Новый Мир ( № 11 2008)

Периодика

“АПН”, “Взгляд”, “Волга”, “Время новостей”, “Газета”, “Грани.Ру”,

“День литературы”, “Завтра”, “Иерусалимский журнал”, “Иностранная литература”, “Искусство кино”, “Кологривский край”, “Коммерсантъ/Weekend”,

“Литературная газета”, “НГ Ex libris”, “Нева”, “Новая газета”, “Новая Юность”, “Новые хроники”, “Огонек”, “Октябрь”, “Органон”, “OpenSpace”, “Pro et Contra”,

“Русская жизнь”, “Русский Журнал”, “Русский репортер”, “Сибирские огни”,

“Скепсис”, “Собеседник”, “Урал”, “Что делать?”, “Эксперт”

Михаил Айзенберг. “Слышите вы — Пригов!” — “ OpenSpace ”, 2008, 6 августа .

“Пригов — человек из того поколения, что нуждалось в героях, только их и ценило. Но в герои он опоздал: места заняты, да и попытки несвоевременны. Опоздав стать героем, Пригов становится антигероем, причем совершенно сознательно. Понимая, к примеру, что ежедневное нормированное писание — занятие для поэта не просто дикое, но и противозаконное, он сознательно идет против закона; пытается разрушить прежний закон и установить новый — свой. Но внутренняя-то заявка была другая — героическая. Его бесстрастность мнима, он человек страстей (только держал себя всю жизнь в аскетической строгости)”.

См. также “Художественный дневник Дмитрия Бавильского” (“Новый мир”, 2008, № 10).

Марк Амусин. Перед заходом солнца. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2008, № 8 .

“Конец света — света с Запада, для пущей точности — действительно приближается, несмотря на многочисленные пророчества и предостережения на этот счет, что обычно свидетельствует о ложности декларируемого тезиса. Да, со времен Шпенглера, говорившего скорее о цикличности и конечности любого типа цивилизации, чем о конкретных признаках кризиса, и до наших дней предощущение конца стало постоянным — и

потому почти не замечаемым — фактором общественного сознания. Но нынче, утром нового тысячелетия, становится вполне очевидным: кризис при дверях, мы в начале конца”.

Кирилл Анкудинов. Попытка гармонии. — “День литературы”, 2008, № 8, август .

“В социокультурной ситуации советской литературы семидесятых годов была очень важна фигура идеолога литературной группы. Зачастую то, по какому ведомству проходили определенные авторы — по ведомству „советской литературы” или „антисоветской

литературы”, — зависело лишь от того, к какому идеологу они попадали — к советскому или к антисоветскому. По моему мнению, Юрий Кузнецов, например, был поэтом на много порядков более антисоветским, нежели тот же Гандлевский; „мифо-модернизм” Кузнецова был неимоверно опасен для марксистской идеологии, а „критический сентиментализм” Гандлевского — вполне вписывался в нормативную эстетику советского

искусства семидесятых годов. Однако Юрий Кузнецов активно публиковался в советских изданиях и всемерно обсуждался в них — потому что его идеологом был Вадим

Кожинов, певец эволюционного хода развития русской культуры, глашатай вписывания традиционных национальных ценностей в советскую парадигму (и ползучего вытеснения советской парадигмы этими ценностями изнутри)”.

“И если поэзия представителей „проекта Вадима Кожинова” (таких, как Николай Рубцов или Юрий Кузнецов) была восстановлением традиционалистской гармонии в пределах советской данности, то поэзия „Московского времени” стала попыткой этой гармонии вопреки советской данности. Кстати, по большому счету поражение потерпели оба проекта — и „проект Кожинова”, и „проект Сопровского” (назовем его так, несмотря на небезосновательные сомнения в его статусе и природе)”.

Андрей Архангельский. Сомнения патриота. — “Взгляд”, 2008, 18 августа .

“Под словом „культура” я понимаю не количество музеев на душу населения, а

количество людей, способных испытывать сложные чувства и сложно мыслить. Культура — это некоторое число сложно думающих людей”.

Дмитрий Бавильский. Смена вех. — “Новые хроники”, 2008, 20 августа .

“Вот и Александр Солженицын смертью своей окончательно и бесповоротно закрыл дверь в эпоху „большого нарратива”. Отныне невозможны не только классики литературы (театра, хотя жив Юрий Любимов, или кино, где подобная смена вех случилась в прошлом году, когда дуплетом, один за другим ушли Бергман и Антониони), но и крупные идеологические (эстетические, социально-политические, какие угодно) институции”.

Михаил Бойко. Рукотворный Апокалипсис. 205 лет со дня рождения Владимира Одоевского. — “НГ Ex libris”, 2008, № 27, 7 августа .

“<...> в беглом очерке мы сможем обратить внимание лишь на два момента. Первый — это вклад Одоевского в генезис русского экзистенциально-философского романа, вершинами которого стало творчество Достоевского, Толстого и Платонова. Второй момент можно было бы счесть интеллектуальным курьезом, если бы он не давал представление о напряженности и размахе философских исканий Русского Фауста. Начнем с курьеза. Принято отмечать широту интересов Одоевского и количество его сбывшихся предсказаний как в социальной сфере, так и в области научно-технических изобретений (ткань из „эластического стекла”, искусственные заменители дерева и металла, цветная фотография, воздушный транспорт, космические полеты). Но более всего впечатляет другой случай предвидения. Одоевскому принадлежит первое в русской литературе (а может быть, и в мировой) описание Рукотворного Апокалипсиса, ставшего навязчивой

идеей мыслителей XX века. Конечно, апокалипсис как результат вторжения потусторонних сил, стихийного бедствия или эпидемии — это один из самых древних и избитых сюжетов. Но речь идет о гибели всего живого в результате целенаправленного использования некоего технического изобретения, условно называемого Машиной Конца Света <...>”.

Михаил Бударагин. Александр Солженицын. Беспечный русский бродяга. — “Русский Журнал”, 2008, 4 августа .

“Возвращение русского — именно об этом писал последние пятнадцать лет Солженицын — осуществляется на наших глазах, но, к сожалению, совсем не так, как виделось это писателю, потому что придумывалось оно во вполне привычном кабинетном формате, исключающем любую непредсказуемость”.

“<...> в упорстве, с которым Солженицын, вопреки всей политической конъюнктуре, задавал неудобные вопросы, видится все та же беспечность человека, бесконечно уверенного в своей окончательной, русской, исконно земной правоте, и именно сочетание этих качеств выбросило живого классика в тишину уединения. Ничего русского, народного, ничего, не требующего детальной „технической сметы” (а „смета” Солженицына — это, разумеется, некое неисчислимое народное достояние ), среда (политическая, культурная, любая другая) воспринять была не готова, и это не метафора, а именно что современное состояние нашего мыслящего сообщества, в жерновах которого

теперь уже навсегда оказался Солженицын”.

Михаил Бударагин. Когда все позволено... — “Новые хроники”, 2008, 11 августа .

“Если в представлении Запада Россия — уже „агрессор”, это означает только то, что отныне России позволено все: мы слышали достаточно лжи и передергиваний, чтобы больше не верить ни в какое „международное сообщество” и не признавать никакого „цивилизованного мира”...”

“Не только России теперь позволено все: отныне позволено всем”.

“XX век закончился смертью Александра Солженицына, XXI начался с руин Цхинвали. Если у кого-то оставались хоть какие-то надежды на то, что новый век будет гуманней и честней прежнего, теперь этим надеждам положен конец”.

Дмитрий Быков. Другая Россия Александра Солженицына. — “Собеседник”, 2008, № 30 .

