Новый мир. № 3, 2004

Юрий Петкевич К бабушке, в Бекачин…

Петкевич Юрий Анатольевич родился в 1962 году. Закончил Белорусский институт народного хозяйства и Высшие сценарные курсы. Печатался в журналах «Новый мир». «Дружба народов», «Знамя», «Континент» и др. Живет в Белоруссии, в деревне Новый Свержень Столбцовского района Минской области.

После полудня лучи солнца обжигают, но воздух ледяной. На уровне верхушек деревьев стены у зданий, кажется, обрезаны ножницами, обрезаны неровно, будто ребенком, иногда отхвачены и верхушки, — приходится переступать через завянувшие ветки, которые остро и терпко пахнут на горячем асфальте. Валерия перепрыгивает, переступает через эти ветки — одна огромная, как дерево, — едва взобралась, увидела сверху Реброва с Ритой. Он смотрит в одну сторону, а девушка, отвернувшись от него, переминается с ноги на ногу и — замирает. Ребров шагает в ускользающую тень от забора, Рита — за ним, не глядя; тут Лере показалось, что он махнул ей рукой, спрыгивает с дерева — и бросилась назад.

Она бежит, пошла; оглядывается — никого. На фоне синего неба кирпичный забор кажется картонным — в нем проломана дыра. Валерия пролезает туда. Дорога в голом поле приводит к мосту. Под ним пролегает шоссе, в вырытой траншее несутся автомобили.

Валерия спускается по склону и поднимает руку. Все машины мимо. Лера растопырила пальцы и нетерпеливо машет. Наконец тормозит грузовой автобус с длиннющей кабиной в два ряда сидений. Он такого же огненного цвета, как волосы у девушки. Сразу автобус не может остановиться. Валерия сбрасывает туфли и бежит за ним в носочках по асфальту. Волосатая ручища открывает дверку в кабине. Валерия запрыгивает на сиденье — короткое платьице задралось до трусиков, и тогда она увидела: в автобусе одни мужчины и так пялятся на нее — здоровые, краснорожие, — что все тут сразу ясно, и — невольно слезы на глазах, но уже поздно — автобус едет, а может, думает Лера, обойдется; всегда же надеешься, что не тронут.

Они в выутюженных костюмах, некоторые при галстуках, а один даже в шляпе, только шофер в рваных цветастых трусах и в грязной майке. Едут молча, с серьезными лицами; рядом с Валерией развалился толстяк, сопит и причмокивает во сне. Его грузное тело съезжает на плечо того, что в шляпе; дальше парень в очках пытается читать газету.

Несмотря на свистящий из окон свежий воздух, в кабине пахнет почему-то шкафом. Валерия удивляется старомодным костюмам на мужчинах. От этой «пронафталиненной» дедовской одежды и белых воротничков возникает ощущение праздника.

По обе стороны шоссе — тополя. С них летит пух и на солнце блестит, как снег. На сизом асфальте он загрязнился и свалялся в клочья ваты, что пролетают за каждой машиной.

— У меня такое впечатление, — сказал в шляпе, — что мы не туда едем. Девушка, — спрашивает, — мы попадем в Бекачин?

Валерия подняла плечи и опустила.

— Рыжая, — восхищается шофер.

Девушка отворачивается и видит в окне трубу над городом. Из трубы клубами дым; его сносит по направлению к лесу, только ветер раньше дул иначе — и на небе вопросительный знак. Автобус выехал из траншеи — неожиданно появляется кирпичный дом без крыши, за стенами которого выросли густо, как трава, березы.

— Что-то я не помню такого дома, — сказал в полосатом галстуке, — и этой «дуры», — показывает на трубу.

— Тем не менее, — сказал в шляпе, — не пора ли нам пообедать, Казимир?

— Может быть, и пора; извини, — Казимир подмигивает девушке, — как звать, рыжая?

Валерия задумалась — в березах, за кирпичными стенами, щелкает соловей.

— Наверно, я не там свернул, — сокрушается шофер. — Девушка, почему ты молчишь?..

Она наклонила голову, якобы дремлет, — в это время неуклюжие толстые пальцы пытаются расстегнуть пуговичку у нее на платье. Валерия, не открывая глаз, хлещет ладонью по широкой потной щеке.

— Эй, ты! — просыпается толстяк. — С ума сошла?

— Да! — отзывается наконец Валерия.

— Это не я! — вопит толстяк и показывает на мужчину в шляпе. — Это Анатолий!

— Я?! — делает Анатолий изумленное лицо. — Разберись сначала, — пихает толстяка. — Может, это Петрович? Наверняка это он. Посмотрите на его лицо! Только посмотрите на него!

— Извините, — проговорила Валерия.

— А я думал, ты — немая, — хихикает Казимир.

— Действительно, — объявляет шофер, — не в ту сторону едем… — и выворачивает руль. — Вот это да! — Он скашивает глаза на рыжую и восхищается.

— Она не придет, — решил Ребров.

— Нет, — качает головой Рита. — Ты Валерию не знаешь. Осторожно, — девушка тянет его за рукав, — не видишь? — На них мчится автобус.

— Я, — удивляется Ребров, — не знаю ее?

