Новый Мир ( № 5 2013)

ДЕТСКОЕ ЧТЕНИЕ С ПАВЛОМ КРЮЧКОВЫМ

Фрида и Фридл (ч. 2)

Прежде, работая с малышами, я сердилась на взрослых — ну что они вытворяют с детьми! Теперь, после долгого перерыва, я вернулась к искусствотерапии, но провожу ее с педагогами и воспитателями. На семинарах, которые иногда длятся день, иногда неделю, мы погружаемся в детство, в мир, где можно все, где все может быть всем. Где мы свободны и не боимся быть глупыми или смешными.

«По-моему, я сошла с ума, — прошептала мне на ухо журналистка, пришедшая описать процесс со стороны, но тут же об этом забывшая, — вам не кажется, что я леплю лучше всех?» Другого журналиста я заметила танцующим вокруг собственного рисунка — мы рисовали под музыку.

Елена Макарова, из предисловия к книге «Освободите слона»

Неспешно в сумерках текли

«Фольксвагены» и «мерседесы»,

А я шептал: «Меня сожгли.

Как мне добраться до Одессы?»

Семен Липкин, «Зола»

Роман Елены Макаровой «Фридл» [14] — это, на мой взгляд, уникальная — и удав-шаяся! — попытка с помощью искусства художественной прозы — полнокровно и объемно встретиться, наконец, со своим Главным героем (до того жившим в воображении) — так, чтобы уже больше никогда не расставаться. Просветительство — просветительством [15] , но роман закрепил эту встречу самым надежным, самым неотменяемым образом — человек вернулся из небытия и стал живой книгой, то есть тем, о чем когда-то написал Уитмен в своей поэме «Прощайте»: «Нет, это не книга, Камерадо, / Тронь ее и тронешь человека…».

Конечно, они написали ее вместе: Фридл «шла» к этому тексту из своего невидимого, потустороннего, закрытого мира, непрерывно, на протяжении почти тридцати лет «подавая» Макаровой, которая занялась ее наследием, какие-то особые сигналы. В новой, посмертной, второй жизни она открывалась своему Автору медленно, постепенно, краска за краской, штрих за штрихом, как это бывает с заморским фруктом, который мы упрятываем в темное место, чтобы он «дошел» до кондиции, созрел и стал тем красавцем, каким и должен быть в своей полноте. Мы вынимаем этот плод из шкафчика, достаем с антресоли, и он словно бы кричит нам: вот он я какой! Смотрите, я должен быть именно таким!

Стало ли Макаровой после этого романа, который все-таки не имеет никакого отношения к детям (книга сугубо «взрослая»), — сильно легче? Принято считать, что после выхода книги, которая вынашивалась годами, приходит какое-то высвобождение… Я так не думаю. Но если души могут общаться сквозь грань миров, следует признать: усилиями современного писателя и искусствотерапевта Елены Макаровой воскрешение произошло: из книги вышел живой человек — со своими страстями и сомнениями, со своим упрямым, удивительным, добытым неустанным трудом и Божьим благоволением — даром .

В классическом макаровском исследовании «Вещность и вечность» приводится, может, и не самое яркое, но очень ценное свидетельство одной из терезинских помощниц и учениц Фридл — Эвы Штиховой-Бельдовой. «Ее невозможно было не любить, она была такая приятная и обращалась с детьми как со взрослыми. Фридл плохо давался чешский, и это никому не мешало. Я говорила с ней по-чешски, а она со мной — по-немецки, и мы прекрасно понимали друг друга. Помню, рисовали щетку. Фридл не показывала ее, но описывала ее свойства, фактуру. Когда я собирала рисунки, то заметила, что все щетки вышли разными. Помню ее установку на другом уроке: не думать, просто рисовать, просто вспоминать или мечтать, рисовать, не думая, как и что получится. Много было и свободных уроков, — Фридл просила детей, чтобы они нарисовали что-то „не размышляя”. Она всеми силами пыталась привести детей в норму и об этом часто говорила с педагогами в группах».

Что же это за норма такая? Речь тут о внутренней свободе, а стало быть, и об изживании страхов. Любых, например «природной» зажатости, но в том числе — и тех, что завтра тебя могут банально отправить «на транспорт». А дальше — печь, зола, ветер.