“Триумфальный путь, а всего-то и надо — говорить, что думаешь, делать, что задумал, работать больше, чем отдыхать. Конечно, если бы общество состояло из Солженицыных, это было бы не самое толерантное и удобное общество. Но когда такой — один на всю страну, это тоже, согласитесь, неправильно”.

Cм. также: Дмитрий Быков, “Наследник по прямой” — “Огонек”, 2008, № 33,

11 — 17 августа .

“Все любили получать письма от Петрова”. Письма Вячеслава Петрова Валерию Белохову. Предисловие Олега Рогова. — “Волга”, Саратов, 2008, № 1 (414) .

“Это очень своеобразный эпистолярий — переписка двух диссидентов второго, так скажем, эшелона, давно отсидевших свои срока, живущих как частные лица. Они предпочли — каждый по своим причинам — остановиться в своей диссидентской активности и вести обычное существование. Впрочем, обычным оно уже не могло быть по определению — неизбежное внимание „органов”, круг общения, хотя бы с солагерниками (личный и эпистолярный), от которого они не могли и не хотели отказаться”.

Например, 1985 год. “Вчерась вдруг принесли бандероль. Из Мюнхена. Непонятное содержание, непонятный отправитель. Четыре сборника И. Бунина, причем одинаковых (?). Книжечки (две), одна — прозы, другая — стихов, Солоухина. Я и в Совдепии Солоухиных, Абрамовых и проч. хор. сов. литераторов не особенно читаю, чтобы еще получать их из Баварии. Изд-ва советские”.

Алиса Ганиева. Изобретение малой формы. — “Октябрь”, 2008, № 7 .

“В последнее время в российском книгоиздании стал популярен компромиссный

и по-своему замечательный жанр — роман в рассказах. Нововведение одновременно

и в крупной, и в малой прозе. Не один сюжет, но и не сброшюрованное „лучшее” из малого. О книге рассказов, которая сегодня предстает не иначе как „романом в рассказах” — крупной формой с прерывной, но начатой и законченной историей, и пойдет

у нас речь”. Далее — Кабаков, Гришковец, Прилепин, Волос и др.

См. также статью Алисы Ганиевой “Мятеж и посох” в настоящем номере “Нового мира”.

Александр Генис. Последний оракул. — “Новая газета”, 2008, № 57, 7 августа .

“<...> произведения Солженицына в полной мере сможет оценить только следующее поколение, которое, уверен, заново прочтет его книги, чтобы обнаружить в Солженицыне писателя — уже не на его, а на своих условиях”.

Наталья Горбаневская. Чья это была эпоха? — “OpenSpace”, 2008, 5 августа .

“Мы помним добросовестную попытку Солженицына опровергнуть поэзию Иосифа Бродского как целое (как ценность) — попытку, которая, на мой взгляд, не удалась и не могла удаться. Но в русской литературе последние десятилетия ХХ века остаются и останутся эпохой Солженицына и Бродского”.

Олег Губенко. Из записок ермоловца. Рассказы. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2008, № 8.

“Услышав сквозь сон, как что-то слегка стукнуло в калитку, я что есть сил оттолкнул жену, сбросив ее на пол, перелетел через нее, метнулся, не поднимая головы

выше подоконника, к окну, встал рядом с ним, вжимаясь спиной в стену, и лишь

после этого, особо не высовываясь, глянул на улицу. Через мгновение я выдохнул:

у калитки брякнула цепью собака. Напряжение, которое овладело мной мгновение

назад, ушло. Присев на край кровати, подумал: „Вот дурак, я же не на войне, я вернулся”...”

Олег Губенко в 1996 году служил на территории Чечни в составе казачьего подразделения — 694-го отдельного мотострелкового батальона имени генерала Ермолова.

Автор книги “Терское казачье войско XV — XXI вв.” (2007).

Владимир Гусаров. Фрагменты из воспоминаний о встречах с А. И. Солженицыным. Публикация Владимира Гершовича и Юлия Кима. — “Иерусалимский журнал”, 2008, № 27 .

“У пианино привычно взял несколько аккордов и тоже отошел. Я предложил ему партию в шахматы.

— Я играл в них только в тюрьме, и то, когда не было интересных людей”.

Интересное редакционное предуведомление: “<...> В архиве нашего товарища, летописца правозащитного движения в Советском Союзе Владимира Гершовича сохранился черновик воспоминаний Владимира Николаевича Гусарова о его встречах с А. И. Приводим фрагменты этого черновика, датируемого публикаторами второй половиной 80-х. В известной книге Гусарова „Мой папа убил Михоэлса” об упомянутых встречах рассказано несколько по-иному. Однако различия в описании происходивших событий имеют, на наш взгляд, гораздо большее отношение к механизмам памяти, природе

художественного творчества и искусству редактирования, чем к биографии писателя

А. И. Солженицына, значение которого для российской культуры не нуждается в комментариях”.

Григорий Дашевский. Непреклонная жертвенность. — “Коммерсантъ/ Weekend ”, 2008, № 33, 29 августа .

“Если выражение „книга года” вообще имеет смысл, то нигде оно не будет уместнее, чем по отношению к тому Пауля Целана „Стихотворения. Проза. Письма”, подготовленному Татьяной Баскаковой и Марком Белорусцем. <...> Его стихи составляют важнейшую часть священного канона в той европейской религии, какой до последнего времени была память о холокосте”.

“<...> Целан (как с полной ясностью показывает прозаическая часть новой книги вместе с комментариями), несмотря на весь свой литературный успех, в послевоенной Европе ощущал себя по-прежнему гонимым, по-прежнему жертвой — и его стихи написаны в этой ситуации, в ответ на нее. По-русски эта — непреклонная — сторона его стихов сглаживается, их единичность обобщается, они приобретают ту эстетичность, ту художественность, которую Целан противопоставлял человечности, они превращаются в общепризнанный культурный факт — в разговор среди доброжелательных единомышленников под благостным светом библиотечной лампы, где заведомо все со всем согласны. Это происходит не только потому, что Целан давно превратился из затравленного параноика в фигуру литературного пантеона, но прежде всего потому, что мы автоматически переносим стихи из того катастрофического мира истории и политики, в котором писал Целан, в тот обволакивающий мир культуры, в который русский читатель привык помещать поэзию, тем более поэзию переводную, и в котором он привык прятаться от катастроф”.

Борис Дубин. Институты, сети, ритуалы. Решающим фактором сегодняшней социально-политической жизни в России является адаптация. — “ Pro et Contra ”,

т. 12, 2008, № 2-3, март-июнь .

“<...> персонализированные связи родства, близости, дружбы, даже профессиональной солидарности, которые конечно же существовали в позднесоветском обществе и сохраняются в социуме постсоветском, по сей день отягощены фундаментальным обстоятельством, которое также чрезвычайно важно для понимания характера нынешнего социально-политического порядка и о котором все в данном социуме знают и помнят. Оно состоит в том, что любая сложившаяся социальная форма

может быть использована властью как возможность заложничества — для вменения каждому вины за всех, а всем за каждого”.

Григорий Егоркин. Жалко сожженную заживо Жанну. Трехуровневая аркада для начинающих. — “Урал”, Екатеринбург, 2008, № 8 .

Жестокая пьеса о старшеклассницах.

Нея Зоркая. Литературный быт. Страницы архива. — “Искусство кино”, 2008, № 3, 4 .

“Нея Марковна Зоркая, автор десятка книг, входящих в титульный лист репрезентативных трудов по истории русского и советского кино, оставила большой и разнообразный архив. В этом собрании, помимо киноведческих и кинокритических материалов, помимо раритетного эпистолярия, дневниковых записей и книги „Смерть Блока”, отыскался корпус написанных „в стол” блестящих литературных эссе, чья культурологическая актуальность не только не поблекла с годами, но умножилась. Мы отобрали для первой публикации несколько материалов, объединенных темой „литературный быт” (формулировка Б. Эйхенбаума)...”