— Осторожно! — кричит Рита, и они не сговариваясь вскочили на выступ в кирпичном заборе, и тут же автобус пронесся мимо.

— Наверняка пьяный за рулем, — догадался Ребров.

Поднявшись на цыпочки, Рита заглядывает с забора на другую сторону, где гудят автомобили. Глаза ее бегают, не успевая проследить за иными, самыми яркими. Однако такого электрического цвета, как у автобуса, который промчался за спиной, ни у одной из машин на шоссе не отмечает. Вдруг они съехали на обочину и остановились; оторваться от этого зрелища невозможно — замедление оказалось завораживающим, как в кино. Стало тихо — разве что продолжал тарахтеть автобус, а когда он скрылся за поворотом, наступила тишина мертвая — в ней отчетливо прозвучал неприятный ноющий звук, подобный жужжанию осы; он непонятно откуда приближался — со всех сторон одновременно, — пока не сузился в точку, и — по шоссе пронеслась милицейская машина с сиреной, и где-то в деревне за лесом завыли собаки. Тут электрический автобус, развернувшись, проехал обратно. Ребров осмелился и поцеловал Риту.

Она не знает, как себя повести, и — прислушивается, специально с таким выражением на лице — отсутствующим, что Ребров обернулся.

Каблучки Леры глухо стучат по асфальту, как капли воды по ржавой прогнившей жести. Ребров издали машет ей и спрыгивает с забора. Валерия тоже махнула, но глядит в сторону, и — по выражению ее лица, когда девушка подходит к нему, — Ребров догадался, что она не ему махала. Он целует ее в щечку и оглядывается — улицу перебежал мальчишка в красной рубашке.

— Извини, — говорит Реброву Валерия, отстраняясь с кислой ухмылкой. — Забыла запить таблетку — присохла к языку. — И совсем другим голосом подруге на заборе: — Ты сегодня Вера или Соня?

— Нет, Рита, — отвечает та, глядя сверху, как по шоссе мчится за эскортом мотоциклистов длиннющий черный автомобиль и за ним сразу еще один, и — спускается вниз.

— Что у тебя болит? — с нарочито преувеличенным вниманием спрашивает у Леры Ребров.

— Эй, Сережка! — кричит она мальчику. — Пошли с нами погуляем!

— Сейчас не могу! — отвечает Сережка. — А куда вы?

— Сначала к роднику, — задумалась Валерия и тут же — Реброву: — Я запью таблетку — что-то с головой не в порядке.

— Почему-то у всех именно там не в порядке, — ворчит тот.

— У кого, — выясняет Лера, — у всех?

— У очень многих, — пробормотал Ребров себе под нос, но Лерка догадалась:

— Ну не у всех же.

— У всех вас, — уточняет Ребров.

— Понятно.

Они идут вдоль забора, затем пролезают по очереди в дыру. Движение автомобилей на шоссе возобновилось, гул — невообразимый, и лучше помолчать.

Перейдя по мосту на другую сторону, Лера нагнулась и сорвала цветок. Лицо у нее оживилось, порозовело — может, оттого, что нагнулась и кровь прилила к лицу; тут же взгляд меркнет, когда девушка заметила, как Ребров смотрит на нее.

— А я, — говорит он, — решил, что ты не придешь!

— Извини. — Лера сама не знает, о чем задумалась. — Не рассчитала время. — Она бросает цветок и достает из кармана яблоко. — Совсем забыла. Можно яблоком заесть таблетку. На, — подает его Рите.

— Не хочу, — отказывается та.

— У тебя красивые туфельки, — замечает Ребров, как Лерка ковыляет на высоких каблуках по изрытому кротами полю. — Раньше не видел.

— Вчера купила.

— И платье новое, — продолжает Ребров. — Только почему черное?

— Может быть, — говорит Лера, — мне идет черный цвет. Возьми, — протягивает Реброву яблоко. — Целый день в кармане болтается!

— Пусть будет тебе.

— Когда во рту таблетка, яблока совсем не хочется.

— Сначала запьешь таблетку из родника-а-а, — растягивает Ребров слова, наблюдая за Лерой. Она смотрит в сторону, где за деревьями все громче голоса. — Потом съешь яблоко.

— Оно кислое, — с разочарованием говорит Валерия.

Ребров берет у нее яблоко. Лера тут же поглядела на часики.

— Что — у нас мало времени? — спрашивает Ребров, откусив от яблока.

— Нет, — покачала она головой, — времени полно, неизвестно куда деть его.

— Ты со мной встречаешься, — догадывается Ребров, — потому что тебе надо убить время, да?

— Да, — кивает Валерия.

— А я и смотрю, что это ты вырядилась для прогулки в лесу, — пристально смотрит на девушку Ребров.

Лера осторожно спускается по обрывистому берегу. Внизу струится из жестяного желоба ручеек, дальше отражается в озере солнце. Старые березы выглядывают из кустарника. Горячие лучи весеннего солнца пробиваются сквозь новую листву и становятся бархатными, расплывчатые тени скользят под ногами. Лера осторожно переступает по бревнышку, затем прыгает на камень и нагибается к желобу.

