве во имя слова. Вероятно, Маяковский был гением, однако одного свойства гения ему не хватало — спокойного достоинства, чувства своей правоты, которое, по определению Мандельштама, и есть поэзия. В сущности, Владимир Владимирович по темпераменту был неким гипертрофированным Лермонтовым, с обидой на весь мир, но с меньшей причастностью к тайне. („В минуту жизни трудную, когда на сердце грусть, одну молитву чудную твержу я наизусть...” — ведь не написал же он такого?) Много придумал интересных рифм, размеров и образов. Послужил прекрасным примером нашим шестидесятникам. „В ночи Млечпуть серебряной Окою...” (Маяковский). „Сколько звезд! Как микробов в воздухе!” (Вознесенский). Разве это плохо? Нет, отлично. Даже тогдашняя современность отражена, с ее помешательством на аббревиатурах. Но катарсис лучше искать у других поэтов той эпохи.

Употребляя „язык времени”, поэзия спускается с отведенных ей высот на уровень этого времени, забывая о том, что она принадлежит не ему, а вечности. Бедный Владимир Владимирович! Он так старался. А в русском языке остались другие — Есенин, Мандельштам, Заболоцкий. Я далек от злорадства, но разве это не грустно?» ( Бахыт Кенжеев ).

Геннадий Русаков. Дорогие мои жизнелюбы… Стихи. — «Дружба народов», 2013, № 8.

<...>

и знаю, что готовится зима.

Я в ней учтен и крестиком помечен,

и на полях уже проставлен срок,

чтоб из моих бессмысленных Неметчин

вернуться мне на отческий порог.

И я в два счета соберу манатки,

куплю билет, закутаю жену.

И снова встану веку на запятки —

давай, гони в угрюмую страну

босяцких планов и упрямых буден,

вершащих непосильные труды...

К ее раздорам и усталым людям.

К былому ощущению беды.

…Вослед Русакову тут весьма созвучно публикуется новая книга Светланы Алексиевич «Время second-hand. Конец красного человека» (окончание в № 9). Принцип организации текста привычен ее читателю: обработанные расшифровки разговоров с людьми, точнее, монологи, иные из которых просто поразительны (о безумных 1990-х).

Мехис Хейнсаар. Жизнь после смерти. Перевод с эстонского Веры Прохоровой.— «Вышгород», Таллинн, 2013, № 4-5.

«Тартуский мойщик трупов Яак Аусмеэс, обычно такой трудолюбивый, жизнерадостный и аккуратный, пребывал в последние месяцы исключительно в угнетенном состоянии. Не то чтобы он чувствовал какую-то особую меланхолию или его что-то донимало, и не то, чтобы в свои пятьдесят пять он воспринимал себя стариком. Нет. Скорее, его наполняло диковинное ощущение, будто с каждым днем он все глубже погружается в сумерки жизни, уходит под тяжелую желтоватую воду, в то время как в голове как бы пустило корни мощное, жизнелюбивое дерево…»

Это просто начало рассказа.

Автору — сорок лет, множество наград, магический реализм. Правда, сильное перо.

Дмитрий Шеваров. Отеческая педагогика Измаила Срезневского. — «Вестник Уральского отделения РАН: Наука. Общество. Человек», Екатеринбург, 2013, № 1 (43) .

О великом лексикографе, авторе словаря древнерусского языка, человеке, чьего прошлогоднего 200-летнего юбилея почти не заметили (кроме жителей родового села Срезнево). Вослед очерку — воспоминания сына ученого, палеографа Всеволода Срезневского (1869 — 1936), написанные, очевидно, в первые годы после революции.

« <...> задания для занятий с детьми нам сегодня чаще всего приходят извне — из детского сада, из школы, из социума, из Интернета, в конце концов. В XIX-м импульс был внутренним, поручение родителям приходило будто бы свыше. В этом было не только осознание своего долга, но и огромный собственный интерес. А интерес был в том, чтобы увлекать детей тем, чем ты сам увлечен. Чем ты готов сам заниматься с утра до ночи, потому что это твое любимое, заветное, главное в жизни. И тогда ребенок не просто шел дорогой знаний, протоптанной за него другими, он за руки с отцом или мамой продирался через джунгли неведомого» (Д. Ш.).

«К наукам, которым обучал меня отец, нужно прибавить еще те, которые только в последнее время стали привлекать педагогов, — я говорю о знании ремесел, хотя бы начальном, об умении все делать, что нужно по дому. Отец говаривал, что настоящее классическое образование требует от человека вообще умения все делать. И мы с ним переплетничали, клеили коробки, точили ножи, строгали доски, столярничали, работали на верстаке, на токарном станке, красили заборы, обклеивали стены обоями, копались в саду, хлопотали по домашеству. <...> Как не поблагодарить за все это отца, исподволь готовившего сына к жизни, как будто он сам, этот малыш, доходил до всего своим умом.

Не выпало на мою долю закончить даже среднего образования под руководством отца: он умер, когда мне не исполнилось еще и 13 лет. Но заложенное им в мою детскую душу отношение к труду, понятие о своих обязанностях, о своем долге, о любви к Родине, к ее старине, литературе, памятниках ее письменности и быта сроднились со мною с тех давних пор» (В. С.) .

Составитель Павел Крючков

• • •

Этот, а также другие свежие (и архивные) номера "Нового мира" в удобных для вас форматах (RTF, PDF, FB2, EPUB) вы можете закачать в свои читалки и компьютеры на сайте "Нового мира" - http://www.nm1925.ru/