Например, 70-е годы: “— Как было? Обыкновенно! — ответил Лев Ошанин и развел руками, доверительно и многозначительно глядя на своих собеседников.

Как знаком мне этот наш специфический интеллигентский жест, этот понимающе-подмигивающий („мы-то с тобой насквозь все видим!”), интеллигентский наш взгляд с ужимкой! В нем многое слито. А главное — „амбивалентно” дается понять следующее:

— мы причастны к этому неприятному „официозу”, мы там уважаемы, — это с одной стороны, но с другой:

— мы с вами, левые прогрессивные интеллигенты, мы же „из нашего профсоюза”, мы презираем тех, „их”, смеемся над ними. Таким жестом и понимающе-подмаргивающим взглядом отвечаем мы друг другу, „своим”, причастным к творческой элите, на вопрос, скажем, о том, что было сегодня на съезде, пленуме, на собрании интеллигенции г. Москвы. „Что было? — сами понимаете, обычно...” Но, изображая лицом крайнюю скуку и презрительное равнодушие, мы умалчиваем о том, что приглашение на скучный „официозный” съезд было нам отнюдь не безразлично, и, более того, мы волновались, пришлют или не пришлют, а то и вовсе — скандалили в своей секции, обижались,

жаловались начальству...

Лев Ошанин, надо отдать ему справедливость, демократично применил этот пассаж, употребимый в разговоре „своих”, общаясь с простыми любителями поэзии, тем самым „до себя их возвышая”, как говаривал некогда А. А. Блок”.

См. также: Нея Зоркая, “Шесть високосных месяцев” (публикация, предисловие

и комментарии Марии Зоркой) — “Новый мир”, 2008, № 8.

Борис Кагарлицкий и Артем Магун. Уроки перестройки и формирование классовых блоков. — “Что делать?”. Газета новой творческой платформы. 2008, № 19 .

Среди прочего Борис Кагарлицкий говорит: “Власть готова печатать нашу критику в адрес либералов? Прекрасно. Либеральная пресса готова опубликовать нашу критику (с наших, левых позиций) в адрес власти? Великолепно. Именно благодаря этой трещине левые идеи и авторы сейчас как минимум более известны широкой публике, чем 10 лет назад. В 1990-е годы, когда раскола между правящими консерваторами и либеральной элитой не было, не было и ни малейшего шанса пробиться в СМИ. У либералов был тотальный контроль. Как говорится, муха не пролетит. Сейчас гораздо легче”.

Яков Кротов. Солженицын как религиозный тип. — “Грани.Ру”, 2008, 15 августа .

“Солженицын, в отличие от многих русских интеллектуалов своего времени, абсолютно не стремился утвердить себя в литературе как верующего христианина, не пытался освоить птичий язык нового русского богословия, восходящего к Дмитрию Мережковскому и Владимиру Лосскому. Он пишет о религии намного более отстраненно, чем Достоевский и Толстой, не пытаясь предъявить больше веры, чем у него есть, — а есть у него, судя по предъявленному, очень мало”.

Константин Крылов. Гроссмейстер. Солженицын как политическая фигура. — “АПН”, 2008, 5 августа .

“Для некоторых людей — да, немногих, но такие есть — смерть является не концом всего, а этапом дела, которым они занимались всю жизнь и которое продолжится после них”.

“<...> Солженицын был выдающимся русским политиком — в эпоху, когда никакой „русской политики” не было и в помине. Александр Исаевич появился на свет и вырос в неполитическом обществе, где именно ощущение себя субъектом было недоступно не только большинству населения (так везде), но даже „начальству””.

“Солженицына можно не признавать как идеолога, писателя, публициста, властителя дум. Можно быть любого мнения о его жизни и идеях. Но одного у него не

отнимешь — это был игрок высочайшего класса. Гроссмейстер, чьи дебюты и развязки заслуживают самого внимательного изучения”.

Дмитрий Кузьмин. Про загляденье. — “ OpenSpace ”, 2008, 22 августа .

“О том, что русская литературная критика находится при последнем издыхании, причем издыхает она каким-то таким скверным и стыдным способом, что нет возможности ни горевать, ни сочувствовать („Бобо мертва, но шапки не долой”), — сказано уж много. Одним из первых признаков смерти является, как сказано в другом классическом источнике, посинение трупа: совершенно исчезла возможность литературной полемики, поскольку представители критического цеха почти без остатка разделились на добропорядочных рутинеров, которых невозможно оспорить, потому что они ничего существенного и не утверждают, и громогласную косноязычную сволочь, с которой дискутировать — все равно что разъяснять гадящему в подъезде бомжу правила хорошего тона. Впрочем, разделение это условно, потому что сволочь тоже ничего содержательного не утверждает <...>”.

Борис Куприянов. Избиение книги. Участник проекта “Фаланстер” отвечает на вопросы “Завтра”. Беседовал Андрей Смирнов. — “Завтра”, 2008, № 32, 6 августа .

“Люди будут читать. Но кардинально изменится структура чтения. <…> Зайдите в любой провинциальный книжный магазин — почти повсеместно: либо развлекательная литература, либо учебники. Две функции чтения, которые остались. Из сорока-пятидесяти функций, которые должны быть”.

Алла Латынина. Миссия Солженицына. — “Взгляд”, 2008, 5 августа .

“Великий человек, понявший свою жизнь как миссию, редко находит полное признание у современников. Его проповедь кажется слишком пафосной, вера — слишком тотальной, морализаторство — слишком требовательным. Он знает истину и хочет проповедовать ее, а наш плюралистический век пугается тех, кто владеет истиной. <...> Но приходят новые времена, и канонизируют тех, чью миссию недопоняли и недооценили недальновидные современники”.

В. Леонович. Спасибо, Александр Исаевич! — “Кологривский край”. Общественно-политическая газета. Кологрив, 2008, № 95, 23 августа.

“Дарю твардовсковедам:

— Ваши Федин, Шолохов, Леонов прахом станут, когда русский народ придет

поклониться своему великому писателю Александру Солженицыну.

Это в пылу. Это — буквально”.

Иван Лещинский. Новые люди. — “Скепсис”. Научно-просветительский журнал. 2008, август .

“Хотя в столице и крупных городах одичание молодежи менее заметно, в провинции оно давно приняло массовый характер. Можно говорить о создании нового типа человека, полученного путем синтеза качеств западного обывателя ( „One-Dimensional Man” — „одномерного человека”, по Герберту Маркузе) и неграмотного крестьянина царской России”.

“Отсутствие интереса к печатному слову у молодых потенциальных сторонников

левых взглядов создает огромные трудности для будущих пропагандистов”.

Вячеслав Лопатин. Цвет — звук; свет, тьма. — “Волга”, Саратов, 2008, № 1 (414) .

“ От редакции. Книгу, фрагменты которой мы представляем, саратовский художник Вячеслав Лопатин писал много лет, продолжает работать над ней и по сей день. Выбирать было трудно: в целом повествование, густо насыщенное информацией

и размышлениями, весьма непростое, даже прихотливое по построению, касается

и теоретических проблем, например, соотношения и взаимовлияния звука и цвета в

живописи. Лопатин напоминает имена ушедших талантливых саратовских художников, а также и их гонителей и погромщиков”.

Среди прочего читаем: “После посещения Хрущевым Манежа — небывалый интерес к искусству. Мой московский товарищ пишет, что в Манеж повалили толпы, с порога очередной посетитель спрашивает: „Где тут обнаженная Валька?” (трансформация фамилии художника Фалька и названия его картины). Слово „абстракционизм” стало общеупотребительным”.

Аркадий Малер. Заветы с Русской Голгофы. — “Русский Журнал”, 2008,

6 августа .

