Новый Мир ( № 12 2006)

От луны до порога

Кружков Григорий Михайлович родился в 1945 году в Москве. По образованию физик. Поэт, переводчик, эссеист. Лауреат Государственной премии России (2003). Живет в Москве.

Лебедь

Жизнь существует на принципе гибели; каждое существо должно быть беспощадным орудием смерти для другого, или оно само перестанет жить…

Эмили Бронте.

Не люблю я природу, родную природу,

Мне не нравится лебедь, ныряющий в воду

С очевидною целью набития зоба;

Если лебедь с подругой — не нравятся оба.

Птица-двойка, невинного бич ангелочка,

Мне милей; подгреби к ней ничтожная точка,

Плюсик маленький, крохотная запятая —

Лишь зрачком поведет, никого не глотая.

Двойка мне симпатичней, чем лебедь, — за то, что,

Как душа, с матерьяльного снятая кошта,

Незлобива, рассеянна и бескорыстна:

Птичка Божия, сущая ныне и присно.

Слова

По ночам — замечали? — слова изменяются дивно,

Они больше не хитрые васьки, глядящие в щелку.

Их зрачки разгораются, как у волка,

Они смотрят на форточку дико и неотрывно.

Они пробираются по карнизам, скатам, изгибам

Крыш — куда-то на место сбора, на место совета.

Трется шерсть об янтарную палочку лунного света,

И трещит электричеством, и поднимается дыбом.

Слово смотрит на слово и загорается страстью

И уже не знает, что было, не помнит, что будет,

Лишь протяжно, надрывно тоскует распяленной пастью

И кошачью башку свою небу подносит на блюде.

А наутро плеснут ему в плошку обещанной дряни

И — не путайся под ногами, босяк, брысь под лавку.

А хозяин — с устатку — весь день промолчит на диване,

На стене созерцая какую-то трещинку или козявку.

Одинокий

Этот человек гуляет один вечерами.

Он неотличим от других прохожих —

Кеды, куртка, кашне в полоску.

Ходом шахматного коня он обходит доску:

Эту партию он может играть вслепую.

Приближаясь к очередному киоску,

Морщит лоб и достает папироску,

Дым пускает и держит ее в кулаке, как дулю.

Этот человек гуляет один вечерами.

Сколько лет ему, сколько зим — неизвестно.

Хорошо, что никто не лезет к нему в кастрюлю,

Не проводит пальцем по зеркалу гардероба.

Вечерами — в час, когда тени встают из гроба,

Он выходит во двор, достает из кармана пачку,

Огонек зажигает торжественно, словно свечку, —

И выгуливает свою невидимую собачку,

И пасет свою заблудившуюся овечку.

Сказка

Что-то в черепе скрипит:

Видно, богатырь не спит.

На полатях без конца

Поворачивается.

Что ты, богатырь, не спишь,

В черепе моем скрипишь?

Ходит чашей круговой

Звездный ковш над головой.

Что, детина, сердце жжет?

Конь у тына тихо ржет.

И все кустики видны

От порога до луны.

Старая песня, пропетая вновь

И мы, как Меньшиков в Березове,

Читаем Библию и ждем.

М. Кузмин.

Как Меньшиков в Березове,

Хочу с тобой сидеть,

На твой платочек розовый

Без устали глядеть.

Душа найдет компанию,

И что тогда родней,

Чем та избенка с банею

Да темный бор за ней?

Прошли царевы пряники,

Забудь о них, жена;

Пусть их едят охранники

Казенного пшена.

Пусть звезды генеральские

Над соснами горят —

Цветы в окошках райские

Нам ангелы творят.

В печи — дрова березовы,

Да на столе — свеча,

Да твой платочек розовый

У моего плеча.

Двойная флейта

Памяти С. А. и М. Г.

Слышали жители маленькой цитадели,

как пред рассветом в воздухе пчелы гудели —

или не пчелы, но в воздухе что-то дрожало,

полнился воздух пеньем какой-то свирели

или стрелы оперенной, чье горькое жало

жаловалось, не достигая трепещущей цели.

Ноющий звук постепенно затих у постели.

Утро настало.

Видели пастыри мирно дремавшего стада,

навзничь улегшись на черно-мохнатые шкуры,

как над холмами сияла созвездий громада —

арка над аркой — ведя, как за грани кристалла,

в даль, недоступную для человечьего взгляда;

даже и жадное око следить их устало.

Вот и погасли, один за другим, Диоскуры.

Утро настало.

Или и впрямь для того должен череп развиться,

как говорил Мандельштам, “от виска до виска”, чтоб

всякий дурак любознательный мог убедиться,

что и с Платоном случается то же, что с каждым?

Или не вздрогнет вселенная вся от крушенья

малой вселенной, что эту, большую, вмещала —

даже с избытком? И нет его, нет утешенья.

Утро настало.

Серое утро. И что ему, утру, за дело,

что раздается все ближе топор дровосека,

что еще сыплются уголья, что догорела

только что Александрийская библиотека.

Жарят на шомполах воины Улугбека

мясо барашка. Где же ты, о Филомела?

Едешь ли ты через реку, таинственный Грека?

Едешь. И слышу я — флейта двойная запела.