Тем, кто захочет узнать о Ф. Дикер-Брандейс подробнее, я бы посоветовал все-таки начинать не с пронзительного романа-погружения Елены Макаровой, а хотя бы с соответствующей странички о Фридл в «Википедии». Двинуться издалека, хронографическим, так сказать, путем, и, уже узнав о Героине подробнее — выйти на ее художественное осмысление — русской ученицей-писательницей. То есть той, которая родилась в годы, когда на территории Освенцима уже вовсю шло создание музейного комплекса, а в Терезине располагался военный гарнизон.

И вот тогда-то, думаю, и раскроется постепенно эта главная тема: человеческая свобода и цена за ее обретение. Если бы я был поэтом, то написал бы, что роман «Фридл» — это развернутая метафора неустанного человеческого воплощения — через мучительные поиски собственного места в искусстве и в жизни, через страдания, через — долгий, искусством же и подсказанный, путь к детскому сердцу.

Ведь художница Фридл Дикер хорошо знала великого Пауля Клее (об этом немало и в романе), в школе «Баухауз» слушала его лекции о детском творчестве. Там, видимо, и зародилось это самое зернышко будущей работы с детьми. «Клее — неустанный творец, — писала Фридл. — Он обладает безудержной силой, от которой захватывает дыхание (эту безудержную силу и дыхание, как я заметил, Героиня макаровского романа ищет и выделяет в себе, сомневаясь и утверждаясь, на протяжении всей шестисотстраничной книги. — П. К. ), внутренним зрением, позволяющим видеть насквозь и со всех сторон…»

У поэта Ивана Жданова есть поразительное стихотворение «Памяти сестры». Там, ближе к концу текста, героиня этой вещи, бывшая в земной жизни учительницей, что-то пишет мелом на пустой доске: «То ли буквы непонятны, то ли / нестерпим для глаза их размах: / остается красный ветер в поле, / имя розы на его губах». И — ближе к самому концу:

.................................

то ли мел крошится, то ли иней, то ли звезды падают в песок.

Ты из тех пока что незнакомок, для которых я неразличим. У меня в руке другой обломок — мы при встрече их соединим.

В случае с Фридл и Макаровой, повторюсь, встреча давным-давно произошла. Удивительнее всего здесь, конечно, то, что в отличие от ученицы Фридл американки Эдит Крамер [16] (1916 года рождения), живого, так сказать, классика искусствотерапии, — наша Елена Макарова, еще живя в Советском Союзе, годами интуитивно развивала педагогические идеи Пауля Клее и Фридл Дикер, ничего о них не зна я [17] .

От педагога и искусствотерапевта (тогда этого термина, очевидно, еще не было) Фридл Дикер-Брандейс остались две чудом сохранившиеся лекции, пачки фотографий, собственные художественные произведения и рисунки ее учеников. Это наследие становится все более открытым и доступным во многих странах. Оно неустанно «работает». Эдит Крамер, Елена Макарова и некоторые другие последователи и ученики Фридл делают для этого многое. Макарова, думаю, больше других.

Я не знаю, увенчаются ли труды по освоению/воскрешению этого наследия (и личности) Фридл Дикер-Брандейс тем, что имя ее станет таким же знаковым и символичным, как имя Аннелиз Мари Франк, более известной как Анна Франк. Вполне вероятно. Кстати, в случае с Фридл — в отличие от Анны и ее Дневника — никому не придет в голову пытаться доказывать, что лекции Дикер-Брандейс — поздний «педагогический подлог», а картины и рисунки якобы созданы другими людьми в послевоенное время — для формирования «легенды». Это невозможно.

Наследие Фридл обретено в объективном поиске, свидетельства собраны, имя постепенно становится все более героическим. Весной этого года я был на московской лекции-семинаре Елены Макаровой в Еврейском культурном центре (где был показан и интереснейший фильм о ее практических занятиях с молодыми родителями и вообще — с молодежью). В начале вечера, говоря о Фридл, Елена Григорьевна неожиданно рассказала о том, что одна из крупных западных кинокомпаний готовится снимать о Героине макаровского романа… художественный фильм.

Кто бы вы думали, сыграет в нем главную роль? Анджелина Джоли.

Теперь Макаровой предстоит пуститься в долгую «консультационную работу», по мере возможностей наполнять самую высокооплачиваемую голливудскую актрису (и посла доброй воли в ООН по делам беженцев) — своей Героиней. Надеюсь, что — их совместными усилиями — мать шестерых детей сыграет достойно и в созданном ею образе останется немало от настоящей, реальной Фридл.