“<...> представить себе, что на самом деле он [Солженицын] не умер давно и не

будет жить вечно, а умер сегодня, при нашей жизни, практически невозможно. Это значит представить на минуту, что История — существует, и все мы живем в этой самой Истории, и все это было по-настоящему, всерьез и требует от нас настоящей серьезности, давно ставшей признаком полной, наивысшей неадекватности. <...> Отношение

к Солженицыну сегодня — это не признак политического самопозиционирования,

это маркер антропологического самоопределения в мире, где уже давно невыгодно быть человеком”.

“Продолжая традицию шишковцев и любомудров XIX века, Солженицын пытался

сохранить и развить тот исконный русский язык, на котором еще говорили его герои, — задача заведомо донкихотская и потому обреченная на полное осмеяние. Но как бы ни улыбаться по этому поводу, хоть злорадно, хоть снисходительно, „при всем уважении”, всегда остается вопрос: а почему бы и нет? Почему какому-нибудь немцу (в данном случае именно так — какому-нибудь немцу) Мартину Хайдеггеру, которого никто не читал, но все цитируют, можно придумывать „подлинный народный язык”, который еще нужно перевести на немецкий, а русскому Солженицыну нельзя? Автор этих строк совсем не любитель подобных экспериментов, но меня интересует только одно — почему русскому нельзя, а немцу можно?! Больше ничего! Точно так же почему немецкому мыслителю можно быть членом нацистской партии и никогда в этом не каяться, а русскому мыслителю нельзя и заикнуться о своих национальных чувствах, чтобы тут же не оказаться „фашистом”?”

Борис Межуев. Умереть победителем. — “Русский Журнал”, 2008, 4 августа .

“Солженицын и в самом деле может быть назван „совестью” России, только не

в банальном смысле этого слова, но скорее в том, в каком Сократ говорил о своем

„демоне”, никогда не говорившем ему, как надо поступать, но всегда оберегавшем от дурных и неправильных поступков. Солженицын и был таким сократовским демоном России — или же ее гением, как кому больше нравится. Солженицын призывал „жить не по лжи”, но ему почти никогда не удавалось говорить и думать правильно, то есть взвешенно, расчетливо, слишком обдуманно. „Демон” не подсказывал ему точных и политически безукоризненных решений. Его публицистика — компендиум заблуждений советского интеллигента — начиная от знаменитого призыва отказаться от космоса и признания, что коммунизм уже победил на всей планете, до поддержки Ельцина в 1993. Но тем не менее Солженицын каждый раз почти мистическим путем уходил от Большой лжи, от всех тех соблазнов, которым поддавались рано или поздно все честные русские патриоты”.

Глеб Морев. На смерть Александра Исаевича Солженицына. — “OpenSpace”, 2008, 5 августа .

“Гибель Пушкина, уход Толстого, смерть Блока не менее значимы для формирования их биографического мифа, чем созданные ими произведения. Кончина Солженицына в этом смысле не меняет ничего — статус классика русской литературы был получен им еще тридцать, если не сорок, лет назад, последним знаковым событием его жизни стало возвращение в Россию в 1994-м, и к своим девяноста годам Солженицын окончательно стал живым памятником. Памятником самому себе и последним памятником великой русской литературе, какою весь мир привык знать ее со второй половины XIX века и какою она, по-видимому, уже никогда не будет — властной, без тени улыбки говорящей „истину царям”, толкующей о „последних” бытийных вопросах, о жизни, смерти, свободе”.

Сергей Мостовщиков. “Я запретил себе редактирование средств массовой

информации”. Беседу вел Глеб Морев. — “OpenSpace”, 22 августа .

“Очевидно, что умерли какие-то принципы прошлого века, а профессионально я, конечно, человек из прошлого века. Текст, как я его привык понимать, как сообщение, как инструмент, не является больше работоспособным. Он не производит значительной вибрации”.

“<...> мне представляется, что закончился целый этап в жизни не то что России, а целой цивилизации. <...> Закончилось все большим разочарованием, которое, я думаю, всех сейчас гложет. В итоге самопознания выяснилось, что ничего приятного в человеке нет, это ленивая, жадная скотина, которой кроме покоя, бабла и удовольствий ничего, по большому счету, не нужно. И эту жуткую картину тотального разочарования невозможно украсить даже при помощи йоги и вонючих палочек из магазина „Путь к себе””.

Андрей Немзер. Неоспоримость бессмертия. Памяти Александра Исаевича

Солженицына. — “Время новостей”, 2008, 5 августа .

“Не Солженицыну вредила наша глухота — нам. Нам, счастливо уверенным, что времена великих людей прошли, что всякое всерьез произнесенное слово „авторитарно”, а потому в лучшем случае смешно, а в худшем — опасно, что свобода, совокупившись с техническим прогрессом, сама собой обеспечит всеобщее процветание, что нравственность вне природы вещей, что нынче все разрешено и что своим (из последней заморской либо домодельной книжки заимствованным) умом жить куда веселее и выгоднее, чем солженицынским”.

Андрей Немзер. ХХ веком история не кончается. На Московской книжной

ярмарке прошла дискуссия о Солженицыне и его эпохе. — “Время новостей”, 2008, № 163, 5 сентября.

“Другим почти всеобщим заблуждением Н. Д. [Солженицына] назвала тезис о

Солженицыне — „великом тактике”, всегда точно знающем, как в данный момент действовать. Зная лучше, чем кто-либо, каким был в реальности путь Солженицына (и его бой с коммунистической системой), Н. Д. твердо говорила, что „тактика” автора „Архипелага...” не отличалась от обычной тактики всякого умного человека (с поправкой на дисциплинирующее мысль математическое образование), что Солженицын

порой допускал „тактические промахи” (кстати, и не скрывал их — ни в „Теленке”, ни в следующей мемуарной книге „Угодило зернышко промеж двух жерновов”).

По всему складу своему он был не „тактиком”, а „стратегом”, и великая победа

Солженицына — писателя, историка, мыслителя, гражданина, свободного и высокого духом человека — стала победой „стратегической”...”

Андрей Немзер. Служил на Кавказе... О новом романе Владимира Маканина. — “Время новостей”, 2008, № 159, 1 сентября.

“О по-настоящему большой книге коротко не скажешь. Маканинский „Асан” — очень большая книга”.

Уистен Хью Оден. “Антоний и Клеопатра”. Перевел с английского Марк

Дадян. — “Иностранная литература”, 2008, № 8 .

“Эта пьеса совершенно непригодна для кинематографа”.

Дмитрий Ольшанский. Родственник. Памяти А. И. Солженицына. — “Русская жизнь”, 2008, 12 августа .

“<...> я надеюсь, что время подтвердит мою уверенность в том, что не оцененное еще в полной мере „Красное Колесо” — это прежде всего увлекательнейшее чтение, лучшее, что было написано о Русской революции со времен трехтомника Л. Д. Троцкого. Драматический синтаксис, создающие образцово кинематографическое напряжение выдержки из новостей и газет, психологическая анатомия героев, наплывающий на Россию хаос, которому нет преграды и от которого нет спасения: эту волшебную книгу можно читать всю жизнь”.

Василина Орлова. Урок Солженицына. — “Органон”, 2008, 11 августа .

“Что интересно, в нелюбви поскорее, над гробом, поспешают расписаться те люди, которые признаются, что в событиях, связанных с Грузией, они усматривают только

одно: повод стыдиться, что живут в такой стране, как Россия. Дышат ее воздухом.

