Новый Мир ( № 11 2008)

"Кто знает путь зерна и провиденья..."

Елена Елагина. Островитяне. СПб., Русско-Балтийский информационный центр “БЛИЦ”, 2007, 239 стр.

Вопреки распространенному мнению, что поэзия (вместе с остальными искусствами) переживает сейчас глубокий упадок, решусь утверждать прямо противоположное. Не припомню, когда одновременно в отечественной литературе

работало бы такое количество разных и по-своему интересных поэтов, выходило такое количество заслуживающих внимания книг1. Правда, расцвет этот происходит в условиях полной изоляции пишущих, в условиях предельно суженного читательского внимания, мизерных тиражей поэтических сборников и, как водится, при удивительной слепоте критики, упорно замечающей исключительно актуальное в ущерб настоящему (потому удержусь от перечисления имен — они все равно широкой публике ничего не скажут) .

Впрочем, оно и понятно. Обнаружить предъявляемый на всеобщее обозрение эстетический радикализм (пусть хоть второго, хоть сотого разлива) гораздо проще, чем вдуматься, вчитаться в строки, не претендующие на новизну тем и средств, повествующие все о тех же страшно банальных вещах, о которых, с точки зрения “продвинутых”, и говорить-то теперь неприлично, но без которых ни один человек не научился еще обходиться. А вещи эти самые обыкновенные: любовь, одиночество, надежда, предательство, смерть, судьба, истина, вера.

Вообще-то все искусство “с дней Экклезиаста” только об этом. И честно говоря, нормальному человеку только это и интересно, поскольку имеет непосредственное отношение к тому смысловому полю, в котором мы существуем столь же неотменимо, как в пространстве физическом. Интересно, будет ли вам завтра что есть? Неужели же не интересно, будет ли чем жить? Тиражи книг, посвященных этому вопросу, сейчас пугающе малы. Так, значит, неинтересно?

Думаю, что потребность в проявлении смыслов потенциально присуща каждому (если, конечно, он человек ), это наше родовое свойство. Правда, реализуется эта потребность сейчас с трудом: во-первых, постарались идеологи всех мастей и в нас теперь прочно угнездилось недоверие ко всякому серьезному разговору о сущностном; во-вторых, мы живем в рыночной цивилизации, а ей задумывающиеся и ищущие смыслов не нужны — им ведь гораздо труднее сбывать актуальную “бижутерию”. Сегодняшнее общество, к сожалению, заинтересовано в духовном недоразвитии своих членов. Иначе разве смогли бы они выдержать рутину массового производства, мертвечину массового образования, суррогат массовой культуры, лицемерие массовой медицины и массового же социального обеспечения?! Разве согласились бы с ролью придатков к безотказно действующей “демократической” машине массового голосования?! Некоторые и не выдерживают, и не соглашаются. Правда, тех, кто делает это осознанно, подавляющее меньшинство. Они, если можно так выразиться, “островитяне”, затерянные в бескрайнем океане социально адаптированных и успешных, не ощущающих разлада с цивилизацией “купи-продай”.

Книга стихов Елены Елагиной так и называется “Островитяне”. И думаю, что стрежневой ее темой как раз и является столкновение не ангажированного современной социальностью сознания с миром, в котором остались лишь “чисто конкретные” ценности и цели. В принципе, знакомая романтическая коллизия. Но в данном случае разработанная на совершенно иной, не романтической основе.

Во-первых, нужно оговориться, что “мировая скорбь” лирического субъекта этих стихов не имеет ничего общего с байроническим переживанием гения, не понятого и не оцененного современниками. Елагина много и охотно пишет о непростых жизненных обстоятельствах, об отношениях с коллегами по работе, об обидах на старых друзей, о бесперспективности надежд на литературное признание, о подступающих болезнях и уходящих годах, о нищете, поджидающей сегодня любого человека искусства и просто человека, не успевшего или не захотевшего научиться играть по современным социальным правилам, наконец, о потерях — любви, иллюзий и, самое главное, близких, о том, что не быть временами проще, чем быть . И все это существует на прочной биографической основе, подкреплено достоверной жизненной конкретикой, узнаваемо благодаря точно найденным деталям:

Недоучка, небелоручка,

Курам на смех твоя получка,

Отродясь за душой ни гроша,

Ни юаня и ни динара —

Окуджавская лишь гитара,

Евтушенковская душа.

(“Героине уходящего поколения”)

За последними двумя строчками так и встает характеристика целого поколения, вступавшего в жизнь в 70-е годы прошлого века.

Но вот что замечательно: в отличие от романтического сознания, сосредоточенного главным образом на себе, лирический субъект стихов Елагиной мучительно вглядывается в судьбу своих современников, его скорбь — не от личных неурядиц. Просто на глазах происходит обессмысливание или даже омертвление самой жизненной ткани. Не разлад “высокой души” с миром наблюдаем мы в этих стихах, а разлад мира с самим собой, некий паралич, угрожающие признаки некроза:

Род пресекается, как пресекается речь —

На полуслове. Дальше — молчанье, сиречь

Вечная пауза шумно-звучащего мира.

Сын, так легко умирающий прежде отца,

Род, недостойный продленья, лишенный венца,

Речь, превращенная в хрипы и вопли сатира.