Что же до писательницы и журналистки Фриды Вигдоровой (1915 — 1965), о чьем документальном материнском романе-хронике «Девочки», опубликованном недавно журналом «Семья и школа», мы рассказывали в прошлом выпуске «Детского чтения», то я думаю сейчас вот о чем.

О том, что у незабвенной Фриды Абрамовны, которую читали и почитали многие, пока, увы, не нашлось своей Елены Макаровой, которая написала бы об этой великой душе хорошую, живую книгу, например в серии «Жизнь замечательных людей».

Но надеюсь, что и автор такой книги все-таки когда-нибудь появится среди нас. Потому что имя и дела Ф. В. тоже нуждаются в воскрешении. И если такая история случится, если книжка о Вигдоровой кем-нибудь да напишется, то в ней, надеюсь, найдется место и рассказу о той невидимой миру драме, которая произошла с Фридой Абрамовной в ее последние годы. К прославившей Вигдорову записи процесса над Бродским это не имеет никакого отношения.

О ней, об этой драме, обмолвилась друг Вигдоровой, писательница Лидия Чуковская в своем большом поминальном очерке «Памяти Фриды» (1966 — 1967). Между прочим, в 1989 году Л. К. записала в своем дневнике: «Если буду жива, окончив 3-й том Ахматовой, — возьмусь за Фридину книгу». Не успела.

Но вот что она писала в очерке, в предпоследней его главе, названной «Так и бывает»:

«В последние годы она уже не спала без снотворного. Дела депутатские утомляли, жестоко ранили ее — и дома ей доводилось отдохнуть далеко не всегда. <…>

И все-таки, по глубокому моему убеждению, не это привело к дисгармонии. Не перегрузка, не бессонница. Ведь перегрузка — это перегрузка, а не противоречие внутри души.

Со всеми делами она постепенно справилась бы, у нее хватило бы, я уверена, душевной закалки и сил.

С Фридой в последние годы случилось другое — счастье или несчастье, не знаю.

Она встретилась со своей писательской зрелостью. А встреча эта для каждого писателя неизмеримо трудна.

Внезапно все написанное прежде теряет цену. Все кажется — иногда совсем несправедливо — никуда не годным, никому не нужным. Уверения друзей, читательские письма — не утешают более. Работать надо по-другому. Писать не о том, о чем раньше. Точнее. Кажется, я наконец-то знаю, о чем и как. И вот беда: столько лет я работала, столько лет училась писать, а писать мне стало не легче, а трудней».

Завершая, могу сказать: с дневниковым «материнским романом» о собственных дочерях, с «Девочками», эти слова Лидии Корнеевны все-таки сопрягать не стоит. Они соотносятся с другими трудами Фриды Абрамовны, в том числе и с ее последней книгой об учителе, над которой всесоюзная заступница Фрида Вигдорова напряженно и урывками работала в свое самое последнее время. Лидия Чуковская написала об этом предельно строго и горько:

«Книга в ней набухала, росла, разрывая ей душу. Новая книга, та, в которую она должна была вложить всю постигнутую ею правду.

Отдаться книге она не могла. Отплывешь на необитаемый остров, начнешь вслушиваться в „один, все победивший звук”, заслушаешься голоса, который диктует тебе слова, а жизнь — сумасшедший с бритвою в руке — возьмет да и прирежет кого-нибудь из самых тебе дорогих.

...Разрушил гармонию Фридин созревший художнический дар, потребовавший погружения в работу на другой — неприкосновенной — глубине. Она-то еще пыталась, могла, но ОН уже не мог, как прежде, примиряться с постоянной, бесперебойной деятельностью спасательной станции».

В следующий раз мы все-таки как следует отметим юбилей Юрия Коваля. Предваряя, отталкиваясь от собственных впечатлений, разговоров с людьми, чтения Интернета и, разумеется, общения с книгами самого писателя и воспоминаниями других о нем, — доложу вам пока что с легкостью: мало кого из литераторов второй половины прошлого века так любили (и так любят) наши читатели, как его. Мало. То есть — почти никого. Человек, соприкоснувшийся с его прозой хотя бы раз, прочитавший с открытым сердцем хотя бы одно из его классических сочинений, навсегда станет — как бы это сказать? — ковалиным человеком. Почему так? Попробуем распознать.