Читали ее литературу. Она не нравится им — такая, какая есть. То есть — ни литература, ни Россия. Для кого-то все вполне однозначно. Да, такие события — повод каждому определить свои координаты на полусуществующей карте, сверяясь по бесконечно расплывчатой лоции. Определить свое — и увидеть чужое — положение в открытом

море. И понять, если угодно, с кем тебе по пути. А с кем нет. Пусть это будут тихие

выводы, не предназначенные для озвучивания”.

Писатель запаса. Алексей Иванов: “Самовыражение — это компенсация своих комплексов”. Беседу вели Михаил Бойко, Алиса Ганиева. — “НГ Ex libris”, 2008,

№ 30, 28 августа.

На вопрос “Куда, по вашему мнению, дрейфует современная русская литература?” прозаик Алексей Иванов отвечает: “К непрофессионализму и личностной несостоятельности авторов. Но туда плывет не только литература, но еще и многие другие отрасли деятельности”.

Захар Прилепин. Убийца и его маленький друг. — “Русский репортер”, 2008, №33, 4 сентября .

“Я не сердился на Примата, и собаку мне было вовсе не жаль. Убил и убил — нравится человеку стрелять, что ж такого.

— Хоть бы революция произошла, — сказал Примат как-то.

— Ты серьезно? — вздрогнул я радостно; я тоже хотел революции.

— А то. Постреляю хоть от души, — ответил он. Спустя секунду я понял, в кого именно он хотел стрелять”.

Валентин Распутин. Неустанный ревнитель. Памяти Александра Солженицына. — “Литературная газета”, 2008, № 32, 6 августа .

“Его не все любили, но и как может ожидать всеобщей любви человек, безмерно любящий Россию?”

Кирилл Решетников. Издержки благополучия. Вышел роман Александра

Архангельского “Цена отсечения”. — “Газета”, 2008, № 150, 12 августа .

“С точки зрения творческой карьеры Архангельского „Цена отсечения” — большая удача, с точки зрения русской литературы — характерный образчик возрожденного, но вновь стремительно устаревающего реалистического письма”.

Павел Святенков. Солженицын как предтеча Путина. — “АПН”, 2008, 4 августа .

“То, чего он желал для нашей страны еще в „Письме вождям Советского Союза”, сбылось. <...> Авторитарный режим, сильная президентская власть, декоммунизация и правление неидеологической партии (или вовсе отсутствие таковой — тут мнение

Солженицына менялось с годами) — все это сбылось в годы Путина. <...> Конечно, наверняка он прозревал Россию, в которой будут реализованы его идеи, иной, чем ныне имеющаяся в наличии. Но что делать, другой страны у нас с вами нет. <...> Потому,

оставшись без Солженицына, мы снова обречены искать путь в царство свободы,

изыскивать способы создания национального государства. Нереализованные идеи Александра Исаевича еще пригодятся на пути к нему”.

Ср.: “<…> не реализован стержневой призыв его программы: все — снизу .

При сильной центральной власти, но снизу. Местное самоуправление. Свободная

самоорганизация провинций. Земства. Не только ничем этим даже не пахнуло — все пошло ровно наоборот. Причин тому две. И начальство не собиралось делиться властью (даже и тогда, в гуще развала, когда и само было фактически безвластно). И мы сами были, видимо, куда меньше способны брать ответственность „вниз”, чем полагал А. И. В результате же от обустройства , предлагавшегося Солженицыным, нет сегодня в России ни щепочки. Совпадения — случайны”, — пишет Александр Привалов

(“Солженицын” — “Эксперт”, 2008, № 31, 11 августа ).

Дмитрий Соколов-Митрич. Правда гуляет сама по себе. — “Взгляд”, 2008,

7 августа .

“По поводу великого писателя не поспоришь, хотя я, если честно, не люблю великих писателей. А вот что касается его диссидентства, то мне всегда было обидно, что Александра Исаевича так обзывают. Если принимать во внимание его творчество, а не то, что вокруг этого творчества наверчено, то запихнуть этого человека в банальное инакомыслие никак не получается. Солженицын, на мой взгляд, оставил нам совсем другое завещание — быть не инако-, а свободомыслящими людьми. Разница между этими двумя понятиями колоссальная”.

Адриан Топоров. Я — из Стойла. Автобиографические записки. Вступительное слово Владимира Яранцева. — “Сибирские огни”, Новосибирск, 2008, № 8 .

Фрагменты первых глав автобиографии Адриана Митрофановича Топорова (1891 — 1984), предоставленные журналу его внуком И. Г. Топоровым. “Какое-то болезненное неистовство охватывало барнаульцев, когда приезжали на гастроли артисты цирка Коромыслова. Любители грубых, но сильных и острых ощущений тогда ликовали! А мне их восторги казались непонятными и смешными. Полеты артистов под куполом цирка, мучительное сгибание девочкой своего тела в каральку, вкладывание головы укротителя в пасть льву и т. п. номера — заставляли меня дрожать от страха за несчастных людей. Какое уж тут эстетическое наслаждение?!! Но самое отвратительное зрелище — это борьба женщин. Мясистые, толстозадые, раскрасневшиеся от напряжения и потные,

возились они на арене, и парной дух зловония от них разливался по всему цирку! Если театр воскрешал предо мною живую историю всего человечества, если библиотечные книги сообщали мне крупинки энциклопедических знаний, то Барнаульский цирк не научил меня ничему, что пригодилось бы в моей просветительской работе… <...> Другое дело — кино. Первый кинотеатр под названием „Иллюзион” открыла в Барнауле купчиха Лебзина. Стоял он на самом бойком месте города — около собора, на Пушкинской улице. Несколько позже на той же улице почти рядом с ним, по направлению к теперешнему Ленинскому проспекту, в городе построили второй кинотеатр — „Новый мир”. Кто был его владельцем, не знаю”.

См. также: Герман Топоров, “О чем рассказал архив” — “Сибирские огни”, 2007,

№ 7, 8.

Трибун и моралист. Писатели и критики об Александре Солженицыне. Вопросы задавали Михаил Бойко и Алиса Ганиева. — “НГ Ex libris”, 2008, № 27, 7 августа.

Говорит Павел Басинский: “<...> мое любимое произведение — „Бодался теленок с дубом”, потому что я эту вещь люблю как-то интимно, лично мне она открыла новые возможности в литературе, очень сильно повлияла на мои собственные методы работы. Меня восхищает в этой вещи ее универсальность: это и мемуары, и публицистика, и изумительный русский роман (тут я согласен с мнением Бориса Парамонова, который первый эту мысль высказал). Какие там герои (Твардовский один чего стоит), какой блеск изложения сюжета, какие дивные интриги и, наконец, какая это умная вещь!”

Говорит Захар Прилепин: “Сегодня уже не столь важно, с каким знаком мы воспринимаем его многолетнюю деятельность — с безусловным приятием или с безусловным неприятием — последний вариант тоже, не будем кривить душой, понятен. Для меня куда более важно, что, во-первых, Солженицын явил собой тип глубоко русского человека, страстного, гордого, вдумчивого, порой непоследовательного. И, во-вторых,

Солженицын — едва ли не последний великий русский писатель, скажем так, классического типа, соответствующий по масштабам деятельности и титанам XIX века, и нескольким творцам, имевшим все основания именоваться властителями дум в XX веке, —

Бунину, Горькому, Леонову, Шолохову... Я иногда боюсь, что эта крепкая, великолепная порода переведется. Я бы переиздал „Архипелаг ГУЛАГ” с многостраничными примечаниями — с построчными указаниями, где Александр Исаевич ошибся, где позволил себе серьезные допущения, где откровенно перепутал и превысил масштабы репрессий.

В таком виде работа Солженицына стала бы замечательным памятником этой жуткой

эпохе и всем нескончаемым спорам вокруг нее”.

