Новый Мир ( № 6 2004)

Служенье птиц

* *

*

Вы заварите чай. Вы покурите.

Вы любовь наречете крамолой...

День пустой, как кладовка без рухляди,

Абсолютно свободный и полый.

Но велением плоти ли, духа ли

Нам разумного выбора мало...

И, конечно, вы снова расчухали

Ближе к вечеру зов криминала.

Вы напьетесь. Вы песню затянете.

И начнется иная раскладка —

Ночь кривая, как улица памяти

Героической жертвы порядка.

* *

*

Февраль. Достать чернил и плакать!

Писать о феврале навзрыд...

Б. П.

Обращаюсь к другу — философу и трубадуру:

— Послушай дуру.

Хватит вращаться на публике флюгером —

Лучше уж огородным пугалом

Застыть среди воронья,

без вранья! —

А он отвечает,

превосходство свое храня:

— Глупая правдолюбица,

не распекай старика.

Смерзлись века.

Твоя метафора — врет.

Время раздуло щеки, воды набирая в рот,

Засим приветствуя позднеимперский штиль...

Правду, и флюгер, и пугало — все в утиль,

На зады, на свалку!

...В общем, кончай перепалку.

Хочешь — водку давай разольем

по стеклянным стаканам,

Помянем сами себя и канем, —

Так из последних сил

Мне отвечал зоил,

Громкий ниспровергатель, тихий истец,

А ныне — метафизически — не жилец,

Которого я так долго, так сильно любила,

Но...

Обоюдотерпкое скисло вино.

А если точней, то — в чернильнице вышли чернила,

Да и чернильница — это сегодня соц-арт.

— Здравствуй, март!

* *

*

Называл меня бабой на чайнике,

Писаревым, дурёхой.

Летней ночью сидел, как чучело,

на огороде в шубе.

Разливал самогон по шкаликам:

— Ты меня только кохай. —

Порой не владел тормозами

и сутки лежал в отрубе...

Нам выпало быть близнецами

в недружелюбном посаде,

А ты вот снялся и уехал

прочь на подводной лодке...

О, как бы я долго ерошила

твои бестолковые пряди

И как целовала бы ямочку

глубокую на подбородке!

Любовь одаряет любящих

свободой — тире — неволей.

Я вижу, как ты на облаке

пристроился с сигаретой.

...Когда разлучаются люди

после таких предысторий, —

То оставленный равен империи,

рухнувшей и отпетой.

* *

*

О, виртуоз полета без границ,

Чья ширь идет на здравое суженье,

Ты лютеран любил богослуженье,

А я люблю богослуженье птиц.

А я, шальная, раздвигаю вширь

Линейку ритма и полоску смысла

(Так на плечах качала коромысло

Хмельная баба из поселка Вырь), —

Зачем? Затем, что столкновеньем эр

Моя душа контужена жестоко —

Живет, однако... И под звуки рока

Поет свое, как древний пионер.

* *

*

Н. Ш.

Ты себя довела до последней кондиции,

До дрожащих поджилок, ладоней и губ,

До античных руин — и в осанке, и в дикции,

Где одна лишь гордыня ногою ни в зуб.

Ты, как с факелом, сходишь с базарным багульником

В преисподнюю города (проще — в метро):

Изнутри — исключение, тайнопись, уникум,

А снаружи — Башмачкин, шубейка, zero.

Ничего не поделаешь: кризис истории,

Иссякание голоса, личный тупик...

Впрочем, длящийся финиш твоей траектории —

Тоже чудо и пусть безобразный, но пик!

— О, скажи мне:

ты видишь ли Замысел издали,

Сквозь чужие пиры на исходе пути, —

Мой несчастный багульник?

...От снега очистили,

Обломали — поставили в банку — цвети.