Новый Мир ( № 3 2002)

Шли краешком обрыва пацанята,

и глина обвалилась под одним.

Никто и ахнуть не успел: над ним

Кубань-река клубилась бесновато.

Я с этой болью дожил до седин.

Несла коряги бурых вод громада.

В семью и школу нет ему возврата —

навек водоворот усыновил.

В последний раз, усильем страшным самым

сил исполинских одолев разгул,

на миг он божий свет себе вернул,

захлебываясь, вынырнул из ямы: —

Меня искать, — он крикнул, — будет мама,

скажите маме: Алик утонул.

Когда костер ограбил темноту

и золото рассыпала гитара,

внизу, в ущелье, речка перестала

болтать про лебеду и белену.

И ни к селу пришел на память сон:

еще до детства и советской власти

сом двадцатипудовый, спутан снастью

в телеге, хвост тащил за колесом.

…И то, как щедро горестные дни

Господь нам по привычке стародавней

отчислил, ибо горсткой в мирозданье,

как эти искры, кануть мы должны,

доказывая мраку, что он мрак,

что есть резон и в нашем кратком действе,

что организм — он выпить не дурак

всю эту ночь с галактиками вместе.

Когда весь год во сне маевку видишь

и в руку сон — ты вырвался из пут

ползучих неурядиц, и автобус,

малыш «Кубанец», рюкзаками полный,

улыбками, хорошими глазами,

словами: Фишт, Папай и Тхамаха —

везет тебя и все твое семейство

уже по грунту, к черту на рога

зеленые, вернее, на отроги,

где речку непременно звать Бизепс,

а то и Шебш или, короче, Иль,

и в чистоте речушки сохранили

гортанный адыгейский говорок,

им испокон присущий, — и тогда…

Так нет же, легендарный неудачник!

Не зря тебя один фотоделяга

по прозвищу Худой, тревогу пряча

под шуткой, умолял не затевать

маевку, ибо тут же непогода

тебе свинью подложит и попутно

испортит праздник городу и краю!..

И вот вам здрасьте — ливень нас накрыл.

Он шел, как падишах, потом ударил.

Скажите, что мне оставалось? Я

стал убеждать себя, что я не я,

чем думал мирозданье одурачить,

и это очень насмешило солнце —

тут ливню и каюк!.. Под Тхамахой

мои друзья, сплошь горные туристы,

с большой любовью, профессионально,

разбили пять палаток и распяли

на небе, на деревьях, на распорках в

о всю огромную прозрачность пленку

с откосами, на случай рецидива

грозы. Тут в землю вколотили мы три пары

рогаток, с ними репшнуром сроднили

ореховые прутья — стол готов.

И женщины поставили на стол

в помятой алюминиевой кружке

три пламенных тюльпана для начала.

Тюльпаны эти! Все-то их хозяйство

умно, добротно, будь то темный зев,

тычинки, пестики или пыльца златая.

(В эвакуации, я помню, видел

такой же крепкий, аккуратный быт

у немцев, выселенных из Поволжья

в Киргизию.) Вообще-то я не знал

нескомканного детства — не оно ли

теперь явилось и перехватило горло?..

Весьма смотрелся издали наш лагерь:

ни дать ни взять — космический поселок

в утробе зелени. И Шебш браслетом.

И посреди пейзажа три тюльпана.

О чем же завели свой диалог

на редкость басовитая лягушка

с кукушкою — о чем?.. Одна гора,

как выяснилось, сильно сокращала

наш световой быстротекущий день —

и поступала правильно: закат

из-за нее досрочно начинался,

а были мы заката знатоки.

И пока бык тянулся к яблоку,

масть быка переменило облако,

омрачив холку, и спину белую,

и бока, яблоню оробелую, белый налив.

Мальчик неприспособленный такой

перепугался облака над рекой

и моментально в удочках целиком,

как в сетях, запутался со щенком.

Горы, вмиг ослепленные дочерна,

всей реки развеселые рукава,

белого ясного быка,

лесками повязанного рыбака,

буйную, виноватую на плаву

щенка того головатого голову —

молния запомнила на века.

Он рос у меня под южным окном.

Чуть сумрак — мой куст мечтал об одном:

тайком от людей цветы развернуть

и засветло в милую ночь окунуть.

Был зелен и я — любопытен, жесток,

любил деликатных — потеха была!

Хотел я застукать его хоть разок,

поймать на цветенье — такие дела.

Но не расцветая, печален и тих,

куст мучил бутоны, он сдерживал их,

глядел умоляюще на меня…

Уже матерела над садом луна.

И тут я сдавался — всему есть предел.

На миг отвернусь, чтоб он не робел,

и честно зажмурюсь — он весь за спиной

нежнейшей своей исходил желтизной.