Фукуяма лоханулся. Кирилл Анкудинов: “Литература — это и Ленин со Сталиным, и Донцова с Устиновой”. Беседу вел Михаил Бойко. — “НГ Ex libris”, 2008, № 30, 28 августа.

Говорит Кирилл Анкудинов: “„Видимый литературный процесс” — свет звезд, которые погасли 10 лет назад, а то и 30 лет назад. „Актуальный литературный процесс” — это то, что ныне не интересно никому. Это — стихи майкопских школьников или студентов. Видите ли, Россия — очень иерархическая страна (кстати, именно это обстоятельство отбрасывает Россию в „третий мир”). В России — сотни тысяч, миллионы микрокаст, мафий со своими иерархиями и порядками. „Литературный процесс” — это не взгляд на литературу, навязываемый господствующей мафией. И это — не консенсус, согласованный и утвержденный несколькими мафиями. Это — всеобщие тенденции. <...> Я против того, чтобы та или иная литературная иерархия подменяла всю литературу”.

“„Классическая литература” — в таком виде, в каком мы ее знаем с начала

XIX века, — феномен Нового Времени. Ей свойственны все признаки миропонимания, типичные для людей Нового Времени: рационализм, индивидуализм, персонализм. Невозможно представить, чтобы Анна Каренина или Лиза Калитина в пространствах своих текстов вдруг повстречали бы дракона или ангела. Потому что для Льва Толстого Анна Каренина интереснее всех вместе взятых драконов. Или представьте

такое: Пьер Безухов, побывав у масонов, получает Священную Книгу, в которой заключена Мудрость Вселенной. Смешно, не правда ли? ХХ век — был продолжением (и, судя по всему, финалом) Нового Времени. Драконы не являлись ни Стивену

Дедалусу, ни Павке Корчагину, ни Ивану Африканычу. А у современного писателя

Анна Каренина — непременно встретит дракона, а Пьер Безухов — прочтет Священную Книгу. Потому что современному писателю Мудрость Вселенной интересна, а

Анна Каренина — интересна куда меньше. Мне кажется, что человечество стремительно возвращается из Нового Времени в Средневековье. А Средневековье отличалось

одной особенностью: отдельно взятая личность с ее „неповторимым внутренним миром” тогда не интересовала никого; она была различима только как часть чего-то общего”.

“С реализмом происходит то же самое, что происходит и с жанрами, и со многими внелитературными ремеслами. Реализм утрачивается как навык. Реализм — это не просто бесхитростное повествование (как кажется многим). Это — искуснейшее ремесло. Создать сюжет не так, как подсказывает мифологическое сознание (ведь оно — встроено в человека, как программа в компьютер), а так, чтобы было похоже на реальность, — это бесконечно сложно. И выдержать „чистый жанр” — тоже сложно. И „реализм”,

и „жанры” — игры, причем игры старинные и вымирающие. Как крокет или бильбоке”.

Александр Чаусов. В августе 2008-го. — “Новые хроники”, 2008, 4 августа .

“<...> законченная, красивая даже в своей завершенности жизнь [Солженицына], которую невольно, подспудно начинаешь воспринимать, как прекрасное в своей логичности художественное произведение”.

Михаил Шишкин. Как сделан рай. Отрывок из книги “Монтре—Миссолонги—Астапово. По следам Байрона и Толстого. Литературная прогулка от Женевского озера в Бернские Альпы”. Перевела с немецкого Ольга Козонкова. — “Иностранная литература”, 2008, № 7.

“Насколько сильно различаются Швейцария как эстетическая конструкция и Швейцария как реальная страна, видно по разнице между изображениями “швейцарца” в литературных текстах, предназначенных для широкой публики, и в менее отшлифованных личных письмах и дневниках. Возьмем, например, Вордсворта, английского

романтика, который с увлечением воспел „литературного швейцарца”...”

Глеб Шульпяков. Камбоджа. Живой дневник. — “Новая Юность”, 2008, № 3 (84) .

“Этот очерк сложился на основе дневника, который я вел во время путешествия по Камбодже на своем сайте www.shulpyakov.ru . Именно от этой ежедневной отчетности в очерке сохранилось настоящее время, а также многие мелкие детали и случайные наблюдения. Которые я решил сохранить, чтобы текст хотя бы отчасти передавал эффект присутствия”.

Составитель Андрей Василевский

“Gala Биография”, “Детский сад со всех сторон”, “Зинзивер”, “Знамя”,

“Интервью”, “Иные берега”, “История”, “Литература”, “Наука. Общество.

Человек. Вестник Уральского отделения РАН”, “Посев”, “Русская литература”, “Русский Newsweek”, “Шахматовский сборник”

Алена Атассовская. Возвращение “Нечетнокрылого ангела”. — “Иные берега”. Журнал о русской культуре за рубежом, 2008, № 2 (10).

Беседа с Ниной Зарецкой, продюсером и сценаристом документального фильма о художнике Павле Челищеве, покинувшем Россию в 1919 году, “сюрреалисте до Сальвадора Дали” (Челищев разрабатывал это направление еще в конце 1920-х, “однако

Дали удалось убедить современников, что в сюрреализме не Челищев, а он является первооткрывателем”). У фильма есть и второй сценарист: “…всем сразу стало ясно, что в фильме обязательно должны звучать стихи Константина Кедрова, так как это будет не просто повествование о художнике, а рассказ, пропущенный через персональное восприятие его ближайшего родственника”.

Жалко, “Новый мир” не дает возможностей для визуальных цитат: хотел бы я знать, от чего предостерегал и о чем пророчествовал художник в своей эпической постбосховской “Феномене” (1936 — 1938). Посмотрев такую живопись, непросвещенный зритель решит, что после нее — прямой путь либо в желтый дом, либо в петлю, а ведь без уродов-монстров, гниения и патологий и сюр — не сюр. Между тем картина не без современных художнику социальных мотивов.

Кстати, не обижаясь на своего друга Дали, наш Челищев спокойно переходил и к другим живописным “практикам”, работал с балетом, “геометрировал” и прочее. Наследие его велико и малоизвестно в современной России.

Евгения Иванова. О текстологии и датировке одного стихотворения Ахматовой в связи с его историей. — “Русская литература”, 2008, № 2.

Речь идет о знаменитом “Мне голос был. Он звал утешно…”, которое, как известно, в первоначальной редакции начиналось словами “Когда в тоске самоубийства…”. Исследовательница весьма увлекательно (с историческими документами в руках) прослеживает все стадии тех или иных редакций текста, публиковавшегося аж в четырех

вариантах. Одной из “публикаций” почти признается и факт звукозаписи этого текста С. Бернштейном в 1920 году, когда Ахматова прочитала на фонограф пять строф, против четырех — в газете 1918 года и четырех же (но в ином подборе) — в “Подорожнике”, вышедшем через три года. Текст стихотворения и история его публикаций тесно

переплетены с историей страны, Е. И. убедительно пишет, что, “выбирая редакцию для публикации, необходимо лишь мотивировать свое предпочтение <…>. Не только

редакция текста, но и его датировка отражают меняющиеся связи стихотворения с политическим и историческим контекстом”. Добавим, что установленная Ивановой дата первоначальной редакции — апрель 1918-го — важный, новый штрих в ахматоведении и очередное доказательство мысли о всегдашней точности поэтессы. См. также аналогичное расследование о точности у Блока: Е. В. Иванова, “„Место действия — будуар герцогини…”” — “Шахматовский сборник”, 2008, выпуск 9 (о загадочной вводной

ремарке Блока в его знаменитом шуточном стихотворении “Сцена из исторической картины „Всемирная литература”” [1919]).

Карина Ивашко. Михаил Козаков: “Вот в таких глупостях я провел свою жизнь…” — “Интервью”, 2008, № 8.