Ребров смотрит на пышную фигуру девушки и замечает из-под нового очень короткого ее платьица трусики — переводит взгляд на другой берег, где воздвигаются шикарные особняки. Там что-то визжит, стучит, и время от времени бухает, словно пушечный выстрел, железная дверь, и спустя вздох отзывается гулкое эхо в огромных пустых помещениях. Величественные постройки отвлекают Реброва, и, когда он снова замечает черную склонившуюся фигурку у желоба — и трусики светятся в сгущающейся тени под березами, — невольно опять думает о ней и не знает, как выразить свои чувства, если рядом еще одна девушка, а Валерия, кажется, читает его мысли и так кричит, что слышат рабочие на дачах:

— Я не знаю, зачем морочу тебе голову!

Ребров бросает огрызок яблока в кусты.

— Все хорошо, — заявляет он Валерии, спускаясь вниз. — Оглянись, посмотри, как хорошо!

— Нет, — говорит она. — Скоро и на этом берегу построят дачи, а озеро засыплют, и негде окажется погулять.

На это нечего ответить, и он предлагает:

— Не надо думать, что будет, — лучше послушай жаб.

— Это дрель.

— Послушай внимательно, — просит Ребров.

Лерка только слышит звон стаканов. Она опять смотрит в ту сторону, где за деревьями что-то сверкает — яркое, огненное, — и при беспокойном мельтешении листвы на ветру кажется, что вспыхивают фейерверки один за другим.

— Это дрель, — повторяет Лера, — или отбойный молоток — где-то там, — показывает, — на дачах.

Ребров прислушивается к странному рокоту, который непонятно откуда доносится.

— Да, действительно, дрель или отбойный молоток, — соглашается. — Однако как похоже.

— Эй, Васька! — машет Валерия. — Плыви сюда!

Красная рожа подплывает — рука хватается за траву, но берег обрывистый, и после нескольких неудачных попыток, измазавшись песком, Васька снова бросается в воду.

— Кто это? — спрашивает Ребров.

Лерка не отвечает ему.

— Рита! — зовет подругу. — Где ты?! Почему одна? Спускайся к нам быстрее. — И когда та сбежала вниз, предлагает: — Давай съездим к твоей бабушке в Бекачин.

— У меня нет денег. — Рита немного запыхалась. — А что?

Валерия и ей не отвечает.

— Нет. — Ребров оживился, глаза у него заблестели. — Никакая это не дрель. Это все-таки жабы. Послушай, — теперь дергает Риту за рукав, — действительно, как похоже! — Передразнил: — Др-р-р-р…

— Не трогай меня. — Рита вспомнила его поцелуй.

— Посмотри на них, — показывает Ребров. — Если на них внимательно будешь смотреть, тогда…

— Не прикасайся ко мне.

— Тогда поймешь, что это не дрель! Чего ты дрожишь? — замечает.

— Расстегнулась, а сейчас пронизывает ветер, — жалуется Рита. — Не прикасайся…

— Это просто солнце зашло за тучу, — объясняет Ребров. — Как они надуваются — посмотри!

— Точно!

— Слышишь — это здесь, совсем рядом: др-р-р-р, — а кажется, что далеко.

— Да, — передергивает Рита острым своим плечиком, не стесняясь громкого голоса, совсем не соответствующего этому моменту, когда лучше разговаривать шепотом. — Эти звуки исходят отовсюду, со всех сторон; непостижимо! — восхищается она. — Тише! — встрепенулась.

— Как они надуваются…

— Извини! — Девушка отходит в сторону. — Лерка!

— Подожди, — хватает ее за руку Ребров.

— Я сейчас. — Рита спешит за подругой. — Куда ты?

Ребров шагает за ними, зевает и возвращается назад. По тропинке едет на велосипеде Сережка в развевающейся красной рубашке.

— Ты купила вина?! — кричит сестре.

Валерия, не оборачиваясь, орет:

— Купила!

— Какого?

Она не отвечает. Сережка съезжает вниз к роднику.

— Тише, — просит Ребров. — Слышишь?

— Ничего я не слышу, — недоумевает мальчишка.

— Слышишь — это здесь, совсем рядом: дрр-р-р-р, — а кажется, что далеко.

— Нет, не слышу.

Ребров сам затаил дыхание и — оглядывается. На берегу трясется Васька. По всему телу гусиная кожа. Мокрые длинные трусы облепили костлявые ноги.

— Никакого вина она не купила, — объявляет Ребров мальчику. — А ты совсем замерз, — пожалел Ваську. — Где твоя одежда?

— Там, — показывает шофер. — Ничего, сейчас у костра выпью.

— Скорее! — кричит Валерия.

— Не могу, — вопит Рита, но бежала еще быстро и догнала свой голос — облачко ее горячего дыхания не успело раствориться в воздухе, и девушка почувствовала, как оно растеклось по лицу. Решила передохнуть, оборачивается и внимательно слушает — приложила палец к губам. — Нет, — шепчет. — Это все-таки дрель!

Валерия хватает подругу за рукав и увлекает за собой; бегут прямо по полю, непонятно зачем, казалось бы… Рита пытается понять, куда ее Лерка тянет, тащит, и — ничего не понимает, однако, когда увидела тот автобус, начинает что-то соображать — ей становится весело, но она заставила себя поднять голову — смотрит далеко: на линию горизонта, на облака в небе и птиц — и под деревьями ощущает крышу над головой.

