Новый Мир ( № 5 2008)

Мученик тополей

Кублановский Юрий Михайлович родился в 1947 году в Рыбинске. Окончил искусствоведческое отделение истфака МГУ. Поэт, критик, публицист.

* *

*

Н. Поленовой.

Знаешь ли ты, что, ласковый теля,

знамя сворачиваю, пора.

Пусть в тридцати верстах от Марселя,

в местечке с абрисом Коктебеля

идёт большая игра

меж стариками с бывальщинкою на ряшках,

в кепках а la Габен,

в потёртых вельветовых на подтяжках...

Знаешь ли ты, что крен

жизни уже подступил вплотную,

когда на звёздчатые огни

смотришь — то бишь на зыбь морскую

в октябрьские с поволокой дни...

С этюдником схожий ларец рыбачий.

Спиннинг невиданной длинноты

клoнится над прибоем, значит,

следует ждать рыбарю удачи.

Знаешь ли ты...

Там, заглядевшись в любви последней

на в скалы впившуюся сосну,

под козырьком я скалы соседней,

поджав колени к груди, — усну.

31.Х.2007, Cassis.

* *

*

В полузабытой империи

что нашей юностью двигало?

Улица и кинозал.

Набриалиненный жигало

у онемевшей Кабирии

сумочку там отнимал.

Долгой зимою цинготною

в ленте с печальным концом

как не оплакать залётную

птицу с белёным лицом?

Как она с миной болезною

вдруг поняла наконец,

что на плато перед бездною

с нею не друг, а подлец.

В эту минуту готовое

броситься на остриё

в тощей груди бестолковое

сердце мужало моё.

И неизвестные дивные

там громоздились вдали

снежные кряжи обрывные —

кардиограммы земли.

Март 2007.

* *

*

Мы смолоду были с тобой самородки,

но вот оказались на дне —

твоей нерасчётливо скорой походки

отчасти, считай, по вине.

Ведь помнишь, как, бодро шагая вначале,

ты вдруг задохнулась в пути:

— Россию, которую мы потеряли,

уже никогда не найти.

Я был только автор ненужных нетленок.

Ты — русая птица ночей.

Зачем же тогда в либеральный застенок

таскали выпытывать: чей?

Когда, прокурорствуя, Пемзер в колонках

мне на спину вешал туза,

возилась со мной ты, что с малым ребёнком,

рукой прикрывала глаза.

...Два лебедя здешних куда-то уплыли,

лишь домик понтонный стоит.

Запутаны кроны плакучие были,

как старые сети, ракит.

Да разве нет хлипкой надежды на чудо,

на новый лимит бытия?

И у новодевичьих башен: — Откуда

ты знаешь? — упорствовал я.

Хранятся у Грозного в библиотеке,

которую всё не найдут,

прижизненное руководство Сенеки,

как с жизнью прощаться должны человеки,

и Хроники будущих смут .

* *

*

Кленовый лист попытался в фортку

проникнуть было — и с глаз исчез,

ушёл куда-то на дно, в подкорку,

плавильню сумеречных словес...

Физалиса огоньки под снегом —

как будто связь с отдалённым брегом.

Зато синицы и зимородки

все из одной небольшой слободки.

В посёлках большего же охвата

во тьме накат и обрывки мата.

В хронометрические мгновенья

необратимые измененья

там происходят с венцом творенья.

...Сердце зовёт на светлую с тёмной тропки,

тропки с палым листом — на снежную до границ.

Скоро десять лет, как убит кулинар Похлёбкин

у себя в Подольске.

И никто не ищет убийц.

* *

*

Поклёп на правду — что мы болтливы,

на безответные испокон,

как в старину говорили, нивы

и легендарный вечерний звон.

Ведь не случайно в земном прилоге,

видать, не светит уже сквозь хмарь

узнать — ни правду о той дороге,

ни честно умер ли в Таганроге

малорешительный государь,

вдруг простудясь под Бахчисараем.