“Хотя, откровенно говоря, и сейчас запрещают. Мне тут басню Крылова запретили прочесть — „Пестрые овцы”. На телевидении — канал „Культура”, между прочим

(там Медведь упоминается. — П. К. ). <…> Но потом испугались (шум пошел), звонят: „Миша! Прочтите ‘Пестрые овцы’ — мы в политический час дадим”. Ну да, в три часа дня — можно подумать, кто-нибудь услышит”.

Опубликована тут и большая беседа с Василием Аксеновым (сказано, что сделана она незадолго до его болезни, стало быть, пылилась в редакции всего полгода). Из сопроводительных материалов к этому интервью можно узнать, что в результате акции с альманахом “Метрополь” “некоторые его авторы были исключены из Союза писателей, а Аксенов сам вышел из него”. Вот и не было никаких Липкина с Лиснянской. А в подписи к фотографии “С Сергеем Довлатовым в Нью-Йорке. Эмиграция” все хорошо, кроме того, что Довлатова тут изображает навещавший Аксенова уже после перестройки прозаик Евгений Попов.

Юрий Кублановский. Зрячая любовь. Императрица Александра Федоровна

в повествовании А. И. Солженицына “Красное колесо”. — Научно-методическая газета для учителей истории и обществоведения “История” (Издательский дом “Первое сентября”), 2008, № 15 (855) .

Работа двадцатилетней давности (с небольшими уточнениями, в том числе отсылающими читателя к реальностям сегодняшнего дня, к 2008 году). Из авторского предисловия: “В „Красном колесе” писатель выступил как бы в роли частного детектива — по отношению к „криминалу” нашей новейшей национальной истории, распутывая клубок заблуждений, предвзятостей, легенд, тяжких исторических преступлений и (проявив при этом завидное мужество и хладнокровие) нигде практически не срываясь на прокурорство задним числом… На глазах разобран „Кащеев ларчик” — русская революция, продемонстрировано, уяснено и объяснено нам его устройство. Но, кажется, большинство уже забыло о жертве, потеряло интерес к разверзшейся катастрофе и отнюдь не жаждет ни разоблачения, ни справедливого исторического возмездия, ни, главное, извлечения для себя и своего мировосприятия уроков на будущее…”

В том же номере публикуется интересный обширный материал Натальи Дорожкиной, лауреата конкурса “Я иду на урок истории”, — о старцах Оптиной пустыни.

О праздновании дня работников дошкольного образования. — “Детский сад со всех сторон”, Санкт-Петербург, 2008, № 12.

Я и не знал, что есть в Питере такая чудесная “ведомственная” газета. Пару номеров мне подарил поэт и переводчик Михаил Яснов (у которого тут постоянная авторская страница со стихами и рассказами, как своими, так и чужими). И стало мне грустно,

что у москвичей такой газеты нет. Здесь и методические разработки на все случаи жизни, и воспоминания детсадовских педагогов (а то и просто родителей да бабушек-дедушек), и бесконечные игры с малышами. Младшие, средние, подготовительные группы. Целый мир, о котором, казалось мне, забыто навсегда и всеми. А он — вот где, в Питере.

И профессиональный праздник “водителей” этого мира учредили только в марте сего

года: первый детсад-то был открыт как раз в городе на Неве, в 1863 году. Вспомнили.

Юрий Петкевич. Дождь на Новый год. Рассказы. — “Знамя”, 2008, № 9 .

Сноска от автора: “Как-то вечером я шел по лесу. В нескольких шагах передо мной высунулась из-за куста лиса. Я только успел заметить, какая у нее шкурка: чистенькая-чистенькая, с иголочки, даже в сумерках — каждый волосок виден. Заметив меня на

дороге, тут же лиса повернула назад. Неужели я так тихо хожу, что она моих шагов

не услышала?” А рассказы тут еще более потусторонние. Время в них движется по-

особенному, оно словно бы загипнотизировано кем-то.

Письма и вокруг. Виктор Некрасов и Владимир Корнилов. Публикация, комментарии и примечания Л. Беспаловой. — “Знамя”, 2008, № 9.

Сохранились письма Некрасова, три стихотворения Корнилова, ему посвященных, и неоконченный очерк “Аматёр”, который, как пишет публикатор, замышлялся в виде портрета героя своего времени.

“Человек в нем был куда ярче и занятней, чем прозаик. Вика скорее походил на

героя добротного романа, чем на его автора. Но для подобной прозы нужна сила Достоевского, в крайнем случае, Чехова (впрочем, Чехов, считая этот жанр дворянским, романов не писал). У Толстого же, хоть он и мощней всех, на Вику недостало бы юмора:

в Вике было пропасть комического, вернее, трагикомического”.

Поправка (от редакции). — “Русский Newsweek”, 2008, № 36 .

Самым крохотным кеглем, в правом нижнем углу 8-й полосы: “В статье „Страна ‘против всех‘” в № 35, 2008 от 25 августа допущена ошибка: к прибытию в грузинский порт Поти готовилась не американская атомная подлодка Dallas, а корабль береговой охраны США с таким же названием. Редакция приносит свои извинения”.

Ну, господа, я на вашем месте дал бы и покрупнее, и поближе к обложке.

Елена Прокофьева. Карл и Женни Маркс: Ждать, надеяться, терпеть и страдать…”. — “Gala Биография”, 2008, № 8.

Личная жизнь недавнего юбиляра и членов его семьи. “„Мы все очень хорошие люди, — писала незадолго до гибели Элеонора Фридерику (дочь Маркса — своему безнадежно влюбленному в нее сводному брату, прижитому Карлом от служанки и друга дома Марксов и усыновленному Энгельсом. — П. К. ), — но мне кажется, что мы за что-то расплачиваемся”. Младшее поколение, действительно, вымирало кошмарно. После ухода старших — сплошные самоубийства, в том числе совместные (условная

тема номера: страсти ).

Андрей Рябов. Демократы и демократия в посткоммунистической России. — “Знамя”, 2008, № 9.

Статья отражает тезисы доклада “Судьбы демократии в России” на “круглом столе” в Горбачев-фонде, экспертом которого автор работает, судя по справке, уже пятнадцать лет. А последние шесть А. Рябов еще и главредствует в журнале “Мировая экономика и международные отношения” ИМЭМО РАН.

Из выводов: “В настоящее время в России нет устойчивого запроса на демократизацию, понимаемого как готовность к поддержке и участию в переустройстве политической системы на принципах конкурентности, открытости, гражданского контроля над властью. Но нет и отчетливого неприятия идеи демократизации. Элиты в основном ориентированы на сохранение status quo. Массовые же слои на волне умеренно-позитивных ожиданий последних лет, вызванных экономическим бумом (автор еще не знает о скорых банковских обвалах в США и наших осенних “доминошках”, повалившихся следом. — П. К. ), хотя и выражают недовольство отдельными сторонами жизни в стране, тем не менее, не видя реальных альтернатив власти и не желая участвовать в их создании, по-прежнему связывают надежды на улучшение с существующей властной элитой либо предпочитают уход в частную жизнь (ну никак не хотят выходить на площадь, паразиты. — П. К. ).

Эта ситуация, по многим признакам, может оказаться долговременной”.

В статье много знаменательных наблюдений, статистики-аналитики и совершенно справедливых предостережений по части социально-политической и экономической деградации страны. Хорошо сказано и о том, как прогнувшиеся под властью олигархи препятствуют демократизации и одновременно подмигивают Западу, выделяя по чуть-чуть для “отдельных радикально-демократических проектов”…

Основное население (кажется, его еще называют народом, а кто и “быдлом”),

которому, в отличие от “успешных групп” (на них-то единственно и уповает автор),

нечего терять , — здесь именуется мудрено и красиво: “социальные группы, находящиеся на низких ступенях общественной лестницы или связанные с традиционными

общественно-экономическими укладами и производствами”.