Берег сначала — высокий, с ласточкиными гнездами; за ним дым от костра валит через озеро, на солнце — блестящий, сияющий, — однако, попадая в тень от берез, он исчезал, словно бы растворялся. Его сладкая горечь развеивалась полосами подобно тому, как чередовались в озере холодные и теплые потоки. Затем берег опустился.

— Эй, давай сюда! — зашумели у костра.

Как Сережка отчаянно ни махал руками, ему казалось: он не плывет, а барахтается на месте; и вода не обжигала, разве что сердце от восторга поднималось к горлу и вдруг обрывалось. Мальчик вылез из воды — ищет на берегу сестру. Она напоминает подруге:

— Мы едем к твоей бабушке!

— Да, — подтверждает Рита, — действительно, у меня в Бекачине живет бабушка. — Но говорит таким тоном, что можно засомневаться. — Только у нас нет денег.

— Чепуха. — Петрович похлопал Валерию по попе, а Сережка у костра невольно оглянулся.

— Дядя! — возмутилась Лера. — Ну что это вы?

Из кустов Васька волочит к огню жердь, наступает на нее, а рукой ухватил за другой конец. Она трещит, но не поддается; шофер бросает ее и подходит к девушкам. Те захохотали, глядя на рваные трусы. Васька потребовал, чтобы ему поднесли стакан; тут солнце показалось из-за тучи — он разбегается и прыгает в воду.

Валерия смотрит, как он плывет, и чувствует у себя на бедре скользкую руку.

— Ну, дядя! — изумляется в который раз она.

— Меня зовут Володя, — показывает толстяк на пузо.

— Володя, прекратите, пожалуйста, — просит Лерка. — Рядом мой брат.

— Извини, — ухмыляется толстяк, — это не я.

— Вас так много, — пробормотала Валерия, — что я могу, конечно, ошибиться, когда вы все тянете ко мне руки; только вы, Казимир, не отпирайтесь.

— Извините, пожалуйста, — сказал Казимир.

Вдруг Рита заплакала. Мужчины внимательно посмотрели друг на друга.

— Вытрите ей слезы, — зашевелились они. — Петрович, вытри ей скорее слезы!

Анатолий подал салфетку Рите. Девушка вытерла слезы, но они продолжали течь по щекам.

— Петрович! — умоляет Валерия. — Ну что же это вы?

А на Риту никто не обращает внимания, и она завидует подруге, ее пышной красоте, когда у самой вместо фигуры будто доска и еще курносый нос пипочкой на широком, как блин, лице. Поплакав, Рита отвлекла Валерию в сторону и призналась:

— Мне страшно, пойдем отсюда!

— Чего ты боишься? — удивилась Лерка.

— Разве ты не понимаешь, — Рита оглядывается невольно на Сережку, — что такие мордовороты могут с нами сделать?

— Куда ты?! — спрашивает у брата Лера.

— За топором!

— Зачем?! — кричит она, но Сережка умчался прежде, и Валерия повернулась к подруге: — Я думаю, не стоит переживать по этому поводу, потому что у них у всех не стоит. — И повторила: — Между прочим, я точно тебе говорю: не стоит!

Рита ничего не ответила на это, только посмотрела с недоумением, как ребенок.

— Зато мы съездим к твоей бабушке, — напоминает Лера.

Оставшись одни, мужчины заскучали и потянулись за девушками — якобы полюбоваться на озеро; топчутся на берегу — и в который раз ощущается праздник.

— Что-то мне нехорошо стало, — призналась Валерия подруге и у края оврага оглядывается на мужчин. — Чего пялитесь, надоели! — кричит и, цепляясь за тонкие гибкие деревца, спускается вниз.

Парень в очках подходит к Рите. Он заметил, что девушка грустит и какие у нее большие глаза. Ему стало жаль ее. Рита по-прежнему мяла в руках салфетку — иногда ею по привычке вытирала щеки, и — в очках вздумал сдувать с ее лица бумажные крошки, а она не понимала, что он делает, и умоляюще шептала:

— Прекратите!

Тучу увидели сначала в луже на дне оврага. В зеленых берегах она надвигалась, иссиня-черная, а когда разразился гром, мужчины не успели стаканы собрать, как с неба полилось. Они бросились к автобусу. В суете чьи-то пальцы расстегнули у Риты застежку на бюстгальтере, и за одну минуту потемнело.

— Ха-ха-ха, — смеется Анатолий.

— Ну что, поехали? — Васька осветил фарами мокрые газеты на траве и дымящийся костер.

— А где Валерия?! — завопила Рита.

Казимир ущипнул ее, приоткрывая дверку, и закричал, но там, во мраке, так шумело и гудело, что слов его нельзя было расслышать. С полминуты сидели молча, дождь барабанил по жестяной крыше кабины. Рита опять заплакала. Мужчины посмотрели друг на друга.

— Вытрите ей слезы, — засуетились они. — Петрович, где салфетка?