В свалявшихся колтунах дружок

приветствует, пробегая, лаем

физалиса огоньки...

И, тая,

уже попробовал лечь снежок.

23.IX.2007.

Зимняя сказка

Чтобы мне вдаваться в работу, не покидая жизни — нужно, чтобы у меня были некоторые совершенно необходимые вещи, как то шуба, белье, часы и проч.

Григорьев — Погодину (1855 г.).

Снега досыта насыпaлось

за день, — ближе к его концу

ты под соснами пробиралась

без тропы к моему крыльцу.

Начинала тонуть лампада,

освещающая вертеп.

Лихорадочно от распада

мы искали последних скреп.

...Приблизительно где-то рядом

с 96-м зима

лютовала и, каждый атом

обрабатывая сама,

словно жемчугом из пенальца,

любовалась им заодно.

Флорой века неандертальцев

зарастало всю ночь окно.

Аж поскрипывать стали створы

непротопленного жилья.

Как же мыслить, писать обзоры

тут без шубы и без белья?

Вещий шум в черепной коробке.

И нарезан для новых треб

припорошенный возле стопки

кристаллической солью хлеб.

Но теплом согревало резче

наши явочные пиры

из глубин раскалённых трещин —

под Россией — земной коры.

Воспоминание о Вермонте

Отрешусь и слышу:

листья, осыпаясь, шуршат о крышу,

вижу в сером своём окне

разнонаправленный их полёт, зане

потоки воздуха не пускают лететь отвесно.

Всё окрест становится бестелесно.

В Штатах с их наивным прозелитизмом

уступает нашей своим лиризмом

осень — правда держит на ветках крону

дольше, но и грубей по тону.

Там не те оттенки, не то движенье,

не настолько жертвенно пораженье.

...Скоро четверть века, как я в Вермонте

гостевал, как кенарь на русском фронте.

И бродил в туманце по мёрзлым тропам,

а с борозд вороны срывались скопом.

Возле дома, глядя на лес окрестный,

золотистый, но и немного пресный,

на него мне сетовал тот, чьё слово —

колос, а у других — полова.

На возврате дыхания

1

Серый после потопа до горизонта штиль,

словно со дна раскопа скифских времён утиль,

видит не харизматик, ставленник куркулей,

а на скамье астматик, мученик тополей,

чья долгота дыханья связана с широтой

целого мирозданья цепью и впрямь одной.

Что ты такой расслабленный, а потому смешной,

старый поэт с разграбленной жизненною мошной?

Видишь, как всё сбывается, что обещал собес:

дышишь — и в путь снимаются

парусники небес.

2

Непогодь наступает — и за окном в тиши

ветер перебирает листья, что клавиши...

Астры, перестоявшие в вонькой уже воде.

Сны мои, явью ставшие, только не знаю где.

С миром вовне общение — это как есть с ножа.

К прежнему приращение нового мухлежа.

Я ж — не лукавец, строящий планы исподтишка,

исподволь землю роющий для своего кружка.

То есть люблю немногое, однако же горячо:

астры, твоё пологое, слабеющее плечо.

Слово, которым молятся оптинские отцы.

Чтобы у нас в глаголице не было грязнотцы.

Незачем долгожителем быть, накопляя кладь.

Важно не быть просителем и ничего не ждать.

Остров

Океанским ветром, его потоком

освежёванный бересклет

или то краснотал под током...

Мы зимой вдвоём на плато широком.

Разнице наших лет

изумляясь, словно досель под солнцем

таких не видели пар,

зависая в сумеречно-белёсом,

островные чайки кричат с прононсом

Сары Бернар.

Про расколы скал и утёсов стёсы

никогда не кончится их базар.

Через много лет с возмужалым сыном

вижу тебя неизменно здесь,

где о мужественном, глубинном,

верном, а потому старинном —

снились сны мне сочельник весь.

...Под открытым небом в толчёных льдах

нарасхват там устрицы в коробах,

гребешки и гады; стило в клешне

сжимал и в кафе позабыл кашне.

26.XII.2007.