Не случайно, что символом этой выморочности становится немота, пресекающаяся речь. Тема слова, убитого и, хуже того, исковерканного, лишенного своих смысловых оснований, — одна из ведущих тем книги Елагиной. Она обращается к опыту современных литературных тусовок, например, в стихах из цикла “Безблагодатность дара”, рисуя картину “поминок по культуре”, на которых так удобно можно выпить и закусить:

Лишь бы не в рифму,

лишь бы о чьей-нибудь смерти —

или автора,

или текста,

или смысла,

или звука…

Ну хоть о чьей-нибудь смерти,

чтоб можно было наконец-то

приступить к ритуалу:

могила,

ограда,

скамеечка,

цветочки

и нескончаемые поминки

(с подробным перечислением

участвующих!) —

в разные дни,

на разные голоса,

с разными напитками,

оплакивания

с кощунственным привкусом

торжества —

ну, наконец-то!

Нет, не слово умерло, конечно, не слово, которое подлинный поэт умеет хранить и лелеять в своем сердце, — деградировала “звукопроводящая среда”, обеспечивавшая внятность этого слова, его распознаваемость. И поэтому сегодня певцу не внимают не только люди, но и Небеса (вот еще одно существенное отличие от романтического дискурса). В своем противостоянии этому миру Лермонтов или Блок опирались на тот , иной, сверхреальный. Сегодняшнее лирическое сознание существует без этой незыблемой опоры. Там — только область гадательного, сокровища творческой души не бесспорны, и отношения с Богом запутаны до предела.

Они, конечно, непросто складывались и у романтиков. Демонический герой мог восставать на Бога, требовать у Него объяснений, но ему было у Кого их требовать и на Кого восставать. Предполагалось, что праведные и заблудшие, смиренные и бунтующие — все у Него под присмотром. Демонический порыв романтизма был сродни эксцентричному поведению ребенка, пытающегося привлечь внимание занятых своими делами родителей.

А что ж теперь? Теперь поэт не восстает, не играет в демонические игры, но вовсе не потому, что не осталось вопросов, а потому, что нам не приходится рассчитывать на внимание. Разве за нами еще приглядывают Оттуда, разве мы кому-то еще интересны? Так в стихи проникает тема беспредельного одиночества и сиротства, обоснованного как социально (маргинал, нищий), так и экзистенциально (создание, лишенное общения со своим Создателем):

Кому пожаловаться? Богу?

Подруге, другу ли, врачу?

Подлунному ночному стогу,

Дневному первому лучу?

Кому, скажи? Какому чуду,

Какой прозрачности речной?

Душа гола, как кукла вуду,

И воет, воет ветр ночной…

Не случайно Бог оказывается здесь в одном ряду как с природными явлениями, так и с людьми. Никакого романтического двоемирия.

И тут, пожалуй, самое интересное. При всей скорбности стихов Елагиной, при том, что в них прямо названы все ловушки и иллюзии любви, веры, творчества, при том, что многократно заявлено, что и героиня, и словесная культура, и человеческая цивилизация остались у разбитого корыта, — при всем этом у читателя не возникает беспросветного чувства исчерпанности, тупиковости стремлений души. Какая-то лирическая волна подхватывает и не оставляет нас даже в самых трагических, самых беспросветных стихотворениях этой книги (например, “Разговор с братом”).

Налицо парадокс: нам нечем обосновать осмысленность и ценность существования, точнее, не артикулировать, не зафиксировать неоспоримым образом эту

осмысленность и ценность в высказывании. Нам не выспросить Бога, не увериться в Его внимании и сочувствии, не понять Его замыслов и даже вообще не найти свидетельств Его присутствия в этом мире. Нам ничего не дано. Кроме… кроме странного, втесненного в сердце горячего стремления. Стремления к чему? — Почти неопределимо. Выясняется только косвенно, по каким-то проговоркам в стихах. Но когда это настоящие стихи, хватает достоверности проговорок:

Вся эта временность земная,

Дамокловым мечом висящая,

Уравновешена не раем,

А поисками настоящего:

Той истины, что непреложностью

Своей утешит, как любовию,

Как невозможною возможностью,

Как текст — разгадкой послесловия…

Оказывается, что поиски настоящего важнее гарантий райского успокоения.

И подросший ребенок догадывается, что родители действительно могут быть просто заняты, могут находиться вне зоны досягаемости по самым различным причинам. Но означает ли это, что мы сами должны забыть о них, перестать любить и надеяться? — Нет. И Елагина как бы говорит: “Нет!” — внезапно фиксируя странное, вроде бы ни на чем не основанное ощущение какой-то правильности происходящего, здорового обновления души:

Работа лечит, как лекарство:

Вари, стирай да убирай,

Домашнее спасая царство,

Твори труда невидный рай.

С ним в самом лютом гореванье

И в самом горьком из венцов

Вновь Божье различишь посланье

И — выживешь в конце концов!

(“Простой физической работой…”)

Логических оснований для продолжения жизни не находится или мы не умеем их понять, но приходит следующее мгновение, и вдруг оказывается, что почему-то легче дышать, что мир вновь полон красками, и все есть как будто — где-то рядом все есть. Эту немотивированность случайного ощущения полноты бытия Елагина не единожды отмечает в своей книге. Не разум, не чувство, даже не вера, а какая-то странная лирическая интуиция оказывается мудрее нас, открывая иной план все той же самой неутешительной реальности.

Вот это отнюдь не декларативное открытие многоплановости жизни, доступное тем, “кто знает путь зерна и Провиденья”, и составляет, вероятно, основу итоговой книги Елены Елагиной “Островитяне”.

Алексей МАШЕВСКИЙ

С.-Петербург

1 Автор осведомлен о “золотом” и о “серебряном” веке русской культуры. Так вот сейчас у нас только что не “платиновый”.