Анатолий подал другую салфетку. Рита вытерла слезы, но сейчас, когда подруги не было рядом и мужчины наконец обратили на нее внимание, она ревела, почувствовав, что им все равно — с кем. Это ее горько возмутило, и салфетка быстро намокла.

Валерия, оглядевшись одна в мокром темном овраге, услышала, как ее зовут, — из бычьего рева мужчин выделялся голосок подруги; наконец Рита засмеялась после слез. Валерия услышала шаги, хруст веток и закрыла глаза, не желая никого видеть. Но когда рядом кто-то шморгнул носом — девушка не выдержала и посмотрела. Сначала она не узнала парня, а потом догадалась, что он, расчувствовавшись, снял очки, и это сильно ее смутило.

Их звали все настойчивее, и Валерия с облегчением вздохнула:

— Ну что, пошли, надо ехать…

Дождь перестал, но ручьи еще бежали по дороге. Листва беспокойно шумела на березах, и с каждым порывом ветра на землю осыпались буйные капли. Валерия и парнишка в очках вернулись к автобусу мокрые, но в кабине им стало хорошо, как на кухне. Автобус занырял по ямам и буграм, словно поплавок на волнах, и захотелось выпить опять.

Петрович шепнул шоферу:

— Ты забыл, кого везешь?

Васька засмеялся в ответ.

— Нельзя смеяться! — возмущается Казимир.

— Если думать единственно об этом, — Анатолий сдвинул шляпу на затылок, — можно свихнуться.

— Все можно, — заявил Петрович, — при одном условии.

— Каком? — интересуется шофер.

— Пусть она скажет, — показал на Валерию толстяк.

— Я не знаю, о чем речь, — изумилась она.

— Скажи, пожалуйста!

— Я не знаю, что сказать.

Толстяк полез к ней обниматься и забыл, о чем разговор, но повторял:

— Врешь, врешь…

Лерка снова залепила ему пощечину.

— Правильно! — раздались голоса. — Так ему. Пусть знает, как распускать руки. — А сами распускали еще откровеннее, ухмыляясь при этом в глаза. — Так ему… Вот так, так!

Рита наклонилась к Валерии:

— Куда ты меня затащила?

— Я точно тебе говорю: у них у всех не стоит, — повторила Лерка, — можешь не сомневаться.

— Ты же прекрасно знаешь, — одними губами прошептала Рита, — у меня нет никакой бабушки в Бекачине.

Наконец выехали на шоссе; под колесами зашелестел мокрый асфальт. Пьяный Васька повел автобус с бешеной скоростью, и невольно девушки вцепились в сиденья. Снова Рита расплакалась, и парнишка в очках, когда рядом мужчины, преобразился, с лицом как маска, и очки благоприятствовали для этого; между прочим, любой из них наедине с женщиной, самой распущенной, не вел бы себя так, как позволяли они сейчас в компании.

На повороте фары высвечивают разрушенный дом с березами за стенами. Он пропадает во мраке, но соловья слышно еще долго.

— Опять я не там свернул, — сокрушается Васька и сигналит.

С краю дороги брела парочка. Сопливый кавалер оглянулся и поцеловал такую же барышню. Глянув искоса на свет фар, она ответила на поцелуй своего ухажера, сцепив руки у него на шее.

— Все-таки куда мы едем? — спрашивает у Валерии шофер.

— Откуда я знаю? — недоумевает она.

— Если бы ты могла знать, — качает головой Казимир и тут же: — Раз, два, три, четыре… — пересчитывает у Леры ребра. — Чего смеешься?

— Щекотно.

Васька останавливает автобус и шлепает босиком по мокрому асфальту. Мальчишка подбегает к нему, а девочка осталась во мраке смутным, тонким силуэтом, который, как травинка, колеблется и вдруг исчезает.

— Давай назад, — растолковывает шоферу этот сопляк. — Не доезжая до города — сворачива-а-ай… — И не договаривает — увидел в кабине распущенные рыжие волосы.

Васька заскакивает на подножку и хлопает дверкой.

— Действительно, — выворачивает руль, — не туда едем.

Фарами освещается туманная даль, воздух, кудрявая трава с заснувшими цветами. Еще раз увидели пацана с фингалом.

— Катька! — кричал он, заметавшись один на дороге. — Эй, ты, дура…

Едва переступив порог, они устроились где попало и уснули; впрочем, девушек положили отдельно на диван и укрыли ватным одеялом, а Петрович нашел перловой крупы и кастрюлю и, прежде чем варить кашу, отправил Ваську на автобусе в Крулевщизну.

Анатолий слышал гудение мотора и обо всем догадался, но встать не смог — его неумолимо, будто течением на реке, снесло куда-то в другую жизнь; появился священник и спрашивает:

— Чем от вас пахнет?

Смутившись, Анатолий поправил на себе костюм и шляпу; смахнул с них пылинки:

— Одеколончиком.

— Нельзя!

— Для души, — оправдывается Анатолий и слышит голос вернувшегося за одну минуту из Крулевщизны шофера, просыпается наконец и выходит на веранду; от несоответствия времени во сне и в реальности голова у него гудит, как саксофон.

Петрович наложил ему в тарелку каши и плеснул в стакан водки.