С. В. Рыбаков. Ленинизм: фантасмагория на тему мировой революции. —

“Наука. Общество. Человек. Вестник Уральского отделения РАН”, Екатеринбург, 2008, № 2 (24).

Готовая глава — хоть в какой вузовский (а то и в школьный) учебник на тему “Как большевики пришли к Коминтерну”. Все это — с подробнейшей характеристикой

ленинских взглядов (откорректированные нашим вождем Марксовы догмы, патологическая ненависть к историческому прошлому России и вообще ненависть как двигатель истории, разнообразные шашни с немцами, бесконечный цинизм, вероломство, ложь, реки крови и прочие “цветочки” большевизма). От Нечаева до Свердлова, короче говоря. Очерк богато напитан цитатами из марксистов-ленинцев (да и не только из них). Все это — ярко, показательно и без малейшего надрыва.

Елена Сафонова. Убедительный полет над гнездом Скопы. (Портрет Веры Павловой). — “Зинзивер” [Санкт-Петербургский литературно-художественный журнал], 2008, № 2 (10).

Портрет, портрет, и — хороший, от благодарного с давних времен читателя. А еще и рассказ о том, как В. П. с мужем ездили в рязанскую глубинку, где в свое время молодежный театр “Предел” (художественный руководитель — Владимир Дель) выпустил два спектакля по ее стихам. Играли в обоих спектаклях девочки-подростки, которые к приезду повырастали, а некоторые и вышли замуж. Отлично передана “атмосфера места” и почти репортажно прорисована фигура героини: один рассказ о том, как Павлова раздавала автографы, — уже готовая пьеса. “Сложила в корзину листочки, на которых ее каллиграфическим почерком были написаны короткие стихи с подписью, и приглашала всех желающих прочесть их вслух. С пожеланиями типа: „Игриво! Со страстью! Философски!” Смельчак получал листок со стихотворным подарком на вечную память”.

Валерий Сендеров. Славянобесие. — “Посев”, 2008, № 6.

Болезненная и горячая тема панславизма на примере отношений России и балканских стран. Вот — финал исторического расследования, охватывающего без малого

200 лет: “И все-таки не правы те, кто заявляет сегодня: „Мы сербам ничем не обязаны”. Обязаны, и не столь уж малым. Памятью. Бескорыстно, воистину по-братски приняли югославы наших солдат, с оружием в руках покинувших рухнувшую в бездну родину. Разве благородство монархов и народов этих стран в те безнадежные годы не может стать залогом наших будущих отношений с Балканами?

Но это другая тема: панславизма тогда уже не было. Внеся немалый вклад в разрушение нашей Империи, он исчез. Чтобы возродиться сегодня, на заре нового века”.

Александр Уланов. Подмена. — “Знамя”, 2008, № 9.

Рецензия на новую антологию современной американской поэзии. Или история о том, как издательство “ОГИ” вместе с Эйприл Линднер подсунули читателю совсем не тех поэтов, да еще и плохо переведенных совсем не теми переводчиками. Что-то убеждает, что-то не убеждает в печалях А. У., но, по-моему, настала пора нашему специалисту (корпус знаний им самого предмета и ориентация в именах меня давно убедили) дать возможность сделать свою антологию, попросить самого подобрать переводчиков, уговорить стать строжайшим редактором книги и прочая. А то, действительно, страшно читать, что сами продвинутые американцы по поводу сего продукта поэзии пеняют Уланову насчет — представьте себе! — административного ресурса!

“…Это не современная американская поэзия, антология отражает ее не более, чем авторы, например, стихов из журнала „Наш современник” отражают современную российскую поэзию”. Впрочем, похвалены кое-какие известные авторы и переводчики, представленные в книге (Эллис Фультон и Юлий Гуголев или Рон Силлиман и А. Прокопьев, например), но это не отменяет подкрепленного цитатами из предисловия

Дэйна Джойа замечания критика, что, “видимо, эта антология — не для читателя, а для литературной бюрократии, американской и российской”.

Владимир Успенский: “Превратить предмет „литература” в предмет „литературное чтение”!”. Подготовил Сергей Дмитренко. — Научно-методическая газета для учителей словесности “Литература” (Издательский дом “Первое сентября”), 2008, № 14 (653) .

Говорит знаменитый математик, прошлогодний лауреат премии “Нового мира”:

“Кстати, сейчас и история литературы, да и просто история преподаются в совершенно неправильном порядке. Начинают со „Слова о полку Игореве”, с истории Древнего Египта… Детям очень трудно понять, как был устроен древний мир. Преподавание должно идти в обратном порядке, от знакомого к незнакомому. „Слово…” написано на языке, который школьники понять не могут. Они читают перевод. Родную литературу начинают изучать с перевода! А переводы „Слова…” разные. С разными толкованиями сложных мест. Надо начинать с чего-то понятного. Нужно отметить, что на школьном уровне никакой истории литературы нет: есть последовательность писателей. Чистая профанация”.

Отчасти, в тему: в следующем, 15-м номере “Литературы” профессор Владимир Новиков рассказывает о том, что его студенты в МГУ для зачета на пятом курсе по истории русской поэзии первой половины XX века должны выучить девять стихотворений девяти крупных поэтов. “Хочу загрузить в их память хотя бы девять гениальных стихотворений, чтобы потеснить там попсовые шлягеры и рекламные слоганы”.

Дмитрий Шеваров. Пробуждение к подлинному. Размышления о жизни и творчестве Юрия Казакова. — “Наука. Общество. Человек. Вестник Уральского отделения РАН”, Екатеринбург, 2008, № 2 (24).

“Путь Казакова от русской классики к христианскому пониманию божественного происхождения слова лежал через советскую эпоху. Кому-то эта эпоха помешала понять свои истоки и услышать гул крови, а Казакову помогла.

Он с нищего, полусиротского своего детства чувствовал всю ранимость народной жизни и потому не торопился кусать и жалить „режим”. Он не призывал скорее валить то, что диссидентствующим его приятелям казалось отжившим и мертвым. Думаю, он понимал, что, сражаясь с сухостоем, можно в азарте повредить ствол или перерубить корни.

Сейчас-то мы чувствуем, как много исконно русского ушло вместе с советским. Задним умом мы по-прежнему крепки”.

“В прозе Юрия Казакова будто бы ничего не происходит, но почти неуловимое движение чувств, состояний природы и человека — для вдумчивого, неторопливого читателя куда увлекательнее лихо закрученных сюжетов. Ты становишься сопричастным тайне бытия, и сопричастность эта рождается из пушкинской традиции целомудренного обращения с жизнью, словом, читателем”.

…Тут много и о веществе казаковской прозы, о времени, хрупкости и уязвимости самой России (где сгоревший недавно абрамцевский дом писателя — метафора из

метафор). И конечно, хорошо виден стоящий за текстом автор: ведь у Шеварова, как давно знает его читатель, сама душа пишет.

Вадим Эрлихман. Летающий святой. — “Gala Биография”, 2008, № 8.

О покровителе летчиков и космонавтов, итальянском святом Иосифе Купертинском (1603 — 1663), который, по разным свидетельствам, совершил за свою жизнь

более 70 левитаций при большом количестве свидетелей. Тут же и маленькое досье

“Летающие люди” (европейская монахиня, маг и медиум), много иллюстраций и цитат. Помещено все это в конце номера, а начинается оный цветной фотографией главного здания МГУ (очевидно, к 35-летию открытия) с короткой информацией и таким вот выносом: “Ходили слухи, что во время возведения последних этажей заключенные, работавшие на строительстве МГУ, „улетали” на свободу на кусках фанеры”. О, как закольцевали.

Составитель Павел Крючков