— Вы купили одну бутылку? — завопил Анатолий. И разбудил толстяка. — Надо было обязательно меня поднять, — не мог он успокоиться. — Придется вам снова ехать в Крулевщизну! — И он полез в карман за деньгами.

Начинало светать, и про электрическую лампочку на потолке забыли — ее жалкий свет потерялся в розовом сиянии, а из разбитых стеклышек веяло острым, жгучим холодом, и — увидели за окнами яркую зелень, вплотную приступавшую к дому.

Трава вокруг по колено; если выйти — возвратишься в мокрых от росы штанах, а после того, как поели каши, — в чугунных, словно ядра, головах образовалась гулкая пустота, и когда появился человечек с шарфиком на шее и в кепочке, в рваном под мышками клетчатом пиджаке, никто не обратил внимания на него, пока он не зацепился за чьи-то ноги на полу в спальне и не упал.

Анатолий заглянул в комнату.

— Тише, пускай девчонки поспят! — И ему понравилась на стене сабля.

Так они маялись в ожидании выпивки, а когда брызнули первые лучи солнца, из Крулевщизны приехал в другой раз Васька. Здесь щеголяли в праздничной одежде, и — если бы не дыры под мышками — незнакомца не заметили бы. А он выпил сто грамм и — вместо того, чтобы закусить, — выключил горевшую зря лампочку. Тогда им тюкнуло, что вернулся хозяин.

— Извини, — сказал ему Казимир, — мы тебе замок сломали.

— Я рад случаю познакомиться с вами, — пролепетал этот человечек. — Вы не похожи на других. После подобных посещений у меня всякий раз чего-то недостает, а вы…

— Мы даже посуду за собой помыли, — добавил Анатолий и, в одну минуту окосев, вдруг упал, а поднявшись, не мог согнуть ногу.

И все же уезжать отсюда, где перекантовались пару часов, оказалось тягостно — будто прожили здесь жизнь, будто навсегда покидали отеческий дом… или бывает вот так ребенку, когда просыпается, и взрослые мужчины это почувствовали — им стало жутковато среди оглушающе пронзительного щебетания птичек и стремительных лучей над яркой цветущей зеленью.

Пошли будить девчонок; на диване спала одна Валерия.

— Вставай, поднимайся скорее, — потрогал ее Казимир, ощущая под одеялом млеющее в тепле роскошное тело. — А где Рита?

Валерия, не открывая глаз, что-то пробормотала.

— Где? — переспросил Казимир.

— Еще немножко, — повторила Валерия.

Казимир потянул с нее одеяло:

— Пришел хозяин, неудобно.

Она не сразу сообразила, где находится, однако если бы Казимир не упомянул о хозяине, так быстро девушка не вскочила бы.

— А где Рита? — спросила она у Казимира.

Тут выяснилось: куда-то подевался и парень в очках.

— Как он мог, — удивился Казимир, и мужчины переглянулись в недоумении, пожимая плечами.

— Я не понимаю, — схватился за голову протрезвевший Анатолий, — разве это возможно, когда завтра, вернее, уже сегодня…

Валерия, наблюдая за ними, осознала в который раз тайну и по-настоящему проснулась. Мужчины вышли из дома и стали искать парнишку, вместе с ними даже хозяин заглянул в сарай:

— Федя, Федя! Отзовись!

Солнце поднималось, от его горячего блеска становилось муторно после сна на полу и от выпитой водки, и, помяв траву возле дома, мужчины решили ехать дальше.

— Ах, — вспомнил Анатолий, — забыл шляпу. — И, не сгибая ногби, волоча ее, будто специально показывая, поднялся по ступенькам на крыльцо и через минуту вернулся из дома в шляпе на бровях, заковылял к автобусу, еще сильнее прихрамывая, и едва взобрался в кабину.

Когда отъехали немного от деревни, Анатолий рассмеялся. Его товарищи, с непричесанными волосами и небритые, еле повернули тяжелые головы. Анатолий расстегивает брюки, а девушка, ослепленная вязкими лучами за толстым стеклом в окне, не смогла пошевельнуться от лени. Наконец он вытаскивает из штанины саблю.

— Зачем она тебе? — изумился шофер.

— А ему зачем?

Чтобы не выдать овладевшего ею испуга, Валерия заверещала:

— Дайте мне посмотреть!

Анатолий медленно, с наслаждением, достает саблю из ножен. Сталь сверкнула на солнце, и от нее зайчик прыгнул по потолку кабины. Тут же Анатолий вогнал саблю со звучным стуком обратно, причмокнув языком от восторга, — никакого внимания на просьбу Валерии, и девушка не стала ее повторять, снова уставилась в окно.

Она будто задремала наяву. Впрочем, и шофер за рулем не переставая протирал глаза кулаками. Дорога запетляла среди полей, лишь на горизонте синели леса рваной узорной каемкой. Мужчины начали перекликаться между собой ничем не примечательными фразами, а дышали так, будто воздуха не хватало, и слова из их уст выплевывались без окончаний, и хотя бы это указывало, что подъезжают к Бекачину. По сторонам все больше попадалось построек, столбов, и больше машин ехало туда и назад по дороге. Становилось как-то торжественно — у мужчин задергались сердца в груди, их томление и Валерии невольно передалось, однако почему-то становилось страшно находиться рядом с ними, когда прежде ничего подобного девушка не ощущала. И вот тут праздник почувствовался особенно ясно. Как только показались вдали многоэтажные дома в пепельно-бурой дымке, Валерия попросила Ваську остановиться. Ее слова прозвучали среди хриплого шепота мужчин — будто что-то порвалось, затрещала какая-то материя, и никто у девушки не поинтересовался, почему она пожелала — именно здесь, в поле, где нет ничего.

Шофер остановил автобус. Валерия поблагодарила и выпрыгнула из кабины.

— Посмотрю, все ли в порядке, — сказал Анатолий и прошел вслед за шофером вдоль автобуса.

Валерия не ожидала, что и они вылезут, и — растерялась. Шофер открыл сзади дверки. Валерия увидела внутри гроб. Анатолий взобрался по лесенке, и шофер — за ним; они вдвоем сняли с гроба крышку. Шляпа на Анатолии зацепилась за крюк на потолке грузового отсека и упала в гроб. Анатолий поднял ее, но на голову не нацепил, повертел в руках и зажал между коленями. Валерия отвернулась и быстро пошла вдоль изгороди, за которой земля истоптана в черную вязкую жижу, и в отпечатанных на ней копытах блестело солнце. К девушке тянулись морды, жевали и глядели с тоской. Она спряталась в стаде и вздохнула с облегчением. Вокруг хлестали по изъеденным до крови бокам хвосты и мелькали ожесточенные злые слепни. Она зажмурилась, чтобы этого ничего не видеть, и, сосредоточившись невольно на одних заунывных звуках, стала напевать, сама не зная что, повинуясь сердцу — и не своему, а какому-то чужому, далекому, — очень тихо, не своим голосом, пропела колыбельную, — не осмеливаясь открыть глаза, пока автобус с покойником не уехал; затем повернула назад.

По дороге несется такси. В нем Валерия узнала Федю — он почему-то без очков, будто снова прослезился; и его лицо промелькнуло так быстро, что девушка усомнилась — он ли?. Перебегая шоссе, она необыкновенно остро почувствовала ускользающую жизнь, когда на сизом асфальте под ногами разжигалась на ветру сигарета, которую выбросили из такси. На другой стороне шоссе Валерия поднимает руку навстречу первой машине из Бекачина.

В стене — окошки, одно над другим на каждом этаже. В окошках дерево. Чем выше — ветки переплетаются сильнее. Наконец на лестничной площадке столы и стулья, друг на друге, последние — вверх ногами. Сережка поворачивает по коридору, нажимает на кнопку у двери без номера — прислушался, еще раз нажал. Напротив выглядывает из квартиры старуха.

— У меня каждый раз, — заявила она, — телевизор мигает.

Рита видит сон.

Я, моя подруга и ее друг идем, будто в театральной декорации, по картонному переулку — без крыш; в окнах верхних этажей — не потолки, а небо. После полудня палящее солнце. В тени от домов лежат огромные собаки со вспоротыми животами. Кровь из ран не льется — ее просто не существует. Собаки судорожно дышат, высунув языки, — очень жарко, даже в тени. Выходим из города, за стеной нет ничего и гул.

От ощущения звенящей пустоты Рита просыпается и выбегает в коридор, чтобы открыть дверь. Затем они садятся на диване с неприбранной постелью. Рита положила руку малышу на плечо, а он выпятил губы, чтобы поцеловать ее, — вдруг девушка вскакивает, ее рука проскользнула по Сережке — он не успел даже поцеловать ее, и — там, где она проскользнула, — осталось очень теплое приятное ощущение, еще мальчик почувствовал, какие у нее длинные пальцы, и — отодвинулся от девушки, испугавшись себя. Тут без звонка стучит каблуками Ребров.

Увидев Сережку, он засмеялся — как-то странно смеется! — и мальчик отметил, что Ребров в растерянности — не знает, какой предлог найти, чтобы быстрее удалиться, и — смеется он в отчаянную минуту, и чем громче смеется, тем положение его — труба, а он вида не хочет показать. Все же Ребров оборвал хихиканье и заговорил вкрадчиво с Ритой. При этом вел себя так, будто не знает брата Валерии, и мальчик не стал напоминать о вчерашнем знакомстве. Наконец Ребров вынул из кармана деньги и попросил Сережку, чтобы он принес вина.

Мальчик в недоумении оказался на улице. Старуха, у которой мигает телевизор, вывела на весенний воздух больного мужа. Сережка поздоровался — она головы не повернула, а старик, улыбаясь, поклонился.

На стене реклама: человек с поднятой рукой. К ладони приклеена бумажка, и на ветру кажется, что он машет рукой. Сережка тоже помахал в ответ, как раз в этот момент из-за угла появилась учительница.

— Почему ты не в школе?

— Я болею, — пробормотал мальчик, взъерошив чуб.

— Тогда чего ты не в постели? — Матрена Ивановна дотронулась до его лба и, не дожидаясь ответа, вспомнила, что Сережку ожидает в школе «какая-то красавица».

Мальчик, размечтавшись, никак не мог придумать ее, пока на школьном дворе еще издали не увидел среди толкающейся ребятни ожидавшую его Валерию, и — разочаровался. Заметив брата, Валерия направилась к нему, а он обратил внимание, как старшеклассники таращатся в ее сторону. Сестра попросила ключ, и ей пришлось повторить два раза.

— Какой ключ? — изумился Сережка.

— От дома.

— А где твой?

— Потеряла.

— В Бекачине? — полюбопытствовал он.

К сестре подходит молодая женщина с ребенком на руках.

— Что? — отвлекшись, не расслышала Валерия. — Не знаю. Какое это имеет значение? Давайте подержу, — взяла розовощекого карапуза.

Женщина перелезла через забор, и Лерка передала малыша на другую сторону. Ребеночек проснулся и заплакал. Женщина стала успокаивать его:

— Ну чего плачешь, тебе что-то страшное приснилось? Да?

Карапуз разрыдался сильнее.

— Да? Страшное приснилось? — повторяла женщина, унося его с собой. — Да? Может, пойдешь ножками? Нет? Расскажи, что тебе приснилось.

Валерия отправилась домой, а Сережка перемахнул через забор и побрел к магазину вслед за женщиной.

— Голыш? — переспросила она у ребенка. — Огромный?!

— Да, оглемьный, — повторил тот, обливаясь слезами у нее на руках.

Сережка догнал женщину и поинтересовался, что это за голыш. Она снисходительно улыбнулась:

— Голая кукла.

Сережка вообразил ее огромной, и ему тоже стало страшно. Он заскочил в магазин за вином, а потом у дома, где жила Рита, не поленился еще раз поздороваться со стариком на лавочке.

— Ты знаешь, — пожаловался тот мальчику, — жена изменяет мне.

— Почему вы так думаете? — спросил у него Сережка.

— Она покупает ему мороженое.

— А вам, неужели?..

— Когда я получаю большую пенсию, — с горечью признался старик, — и до копеечки отдаю ей.

Не дожидаясь лифта, Сережка на одном дыхании взбежал по лестнице и позвонил. Тотчас Рита открыла. Ребров сидит за столом, будто все это время ожидал вина. Он взял у мальчика бутылку, открыл ее и опрокинул в стаканы: себе и Рите, а Сережке едва капнул.

— Почему загрустил? — спрашивает у мальчика.

— Я не знаю, — признался Сережка, еще не отдышавшись после того, как взбежал по лестнице. — А какое вам дело? — неожиданно грубит и, чтобы не показать слез, выходит на балкон.

Между домами гуляет ветер; парусом надулась на веревке простыня — наискосок перерезана тенью от стены, а другая половина — розовая. За кирпичным забором шелестит зелень. По луже с хрустом ломаемого ледка проезжает машина. Из нее вылезает Валерия.

Рита выскакивает на балкон:

— Ты была права!

— О чем ты? — Лера недоумевает внизу.

— Вспомни!

— Ах да…

Вдоль забора женщина тянет шланг. Из него хлещет вода — на сером асфальте вслед черная полоса, а выше косые лучи обагрянивали стены домов и верхушки деревьев, которые еще не подрезали.

Когда пришел лифт, Валерия перепутала кнопки — цифры на них стерлись, не разобрать, — поехала не вверх, а вниз. Лифт остановился. Она нажимает на другие кнопки — ничего. Испугалась, но дверки раскрылись, и — выскочила в подвал. Здесь, на потолке, часто мигает электрическая лампочка, так что больно глазам, к тому же стены вымазаны в два слоя белой краской — и такие же белые трубы вдоль стен. Вдруг она почувствовала себя не то что нехорошо, а как-то необычно, и опять затошнило. Валерия подумала, что это после лифта; дальше в стене проход — над ним труба буквой «П». Валерия, нагнувшись, проходит под ней; снова закружилась голова, и в мыслях что-то промелькнуло, но так быстро, что не ухватить.

Валерия поднимается по лестнице — навстречу из подъезда шаги, она узнает их — и тут вспомнила, как недавно взяла ребеночка на руки, и — поняла, отчего кружится голова.

Ребров оставил Сережку — приближается к ней.

— Ты знаешь, — прошептала ему Валерия, — кажется, я…

— Что? — Ребров затаил дыхание.

— Кажется, у меня… — И неожиданно, с резко изменившейся интонацией, громко заявила: — Ах, не притворяйся, ты все прекрасно понимаешь, ты всегда понимал меня с полуслова! Что же ты молчишь? — изумилась она.

Он захохотал. Сережка никогда не слышал, чтобы так громко смеялись и так долго.

Наконец Ребров вздохнул.

— Я очень рад, — объявил он. Тем не менее на лице его оставалась растерянность. — Как я рад, — повторил дрожащим голосом и хватал воздух, подобно рыбе на берегу.

Тут вышла из дома Рита. Валерия заметила у нее платье навыворот и сама засмеялась. Рита не могла сообразить, почему над ней потешаются, затем спохватилась и поспешила домой переодеваться. Ребров пытается улыбнуться, а Сережка почувствовал, осознал, что еще не все понимает в жизни.

— Пошли с нами гулять, — предложила ему Валерия.